Бенилов Евгений Тысяча девятьсот восемьдесят пятый

27 декабря

Он появлялся всегда в одном и том же обличье: учтивый человек средних лет в сером костюме и белой рубашке с галстуком. Дверь, через которую он входил, непременно открывалась внутрь. Он всегда начинал беседу пожеланием доброго утра — даже если была полночь. Затем делал паузу для ответного пожелания и вдруг, указав на книгу в руках Эрика, произносил: «Что это у вас такое?»

И Эрик замечал, что на обложке книги стоит дата 1971! Или, может, 1953! А Человек В Сером Костюме доставал из серого кармана серую рацию и шептал в нее серые невыразимые слова, делавшие возможным (и даже вероятным), что через несколько минут придут сотрудники Комитета Политической Гигиены. Придут и скажут Эрику: «Вы арестованы.» Скажут без выражения, не вкладывая в свои слова эмоций. Или наоборот — трясясь от ненависти к стоявшему перед ними врагу людей. А может — с чувстом удовлетворения от хорошо выполненной работы. Или — со смехом радости по поводу нежданно подвалившей удачи.

Люди из КПГ и их слова всегда бывали разными.

Лишь Человек В Сером Костюме и его серый костюм всегда оставались одинаковыми.

Вздрогнув, Эрик раскрыл глаза и перевернулся на спину. Пружины в недрах кровати отозвались болезненным звоном. В комнате было холодно и душно — сочетание, означавшее, что в кондиционере нужно менять фильтр. Ветер и снег стучались в стекло окна, светать еще не начинало. На дальнем конце постели неясной тенью возник Кот и негромко мяукнул. «Один ты меня любишь.» — ответил Эрик. Сверкнув бездонно-зелеными глазами, зверек свернулся на одеяле в клубок и замурлыкал. С Садовой ровным потоком просачивался гул машин.

Эрик нашарил под подушкой будильник и поднес к глазам. Фосфоресцирующие стрелки тускло светились в темноте — до звонка оставалось десять минут. Он положил будильник на кровать, медленно сел и спустил ноги на пол. Холодно … Гнусно … Куда подевались очки? А-а, вот они … Заранее зажмурившись, он зажег бра над кроватью. Сделав щелочки в веках, встал. Где одежда?… Эрик поежился от холода и побрел к стулу у окна … рваная рубашка, рваные тренировочные брюки … Теперь что?… Он пошел на кухню и переключил кондиционер на рециркуляцию воздуха. Поставил чайник на плиту и зажег под ним конфорку. Намазал последний кусок хлеба последними крохами масла и положил сверху последний ломтик сыра. Не дожидаясь чая, стал есть. Не забыть бы купить хлеб, масло и сыр в обеденный перерыв … и заодно мясо, овощи и фрукты … и рыбу для Кота … и новые носки … и запасной фильтр для кондиционера … ха-ха-ха … а еще сандалии на лето …

Засвистел чайник. Эрик выключил газ.

Если он доживет до лета. А то ведь можно и не дожить. Ха. Ха. Ха.

Не до конца задушенное радио шептало сводку о состоянии Романова-старшего и здоровье Романова-младшего. Эрик плеснул сегодняшнего кипятку во вчерашнюю заварку и налил чай — в воздухе запахло веником. Потрескавшийся линолеум пола неприятно холодил правую ступню сквозь дырку в носке. Радио на стене перешло к самочувствию Романова-внука и настроению Романова-правнука. Неслышно ступая подушечками лап, в кухню вошел Кот. Снег и ветер кружились за окном в тщетном желании проникнуть внутрь. Чаинки кружились в желтой металлической кружке с обколотой эмалью. Кот печально смотрел в свою пустую миску. «Тебе утром не полагается, серый. — напомнил Эрик, — Да и рыбы все равно нет.» Выражение лица у зверька стало укоризненным, но он промолчал. Негромко гудел кондиционер, воздух в квартире стал чище и теплее. Было слышно, как в спальне надрывается оживший будильник. Радио на стене перешло к прогнозу загрязнения атмосферы в столице и пригородах. Вытащив из сумки вчерашний номер «Коммунистического Спорта», Эрик пошел в туалет. Затем в душ.

Горячие струи били в плечи. Громко гудел кран холодной воды. Мыло выскальзывало из мокрых пальцев. Зеркало над умывальником покрылось туманом.

Эрик вылез из-под душа и надел махровый халат. Вытер полотенцем волосы. Побрился. Бросил трусы в стиральную машину, а рваные носки — в мусорный бак под кухонной раковиной. Радио на стене шептало программу телевидения на сегодня, 27 декабря 1985 года.

Теперь что? Убрать постель. Одеться. Отнести халат в ванную. Собрать черновики вычислений, принесенные вчера с работы, и положить в сумку. Вставить свежий фильтр в респиратор. Что еще?

Выбросить мусор.

Эрик вытащил из под раковины бак — Кот увидал его приготовления и подошел поближе. Эрик завязал узлом горловину мусорного мешка — зверь принял охотничью позу: лапы полусогнуты, шерсть дыбом, хвост трубой. «Готов?» — спросил Эрик и, резко открыв дверцу мусоропровода, бросил мешок внутрь. Бух … бух … бух … — было слышно, как мешок ударяется о стенки … бух-х-х! — эхо пробежало по всем двенадцати этажам дома от подвала до чердака. Пока Кот расправлялся с двумя успевшими выскочить тараканами, Эрик загерметизировал мусоропровод липкой лентой. Потом замел на совок тараканьи трупы, отнес в туалет и бросил в унитаз. «Не забудь помыть лапы.» — напомнил он Коту, и тот послушно начал вылизываться.

Утренние дела закончены — можно уходить на работу.

Эрик надел ботинки и шубу. Переключил кондиционер на малый забор внешнего воздуха и приоткрыл дверь в туалет (для Кота). Взял, но не надел, респиратор (в подъездах их дома имелись кондиционеры) и вышел на лестничную клетку. Кабина лифта пришла почти сразу — он вошел внутрь, нажал кнопку первого этажа и стал читать последний антиникотинный плакат старика Бромберга из квартиры номер 5:

Дым отечества нам сладок и приятен,

А дым курильщика — нет, НЕ сладок, НЕ приятен.

Скрепя больным механизмом, кабина остановилась. «Пожалуйста, не хлопайте дверью лифта.» — попросила вахтерша, когда Эрик хлопнул дверью лифта; «Хорошо, не буду.» — легко согласился Эрик. Он достал из почтового ящика свежий номер «Коммунистического Спорта», надел респиратор, поправил на голове шапку и вышел на улицу.

Декабрьская вьюга гуляла по пустынному двору. Вдоль тротуаров высились сугробы. Сквозь пелену бледно-зеленого снега тускло светили желтые фонари. Раздувшиеся от пассажиров троллейбусы с усилием ползли по заснеженной Садовой. Верхушка четырехсотметровой башни, пристроенной в прошлом году к Лефортовской тюрьме, терялась в мутных небесах.

Через три минуты Эрик входил в метро. Очки немедленно запотели. Натыкаясь на прохожих, он спустился по лестнице. Достал жетон и опустил в турникет. На середине эскалатора сдвинул респиратор под подбородок — дефицитные фильтры следовало экономить. На рукаве шубы таяли зеленые снежинки. Очки постепенно распотевали.

Станция блистала металлическими панелями и мозаиками ранней докоммунистической эпохи. Эрик отсчитал шестнадцатую колонну, дождался поезда и втиснулся в четвертую дверь четвертого вагона. До начала обязательной Утренней Программы оставалось одиннадцать минут — телевизоры, подвешенные под потолком, смотрели на пассажиров слепо отсвечивавшими экранами. Эрик достал из висевшей через плечо сумки «Коммунистический Спорт» и, толкая соседей локтями, стал искать отчет о вчерашнем матче ЦСКА — Спартак. Справа от него пожилой дядя в очках читал «Утреннюю Правду», слева от него хихикали две девчонки старшего школьного возраста. «Осторожно, двери закрываются. — сказала механическая женщина из репродуктора, — Следующая станция — Горьковская.» «Болельщики Спартака ждали этого матча с нетерпением.» — прочитал Эрик. «Не толкайся.» — недовольно пробурчал дядя в очках. «А он что?» — спросила одна девчонка у другой. «Следующая станция — Площадь Свердлова.» — настаивала женщина. «Изволь отвечать, баран, когда тебе делает замечание пожилой и заслуженный человек.» — настаивал дядя. «Свенсон открыл счет на тринадцатой минуте.» — настаивал Эрик. «А я ему говорю (хи-хи-хи!), что с дураками не танцую …» — настаивала девчонка. «Когда ты, сукин сын, еще в мамины пеленки срал, то я уже в Афганистане сражался и кровь за Родину проливал …» «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Новокузнецкая.» «Второй период обе команды начали в неполных составах …» «Хи-хи-хи! Хи-хи-хи! Хи-хи-хи-хи-хи-хи!»

Пересадка.

Поднявшись с толпой по ступеням и спустившись по эскалатору, Эрик оказался на Калужско-Рижской линии. Поезд подошел сразу — он втиснулся в последнюю дверь последнего вагона. До начала обязательной Утренней Программы оставались считанные секунды — Эрик торопливо сложил «Спорт» отчетом о хоккейном матче вверх. И вовремя: экраны телевизоров под потолком вагона озарились ярко-голубой заставкой телестудии «Останкино»: часы с секундной стрелкой, подползающей к числу 12. Три, два, один … фанфары. Все пассажиры, включая Эрика, подняли глаза. Раздалась воодушевляющая музыка и замелькали ободряющие кадры: крестьяне, сеящие хлеб; рабочие, кующие метал; ученые, доказывающие теорему; врачи, анализирующие анализ. «Здравствуйте, товарищи! — сказал лощеный диктор, источая твердую убежденность в успехе идей, — Мы начинаем передачу репортажем из реанимационного оделения Кремлевской больницы. Последними новостями о состоянии Генерального Секретаря ЦК КПЕС, товарища Григория Васильевича Романова поделится Родион Свинарчук.» В левой половине экрана появился молодой человек в черном костюме и розовом лице, стоявший в фойе Кремлевки. «Что нового, Родион?» — спросил диктор, сместившийся на правую половину. «Хорошие новости! — лучился Свинарчук, — Лавинное отмирание нейронов в центральной зоне левого полушария удалось остановить!» «А ослабление деятельности гипофиза?» «Гипофизом занимается группа академика Ватикяна — результат обещают не позже послезавтра.» «Отлично! — обрадовался диктор, снова появляясь во весь кадр. — А теперь — новости из геронтологического отделения Кремлевки, где наблюдается Первый Заместитель Генерального Секретаря ЦК КПЕС, товарищ Василий Григорьевич Романов.»

Украдкой скосив глаза, Эрик опустил взгляд на зажатую в руке газету: «На четвертой минуте второго периода спартаковцы, наконец, вышли вперед и под сводами Дворца Спорта раздался клич …»

«… Молодцы геронтологи! А теперь — краткий обзор почечной недостаточности Второго и вялотекущей шизофрении Третьего Заместителей Генерального Секретаря ЦК КПЕС, товарищей Григория Васильевича и Василия Григорьевича Романовых.»

«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Шаболовская.»

«… наш спецкор в Кабуле Мулдыкхан Размулдыев ознакомит нас с достижениями Афганского Республиканского Комитета Политической Гигиены. Раскрыт крупный антикоммунистический заговор!… Арестованы шестнадцать лиц голландской национальности!… Изъяты десятки книг, изданных до 1985 года!… Обнаружены сотни листовок, прославляющих великодержавный нидерландизм!…»

«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Ленинский Проспект.»

«Что ж, молодцы гигиенисты … Передаю слово спортивному комментатору Владимиру Тараторину … Здравствуйте товарищи. Болельщики Спартака ждали этого матча с нетерпением …»

«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Академическая.»

«… и заменили вратаря шестым полевым игроком, однако счет остался прежним.»

«… и заменили вратаря шестым полевым игроком, однако счет остался прежним.» — дочитав отчет, Эрик поднял глаза и стал слушать.

«В заключение, погода. Кислотность снега 0.5%, диоксин в Москве-реке — 0.2%. Нервно-паралитическая компонента воздуха варьируется от 0.03% внутри Садового Кольца до 0.01% в районе Измайловского Парка. Аммиак — 0.5%. Жителям северо-западных районов столицы синоптики рекомендуют сегодня носить защитные очки из-за повышенной концентрации в воздухе летучих цианидов. — диктор испустил прощальную улыбку, — Желаю вам хорошо поработать, дорогие товарищи.»

«Следующая станция — Профсоюзная.» — вмешалась механическая женщина.

Сунув газету в карман, Эрик стал пробираться к выходу. Над дверью вагона висел плакат No 4 из серии «Товарищ, бди! Антипартиец может оказаться твоим папой!» (пухлый румяный мальчик в клетчатых шортах указывает пальцем на худого мужчину с подлым извилистым лицом).

Двери с шипением раздвинулись, Эрик вышел на платформу. В ноздри ему ударил резкий запах аммиака — он надвинул на лицо респиратор (дышать незащищенными легкими на неглубоко расположенных станциях не стоило). Он поднялся по лестнице, прошел по подземному переходу и вышел на поверхность. По Профсоюзной улице мела поземка. Угрюмые люди в тяжелых шубах роились около автобусных остановок. Утопая по щиколотку в снегу, Эрик свернул на улицу имени античного революционера Красикова и поплелся в направлении маячившего вдали серого куба института п/я 534ц. Стало чуть светлее. Москва задыхалась в зловонии собственного дыхания — низкая пелена туч душила ее, как подушка на лице. По извилистым кишкам города протискивались стада заляпанных грязью машин. Через четыре минуты Эрик вошел, преодолевая встречный поток воздуха, в фойе института. Снял шубу и повесил на вешалку в гардеробе (шапка, шарф и респиратор засунуты в рукав). Переложил черновики с вычислениями из сумки во внутренний карман пиджака и встал в очередь на проходную. Сзади пристроились два сотрудника отдела обеспечения.

«Товарищу Товсторукову — пламенный привет!» — «Здорово, Разгребаев.»

«Следующий!»

«Как дела?»— «Не жалуюсь.» — «Про Кеонджанишвили слыхал?» — «Нет.»

«Следующий!»

«Говорят, сняли его.» — «За что?» — "Не знаю. Я думал …

«Следующий!»

… ты знаешь." — «Не знаю.»

«Следующий!»

Подойдя к перегородке, отделявшей вахтерскую от остального мира, Эрик нажал кнопку против своего номера. Бамс! — было слышно, как его пропуск, вытолкнутый из ячейки, упал по ту сторону перегородки на стол. Из окошка, звеня медалями за победу в Афганистане, высунулось обрюзгшее тело Ивана Ильича. «Товарищ Иванов Э.К., — с гнусной ухмылкой сказал вахтер, — позвольте сумочку вашу проверить — не несете ли опять секретных бумаг без разрешения Первого Отдела!» Эрик молча раскрыл пустую сумку — на лице вахтера отразилось сначала недоумение, потом мышление и наконец прорыв. «В карман переложил! — догадался Иван Ильич, — А ну, покажь карманы, тебе говорят!» «Не имеете права. — скучным голосом отвечал Эрик, — Согласно приказу No 778 от 15-го августа 1985-го года, только в присутствии замдиректора по режиму.» Лицо вахтера искривилось от ненависти: «Ишь грамотный какой … все крючки-закорючки знает! Спасу от вашей нации нет!… — Эрик молча ждал. — Тебя как по батюшке-то величать — Клаасович?» «Вы будете звать замдиректора, или я могу идти?» Ощерившись, вахтер сунул ему пропуск.

«Следующий!»

Эрик поднялся на 68 ступенек по пыльной боковой лестнице, прошагал 26 шагов по коридору и отпер дверь комнаты номер 452. Внутри было темно и душно — он включил свет и кондиционер. Сел за свой стол у окна (оказавшись к остальной части комнаты спиной), выложил из кармана черновики и разложил их по порядку. Позади хлопала дверь, шаркали ноги и звучали утренние приветствия. Карандаш и резинка лежали там, где были оставлены, — в правом углу стола. «Кто будет пить желудин? — раздался пискливый голос Оли Рюмкиной, — Поднимите руки … раз, два, три, четыре …» Эрик подточил карандаш, придвинул к себе последний лист вычислений и приписал в самом конце уравнение, следовавшее из предыдущего уравнения (следовавшего, в свою очередь, из предыдущего уравнения; следовавшего, в свою очередь, из предыдущего уравнения …). «А я тебе говорил, что Спартак выиграет! — голос Петра Мурзецкого источал жизнеутверждающую силу, — Не могли они не выиграть при такой ситуации в турнирной таблице.» Эрик приписал еще одно уравнение, но, не удовлетворившись тем, как написана альфа в первом и третьем членах (хвостик загнулся), стер все резинкой. «А если б Мотовилов на последний минуте забил? — возразил Коля Горчицын, — Что бы ты тогда сказал?» Эрик переписал уравнение наново и стал обдумывать следующую строчку. «Куда ему забить … — отвечал Петр Коле, — когда у него забивалка такая маленькая! Ха-ха-ха! Пусть он ее маленько поддрочит!… Ха-ха-ха-ха-ха!» Эрик стал каллиграфически выводить очередную формулу. «Мальчики, не пошлите!» — кокетливо сказала армянская красавица Марина, временно носившая девичью фамилию Погосян (по первому мужу — Морозова, по второму — Жарова).

Время шло.

Звонок на обеденный перерыв застал Эрика в конце четвертого листа вычислений. С сожалением вырвавшись из потока мыслей, он встал и вышел из комнаты. Сбежал бегом по лестнице, отстоял очередь на сдачу пропусков (Иван Ильич наградил его обжигающим взглядом), торопливо оделся. На улице ярилась метель, низкое серое небо прижимало город к заснеженным тротуарам. Продуктовый магазин располагался рядом с институтом, и через три минуты Эрик уже стоял в очереди в рыбный отдел, притиснутый чьей-то бабушкой к чьей-то жене. Толпы людей — прижатых друг к другу, как кильки в банке, и столь же покорных — одетых в тяжелую, неудобную, темных тонов одежду — вдыхали сквозь респираторы затхлый холодный воздух. Под закоптевшим потолком висела угрюмая тишина, нарушаемая лишь криками продавщиц — микрофоны, вделанные в их респираторы, делали голоса резкими, как пение павлина. Эрик постоял минут пять, потом отпросился у стоявшей позади бабушки сходить в молочный отдел (плюс литр молока, плюс полкило сыра, плюс полкило масла, минус четыре молочно-колбасных талона). Вьюга ударяла в широкие окна пригоршнями нежно-зеленого снега. Разводы грязи на оконном стекле переплетались в сложный геометрический узор. Оценив опытным глазом длину очереди, Эрик успел сбегать за хлебом. И, наконец, рыба: спинки минтая — на два рыбных талона, тушки кальмара — на три. Помимо даров моря, в рыбном отделе почему-то продавалось шампанское (три ликеро-водочных талона) — что позволяло сэкономить время на винном магазине.

Эрик вернулся в институт за шесть минут до официального окончания перерыва. Разгрузил добычу в стоявший в 452-ой комнате холодильник. Спустился в кафетерий и встал в очередь. Очередь была короткая: не ходившие за продуктами, уже пообедали, а ходившие, в большинстве своем, приносили на работу домашнюю еду. Через двадцать минут Эрик вышел из кафетерия, унося в желудке тяжелый, как гиря, комплексный обед.

Не поднимаясь к себе на четвертый этаж, он прошел по тускло освещенному грязному коридору и постучал в дверь с надписью «Лаборатория No 6». За дверью раздался голос: «Сейчас!», и стало слышно, как кто-то возится с замком. Замок не отпирался. «Вы когда почините этот ебаный замок?» — громко спросил Эрик; «Ты об этом профессора Попова спроси.» — огрызнулся голос, и дверь наконец отворилась. «Так не запирайтесь тогда, — сварливо сказал Эрик, заходя внутрь, — если не можете потом открыть!» «У тебя что — смерть мозга наступила, как у Романова-старшего? — отвечал его друг Мишка Бабошин, — Знаешь ведь, что нас на секретность второй категории перевели.» Препираясь, они проследовали сквозь внутренний коридор мимо обитой дермантином двери с табличкой «Зав. лаб. д.ф. -м.н. Попов З.С.» и зашли в мишкину клетушку, где все было готово для чая. «Эрька, привет! — приветствовала Эрика их бывшая однокашница и общая подруга Лялька Макаронова, сидевшая с чашкой в руке, — Где тебя носит?» На столе стоял давно обещанный Лялькой домашний пирог. «Спинку минтая для своего Кота покупал. — ответил за Эрика Мишка, — Ты что, не знаешь этого мудака?» Они сели, Лялька налила Эрику чай. «Эричка, — она доверительно подалась вперед, — а правду говорят, что ты со своим Котом живешь, когда у Светки менструация?» Эрик поднес чашку к лицу и с удовольствие вдохнул аромат натурального грузинского чая, купленного им для совместных чаепитий пару недель назад по счастливому случаю. «Конечно правда! — опять влез Мишка, — Недаром Кот со Светкой на ножах. Помнишь, как он ей колготки разодрал на эрькином дне рождения?» Эрик отрезал кусок лялькиного пирога и положил себе на блюдце. «Бедный! — пожалела Лялька, — Ты лучше ко мне приходи, я тебя по старой дружбе всегда обслужу.» Откинувшись на спинку кресла, Эрик осторожно поставил чашку с чаем и блюдце с пирогом на подлокотник и расслабился. «И не мечтай — у него на тебя не встанет. — не унимался Мишка, — У него только на блондинок и котов, а больше ни на кого.» «Ты за меня не переживай. — вставил, наконец, слово Эрик, — Ты, Мишка, лучше вспомни когда у тебя в последний раз стояло — до того, как Романов-старший в кому впал или после?» «Да ты что, Эрька! — всплеснула руками Лялька, — Бабошин в этом смысле всем нам пример! Полная солидарность с вождем: раз Григорий Васильевич трахаться не может, так и никому нельзя.»

«Хорошо с друзьями!» — подумал Эрик, расстегивая верхнюю пуговицу рубашки.

«Ладно, зубоскалы, — уязвленный предательством союзницы, Мишка кардинально изменил течение разговора, — а вот кто помнит, за сколько лет до официального наступления развитого коммунизма у Григория Васильевича случился второй аппоплексический удар?» Вызов был брошен, и Эрик стал вычислять. «Опять ерундой заниматься будете?…» — разочарованно протянула Лялька, не любившая этой игры. «Тебе, беспамятная женщина, нас, высокоумных джигитов не понять! Ты диссертацию — и ту только год назад защитила. — высокомерно отвечал Мишка, — Так что помолчи, смертная, пока уважаемый Эрик ибн Кирилл Иванов-задэ размышляет над заданным ему …» «За четыре. — перебил Эрик, закончив вычисления, — А на каком году Пятилетки Количества день расстрела отступника Горбачева объявили выходным?» «Ха-ха-ха! — презрительно рассмеялся Мишка, — Элементарно, Ватсон, — на третьем.» Бабошин закатил глаза к потолку и зашевелил губами, придумывая следующий вопрос. «Дурак ты Мишка! — по тому, как у Ляльки опустились уголки рта, было видно, что она обидилась на 'беспамятную женщину', — Эти сволочи специально каждый год 85-ым сделали, чтобы у нас чувство времени отшибить, а такие дураки, как ты, им только на руку играют!» «Ты чего, мать?… — опешил Бабошин, — Мы ж, наоборот, точки отсчета восстанавливаем …» «Ты этими играми дурацкими только больше себя запутываешь … и хамишь еще при этом!» — Лялька встала, отошла к окну и отвернулась. «Так вот ты чего на меня взъелась! — наконец дошло до Мишки, — Да я ж просто так, не со зла … — он встал, положил Ляльке руку на плечо и проникновенно сказал, — Прости, Лялечка, Мишку Бабошина, дурака глупого.» Против своей воли, Лялька рассмеялась.

«Хорошо с друзьями!» — подумал Эрик, отпивая глоток чая.

«Ладно, прощаю … — сказала Лялька великодушным голосом, поворачиваясь к Мишке передом, а к окну задом, — Прощаю, ежели на Новый Год у Вишневецких ты со мной три раза оттанцуешь.» — на ее длинных ресницах все еще блестели алмазики слезинок. «Хоть четыре раза, матушка! — запричитал Мишка, лобызая лялькины ручки, — Хоть пять раз!… Всю жизнь с тобой, родная, танцевать буду!» «Так тебе и позволит твоя Варвара со мной всю жизнь танцевать … — поджала губы Лялька, почему-то звавшая Тоню Бабошину Варварой, — Она меня скорее уда…»

«Тихо!» — перебил Эрик, подняв палец.

Все трое замерли — Мишка и Лялька у окна, Эрик — в кресле. Бух-х … бух-х … бух-х … Скрипя расхлябанными половицами, тяжелые шаги приближались к мишкиной клетушке … потом заскрипела дверь, и на пороге возникла могучая фигура д.ф. -м.н. Попова З.С. «Миша, — сказал д.ф. -м.н. глубоким басом, игнорируя Эрика и Ляльку, — когда закончишь расчет по теме X-33, зайди ко мне.» Как всегда в присутствии Попова, Эрику захотелось уйти. «Здрасьте, Зосима Сергеич!» — вылезла неустрашимая Лялька; «Здравствуйте, Алла. — соизволил, наконец, Попов, — Добрый день, Эрик Кириллович.» «И как вы такую фигуру блюдете, Зосима Сергеич!» — засюсюкала Лялька невыносимо фальшивым голосом. Эрик помертвел в ожидании неминуемого скандала, но Попов лишь приятно улыбнулся и вышел из комнаты. Бух-х … бух-х … бух-х … — шаги командора проследовали до двери поповского кабинета, хлопнула дверь, и все затихло. «Ну ты даешь, Макаронова!» — завистливо протянул Мишка, боявшийся Попова до дрожи в коленках. «Учись, пока я жива, Бабошин!» — гордо сказала Лялька. «С чужим начальником каждый может. — скептически заметил Эрик, — Ты попробуй так со своим членмудом!» (Макароновский начальник член-корр. Узбекской Академии Наук Муддинов считал женщин существами глупее лягушки.) «И попробую! — выпятила обильную грудь Лялька, — Он м.н.с. Макаронову надолго запомнит!» Эрик выразил сомнение неуловимым движением бровей. «Ладно, ребята, — трусливо залебезил Мишка, — давайте поработаем чутка … а то Попов опять вонять будет.» «Салага … — презрительно процедила Лялька, — Пошли, Эрька, пока Бабошин от страха в штаны не наложил!» Они вышли в коридор и направились в сторону лифта. Позади раздался лязг запираемого замка.

«Слушай, Эрька, а ты большим человеком стал — Попов тебя уже по имени-отчеству величает! — цокая каблуками, Лялька забежала вперед, чтоб не отставать, — Докторскую когда защищать будешь?» «Какую докторскую? — удивился Эрик, — У меня ж мать — враг людей … да еще голландка впридачу.» На лице у Ляльки появилось расстроенное выражение: «Сволочная страна …» — начала она, но осеклась (они вышли из коридора в фойе буфета, где все еще сидел народ). Лифт находился рядом. «Ладно, Эрька, я пешком пойду. — она заботливо поправила воротник его пиджака, — На политсеминаре увидимся.» Лялька повернулась на каблуках и поцокала в сторону лестницы.

Эрик застегнул верхнюю пуговицу рубашки, дождался лифта и поднялся на четвертый этаж. Когда он вошел в свою комнату, громкая беседа внезапно оборвалась — Эрик молча прошел мимо глядящих в сторону коллег, сел за свой стол и придвинул черновики с вычислениями. Он нашел последнюю страницу, подправил хвостик у гаммы в одной из формул, подумал немного и написал следующее уравнение — вытекавшее из предыдущего, но с преобразованной правой частью. За спиной раздавалось неясное бормотание — судя по тому, что говорили шепотом, — говорили о нем. Придумав, как записать левую часть уравнения в более компактной форме, Эрик стал прикидывать, куда поместить очередную формулу: в центре строчки или ближе к левому краю. «… опять на сорок минут опоздал!» — донесся до него свистящий шепот среднего научного сотрудника Иннокентия Сергеева. «А на позапрошлом субботнике они с этой лахудрой Макароновой не работали не фига, только лясы точили …» — отозвался сексуальный шепот Марины Погосян.

Начиная с третьего уравнения, Эрик, как всегда, увлекся и перестал замечать окружавшую его среду.

Очнулся он от звонка на политсеминар. Журчавшая позади дружеская беседа постепенно иссякла, заменившись шарканьем ног и хлопаньем двери. Эрик дождался заключительного хлопка, прихватил с собой последний лист вычислений и вышел из комнаты.

Через три минуты — одновременно со вторым звонком — он вошел в Малый Актовый Зал и сел на свободный стул рядом с Лялькой Макароновой. Как всегда в конце рабочего дня, лялькина прическа пришла в смятение и фонтанировала во все стороны курчавыми коричневыми струями. «Где Бабошин?» — тихо спросил Эрик; «Сачкует.» — прошептала Лялька, распространяя слабый запах духов. «Кхе! Кхе! — залаял сидевший на сцене за отдельным столом комсомольской секретарь института (и, по совместительству, почетный председатель совета молодых ученых) Пьер Костоглодов, — Открываю последнее в ентом году заседание политсеминара. В повестке дня три доклада. Сперва Рябинович из биолугикческого сехтору сообщит на тему … — Костоглодов порылся в бумагах на своем столе, — 'Великая победа Григория Васильича Романова в 1985-ом году и ее влияние на ход мировой истории'.» Рябинович — гладкий до скользкости молодой человек с выражавшим, что потребуется, лицом — вскочил с места и проследовал к кафедре. «Давай, Моисей … — поощрил Костоглодов, откидываясь на спинку стула, — Десять минут тебе даю на все-про-все.» «Много лет назад, осенью 1985-го года, — затараторил докладчик, поглядывая в заготовленую бумажку, — умер доблестный продолжатель дела Ленина, Сталина и Брежнева Константин Устинович Черненко. Смутное время стучалось в двери нашей Родины. Стройные ряды брежневских бойцов поредели, и даже в высшие эшелоны партии проникли ревизионисты и отступники …» — по лицу Рябиновича пробежала горестная тень.

Эрик скосил глаза на лист с вычислениями, лежавший на коленях, и стал решать последнее по счету уравнение в уме.

«… И все же здравый смысл возобладал: с преимуществом в один голос Политбюро выбрало товарища Романова, а не ренегата Горбачева!…»

Поразмыслив, Эрик понял, что комплексная добавка к частоте к желаемому результату не приведет.

«… Следующей вехой в борьбе с ревизионистами был арест горбачевского подпевалы Яковлева …» — жужжал Рябинович.

Преобразование Фурье даже не стоило пробовать.

«… И в честь великой победы Григория Васильевича каждый год теперь считается 1985-ым!…» — докладчик закончил выступление, как и полагалось, на торжествующей ноте.

Непроизвольно реагируя на изменение шумового фона, Эрик поднял глаза. «Неплохо поработал, Моисей! — сдержанно похвалил Костоглодов, — Но все же есть кое-какие упущения.» Комсомольский секретарь встал и прошелся взад-вперед по сцене. «Во-первых, не упомянул ты про великую борьбу товарища Романова за охрану окружающей среды. Сам знаешь: ежели б не Григорий Васильич — полноизолирующие костюмы всем нам носить бы пришлось! Во-вторых, поэтический дух у тебя недозвучал — на одной ярости доклад ты построил. Помни Моисей: ярость супротив идейного врага высоко летит, да быстро падает, — оттого Партия сейчас упор на поэтику делает. А в третьих … — на лице Костоглодова появилось недоуменное выражение, — … э-э … забыл, понимаешь, что в-третьих было. — он почесал в затылке, — Ну да ладно, потом вспомню.» Разрешив мановением руки Рябиновичу идти, секретарь сел за свой стол. «Следующий доклад сделает дорогая наша, — Костоглодов плотоядно улыбнулся, — Мариночка Погосян на тему … — он полез в свои бумажки, — 'Агрессивные планы Соединенных Штатов Океании и Восточноазиатской Народной Республики в отношении Евразийского Союза'.» Марина встала и, покачивая бедрами, поплыла на сцену. «Давай, Мариночка! — подбодрил Костоглодов, — Не подведи!»

Погосян встала за кафедру и улыбнулась: «Империалисты СШО и ревизионисты ВНР всегда точили зубы на Союз Евразийских Коммунистических Республик. — она обращалась непосредственно к Костоглодову, как бы игнорируя остальную аудиторию. — Однако планам тем не сбыться ни-ког-да!…»

Эрик скосил глаза на листок с формулами … стоит ли пробовать преобразование Лапласа?

«… Стонут гордые латиноамериканские народы и горняки Шотландии под пятой североамериканского военно-промышленного комплекса!… — низкий хрипловатый голос Марины доходил до низа живота. — Орды океанских диверсантов засылаются каждый год в западно-европейские республики нашего нерушимого Союза!»

Нет, преобразованием Лапласа уравнение также не решалось.

«… А каким лицемером надо быть, чтобы назвать свое министерство войны Министерством Мира! Только океанские империалисты способны на такое! И при этом считают себя поборниками социализма!…» — даже выражение горького сарказма в голосе Погосян приобретало сексуальный оттенок.

«Ненавижу ее!» — прошипела Лялька.

«… Да и восточноазиатские ревизионисты ничем не лучше океанских империалистов. Руководствуясь прогнившими догматами Мао Цзе-Дуна, они …»

«Ну и глупо.» — прошептал Эрик в розовое лялькино ухо (вьющиеся волосы ее приятно пощекотали ему нос).

«… Стонут японские трудящиеся под гнетом китайского ига. Плачут таиландские женщины, завербованные насильно в публичные дома для восточноазиатской солдатни!…»

«Знаю, что глупо, а все равно ненавижу. — опять зашипела Лялька. — Как ты только с ней в одной комнате сидишь!»

«… А во что они превратили солнечную Австралию?!…»

«С Погосян у меня меньше всего проблем.» — усмехнулся Эрик. Лялька посмотрела на него с явным неудовольствием.

«… клянемся торжественной клятвой ученых-ленинцев, что на священную землю нашей Родины вражеская нога не ступит ни-ког-да!» — закончила Марина, облизнув ярко-красные губы кончиком языка.

«Отлично раскрыла тему! — восхитился Костоглодов, — И поэтика — на пять с плюсом!» Погосян вышла из-за кафедры и поплыла на место — комсомольский секретарь проводил ее неотрывным восторженным взглядом. «Ты на Костоглодова посмотри — какие слюни на нее пускает!» — не унималась Лялька. «Ты его просто ревнуешь.» — прошептал Эрик, и Лялька саданула ему локтем в бок.

«Таперича третий доклад. — Костоглодов стряхнул с себя сексуальное оцепенение, — Джузеппе Карлуччи из техникческого сехтору сообщит на тему … э-э … 'Зачем нам нужны Советы, ежели у нас есть Партия? '» Расхристанный и косматый Карлуччи вскочил с места и затопал по направлению к кафедре.

Эрик опустил глаза на листок с формулами.

«Зачием нам нужены Совиетты, есели у нас иесть Пьяртия? — докладчик выговаривал слова с преувеличенной тщательностью, стараясь свести к минимуму итальянский акцент, — И зачием Пьяртии нужено Политбюуро, есели у ние иесть Гриугорий Василиевитч?…»

Оставалось последнее средство: ввести вязкость в точные уравнения, а потом проследить, во что она переходит в асимптотике.

«Вспомнил!!! — реагируя на три восклицательных знака в возгласе Костоглодова, Эрик поднял глаза, — Вспомнил, что в-третьих было: нет у Рябиновича галстука! — Сидевший в первом ряду Рябинович опустил голову и закрыл лицо руками, — Нешто не мог по случаю доклада одеть?…» Чувствовавший себя в сравнительной безопасности Карлуччи вдруг выпучил глаза, схватился за расстегнутый ворот своей рубашки и сразу же отдернул руку. Но поздно — заметив его движение, Костоглодов сделал пометку в лежавшем перед ним блокноте. Воцарилось гробовое молчание; на несчастного Карлуччи страшно было посмотреть. «Продолжай.» — холодно сказал Костоглодов, и Карлуччи, заикаясь, продолжил.

Эрик стал думать о своем.

Очнулся он, когда оплеванный и измочаленный Карлуччи брел на свое место. Радуясь, что пропустил экзекуцию, Эрик свернул листок с вычислениями в трубку и приготовился встать. Политсеминар подходил к концу: Костоглодов напомнил следующим по списку докладчикам их темы и дал последние наставления по части теории и практики политического доклада. Потом порылся на своем столе и извлек какую-то бумажку: «Чуть не забыл. — с подозрительным выражением на лице сказал он, — На подшефную овощную базу один человек требуется завтра с 8 утра до 9 вечера.» В комнате мгновенно наступила тишина — идти на овощную базу в субботу не хотелось никому. «Предложения?» — поинтересовался Костоглодов, водя тяжелым взглядом по аудитории. Ответом было молчание. «Я думаю, Иванова пошлем, а то он ужо цельный год не ездил … поди забыл, на что морковка-то и похожа!» По комнате пронесся вздох облегчения, смешанный с жидкими смешками. «Ты меня по комсомольской линии посылаешь? — негромко спросил Эрик, — Или через совет молодых ученых?» Смешки стихли. «Как же тебя по комсомольской линии пошлешь, ежели ты по возрасту выбыл?» — снисходительно объяснил Костоглодов. «Тогда только по согласию завлаба. — без выражения произнес Эрик, — Приказ No 395 от 11-го апреля 1985-го года.» Лялька взяла его за руку. «No 395, говоришь? — на лице Костоглодова вспыхнули красные пятна. — Опасно играешь, Иванов, не просчитаться бы!» Эрик не отвечал. «Ладно. — с угрозой сказал секретарь, — Ежели Иванов без согласия завлаба идти не хочет, а завлаб его, как все мы знаем, в Ленинград на симфозиум уехал, то пойти придется … — он снова стал водить гипнотическим взглядом по молодым ученым, — … Сергееву.»

Костоглодов собрал со стола свои бумажки и вышел.

Головы ученых синхронно повернулись в сторону сидевших на отшибе Эрика и Ляльки. Сергеев встал и простер в их направлении обвиняющий перст: «Из-за таких, как ты, Иванов, — голубые глаза его фанатически сверкали, тускло-русые волосы слиплись неопрятными космами, — в народе крепчает антиголландизм!» «Точно!» — подтвердил сергеевский аспирант Карапузов, молодой человек без примет. Лялька сжала эрикову руку, но он этого не заметил. «А из-за таких, как ты, Сергеев, в народе крепчает нидерландизм.» Крамольное слово рухнуло на пол, как бетонная плита, и все, кроме Ляльки, Эрика и Сергеева, опустили глаза. Несколько мгновений двое последних жгли друг друга взорами, потом Лялька потянула Эрика за руку и вывела из комнаты. «Ну, нельзя же так, Эричка … — сказала она, — В КПГ ведь заберут!» Кровь била Эрику в виски семипудовыми кувалдами. «А если даже и не заберут, то все равно себе дороже — от стресса в сорок лет инфаркт получишь. — она остановилась и погладила его по плечу, а потом взъерошила волосы, — У тебя ведь каждый день, как последняя битва!… Уж лучше б ты самбо своим заниматься продолжал — там пары бы и спускал!» — лялькины прикосновения оказывали на Эрика успокаивающее действие. Он с благодарностью посмотрел на нее: «Можно, я у тебя посижу, пока эти свалят? — (до конца рабочего дня оставалось минут десять), — Или тебе работать надо?» Пульс Эрика постепенно замедлялся. «Конечно, посиди … у меня как раз в комнате никого: Кузьмина больна, а Георгий Сергеич со своей группой в командировке.»

Они прошли по коридору — Лялька отперла дверь с табличкой 232а, за которой открылась большая комната, загроможденная до потолка приборами. «Твои соседи — они как, ничего?» — спросил Эрик, пока они пробирались в Лялькин закут; «Нормальные. — ответила Лялька, — Как говорится, общий враг сплачивает. — она имела в виду членкора Муддинова. — А как получилось, что ты с этими в одной комнате сидишь? Они ж из другой лаборатории.» «Черт его знает … Макаров давно обещал к своим пересадить, да все как-то не получается.» Лялькин стол стоял за ширмой в дальнем углу комнаты. Эрик сел на стул, расположенный сбоку от стола, и положил измятый лист с вычислениями на колени. «Кофе хочешь?» — «Кофе или желудин?» — «Кофе.» — «Хочу.» Лялька вытащила из-под стола допотопную электрическую плитку и воткнула в розетку, потом достала из ящика стола коробку с кофе. «Откуда у тебя?» — «Любовник на прощальное свидание подарил.» Эрик заглянул в коробку — кофе еле-еле покрывал дно. «Проверяешь, давно ли у меня был любовник? — догадалась Лялька, высыпая в джезву остаток кофе, — А, может, это не последний подарил, а предпоследний?» — она вышла за ширму, чтобы набрать воды. «Если бы предпоследний — то кофе бы уже кончился.» — «А, может, я любовников меняю, как перчатки?» Вернувшись, Лялька поставила джезву на плитку, села на стул и улыбнулась. «Как кофейные коробки.» — поправил Эрик, и они рассмеялись.

«Как протекает великая война с Иваном Ильичом?» — спросила Лялька. «Сегодня утром он хотел проверить у меня карманы, — отвечал Эрик, — а я ему сказал, что только в присутствии замдиректора по режиму.» «А он что?» — «А он ничего … ты что, не знаешь, что Волгин раньше одиннадцати не появляется?» Лялька осуждающе поджала губы: «Зря ты, Эрька, на рожон лезешь … разозлишь Волгина — худо тебе придется!» «Они меня не поймают. — спокойно отвечал Эрик, — И потом Иван Ильич только через день работает, а его сменщица — нормальная тетка.» «Нормальных вахтеров не бывает!» — по голосу Ляльки было слышно, что она осталась при своем мнении.

«Ты сейчас чем в смысле науки занимаешься?» — сменил тему Эрик. «Чем всегда — муддевиной. — кисло сказала Лялька, рефлекторно посмотрев на видеотон на своем столе, — Проверяю численно последнее муддиновское озарение.» «Ты ж говорила, Зачепин просил что-то посчитать.» — «Просил.» — «И что?» — «Пока ничего.» Лялька не любила говорить о незаконченной работе. «Зачепин — человек толковый, с ним можно иметь дело.» — заметил Эрик; «Ты это членмуду объясни — он же ревнивый, как вожак павианьего стада!» «Нет в жизни счастья.» — согласился Эрик, и они сокрушенно покачали головами.

«Хочешь задачку? — оживилась Лялька, — Докажи, что …» — она вытащила лист бумаги и начала писать.

«А пси удовлетворяет …»

«Ты откуда это неравенство взяла? — подозрительно спросил Эрик, — Опять членмудов сын кандидатскую одолеть не может?»; «Да нет, из зачепинской деятельности вылезло.» Эрик задумался. «Попробуй свести к вариационной задаче.» — «Это как?» — «А вот так.» Он придвинул к себе лист и приписал под лялькиным неравенством четыре строчки. «И что?» Он добавил еще строчку. «А ты сечешь … — восхитилась Лялька, — Спасибо.» «Кофе шипит.» — сказал Эрик, и она сняла закипавшую джезву с плитки: «Считай, что отработал ты свой кофе.» Они рассмеялись.

Лялька достала чашки.

«А почему ты бабошинскую Тоню Варварой называешь?» — вдруг вспомнил Эрик. «Как почему? — удивилась Лялька, — Ты что, 'Айболита' не читал?» «Нет.» — сухо ответил Эрик. «Ой, извини! — спохватилась Лялька, — Опять я, дура, забыла!» — она повернулась к Эрику спиной, чтобы скрыть смущение и налить кофе. «У нас в детдоме почти никаких книг не было, кроме сочинений товарищей Романовых. — сказал Эрик, — Я только в 9-ом классе начал читать, когда в математическую школу перешел.» Лялька пододвинула к нему чашку с кофе. «Это сказка Чуковского про звериного доктора. — объяснила она, — А еще у него злая сестра была, по имени Варвара.» «У Чуковского?» — удивился Эрик; «У Айболита. — хмыкнула Лялька и вдруг, заглянув ему в глаза, добавила, — Прости меня, Эрька, а?» «Я на тебя не сержусь. — он коснулся ее руки, — Никогда не сержусь.» «Ты вычисления свои на стол положи, а то закапаешь.» — заботливо сказала Лялька.

Некоторое время они с удовольствием пили кофе.

«Эрька, а ты своего отца помнишь?» — вдруг спросила Лялька. Эрик бросил на нее удивленный взгляд: «Нет. — он помолчал. — Мне о нем немного рассказывал мой тренер … они вместе за сборную России выступали.» «Что именно рассказывал?» Эрик подсунул пальцы под очки и устало помассировал веки. «Да, больше, ерунду всякую: какой мол отец был замечательный самбист и несгибаемый человек, да какую утрату понес спорт, когда его в Афганистан послали.» Лялька негромко рассмеялась: «Твои родители, наверно, были интересной парой: голландка-учительница и спортсмен по фамилии Иванов.» Эрик хмыкнул, но ничего не сказал.

Некоторое время они с удовольствием пили кофе.

«Хорошо с тобой, — вздохнул Эрик, отставляя пустую чашку, — однако идти мне пора … эти, поди, уже отвалили.» «Спасибо за задачку.» — сказала Лялька. «Спасибо за кофе.» — сказал Эрик. «Ты сейчас куда? К Светке?»; «К Светке. — он встал, — Так что сегодня нам в разные стороны.» «Тогда пока. — Лялька начала собирать свою сумку, — В понедельник увидимся.» Эрик взял со стола лист с вычислениями и вышел.

68 ступенек по лестнице вверх, 26 шагов по коридору направо. (Плакат «Повысим качество и количество исследований на 22.5 и 2.5 % соответственно!» немигающе уставился со стены.) Эрик отпер дверь 452-ой комнаты и зажег свет — за окном было уже темно. Он сложил черновики с вычислениями аккуратной стопкой в центре стола, а карандаш и резинку сдвинул на правый угол. Потом повесил сумку на плечо, взял авоську с продуктами из холодильника, погасил свет и вышел. В коридорах и на лестнице не было ни души — рабочий день кончился двадцать минут назад. Спустившись на первый этаж, Эрик подошел к проходной и сунул в окошко пропуск. «Стой! — раздался недреманный голос Ивана Ильича, — А ну, покажь сумку!» Тело вахтера, выдвигавшееся из окошка проходной, наводило на мысль о половом члене кобеля. Эрик опустил продукты на пол и раскрыл сумку. «Подождите секундочку, товарищ Иванов.» — неестественно вежливо прошипел вахтер и втянулся обратно в окошко. Стало слышно, как он звонит по телефону, а спустя девять секунд из коридора, ведущего на административную половину, выкатился замдиректора по режиму Волгин. «Позвольте проверить ваши карманы, товарищ Иванов.» — мягким, но твердым, голосом сказал замдиректора. Не вступая в пререкания, Эрик вывернул боковые караманы пиджака (носовой платок), карманы брюк (ничего) и внутренние карманы пиджака (бумажник). «Что это?» — подозрительно спросил Волгин, указывая на бумажник; «Бумажник.» — объяснил Эрик. «Под рубашку засунул … или в брюки! — кусал губы Иван Ильич, высунувшись из будки по самые бедра, — Обыскать бы паршивца надо, Сергей Федорович!» «Прикажете снять штаны?» — без выражения спросил Эрик. Наступила кульминация этого эпизода жизни: Эрик ждал, замдиректора думал — атмосферное электричество над их головами сгустилось до критической точки. Было слышно, как Иван Ильич старается не пукнуть от почти невыносимого напряжения чувств. «Спасибо, не надо.» — Волгин повернулся и пошел обратно в свой кабинет. Дернувшись, как марионетка, вахтер втянулся в будку. Окошко со стуком захлопнулось.

Эрик одел шубу, надвинул на лицо респиратор и вышел на улицу. Ветер стих, нежно-зеленые хлопья снега медленно планировали сквозь неподвижный воздух. По пустынному тротуару ездили снегоуборочные машины. Эрик торопливо зашел в цветочный магазин и купил букет гвоздик (минус два подарочных талона). У расположенного по соседству винного стояла толпа — мужики хаотично толкались и обильно выражались нецензурными словами. Пронзительно визжали несколько затесавшихся в очередь растрепанных женщин. Свет от редко разбросанных фонарей придавал пейзажу импрессионистический оттенок. Башня Лефортовской тюрьмы царила над городом черным зловещим столбом.

Эрик спустился в метро и, оберегая цветы растопыренными локтями, втиснулся в поезд в сторону Беляево. Обязательная Вечерняя Программа уже закончилась, телевизоры под потолком вагона смотрели на пассажиров мутными серыми экранами. Эрик достал из кармана «Коммунистический Спорт» и, удерживая букет зубами, развернул газету в поисках репортажа с турнира по мини-футболу в Киеве. Слева от него женщина в белой шубе читала последнюю страницу «Утренней Правды», справа от него мужчина в черной шубе читал первую страницу «Вечерней Правды.»

Новые Черемушки.

Как и следовало ожидать, Пиренеймаш обыграл СКА Брюссель.

Беляево.

Эрик вышел из вагона — лестница, подземный переход, лестница. Оказавшись на поверхности, он обошел людское море, колыхавшееся вокруг автобусных остановок, и поплелся по пешеходной тропинке сквозь примыкавший к метро микрорайон. Светкин дом ничем не отличался от своих соседей, кроме своего номера: белая коробка 6 подъездов на 15 этажей. Эрик вошел в четвертый подъезд, поднялся на девятый этаж и позвонил — дверь немедленно распахнулась. «Заходи.» — одетая в шелковый пеньюар Светка высокомерно отступила в сторону, оставляя между створкой двери и своим бюстом достаточно пространства, чтобы протиснуться боком. «Как ты провел день?» — она подставила щеку для поцелуя; «Хорошо. — поцеловал Эрик, — На.» «Ах, это очень мило с твоей стороны.» Светка величаво приняла гвоздики и посторонилась — Эрик протиснулся мимо бюста к вешалке. Он снял шубу и заменил уличные ботинки домашними тапочками. Светка встала в дверях кухни и сделала королевский жест рукой: «Продукты положи в холодильник.» Окутанный изысканным ароматом духов, Эрик протиснулся на кухню. «Шампанское — на стол.» Эрик послушно протиснулся в гостиную.

Стол был уже накрыт: фарфор, хрусталь, серебро, белизна салфеток. «Раскупорь шампанское, дорогой. — приказала Светка, — Я уже подаю жюльен.» «Слушаюсь.» — ответил Эрик. Хлопнула пробка, он наполнил бокалы. Разложив еду по тарелкам, Светка села на стул напротив него. «Салфетка.» — напомнила она, и Эрик расстелил накрахмаленную до картонной жесткости салфетку у себя на коленях. «За нас.» — Светка интимно подалась вперед (следя, однако, чтобы бюст не опрокинул посуду на столе) и подняла свой бокал; «За нас.» — согласился Эрик. Он выпил шампанское до дна и зачерпнул серебряной ложечкой из серебряного стаканчика дымящийся жюльен. «Попробуй рыбный салат. — с нехарактерной материнской интонацией вырвалось у Светки, но она тут же спохватилась, — Я надеюсь, ты чувствуешь себя хорошо.» «Хорошо. — подтвердил Эрик. — А как ты?» «Спасибо, я тоже хорошо.» — сдержанно кивнула Светка.

Сдавливаемый стальными обручами этикета, ужин шел своим чередом.

После второго бокала шампанского светкины щеки раскраснелись, а глаза заблестели. Бюст вздымался и опадал под шелковым пеньюаром. Она расставила чашки и подала чай с конфетами. «Остался ли ты удовлетворен, милый?» — спросила она про ужин, но намекая на что-то еще. «Не вполне, любимая. — галантно отвечал Эрик, — И, потому, с нетерпением жду десерт.» «Ха-ха-ха. — засмеялась Светка низким грудным голосом, — Я пойду, включу телевизор.» Она вышла из гостиной, и через секунду до Эрика донесся честный баритон заслуженного артиста Арнольда Выменева в роли замполита Правдюка. Эрик глянул на часы: до начала информационной програмы «Пространство» оставалось две минуты — он допил большими глотками чай, поставил чашку на стол и пошел в спальню. Светка лежала на двуспальной кровати напротив телевизора — пеньюар был уже расстегнут, но еще не распахнут. Эрик присел на кружевное покрывало. По экрану проплыли последние титры очередной серии телефильма «Девушка с улицы Рипербан», и возникла заставка телестудии «Останкино»: часы с секундной стрелкой, подползающей к числу 12. Три, два, один … зазвучала проникновенная музыка на фоне доброго лица Романова-старшего. «Здравствуйте товарищи. — сказала лощеная дикторша с деревянными, как у Буратино, волосами, — Мы начинаем передачу репортажем из реанимационного оделения Кремлевской больни…» «Иди ко мне!» — хрипло вскричала Светка, распахивая пеньюар, и с нечеловеческой силой дернула Эрика за руку. «… А теперь — новости из геронтологического отделения Кремле… Любимый мой, можно я тебя поцелую?… А теперь — краткий обзор почечной недостаточности Второ… Я хочу тебя, любимый, возьми меня скорей … А теперь наш спецкор в Киеве Якив Дилдо … глубже, глубже, ГЛУБЖЕ!… Передаю слово нашему спортивному коммента… А-А-А!!!…»

«И, в заключение, погода на завтра. Кислотность снега 0.4%, диоксин в Москве-реке — 2 условные единицы. Нервно-паралитическая компонента воздуха варьируется от 0.02% внутри Садового Кольца до 0.01% — в районе Измайловского Парка. Аммиак — 1%. Концентрация летучих цианидов в воздухе северо-западных районов уменьшилась до безопасного уровня. В окрестностях Бульварного Кольца замечены мутантные крысы: жителям рекомендуется одевать по вечерам крысозащитную обувь и иметь при себе сыворотку. — дикторша испустила прощальную улыбку, — Желаю вам хорошо отдохнуть, дорогие товарищи.»

«Эринька, миленький, ну почему ты на мне не женишься?»

По телевизору начиналась передача о доярках из афинской области. Светкин пеньюар, кружевное покрывало с кровати и эрикова одежда были разбросаны по полу спальни. Опустив руку на пол, Эрик нашел пульт дистанционного управления и выключил телевизор.

«Эринька, ну чем я тебе не хороша?… Может, тебе не нравится, как я готовлю?» — «Нравится.» Они лежали нагишом на измятой постели, Светкина голова покоилась у Эрика на плече. «И как я в постели люблю, тебе тоже нравится … я же чувствую!» — «Нравится.» Вдоль левой стены спальни шли выровненные в линию книжные полки с выровненными в линейку книгами. У правой стены высился платяной шкаф с зеркалом в полный рост на одной из дверец. «И порядок у меня в квартире — ни пылинки не найдешь … что, не правда?» — «Правда.» «А сама квартира — двухкомнатная, в хорошем микрорайоне. Весной после дождя без респиратора гулять можно.» Эрик осторожно высвободил руку из-под светкиной головы и перевернулся на живот. «И работа у меня престижная … не говоря уж о том, что зарабатываю хорошо. — Светка привстала на локте и склонилась над ним, придавив бюстом. — Ты говорил, что только из-за моих статей Литературку выписываешь!» «Говорил. — согласился Эрик и сел на кровати. — Пойду-ка я приму душ.»

Когда он вернулся, Светка лежала на спине, закрыв лицо ладонями, что означало безутешное отчаяние. Эрик подобрал с пола пульт дистанционного управления и включил телевизор; потом присел на край кровати и коснулся кончиками пальцев ее живота. Вздрогнув, как от удара электрического тока, Светка отняла ладони от лица: «Если ты думаешь, что я буду обижать твоего Кота, то я не буду.» Эрик молча потянул ее за руку — не сопротивляясь, она встала с постели. «Если мы поженимся, то я разрешу тебе ночевать на твоей квартире одну ночь в неделю.» Он подвел и поставил ее перед зеркалом (телевизор вещал об успехах молочного дела в колхозе «Красная Эллада»). «Две ночи, если хочешь! — Светка торопилась, понимая, что через несколько секунд уже не сможет сказать того, что хочет сейчас. — Три ночи!… Что ты со мной делаешь?! Эрька!… Эринька … Любимый …»

«… хочу представить вам мать семерых детей, победительницу соцсоревнования, члена партии с 1985-го года … А! А! А! А!… члена ЦК КПЕС, доярку-рекордсменку Афродиту Константиновну Панагакис … А-А-А-А-А!!!…»

"И, в заключение нашей передачи, Краснознаменный Хор Бактериологических Войск исполнит любимую песню Афродиты Константиновны 'Серая шинель'.

Ты с любовью сшитая, пулями пробитая,

С гордостью носимая в бурю и в метель.

С пожелтевшим воротом, сколько стоишь? Дорого!

Гордая! Солдатская! Серая! Шинель!"

«Ты уже уходишь, дорогой?» — Светка подобрала с пола пеньюар. «Да. — Эрик сидел на краю кровати, одевая брюки, — А то скоро закроется метро.» Усеянные бараньими спинами, на экране телевизора мелькали широкие панорамы греческих гор. Оптимистическая, но с грустинкой, музыка подчеркивала любовь греков к своей Малой Родине. «Ты можешь остаться ночевать.» — безо всякой надежды предложила Светка. «Кота нужно покормить.» Эрик прошел на кухню и достал из холодильника авоську с продуктами: «Тебе сыр, колбаса или кальмары нужны?» — «Нет, дорогой.» «Спинка минтая?» — Светка слабо улыбнулась, показывая, что оценила шутку. Эрик одел шубу, зашнуровал ботинки и аккуратно поставил тапочки во встроенный шкаф. «До свиданья, дорогой.» «Ты помнишь, что мы завтра идем в театр? — Светка печально кивнула. — Я позвоню в шесть.» — Эрик поцеловав ее в щеку, взял авоську с продуктами, надвинул на лицо респиратор и вышел.

Снег продолжал падать крупными хлопьями. Царило полное безветрие. Авоська тянула руку к центру Земли. Серые громады домов, сдавливавшие тропинку справа и слева, угрожающе глядели черными окнами. Ботинки утопали в трясине нерасчищенного снега. Далеко впереди светились тусклые огни Профсоюзной улицы.

В подземном переходе гуляли сквозняки. Протащившись по бесконечному коридору, Эрик вошел в метро. Пожилая служительница в грязном форменном респираторе спала в своей будке — седые волосы ее неопрятно свисали на лицо из-под фуражки. На платформе не было ни души.

Пришел поезд.

Эрик вошел в вагон, устало опустился на сиденье, снял респиратор и поставил авоську с продуктами на пол между ног. У него болела голова, от кислого шампанского начиналась изжога. По висевшему под потолком телевизору заканчивалась полуобязательная программа «Для тех, кто не спит». В дальнем конце вагона спал какой-то человек.

Эрик достал из кармана «Коммунистический Спорт» и стал дочитывать репортаж с турнира по мини-футболу.

Новые Черемушки.

Программа «Для тех, кто не спит» закончилась. Телевизоры погасли до утра.

Профсоюзная.

Спящий человек в дальнем конце вагона громко застонал, но не проснулся.

Академическая.

В вагон вошли парень с девушкой. Эрик закончил репортаж с турнира по мини-футболу и перешел к отчету о чемпионате Союза по фигурному катанию.

Ленинский Проспект, Шаболовская.

Парень с девушкой вышли. Спящий человек застонал еще раз. Эрик посмотрел на него внимательней: старик с измученным бледным лицом в черном пальто; на коленях — потертый кожаный портфель.

Октябрьская.

Эрик дочитал отчет о чемпионате по фигурному катанию, сложил газету и положил ее в карман. Старик вдруг открыл глаза, встал и, покачиваясь, подошел к двери.

Новокузнецкая.

Эрик подобрал с пола авоську с продуктами, вышел из вагона и направился к переходу на Горьковско-Замоскворецкую линию. Старик в черном пальто сначала тащился впереди него, потом отстал — однако оказался в том же вагоне, что и Эрик (поезд пришел не сразу). Они сели друг напротив друга. В дальнем конце вагона подгулявшая компания из четырех молодых людей пела хором чудную песню, начинавшуюся словами «За то, что только раз в году бывает май …». Старик откинулся на сиденье и закрыл глаза. Эрик развернул «Коммунистический Спорт». «… Но только не меня, прошу, не меня!» — нестройно выводили молодые люди.

Горьковская.

Подгулявшая компания вышла, в вагоне остались только Эрик и старик в черном пальто. Двери закрылись, поезд тронулся, старик громко застонал. Эрик оторвался от газеты. Старик застонал еще раз и, не раскрывая глаз, схватился за сердце. «Могу ли я вам чем-нибудь помочь?» — громко спросил Эрик, но ответа не получил. Он встал, нерешительно подошел к старику и коснулся его плеча: «Могу ли я вам чем-нибудь помочь?» Старик открыл глаза: «Спасибо, молодой человек.» «Спасибо, да — или спасибо, нет? — не понял Эрик, — Вам на какой станции сходить?» «На Маяковской. — старик тяжело дышал, — Я был бы благодарен, если б вы помогли мне дойти до дома.» «Конечно. — согласился Эрик, — Где именно вы живете?» Поезд тормозил, подъезжая к Маяковской. «Недалеко от метро … не волнуйтесь, это не займет много времени.» «Я волнуюсь не о своем времени, а о ваших силах. — поддерживая старика под локоть, Эрик помог ему встать, — Может быть, вызвать неотложку?» «Может быть … — старик снова схватился за сердце, — Давайте, сначала поднимемся по эскалатору.»

Они вышли из вагона. Старик побледнел до бумажной белизны и тяжело дышал. «Хотите, я понесу ваш портфель?» — предложил Эрик. На платформе не было ни души. Мрамор и металл блистали немыслимой, посреди остальной грязи мира, чистотой. «Зачем?! — вдруг встрепенулся старик, вырывая руку, — Зачем вам мой портфель!?» «Я думал, вам тяжело нести. — Эрик удивленно отступил в сторону, — Но если хотите, несите сами.» «Извините. — старик опомнился и опять схватился за сердце, — Извините, пожалуйста.» «Я не обиделся. — Эрик подхватил его под локоть, — Осторожно …» Они встали на эскалатор, старик сел на ступеньку. «Я вызову неотложку из телефона-автомата наверху.» — «Вызывайте, молодой человек …» Эрик протянул руку, чтобы помочь старику надеть респиратор — в воздухе начинало пахнуть аммиаком. «Подождите! — старик был бледен, как смерть, и тяжело дышал, — Подождите!» — повторил он, раздувая щеки. По мере того, как они поднимались, воздух становился холоднее и душнее. «Надо надеть респиратор.» — настаивал Эрик; «Подождите … — в третий раз попросил старик, — У вас хорошее лицо, молодой человек.» «Извините?» — переспросил Эрик. «Как вас зовут?» — «Эрик.» «У меня к вам просьба, Эрик …» — начал старик и опять умолк. Мотор эскалатора издавал ровное гудение. У Эрика начало жечь в горле. «Вы не можете говорить в респираторе?» — «У меня нет встроенного микрофона.» Жжение в горле быстро усиливалось. «Я не хочу показаться невежливым, — сказал Эрик, — но, пожалуйста, говорите быстрее!» Несколько долгих мгновений старик тяжело дышал, то ли не решаясь, то ли не в силах говорить, потом достал из внутреннего кармана измятый конверт и протянул Эрику. «Что это?» — «Адрес.» — «Зачем?» — «Отнести портфель.» Эрик сунул конверт в карман шубы. «Завтра до полудня. — старик поморгал слезящимися глазами, — Это очень важно!» Эрик надел на него респиратор, потом надвинул на лицо свой.

Эскалатор кончился.

Неся в левой руке авоську с продуктами и портфель, а правой поддерживая старика, Эрик дотащился до телефона-автомата, расположенного на площадке перед турникетами. «Что случилось?» — служительница выскочила из своей будки. «Вызовите неотложку!» — как только Эрик прислонил старика к стене, тот сполз вниз и сел на пол. Служительница схватила трубку телефона и набрала 03. «Не беспокойтесь, неотложка скоро приедет. — громко сказал Эрик, — В такое время суток у них почти нет вызовов.» — микрофон искажал голос, делая его резким и невыразительным. Старик ответил безмолвным взглядом слезящихся глаз. «Неотложка? — закричала в трубку служительница, — Человеку плохо в метро Маяковская! — она несколько секунд молчала, потом снова начала кричать, — Откуда я знаю его имя?! На площадке около турникетов! — она повесила трубку и повернулась к Эрику, — Сейчас приедут.» «Спасибо.» — ответил Эрик. Старик в черном пальто сдавленно застонал, повалился набок и скорчился на грязном полу. Эрик снял свою шапку и подсунул ему под голову. «Я позову милиционера. — сказала служительница, — Здесь неподалеку есть круглосуточный пост.» «Зачем?» — спросил Эрик; «Э-э … не знаю.» — призналась служительница. Старик закрыл глаза, воздух со свистом входил и выходил из фильтра его дешевого респиратора.

Прошло пятнадцать томительных минут. Старик лежал с закрытыми глазами и изредка стонал, служительница суетилась («Хотите, я еще раз позвоню в неотложку?»; «Может, все-таки, позвать милиционера?»; «Вот так и моя покойная мама неотложки не дождалась!»). Наконец, сверху от выхода к Залу Чайковского раздались голоса — Эрик и служительница синхронно подняли головы. По лестнице сбегали два парня с раздвижными носилками и молодая женщина с фонендоскопом на шее — из-под черных тужурок у всех троих высовывались белые халаты. «Это — больной?» — спросила женщина; «Да.» — подтвердила служительница. Санитары расставили носилки и быстро, как бревно, переложили старика — Эрик едва успел выхватить свою шапку. «Скорее.» — приказала женщина, и парни без усилия побежали вверх по лестнице. «Куда вы его? — спросил Эрик, — В какую больницу?» «Где место будет. — отвечала докторша, — А вы кто — знакомый, родственник?»; «Нет.» «Тогда чего беспокоитесь?» — она повернулась и, прыгая через ступеньку, побежала вслед за санитарами. Служительница с сожалением посмотрела ей вслед … приключение года закончилось неинтересно.

Эрик подобрал с пола авоську с продуктами и стариков портфель: «До свиданья.» — сказал он. «А я вас знаю. — служительница подошла ближе, — Вы всегда по пятницам поздно возвращаетесь.» «Правильно … — удивился Эрик, — а вы наблюдательная!» «А вот портфеля у вас обычно нет … только сумка через плечо и, иногда, авоська.» — служительница указала пальцем сначала на портфель, потом на сумку и, наконец, на авоську. «И это правильно. — согласился Эрик, — Ну, пока, до следующей пятницы!» «Я вас и в другие дни замечаю — иногда утром, иногда вечером.» — Служительница с гордостью поправила на лице дерюжный форменный респиратор. «Удивительно! — согласился Эрик, — Бывает же такое! Ну, я пойду.» «Сидишь тут, сидишь — скучно становится, вот на пассажиров и смотришь!» «Прощайте.» — твердо сказал Эрик и стал подниматься по лестнице, ведущей к кассам Аэрофлота. «Иной раз такие смешные физиономии попадаются — обхохочешься!» — закричала ему вслед служительница.

Снегопад продолжался; ни людей, ни машин на улице видно не было. Через три минуты Эрик уже подходил к своему подъезду. Вахтерша давно ушла — он поставил авоську и портфель на заснеженные ступени крыльца, достал ключи и отпер парадное. Один из лифтов стоял на площадке — Эрик зашел, нажал кнопку шестого этажа и сдвинул респиратор под подбородок. (Болела голова, изжога от шампанского достигла умопомрачающей силы.) Кабина остановилась. Эрик вышел — и сразу услыхал мяуканье. Торопливо достав ключи, он отпер дверь своей квартиры. «Мяу-у!» — сердито закричал на него Кот; «Сейчас! Сейчас!» — ответил Эрик и стал быстро раздеваться. На полу прихожей валялся большой кусок обоев, отодранный Котом от стены в знак протеста против опаздывавшего каждую пятницу ужина. «Бедный зверек! Бедный! — Эрик стащил ботинки и прошел босиком на кухню, — Сейчас я тебя покормлю, несчастная зверуш… черт!» — он споткнулся о вившуюся под ногами зверушку и чуть не упал. Включив кондиционер на полный забор внешнего воздуха, Эрик нагнулся за котячей миской, плеснул в нее воды из-под крана и поставил на плиту; потом разобрал продукты по соответствующим отделениям холодильника. «Мяу-яу-яу-я-а!!!» — возопил Кот с возродившейся надеждой, увидав, что одна спинка минтая осталась на столе. Эрик поводил над рыбиной кухонным счетчиком Гейгера (радиоактивность в пределах допустимого), разрезал на куски и бросил в закипавшую воду. Затем вымыл руки и отправился в туалет. Кот остался на страже возле своей миски. Выйдя из туалета, Эрик пошел чистить зубы. По квартире поплыл омерзительный запах вареного минтая.

Через пять минут котячий ужин был готов. Эрик снял миску с плиты (Кот яростно терся об его ноги), обдал рыбу холодной водой и извлек хребет — чтобы глупый зверь не подавился от жадности. Пока Кот ел, Эрик еще раз вымыл руки, принял соду от изжоги, переключил кондиционер на половинный забор внешнего воздуха с полной очисткой и постелил постель. Стариков портфель остался лежать на полу прихожей рядом с куском отодранных обоев. Эрик прошел в спальню, разделся, погасил свет и залез под одеяло. Минуты через три он почувствовал, как неслышно подкравшийся Кот запрыгнул на кровать, подлез, урча, под одеяло и прижался теплым меховым боком к ноге любимого хозяина. «Один ты меня любишь.» — сонно пробормотал Эрик.

Хорошо ли, плохо ли — но еще один день жизни был выжит. -