"Человек, который хотел понять всё" - читать интересную книгу автора (Бенилов Евгений)

ПЕРВЫЙ ЯРУС

Франц стоял в центре обширной, плохо освещенной площади, возле небольшой кирпичной будки – выхода из Лифта. Тускло мерцал над головой фонарь – единственный источник света в радиусе ста метров. Царило полное безветрие, сквозь тонкую кисею облаков просвечивала луна. Двери кабины закрылись автоматически, лишь только Франц вышел наружу; никаких кнопок на стенах будки видно не было. Очевидно, с Регистратурой было покончено навсегда… не выбирая направления, Франц пошел прочь. Звуки его шагов по брусчатой мостовой повисали в неподвижном воздухе, ночная прохлада овевала разгоряченное лицо.

Здание, к которому он вышел, оказалось серой тяжеловесной постройкой в готическом стиле с изобилием башенок, статуй в нишах и всевозможных украшений.

На стене у входа висела маленькая табличка: «Выдача направлений на поселение с 8:00 до 19:00». И чуть пониже: «С 19:00 до 8:00 направления на поселение выдаются Ночным Дежурным в окне № 1». Удивляясь собственной покладистости, Франц вошел в здание.

Он оказался в пустом прямоугольном зале. Дальняя стена была стеклянной, за стеклом располагались десятки кабинок, сейчас темных и пустых. Освещена была лишь крайняя левая кабинка – туда-то и направился Франц, уныло волоча ноги и шаркая подошвами по каменному полу. Гулкое эхо его шагов заполнило все пространство под сводами павильона… наконец он увидел спящего в кресле худого мужчину лет сорока с нервным лицом. Голова мужчины запрокинулась назад, рот был приоткрыт. Неширокий стол отделял кресло от переговорного окошка, на столе лежали блокнот, ручка и потрепанный роман Стивена Кинга «Кэрри»; сбоку стояли монитор компьютера, клавиатура и маленький принтер. Франц постучал по стеклу костяшками пальцев – мужчина вздрогнул, но не проснулся. Франц постучал еще раз, громче. Глаза Ночного Дежурного открылись, удерживая еще несколько секунд ошалелое сонное выражение, потом прояснились – он нервно почесал плохо выбритую щеку, переложил с места на место ручку и отпер дверцу. Выражение его лица можно было описать как смесь недоверия с неудовольствием в пропорции один к двум.

– Имя, фамилия?

– Я уже говорил… там, в Регистратуре.

Лицо Дежурного злобно исказилось.

– Извольте отвечать на вопросы! – пальцы его ходили ходуном. – Фамилия!

– Шредер.

– Имя?

– Франц.

– Возраст?

– Тридцать три.

– Пол?

– Мужской.

– Сексуальность?

– Гетеросексуалист.

Ночной Дежурный с остервенением застучал по клавишам – принтер затрещал и высунул узкую бумажную полосу; Дежурный яростно оторвал распечатку и с ненавистью сунул ее в окошко. Дверца с громким стуком захлопнулась, чуть не прищемив руку Франца; вся процедура, включая безобразную сцену вначале, заняла не более минуты.

Бумажка, которую держал в руках Франц, выглядела так:

Направление на поселение Настоящим направляется Шредер Франц (33, мужск., гетеросекс.) на поселение в Общежитие 21/17/1.

Все было ясно, оставалось лишь выяснить, где находится Общежитие 21/17/1… Франц посмотрел сквозь захватанное стекло на Ночного Дежурного и вопросов решил не задавать.

Все десять секунд, в течение которых Франц, непрерывно ускоряя шаг, шел к выходу, ненавидящий взгляд Дежурного жег ему спину.

Лишь только Франц вышел из здания, тишина ночного города в одно мгновенье умиротворила его. Действительно, стоило ли расстраиваться из-за того, что безумец Дежурный не сказал ему, куда идти? Ведь, если рассудить, это и хорошо, что не сказал! Теперь, никуда не спеша, можно в свое удовольствие прогуляться по городу и хоть на время отдалить встречу с новой компанией сумасшедших, коими кишит (в этом сомнения нет) пресловутое Общежитие 21/17/1. Франц завернул за угол и зашагал по широкой улице, лучом уходившей от площади. Как следовало из вывесок на домах, улица именовалась Генеральный проспект.

Более всего этот город походил на европейскую столицу, однако чувствовался план: улицы простирались прямы и широки, ухоженные скверы вписывались в окружающий пейзаж, стоявшие рядом дома гармонировали друг с другом. Большинство зданий были не выше четырех-пяти этажей, все – выкрашены свежими яркими красками. Брусчатка на проезжей части и плиты тротуара блистали чистотой – ни целлофановых пакетов, ни картонных стаканов, ни прочего городского мусора. Город выглядел чистым, но не стерильным, ощущения безжизненности не было. В некоторых окнах горел свет, сквозь задернутые занавески просвечивали силуэты людей; безлюдье на улицах казалось удивительным. Заинтригованный Франц остановился под растворённым окном на первом этаже и стал слушать доносившуюся оттуда тихую струнную музыку. «А ну, не трогай мою юбку!» – сварливо произнёс женский голос над самым его ухом. «Да кому ты нужна!» – презрительно ответил мужской бас, и Франц торопливо зашагал дальше.

Магазинов было немного – большей частью антикварные и букинистические лавки. Франц видел два-три супермаркета (в обоих случаях помещавшихся в отдельно стоявших современных зданиях). А вот чего он не видел совсем – так это бензозаправочных станций, да и выхлопных газов в воздухе не чувствовалось. И сразу стало ясно, отчего улицы кажутся такими просторными: нигде не было припаркованных автомобилей.

Франц прошел по Генеральному проспекту километров пять, прежде чем заметил, что облик города стал меняться. Сперва он увидал островерхий католический собор, через несколько домов стояла лютеранская кирха, напротив располагалась еще одна католическая церковь. Постепенно жилые дома исчезли совсем, и по обеим сторонам дороги стена к стене выстроились всевозможные религиозные заведения: христианские церкви всех разновидностей, мечети с тонкими минаретами, грузные буддистские храмы… Окна были темны, ворота, ведущие во дворы, – заперты. Генеральный проспект, кстати, именовался теперь Улицей 174 Церквей.

Культовые постройки кончились так же внезапно, как и начались, и Улица 174 Церквей превратилась в Парковую Аллею. Франц шагал по дорожке, отделенной от проезжей части широким газоном; справа вплотную подступал парк. Асфальтированные тропинки пронизывали его во всех направлениях, там и сям виднелись теннисные корты. Метрах в ста от основной дороги скозь негустые деревья просвечивала блестящая гладь озера, луна неподвижно плыла над верхушками деревьев. Франц заметил, что звезды складывались в привычные созвездия северного полушария, а высота Полярной Звезды соответствовала средним широтам. Не понимая, как трактовать свои открытия, он оставил географические вопросы до лучших времен и ускорил шаг: впереди, метров через четыреста снова виднелись огни и дома.

За парком город осовременился до неузнаваемости: свободно разбросанные здания резали глаз пронзительными красками и колкими модерновыми очертаниями.

Франц подошел к первому попавшемуся дому, чтобы посмотреть, как называется здесь многоликий Генеральный проспект. Табличка на стене гласила: «Авеню 8.5», табличка у входа – «Общежитие 21/17/1». Франц не верил своим глазам.

Ни тогда, ни потом он так и не понял, что это было: случайное ли стечение обстоятельств, полная предсказуемость человеческого поведения плюс точный расчет хозяев Лабиринта – или же просто волшебство. Неверной рукой открыв входную дверь, он вошел в вестибюль: прямо перед ним находилась конторка, на которой стояла зажженная лампа в темно-зеленом абажуре. Позади конторки, сидя на высоком стуле и уронив лицо на лежавшие на конторке руки, спала женщина (Франц видел лишь ее разделенные пробором волосы). Он подошел и коснулся ее плеча – женщина резко подняла голову.

Это была Лора.

Бессмысленные видения последних часов пестрой каруселью завертелись вокруг его головы, и он почувствовал, что падает назад. На лице женщины появилось испуганное выражение, она вскрикнула – голос был не Лорин! Но поздно… и за мгновение до того, как все вокруг поглотила темнота, Франц услышал жесткий стук от прикосновения собственного затылка к каменному полу.

Он очнулся (проснулся?), на узкой односпальной кровати в незнакомой комнате. Голова была абсолютно ясной, шишки на затылке практически не чувствовалось (вспомнив об обмороке, Франц поежился от стыда). Лежавшие рядом с подушкой часы показывали ровно полночь, откуда следовало, что проспал он около двадцати часов. В приоткрытое окно светила почти полная луна.

Мебели в комнате было немного: четыре стула, стол и шкаф темного полированного дерева, телевизор в углу, возле кровати – низкая тумбочка с телефоном и телефонной книгой. Ступая босиком по покрытому ковром полу, Франц отворил дверцу шкафа и обнаружил свою одежду. В номере имелась также ванная-туалет, полностью оснащенная: два полотенца, мыло, зубная паста, запечатанная зубная щетка, бритва с набором кассет и даже расческа. Комната находилось на втором этаже – из окна виднелся давешний парк. Несмотря на снедавшее его нетерпение, Франц заставил себя побриться и принял для взбодрения холодный душ. Когда он выключил воду, то по контрасту понял, что вокруг царит полная и абсолютная тишина.

Обследовав дверной замок и убедившись, что тот не защелкнется безвозвратно (ключа нигде видно не было), Франц вышел из комнаты. Слева коридор кончался тупиком; справа, в центре этажа располагалась лестница, ведущая вниз.

Он спустился по ступенькам и увидал знакомую картину: конторка, лампа в зеленом абажуре и, в облаке света, женщина. На этот раз она не спала (на конторке лежала раскрытая книга), а, услыхав звук его шагов, повернула голову и улыбнулась.

Франц еще раз подивился ее сходству с Лорой: тонкая фигура, небольшая, четко очерченная грудь крупные правильные черты лица и длинные темно-каштановые волосы. Лет ей было между тридцатью и тридцатью пятью.

– Здравствуйте, – сказал он.

– Здравствуйте, – сказала она.

– Меня зовут Франц.

– Меня зовут Таня.

Она была одета в изящное узкое платье из темного бархата со странной завязкой вместо пояса.

– Приятно познакомиться, – сказал Франц. – И извините за дурацкий обморок вчера ночью… Вам ведь пришлось тащить меня наверх?

– Ничего страшного, со всяким может случиться.

– Что я теперь должен делать?

– Вас ждет Адвокат.

– Так поздо? – удивился Франц.

– Привыкайте, вы теперь «ночной». Регистраторша вам на когда часы поставила?

– На полночь.

– Ну так теперь ваш день и будет начинаться в полночь: будете ходить к «ночному» адвокату, к «ночному» следователю… – она потеребила завязку у пояса.

– Да вы не расстраивайтесь, это, кстати, и удобно отчасти: очередей почти нет.

Ночных подследственных – таких, как мы с вами, – мало.

Таня говорила по-английски грамматически правильно, но с заметным славянским акцентом.

– Мы с вами? – переспросил Франц. – Так вы тоже… – он запнулся, не находя подходящего слова, -…лицо неофициальное?

– Да, неофициальное, – она улыбнулась. – Кстати, поторопитесь, прием у Адвоката назначен на полвторого. Только-только успеете.

Она протянула ему карточку, на которой было написано:

Настоящим вызывается Франц Шредер для свидания с адвокатом.

Время свидания: 1:30, 12 мая 1993 г.

Место свидания: Дворец Справедливости, комната 1723, подъезд 21.

– Откуда у вас эта карточка? – с подозрением спросил Франц.

– Нашла в почтовой комнате в ячейке на букву "S".

– А откуда вы узнали мою фамилию?… и, вообще, что я должен придти? Вы ведь меня ждали!

– Мне позвонили… Какое-то официальное лицо, – она усмехнулась. – Довольно нервное, я бы сказала, лицо…

«Ночной Дежурный… – подумал Франц. – Сходится».

– Извините, – сказал он, – я тут… от всего подвоха жду.

– Ничего-ничего, – Таня вздохнула, – я вас понимаю.

– Ну, ладно… А к адвокату этому пешком идти?

– Зачем пешком, на метро, – Таня порылась в ящике конторки, извлекла небольшую карту и пометила на ней что-то красной шариковой ручкой. – Вот здесь находимся мы с вами, а вот здесь – метро: пятнадцать минут ходу. Как проехать дальше, я вам напишу на обратной стороне карты… – и, видя, что Франц хочет спросить что-то еще, добавила: – Вот вернетесь, тогда и поговорим, – она извинительно коснулась его руки. – Я буду вас ждать здесь.

Взяв карту, Франц вышел на улицу.

Вход в метро представлял собой облицованное мрамором невысокое здание, на крыше голубым неоновым светом сияла буква М. Могучий сквозняк всосал Франца сквозь широко раскрытые двери внутрь.

Проезд был бесплатным. Эскалатор спускался к платформе, блиставшей всеми сортами мрамора и безукоризненной чистотой; помимо самого Франца, там было лишь два-три пассажира. Сориентировавшись, он выбрал нужное направление: четыре остановки до «Центральной 1», пересадка и еще пять – до «Дворца Справедливости».

Поезд пришел почти сразу.

Народа в вагоне было немного: трое молодых парней в кожаных куртках, озабоченная женщина средних лет, такого же возраста мужчина с молодой девицей и две девчонки старшего школьного возраста – словом, ничего необычного. На стене висела подробная схема метро, из которой следовало, что Город, должно быть, очень большой: вверху и внизу карты несколько линий уходило за края.

«Центральная 1» оказалась крупным пересадочным узлом – люди роились у бесчисленных переходов на другие линии. Разыскав нужный туннель и пройдя по бесконечному коридору, Франц оказался на «Центральной 4». И опять поезд подошел почти сразу, однако на этот раз был почти полон.

Поднявшись на поверхность, Франц оказался на ярко освещенной площади с фонтаном и сквером в центре – внутреннем дворе высокого кольцеобразного здания с многочисленными подъездами. На скамеечках и прямо на газонах густо сидели люди, еще гуще – входили и выходили из подъездов. Франц справился с карточкой-приглашением: подъезд 21, 17-ый этаж, комната 1723.

Внутри здания царила атмосфера государственного учреждения: в вестибюле лениво переговаривалась компания ожидавших чего-то посетителей, в лифте три чиновных джентельмена в костюмах и галстуках вели непонятный для Франца служебный разговор. Навевая воспоминания о Регистратуре, стайками пробегали девицы-секретарши.

На 17-ом этаже оказалось поспокойнее. Разыскав комнату 1723, Франц сел в стоявшее напротив кресло. До назначенного времени оставалось десять минут… он огляделся. Ощущение dеja vu не отпускало: длинный, хотя и не бесконечный, коридор и пронумерованные двери. Отличия, правда, имелись тоже: по этому коридору время от времени пробегали с какой-нибудь поноской девицы-секретарши.

В двадцать девять минут второго дверь растворилась – непрерывно кланяясь и выкликая: «До свидания, до свидания, всего хорошего», из комнаты вышел спиной вперед предыдущий посетитель. Он осторожно притворил дверь, на секунду замер, как бы прислушиваясь к своему пищеварению, потом повернулся и посмотрел на Франца. Это был тщедушный мужичонка с растрепанной рыжей бородой и крысиным взглядом.

– Здравствуйте, – вежливо сказал Франц.

Мужичонка молча посмотрел Францу в лицо недобрыми блестящими глазками, потом неловко повернулся и, прихрамывая, затрусил по коридору.

Франц встал, постучал в дверь и вошел в кабинет Адвоката.

В комнате за крайне захламленным письменным столом сидел толстый лысый человек лет сорока в засаленном сером свитере и радостно улыбался.

– Заходите, заходите, дорогой, – пропел человек, привставая и делая обеими руками приглашающие жесты, – милости просим! Я буду ваш адвокат… так сказать, консультант по части закона… хе-хе-хе… в этом беззаконном месте…

Садитесь вот здесь, на стульчик, так сказать… или вон туда, как говорится, в креслице…

– Здравствуйте.

Франц молча разглядывал собеседника: близорукие поросячьи глазки, три подбородка с порезами от бритья, покрытый пятнами свитер. Кабинет Адвоката был под стать владельцу: стопки книг и картонные коробки на полу, плюс пыль повсюду.

– Прежде всего… э… я хочу, как говорится… – Адвокат на мгновение задумался, будто забыв нужное слово, – извиниться за то, как с вами обращались в… этой, как ее, Регистратуре… Уж сколько мы, адвокаты, протестов и жалоб на них написали, а толку, так сказать, чуть… Вам «Обращение к регистрируемому» зачитали?

– Нет.

– Я так и знал! – захлебнулся возмущением Адвокат. – А Правом… как его?… Трех Вопросов воспользоваться удалось?

– Не удалось.

– Слов у меня нет! Так сказать, нету слов, нету… – он вскочил на ноги и, тряся животом, забегал по кабинету (развязанные шнурки на его ботинках волочились по полу). – Ну сколько раз, сколько раз, так сказать… сколько можно…

Он зацепил стопку лежавших на столе книг, и те обрушились на пол.

– Ну, хоть теперь все, так сказать… э… как следует будет! – у Адвоката была странная привычка акцентировать ничего не значащие слова. – Сейчас мы на них, как говорится, жалобу напишем… – он плюхнулся на стул и начал яростно рыться в ящиках стола, видимо, в поисках бумаги.

– Не надо, – твердо сказал Франц.

– Как – не надо?! Почему – не надо? Так сказать…

– Прошу вас… ведь это от меня зависит? – на всякий случай спросил Франц. – Писать или не писать – это я решаю?

– Вы… но только…

– Тогда – не надо, – И чтобы было понятнее, с нажимом добавил: – Так сказать.

– Не надо? Ну, не надо – так не надо, – неожиданно легко согласился Адвокат. – Давайте, как говорится… э… займемся делами насущными… План, так сказать, действий продумаем… э… Вы как считаете?

– Давайте, – с сомнением согласился Франц.

– Завтра вас, как говорится… э… следователь на первый допрос вызовет.

Он… того… дело на вас подготовит, а потом в Прокуратуру Второго Яруса передаст, так сказать… Ну а я, как говорится… вам помогать буду… ежели что не так, так мы сразу… э, как ее… жалобу… э… напишем…

– Где принимает следователь?

– Э… да здесь же, как говорится, и принимает… так сказать, помещений не хватает… вот мы с Прокуратурой и чередуемся… сегодня, как говорится, мы, адвокаты, а завтра во всем… ну, как его… здании следователи принимать будут… э… помещений не хва…

– Где находится Второй Ярус?

– Наверху, так сказать, находится… – для наглядности Адвокат потыкал пальцем в потолок. – Лифт туда ходит… лифт… и по этому… по телефону позвонить можно… то есть, я или следователь можем, ну а… подследственные… того… им нельзя, вы уж извините за такое неравноправие…

– В чем меня обвиняют?

– Э… как это? – растерялся Адвокат. – Да ни в чем особенном… Как говорится, материал следователь собирает: как жили, так сказать, и чего мол теперь с вами делать… то есть, чего делать – это уж Суд, конечно, решает, а не следователь… Потом будет решать, значит…

Под напором вопросов простодушный Адвокат явно растерялся – нужно было ковать железо, пока горячо.

– Когда будет Суд?

– Вот уж… как говорится… не могу даже сказать… Да на одном только нашем Ярусе следствие, значит, и неделю, и месяц может… того… продолжаться, или целых шесть… А то и вообще Прокуратура решит следствие приостановить…

– Что бывает с теми, против которых следствие приостановлено?

– А ничего… Здесь, на Первом, как говорится, Ярусе и остаются… Я вот так в свое время остался…

– Где происходит Суд?

– Не знаю, так сказать… э… не знаю… Может, на Втором Ярусе, а может, и на Третьем… Может, еще выше… Они по телефону не очень-то на вопросы отвечают…

– О чем будет спрашивать следователь?

– Э-э… о всяком…

– Можете привести пример?

– Нет, – впервые ответ Адвоката прозвучал твердо.

– Откуда к следователю поступают сведения? Только от меня, или еще откуда-нибудь?

– Что вы имеете… э… в виду? – Адвокат неожиданно оскорбился. – Я Прокуратуре о своих клиентах информацию… как говорится… никогда не давал…

Да как же вы… э…

– Я имел в виду не вас, – с досадой оборвал его Франц. – Ну, скажем, свидетельские показания или вещественные доказательства какие-нибудь…

– А-а, – мгновенно остыл Адвокат, – от свидетелей, говорите… От свидетелей, может, и берут… как ее… информацию, – и неожиданно лаконично заключил: – Не знаю.

«Что б его такое попроще спросить…» – подумал Франц.

– Что содержалось в «Обращении», которое мне так и не зачитали в Регистратуре?

– Не могу сказать… – по толстому лицу Адвоката разлилось выражение беспомощного идиотизма.

– Почему?

– Так его и мне самому… э-э… не зачитали… – он с удивлением выпучил близорукие поросячьи глазки и с расстановкой повторил: – Не за-чи-та-ли… ну, надо же!

«Хватит», – подумал Франц и встал.

– Спасибо за консультацию.

Адвокат выскочил из-за стола и заметался по комнате, наступая на развязанные шнурки. – Пожалуйста… пожалуйста! А после первого, как говорится… э… допроса… опять ко мне… – он прижал толстые короткопалые ручки к сердцу. – Ежели, как говорится, что не так… ежели он вас… обижать станет, так мы тогда сразу… э… жалобу и напишем, – Адвокат вился вокруг пятившегося к двери Франца. – Жалобу или протест… На то мы, адвокаты, так сказать, и поставлены…

Не слушая его, Франц вышел в коридор. Ситуация была ясна: единственная надежда – это Таня. «А если она куда-нибудь запропастилась, пока я ходил?» – с ужасом подумал он и бегом бросился к лифту.

Таня никуда не запропастилась, Франц нашел ее на том же самом месте – за конторкой на первом этаже Общежития.

– А-а, вернулись… – она улыбнулась. – Ну, как вам Адвокат?

– Так же, как и все остальные.

– Понятно. Есть хотите?

– Да! – с чувством сказал Франц. Он вдруг осознал, что не ел около суток.

– Тогда пошли на кухню.

Таня встала со стула и вышла из-за конторки.

– Кстати: в том конце коридора, – она показала рукой, – кухня и столовая; там – прачечная, кладовка и почтовая комната. Как поедим, идите в кладовку, наберите одежды, какая нужна… ну, там, сорочки, носовые платки, белье… Если нужен еще один свитер или, скажем, костюм – завтра пойдете и купите в магазине.

– На что?

– Здешние деньги называются «монеты» – глупое название, правда?

Безработные получают пособие, вы – как подследственный в активной фазе следствия – больше тысячи монет в две недели. Деньги можете взять уже сегодня, банк здесь только один, идите в любое ночное отделение. А вообще пособие будут переводить на ваш счет через неделю на вторую, начиная со вчерашнего дня.

Она объясняла это, ведя Франца по коридору. Кухня оказалась второй по счету дверью слева (окна в стене справа смотрели в парк).

– Так, – деловито сказала Таня, – все маленькое, – она указала на плиту, микроволновую печь, посудомойку и холодильник, – принадлежит «ночным», то есть, нам с вами; все большое – «дневным». Посуда – общая, лежит вон в том шкафу. Что еще?… да, продукты здесь, вообще-то, по телефону заказывают, но на сегодня я для вас гуся зажарила – знала, что времени не будет… да и вообще…

– Спасибо большое! – растрогался Франц.

Гусь ждал их в разогретом виде в духовке. Захватив его, посуду, а также бутылку вина из холодильника, они прошли в столовую – большую комнату, заставленную столиками на двоих под бордовыми скатертями. На каждом столике стояла вазочка с искусственными цветами и маленькая настольная лампа в вишневом матерчатом абажуре. На стенах висели рисунки, изображавшие старые дома или странных людей. Франц, впрочем, не очень-то мог их разглядеть – свет лампы на столе отодвигал темноту не более чем на три метра в радиусе.

Таня аккуратно разрезала гуся на большие куски и разложила по тарелкам, Франц откупорил вино и налил по полному бокалу. Они одновременно подняли глаза и посмотрели друг на друга.

– За встречу?

– За встречу.

Некоторое время они молча ели, стуча вилками и ножами, потом Франц с сожалением оторвался от тарелки и посмотрел на Таню – он же хотел распросить ее как следует…

– Знаете, что мне кажется самым непонятным? То, что я все еще ощущаю себя хозяином своей жизни, – он отложил вилку в сторону. – Что будет, к примеру, если я заберусь на крышу небоскреба и брошусь вниз?

– Разобъетесь насмерть.

– То есть как это, насмерть? Ведь я уже на том свете!

– Не могу объяснить. Знаю только, что и боль, и болезни здесь существуют, – а значит, и смерть тоже должна, – Таня на мгновение задумалась. – Вот только, что делается с душой умершего, не знаю. Может, после этого мира еще какой-нибудь будет?… Или, например, полное забвение?… – она замолчала.

На стене громко тикали массивные бронзовые часы.

– Сколько дневных живет в Общежитии?

– Не знаю, я их не видела ни разу. Судя по количеству жилых комнат – человек двадцать-тридцать.

– Как так не видели? – удивился Франц. – Должны же вы хоть иногда с ними встречаться?

– Должна, – Таня ела, аккуратно отрезая маленькие кусочки гусятины, – но не встречаюсь.

– Так откуда ж вы знаете, что они вообще существуют?

– Я их чувствую… – она запнулась, не зная, как объяснить. – И посуду на кухне они с места на место переставляют.

«Интуитивное мышление женщины…» – подумал Франц.

– А что люди здесь вообще делают?

– Работают большей частью. А подследственные в активной фазе следствия – те к следователю и адвокату ходят. Попеременно.

– А в выходные, праздники?

– Праздников здесь не бывает. В выходные можно пойти в кино, в театр… или за город поехать. Здесь природа очень красивая и, главное, разнообразная: на восток от Города – море, на запад – горы, за горами – лес… Я вас когда-нибудь в горы свожу, – Таня улыбнулась, – очень люблю туда ездить…

– Подождите, – остановил ее Франц, – мы с вами находимся на Земле?

– Да, – Таня кивнула головой. – Но на какой-то другой… не на той, что раньше.

– Что находится за лесом и морем?

– Не знаю.

– Как так не знаете?

– Так: добраться туда невозможно, а спросить не у кого – никто не знает.

– А что на севере и юге?

– На север и юг Город бесконечен.

Франц с недоумением покачал головой…

– И давно вы здесь?

– Почти год. Следствие против меня приостановили очень быстро, на вторую неделю. С тех пор работаю.

– Где?

– В архитектурном отделе Магистратуры на полставки. А на вторые пол – рисую, – она махнула в сторону картин, висевших на стене. – В последнее время стали хорошо покупать.

– В архитектурном отделе… – повторил Франц. – И что же вы в архитектурном отделе делаете, если не секрет?

– Черчу, – Таня отпила из своего бокала. – Они мне оставляют словесные описания и черновики с размерами, а я им начисто вычерчиваю, отмываю и расцвечиваю… Зайца один раз пририсовала… – неожиданно добавила она.

– Какого зайца? – заинтересовался Франц.

– Дали мне загородный дом чертить, нудный, как спичечная коробка, так я на генеральном плане в углу зайца нарисовала: как он на задних лапках сидит, а передними умывается.

– И что?

– Ничего, сошло… Видно, не заметили.

– Кто «не заметили»? – Францу показалось, что он сформулировал, наконец, правильный вопрос. – Начальник, например, у вас кто?

– Не знаю, я во всем отделе единственная ночная служащая… – и, видя, что он не понимает, Таня объяснила: – Каждый понедельник я нахожу у себя на рабочем месте конверт с инструкциями на неделю, а сделанную работу по пятницам отношу в кабинет 825 и кладу на стол, – она помолчала, а потом с выражением безнадежности в голосе добавила: – Уж не знаю, что они потом с моими чертежами делают.

– Н-да… – растерянно протянул Франц. – А как вы эту работу нашли?

– По объявлению в газете.

– Здесь и газеты есть? – удивился он.

– Газета, – поправила Таня. – Называется «Ежевечерний Листок Первого Яруса», я вам потом покажу… Гуся добавки хотите?

– Спасибо, – рассеянно ответил Франц, подставляя тарелку. – Ну, ладно, с работой более или менее понятно… то есть, понятно, что ничего не понятно… А как вы продаете свои картины?

– Частно. Через маленькую галерею в центре Города.

– Кто хозяин?

– Старый француз, очень смешной… производит впечатление полного безумца.

– А покупатели кто, тоже безумцы?

– Скорее всего… – и, видя, что он хочет задать очередной вопрос, Таня добавила: – Знаете, Франц, вы тут напрасно… как бы это сказать… человеческий смысл ищете – его здесь нет. А тот, который есть, – человеку не понять. Его только принять можно… И чем раньше вы примете, что окружающие для вас все равно что сумасшедшие, тем лучше будет… на этом, как ни странно, тоже отношения строить можно.

– А вы тоже сумасшедшая?

Таня рассмеялась.

– Я – другое дело… – она помялась, почему-то не решаясь говорить. – Я, видимо, ваш «партнер», – выговорила она наконец и, по-детски покраснев, стала сбивчиво объяснять: – У меня есть теория, что здешние люди кажутся друг дружке безумцами не потому, что действительно безумны, а потому, что живут как бы в перпендикулярных плоскостях и оттого не понимают друг друга. Да что там говорить… ведь и живые люди часто друг друга не понимают, а уж здесь-то все это до последней крайности доведено. А чтобы человек на самом деле от одиночества не рехнулся, они посылают… или сводят… уж не знаю, как сказать… – она смутилась окончательно, – близких по типу людей вместе. То есть, это я так думаю…

– Ладно, – согласился Франц. – Допустим, что все официальные лица живут, как вы выражаетесь, в «перпендикулярных плоскостях». Но остальные-то люди, люди на улице, они что – тоже перпендикулярные?… Скажем, если я с кем-нибудь в метро заговорю?

– Я попробовала, – усмехнулась Таня.

– И что?

– Вспоминать не хочется, – по ее лицу пробежал отблеск старой обиды.

– Значит, по-вашему, вы и я всем остальным тоже кажемся безумцами?

– Думаю, да.

В течение нескольких секунд Франц обдумывал полученную информацию. Потом задал следующий вопрос:

– Вот вы уже почти год здесь и все время без «партнера» – как это в вашу теорию укладывается?

– Не весь год без партнера, – она подняла глаза и посмотрела ему в лицо.

– Можно я потом вам об этом расскажу?

И Франц понял, что вопросы в этом направлении следует прекратить.

– Конечно-конечно, извините… – торопливо согласился он и сменил тему: – А адвокат у вас, значит, хороший был, раз следствие так быстро приостановили?

– Адвокат у меня был тот же, что и у вас, – ответила Таня. – Он всех ночных подследственных в нашем Общежитии обслуживает. Никакой помощи я от него не получила.

– А следователь тоже на всех ночных один?

– Один.

Таня отпила из своего бокала.

– Что он за человек, на что похож?

Она неожиданно рассмеялась.

– Сами увидите. Не хочу лишать приятного сюрприза.

– А какие вопросы задает?

– Всякие… большей частью, бредовые, конечно. К примеру, – Таня нахмурила брови, закатила глаза и произнесла гнусавым басом: – «Перескажите самое странное происшествие в вашей досмертной жизни».

Они оба рассмеялись.

– И что вы ему ответили?

– В отношениях с ними, – Таня неопределенно махнула рукой через плечо, – у меня правило: делай, что попросят, в пределах разумного. Вот я ему и пересказала самое странное происшествие в моей досмертной жизни.

– А что это было? – спросил Франц. – Или это что-то личное?

– Нет… Могу рассказать, если хотите.

– Я всю жизнь прожила в России, тогда еще СССР, и работала архитектором.

Не таким архитектором, который проектирует новые дома, а таким, который изучает старые. Наш отдел занимался загородными усадьбами, так что сотрудникам часто приходилось ездить за материалом – как правило, не очень далеко от Москвы. Я любила эти поездки, они давали возможность вырваться из текучки на одну-две недели, а главное, можно было порисовать на натуре – не только для работы, но и для себя. С сыном обычно оставалась моя мать, ну а если она не могла, то я просила кого-нибудь из подруг.

В тот раз с первого шага все пошло как-то не так: начать с того, что ни один из сотрудников-мужчин поехать с нами не смог. Я оказалась старшей в группе, состоявшей, помимо меня, еще из двух несмышленых девчонок, которые и работали-то у нас без году неделя. Делать, однако, было нечего, спасибо и на том, что шофер институтской машины помог нам загрузить в поезд тяжеленные ящики с документацией и чертежами. С билетами тоже не повезло: ехать пришлось в общем вагоне, набитом соответствующей публикой – они непрерывно ссорились, жрали тошнотворную снедь, пили теплую водку и пахли (было довольно жарко, но вентиляция не работала). На этом злоключения не кончились: поезд задержался и прибыл на нашу остановку с двухчасовым опозданием. Еле успев выгрузить барахло за три минуты стоянки, мы, взмыленные, злые и голодные, оказались в шесть часов вечера в абсолютно незнакомом месте – никто из нас не бывал в этом городишке раньше. Наш объект находился в сорока километрах отсюда, причем по грунтовой дороге, а не по шоссе.

Автобусы туда не ходили, проката машин в России не существовало, что же касается такси… да само понятие «такси» было столь же чуждо этому месту, сколь и понятие космического перелета. Имевшееся у меня письмо из Института к местному начальству с просьбой выделить машину оказалось бесполезным, ибо найти никого не удалось (рабочий день уже закончился). Девчонки обежали все три городские гостиницы – мест не было.

Это был типичный среднерусский городок, застроенный уродливыми пятиэтажками и полуразвалившимися деревянными домишками. Пьяные мужики угрюмо шатались по неосвещенным улицам. Сидя на своем барахле перед вокзалом, мы не знали, что делать; было уже около девяти, почти совсем темно. И вот тут-то около нас и притормозил проезжавший мимо грузовик. Из кабины высунулась глупая, но вполне добродушная харя и весело спросила: «Куда ехать-то, девоньки?» – «В Жадуны», – заискивающе заглядывая в глаза, пропели Ляська и Бегемот. «А ну бросай барахло в кузов, сами садись в кабину!» – гаркнула харя, и мы в три голоса аж застонали от облегчения. Шофер, здоровенный детина лет сорока, помог нам загрузить ящики в кузов и усадил всех троих в кабину на два пассажирских места. Из окошка грузовика городишко уже не выглядел враждебным, и даже шарахавшиеся по улицам пьяные мужики выглядели скорее бессмысленными, чем опасными. Поднимая клубы пыли на сухих местах и жирно чавкая шинами по грязи, грузовик выехал из города на проселочную дорогу.

Усадьба, которую мы собирались «мерять», находилась в трех километрах от деревни – нас должен был встретить предупрежденный телеграммой смотритель.

Больше в усадьбе никто не жил, ибо она как памятник архитектуры охранялась государством. Наш спаситель, не взяв предложенной десятки, выгрузил вещи прямо на крыльцо, сбегал за смотрителем и быстро укатил. Напоследок он посоветовал «…не очень-то седни по лесу бродите – мужики в Жадунах с утра гулямши, а об сю пору непременно пойдут вертуновским морду бить».

Смотритель – ветхий старичок лет девяноста – отпер барский дом и отвел нас в небольшую комнату, где, по его словам, всего удобнее было остановиться.

Мебели там не имелось, зато имелся камин… и даже дрова – на дворе, в сарае.

Ляська притащила с пяток сухих березовых поленьев, мы с Бегемотом разобрали рюкзаки, расстелили спальники и достали еду. Мы были ужасно голодны и за ужином слегка переели… то есть слегка переели мы с Ляськой; Бегемот же переел так, что отвалился назад, бессмысленно таращил глаза и тихо хрюкал. Посуду мы решили помыть утром; шустрая Ляська еще раз сгоняла в сарай и подкинула в камин дров, после чего дверь в нашу комнату мы заперли (жадуновские мужики не дремлють!), а ключ повесили рядом на гвоздь.

Мы легли спать… я, однако, проспала не долго. В два часа ночи что-то разбудило меня.

Некоторое время я лежала в темноте и слушала – казалось, не было слышно ничего, кроме ляськиного сопения и какого-то потрескивания. Потом я поняла, что, кроме сопения и потрескивания, ничего и нет. Где-то в доме трещали половицы (здесь лежал старинный дубовый паркет), мне даже почудился в потрескивании какой-то вальсирующий ритм. Кто-то танцевал вальс – раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три… какая чушь! Никого здесь кроме старика смотрителя и жадуновских мужиков быть не могло; ни тот, ни другие вальса танцевать не станут. Как можно тише я вылезла из спальника, прокралась к двери и приложила ухо к замочной скважине – потрескивание стало явственным. Будить Ляську и Бегемота я не стала: мне почему-то казалось, что, если девчонки проснутся, то этот странный звук сразу же затихнет… что я им тогда скажу? Я сняла ключ с гвоздя и неслышно повернула его в замке – за дверью находилась еще одна пустая комната, из которой было два выхода: прямо, в центральный зал и налево, в маленькую боковую комнатушку. Стараясь наступать на скрипучий паркет как можно легче, я пошла прямо. И увидела вот что…

Зал был очень большим; в слабом лунном свете, втекавшем через окна, он казался безграничным. На деревянных деталях поблескивали следы позолоты, на стене висел, покосившись, нивесть как сохранившийся бронзовый канделябр. А в дальнем конце зала кружила белая женская фигура, в пышном платье до пят. Я не могла различить ее лицо, закрытое белым низким капюшоном. Страх приковал мою руку к холодной притолоке. Танцовщица дрейфовала, кружась, как сгусток тумана, все ближе и ближе к тому месту, где стояла я. Наконец она пронеслась мимо – оборчатый край платья скользнул по моей ноге, ледяной ветер обдал лицо. И вдруг из-под полупрозрачной кисеи капюшона на долю секунды вспыхнули два красных нечеловеческих глаза… я никогда не забуду этот взгляд. А потом женщина укружилась обратно в темноту зала, из отчетливой фигуры превратилась в сгусток тумана… дальше, дальше… пока не растворилась совсем. И только тогда я смогла отлепить руку от притолоки и вернуться в нашу комнату.

Таня перевела дыхание и замолчала.

– Так… что же это была за женщина? – осторожно нарушил молчание Франц.

– Не знаю…

Они сидели в полусфере света от лампы на столе, завернутые в один слой тишины и два слоя темноты – темноты в комнате и темноты за окнами. И вдруг, на какое-то мгновение Францу показалось, что с ним ничего не произошло, что никакой аварии не было, а просто он познакомился с этой необычной женщиной в бархатном платье и неяркой улыбке. И что сейчас они выйдут на улицу и пойдут в кино или в бар, или просто гулять по городу, а впереди у них – целых сорок лет, два месяца и семнадцать дней, а не всего лишь одна вечность…

– Мне пора на работу, – сказала Таня, вставая из-за стола. – Если вам что-нибудь понадобится – я живу рядом с вами, в номере 27. И мой вам совет: не задавайте никому вопросов, начинающихся со слова «зачем»; а в первую очередь, самому себе не задавайте. Думайте лишь о том, что с вами произойдет в ближайший момент. Сейчас, к примеру, идите в кладовку и наберите себе одежды. Потом разберитесь по телефонной книге, где можно заказать продукты. Сходите в банк.

Загляните в почтовую комнату – вам должна прийти повестка на допрос. И никогда не делайте двух дел зараз, а главное, не думайте о вечном, – это единственный здесь рецепт от безумия.

– Можно последний вопрос? – спросил Франц.

– Можно.

Они стояли друг напротив друга, как дуэлянты: Таня – на полпути к двери, Франц – у стола.

– При каких обстоятельствах вы погибли?

– Меня застрелил троюродный брат моего первого мужа.

Вопрос и ответ прозвучали настолько дико, что они оба прыснули.

– За что?

– Ни за что. Это был несчастный случай, – Таня улыбнулась и вышла из комнаты.

Кладовка представляла собой небольшую комнату со стеллажами до потолка, на стеллажах стяоли картонные ящики с вещами в целлулоидных пакетах. Выбор был небольшим: каждое наименование имелось лишь в одном фасоне, причем абсолютно все изготовила компания с красноречивым названием «Без затей». Франц отнес белье в свою комнату и разложил по полкам в шкафу. Что теперь?… а, продукты… Он вытащил из тумбочки телефонную книгу и выписал номер отдела доставки одного из ночных супермаркетов. Оставалось сходить в банк за деньгами.

Ночное отделение банка, найденное все в той же телефонной книге, находилось неподалеку. Сунув в карман танину карту, Франц спустился по лестнице на первый этаж и по пути заглянул в почтовую комнату (маленькое помещение со шкафом, разделенным на двадцать шесть ячеек – по числу букв латинского алфавита). В ячейке под буквой "S" он нашел карточку-уведомление:

Настоящим вызывается Франц Шредер для свидания со следователем.

Время свидания: 1:30, 13 мая 1993 г.

Место свидания: комната 1723, подъезд 21.

Остальные ячейки были пусты.

Он сунул карточку в карман и вышел на улицу; начинало светать. Поеживаясь от утреннего холода, Франц прошел по Авеню 8.5 и свернул на обсаженную липами улицу со странным названием «Верблюжья Аллея». Через какое-то время та расширилась и стала Проспектом Банков И Фонтанов. Дома здесь стояли современной постройки, из стекла и бетона, и довольно высокие; в широких промежутках располагались обещанные фонтаны. Банков также имелось предостаточно – нижние этажи всех домов по обеим сторонам улицы занимали различные отделения «Единственного Банка Первого Яруса». Искомое ночное отделение размещалось в доме 37 – пятнадцатиэтажном здании-пирамиде с черными отсвечивающими стенами. Взбежав по ступенькам, Франц вошел внутрь и оказался в большом зале с пятью кассирами за стеклянной стеной. Посетителей не было ни души.

В крайнем окошке сидела крошечная сморщенная старушка, наряженная в нелепую для ее возраста униформу: ярко-голубое платье и красный, в белый горошек, шейный платок. На груди у нее было приколото два значка: «Smile!» и «Меня зовут Марией».

– Здравствуйте, – сказал Франц.

– Ась?

– Здравствуйте, говорю.

– Говори громче, милок, я плохо слышу.

– ЗДРАВ-СТВУЙ-ТЕ! – заорал Франц. – На мой счет должны были прийти деньги.

– А сколько денег, милок?

– Точно не знаю. Это вы мне скажите.

– Что-что?

– Я говорю – не знаю я точной суммы. Около тысячи монет.

– Ну-у, милок, эдак я тебе помочь не смогу… ежели ты сам не знаешь, сколько у тебя денег, – старуха неприязненно поджала губы.

– Так что же мне делать? – растерялся Франц.

– Узнай, сколько на твоем счету денег, – старуха захлопнула окошко, откинулась назад, сложила руки на животе и закрыла глаза.

– Эй! – закричал Франц, но ответа не получил.

Он постучал ногтем по стеклу.

– Откройте, пожалуйста!

Старуха спала – он явственно слышал похрапывание.

В растерянности Франц шагнул к выходу, но… остановился. Старуха или ошибалась, или лгала: да ни в одном банке мира не нужно знать точную сумму счета, чтобы снять часть денег наличными! Франц обернулся и… отшатнулся: подавшись всем корпусом вперед, притворщица-бабушка смотрела на него колкими, как елочные игрушки, глазами.

Не сводя завороженного взгляда с сумасшедшей старухи, Франц боком отошел к соседнему окошку.

И увидал здоровенного негра самой бандитской наружности: сломанный нос, глаза-щелочки, небритая щетина на щеках. Передние зубы на обеих челюстях отсутствовали. Голубая форменная рубашка, расстегнутая до пояса, обнажала не слишком чистую грудь. Шейный платок съехал набок, значок «Smile!», приколотый к рубашке, казался издевательством.

– Слушаю, – прохрипел негр.

– На мой счет должны были поступить деньги.

– Имя и фамилия?

– Франц Шредер.

– Доказательства?

– Доказательства чего?

– Что ты… как его… Фрэнк Шрайвер.

– Пожалуйста, – Франц достал из бумажника водительское удостоверение и просунул его в окошко.

Негр посмотрел на удостоверение с презрением.

– Не пойдет, – и снисходително пояснил: – Выдано не здесь.

– Так что ж мне делать, если у меня нет здешних документов?

– Вот выдадут, тогда и приходи, – негр захлопнул окошко.

– Стойте! – Франц забарабанил по стеклу. – Да, что же вы все, в самом деле?…

Не слушая, негр встал и вперевалочку удалился в глубь служебной части банка.

Находясь посередине между умопомешательством и отчаянием, Франц посмотрел на оставшихся трех кассиров. В окошки № 2 и 3 даже не стоило соваться: там сидели толстяк с бессмысленным лицом дефективного и панкиня с оранжевым гребнем на подбритой голове (униформа смотрелась на ней еще нелепее, чем на старухе).

Затравленно озираясь, Франц устремился к окошку № 1.

Там сидела девица лет двадцати: русые волосы, карие глаза, косметический румянец на щеках. Особенной красотой она не отличалась, но и уродкой назвать ее было нельзя.

– Слушаю вас.

– На мой счет должны были поступить деньги.

– Ваши имя и фамилия?

– Франц Шредер, – с вызовом ответил Франц, и девица с недоумением посмотрела на него.

– У адвоката уже были?

– Да, – удивился Франц, – а что?

– Приглашение сохранилось?

Он вытащил из кармана измятую карточку-приглашение; кассирша деловито разгладила ее и спечатала имя и фамилию Франца в компьютер.

– Кредитная карточка нужна? – спросила девица.

– Да.

Она еще раз пробежалась пальцами по клавиатуре.

– Получите по почте в понедельник или вторник. Наличные будете сейчас брать?

– Да.

– А сколько у вас на счету, знаете?

У Франца опустилось сердце.

– Нет.

Кассирша скользнула глазами по экрану компьютера:

– Одна тысяча сто три монеты, пятьдесят семь монеток.

– ?!

– Я говорю: у вас на счету одна тысяча сто три монеты, пятьдесят семь монеток – запомнили?

– Так вы мне… сами сказали?

– Сказала, – и уже с легким раздражением: – Вы будете брать деньги или нет?

– Буду, буду… – забормотал Франц. – Сто… нет, триста монет… пожалуйста!

Девица нажала еще несколько клавиш и, пока принтер печатал квитанцию, отсчитала деньги. Франц рассыпался в благодарностях. Уже собираясь уходить, он спросил:

– А что бы случилось, если б у меня не сохранилось приглашения к адвокату?

– Показали бы приглашение к следователю.

– А если б у меня не было и его?

– Предъявили бы другие документы, – она говорила уже с легким раздражением. – Господин Шредер, вы задерживаете очередь.

– Какую очередь? – Франц оглянулся… и чуть не оступился от неожиданности.

За ним, затылок в затылок стояла в абсолютном молчании монолитная очередь человек из тридцати, и – о ужас! – ни у кого из них не было лиц! Франц отшатнулся в сторону… и в него с размаху вонзились глаза-иглы остальных четырех кассиров. У их окошек не было не души.

Помертвев от ужаса, Франц на ватных ногах вышел на улицу и бросился бежать. Внезапно усилившийся ветер бил ему в лицо, деревья мистически шумели, утреннее солнце скрылось за свинцовыми тучами. Через десять минут он уже вбежал в Общежитие.

Запершись в своей комнате и немного отдышавшись, Франц пришел к выводу, что произошедшего не произошло. Ему лишь показалось, что у тех людей не было лиц; показалось потому, что все они, как один, носили широкополые серые шляпы из жесткого ворсистого фетра и просторные бежевые плащи с блестящими перламутровыми пуговицами.

Спал он в тот день исключительно неспокойно и несколько раз просыпался с неприятным чувством незащищенной спины.

В 1:25 на следующую ночь невыспавшийся и раздраженный Франц уже сидел на семнадцатом этаже Дворца Справедливости перед дверью кабинета 1723. Как и перед посещением Адвоката, за одну минуту до назначенного времени дверь отворилась, и из кабинета Следователя спиной вперед вышел давешний рыжебородый мужичонка. На этот раз, однако, Предыдущий Посетитель не кланялся и не кричал «Всего хорошего!», а безмолвно затворил дверь замороженным движением руки, повернулся и скользнул по Францу безумными неузнающими глазами.

– Здравствуйте, – сказал Франц.

Мужичонка вздрогнул всем телом и сфокусировал взгляд; воцарилось тяжелое молчание. Потом Посетителя прорвало – указуя трепещущим перстом на дверь следователева кабинета и воздев другую руку ввысь, он возопил:

– Это Сатана в образе агнца божьего!… Это – аггел диаволов, коему гореть в геене огненной!… Убийца сирот и вдов, растлитель младых отроков!…

Проклинаю его! – он потряс сжатыми кулаками над головой Франца. – Пр-роклинаю!!

– Предыдущий Посетитель зарыдал, закрыл лицо руками и побрел прочь.

Покачав головой, Франц толкнул дверь кабинета.

– Здравствуйте. Я – Франц Шредер.

Следователь – лысый дородный мужчина в дорогом темно-сером костюме – сидел за столом и писал что-то на листке бумаги ровным бисерным почерком.

Дописав до точки, он поднял глаза.

– Добрый вечер.

Франц застыл на пороге кабинета… лицо Следователя до боли напоминало ему кого-то. Да что же это, в самом деле, – сначала Таня, теперь Следователь…

– Садитесь.

Франц сел и огляделся – в интерьере кабинета произошли существенные изменения: пол был идеально чист, стол прибран и протерт до блеска, валявшиеся повсюду книги и коробки исчезли без следа.

Следователь вальяжно откинулся на спинку своего кресла и положил ногу на ногу.

– Насколько я информирован, господин Шредер, со своим адвокатом вы уже встречались, не так ли? – он говорил гнусавым басом, так похоже спародированным Таней.

– Так.

– И, таким образом, ваши права и обязанности были вам разъяснены.

– Нет.

Следователь неожиданно изменил позу: отъехал с креслом назад, наклонился вперед и уперся обеими ладонями в колени.

– Впрочем, это неважно. Перейдем к делу. Сначала – Заполнение Анкет.

– Но я уже заполнял анкеты! – удивился Франц.

– То были другие анкеты и в другом месте, – веско сказал Следователь. – Материалов из Регистратуры мы не получаем.

– Так зачем же меня заставили тратить на это время?

Следователь вдруг привстал, оперся руками на стол и тяжело посмотрел на Франца.

– Этого я вам сказать не могу, – зловеще произнес он.

Резко нырнув вниз, Следователь извлек из ящика стола пачку бланков, вложил ее в конверт и положил перед Францем. Затем встал, с неожиданной для своих габаритов грацией потянулся и упругой кошачьей походкой прошелся по кабинету.

– Заполненные Анкеты отправите почтой не позднее сегодня, – он вернулся к столу и сел в кресло в позе первого ученика: выпрямившись и сложив руки на столе. – Начинаем допрос. Внимание, включаю диктофон.

Он нажал малозаметную кнопку, утопленную в столешнице, и гнусаво произнес:

– Сия запись производится в кабинете 1723 в 1:40 ночи, 13 мая 1993 года.

Допрашивается Подследственный Франц Шредер. Вопрос первый: расскажите о самом странном происшествии в вашей земной жизни, – Следователь откинулся до предела назад, обмяк и свесил руки по обеим сторонам кресла. Голова его упала на грудь, а шея собралась тремя дополнительными подбородками.

Тут-то Франц его и узнал – это был Адвокат! Да-да, несмотря на перемены в одежде, манере говорить, манере двигаться, перед ним сидел тот самый недотепа и неряха, которого он видел здесь вчера. Франц не мог определить, когда именно проходимец притворялся, а когда был самим собой, – в обоих случаях его поведение выглядело вполне естественным. Однако Франц не сомневался: Адвокат и Следователь – это одно лицо.

«Ну, я тебе покажу, как дурака валять…» – усмехнулся он и нараспев начал:

– Я всю жизнь прожила в России, тогда еще СССР, и работала архитектором – не таким архитектором, который проектирует новые дома, а таким, который изучает старые. Наш отдел…

Следователь сонно кивал в такт его словам.

– …С сыном обычно оставалась моя мать, ну а если она не могла, то я просила кого-нибудь из подруг… – монотонно бубнил Франц.

Следователь тихо додремал до конца рассказа о танцовщице в старинной усадьбе, а потом задал два вопроса: «Чем пахло в поезде, на котором вы ехали из Москвы?» и «Какого цвета у Ляси волосы?». Выслушав бессмысленные ответы застигнутого врасплох Франца, он выключил диктофон и махнул рукой в сторону двери. Франц принял это за разрешение идти и удалился со смешанными чувствами: он не понимал, кто кого разыграл.

Следователь сказал правду – эти Анкеты и в самом деле сильно отличались от Анкет в Регистратуре: содержали другие вопросы, организованные в другие группы. Франц вздохнул (он сидел за столом в своем номере) и придвинул Анкету № 1 «Родители»: даты и места рождения, вероисповедание, происхождение, образование, профессии и т. д. Было довольно много вопросов, касавшихся их культурных привычек.

Вторая Анкета «Братья и сестры»: брат, на 6 лет старше, профессор математики, Франция…

Потом шла бывшая жена (Третья Анкета так и называлась: «Бывшие супруги»).

Как бы ни хотелось Францу проскочить эту Анкету как можно быстрее, он заставил себя подробно ответить на все вопросы до единого.

Четвертую Анкету («Нынешний/яя супруг/а») Франц пропустил, а вот с Пятой («Дети») – провозился долго. Ответы на некоторые вопросы даже не уместились у него в отпущенные промежутки, так что пришлось использовать запасные листы (подшитые в конце каждой Анкеты).

Шестая Анкета включала в себя данные о самом Франце и, соответственно, много времени не отняла: родился тогда-то, там-то и тому подобное. Вопросов личного порядка там не было, все они содержались в Анкетах с седьмой по десятую.

Седьмая Анкета «Культурные привычки»: любимые писатели (Чехов, Во и Гамсун), любимые композиторы (Рахманинов), любимые художники (Питер Брейгель, Ренуар, Дали). Пробовал писать фантастические рассказы… играл на скрипке и гитаре на полупрофессиональном уровне… рисовать и танцевать не умею…

Восьмая Анкета «Психологический портрет» состояла из тестов типа «нужное подчеркнуть». Примерно треть вопросов относилась к сексуальной сфере.

Последняя, девятая Анкета «Интеллектуальный уровень» состояла из тестов типа IQ, а также (что особенно понравилось Францу) логических задач. На каждую задачу отводилось очень короткое время (засекать доверялось самому Анкетируемому), и Франц, в результате, сделал-таки одну ошибку.

Заполнив Анкеты, он запечатал их в полученный от Следователя конверт (адрес был там уже написан, и марка наклеена). Франц спустился в почтовую комнату и положил конверт в ящик с этикеткой «Для отправки». Он также заглянул в свою ячейку и обнаружил очередную карточку-приглашение:

Настоящим вызывается Франц Шредер для свидания с раввином.

Время свидания: 1:30, 14 мая 1993 г.

Место свидания: Синагога, Улица 174 Церквей, дом 59.

Даже не пытаясь угадать, что раввину могло быть нужно, Франц пошел ужинать.

Франц мог проехать две остановки на метро, однако пошел пешком – времени у него имелось предостаточно. Минут через сорок он оказался у Синагоги, массивного здания странного розовато-желтого цвета. Из окон выбивался тусклый красный свет – Франца, видимо, ждали. Он поднялся по ступенькам и с усилием отворил массивную дверь с позеленевшей от времени медной рукояткой – раздался отвратительный скрип, с каким в фильмах ужасов раскрывается гроб главного злодея. Франц вошел внутрь. Дверь захлопнулась за ним с тяжелым тупым ударом.

Он оказался в обширном зале, большую часть которого занимали ряды деревянных кресел; спереди, на небольшом возвышении располагалась кафедра. Две толстые колонны темно-красного мрамора поддерживали потолок; на стенах были начертаны надписи на иврите. Единственным источником света являлась настольная лампа в багровом абажуре, стоявшая на кафедре. В общем и целом, это было подходящее место, чтобы пить кровь христианских младенцев.

Посмотрев на часы (до назначенной встречи оставалось две минуты), Франц сел в ближайшее кресло в заднем ряду. И тут же позади кафедры распахнулась дверь – в помещение вошел необыкновенно высокий, худой человек в черном хасидском лапсердаке и плоской шляпе.

– Франц Шредер? – спросил он звучным басом.

– Да.

– Я ребе Александр, ваш Раввин.

– Александр? – невольно переспросил Франц.

– Воистину так. Матушка и батюшка нарекли меня в честь Александра Македонского, великого воителя Античности, – ребе Александр сделал широкий жест рукой. – Прошу в мой кабинет.

Франц сидел в глубоком кожаном кресле перед столом, с которого на него ощерилось чучело орла с хищно разинутым клювом и стеклянными глазами. Помимо орла, на столе ребе Александра имелись два серебряных кубка, отполированный человеческий череп, свиток Торы, увеличительное стекло, средневековый фолиант в кожаном переплете и толстая ядовито-зеленая папка. Франц посмотрел на сидевшего напротив хозяина кабинета: пейсы, высокий лоб, печальные черные глаза, горбатый нос – вроде бы, все как полагается, однако…

– Коньяку хотите? – неожиданно предложил ребе Александр.

– Коньяку? – удивился Франц. – Спасибо, я с утра… то есть, с вечера не пью.

– А я, пожалуй, выпью.

Ребе Александр достал из ящика стола пыльную пузатую бутылку, крошечную рюмку и блюдечко с тонко нарезанным лимоном. Налив коньяк точно под обрез рюмки и пошевелив с воодушевлением ноздрями, он выпил. Франц тем временем разглядывал книжные полки, шедшие по периметру комнаты. Как и полагалось книгам раввина, большинство было на иврите, однако внимательный взгляд обнаруживал под самым потолком две полки с детективной англоязычной литературой.

Франц выжидательно посмотрел на хозяина кабинета.

– Ну-с, как дела? – ребе Александр с преувеличенной бодростью потер одну ладонь о другую.

– Спасибо, ничего.

– Осваиваетесь?

– Понемножку.

– К Нему еще не обратились?

– Извините?

– Я спрашиваю, к Богу еще не обратились?… В смысле, в синагогу ходить не будете теперь, раз такое дело?… Или, скажем, обрезание… вы ведь не обрезаны?

– Я обрезаться не хочу, – раздельно произнес Франц.

– Ладно-ладно, как вам угодно… – торопливо согласился ребе Александр.

Он помялся, явно не зная, о чем спросить еще.

– Так, значит, все у вас хорошо?

– Да.

– И помощи вам никакой не требуется?

– Никакой.

– Или все-таки требуется?

– Нет.

Ребе Александр посмотрел на часы, поерзал на стуле и вдруг, наклонившись через стол, доверительно прошептал:

– Может, поговорим о чем-нибудь другом?

– О чем? – оторопел Франц.

– Представьте себе…

– …прибор, который может определить взаимное местоположение объектов с абсолютной точностью – и воспроизвести его для другого набора таких же объектов.

Возьмем, например, сложную белковую молекулу: Прибор мог бы проанализировать ее состав и изготовить точную копию, при условии, конечно, что у нас имеется запас необходимых атомов.

Заметим, однако, что местоположение частей системы не полностью определяет ее состояние – температура вещества, например, зависит от скоростей составляющих его молекул. Что ж, давайте расширим возможности Прибора: пусть он может измерять и воспроизводить не только координаты, но и скорости предметов.

Рассмотрим теперь человека: тело его состоит из молекул, молекулы состоят из атомов – Прибор мог бы воссоздать их координаты и скорости так же легко, как и любых других объектов. Предположим, что мы сделали это, и перед нами стоят два идентичных человека, с идентичными телами, идентичной памятью (ибо механизм памяти основан на химии), даже с идентичными настроениями – и в тот самый миг, когда копия завершена, мы уничтожаем оригинал! Мы как бы заменяем одно тело другим – что же при этом происходит с сознанием? Казалось, оно не могло перенестись из одного тела в другое и, следовательно, мертво… однако не будем торопиться с выводами.

Действительно, ведь атомы и молекулы тела человека постоянно замещаются в течение его жизни: мы – это то, что мы едим. Медики утверждают, что люди полностью «заменяются» каждые 6 лет – значит ли это, что наше сознание заменяется (умирает!) каждые шесть лет? Какой абсурд, конечно же, нет… но как это согласуется с нашим мысленным экспериментом? В одном случае замена атомов происходит за один миг, в другом – за шесть лет, но, ей-Богу, это же не принципиально!

Для того чтобы разрешить очевидное противоречие, давайте обсудим, какими средствами человек располагает для распознания произошедшего замещения сознания.

Да, по сути дела, никакими: ведь он наследует все воспоминания, чувства и ощущения вместе с телом! Он помнит, как выглядела его мать, что является его любимым напитком и даже какое у него было настроение полторы минуты назад. Таким образом, наш вывод о сохранении сознания при постепенной замене атомов ни на чем не основан – а следовательно, неверен! Полная аналогия со случаем мгновенной замены доказывает это.

Что ж, мы установили, что сознание человека умирает (или заменяется – трактуйте это, как угодно), как минимум, каждые шесть лет. Хотя нет, почему мы должны ждать полной замены атомов? Половинной замены должно быть достаточно – а это дает всего лишь три года. Или мы должны следить за заменой атомов одного только мозга, а остальные органы не важны? Тогда мы получим цифру, большую трех лет, ибо в мозгу замена атомов происходит медленнее, чем во всем остальном теле.

Чем дольше мы размышляем над загадкой смерти человеческого сознания, тем непонятнее становится ответ: ведь один момент времени в течение этих шести лет ничем не отличается от другого – в какой же именно из них сознание гибнет? Время непрерывно и неразрывно, и лишь осознав это обстоятельство, мы придем к единственно возможному выводу: сознание человека живет и умирает по своим собственным законам, не связанным с заменой атомов тела. Нам недоступна глубинная суть этих законов… Но мы можем следить за их внешними проявлениями, рассуждать и задавать вопросы. Например: почему человек не замечает смерти собственного сознания? Или, быть может, замечает – но не зная, что это смерть, трактует ее неверно? Для того чтобы понять, как именно истолковывает человеческое сознание собственную смерть, давайте подумаем, с чем оно может ее перепутать. Да только с одной-единственной вещью: сном.

Во сне с человеком может произойти все что угодно, ибо сознание его отключено – за исключением, пожалуй, коротких промежутков, когда человек видит сновидения. Однако общая продолжительность «быстрого», как его называют медики, сна измеряется лишь десятками секунд за ночь – а в остальное время сознание мертво… Впрочем, быстрый сон тоже вписывается в нашу теорию: в эти моменты новорожденное сознание пробует и овладевает новым телом, памятью, мозгом – что поневоле вызывает короткие всплески активности. А утром человек встает с постели, «проспав» собственную смерть!

Итак, мы выяснили, что человеческое сознание умирает и возрождается каждые сутки, – что несет в себе фундаментальные практические последствия. Из этого умозаключения, в частности, вытекает, что все, что мы с вами сейчас ни сделаем, – абсолютно не важно, ибо завтра нас все равно существовать не будет!

И ребе Александр победно посмотрел на Франца.

– Что скажете? – щеки Раввина покраснели от возбуждения, – Я это придумал сам.

– Довольно остроумно, – сдержанно похвалил Франц. – Oднако базируется на неверной предпосылке.

– Как – неверной предпосылке?… – ахнул ребе Александр. Лицо его по-детски искривилось.

– Ваш Прибор должен одновременно измерять координаты и скорости квантовых объектов, а это запрещено принципом неопределенности Гейзенберга.

– Почему принципом?… Какой неопределимости?… – Раввин схватился за поля своей шляпы и нахлобучил ее на голову. Длинное худое тело его раскачивалось, как на молитве, черные глаза равнялись двум колодцам отчаяния.

– Принцип неопределенности запрещает одновременное измерение координаты и скорости квантовой частицы… не говоря уж об их воспроизводении, – безжалостно продолжал Франц. – Но вы не беспокойтесь. Хоть ваша теория и не верна, конечный вывод все равно правилен: все, что мы с вами сейчас ни сделаем, действительно не важно.

Ребе Александр посмотрел на него с безумной надеждой.

– И я могу это доказать, – весомо сказал Франц. – Представьте себе…

– …рыбоводческую ферму, где люди разводят осетров. Осетры живут по нескольку десятков штук в небольших прудах. Люди кормят их, сбрасывая пищу на дно, ибо рот у этих рыб находится на нижней половине туловища – заметьте, что такой способ кормления не подразумевает прямого контакта между рыбами и людьми.

Когда осетры достигают половой зрелости, самцы и самки переводятся в специальные водоемы для производства икры (до этого они содержатся порознь). Для того чтобы облегчить работу обслуживающему персоналу, водоемы эти соединяются с остальными прудами фермы посредством каналов и шлюзов. Есть еще одна причина, из-за которой люди используют каналы, а не перевозят осетров, вытаскивая их из воды: от травмы, сопряженной с такой процедурой, 63% рыб отказываются спариваться. Так что, при переводе осетров из одних водоемов в другие прямого контакта с людьми опять же нет.

Первый и единственный раз рука человека касается осетров, когда выросших до нужного размера рыбин вылавливают сетями из прудов и забивают. Большинство самок тоже забивается (за несколько дней до нереста), и икра изымается из них – что гораздо удобнее, чем собирать ее со дна водоема. В живых остается лишь небольшое количество рыб обоего пола для производства потомства, но когда самки вымечут икру, а самцы оплодотворят ее, – их отлавливают и тоже забивают.

Конечно, все это происходит не в один день: люди отлавливают только тех рыбин, которые достаточно велики, а поскольку разные осетры достигают стандарта в разное время, то отлов и забой являются, так сказать, процессами непрерывными.

Ну, а как воспринимают это сами осетры? Они видят, как с неба спускаются сети и утаскивают их собратьев наверх, где те погибают (все рыбы, конечно же, знают, что жизнь кончается там, где кончается вода). Заметим, однако, что из-за разницы в коэффициентах преломления воды и воздуха, осетры не могут увидеть что-либо за поверхностью воды и наверняка думают, что там ничего и нет… а может, сочиняют по этому поводу нелепые легенды о живущих на небе богах. Однако легенды эти не имеют никакого отношения к реальному человеку – ибо рыбы никогда не видели его и, уж конечно, не понимают его целей. Единственная закономерность, которую осетры могут заметить, – это связь между смертоносной сетью и размером поражаемой ею рыбы: ведь люди отлавливают только достаточно больших рыбин. Я даже допускаю, что у осетров есть специальное слово, обозначающее этот стандартный размер, – и по своему фактическому смыслу, слово это эквивалентно человеческому слову «старость».

Действительно, если отбросить эмоциональную шелуху, слово «старость» означает «состояние, близкое по времени к смерти». Другое дело, что у человека оно ассоциируется с одряхлением и слабостью (негативные качества), а у осетров – с величиной… но это не важно, ибо первичный смысл совпадает! В конце концов, большие рыбы не так гибки и подвижны, как маленькие, и для осетров качество «большой» тоже может нести негативный смысловой оттенок.

Есть и еще одно важное сходство между людьми и осетрами: и те, и другие имеют в равной степени туманное представление о причинах наступления старости.

Механизм старости исследован человеком довольно хорошо: она наступает из-за накопления ошибок при воспроизводстве клеток, однако почему природа устроена так, что эти ошибки накапливаются, люди не знают. В любом случае, ошибки могли бы накапливаться медленнее – как, например, при многократной перезаписи файлов в компьютерах.

И последнее (по счету, но не по важности) сходство между людьми и рыбами – это свобода в пределах своей планеты и своего водоема. Мне могут возразить, что человек побывал уже и за пределами Земли, – однако посмотрите, как недалеко он ушел! И уж наверняка предел человеческой активности на много веков вперед положен границей Солнечной системы.

А потому, приняв во внимание три фундаментальных сходства между человечеством и рыбой на рыбоводческой ферме, мы приходим к выводу, что люди являются всего лишь домашними животными каких-то высших Существ Вселенной (называйте их богами, если вы не можете без штампов). Когда какой-либо человек «созревает», то есть начинает удовлетворять соответствующим стандартам, Существа «забивают» его непостижимым для нас способом… а мы, по незнанию, считаем этот процесс естественным и неизбежным! Нам неведомо, как именно Существа «потребляют» человека, но разве ведомо осетрам, что их подают на стол в копченом виде? В качестве простейшей модели можно предположить, что Существами, или, вернее, Существом, является Земля, которая в буквальном смысле поглощает людей, впитывая в себя их трупы.

Какой же из этого всего следует вывод – может быть, нам следует восстать против злокозненных Существ? Какая чушь!… Достаточно представить себе восстание осетров против людей, чтобы понять, что это невозможно – да Существа просто не заметят нашего восстания! Остается лишь одно: жить дальше, будто ничего не произошло, но все же помня, что все, что мы с вами сейчас ни сделаем, – абсолютно не важно, ибо мы не более, чем чьи-то предназначенные на убой домашние животные.

Ребе Александр слушал рассказ, ерзая на месте, сдвинув шляпу на затылок и раскрыв рот, – такого всепоглощающего интереса Франц не видел ни у одного человека старше семи лет. Ближе к концу повествования Раввин схватил себя за бороду и, немилосердно терзая ее, стал подскакивать на своем стуле. Когда же Франц закончил, ребе Александр взорвался.

Он поднялся во весь свой огромный рост и закричал:

– Поздравляю! Браво! Бравис-с-симо! Гениально! – он перегнулся через стол и протянул Францу длинную, как лопата, руку. – Поздравляю!

Придерживаясь осторожной выжидательной позиции, Франц молча пожал горящую огнем костлявую ладонь.

– Поздравляю! Замечательная находка, великолепная тео… – Раввин вдруг всплеснул руками, рухнул в кресло и закрыл лицо ладонями. Сквозь сдавленные рыдания до Франца донеслось: – Никогда… никогда…

– В чем дело? – Франц не ожидал столь резкого перехода.

– Я никогда не смогу сочинить такую теорию. Никогда…

События принимали странный оборот. Неожиданно для самого себя Франц предложил:

– Возьмите себе, если она вам так нравится.

Всхлипывания стали тише.

– Берите-берите! – сдерживая смех, настаивал Франц. – Если мне понадобится, я еще одну сочиню.

Ребе Александр отнял руки от лица.

– Н-не м-могу… – неуверено промямлил он, но было видно, что, на самом деле, он может.

И он смог.

После недолгих уговоров Францу был выдан стандартный (?) бланк «Отказа от авторства», где он формально отказался от всех прав на Теорию Одомашенного Человечества в пользу своего духовного пастыря р. Александра.

После подписания документа манеры духовного пастыря стали как бы отсутствующими: Раввин рассеянно пожал Францу руку и разрешил идти. Оглянувшись на пороге, Франц увидел, как ребе Александр любовно укладывает его «Отказ от авторства» в толстую зеленую папку.

С непонятно откуда взявшимся предчувствием, что с чудаком-Раввином он расстается навсегда, Франц вышел из Синагоги на улицу.

Однако на этом его приключения не закончились.

На середине обратного пути около Франца притормозил полицейский на мотоцикле и предложил подвезти. Франц согласился… и на первом же повороте чуть не слетел на землю – водителем полицейский оказался отчаянным. Пролетев по воздуху метров пять, Франц каким-то чудом приземлился обратно в седло и до конца пути изо всех сил цеплялся за обтянутые кожанной курткой могучие плечи блюстителя порядка. У дверей Общежития блюститель круто осадил ревущую машину, подождал, пока Франц слезет и, не поворачивая головы, граммофонным голосом произнес: «До свидания».

А за секунду до того, как он умчался, потерявший способность удивляться Франц заметил мощные стальные болты, крепившие руки полицейского к рулю мотоцикла.

Общежитие встретило его угрюмой тишиной; ни в фойе, ни в столовой Тани он не нашел. Съев в одиночестве ланч, Франц поднялся к себе в комнату.

Делать и читать было нечего. Он включил телевизор – в наличии оказалось неимоверное множество каналов, по два-три из каждой страны мира. Посмотрев новости по CNN и убедившись, что ничего интересного с момента его смерти не произошло, Франц переключился на странный фильм о маньяке-убийце по кличке «Разрезатель Джон» – специалисте по уничтожению блондинок. Фильм оказался неожиданно коротким (около 30 минут) и на две трети состоял из сладострастного показа зверского изнасилования и кровавого убиения доброй воспитательницы детского сада. Под заключительные вопли разрезаемой на части воспитательницы Франц узнал, что «…о новых приключениях Джонни зрители узнают в понедельник в это же самое время», – фильм оказался очередным эпизодом сериала под названием «Черные дела одного парня».

С удивлением выключив телевизор, Франц лег на кровать. Хотя чему тут удивляться: если есть телесериалы со сквозным героем – сыщиком, то почему не может быть сериала со сквозным героем – убийцей?

Франц стал думать о задаче, которой занимался в последнее время перед смертью. «Может, вместо того, чтобы мучиться с общим случаем, посмотреть случай плавных потенциалов? – размышлял он. – Тогда, возможно, прояснится, как динамика устроена в принципе. Или я это уже пробовал… почему-то у меня тогда не получилось… Ага, вспомнил: рассеяние в этом случае экспоненциально слабое и забивается нелинейностью и дисперсией… которые, как нетрудно видеть, выбросить нельзя… И что делать – по-прежнему, непонятно… А если попробовать не плавные, а малые потенциалы… что тогда?…» – Франц рывком сел на кровати и дернулся за бумагой и карандашом, но, не найдя их на привычном месте, некоторое время недоуменно озирался вокруг.

– Ч-черт! – выругался он в полный голос и рухнул обратно на кровать.

Мысли его приняли другое направление.

«Интересно, что тут делают ученые, против которых следствие приостановлено? Университет же здесь, наверное, есть? Может, сходить, посмотреть, что там и как… глядишь, еще и работу найду на том свете (ха-ха-ха!)… Впрочем, вряд ли: у них здесь, небось, Ньютон с Эйлером на факультете математики работают – супротив них не потяну… А может, и потяну – они ж, когда помирали, глубокие старики были, маразматики, наверное, а я, так сказать, в самом соку… Или они здесь безвременно ушедших из жизни гениев насобирали? Таких, поди, немного наберется – ну, Галуа… а еще кто, так и не вспомню даже. Физики и математики, в отличие от поэтов, живут подолгу…»

Он заворочался на кровати и перевернулся на живот. Мешали жить ботинки – он их сбросил. "А вообще-то, все это чушь собачья: на том свете науки существовать не может. На том свете ответы на все вопросы, в том числе и научные, должны быть известны в принципе. Ведь недаром говорят: 'Бог знает'.

Здесь голову самому ломать не нужно, здесь только спрашивай – а добрый дядя Бог дает тебе ответы на все вопросы. И на те даже, которых ты не задавал… и не думал ты об этих вопросах вовсе… и не помышлял…"

Он уснул.

Проснулся Франц от громкого стука в дверь – за окном светило утреннее солнце. Спотыкаясь и крича: «Сейчас, подождите!», он открыл дверь. На пороге стояла Таня.

– Как дела?

– Так… – с послушностью не вполне проснувшегося человека Франц попытался вспомнить, как же именно у него дела, -…хорошо.

– Вы завтра что делаете? – резким движением рук Таня отбросила волосы за спину.

– Завтра? Н-не знаю… разве что в почтовый ящик посмотреть, не вызывают ли куда… Да вы заходите, пожалуйста, садитесь… – спохватился он, – что ж это я…

– Ничего, я на минуту, – она переступила с ноги на ногу. – Завтра, вообще-то, суббота, так что вызовов не будет. Хотите поехать за Город?

– Хочу, – не задумываясь, ответил он. – Когда, куда и на чем?

Таня рассмеялась.

– Машину я закажу по телефону к одиннадцати, а поехать хочу в горы – километров сто от Города на запад. В полную луну – красота необыкновенная!

Договорились?

– Договорились! – с удовольствием согласился Франц («Как же я соскучился по нормальному человеку!…»), – А что там можно делать?

– Что хотите: смотреть по сторонам, по скалам лазать… сами увидите. Ну ладно, мне пора, нужно выспаться, – она прошла по коридору и отворила соседнюю дверь. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи! – отозвался Франц.

Когда они вышли на улицу, машина (новенький блестящий «Мерседес») уже ждала их перед зданием Общежития – ключ вставлен в гнездо зажигания. Бросив этюдник на заднее сидение, Таня махнула рукой: «Туда», – и Франц свернул с Авеню 8.5 на неширокую дорогу вдоль парка. «Как спалось?» – вежливо спросил он; «Спасибо, хорошо», – вежливо ответила Таня. Слева от дороги город на глазах превращался в пригород, справа от дороги парк превращался в лес. «А меня вчера к Раввину вызывали…» – сказал Франц, чтобы заполнить паузу. «Это все стандартная последовательность: адвокат, следователь и… этот… как их всех назвать одним словом?… – Таня повертела в воздухе рукой, -…в общем, служитель культа. В моем случае это был православный поп». Город закончился, дорогу с обеих сторон обступил густой лиственный лес. Ярко светила луна, по небу проплывали легкие перистые облачка, в раскрытые окна бил прохладный сухой воздух. Ни встречного, ни попутного движения не было, их машина катила по абсолютно пустой дороге. «А почему они меня именно к раввину вызвали – как они узнали, что я из еврейской семьи?» – «Как-то узнали… они всегда все как-то узнают». Таня отвернулась и стала смотреть в окно.

Минут через двадцать окружавший дорогу пейзаж стал меняться: лес поредел, появились полузанесенные землей и поросшие травой валуны. Потом дорога миновала большую скалу – в свете луны ее бока казались серебристо-белыми. Вскоре из-за горизонта, как по мановению волшебной палочки, выскочили горы. Последние остатки леса вылиняли совсем, кругом белели россыпи голых камней. «Еще минут сорок – и приедем, – сказала Таня, – не гоните так, пожалуйста». Франц сбросил скорость до ста тридцати.

Вскоре начался «серпантин»: дорога, зажатая между вертикальной стеной и обрывом, зазмеилась по склону горы. Францу пришлось сбавить скорость сначала до пятидесяти, а потом и сорока километров в час. Они почти не разговаривали – лишь мощный мотор «Мерседеса» негромко урчал, да на поворотах шуршали шины. Минут через тридцать дорога выровнялась, достигнув наивысшей точки, и неожиданно расширилась: в скале была сделана ниша для парковки автомобилей. «Здесь», – сказала Таня, и Франц остановил машину. Они вышли наружу.

Вид действительно потрясал. Залитые лунным светом скалы громоздились над головой; растительности почти не было, лишь мох да чахлые деревца с искривленными стволами изредка пробивались в трещинах между камнями. Откуда-то доносился шум горной реки, на невысокой скале подле дороги сидел орел. Лишь только Франц направился в его сторону, орел расправил полутораметровые крылья, тяжело спрыгнул в пропасть и исчез за краем обрыва – чтобы через мгновение появиться опять, поднимаясь кругами, пролететь на фоне луны и раствориться без следа в черном небе. «Вот это да-а, видали?» – восторженно спросил Франц.

«Видала, – Таня взяла его за руку и легонько потянула в сторону парапета, отгораживавшего край дороги от обрыва. – Пойдемте туда». Им в лица ударил сильный ветер, и танины волосы заполоскались в воздухе.

Отсюда вид был еще красивее: глазу открывалось глубокое ущелье, по дну которого протекала небольшая речка. Ее русло сдавили две скалы, образуя узкую горловину, и вода с ревом рушилась вниз невысоким водопадом; в воздухе летали клочья белой пены. Берега речки заросли низкорослым кустарником и приземистыми деревцами с белыми искривленными стволами. Полная луна освещала все до мельчайших деталей, воздух был холоден и чист. «Ну, что скажете?» – спросила Таня, как-то пристально глядя в лицо Францу. «Замечательно, слов нет!… А спуститься туда можно?» – «Спуститься нельзя, можно только подняться», – она повернулась и показала рукой на вырубленную в склоне горы лестницу, косо уходившую наверх. «Ну что, полезли?» – предложил Франц. «Полезли», – согласилась Таня. Они пересекли пустынную дорогу и прошли метров тридцать вдоль стены до входа на лестницу. «Снимите свитер», – посоветовала Таня, завязывая свою куртку рукавами на талии (она осталась в клетчатой байковой рубашке и джинсах).

«Снимаю», – послушно отозвался Франц и, стаскивая на ходу свитер, ступил на первую ступеньку.

Лестница была достаточно широка – два человека могли идти по ней в ряд.

Франц и Таня, однако, шли гуськом, держась за металлические перила, огораживавшие ступеньки со стороны обрыва. Слева проплывала неровная поверхность скалы, справа чернела пустота, и шедший первым Франц немедленно вспомнил, что боится высоты. Стараясь не глядеть вниз, он стал считать про себя грубо вырубленные ступеньки.

На двести двадцать шестой ступеньке непрерывная нить лестницы разрывалась смотровой площадкой. Запыхавшийся Франц остановился, обеими руками ухватившись за перила, и посмотрел кругом: полная луна плыла над склоном горы, освещая безжизненные скалы. Чуть ниже виднелась ровная поверхность дороги, еще ниже и дальше – гулкое пространство ущелья. Неслышно подошедшая Таня встала рядом; волосы ее, бившиеся на ветру, нежно пощекотали его щеку. «Отдохнем?» – предложил Франц. «Нет, – помотала головой Таня, – потом», – и пошла по лестнице вверх.

Начиная примерно с трехсотой ступени, скалы вокруг начали блестеть; приблизив лицо к поверхности камня, Франц заметил обильные вкрапления розового кварца. Чем выше они забирались, тем больше становилось вкраплений – свет луны разбивался о поверхность скал мириадами розовых блесток.

Где-то между второй и третьей смотровыми площадками содержание кварца в скале еще увеличилось. Ступени стали скользкими – Франц до боли в костяшках сжимал металлические перила. Вперед он не смотрел, да и шагов Тани уже не слышал – их заглушал ветер. Мир, казалось, состоял из холодной каменной стены слева, холодных металлических перил справа, скользких ступеней внизу и ветра повсюду.

Минута текла за минутой… как вдруг куда-то делись перила! Прижавшись левым боком к скале, Франц поднял глаза – лестница впереди была повреждена: ступеньки сколоты, а перила разорваны на протяжении пяти-шести метров – видимо, с верхушки горы упал большой камень. Франц перевел глаза на лестницу впереди поврежденного участка – там стояла Таня. "…" – закричала она, поймав его взгляд, но свист ветра унес ее слова прочь.

Если бы Франц был один, то безусловно повернул бы назад; он боялся высоты бессознательно, на физиологическом уровне. Однако сейчас выбора не оставалось – стараясь не глядеть в пропасть, он отклеился от стены и сделал первый шаг.

Второй шаг оказался легче, третий – еще легче, потом лестница начала суживаться.

Наконец ступеньки стали настолько узки, что Францу пришлось повернуться боком и прижаться животом к скале. Он посмотрел вперед: вместо очередной ступеньки зияла пустота. Несколько мгновений он собирался с духом, потом глубоко вздохнул, отодвинулся от стены и… вжался обратно – страх высоты оказался сильнее. Франц помедлил несколько секунд, слушая удары собственного пульса… ноги его дрожали от непривычной физической нагрузки. И в тот самый миг, когда он сжался, чтобы еще раз попытаться перешагнуть проклятую десятую ступеньку, что-то коснулось его правой руки – он поднял глаза и увидел Таню. Стоя невплотную к провалу (так, чтобы оставить Францу достаточно места на той стороне) она распласталась струной вдоль стены и протягивала руку. И тогда он отлепился от стены, одним легким шагом перешагнул на ту сторону и, поддерживаемый ветром, прижался к холодному камню. На мгновение они оба замерли, потом теплая танина ладонь зашевелилась в его руке и легонько потянула вверх. Не расцепляя пальцев, они прошли боком остаток поврежденного участка лестницы. Франц все еще тяжело дышал – дав ему отдышаться, Таня повернулась и пошла наверх.

У третьей смотровой площадки гора приобрела совершенно сюрреалистический вид: скалы состояли почти из одного кварца и светились изнутри холодным розовым пламенем. Шум водопада сюда не доносился, зато было видно, как ниже по течению река впадает в круглое озерцо, на середине которого трепетало отражение луны.

Раздвоенная верхушка горы по ту сторону ущелья застыла на фоне звезд четким зазубренным профилем; верхушка «их» горы скрывалась за нависавшим над тропой карнизом. Спросить у Тани, сколько осталось идти, Франц не мог, ибо ветер достиг силы урагана, и все тонуло в его пронзительном свисте.

Как только они обогнули карниз, лестница нырнула в туннель – однако темно не стало, так как стены туннеля светились неярким розовым светом. Лунные лучи пробиться сквозь толщу горы явно не могли… получалось, что стены светятся сами по себе. Фосфоресцирующий кварц? – Франц никогда не слышал о таком…

На протяжении метров трехсот туннель круто поднимался вверх, потом выровнялся и уперся в металлическую винтовую лестницу. Вскарабкавшись наверх, Франц и Таня оказались на плоской открытой площадке – они добрались до вершины горы.

Это был ровный прямоугольник примерно сто на двести метров, огороженный по периметру перилами. На дальнем конце его раскорячилось непонятное устройство, состоявшее из толстого столба и горизонтально подвешенного колеса; канат, обернутый вокруг последнего, тянулся куда-то вниз. Зеркально гладкий, без единой шероховатости, пол источал ровный розовый свет. Даже не пытаясь что-либо говорить, Таня потянула Франца к перилам и указала вниз.

Гора уходила вниз гладкой светящейся стеной к черной ниточке дороги, а потом еще ниже – к белой ниточке реки и зеркальному кругу озера. Все пространство от Земли до Луны занимал ветер – он хлестал по лицу, бил в грудь, рвал волосы и свистел в уши. «СПУСКАЕМСЯ!» – закричал Франц Тане в ухо и потянул обратно в туннель. «НЕТ!» – угадал он по движению ее губ. Таня махнула рукой в сторону странной конструкции в дальнем конце площадки; держась за руки и сопротивляясь ветру, они медленно пошли туда. В этом углу площадки не имелось ограждения – упираясь одеревеневшими ногами в скользкий, как зеркало, пол, они подковыляли к столбу и уцепились за него. В столб был вделан маленький пульт управления с единственной кнопкой – Таня нажала ее. С лязгом, слышным даже сквозь завывания ветра, колесо пришло в движение и потянуло канат. На площадку снизу выехало сиденье, подвешенное на металлической скобе – это была канатная дорога. «САДИСЬ!» – опять угадал по таниным губам Франц. «ТЫ ПЕРВАЯ!» – прокричал он в ответ.

Они взялись за руки, осторожно отцепились от столба и доковыляли, навстречу ветру, к дальней от обрыва точке барабана. Очередное сидение приближалось. «ДАВАЙ!» – закричал Франц. Таня уцепилась рукой, подпрыгнула в точно рассчитанный момент и села – он даже не успел ее подсадить. Барабан медленно развернулся и повез ее вниз; защелкивая на ходу страховочную раму, она повернулась, помахала рукой и исчезла за краем площадки. Следующее сиденье равнодушно выехало наверх. Франц замер на скользкой поверхности скалы в судорожном ожидании – сейчас… сейчас… СЕЙЧАС! Он неуклюже подпрыгнул, больно ударился коленкой о какой-то угол и сел на край сиденья; кресло медленно поехало в пропасть. С силой опустив страховочную раму на мизинец левой руки, Франц с облегчением откинулся на спинку.

Канатная дорога шла вплотную к поверхности горы, зигзагом обходя раставленные на склоне опоры. Слушая замедлявшиеся удары сердца и утирая холодный пот со лба, он смотрел на плывшую мимо скалу – та постепенно перестала светиться и превратилась в обычный известняк. Ветер утихал. В конце пути Франца начал бить озноб, однако сил, чтобы вытащить из под себя привязанный к поясу свитер, уже не оставалось. Вскоре показалась нижняя посадочная площадка – неширокий деревянный помост, поднятый над уровнем дороги метров на десять; вниз вела узкая лестница. В центре помоста находилась будка (внутри которой, видимо, помещался мотор канатной дороги). У будки стояла Таня – как только ноги Франца коснулись помоста, она отключила ток. Впервые за последние три часа наступила полная тишина. Ступив на шершавую поверхность деревянного помоста, Франц ощутил, что колени его ходят ходуном.

– Что ж ты не сказала, что здесь есть канатная дорога? – спросил он.

– А что ж ты полез по лестнице, если боишься высоты? – Таня коснулась его щеки кончиками пальцев.

И тогда Франц привлек ее к себе, а она, обняв его за шею, запрокинула голову – минуты две они молча целовались, потом на мгновение оторвались друг от друга, чтобы перевести дыхание. И тут же Таня вновь пригнула его голову вниз, и они опять соединились в поцелуе. Франц положил ладонь ей на грудь – Таня вздрогнула, но лишь крепче прильнула к нему… потом с содроганием оттолкнулась.

«Не здесь, – выдохнула она. – Пошли!» Она схватила его за руку и устремилась вниз по лестнице, потом – бегом за угол к машине. Отпустив его ладонь, она распахнула дверцу с водительской стороны и уселась за руль. «Дверь закрой! – бросила она Францу, заводя мотор. – Ну, что же ты?» – и, не пристегиваясь, рванула с места.

Таня гнала машину по темной крутой дороге. Шины визжали на поворотах, фары то выхватывали из темноты кусок скалы, то втыкались в асфальт, то столбами уходили в небо. Затаившего дыхание Франца мотало из стороны в сторону – он лишь удивлялся, каким чудом Таня сохраняет равновесие сама. Постепенно дорога стала положе: они спустились с горы, да и поворотов стало меньше. Однако Таня тут же увеличила скорость до семидесяти, а потом и восьмидесяти километров в час. Лишь оказавшись на прямом отрезке дороги, прорезавшем долину между двумя горами, Франц перевел дух: несмотря на то что машина неслась со скоростью сто девяносто километрах в час, это было сравнительно безопасно. «Куда мы едем?» – спросил он.

«На Виллу» – ответила Таня. «На какую виллу?» – «Через десять минут увидишь».

Вихрем проскочив десятикилометровый спуск, они вылетели на равнину по ту сторону горного хребта. Шоссе вновь обступил лес… прошло еще пять минут, наконец Таня резко затормозила и свернула на неширокую боковую дорогу. Минуты три они неслись между черными стенами леса, потом Франц увидел двухэтажный дом с темными окнами, над крыльцом горел зеленый фонарь. «Слава Богу! – выдохнула Таня. – никого нет…» – и бросила «Мерседес» к обочине.

Она торопливо выскочила из кабины, взбежала на крыльцо, выхватила кредитную карточку и вонзила в щель возле дверного замка. Раздался мелодичный звук, с которого в аэропортах начинается радиоприглашение на посадку. В окнах вспыхнул свет, дверь начала медленно растворяться. Не дав ей открыться до конца, Таня протиснулась боком, таща Франца за руку. Вдруг она обернулась и дерзко посмотрела ему в глаза – Франц притянул ее к себе, а когда она податливо откинулась в объятиях, то ощутил, что сердце его вот-вот выпрыгнет из груди.

«Где спальня?» – хрипло спросил он. Схватившись за руки, они пронеслись сквозь переднюю и следующую за ней комнату, вихрем взлетели по винтовой лестнице на второй этаж. Таня на мгновение задержалась у двери ванной: «Принять душ?» – почему-то шепотом спросила она, но Франц нетерпеливо дернул ее за руку: «Потом!»

Они влетели в спальню с широкой двуспальной кроватью под белым мохнатым покрывалом и остановились друг напротив друга. Франц стал расстегивать воротник таниной рубашки… вдруг Таня оторвалась от него и стала раздеваться сама, по-тигриному расхаживая взад-вперед и швыряя снятые вещи на пол. Р-раз, полетела вниз куртка, два – последовали следом джинсы… Когда она, раздевшись догола, залезала под одеяло, Франц лишь успел стащить с себя рубашку… «Скорей! – шепотом торопила Таня. – Скорее же!» Через полминуты он уже лежал рядом с ней.

Она обняла его за шею и положила голову ему на плечо, а он склонился над ней и поцеловал в губы…

…а тем временем, из приземлившейся летающей тарелки вывалился тринадцатиногий осьминог (тринадцатиног?) отвратительного зеленого цвета, трясущийся, как желе. Франц вжался в землю позади тощего куста красной смородины – проклятое растение нисколько не скрывало его! Некоторое время чудище таращило бесстыжие розовые глаза, расположенные со всех девяти сторон его головы, а потом решительно поползло в направлении Франца. Оно заметило его! Надо спасаться бегством! В панике Франц вскочил во весь рост и бросился бежать, но с каким же трудом и как медленно его тело рассекало вязкий, липучий воздух… Он обернулся – чудовище нагоняло! Из последних сил Франц рванулся вперед, но было поздно: длинное зеленое щупальце с острым когтем на конце обвилось вокруг его щиколотки.

Он упал ничком, а инопланетный монстр навалился сверху трясущейся полужидкой массой. Распластавшись под неимоверной тяжестью, Франц зажмурился и приготовился умереть, однако чудище лишь ласково трясло его за плечи и приговаривало человеческим голосом: «Просыпайся, малыш…» Боже, это и было страшней всего!

«А-а-а!!!» – беззвучно заорал Франц и раскрыл глаза.

Он лежал на животе, укрытый оделом, а на краю кровати сидела смутно знакомая женщина и теребила его за плечи. «Просыпайся, малыш, – повторила она, видя, что Франц открыл глаза. – Пошли на речку купаться». Он перевернулся на спину и сел – утреннее солнце непривычно светило в окно… какая речка? Все еще не понимая, где он находится, Франц недоуменно посмотрел на женщину: та нисколько не походила на склизкого зеленого монстра. Совсем напротив – вид ее был в высшей степени приятен: бедра обернуты полотенцем, на голой груди с маленькими розовыми сосками блестят невытертые капли воды. Он почувствовал укол желания… и немедленно вспомнил все. "Иди сюда, – он потянул ее за руку к себе.

– Или нет, подожди, я сейчас… – он попытался встать, завернувшись в одеяло, но одеяло падало. – Не смотри на меня, пожалуйста, а?" – «Ну, ты даешь…» – с удивлением сказала Таня, отворачиваясь. Он вышел из спальни. «Можешь использовать мою зубную щетку…» – крикнула она вдогонку.

Когда он пришел из ванной, придерживая завязанное на поясе полотенце, шторы на окнах были опущены. Абсолютно нагая Таня лежала поверх одеяла на кровати и смотрела на него распутными зелеными глазами. «Иди ко мне», – шепнула она, протягивая руку. Плохо завязанное полотенце упало на пол, но Францу уже было все равно.

Когда он проснулся в следующий раз, Таня успела уже полностью одеться и жевала бутерброд с салями. «Вставай, малыш, я сварила кофе», – сказала она, увидав, что он открыл глаза. «Сколько сейчас времени?» – хрипло спросил Франц; «Час дня, – ответила Таня. – Пошли, очень хочется в речке искупаться…»

Нагруженные позаимствованным на Вилле пляжным снаряжением, они прошли с полкилометра по лесной тропинке к довольно широкой (метров пятьдесят) реке. Вода была кристально чиста, имелся также песчаный пляж, и они сразу же пошли купаться. Потом, полежав с полчаса на горячем песке, переплыли на другую сторону и двинулись вдоль берега по течению вверх.

Летали стрекозы. Жарко светило солнце. Франц и Таня медленно шли по покрытому травой берегу, перебрасываясь ничего не значащими словами. Франц держался чуть позади и сбоку, с удовольствием раглядывая танину фигуру: длинные стройные ноги, узкие бедра… Сначала река текла по кромке бескрайнего поля, засеянного неизвестным злаком, потом по опушке негустого леса, столь же ухоженного, сколь и поле. (Францу казалось, что им вот-вот встретится компания гномов, суетливо корчующих пенек или подстригающих травку.) Примерно через час они сделали привал, искупались еще раз и с полчаса посидели в тени, поедая прихваченные с собой яблоки. Обратно шли уже по противоположному берегу, а когда пришли – расстелили на траве скатерть и разложили принесенные с Виллы консервы.

Ели долго, развалясь на надувных матрасах и болтая о пустяках. Франц поведал о своих приключениях у Следователя и Раввина, а Таня, отсмеявшись, рассказала о своем визите к Попу (оказавшемуся еще похлеще ребе Александра). После еды они покидали грязную посуду в пластиковый мешок и стали играть в летающую тарелку и бадминтон. Царило полное безветрие. Время текло. Около четырех спортивные игры надоели, и Таня стала рисовать приглянувшийся ей пейзаж, а Франц пошел на разведку в маячившие на горизонте холмы.

Вернулся он около восьми – они собрали рюкзаки и отправились в обратный путь. На Вилле Таня принялась готовить ужин, а Франц, послонявшись без дела, полез в брошенный ею на веранде этюдник. Там была небольшая акварель, изображавшая желтый песчаный берег темно-синей реки, позади – ярко-зеленое поле и коричневые холмы на горизонте. Францу не понравилось: нарисовано как-то… клочковато – мазками разной густоты и цвета, а то и просто с просветами непрокрашенного ватмана…

– Издали нужно смотреть, – сказала неслышно подошедшая Таня, и Франц вздрогнул от неожиданности. – Вообще-то эта акварелька неплохо получилась, а?

Она отнесла картинку на вытянутой руке – и отдельные неуклюжие мазки слились в нежные пятна, плавно переходящие друг в друга. Картинка ожила.

– Ужин готов, – объявила Таня, убирая акварель в этюдник. – Пошли, малыш.

Было уже светло. Движение «Мерседеса», неуклонно рассекавшего воздух, действовало усыпляюще – Таня спала, безмятежно привалившись к окну. Шоссе монотонно убегало вперед и в полном согласии с законами перспективы стягивалось в точку. Горы остались позади, машина подъезжала к Городу.

Вчера Таня и Франц легли в постель сразу после ужина и снова любили друг друга, а потом уснули в обнимку на широкой мягкой кровати. Было прохладно, в раскрытое окно заглядывали ветки росшего у Виллы клена. Полная луна и ровное тепло таниного тела навевали на Франца сладкие сны. Выспаться, однако, не удалось: Тане надо было возвращаться в Город, чтобы доделать взятую на дом работу. Пока Франц одевался, она позвонила куда-то и сообщила, что Вилла освобождается; они спустились вниз и сели в машину. Выруливая на шоссе, Франц оглянулся – что ж, он прожил здесь не худшие полтора дня своей жизни.

К Общежитию они подъехали чуть позже шести часов – ночь уже закончилась, утро еще не началось; ни одного человека кругом видно не было. Как только Франц выключил мотор, чуткая Таня проснулась; они вылезли из машины, оставив ключи на переднем сидении. «Насчет машины я позвоню из своего номера», – сказала Таня, и они медленно поднялись на второй этаж. Около комнаты Франца она прильнула к нему всем телом, а он обнял ее за плечи и уткнул нос в пахнувшие чем-то душистым волосы. Они замерли так на секунду, а потом разделились, и одновременно, чтоб никому не было обидно, вошли в двери своих комнат.

Отплывая от реальности в сладостном преддверии засыпания, Франц вспоминал, как, лежа на животе и положив подбородок ему на плечо, Таня смотрела сияющими глазами и повторяла: «Господи, наконец-то я не одна… Господи, наконец я принадлежу кому-то!»

…были самым благополучным временем в жизни Франца с момента его смерти.

Все местные безумцы, казалось, позабыли о его существовании: ни Адвокат, ни Следователь, ни Раввин более его не вызывали. Единственный раз он имел дело с сумасшедшим, когда для очистки совести зашел в местный университет: ни Эйнштейна, ни Ньютона он там не встретил, зато поговорил с ученым-биомехаником, изобретавшим оптимизированную ловушку на барсука.

То, что безумцы оставили Франца в покое, определенно вернуло ему душевное равновесие – Таня же сделала его счастливым. Они проводили вместе по девятнадцать часов в сутки (за исключением времени, которое она отрабатывала в Магистратуре) и за два-три дня стали друг для друга просто необходимы. Они гуляли по Городу, выезжали на пикники, ходили в кино и театр (репертуар которого составляли исключительно пьесы Бекетта, Ионеску и Пинтера). Франц даже переселился в ее комнату, и они спали в обнимку, теснясь вдвоем на таниной кровати. Они идеально сочетались во всех отношениях и стали друг для друга островками здравомыслия в океане безумия.

За две недели Франц стал намного лучше ориентироваться в организации здешней жизни: все дела делались тут по телефону. По телефону можно было заказать продукты, вызвать доктора, взять напрокат машину, выписать газету… Во всех случаях общаться приходилось с автоответчиком: оставляешь номер кредитной карточки, а сорок минут спустя заказанные товары оказываются на крыльце Общежития. Доставщика Франц видел лишь однажды – в самый первый раз, когда еще не имел кредитной карточки. Тогда его покупки привез угрюмый небритый верзила – принял деньги, выдал сдачу и уехал, так и не проронив ни слова. Четкость и отлаженность повседневной жизни Города резко контрастировали с массовым безумием его обитателей и тем самым подтверждали танину теорию о том, что безумие это – кажущееся.

Несмотря на то что идеальная организованность жизни Города явно подразумевала единый план, понять конечную цель этого плана Францу не удавалось.

Никто так и не объяснил ему ничего, а угадать что-либо по внешним проявлениям было невозможно. Некоторые люди оседали на Первом Ярусе, других поток уносил дальше, и никакой системы в этом, казалось бы, не наблюдалось. Иногда следствие приостанавливалось на год или два; потом, без видимой причины, возобновлялось снова – такая история произошла с неким таниным знакомым около года назад. Таня говорила об этом человеке неохотно (а Франц, видя это, особенно и не расспрашивал), но, похоже, тот был ее предыдущим «партнером».

Шаг за шагом познавая это чудное место, Франц несколько раз возвращался к возможности «второй смерти» (смерти в загробном мире), упомянутой Таней во время их первого ужина в столовой Общежития. По всему казалось, что Таня права: существование смерти действительно вытекало из существования боли и болезней, а последние действительно существовали здесь. Представить себе, однако, что может произойти с сознанием человека после второй смерти, ни Таня, ни Франц не могли, а проэкспериментировать (совершив самоубийство) желания у них, естественно, не возникало. И, кстати, бессознательный страх перед умиранием тоже указывал на принципиальную возможность смерти: иначе зачем бы тот, кто все это придумал, удерживал в человеке инстинкт самосохранения?

Неразъясненной загадкой по-прежнему оставались «дневные». За целый год, проведенный в Общежитии, Таня их ни разу не видела – ни на кухне, ни в столовой ни в коридорах. А вот Франц – за свои две недели – видел, и при довольно необычных обстоятельствах. Входя однажды в танину, как ему казалось, комнату, он обнаружил на кровати жирную потную старуху самой отталкивающей наружности.

Старуха спала. Франц в ужасе отшатнулся и посмотрел кругом: мебель выглядела как-то непривычно, да и стояла неправильно… это была не танина комната! Не понимая, как он мог спутать номера и расположение комнат, он погасил свет и на цыпочках вышел. В коридоре Франц несколько секунд безмысленно созерцал висевшую на двери бляшку с номером 16, а потом прошел до 27-ой комнаты и еще раз попытался войти… И опять обнаружил жирную спящую старуху. В замешательстве, доходящем до помешательства, он решил искать убежища в своей собственной комнате и… нашел там сидевшую по-турецки на полу Таню. «Ты что, малыш?» – рассеянно спросила та, не отрывая глаз от лежавшего перед ней рисунка. Франц вылетел пулей обратно и увидал на двери (танин!) номер 27. После этого все комнаты вернулись на свои места, и никакого продолжения этот сюрреалистический эпизод не имел.

Желая убедиться, что потная старуха не была галлюцинацией (версия, высказанная Таней), Франц попытался снова проникнуть в 16-ую комнату, однако наткнулся на запертую дверь и с чувством глубокого неудовлетворения отступил.

Может, выходя оттуда, он случайно спустил щеколду? Впрочем, вряд ли: проверка показала, что все комнаты на втором этаже Общежития, кроме его собственной и таниной, были заперты – 16-ая не являлась в этом смысле исключением. С сожалением отвергнув идею открыть одну из комнат при помощи отвертки (Таня решительно возражала), Франц отступил.

Некоторое время он занимался сборкой радиоприемника – на что его подвигло: а) повсеместное отсутствие этих нехитрых бытовых приборов и б) неожиданное наличие, на соседней улице, магазина радиодеталей. Решив, что в эфире происходит нечто таинственно-значительное (а иначе зачем скрывать?), Франц вооружился пособием по радиотехнике из университетской библиотеки и в полтора дня собрал элементарный приемник. Эфир, однако, оказался пуст: ничего, кроме атмосферных шумов, там не было.

Следующей попыткой проникнуть в тайны Страны Чудес явилось Великое Путешествие За Горы. Франц и Таня арендовали на два дня автомобиль, нагрузили его канистрами с бензином и поехали, не сворачивая, на запад. Преодолевая непрерывный бунт на борту под лозунгом «Хочу пикник!» (в познавательную ценность экспедиции женская часть экипажа не верила), Франц довел машину до половины имевшихся запасов горючего, после чего волей-неволей остановился. Дорога уходила за горизонт, и они вернулись в Город, удовлетворившись долгожданным пикником, ночевкой на свежем воздухе и составлением карты не особенно интересной придорожной местности.

В общем и целом, эти четырнадцать дней Франц и Таня были счастливы, однако двухнедельная передышка оказалась не началом перемирия, а затишьем перед боем. 30-го мая Таня получила уведомление о возобновлении следствия по ее делу, а 31-го они оба нашли в почтовом ящике по уведомлению о передаче их дел в Прокуратуру Второго Яруса.

Срок передачи – завтра, 1-го июня.

По настоянию Тани они выехали загодя – за час до назначенного времени; выехали налегке, ибо брать с собой ничего не разрешалось. Еще вчера Таня отнесла все свои картины оптом в галерею, а личные вещи и одежду – свою и Франца – со слезами на глазах бросила перед самым уходом в мусорный бак. Оставив двери своих комнат открытыми настежь, они в последний раз проделали путь до Дворца Справедливости и поднялись на 17-ый этаж. До назначенного времени оставалось несколько минут – они сели в кресла, расположенные напротив комнаты 1723.

«Может, останемся? – в тридцать пятый раз спросил Франц. – Ну, что они нам за это сделают?» – «Неважно, что они сделают, – в тридцать пятый раз отвечала ему Таня. – Нам здесь делать нечего… поверь, я здесь дольше твоего пробыла! Этот мир – бессмысленный и пустой… как кукольный домик». По коридору ходили туда-сюда посетители, секретарши таскали папки с бумагами – шестеренки Первого Яруса крутились, как ни в чем не бывало. «Я бы хотел убедиться в этом сам, – настаивал Франц. – Может, я найду какие-то новые возможности… в конце концов, мне просто интересно!» – «Нет здесь никаких возможностей! – Таня покачала головой. – Пошли, малыш, время уже». Она встала и постучала в дверь комнаты 1723.

«Войдите!» – отозвался незнакомый мужской голос.

Комната, где Франца принимал Адвокат и Следователь, опять изменилась до неузнаваемости. Во-первых, она стала гораздо меньше: примерно 5 метров на 5; а во-вторых, была абсолютно пуста: ни мебели, ни книг на полу… ни даже человека, который мог бы сказать: «Войдите!» Таня робко взяла Франца за руку. Вдруг раздалось характерное гудение: отсекая их от входной двери, с обеих сторон дверного проема выдвигались металлические створки.

Они были в кабине Лифта!

И прежде, чем они успели среагировать на происходившее, пол закачался и с ускорением устремился вверх – быстрее, быстрее… Франц обнял Таню за талию, та обхватила его за шею – перегрузка росла, становясь невыносимой. Еще быстрее, еще… шатаясь на подгибавшихся ногах, Франц изо всех сил поддерживал ставшее невероятно тяжелым танино тело. Затем перегрузка резко поменяла знак – взлетев на мгновение в воздух, а потом рухнув вниз, они с трудом сохранили равновесие.

Лифт постепенно затормозил и остановился, двери медленно растворились. Им в лица ударила волна горячего воздуха.

А в дверном проеме, широко расставив ноги и держа руку на кобуре пистолета, стоял здоровенный белобрысый детина в странном черном мундире. Он широко улыбался, ощерив длинные желтые зубы.

– Здравствуйте, – неуверенно произнесла Таня.

Улыбка на лице детины расширилась до предела, неуловимо превратившись в оскал.

– Руки за голову! – коротко скомандовал он.