Бенюх ОлесьГоречь испытаний

Олесь Бенюх

Горечь испытаний

Глава пятнадцатая БРАТ, СЕСТРА

Гарлем надвигался постепенно. Сначала чуть неказистее стал вид домов. Во дворах и на балконах появились веревки с висевшим на них бельем. Потом заметно грязнее стали тротуары. Повсюду валялись обрывки газет, пустые пакеты, банки из-под пива и битые бутылки. Наконец, изменился самый воздух. В нем теперь густо висели запахи гнилых фруктов, несвежего варева, плесени. Раджан шел медленно, словно задумавшись, на самом же деле чутко улавливал все. что происходило вокруг. Над улицей стоял детский плач, крики и свист подростков, ругань взрослых. Уличные торговцы, разложив свой нехитрый товар на лотках, а то и прямо на тротуаре, азартно его расхваливали. "А вот зонтики из Гонконга, зажигалки из Сингапура! А вот трусики и лифчики из Сеула!" - горластые зазывалы хватали прохожих за рукав, истово торговались. Парень уговаривал молоденькую женщину, норовил тискать маленькую грудь. Женщина увертывалась. На тротуаре, сложив ноги по-турецки, сидел старик. закрыв глаза, он раскачивался и пел что-то заунывное.

За Раджаном уже довольно долго неотступно следовал какой-то мужчина. Раджан обернулся раз-другой, чтобы разглядеть преследователя. Тот ухмылялся, строил рожи, закатывал глаза. Невысокого росточка, худенький, с шарообразной прической, он был лет сорока пяти. Лицо гладкое, без единой морщины, усики жиденькие, но черные, как и шевелюра - без проседи. И лишь глаза - усталые, мутноватые, постоянно настороже - выдавали человека в летах. Но эти глаза надо было рассмотреть, чтобы определить более менее верно возраст их владельца. А он их прятал, вольно или невольно, отводил в сторону.

У очередного перекрестка Раджан остановился.

- Эй, человек, - услышал он за своей спиной веселый ба ритон. Раджан пошел дальше, не оборачиваясь. И через несколько шагов увидел шарообразную прическу чуть впереди своего левого плеча.

- Для полноты и глубины, ха-ха, бездонной глубины счастья вам ведь нужен не кто другой, а именно я. - Веселый Растрепа, ха-ха! Понял, человек?

Раджан внимательнее, чем прежде, взглянул на парня:

- Веселый растрепа, говоришь? Ну что ж, веди к самому бездонному счастью. Именно оно мне сейчас и надобно.

В последнем письме Маяка, которое Раджан получил полмесяца назад, главный редактор "Индепендент геральд" писал: "В Индии, да и во всем мире, само понятие "американский негр" ассоциируется с предельной нищетой, бесправием, забитым, а потому ущербным интеллектом. Между тем хорошо известно, что в Америке имеется не один, не два и не десять черных миллионеров. Вот было бы славно получить от Вас очерк или серию очерков об одном из таких процветающих черных. Кроме всего иного, подобный материал мог бы объективно показать, что черные именно в Соединенных Штатах могут обладать совсем не ущербным интеллектом, а вовсе напротив, добиться многого в условиях смертельной схватки характеров, методов, мозгов. У нас здесь сейчас вся общественность взбудоражена последним инцидентом с нашим танцевальным ансамблем "Волшебный лотос". Вы, конечно же, читали в тамошних газетах, что их отказались разместить в гостинице в Далласе из-за цвета кожи и что в знак протеста они прервали турне по США и вернулись домой. так что любому слову от нашего собственного корреспондента в Нью-Йорке, особенно сейчас, будет гарантирован чрезвычайно повышенный интерес...".

Раджан связался со знакомыми журналистами. белые говорили, что они, конечно же, слышали о черных богачах. Но ни контактов с ними, ни даже отдаленных подходов к ним, увы, не имеют. "Увы" говорилось лишь потому, что их собеседник сам был цветным. На самом же деле - и Раджан это очень хорошо чувствовал - его тема их вовсе не занимала, а чаще вызывала брезгливое пренебрежение. Черные говорили, что они встречали преуспевающих собратьев по цвету кожи, но все как один не советовали ему за эту тему браться. Объяснения были разные: то человек не интересный, то бизнес совсем не черный (например, игра на бирже), то еще что-нибудь. Раджан чувствовал, что что-то его знакомые не договаривают, однако терялся в догадках, что именно.

Повезло ему совершенно случайно. Однажды днем, незадолго до обеденного перерыва, он заехал в свой банк. Из редакции пришел очередной перевод денег, и ему нужно было оформить поступление их на его счет. Людей в зале почти не было. Сидя за столиком, он уже заканчивал заполнение небольшого формуляра, когда вдруг услышал громкий голос из того угла, где находились кассы: "Не шевелиться! Это ограбление! Всем посетителям лечь на пол. Живо деньги положить в этот мешок!". Падая на пол, Раджан успел заметить, что у обоих выходов стоят вооруженные автоматами фигуры с чулками, натянутыми на лица. Внезапно завыла сирена, раздались выстрелы, крики, топот ног. Через полторы минуты в зале уже было полно полицейских. Как выяснилось, старший кассир, находившийся в боковом хранилище, через полуприкрытую бронированную дверь увидел грабителей и включил сигнализацию.

Раджана поразило не само происшествие. О подобных делах он ежедневно читал, слышал из уст очевидцев, наблюдал за прямыми передачами по телевидению. Конечно, одно дело читать или слышать и совсем другое пережить подобный инцидент.

И все же Раджан отнесся к происшедшему стоически. Выстрелы заставили его содрогнуться. И от страха за себя, и за банковских служащих. Однако потрясло его иное обстоятельство. Незадачливые бандиты еще не успели скрыться, еще слышен был визг шин их автомобиля, еще не появился ни один полицейский, еще не успел сам Раджан и два-три посетителя встать с пола, как раздался такой знакомый и такой привычный звук блица и щелкающего затвора камеры. И спокойный негромкий голос произнес: "Не спать же вы сюда пришли, господа. Любителей содержимого ваших бумажников давно и след простыл. Прошу очевидцев в двух словах обрисовать свои глубокие и острые впечатления для прессы". Поднявшись на ноги и смущенно отряхивая пиджак и брюки, Раджан оказался лицом к лицу с высоким, ладным черным парнем. Так он познакомился с реем Спенсером, корреспондентом одной из херстовских газет. Именно Рей и составил ему протекцию в организации встречи с гарлемским тостосумом. Он даже хотел сопровождать Раджана, но в самый последний момент прос лышал от своих доверенных лиц о том, что в Бронксе через полчаса будет подожжен огромный старый пятиэтажный дом. Извинившись перед Раджаном, он, конечно, бросился в Бронкс. В последнее время домовладельцы, чтобы без особой канители можно было выбросить на улицу жильцов, нанимали уголовников, и те устраивали пожары в домах со спящими людьми.

- Сейчас там живут нищие и безработные негры! - крикнул он в трубку Раджану на вопрос, зачем нужны такие поджоги. - А домишко сгорит, земля под ним знаешь сколько стоит? Ого-го! Потом на пепелище владельцы и строят дорогие небоскребы совсем для других жильцов. Так что ты действуй без меня. И будь осторожен. Гарлем - всегда Гарлем.

Задание Маяка Раджан мог выполнить и в Калифорнии, и в Иллинойсе, и даже во Флориде. Но он ухватился за Гарлем. Почему? Ну, хотя бы потому, что он был тут же, в Нью-Йорке. Главное, однако, было в другом. Давая характеристики черным богачам, Рей Спенсер между прочим обронил: "Наш гарлемский денежный мешок - видный лидер подпольного мира. да еще с какими связями! Чуть не в самом Белом доме. Все знает, бестия, В курсе заговоров, закулисных политических сделок, интриг. Оказывает сильным мира сего услуги, небескорыстные, нет. Коварный, бесстрашный, хладнокровный". Посоветовавшись в тот же день с Беатрисой, Раджан стал с нетерпением ожидать встречи с гарлемцем. Прошло несколько дней, прежде чем он получил сигнал, что его ждут.

Раджан сделал точно то, что ему сказал Рей Спенсер ровно без четверти пять он подошел к перекрестку двух названных улиц и пошел вдоль одной из них в заданном направлении. Ему было сказано, что его найдут и позовут. И вот он шел теперь за Веселым Растрепой навстречу "бездонному счастью". Наконец, в одном из гулких каменных переходов на условный стук Веселого растрепы открылась узенькая одностворчатая дверь и чьи-то крепкие невидимые руки мгновенно втащили в нее Раджана. Откуда-то сверху падал больной, бордовый свет, и он не успел рассмотреть ни низенькой, узкой прихожей, ни довольно просторной второй комнаты, назначения которой он не понял. В третьей комнате он почувствовал, как руки, державшие его, разжались, и он, по инерции продолжая двигаться, чуть не уда рился головой о мощную каменную колонну. Обойдя ее справа, он увидел, что перед ним находится стойка бара, а чуть дальше и левее - зал с дюжиной столиков. Где-то вдоль стен спрятались слабенькие светильники, которые источали голубой свет. За большинством столиков сидело по два-три человека.

У стойки бара скучал огромный детина. Он сидел спиной к бармену и ребрами ладоней методично ударял себя по коленям.

- Первый раз здесь? - детина исподлобья, оценивающе посмотрел на Раджана.

- Первый.

- Так вот, - назидательно заговорил детина. - Бубновый Король не любит, когда гости поднимают шум. Значит, прежде всего, без шума. Бубновый Король не любит, когда клиенты платят хоть один дайм девочкам. Стало быть, это тоже ясно - плата за все идет менеджеру. А своих девочек Бубновый Король и так не обидит. А теперь главное. Если ты "легавый" - раскалывайся сразу. Я говорю, если ты от "копов" - выкладывай тут же. Всегда можем договориться. Узнаем потом, хуже будет. "Пришьем" без разговоров. У Бубнового Короля руки дли-и-инные.

- Кто такой этот Бубновый Король? - простодушно спросил Раджан.

- И-и, да ты круглый невежда, - усмехнулся детина. - Ты что, из Манхэттена сюда свалился? Он не знает, кто такой Бубновый Король! Господа, кто притаранил сюда этого соглядатая?

Словно из-под земли вынырнул Веселый растрепа, стал что-то быстро объяснять детине. Из их разговора Раджан расслышал только одну реплику: "Ну, смотри, растрепа! Если этот из гуверовских псов, жить тебе осталось четверть вечера". И, подойдя к Раджану, детина пробурчал: "Гони сто монет за вход". Вскоре Раджан сумел вновь убедиться, что заведение, в которое он попал, было весьма дорогим. Выбрав себе свободный столик, он заказал шотландский виски. И тотчас его получил. "Семь девяносто девять", - глухим голосом объявил высохший как мумия официант. "Хорошо, оставьте счет здесь, - ответил Раджан и внутренне содрогнулся баснословным расценкам. "Извините, сэр, никаких счетов. И деньги, извините, сразу". Раджан поспешно расплатился. "Странный кабак, - подумал он. - Вероятно, для богатой черной публики. Однако не пора ли объявить ся и самому герою будущего очерка?". Но объявился Веселый Растрепа. "Собственно, то, ради чего мы забрели на этот огонек, сэр, расположено на втором этаже, - он захихикал, закатив глаза. Если сэр утолил жажду, то милости прошу...". Раджан встал, последовал за вихлявшимся, подхохатывающим Растрепой. Выйдя из зала, они спустились вниз этажа на полтора по металлической лестнице. В полутьме гулко бухали их шаги. держась почти вплотную за Растрепой, Раджан удивленно подумал, что и в баре. и в зале не звучала никакая музыка, было тихо. Ему показалось, что и за столиками говорили лишь шепотом, и это усугубляло ощущение жутковатого одиночества, которое вдруг почувствовал Раджан. Закончилась металлическая лестница, и они быстро пошли по длинному, темному. сырому коридору, который, казалось, был пробит в бетонно скале. Поднявшись на третий этаж в лифте допотопной конструкции, они вышли на просторную овальную площадку, которая была ярко освещена сильными матовыми лампами. Прямо перед лифтом открывался просторный, светлый, устланный мохнатым ковром коридор с многочисленными дверями по обе его стороны. Справа и слева на самой площадке расположились два магазина детских игрушек* Один из них назывался "Розовые сны", другой - "Рай для маленькой мамы". "Что за чертовщина?" невольно вырвалось у Раджана. Веселый Растрепа, стоявший спиной к коридору, широко развел руки.

- Теперь, сэр, мне остается получить с вас сто баксов за вход на этот этаж и предложить вам купить одну из игрушек либо в "Розовых снах", либо в "Рае для маленькой мамы", - захихикал он, закатывая глаза.

- Может быть, вы мне все-таки объясните, за что я должен платить еще сто "монет" и зачем и для кого покупать игрушки? - едва сдерживая раздражение, произнес Раджан.

Веселый Растрепа прикрыл ладонью свой рот и через десять-пятнадцать секунд умоляюще прошептал:

- Сэр, делайте, пожалуйста, как я говорю. Здесь все без обмана. Фирма гарантирует - если не бездонное счастье, то уж наверняка редкое наслаждение.

Он вновь ухмыльнулся, выхватил из рук Раджана стодолларовую бумажку, добавил шепотом: "Здесь нас слышат. Поймут, что вы не мой постоянный клиент. бубновый Король не признает ни оплошностей, ни шуток. Купите игрушку и в коридоре я вам все объясню". Раджан в нерешительности посмотрел на витрину "Розового сна", потом на витрину "Рая для маленькой мамы". Веселый растрепа незаметным движением руки показал Раджану на "Розовый сон". Подойдя к прилавку, Раджан долго рассматривал смешных обезьян, крокодилов, собак. Все игрушки были дорогие, больших размеров. Наконец он остановил свой выбор на сероглазой светловолосой кукле, одетой в яркий шерстяной брючный костюмчик. Расплатившись, он стал искать глазами коробку, в которую продавщица упакует Куклу. Но добродушная пожилая дама поставила ее рядом с ним на пол, ласковым движением оправила костюмчик и умильным голосом произнесла несколько в нос: "ы возьмете ее за ручку, сэр, и она сама пойдет рядом с вами. Вот умница, вот красавица". Веселый Растрепа и Раджан сделали несколько шагов по ярко-красному ковру коридора. Забавляясь аккуратной поступью куклы, Раджан на мгновение забыл обо всем на свете, но голос Растрепы вернул его к действительности. "По одну сторону, сэр, принимают черные девочки, а по другую - белые". Только теперь Раджан обратил внимание на то, что все правые двери были выкрашены светлой краской, а левые темной. "Странные, однако, у этих проституток вкусы, подумал Раджан. - Игрушки им подавай. Нет чтобы что-нибудь более существенное - кольцо или брошь...". На многих дверях висели таблички "Занято".

- Заходите сюда, сэр, - подтолкнул Раджана к одной из дверей слева Веселый Растрепа. - Здесь новенькая. Француженка. Пальчики оближешь. Ее пальчики. Клянусь гневом Бубнового Короля! Ха-ха!

Раджан потянул дверь, она легко поддалась. И сразу послышался незатейливый чистый мотив народной французской песенки. Комната дохнула на него запахом мятных конфет, свежего молока, полевых цветов. рассматривая ее через порог, он увидел где-то в дальнем углу большую кровать. Ближе к центру стоял маленький столик с четырьмя стульями, диванчик. рядом с ним примостилась полка для игрушек, еще дальше - детская кроватка. Раджан в недоумении посмотрел на Растрепу. Тот подмигнул, закатив глаза:

- Сию минуту, сэр. Мишель, где ты, деточка?

Из глубины комнаты выбежала девочка. Ей было лет девять. белокурые, мелко завитые волосы доставали ей до пояса. Большие серые глаза внимательно смотрели из-под длинных ресниц на мужчин. на ней был лишь длинный свободный халатик из прозрачного материала, сквозь который просвечивало худенькое тельце.

- Мишель, - стараясь, чтобы его голос звучал как можно радостнее, проговорил Растрепа. - А вот твой новый друг. он принес тебе куклу. Поприветствуй его.

Задумавшись о чем-то, девочка молчала.

- Мишель, - уже менее радостно произнес Растрепа, - ты же не хочешь, чтобы я пригласил сюда сейчас мадемуазель Сквирк?

- Нет, месье, - вздрогнула Мишель, словно очнувшись, и голос ее прозвучал жалобно, просяще. - Не надо, не надо мадемуазель Сквирк. - И обращаясь к Раджану, она произнесла заученно: - Вы осчастливили меня своим визитом, сэр. Вам здесь будет хорошо.

Она подошла к кукле, и Раджан машинально отметил про себя, что девочка и кукла были почти одного роста. Веселый Растрепа с видом победителя вновь зашептал Раджану на ухо:

- Ну, что я говорил? Хороша девочка? А какая умелица! Всему обучена в пансионе мадемуазель Сквирк. В этом заведении Бубновый Король запрещает держать девочек старше десяти лет. Их передают в другие дома. желаю весело позабавиться, сэр!

Раджан почувствовал, как что-то сильно ударило ему в виски. Перед глазами все поплыло - и девочка, и кукла, и кроватка, и волосяной шар улыбающегося Веселого Растрепы... Но это не был обморок. На глаза Раджана навернулись слезы, слезы сострадания к маленьким пленницам, чьи жизни были безнадежно исковерканы, сломаны, растоптаны. Он знал, он слишком хорошо знал о торговле детьми, о торговцах детьми - пожалуй, самых безжалостных, самых грязных, самых беспринципных дельцах на свете. Были они и в Индии, и во многих других странах Востока, и почти во всех странах Запада. Он знал, что детей воровали из школ, из домов, прямо с улиц и в течение нескольких часов переправляли за тысячи километров от их родных мест; что из них делали слуг, воришек, проституток; что их жизнь, обычно длившаяся очень недолго, превращалась в одну сплошную страшную пытку. Все это он знал. Но впервые в жизни сам, лицом к лицу столкнулся с кощунственным бизнесом в этом гарлемском бардаке с чистенькими занавесочками на несуществующих замурованных окнах, шикарными магазинами детских игрушек, куда игрушки-подарки, отнятые у детей, возвращались сразу же после ухода клиента.

Мишель деланно смеялась, тянула его за рукав, говорила простуженным голосом взрослой женщины: "Пойдем, милый, я тебя кое-чему научу такому...". Отбросив ее руку, он вышил в коридор и побрел к выходу. "Вряд ли сам я выберусь отсюда, - подумал он, оглянувшись. И усмехнулся горько: - Шел по заданию редакции и по договоренности с Беатрисой на встречу с черным миллионером, а попал в такое место, в такое страшное место". В это время его нагнал Веселый Растрепа. "Сэр, - зашептал он жарче, чем прежде, - если вам не понравилась эта француженка, мы тут же подберем другую. Их здесь полно, со всего света. Только не уходите, сэр. Я потеряю свои комиссионные". "Сколько же тебе платят?" - безучастно спросил Раджан. "Гроши! захохотал Растрепа. - Сущие гроши. десять долларов с комнаты, сэр". "А кому идут остальные?". "Бубновому Королю, кому же еще?". "Я вспомнил - у меня есть срочное дело, - как можно спокойнее произнес Раджан. - Деньги можешь оставить себе. И выведи меня побыстрее на улицу". "Да, сэр, конечно, сэр, затараторил Веселый растрепа. - Спасибо, сэр. И да поможет вам наш всесильный Черный Бог".

Теперь он вел Раджана, казалось, совсем другим путем. Они прошли через несколько контор, каких-то складов, каких-то магазинов. Везде было безлюдно, тихо. Несколько раз в полутьме шарахались, пищали крысы. Одна из них, крупная, полосатая, не сдвинулась с места при их приближении, и им пришлось обойти ее. На улицу они вышли через какую-то аптеку. Прошли по лужам мимо грязного туалета, в котором сердито шумел сливной бачок, прошмыгнули мимо полусонной пожилой продавщицы и оказались на довольно оживленном перекрестке. Раджан хотел спросить Веселого растрепу, как ему попасть на ту улицу, на которой они встретились. Но того нигде не было.

"Что же мне теперь делать? - растерянно подумал Раджан, медленно шагая взад и вперед перед входом в довольно большой кинотеатр. - Логичнее всего было бы возвратиться домой. Хотя, конечно, обидно возвращаться с пустыми руками. Да, видимо, ничего не поделаешь. Придется снова идти на поклон к Спенсеру". Разноцветными яркими звездочками бежали огни анонса* Из-за них вечер казался особенно темным. Разбившись на парочки и группы, девицы и парни разных возрастов стояли перед входом, болтали, танцевали, целовались. Пару раз к нему подходили одинокие девицы, предлагали пройтись, повеселиться. Он отшучивался. И вдруг почувствовал, что кто-то крепко взял его под руку и увлекает за собой в темноту улицы. Раджан хотел было остановиться, освободить свою руку, но понял, что не в состоянии это сделать.

Искоса разглядывая своего похитителя, он обнаружил, что это была довольно миловидная мулатка, скуластенькая, с раскосыми глазами и маленьким носом, с гладко причесанными волосами, высокая - почти с него ростом. "Идите спокойно, не оборачивайтесь, - проговорила она отрывисто, словно отдавая команду. - есть важное дело. Вас ждут". "Наконец-то, - облегченно подумал Раджан. - Однако как они могли меня обнаружить через столько времени и совсем в другом месте?". Вскоре они вошли в какой-то мрачный безлюдный тупик. Слепые окна домов чернели глазницами выбитых стекол. К обочине уныло жались авто допотопных моделей. "Самые дешевенькие драндулеты конца сороковых - начала пятидесятых годов", - отметил Раджан.

"Вот мы и пришли, - скомандовала девица. - Теперь сюда". Поднявшись на несколько ступенек в подъезд, который был тускло освещен подслеповатой лампочкой. они остановились у массивной двери. Девица постучала в нее пальцем. Стук был рваный, условный. Дверь сразу же отворилась, и они оказались в небольшом холле. тут же, на примостившихся к стене грубых деревянных скамьях, дремали пять человек. Девица завела Раджана в небольшую комнату, усадила на табурет. Сама быстро скинула с себя модное зеленое пальто и осталась в одной розовой коротенькой рубашке. Привычным жестом нашарила под колченогим столом бутылку и два стакана, ловко налила в них темную жидкость. Раджан невольно залюбовался точеными ногами девушки. Она взяла стакан, придвинула к нему другой и, перехватив его взгляд, отрывисто сказала:

- Никогда не путаю дела с шалостями.

Отпила из стакана треть, добавила: "Ты, видно, слышал о Свирепом Хряке? Так вот, это мой парень. Я не думаю, чтобы ты жаждал иметь с ним дело. Никто не жаждет". Раджан молчал. Сделав глоток из стакана, он чуть не вскрикнул от неожиданности: незнакомая ему жидкость словно взорвалась где-то внутри него. В комнату бесшумно вошел мужчина. На вид ему было лет пятьдесят. Через всю его правую щеку от уха до подбородка проходил темно-багровый рубец. Он остановился у стола, мельком посмотрел на Раджана, сел на свободный табурет и, взяв в руки бутылку, отпил из нее довольно приличную порцию.

- Где товар? - отрывисто спросила девица.

- Какой товар?

- Шутить будешь в могиле! - отрезала девица. - Гонконгская посылочка с яхты "Колдун". Пятьдесят четыре кило такого славненького, беленького порошочка. Где они?

- Оставь ты в покое этого хмыря, Сержант. Ты привела не того, равнодушно сказал мужчина.

- Что ты мелешь, Шрам?! Как это не того? Все сходится.

- Все сходится, а не тот, - так же равнодушно повторил мужчина. Того я знаю.

- Что будем делать? - Сержант с ненавистью посмотрела на Раджана. Что?

- Сама знаешь, что предпишет Бубновый Король тому, кто провалит это "лежбище". - Шрам сказал это все тем же равнодушным голосом и еще отпил из бутылки. - Этого, - он кивнул на Раджана, - надо тут же кончать. Того достать - хоть из-под земли, хоть со дна той бухты, где стал на якорь "Колдун".

Сержант встала, отозвала в сторону Шрама, и они начали о чем-то совещаться. Раджан отрешенно думал о том, что попал в какую-то нелепейшую и опаснейшую историю. Где-то совсем рядом был Гринвич-Виллидж, Беатриса, знакомые. Где-то совсем рядом был закон. Рядом, но не здесь. Здесь была Сержант и был Шрам, которые, разговаривая вполголоса на непонятном ему жаргоне, то и дело зловеще поглядывали на него. Ну что ж, решил Раджан, он будет драться отчаянно и до последнего, он будет кричать и звать на помощь. А, может быть, это всего лишь глупый розыгрыш и сейчас эти люди проведут его к черному миллионеру?

- Орать бесполезно, - сообщила Сержант. - Царапаться тоже. решим все как разумные люди.

Она вновь надела пальто и положила в карман пистолет, который ей передал Шрам.

- Сам понимаешь, - равнодушно заметил он при этом, обращаясь к Раджану. - Выпустить тебя живым отсюда нам не резон. ты уйдешь, нас двоих прикончат. А нам жить тоже хочется.

Он запрокинул голову и вылил остатки жидкости из бутылки в рот.

- Пошли, - скомандовала Сержант и двинулась впереди Раджана. В затылок ему дышал Шрам. "Пойдем в обход?" - спросила Сержант, покосившись через плечо на Шрама. "Через лежбище короче, - возразил тот. - Все равно через пять минут он уже ничего никогда никому не расскажет". Они свернули влево и пошли посредине длинной комнаты с низким потолком. По обе стороны от прохода стояли дешевенькие кровати. У изголовья каждой горела слабенькая синяя лампочка. Люди, лежавшие на кроватях мужчины и женщины - находились в самых причудливых, неестественных позах. Все были в одеждах. Многие стонали, что-то бормотали, о чем-то просили. "Пришел бы сюда, как все, получил бы свой укольчик и дрых бы на здоровье, и видел бы во сне счастливые картинки, - слегка толкнув Раджана в спину, почти добродушно проговорил Шрам. - Молодец, Бубновый Король! В его бизнесе все лучше, чем у других. И дешевле. Меценат! - Шрам, казалось, сам любовался звучанием малознакомого ему слова. О благе своих же черных братьев заботится. "Хватит мертвецу сказки рассказывать", - оборвала Шрама Сержант. наконец они вышли в какой-то внутренний двор, со всех сторон плотно окруженный домами.

- Ну что ж, незнакомец, будем считать, что на этот раз тебе не повезло, - усмехнулась Сержант, загоняя патрон в дуло.

Раджан отступил в сторону и, словно нехотя, молниеносным приемом каратэ бросил трехсотфунтовую тушу Шрама на Сержанта. Одновременно с этим прозвучали один за другим два выстрела и Шрам, не издав ни звука, рухнул на землю. Сержант хрипло засмеялась, грязно выругалась: "Отсюда еще никто без нашего разрешения не уходил живым". Она вновь вскинула пистолет, но выстрелить не успела - Раджан выбил его из ее руки ногой. Девица молча метнулась к нему молнией, вцепилась в волосы, ударила коленкой в пах. Раджан поморщился от боли, резко отпихнул от себя Сержанта.

- Всем стоять на месте! - раздался насмешливый мужской голос, и в свете внезапно вспыхнувшего откуда-то сверху фонаря Раджан увидел перед собой трех мужчин.

- Ай-ай-ай, как нехорошо! При одном нажатии курка - сразу две осечки, - сиплым голосом произнес тот, что стоял в центре. Он был невысок, приземист, лыс. Снисходительно улыбаясь, он подошел к Сержанту, указательным пальцем правой руки отвел пистолет, который она успела подхватить с земли, в сторону:

- Мало того, что ты упустила связного с "Колдуна". Ты чуть было не прикончила почтенного гостя самого Бубнового Короля. Господин Раджан? Очень приятно. Вы почти у цели.

"Что же он не говорит о третьей осечке? - стараясь сдержать нервную дрожь, подумал Раджан. - Ведь она убила человека".

- Что же будет со мной, Чень? - отрывисто спросила девица.

- Скверные ошибки, Сержант. Хорошо еще, что мы связного сами обнаружили. Случай, прямо скажу, счастливый для тебя. Месяц побегаешь за фараонами в десятом районе, там будет видно. А этого, - он кивнул на неподвижно лежавшего Шрама, - в багажник и на свалку. Славно быть сиротою. Умер - нет назойливых плакальщиков, алчных наследников. И без похорон обойтись вполне можно.

Эти слова, произнесенные назидательно-участливым тоном, были обращены толи к Раджану, то ли к Сержанту, то ли к видимым только одному Ченю слушателям.

- Добро пожаловать, господин Раджан, прошу прощения, если встреча, оказанная вам в Гарлеме, на первых порах показалась не очень гостеприимной, - сиплый голосок Ченя звучал почти радушно. - Виновных мы пожурим по-отечески. А сейчас прошу, - он показал жестом на узкий проход между домами.

Чень и Раджан разместились на заднем сидении просторного "линкольна", спутники китайца прыгнули в потрепанный "понтиак" и, промчавшись несколько минут по темным, пустынным улицам, кортеж въехал в подземный гараж. Опять они шли - правда, на сей раз недолго - переходами, коридорами, небольшими спусками и подъездами. Потом их натужно потащил вверх старенький, медленный лифт и, казалось, этому подъему не будет конца. Но вот кабина бесшумно остановилась, и, выйдя из нее, они очутились в довольно просторном и светлом зале. там никого не было. однако при их появлении из боковой ниши вышли два верзилы. Один из них показал Ченю глазами на тяжелую красную портьеру, которая закрывала всю левую стену. Китаец проворно исчез за нею. Минуты через полторы он появился вновь, улыбаясь торжественно, просипел: "Господин Чарльз Хиккери Амадэо Гаргант Рольф Лайон-старший просит вас к себе!". Пройдя сквозь двойные толстые двери, спрятанные за портьерой, Раджан очутился в обширном кабинете. Ему уже довелось бывать во многих кабинетах крупных бизнесменов, президентов компаний, владельцев промышленных концернов, глав всевозможных деловых контор. Этот кабинет не отличался ничем особенным от всех, виденных им ранее: дорогая, но строгая обстановка, отсутствие всего, что могло бы отвлекать от сосредоточенности на главном - на деле. И вместе с тем - необходимый комфорт, изящество, завершенность линий. Из-за огромного письменного стола поднялся невысокий, худой чернокожий человек, быстро подошел к Раджану, который в нерешительности остановился у двери.

_ Здравствуйте, господин Раджан-младший. Я слышал, что вы добрались до нас не без приключений. Это верно? - он подвел Раджана к небольшой кожаной софе у одного из окон, сам сел в кресло, стоявшее слева. Чень подошел к книжному шкафу, занимавшему одну из стен, открыл фальшивую дверцу, за ней оказался бар с холодильником.

- Для нас, журналистов, подобные приключения - сущий клад, - заметил Раджан. Мельком взглянув на окно, он только теперь понял, что оно было фальшивым. Через него, так же, как и через другие три-четыре окна, открывался вид на залитую ярким солнечным светом реку, зеленые луга и леса за ней. Лайон-старший тоже посмотрел на окна, сказал: "В наших местах обычные окна только отвлекали бы от работы. Шум, да и запахи..." - он безнадежно махнул рукой. Подошел к столу, нажал какую-то кнопку и во всех "окнах" вспыхнула жизнерадостная панорама ночного Нью-Йорка. "Так, пожалуй, лучше?" - он выжидающе посмотрел на гостя. Раджан с интересом рассматривал па- нораму, пытаясь определить точку, с которой она могла быть сфотографирована.

- Господа, что прикажете вам налить? - Чень поглаживал бутылки, переставляя их с места на место.

- Кампари, - после некоторого раздумья сообщил Раджан.

- Мое питье, я надеюсь, вы знаете, - заметил Лайон-старший.

- Да, сэр. Манговый сок пополам с апельсиновым и три кубика льда на стакан, - отрапортовал китаец.

"Бережет себя король, - неприязненно подумал Раджан. До ста лет, наверное, мечтает править своими несчастными подданными".

- И мое, надеюсь, тоже, - послышался голос откуда-то от камина. Невольно обернувшись на этот голос, низкий и густой, Раджан обнаружил, что в кабинете находился еще один человек. Он стоял, прислонившись спиной к стене и являл собой весьма живописную фигуру* Одетый в серебристо-белую тогу, ростом он был не менее семи футов и очень широк в кости. Все лицо его и вся голова были покрыты кудрявыми черными волосами. На каждом пальце обеих рук громоздилось по массивному перстню. Камни на них были крупные, разных цветов.

- Твое, даже если бы и захотел забыть, то не смог бы: ром темный, ром светлый, две водки и "Бурбон".

- С Ченем вы уже познакомились. Однако, вряд ли вы успели узнать, что он отменный астролог и судьбу предсказать умеет, как, пожалуй, никто в нашем городе, - сказал Лайон-старший, сделав несколько мелких глотков из своего стакана. - А это Агриппа, мудрец, искусный строитель долларовых пирамид и полководец невидимых армий, воюющих за более рациональное распределение совокупного национального продукта.

Раджан был удивлен внешностью Лайона-старшего. Почему-то он ожидал встретить человека более крупного, более яркого, экстраординарного. У Лайона-старшего лицо было каким-то смазанным, все черты - мелкими, даже обычно густые волосы у негров - у него были редкими, не вьющимися. Костюм, рубашка, ботинки - все это было обыденным, средненьким, неброским. Единственным, за что мог зацепиться взгляд, были руки. Когда он вставал, они свисали, казалось, до колен. И ладони, ладони были такие, что в них можно было спрятать по зрелой папайе. Раджан слышал от Спенсера, что Лайон-старший мог одним ударом кулака убить человека. "Он и убивал, спокойно сообщил Рей Раджану. - Своей карьере на первых порах он и обязан этим невероятным кулачищам. Мозги ему пришлось пустить в ход уже потом, когда он понял, что одной силой путь наверх не проложишь. Тогда-то он и окружил себя людьми пре-лю-бопыт-ными".

- Итак, цель вашего визита, - начал Лайон-старший, глядя прямо в глаза Раджану, - цель вашего визита...

- Она, насколько я понимаю, весьма сложна. Но - при условии вашей помощи - может быть и довольно проста, - заметил Раджан, выдержав взгляд хозяина. - Для крупной индийской газеты, которую я представляю в Нью-Йорке, мне поручено написать очерк о вас.

- Ха-ха-ха! - загрохотал Агриппа. - Проста! Вы только взгляните на нашего героя с пером-мечом и с бумагой-щитом. Ха-ха-ха!

- О вашем прибытии в Нью-Йорк мы знали заранее, господин Раджан, хозяин спокойно посмотрел на Агриппу, и тот мгновенно смолк. - Полезно, знаете ли, иметь верных людей повсюду. И там, где за соблюдением закона наблюдают, и там, где налоги взимают, и там, где иностранные паспорта и визы выдают. Нам совсем не безразлично, кто прибывает в наш город. Особенно, если этот "кто" цветной.

- Нам известно, например, о чем вы пишете в "Индепендент геральд", радушно просипел Чень.

- И о том, кто бывает на вашей квартире в Гринвич Вилледж, - добавил Агриппа, сверкая белками глаз и ровными, словно натертыми мелом зубами.

- И о мисс Парсел, мисс Беатрисе Парсел, - продолжал Лайон-старший. Как видите, нам известно о вас гораздо больше, чем вам о нас. Я уж не говорю о вашем отце, господине Раджане-старшем, перед финансовым гением которого я преклоняюсь и с которым имел удовольствие встретиться однажды, три года назад - в Даккаре. "Любопытно, - подумал Раджан. - Я только намереваюсь начать сбор материалов о нем, а этот бубновый Король уже так обширно обо мне осведомлен".

- Из всего того, что я о вас знаю, - говорил Лайон-старший, - я могу сделать вывод, что имею дело с человеком весьма разумным. Итак, вы хотите написать очерк обо мне, Лайоне-старшем, которого в Гарлеме никто не зовет иначе, как Бубновый Король. Положим, "Бубновый" можно отбросить. Это слово появилось уже потом, чтобы подчеркнуть мою феноменальную удачливость.

- Удачливость, на девяносто процентов обеспеченную тем, что нам всегда удавалось вовремя заткнуть рот газетам, - Чень выпил небольшую рюмку анисовой водки.

- Из практики своего отца вы, должно быть, знаете, что внутренняя механика любого бизнеса не выносит "паблисити", оторвавшись от своего напитка, проговорил Агриппа.

- Но вы же дали согласие на встречу со мной? - недоуменно протянул Раджан.

- Дал, - возразил Лайон-старший. - Потому что знал, с кем дело имею. Так вот "Бубновый" - бог с ним. Но "Король" вот в чем штука! Не единственный в Гарлеме, но, скажем так, один из трех. А знаете ли Вы, что значит быть королем в Гарлеме?

- Прежде всего это значит, - улыбнулся Чень, - что ты обо всех должен знать все, а о тебе никто ничего знать не должен.

- Но ведь ваш бизнес не просто страшный, - Раджан с вызовом посмотрел на Лайона-старшего. - Ваш бизнес чудовищный. И об этом надо не говорить, а кричать.

- Что вы знаете о моем бизнесе, чтобы выносить о нем такое категоричное суждение? - спросил Лайон-старший спокойно. Лишь на мгновение его глаза сузились. На одно мгновение.

- Он залетел по ошибке в "ясли", а потом на "лежбище", просипел Чень.

- И что же? - впервые за все время улыбнулся Лайон-старший. - Что столь чудовищного обнаружили вы там, господин Раджан-младший?

Наступило довольно долгое молчание. - По-вашему, может, и впрямь, естественно, - с трудом подавляя гнев, дрожавшим голосом произнес Раджан, что семи-девятилетние девочки ложатся в постель с мужчинами ради ваших мерзких прибылей? Может быть, ваши "лежбища" являют собой вершину прогресса человечества, и живые трупы, которых вы пичкаете сердобольно дешевыми наркотиками, служат каким-то высшим, недоступным моему пониманию, целям человечества?

Он тяжело дышал, думал: "Сумасшедший район! Сумасшедшие люди! Сумасшедший бизнес! Лайф из шит, дэм ит!"* (* - Дерьмовая жизнь, будь она проклята (англ.)

В комнате вновь воцарилось долгое молчание...

- Мой отец, - заговорил, наконец, Лайон-старший, - был нищим, больным негром. Знаете, чем он кормил из года в год нашу многочисленную семью? Весь Манхэттен был разделен на небольшие участки, в каждом - по нескольку домов. В "своих" домах он собирал отбросы по помойкам. Эти отбросы и были нашими ужинами, обедами, завтраками, нашей обычной и праздничной едой. А умер, вообразите, от радости. Мне посчастливилось в свое время получить стипендию в Колумбийском университете, и вот на домашней вечеринке по поводу завершения моей учебы он встал, чтобы сказать свое родительское слово. И упал бездыханный. А сказать ему было чего. "Грех белого, говаривал он, белый. Грех черного - черный. Проступок белого - шалость, проступок черного - деяние адово". А что, разве не так? В Гарлеме все страшнее, грязнее, ужаснее, чем в любом белом районе. Что, там нет детской проституции или торговли наркотиками?

- Есть. Все есть. Только там этим бизнесом занимаются белые, а потому он и выглядит благопристойно, - просипел Чень.

- А скольким людям мы не даем умереть с голоду? - спросил Агриппа. И кто сказал, что у проститутки менее почетный заработок, чем у сенатора? Он посылает молодежь за моря и океаны - сражаться и умирать, а она... она дарит каждого желающего и кредитоспособного любовью и лаской.

- Господин Лайон-старший обеспечивает работой, - Чень посмотрел в папку, которую он достал из скрытого стенного шкафа, - восемнадцать тысяч семьсот тридцать два человека. - Это же целая армия! - изумился Раджан.

- А он и есть полководец, - подтвердил Агриппа. - Главнокомандующий, король!

- Дома любви, игорные центры, тотализатор, сеть "распыления порошочков", "синдикаты" экспроприаторов"... Всего не перечислишь, задумчиво проговорил Лайон-старший. И, словно спохватившись, зловещим тоном, от которого Раджан вздрогнул, заметил:

- Это, и вообще все, что вы слышали от нас, - он показал пальцем на Ченя, Агриппу, прикоснулся ладонью к своей груди, - не подлежит огласке. Ведь так?

"Благотворители своих черных братьев и сестер, их отцов и матерей, их детей и внуков, - с горечью думал Раджан. - Пожалуй, с неменьшим основанием можно назвать сердечным благодетелем того, кто вышибает ящик из-под ног приговоренного к повешению". Он вспомнил, как Рей Спенсер рассказал ему о рядовом деле Лайона-старшего, об обычной афере, каких много. Бубновому Королю стало известно, что крупный американский Фонд выделил один миллион долларов для оказания помощи беднякам Гарлема. Из своих людей он сколотил инициативный комитет. Для встречи с этим комитетом прибыл респектабельный джентльмен, полномочный представитель Фонда. Он сообщил членам комитета, что желательно было бы составить списки десяти тысяч самых отчаянно нуждающихся хронических безработных. Такие списки с адресами и с указанием количества иждивенцев были составлены за сорок восемь часов. Представитель Фонда приехал еще раз, чтобы окончательно обсудить и утвердить списки. На этот раз его принимал сам Лайон-старший. В итоге миллион был поделен следующим образом: представитель Фонда получил пятьдесят тысяч, члены комитета - пятьдесят тысяч, Бубновый Король - девятьсот тысяч долларов. Слухи об этой афере просочились в прессу. Однако из десяти тысяч, включенных в списки и якобы расписавшихся в получении своих ста долларов, не нашлось ни одного, кто отважился бы выступить против Бубнового Короля и его банды. "Странная штука человеческая психология, - завершил свой рассказ Спенсер. - Среди безработных довольно высок процент самоубийств. Во всяком случае, он во много раз выше, чем у тех. кто имеет работу. Конечно, те, кто еще не доведен до грани отчаяния, хотят жить. Как говорится, человек умирает тогда, когда в нем умирает надежда перейти, переползти черную полосу невезения, неудач, проигрыша.

- Гарлем - вечно кровоточащая язва, - продолжал меж тем Лайон-старший. - Зачем же обнажать язвы? Ведь этим не вылечишь их, а многим не таким уж плохим людям сделаешь плохо. Предположим, в результате какого-нибудь несчастного случая не станет меня, Агриппы, Ченя, других. И что же? На наше место, ни секунды не медля, придут Джеймс, Ральф, Фредди... А вы думаете, мы самые худшие, самые жадные, самые безжалостные? Не-е-ет! Чень закончил университет в Бонне, Агриппа - в Англии, я - два - здесь, в Нью-Йорке. А, как известно, образование даже дьявола красит,. душу убийцы мягчит. Слышали ли вы что-нибудь о "Хромом кардинале"? Этот невежда за десять утаенных центов своих людей в бессрочную командировку ко всем архангелам без долгих сомнений отправляет.

- А девочки в его домах без выходных и без игрушек, просипел Чень.

- "Лежбища" дороже, и "порошочки" разбавлены.

- Да что говорить, - махнул рукой Лайон-старший. - "Хромой кардинал" и справедливость не знакомы друг с другом.

Он посмотрел на свои ручные часы, улыбнулся:

- В это время мы обычно ужинаем, господин Раджан. Здесь недалеко есть великолепный мексиканский ресторанчик. Хозяин, оркестр, девочки - все свои люди. Можем и перекусить, и повеселиться на славу. Как вы на это смотрите?

- Спасибо, я вовсе не голоден, - поспешно солгал Раджан. - Кроме того, мне уже нужно спешить.

- В такой компании у него, конечно, нет аппетита, ехидно заметил Агриппа.

- Прежде, чем вы уйдете, господин Раджан, я хотел бы сказать вам несколько слов. - Чень подошел к Раджану почти вплотную. Скрестив руки на груди, он закрыл глаза. Лицо его сделалось бледным, словно из него ушла вся кровь - до последней капли. - Будучи индийцем, вы, несомненно, имеете свой гороскоп. Ваши астрологи многоопытны и проницательны. Но и у меня на родине искусство общения со звездами древнее и почитаемое. И, хотя я мог бы многое рассказать вам о вас и о вашем прошлом, а многое и предсказать, ограничусь лишь одним замечанием, которое, может быть, вам пригодится. напрасно вы приехали сюда в поисках счастья. Ваша счастливая звезда далеко, очень далеко отсюда. И помните, из бури спасенным выходит лишь сильный и честный.

- Не принимайте к сердцу астрологические экспромты Ченя, - сухо произнес Лайон-старший. - Как у всех звездочетов, у него склонность к преувеличениям. если я вам понадоблюсь когда-нибудь, только не для интервью, - он криво усмехнулся, позвоните по телефону, записанному вот на этой карточке. А теперь прощайте. Вас доставят к тому месту, где вы бросили свою "мазду", за пять минут. Будете писать отцу, передайте от меня искренний привет.

- Я хотел бы получить от вас, господин Лайон-старший, правдивый и откровенный ответ на один деликатный вопрос и, если можно, без свидетелей, - сказал, поднимаясь, Раджан.

- Говорите смело, господин Раджан-младший. И если ваш вопрос касается лишь меня, вы получите тот ответ, который хотите. Что же касается свидетелей, то их здесь нет. Чень, Агриппа и я - одно существо, имеющее три раздельных оболочки черную, красную и желтую.

- В последнее время, - начал после минутного раздумья Раджан, - мне довелось слышать дважды, нет - трижды - о заговоре против Кеннеди. Известно ли вам что-нибудь об этом?

- Что есть такие разговоры, я знаю, - уклончиво ответил Бубновый Король.

- Насколько они основательны?

- Дыма без огня не бывает, я так полагаю.

- Где, по вашему мнению, очаг огня?

- Очаги, - уточнил Бубновый Король. - Техас, Иллинойс, Калифорния.

- Кто отец заговора?

- Господин Раджан-младший, я и так сказал вам гораздо больше, чем мог.

Когда Раджан ушел, в кабинете Лайона-старшего сразу же вспыхнула словесная дуэль.

Агриппа: Ты чуть не завалил все дело, Чень.

Чень: Почему я?

Агриппа: Потому, что вся операция была поручена тебе?

Чень: Но его перехватили твои подонки!

Агриппа: Если бы те, кому было поручено его встретить, были точны, никто бы не перехватил.

Чень: Они опоздали на несколько секунд. А твоя идиотка Сержант чуть было его не шлепнула.

Агриппа: В нашем деле секунда решает все. Что же касается Сержанта, то откуда ей было знать, что он идет на встречу с Королем? Она - молодец, действовала точно по инструкции.

Чень: Хотел бы я на тебя посмотреть, если бы она осуществила свое намерение!

Агриппа: Ты угрожаешь мне, желтый скунс? Ты смеешь угрожать мне?

Чень: Именно тебе, краснолицая гиена! Именно тебе! Ты же знаешь, что было бы, если бы я не успел остановить Шрама и эту твою "гремучку".

Лайон-старший: Господа! Стоит ли так нервничать? Все на сей раз обошлось. Все обошлось благополучно.

Он замолчал, и Чень и Агриппа, придвинувшиеся во время перепалки почти вплотную друг к другу, разошлись в разные углы кабинета.

Все трое знали: Бубновый Король сохраняет спокойствие лишь внешне. На самом же деле он взбешен и не без основания. не сработал механизм, который налаживался долгими годами. Мелкий, казалось бы, промах, мог обернуться самыми неожиданными и печальными последствиями. Раджан-старший был не на шутку встревожен отъездом сына в Нью-Йорк. Он знал про роман сына с Беатрисой, но не верил в возможность прочного брака между ними. Идею о том, чтобы Раджан-младший написал очерк о черном миллионере, подкинул Маяку главный репортер "Индепендент геральд", верный человек Раджана-старшего. Рей Спенсер "случайно" близко познакомился с Раджаном и "случайно" вывел его на Бубнового Короля. Отец преследовал двоякую цель: через Лайона-старшего и его людей приоткрыть сыну глаза на положение небелых изнутри, в самом Гарлеме; а главное - обеспечить ему надежную и заботливую охрану. С каждым днем, с каждым годом его все неотступнее преследовала мысль о том, чтобы его финансовое царство не осталось без наследника. Чтобы жизнь, вся его жизнь не прошла впустую. Он даже подумывал о том, чтобы обсудить судьбу Раджана-младшего и Беатрисы Парсел с Джерри Парселом. От мысли этой он отказался по многим соображениям, главным из которых было то, что Парсел никогда не согласится на брак своей дочери с цветным, каким бы богачом он ни был. В этом Раджан-старший был убежден абсолютно. Будучи оголтелым националистом, он и сам был ярым противником этого брака, - мало, что ли, состоятельных красавиц на выданьи в благословенной богами Индии?

Лайон-старший оказывал услугу Раджану-старшему отнюдь не бескорыстно. Тот обещал Бубновому Королю один из своих маршрутов доставки наркотиков из "Золотого Треугольника" в Штаты. Маршрута надежного, отлаженного. И такую богатейшую алмазную жилу он чуть было не потерял из-за небрежности каких-то людишек, имени которых он никогда не слышал и о самом существовании которых не знал.

- За жизнь и благополучие Раджана-младшего ты, мой любезный Чень, отвечаешь своей мудрой головой, - Лайон-старший подошел к китайцу, положил руку на его плечо. Чень прикрыл глаза, поклонился. Агриппа оскалился в улыбке. Оба знали, что предвещал собой ласковый голос Короля.

- Те трое, что были выделены на встречу Раджана-младшего, должны быть выведены из игры до наступления утра.

Чень хотел что-то возразить, но Король, чуть повысив голос, не дал ему этого сделать:

- Ты сам знаешь,что это закон и, что как всякий закон, он справедлив. А эту девку, - повернулся он к Агриппе, - эту девку...

- Сержанта? - тихо сказал Агриппа.

- Да, - ласково подтвердил Лайон-старший, - завтра же продать на месяц в бардак "Хромого кардинала". кто теряет нюх и чутье, тот не представляет никакой ценности, не так ли?

Бубновый Король с выразительной улыбкой разглядывал Ченя и Агриппу. А мысленно повторял самый конец своего разговора с Раджаном. Ишь, до чего этот индиец докапывается - кто стоит за заговором против Кеннеди.

О своем походе в Гарлем, о всех приключениях и встречах там Раджан рассказал Беатрисе после того как уехали Картеневы. При Викторе и Ане его сдерживало такое чувство, словно ему было в высшей степени неловко, скорее - бесконечно стыдно за все, виденное там, перед русскими. "Но почему? - силился понять он. - Ведь эта страна такая же чужая для меня, как и для них. Я вовсе не в ответе за то, что здесь творится". Тем не менее, при них он лишь вскользь заметил, что побывал в Гарлеме, что очень устал, что все там было примерно так, как он себе это представлял по рассказам очевидцев и журнальным статьям.

- Если бы ты только видела эту малютку Мишель, когда она деловито приглашала меня в постель! - говорил он Беатрисе тусклым, каким-то осевшим голосом. И непрерывно подливал себе черный дарджилинский чай. - Она принимает в среднем десять клиентов каждый день. Это сказал мне Веселый Растрепа. Десять взрослых мужчин. А богом проклятая троица - Лайон-старший, Чень и Агриппа - смеют утверждать, что они спасители тысяч и тысяч подобных ей, ибо не дают умереть им с голоду.

Раджан вставал, быстро ходил по комнате взад и вперед. Садился на место и, словно обращаясь к видимой одному ему аудитории, говорил: "Что же делать? Как спасти всех этих несчастных? Добрые боги, как вы можете допустить такое? Неужели земля не разверзнется под ногами тех, кто богатеет на людском горе, жиреет на несчастных детях?"

Беатриса слушала рассказ Раджана внимательно, хладнокровно. Что он мог нового рассказать ей о Гарлеме? Что можно было поделать со всей болью человеческой, которая скопилась на этом жутком черном полюсе?

- Чем терпеть, чем допускать такое, не лучше ли разом взорвать всю эту цивилизацию к чертовой матери! - воскликнул Раджан с ненавистью. Беатриса вздрогнула, она впервые видела его таким. "Раджан, любимый, успокойся", - говорила она, обнимая его.

Тихо, словно шепотом, зашелестел телефон. Беатриса нехотя сняла трубку: "Кто бы это еще мог быть? Уже далеко за полночь".

- Алло, мисс Парсел? Здесь Дик Маркетти. Переключаю вас на мистера Парсела.

Без всякого щелчка или каких-либо других посторонних шумов она тут же услышала голос отца:

- Я не разбудил тебя, девочка моя? Завтра мы будем в Нью-Йорке. Я хотел бы, чтобы ты приехала к нам на ленч.

- Хорошо, папочка, мы будем ровно в двенадцать тридцать у тебя в Манхэттене.

- Во имя Христа, будет лучше, если ты приедешь одна.

- О'кей, - недовольно произнесла Беатриса. "Не часто папа в разговоре со мной обращается ко Всевышнему", - подумала она. Вспомнила свой разговор два дня назад в редакции с Тэдди Ластом. "Пользуясь правом старого знакомого, - произнес скороговоркой Тэдди, - хочу предупредить тебя о том, что многие не одобряют твоей затянувшейся связи с этим черномазым". "Многие?" - зло переспросила Беатриса. "О'кей, не многие, а все". "Похоже, наши герои собираются линчевать иностранного журналиста, официально аккредитованного в этой стране?" ядовито усмехнулась она. "Что он иностранный журналист - это мало кого волнует, о'кей? Несчастные случаи приключаются внезапно и с премьер-министрами и даже с принцами крови". "Никак ты угрожаешь, Тэдди?" "По-дружески предупреждаю. В этом сложном и запутанном мире не все дозволено даже богам! Впрочем, улыбнулся Тэдди, впрочем, дочери Джерри Парсела все простится. Любая блажь - если она, конечно, временная, о'кей? И чем временнее, тем лучше". Газетная хроника

"Сегодня на одной из улиц Гарлема были обнаружены три трупа, два женских и один мужской. По данным редакции, мужской труп принадлежит Шраму, одному из людей Бубнового Короля. Женские трупы не опознаны".

Глава шестнадцатая ВСТРЕЧИ

С октября по март в Дели стоит зима. Средняя температура воздуха семнадцать-двадцать градусов тепла по Цельсию. В эти полгода советское посольство работает с восьми до трех. Идут нескончаемым потоком посетители. За визами - транзитными, туристскими, более длительными: для поездки к родственникам, на кинофестиваль, на стажировку, на учебу в университет.

У девушки-секретаря консульского отдела есть ответы на все вопросы: "Заполните анкету в трех экземплярах... Приложите шесть фотокарточек... Международный медицинский сертификат с отметками о прививках холеры и оспы... Туристская путевка приобретается в "Интуристе"... Коммерческими сделками занимается торгпредство... Преподавание русского языка ведется в культурном отделе..."

Не может секретарь ответить лишь вот этому изможденному человеку, который, дождавшись, когда уйдут все посетители, неслышно подходит к ее окошку, почти безнадежно, тихим голосом говорит: "Семья - десять человек. Голодаем второй год. Нет работы. Вы слышали когда-нибудь, как плачут маленькие дети от голода? Нет, спасибо, милостыня мне не нужна. Хочу с семьей в Советский Союз. Навсегда. Помогите..."

Идут сотни людей. Коммерсанты и журналисты. Политики и "святые". Рабочие и писатели. Промышленники и монахи. Коммунисты и фашисты. Бескорыстные идеалисты и замаскированные шпионы. С требованиями и предложениями. Просьбами и советами. Хулой и поздравлениями. Планами спасения человечества и мелкими провокациями.

Ежедневная почта на час-два заполняет вестибюль первого этажа. газеты и журналы - со всех концов Индии, всего мира поступают грузовиками. Письма - мешками. Телеграммы - пачками. К восьми утра "кормушка" забита битком. Советники, секретари, атташе, стажеры опорожняют свои ящики с поступившей корреспонденцией. Расходятся по кабинетам. Склоняются над столами. Отвечают на "входящие". Составляют "исходящие". Слушают телефонные вызовы. Звонят сами. Пишут справки. очерки. Статьи. Отчеты. Заключения. Предложения. Аннотируют. Анализируют. Принимают посетителей. На самых разных уровнях. Сотни посетителей. Ездят в министерства и ведомства. В командировки. Ближние. И дальние. В сотни мест.

Работают. Работают. Работают. До седьмого пота.

И посольство.

И торгпредство.

И аппарат экономического советника.

И военный атташе.

И информационный отдел.

И культурный.

И корреспонденты газет.

И радио.

И миссия Красного креста и полумесяца.

И аэрофлот...

А еще - советские специалисты на десятках строек. Преподаватели в университетах. Колледжах. Аспиранты. Студенты. Генеральные консульства в Калькутте, Бомбее, Мадрасе с их аппаратами. Представительства Морфлота. Подвижные станции по ремонту многих тысяч советских сельскохозяйственных машин...

Картенев разбирал полученную только что почту, когда Семен Гаврилович Раздеев пригласил его к себе. Не как обычно через дежурного. Не по телефону. Спустился на первый этаж, заглянул в дверь: "Приветствую, Виктор Андреевич! Не зайдешь ко мне на минутку?"

Поначалу разговор шел пустой. "Светский", - мысленно охарактеризовал его Виктор. Как климат? Не нужна ли в чем помощь? Что пишет жена? "Дело бы Раздеев говорил скорее... Некогда мне!.."

- Ты Раттака как, хорошо знаешь? - спросил наконец Раз- деев Виктора.

- Из "Хир энд дер"?

- Ну да...

- Знаю. Постольку-поскольку. А что?

- Статейку его последнюю читал о рабском труде в Бхилаи?

- Читал.

- Ну, и что ты думаешь по этому поводу?

- Что я думаю! Очередное злобное вранье. Вот что я думаю.

- Я не о том, - Раздеев досадливо поморщился. - Делать что думаешь? Ты же, как-никак, пресс-атташе Советского посольства в Дели. Посол рвет и мечет. Скоро прилетит правительственная делегация, а тут - такой пассаж! По Бенедиктову выстрел, в упор. Думаю, не сегодня-завтра он призовет нас с тобой пред свои светлые очи. "Доложите, друзья мои, что вы предприняли для пресечения клеветы?" И что мы доложим его превосходительству?

- Не знаю, - помолчав, ответил Виктор.

- А все-таки?

- Не дашь же Раттаку в морду при всем честном народе? пробормотал он. - А стоило бы...

- И стоило бы, да не дашь - это верно, - Раздеев засмеялся. Деланно. - А ты не думал о публикации опровержения?

- Вступать нам на страницах печати в полемику с этой желтой газетенкой?

- Зачем "в полемику"? И почему "нам"? И кто сказал: "на страницах печати"?

- А тогда как же?

Семен Гаврилович закурил, прошелся по комнате:

- Надо встретиться с Раттаком и убедить его опубликовать опровержение в его же "Хир энд дер". И от имени его же собственного корреспондента, Раздеев победно стукнул кулаком по столу, словно на нем уже лежал свеженький номер газеты с опровержением.

Виктор покачал головой.

- Никогда Раттак не пойдет на это!

- Почему?

- Хотя бы потому, что он потребует, чтобы ему дали возможность ознакомиться со стенограммой выступления посла на совещании в Бхилаи. Но ведь стенограммы-то никто не вел...

- Да, посол выступал экспромтом, - согласился Раздеев.

- И еще вот что, - продолжал Виктор. - Раттак станет вымогать деньги за публикацию опровержения - в любом случае. И деньги немалые. Так?

Раздеев помолчал. Щелкнул пальцами, видимо придя к какому-то решению:

- Э, ладно! Где наша не пропадала... Встречайся с Раттаком, да побыстрее. Скажем, Завтра. Потолкуй с ним. Тогда и решим, что делать. А то занимаемся гаданием на кофейной гуще. действуй!

Виктор пригласил Раттака на ленч. Пригласил и Раджана. С ним он будет чувствовать себя увереннее во время встречи с владельцем "Хир энд дер".

К часу дня шоколадного цвета "крайслер" Раттака уже запарковался на внешней стоянке у советского посольства. Раджан, которого Раттак прихватил по пути, шел впереди. Раттак, озираясь по сторонам, не спеша следовал за ним. Еще бы! Чрезвычайный и полномочный представитель самой "правдивой" газеты Индии, "непримиримой воительницы за справедливость" - в сердце русского сеттльмента в Дел. Аккуратные двухэтажные дома. Веселые цветники. Подстриженные деревца и кусты. На бетонны х дорожках - ни окурка, ни клочка бумаги. Теннисные корты. Волейбольные площадки. Гигант-бассейн. Фонтаны. Фонтаны. Просторный кинотеатр. Магазинчики. Похоже, что эти "россы" решили обосноваться здесь капитально.

Квартира Картенева находилась на втором этаже. Едва Раджан нажал кнопку звонка, как дверь с мягким звоном сигнального колокольчика отворилась. На площадке стоял хозяин в цветастом переднике, надетом поверх светлого костюма.

- Здравствуйте, господа. Руки не подаю - измазался в майонезе! Виктор отошел в сторону, пропуская гостей, и добавил: - Со столовой не успел договориться, сам сэндвичи сооружаю!..

- Хор-рошо быть холостяком! - Раттак быстро прошел в гостиную, из нее - в спальню, вернулся в гостиную. Широко раскинул в стороны руки. Хорошо! - повторил он: - Пусть ненадолго, но - сам себе хозяин! Хорошо!

- Значит, план прежний: выпить - и в "Ройял". Возражений нет? Тогда что будете пить, господа? - Виктор уже доставал из бара бутылки, рюмки. Раджан отправился на кухню за соками и содовой. Раттак молчал, подозрительно рассматривая новенький магнитофон. Наконец, все трое уселись в кресла, закурили. Виктор взялся за горлышко пузатой матовой бутылки:

- "Наполеон"?

- Славный коньяк! - одобрительно прогудел Раттак.

- Императорский, - слабо улыбнулся Раджан. Однажды у Виктора он имел неосторожность выпить почти полбутылки этой огненной жидкости - потом целый день провалялся в постели.

- За что выпьем, господин Раттак?- спросил Виктор.

- По мне, самый лучший тост - никакого тоста!

Раттак громко захохотал, обнажив крупные желтые зубы заядлого курильщика.

"Боится, что я предложу обычный тост "агентов Москвы": "За мир и дружбу", - подумал Виктор. Вслух предложил:

- За объективных и честных газетчиков!

Раттак вежливо хихикнул. Залпом выпил. Сам себе налил. Снова выпил залпом. Раджан тянул по капле.

"Психологию национальную учитывает, козел! - весело подумал Виктор. Небось, с западниками цедит тот же коньячишко по унции в час. А с русским фужерами. По монастырю и служба. Ну-ну, Раттак, валяй. Ловчи дальше". Спросил:

- А теперь за что?

- За большевиков! - Раттак опять громко захохотал.

Виктор молчал.

- Ведь им принадлежит пальма первенства во всем, - продолжал Раттак. - Они запустили спутник. Они разгромили Гитлера. Они совершили революцию. Они же сотворили и хаос. Американцы - "Эмпайр стейт билдинг". Англичане - железную дорогу. Ной - ковчег. Большевики - хаос. Ха-ха-ха!..

- Что верно, то верно, - отвечал со злой веселостью Виктор. - Была и революция. И победа была. И спутники. А вот Великий хаос двадцать девятого-тридцать третьего годов и многие ему подобные - это уже из другой оперы - из классической западной оперы, в которой участвуют сотни миллионов голодных статистов! Выпьем за то, чтобы никогда процветание одиночек не строилось на несчастьи целых народов.

Лохматый каламбурист поморщился.Но выпил.

- Вы читали сегодняшний номер "Индепендент геральд"? спросил Раттака Виктор.

- Не люблю читать издания, которые дышат на ладан. Извините, но это так, Раджан-джи. Эта газета умрет вместе с Маяком. А он далеко уже не мальчик. К тому же страдает комплексом неполноценности. "Неполноценный, видите ли, - социализм в Индии строим..."

- Маяк - один из немногих, кто действительно стоит за социалистические преобразования в индийском обществе, - неожиданно резко возразил Раджан.

На мгновенье Раттак опешил. От Раджана он, видимо, такого не ожидал. Затем выкрикнул:

- Демагог он, твой Маяк! Демагог вы-сше-го ка-ли-бра!

- А Неру? Разве не то же говорит ваш премьер-министр? осторожно спросил Виктор.

- Ну, Неру - это еще далеко не Индия! - огрызнулся раттак.

"Это уж точно, - подумал Виктор. - По Раттаку, Индия это монополии, концерны, тресты, банки. И земельные магнаты. И твердый курс на Запад. Во всем. До конца. Для таких Киплинг безнадежно устарел. Восток, переиначенный на их манер, должен во что бы то ни стало сойтись с их Западом!.. А выпил господин Раттак уже прилично. Даже белки глаз покраснели. Пожалуй, самое время ошарашить его вежливым вопросиком".

- Неужели вы действительно верите в призыв к "рабскому труду"? Виктор отпил глоток, поставил рюмку на стол.

- Какой "рабский труд"? - Раттак недоуменно смотрел Виктору прямо в глаза.

- Ну, тот, к которому якобы так настойчиво призывал советский посол Бенедиктов, - вступил в игру Раджан.

- Ах, вот что! - Раттак широко заулыбался. - Во-первых, я полагал, мы собрались, чтобы побеседовать о девочках...

Он встал, подошел к стене, долго рассматривал репродукцию с герасимовского полотна "В бане", бормоча что-то одобрительно себе под нос. Потом вдруг выключил магнитофон - даже выдернул штепсель из розетки.

- Во-вторых, - усаживаясь в кресло, проговорил он, - если призыва якобы не было, то почему бы в любой газете, хотя бы и в "Индепендент геральд", не поместить опровержение?

- От имени посольства? - спросил Виктор, разглядывая на свет напиток в своей рюмке.

- Разумеется. В таком случае "Хир энд дер" от дальнейших выступлений по этому поводу воздержалась бы.

- Не слишком ли это... - вспылив, Виктор никак не мог подобрать нужное слово. - Не слишком ли это несолидно для посольства великой державы?

- Ха! Как вы сказали? "Несолидно"?! Ха-ха! Со мной судятся монархи и премьеры, уважаемый господин пресс-атташе!

- Господин Раттак, - примирительно заметил Раджан, - а если спуститься на землю?

- Я на земле. Я очень даже на земле, любезный Раджан-джи, добродушно усмехнулся Раттак. И повернулся к Виктору: - Ну, а вы, чего бы вы, собственно, хотели?

- Я бы хотел, уважаемый господин Раттак... мне казалось, что если бы вы сами опубликовали в своей газете опровержение...

- Никогда! ни за что на свете! - решительно воскликнул Раттак. - Даже если бы вы предложили мне тысячу, десять, сто тысяч рупий. Слышите? - И вид у него был такой, словно Виктор уже протянул ему чек на эту сумму, а он не желает этот чек даже видеть. - Я потеряю доверие читателей. Доброе имя, которое мои предки и я создавали с таким трудом. Нет и нет!

"Пустой номер. С самого начала было ясно, - тоскливо думал Виктор. Еще хорошо, если только этим дело и кончится. Ведь от него чего хочешь можно ждать. Возьмет и тиснет у себя в газете фельетон о нашей сегодняшней встрече..."

"Ничего у Виктора не выйдет, - отметил про себя Раджан. - Раттак получил за заметку доллары. Сполна. Конечно, очень соблазнительно получить и за публикацию заметки и за опровержение на нее. Но даже и для такой свиньи, как он, это чересчур грязно".

- И последнее, - сказал Раттак. - Уж очень несимпатичен мне этот ваш Бенедиктов. Занес меня в какие-то свои черные списки. На ваши приемы не приглашают. На пресс-конференции тем более...

- Ну, это дело поправимое, - сказал Виктор.

Раттак, разливая коньяк по рюмкам, в ответ улыбнулся, словно хотел сказать: "Что ж, вот тогда и поговорим"...

- Выпьем за мужское братство, - произнес он возвышенно и прочувствованно.

Через полчаса Картенев, Раджан и Раттак сели в шоколадный "крайслер" и помчались в ресторан. Раттак был заметно навеселе, но руль держал твердо. В "Ройяле" стоял прохладный полумрак. Пока они осматривались, к ним рысцою направился владелец ресторана, румяный француз с фатоватыми усиками.

- Парле ву франсэ, месье? - спросил он с дежурной улыбочкой. И, не дожидаясь ответа, не переставая тараторить, проводил их в открытый бельэтаж, где Виктором был зарезервирован столик.

заказывали, пользуясь большим, в полгазетной полосы, и объемным, в двадцать пять страниц, меню. Закурили. Шторы наглухо задернуты. Высоко на стенах - старинные фонари, в которых тускло горят свечи. Стены облицованы черным деревом. Столики причудливых форм. В центре нижнего этажа невысокая эстрада. На ней четыре джазиста. Перед эстрадой на крохотном пятачке, свободном от столиков, четыре пары, плотно обнявшись, щека к щеке, то замирают,то едва двигаются. Блюз. Но вот зачастил твист. И - как по команде - пары задергались, завихлялись. Время от времени гитарист подходит к микрофону и приятным, слабеньким тенорком тянет:

"Этот парень сам меня покинул,

А того парня бросила я.

Этот парень из груди моей сердце вынул,

У того парня сердце вынула я.

А зачем мне сердце того парня?

Этот парень - вернись, вернись!"

Не обращая внимания на заунывный мотив, Виктор, Раттак и Раджан начали свою трапезу, перемежая ее шутками, анекдотами, пикировкой...

"А зачем мне сердце того парня?

Этот парень - вернись, вернись!"

Когда уже пили кофе и официант принес на большой деревянной тарелке с множеством отсеков зубочистки, цукаты, цитварное семя и сахар в кристаллах, к их столу подошел мужчина. Среднего роста. Лет пятидесяти. В опрятной скромной одежде. Словом, внешне - рядовой индиец, каких миллионы. Его сопровождали растекшийся в одну сплошную улыбку хозяин-француз и шесть высоких молчаливых юношей в одинаковых одеждах. Вскочил со своего места Раттак. Медленно поднялся Раджан. Встал, ничего не понимая, и Виктор. Мужчина сел на свободный стул, едва заметным движением правой руки отпустил шедших за ним людей, сказал:

- Садитесь, господа.

Помолчал, внимательно разглядывая каждого, кто сидел за столом. Особенно долго смотрел на Раджана. Тягостно было это, но все молчали. Наконец мужчина проговорил:

- Прошу простить за вторжение. Но если сын не ищет отца, то... Да, ответил он на немой вопрос во взгляде Виктора, я - Раджан-старший, отец Раджана. А вы - американец? Русский?! А, разумеется, господин Виктор Картенев? Любопытно. Приятно и лю-бо-пыт-но.

- Я... - Раттак снова вскочил на ноги. Но Раджан-старший прервал его:

- Вас, мистер Раттак, я не задерживаю.

Раджан сидел неподвижно, опустив голову, глядел на стол. Он любил отца. Если бы отец тогда не так грубо, не так жестоко повел последний их разговор, еще не известно, как бы все повернулось. За многие годы одиночества Раджан, бывало, и раскаивался, и плакал ночами, - так ему не хватало отцовского слова, отцовского взгляда, отцовского совета и участия. Эта случайная встреча... Ее послали ему добрые боги. Ведь имеет, имеет же он право хоть раз в пять лет видеть своего отца видеть без того, чтобы страдало его самолюбие, без того, чтобы унижаться и просить этого у судьбы!.. Добрые боги!.. Бедный Раджан никогда не узнает, что эту встречу сообщив о ее времени и месте и получив приличное за это вознаграждение, устроил Раттак.

- О, добрые боги! О, еще более добрые люди!..

Раджан-старший едва кивнул головой, и через несколько секунд на столе появился большой фарфоровый чайник и три пиалы. Налив в пиалы светло-коричневой жидкости, он сказал:

- Коньяк. Каждый закон вызывает к жизни антизакон. Выпьем за детей. Слишком горькую чашу заставляют они порой пить родителей. Осушив пиалу, он запил коньяк содовой.

Молча смотрел на Раджана. Потом сказал:

- Ты похудел, сын мой...

- Ты выглядишь отлично, отец...

- Не передумал? Девушка ждет.

- Не могу я, отец...

- А-а! - Раджан-старший в сердцах махнул рукой, налил себе полную пиалу, выпил ее до дна. - Для кого же я коплю все эти миллионы? Для чего? Стены заводов и банков купюрами оклеивать?

Он сидел с закрытыми глазами. Молчал Раджан. Молчал Виктор.

- Господин Картенев, - будто очнувшись от забытья, спросил Раджан-старший. - Как мой сын вел себя в Москве?

- Хорошо, - коротко ответил Виктор. - Мы подружились с ним.

- Раджан, мальчик мой, уж не стал ли ты за это время коммунистом?

- Нет, отец. не стал. ни в какой партии я не состою... Почему ты об этом спрашиваешь?

- Читал не так давно серию твоих статей о Бхилаи. Слишком много сладких слов в адрес русских.

- Разве несправедливо?

- Очень даже справедливо. - Раджан-старший снова обратился к Виктору. - Я русских уважаю. За их щедрость. Строят нам завод в Бхилаи, какого у самих нет. А вы знаете, господин Картенев, где этот завод через десять лет будет?

- Нет, не знаю. Где же?

- Вот где! - Раджан-старший показал боковой карман своего сюртука. Похлопал по карману рукой.

- Почему же, отец? Ведь Бхилаи в государственном секторе!

- В том-то и дело! - усмехнулся Раджан-старший. - Бхилаи не выдержит конкуренции. И в конце концов пойдет с молотка.

- Вы действительно так думаете? - спросил Виктор.

- Поживем - увидим, - снисходительно сказал Раджан-старший. Еще один долгий взгляд на сына - не простившись, он встал, и слегка пошатываясь, направился к выходу. Шесть техохранителей тотчас окружили его, так и шли со своим шефом в центре - до самого автомобиля.

- Отец живет в мире старых представлений, - с горечью сказал Раджан после долгого молчания. - Как в лабиринт, из которого не может найти выход. не может и не хочет.

- Ты о чем?

- О моей невесте, о свадьбе. О чем же еще?

- А вот в своих планах относительно Бхилаи он - футуролог. Убежденный. Но, надеюсь, он ошибается...

Раджан рассеянно кивнул головой, и было непонятно, согласен он с Картеневым или нет. Через минуту медленно промолвил:

- Он мечтает о тотальной денационализации. Но для этого нужен совсем другой состав парламента, хотя бы Лок Сабхи нижней палаты.

Вернувшись домой, Виктор лег спать. Когда он очнулся, на улице было темно. Будильник показывал восемь часов. Виктор подсел к письменному столику, достал красную кожаную папку, стал писать во вставленном в нее большом блокноте.

"Из дневника Виктора Картенева

"В Старом городе я был всего три раза, из них дважды вечером. Впечатление довольно сумбурное. Паутина узких улиц. Своеобразные, восточного типа дома. Похоже на старую Бухару или Самарканд.

Бесподобные, пестрые, гудящие людским говором и жужжанием мух, базары: фруктово-овощной, рыбный, мясной, барахолка. Всевозможные барахолки. Ни дать, ни взять, как в "Багдадском воре" - базар в Басре.

И, сколько хватает глаз - тянутся лавочки, лавочки, магазины, магазинчики. Просто диву даешься, кто и что в них покупает? Такое впечатление, что кроме продавцов туда никто и не заглядывает.

А запахи! Боже мой, какими только запахами не напоена индийская улица! Я обожаю этот уникальный букет и готов часами вдыхать его ароматы, пытаясь угадать ингредиенты. Правда, есть два Запаха Запахов, которые не нужно отгадывать, которые всегда и везде с тобой в Индии - тлеющих ароматических палочек с тысячами оттенков на все случаи жизни и жевательного бетеля, точнее - смеси из его листьев, семян пальмы ареки и извести. Но вот потянуло дымком от жаровни, на которой томится жирная рыба; вот защекотал ноздри кебаб, отваренный в масле; вот, вызывая слюну, хлебным духом перебили всё прозрачные лепешки. Из фруктов царствует манго, хотя "слышны" и бананы, и персики, и апельсины. А десятки солений и специй, а сотни и тысячи цветов, растений, деревьев! А кофе!! А чай!!! И надо всем этим, словно плывущие во вневременной истоме, устойчивые запахи тысячелетий, запахи эпох, запахи истории: пот, кровь, порох, вино. И бальзам. И благовония. И самый пьянящий, самый величественный, самый сладкий из всех - запах свободы. Я не знаю, как его объяснить. Знаю только, что если человек его не чувствует, объяснения бессмысленны. Как ощущаю его я? Для меня - это запах восходящего солнца, запах летящего ветра и запах мчащейся воды.

Ребенок сосет материнскую грудь. Сладкую, неясную память о запахе ее молока он проносит через всю жизнь до могилы. Мужчина обладает любимой. И запахи ее тела превращают его сердце в мягкий воск и будоражат, волнуют, горячат. И остаются с ним навсегда. Человек идет по земле, в которую брошено зерно. И нет ничего более радостного и более интимного, чем запах чрева земного, в котором зреет жизнь будущих жизней...

В пору муссонов день и ночь с небольшими перерывами хлещут тропические ливни. Водостоки в Старом городе, впрочем, как и канализация, и водопровод, и электричество "бастуют" неделями. Многоэтажные ветхие строения и лачуги рушатся, погребая под собой целые семьи. По пояс стоит вода на улицах. Вдоль них плывут обломки ящиков, нечистоты, мелкая домашняя утварь, трупы кошек и собак. В столицу приходит, как проклятье, ежегодная гостья - холера.

Новый же город в эти полтора-два месяца выглядит свеженьким, умытым. Промчались в школу на велосипедах чистенько одетые и прилизанные скауты с голубыми галстуками на шее. тяжело дыша, пробежал рикша. В его коляске солидный господин. Здесь рикша - самый дешевый вид транспорта, он обходится в три-четыре раза дешевле, чем поездка на миниатюрной извозчичьей бричке.

По тенистой аллее, которая тянется параллельно дороге, капризно поводя ушами, протрусила рысцой породистая арабская кобылка. На ней амазонкой - молодая, раскрасневшаяся от езды и удовольствия, иностранка. Новый город!..

Зато жестокие песчаные бури, обрушивающиеся на Дели перед муссонами, не щадят никого. Песок проникает во все строения с одинаковой легкостью. Ветер несет песок из Великой Индийской пустыни. Целый месяц песочная пыль висит в воздухе, ложится на тело, одежду, скрипит на зубах, забивается в глаза. Машины днем и ночью не гасят фар. Самолеты не взлетают и не садятся на аэродромах Дели. Их отправляют в ближайшие крупные города за пятьсот-восемьсот миль.

В Индии единой государственной религии нет. Искусственно и искусно подогревавшаяся колонизаторами вражда между индуизмом и исламом принесла стране много горя. Да и сейчас нет-нет да и вспыхнет в разных штатах страны резня. Бессмысленная, жесточайшая, фанатичная.

И в то же время здесь поражает редкостная межрелигиозная терпимость. В Дели, в радиусе трех-четырех километров, можно встретить мирно соседствующие мусульманскую мечеть с ажурными воздушными минаретами и индуистский храм Шивы с огромным, в два-три этажа каменным изображением фаллоса; католический костел и православную церковь; лютеранскую кирху и иудейскую синагогу; величественные чертоги Будды и аскетически строгие молельни Конфуция. Есть здесь даже религия - и довольно распространенная, согласно которой все веры суть части единого учения божьего..."

Виктор вспомнил сегодняшний ленч.

"А отец Раджана - титан! Вот, говорит, где у меня ваш Бхилаи через десять лет будет. Да, титан. На одном из его заводов, недалеко от Дели, я видел доску наподобие наших "Досок почета". "Что это и зачем?" "Это учет вашего опыта, - улыбнулся управляющий заводом. - Введено по указанию самого господина Раджана-старшего. Ежеквартально лучший рабочий получает дополнительную месячную зарплату, а фото его вывешивается вот здесь". "Каков средний заработок?" "Сто рупий". Только-только, чтобы не подохнуть с голоду... "На сколько же человек рабочих один такой счастливчик?" "На пять тысяч. Но кадый знает, что и он может им стать. Каждый..." Ну да, зачем бастовать- если можно выйти победителем в этом капиталистическом соревновании. Одному подачку сунут, а четыре тысячи девятьсот девяносто девять из кожи вон лезут: "И мы тоже хотим!" И опять же почет - фотография на видном месте. Ловко придумано. "Наш опыт"! Ти-тан!..

А как мгновенно исчез Раттак - по одному лишь слову Раджана-старшего! Вот тебе и свобода прессы. Вот тебе и демократия. "Я вас больше не задерживаю" - и будьте любезны. И точка".

Виктор засмеялся, закурил. Ровные строчки снова ложились на страницы дневника.

"По вечерам, когда я бываю свободен, заскакиваю обычно к соседям.

У Тони и Кости сидят две соседки. Судачат о посольских новостях...

Вообще-то нашим женщинам плохо за границей. Работы для них мало. обеспечить ею всех женщин невозможно. И потом, Москва - город большой, закончил работу и отправляйся восвояси домой. А здесь и после работы все вместе...

Два-три раза в неделю смотрим в посольстве кино. Все больше старые ленты. Новые бывают раз-два в месяц. Иногда предпринимаем культвылазки в город. Экраны Дели забиты продукцией Голливуда. В массе своей это дешевое киноварево. Хотя не совсем такое, как об этом иногда пишут у нас в печати: их спасает то, что актеры играют блестяще. В фильмах ужасов разыгрываются такие страсти, что я - смешно, конечно! - придя домой, заглядываю под кресла и кровать, в шкафы: ищу вампира, ведьму или труп. И, честное слово, раза два даже засыпал, не гася свет!"

В дверь постучали.

- Войдите!

- Привет, Картенев, - консул повертел перед носом Виктора конверт. Пляши. Днем хотел отдать, ты был на встрече. Час назад проходил мимо, у тебя свет не горит.

Консул посидел минут пять, выпил рюмку коньяка и ушел.

Письмо от Анки. Виктор осторожно надорвал конверт, достал вчетверо сложенный листок, медленно его развернул:

"Витюша, любимый!

Какая нынче воистину русская зима в Москве - славный морозец, снегу по горло, ветра почти нет. Деревья в белых шапках, во дворах снежные бабы, катки сверкают огнями.

А тебя нет. Так давно нет. Ночами во сне ищу тебя, кричу, плачу. Мама будит, успокаивает. А я засну - и все повторяется. Боже, да разве я виновата, что родилась бабой! Бегу по лестнице в институте, слушаю лекцию, смотрю фильм - и ловлю себя на том, что думаю о тебе, тоскую о тебе...

Ах, ну зачем я только связалась с этой диссертацией! Словно нельзя было сделать ее через три, пять лет. Но теперь бросить не могу. Ты же меня знаешь, мое железное правило никогда не бросать начатое на половине дороги.

Впрочем, не знаю, выдержу ли свой принцип на этот раз. Иногда охватывает непреодолимое желание бросить все к чертям, купить билет и прилететь к тебе. Ты не смотри на эти капли на письме, это не слезы, это я не насухо вытерла руки после мытья. Хотя реветь мне иногда так хочется, что сил никаких нет сдерживаться. Особенно Невыносимо после института или в праздники. Все наши знакомые замужние пары веселятся, все счастливы (даже если и несчастливы), топят тоску в песне, вине, пляске.

А мне и этого не дано, я забиваюсь в угол и... Ты еще не знаешь мое состояние. Черная меланхолия по сравнению с ним пустяки...

Вот я и поплакалась тебе, мой далекий, мой единственный. Имею же на это право хоть раз в год?..

А в остальном - все более-менее в норме..."

"Все хорошо, прекрасная маркиза!" - едва не застонал Картенев. Он не помнил, как на столе оказалась бутылка виски, не помнил, много ли пил. Сон его был мертвый, без кошмаров, без сновидений - полное забытье. Утром он с удивлением посмотрел на полупустую бутылку, выпил стакан черного чаю, нехотя пошел в посольство.

Ему не работалось. Он пытался что-то писать, читать, но буквы расплывались. Сказавшись больным, он в одиннадцатом часу ушел домой, лег в постель и продремал до вечера. Потом, сидя на кровати, бездумно листал дневник...

Картенев вышел на улицу, постоял у подъезда, потом пошел - все быстрее, быстрее, и вот уже едва не бежал по слабо освещенным дорожкам сонного городка. В некоторых окнах еще горел свет. Но он не манил, а отпугивал Виктора. Какая-то крупная птица, тяжело хлопая крыльями, пролетела над самой его головой. Издалека доносился вой шакалов, чье-то хрюканье, чье-то рычанье. В траве прошуршала змея, замерла. И впервые Картенев спокойно подумал, что он не боится даже кобры, даже королевской... Глава

семнадцатая

МЫСЛЕННЫЙ ДИАЛОГ РАДЖАНА С ОТЦОМ

"Раджан": Отец, как часто, засыпая И вознося хвалу богам За день, что прожит был И честно и без горя, Как часто я молил богов О том, чтобы они здоровье Тебе послали. И удачу В делах, в торговле...

"Раджан-старший": И в любви! Не так ли, сын мой ненаглядный? Любовь она всем миром движет.

"Раджан": И - ненависть!

"Раджан-старший": Ты прав, пожалуй...

"Раджан:" Любовь - как ясный день души, А ненависть- как ночь в грозу. Душа - клубок, набор, сплетенье Всей гаммы чувств, и планов, и надежд.

"Раджан-старший": Ты помнишь маму?

"Раджан": Маму? Очень смутно. Мне слово "мама" мысли навевает О чем-то теплом, ласковом и добром.

"Раджан-старший": Да, вот душа - без хаоса и гаммы Светилась вся одною добротой. А было так: в тяжелую годину Ты заболел холерой. И она Тебя у царства вечного забвенья, Своей рискуя жизнью, вызволяла. И вызволила дважды родила! Но умерла сама. Судьбою правят боги!

"Раджан": О, черный день! О, черная година!

"Раджан-старший": Нет-нет, она богов благодарила: "Он жив! Он жив! Я ухожу с улыбкой".

"Раджан": Ты тоже дважды жизнь мне дал, отец. Лет в семь, я помню, я тонул. Меня ты спас.

"Раджан-старший": Да, еле откачали. Везуч ты, сын. Счастлив твой гороскоп... В нем, между прочим, говорится, Что чужестранка молодая Тебе пошлет и горе, и страданья.

"Раджан": За те счастливые мгновенья, Что пережил я с Беатрисой, Отец, готов я муки ада На веки вечные принять.

"Раджан-старший": Любовь! И вот мой сын готов Забыть свое гнездо родное. И даже Родину забыть.

"Раджан": Отец, но ты ведь сам сказал: "Любовь - она всем миром движет!"

"Раджан-старший": Сказал. И повторить готов. Но у нее, как мудрецы толкуют, Есть господа и есть рабы. Такое рабство поначалу, Я знаю, сам любил когда-то, Нам сладко, радостно, желанно. Но вот приходит час похмелья И жить не хочется на свете.

"Раджан": И, тем не менее, скажи Хотел бы ты возврата "рабства"?

"Раджан-старший": Сын, сердце, грудь моя - сплошное пепелище. Грез, замыслов, любви, страстей.

"Раджан": И все же?

"Раджан-старший": Все же... да, хотел бы. Но не рабом, а господином Хотел бы быть в любви своей. И не за ней бежать за океаны, А чтоб она у ног моих лежала Как верный пес!

"Раджан": Печальная любовь.

"Раджан-старший": Печальная? Свободная, как птица От путь, и клятв, и обязательств.

"Раджан": Такой свободы я не жажду.

"Раджан-старший": Я об одном, мой сын, мечтаю: Тебя счастливым видеть дома. И чтобы род наш древний жил, Чтоб внуки старость украшали Мою.

"Раджан": Отец! Ужели я прощен!

"Раджан-старший": Коль ты иных путей не видишь

к счастью, Я все готов принять, со всем

смириться.

"Раджан": О боги добрые, я вас благодарю За радости и горести земные. За одоленье тяжких испытаний. И за любовь к прекраснейшей из женщин!

"Раджан-старший": О боги, добрые, спасите Его от рока гороскопа. В пять тысяч лет ведь раз бывает, Что звезды, дрогнув, вдруг слукавят. И вместо черного проклятья Шлют счастье.

Глава тринадцатая ВИДЕНИЯ ДАЙЛИНГА

Он медленно шел по дну реки, погрузившись в нее по пояс. Ему безумно хотелось пить. И хотя он видел, что по реке проплывают вздувшиеся трупы животных и людей, он зачерпнул из нее обеими ладонями воду и поднес ее ко рту. И увидел, что это была не вода, но кровь...

"Боже, какие ужасные кошмары преследуют меня. неужели это все было со мной когда-то? За что так жестоко караешь раба своего, Господи...".

Когда Роберт решил взять Лауру с собой в Штаты в отпуск, он полагал и вполне резонно - что в Вашингтоне ему не придется задержаться надолго. Отчет был подготовлен заранее. На решение текущих вопросов в ЮСИА и в Госдепартаменте уйдет не более одного-двух дней. А там - путешествие на автомобиле на Юг. Майами. Пляж. океан.

Особый интерес у руководства ЮСИА вызвало его предложение о необходимости всемерно раздувать в зарубежной американской пропаганде теорию "конвергенции" - о неуклонно сходящихся - а отнюдь не параллельных! - путях развития капитализма и социализма, которые на каком-то этапе их эволюции сольются в одну, единую формацию.

- Эта теория, - заявил Дайлинг на заседании Совета по контрпропаганде, - идейно разоружит значительную часть левых сил, деклассирует наименее стойких, парализует колеблющихся. естественно, если обе формации трансформируются и в конце концов абсорбируют друг друга, какой смысл бороться, страдать, приносить жертвы? Правда, здесь существует определенная опасность дезинформировать преданные нам умы, невольно подтолкнуть их на преднамеренное сползание влево. Однако шансы возникновения обратной реакции ничтожны и ее легко предотвратить, в худшем случае нейтрализовать.

В эти три дня Лаура много бродила одна по Вашингтону. По его паркам и музеям. осматривала памятники. Наблюдая за детьми, игравшими на набережной Потомака, зеленых лужайках, на тихих улочках Чеви Чейз или Силвер Спринг, она нет-нет да и прикладывала руку к тому месту, где уже билось в ней второе сердце. Сердце ее первенца. Дайлинга-младшего (она была уверена, что родит мальчика). И извечная радость женщины, готовящейся впервые стать матерью, мешала ей видеть нередкие косые брезгливые взгляды. Слышать отпускавшиеся по ее адресу за ее спиной - шипящие реплики:

- Ку-клукс-клан безмятежно спит, и цветные бестии удобно уселись на шее белых!..

Она долго стояла в одиночестве перед памятником Линкольну. Тихо молилась: "Большой отец! Линкольн-саб! Сделай так, чтобы я и мой сын были счастливы. Чтобы наш Роберт любил нас и был с нами. Сделай так, ради всего святого на свете, и я клянусь, больше никогда ни о чем не попрошу ни небеса, ни людей". Упав на колени, плакала. Плакала, улыбалась. Еле слышно повторяла вновь и вновь слова своей молитвы. линкольн как бы в раздумьи смотрел вдаль. По-хозяйски прочно сидел в кресле, крепко взявшись за поручни, молчал. Она и не ждал, что он заговорит, как иногда говорили каменные боги в индийских храмах. Просто плакала от счастья. И трепетно молилась Доброму Богу страны своего Роберта.

Наконец, на исходе третьего дня их пребывания в Штата, Роберт объявил:

- Едем!

И вот они мчатся на Юг в его просторной, удобной машине. Лаура не переставала удивляться богатству этой страны. Его страны. Беспечному виду сытых, счастливых людей. Вспоминала Индию. Сравнивала ее с Америкой: изобилие, которое здесь сквозило напоказ со всем, с нищетой, которую там ничем нельзя было прикрыть, никак невозможно было спрятать. Конечно, Роберт не показывал ей изнанку Штатов. С их миллионами безработных. С их очередями за похлебкой, пособиями. С мощными забстовками, сотрясающими страну время от времени до основания. С трущобами, где люди заживо гнили. Да ведь можно было бы возразить, что и в Индии не все сплошь нищета. Что там живет один из самых богатых людей на земле. Что тысячи людей купаются в такой роскоши, которая многим, даже очень богатым американцам, и во сне не снилась. Но общий вывод был бесспорен: здесь - богатство, там - нищета. Однако Лаура о той нищете уже думала как-то равнодушно. Это - страна ее Роберта. А значит и их сына. А значит - и ее. Место жены - рядом с мужем. И какое ей, в конце-концов, дело до того, что где-то там, далеко!

Через три дня пути они остановились под вечер в мотеле недалеко от Майами. Было ветрено, хмурое небо рано опустило на землю сырые сумерки. Ветви деревьев резко стучали в окна. Зябко кутаясь в теплый халат, Дайлинг сидел на диване. Отхлебывал из большого стакана "Блэк дог". Листал вечернюю газету. Лаура вот-вот должна была прийти из аптеки, расположенной в трех кварталах от мотеля, куда она отправилась за какими-то мелочами. Отбросив газету, Роберт закрыл глаза. В Вашингтоне он каждый вечер спешил к Лауре. раза два вырывался с работы днем. По нескольку раз на день звонил. Боялся оставить е слишком долго одну. Какая-то смутная тревога не покидала его. Теперь он успокоился.

"Судьба одарила меня Лаурой на старости лет, - думал Роберт. Сколько знал я женщин, и все что-то от меня хотели, требовали. Высчитывали. Лаура ничего не высчитывала перед той, первой ночью в Дели".

Да, с Лаурой все было иначе. Она сама была иной. И Роберт мучительно чувствовал, что что-то он ей, самой единственной, самой желанной, не договаривает. Что-то не доделывает. Что-то не додумывает. И все пытался восполнить лаской. нежностью. Он и сам не знал раньше, сколько нежности может вместить его сердце. Видно, за всю жизнь не растратил он и малую часть из того, что было ему отпущено. То, что тратил на других, было не нежностью.

Сквозь дремоту Роберт услышал, как вернулась Лаура. Она подошла, опустилась перед ним на колени. Не открывая глаз, он гладил ее волосы. Лаура тихонько взяла его руку, приложила ее к своему животу. Он ощутил несколько слабых биений. Новая жизнь. Его жизнь...

Все, что было потом, Дайлинг воспринимал как кошмарный сон. Ибо разве такое возможно, мыслимо наяву? И где - в его стране, в его любимой Америке, в самой лучшей стране на свете?! Кто-то больно схватил его за руки. Вывернул их за спину. Кто-то умело всадил ему в рот кляп. Кто-то сильно ударил в солнечное сплетение. Открыв глаза, Роберт увидел в комнате троих рослых мужчин в черных полумасках. Двое держат его. Третий схватил Лауру за волосы. Ударил наотмашь ребром ладони по шее. С силой швырнул на пол.

"Джим Кроу, - мелькнула у Дайлинга мысль. - Но ведь она не негритянка! Она - индуска!" - мысленно кричал он. Кричал, как ему казалось, оглушающе. Но сквозь кляп слышалось лишь глухое мычание. Его еще раз ударили по лицу. теперь били кастетом. Его держали так, чтобы он мог видеть, как Лауру насиловали. И били. Били головой об пол. били ногами по животу. Били каблуками по пальцам.

- Сука цветная!

Его ударили еще несколько раз. Он потерял сознание.

Когда он очнулся, в комнате стояла неправдоподобная, угрожающая тишина. Стекла окон были разбиты. Повсюду валялись осколки. С трудом повернув окровавленную голову, он увидел Лауру. Она неподвижно лежала на полу лицом вверх, широко раскрыв глаза. "Убили!" - ужаснулся Дайлинг. Превозмогая боль, он подполз к ней. Приник ухом к груди. И вдруг похолодел, услышав ее голос. Ровный. Спокойный. Громкий:

- Я - лотос. не рвите меня. Я хочу жить.

И замерла, затихла. широко раскрытые глаза ее по-прежнему глядели в потолок.

У Дайлинга не было слез. Неся Лауру на руках к машине, он думал лишь о том, чтобы не причинить ей боли. Бережно уложив ее на заднее сидение, сел за руль. Осторожно тронул автомобиль. Через полчаса он подъехал к частному родильному дому. Дежурный врач любезно приветствовал Дайлинга, не обратив, казалось, внимания на его растерзанный вид. Он вызвал двух санитаров и сам вышел к машине. Дайлинг ждал на лестнице, у входа. Прошла минута. Другая. Санитары с пустыми носилками вернулись в помещение. За ними шел врач.

- Послушайте, что это значит? - крикнул Дайлинг, схватив врача за руку.

- А это значит, мой милый, - сказал тот, резко высвобождаясь, - что ты со своей крошкой заблудился. Адрес не тот. В этом доме с самого его основания не было черных. И не будет.

- Но ведь она не негритянка. Она - индуска.

- Какая разница? Цветная.

- Но ведь она умирает, доктор.

- Пусть лучше умрет сегодня одна цветная, чем завтра - все мои пациентки.

- Да я тебя в каталажке, мерзавец, сгною! Я из госдепартамента, я...

- А по мне - будь ты хоть сам президент! - врач плюнул ему под ноги. - Проваливай, да поживее. тут тебе не Вашингтон. Сейчас кликну своих парней - тогда тебе и твоей милашке и госпиталь не понадобится. Ну!..

Теперь Роберт Дайлинг плакал. Плакал все время, пока вез Лауру через ночной город. Город, сиявший разноцветными огнями рекламы. Плакал, пока ехал в полутемный район смрадных трущоб. Туда, где находился родильный дом, доступный для его Лауры...

Позднее он старался не вспоминать того, что произошло страшной ночью в мотеле под Майами. И после нее. А если воспоминания одолевали его, старался побыстрее накачаться виски. Когда он увидел, что память сильнее алкоголя, он начал посещать тайные притоны. Впадая в полузабытье от героина или морфия, он не переставал видеть перед собой полные ужаса и страдания, беззащитные, молящие о помощи глаза Лауры, лежавшей на полу.

Она улетела в Индию дней через пять. На другой день после выхода из родильного дома. Осунувшаяся. Молчаливая. Внешне она совершенно спокойно реагировала на свист и улюлюкание дюжины молодцов, поджидавших их у выхода.

Только крепче прижимала к груди сына, родившегося на два месяца раньше срока.

Роберт молча шел, втянув голову в плечи. Когда сели в машину, Лаура заплакала. Она горько оплакивала свою убитую, загаженную любовь. Теперь, когда к ней вдруг приходили непрошенной чередой воспоминания об их с Дайлингом встречах в Дели, о его близости, о жизни вместе, она вздрагивала, словно от укола. Проклинала тот день и час, когда впервые увидела Роберта.

О ночи в мотеле она никогда не вспоминала. Как не вспоминает - спустя некоторое время после операции - тяжело раненый о своих мучениях.

Дайлинг испытывал стыд. раскаяние. Вернее, эти чувства слились воедино. Они захватывали его, оглушали, уничтожали.

"Да, да, я не мог защитить любимую женщину - больше чем жену для меня. И своего сына. Боже мой, сына... Да, я всю жизнь отдал утверждению, обоснованию, воспеванию порядка, при котором такое возможно, естественно, закономерно..."

И он стонал по ночам, кусая подушку. Весь ужас заключался в том, что то, что случилось, было непоправимо, неискупно.

Он не пытался, не смел удерживать Лауру. Провожая ее на аэродроме, он только моляще смотрел ей в глаза. И видел в них не осуждение, не неприязнь, не ненависть. Нет - ледяную пустоту. Он заикнулся было о сыне, о его дальнейшей судьбе. Она сделала вид, что не расслышала его слов.

Вернувшись в Дели почти сразу же вслед за Лаурой, Дайлинг сделал все, что было в его силах, чтобы разыскать ее. Но не разыскал. И он отчаялся. А отчаявшись, ожесточился. Внешне это был все тот же Роберт Дайлинг. Во всяком случае, в ЮСИС никто не заметил в нем никаких перемен. Никто и не знал о том, что произошло там, в Майами. А он? Он не ощущал теперь прежней радости от работы. Вообще ничего не ощущал. Работал как автомат.

У него часто и подолгу болела голова. Болела печень. и он все чаще вспоминал, что он уже не молод. Не за горами семьдесят...

"Чертов сквозняк! При такой жаре - верное воспаление легких!" Дайлинг нетерпеливым взмахом руки подозвал слугу. Раздраженно распорядился выключить фены. Надо же додуматься включили фены и кондиционеры одновременно...

Он одиноко скучал в зале делийского аэропорта, ждал прибытия самолета из Нью-Йорка. Прилетал Парсел. В телеграмме, полученной Дайлингом накануне, говорилось: "Дели буду один день тчк Сообщи Беатрисе тчк Парсел". Найти Беатрису не удалось. Она моталась где-то на севере Индии по точкам "Корпуса Мира". Вся в отца. не сидится им на месте. Носятся по свету, как корабли, потерявшие якоря.

Дайлинг увидел Парсела на верхней площадке трапа. Бодрый. Свежий. Улыбающийся. Только после того как они обнялись, Дайлинг заметил, что у Парсела едва заметно изредка дергается левая щека. Да лицо чуть темнее, чем раньше. Словно на него легкая тень легла. Стюардесса несла за ним небольшой плоский чемоданчик.

- Фу ты! Словно и не уезжал отсюда. Жарища, - Парсел ослабил узел галстука. Расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Что-то я не вижу Беатрисы. Надеюсь, она здорова?

- И я надеюсь. Я не мог ее разыскать. Воюет за наши идеалы на благословенных просторах Индии.

- Жаль! - Парсел даже остановился на секунду. - Впрочем, нагонит нас в Карачи. А что воюет - это хорошо.

- Ты остановишься в гостинице?

- Я предпочел бы у тебя. Если, конечно, это тебя не стеснит.

- С каких пор между нами стали необходимы подобные церемонии?

Парсел промолчал. Открыв заднюю дверцу автомобиля Дайлинга, он пропустил вперед стюардессу. Дайлинг, сидя за рулем, в недоумении обернулся:

- Но, простите, мисс...

- Рейчел, - спохватился Парсел. - Извини, что не представил раньше, Роберт. Моя секретарша. После окончания траура по Мардж - миссис Парсел. Не обращай внимания на ее костюм. Она прямо с работы, - и он ласково потрепал Рейчел по щеке. Девушка настороженно взглянула на Дайлинга:

- Очень рада познакомиться с вами...

Дайлинг внимательно разглядывал девушку в зеркальце над ветровым стеклом. "Хм... У Джерри никогда не было вкуса. ни в выборе жизненных удовольствий, ни в подборе женщин. Романтическая история в духе слезливых немецких пьесок. Богатый вдовец женится на нищей сиротке..."

За ужином Парсел был задумчив, рассеян. Мало ел. Почти ничего не пил. Что-то тихо напевая, подошел к комбайну, включил. Столовая наполнилась мелодиями симфонического джаза. Парсел стоял у окна, прижавшись лбом к стеклу. За окном черная бездна. лишь где-то далеко мерцал огонек. Жизнь. В пустоте...

Дайлинг, наоборот, был неестественно возбужден. Ухаживал за Рейчел. Несколько более настойчиво, чем следовало бы гостеприимному хозяину. Парсел, казалось, ничего не замечал. Рейчел сначала по неопытности поддерживала игру. Но когда Дайлинг под столом положил руку ей на колено, поняла, что игра заходит слишком далеко.

Дайлинг пригласил ее танцевать. Крепко прижал к себе. Рейчел мягко высвободилась из его объятий, прищурила свои великолепные темные глаза и, улыбаясь, еле слышно сказала:

- Вы хотите не меня, вы хотите сделать больно ему. Да? А ведь вы его не стоите. Он добрый. И... и несчастный. А вы злюка. Зачем делать другим плохо?

Вернулась к столу, расплакалась.

"Черт-те что! - думал Дайлинг, беря стакан с виски. Недотрога из летучего бардака!"

К нему подошел Парсел. Взял его за локоть.

- Спасибо, дружище Роберт, что ты заботливо опекаешь Беатрису.

- А мне, знаешь ли, Джерри, мне не нравится, что ты втягиваешь Беатрису в сомнительные дела.

Дайлинг выжидающе смотрел на него.

- Я имею в виду Бхилаи.

- Это она тебе сказала? - криво усмехнулся Джерри.

- Нет, не она. Резидент ЦРУ.

- Твой резидент дурак и болтун, видит Бог, - насупился Парсел. - Ну да ладно, с ним мы разберемся. А Бхилаи... Видишь ли, Роберт, для тебя это - всего лишь сомнительные дела, в которых ты сам, впрочем, играешь не последнюю роль. Для меня же, клянусь Иисусом Христом, это одна из генеральных акций нашей внешней политики.

- Саботаж пуска Бхилаи, Джерри, - недостойная авантюра. Да, я играю в ней свою роль. Но ведь ты меня не спрашивал, нравится она мне или нет.

- Значит, пусть русские опять выигрывают?

Джерри разглядывал Роберта, словно видел его впервые. "Акция ему не нравится, - думал он. Тоже мне критик выискался. Тысячу раз плевать я хотел на твои сантименты. Мы платим деньги. И их надо отрабатывать. Что и как делать буду определять я, Джерри Парсел".

- Подобные "акции" и без того подорвали престиж Соединеных Штатов! Иногда я стыжусь, что я американец. Что же касается Беатрисы...

_ "Престиж", "стыжусь" - клянусь святым Яковом, раньше я никогда не замечал у тебя подобных настроений, - прервал Дайлинга Парсел. Что же касается Беатрисы, то предоставь ей самой решать, каким путем идти в жизни. Уверен, что она не будет стыдиться, что она - американка! И не забывай, ни при каких обстоятельствах не забывай, что отец ее я, а ты - всего лишь ее крестный.

Парсел отчужденно посмотрел на Дайлинга и молча вышел из комнаты вместе с Рейчел.

Глава девятнадцатая ПРИЕМ

Семен Гаврилович Раздеев любил - даже считал своим долгом - по вечерам навещать подчиненных. Изредка, разумеется. Забота о ближних. Знакомство с их бытом. Начальство должно быть в курсе.

Он приходил без приглашений. Уверенный, что ему всегда будут рады. Входил без стука. Уже войдя, спрашивал громко: "В доме есть кто?" Иногда брал с собой жену. Авдотья Саввишна подобные "посиделки" не любила. Отмолчавшись с полчаса, уходила, сославшись то на головную боль, то на хозяйственные заботы. Семен Гаврилович сидел упорно. "Вел, - как говорили потом за его спиной удостоившиеся визита, - воспитательное толковище".

Виктора Картенева Раздеев считал объектом своей особой заботы. Парень молодой. без жены. Оступиться - раз плюнуть. Кроме того, оступится Картенев, а спросят с него, с Раздеева. не обеспечили, товарищ Раздеев. Не оправдали возложенного.

В этот раз на традиционный вопрос Раздеева квартира Виктора ответила молчанием. Семен Гаврилович заглянул во все закоулки, на кухню. Пусто. Чем бы заняться? Раздеев подошел к этажерке. Книги были все серьезные, толстые. На нижней полке лежала красная сафьяновая папка. В нее вставлен новый блокнот. Первые листы исписаны. Чернила свежие. Вероятно, письмо домой. Ну-ка, ну-ка, что пишет домой наш дорогой пресс-атташе?.. "Дневник Картенева (как его читает Раздеев)

"... Интересно ли проходят приемы в нашем посольстве? Попытаюсь описать самый свежий в памяти. Он - в честь отъезда одного из советников и прибытия его сменщика.

Пока прием не начался (да и в ходе и его, и после), больше всех суетится и хлопочет завхоз посольства, неутомимый и вездесущий Иван Михайлович Гарбуз. Ведь надо и зал для приемов подготовить, и в ресторане сделать заказ, и виски, коньяк, вина, водку рассчитать, и официантов проинструктировать. А ему это нелегко - образование неполное среднее, английский не знает, - когда-то немецкий учил, но кроме "Вир фарен нах Анапа" и "Анна унд Марта баден" ничего не помнит".

На письмо не похоже. Скорее, дневник. А, может быть, где-то тут же лежат и более ранние записи?

На этажерке других папок или тетрадей не было.

Что ж, посмотрим дальше...

"Но вот все готово. Все на своих местах. Без одной минуты семь появляется Бенедиктов и становится на площадке между входом в здание и залом. Он, как обычно, элегантен, - сегодня у него какая-то особенная булавка в галстуке, чуть ли не бриллиантовая. Мол, знай наших. Когда надо, мы можем и умеем вот так. А на лице выражение иное: "Все равно, когда наше время придет окончательно и повсеместно, мы из золота нужники понастроим, ни на что иное оно больше годится не будет"..

Рядом с Бенедиктовым - старый и новый советники. Посол постоит, встречая гостей, минут пять-десять и пойдет на прием - работать. А им стоять все два часа, пожимать руки входящим и выходящим, улыбаться и провожать тоскливыми взглядами официантов, несущих в зал полные подносы.

Теперь гость повалил косяком: дипломаты, журналисты, члены парламента, правительственные чиновники, актеры, писатели, торговцы, фабриканты. Блицы фотокорреспондентов вспыхивают непрестанно.

Через пятнадцать минут зал - сплошной гудящий улей.

... Вон в углу торгпред Семин о чем-то говорит с невысокого роста сухоньким, пожилым индийцем. Это Маяк, главный редактор "Индепендент геральд". Семин нервничает - в сегодняшнем номере этой газеты опубликована заметка о якобы неудовлетворительном ходе выполнения советско-индийского торгового соглашения. Правда, эта информация пришла из лондонского бюро агентства Рейтер, но ведь опубликовала-то ее "Индепендент геральд". Между Семиным и Маяком происходит сейчас примерно такой разговор:

- Господин Маяк, рейтер дезинформировал вас, а вы - сотни тысяч своих читателей.

- Господин Семин, я, в данном случае - инстанция передающая. Если я буду перепроверять все, что получаю от Рейтер, Франс Пресс или Ассошиэйтед Пресс, то из газеты превращу "Индепендент геральд" в бюро по проверке.

- А у вас что же - идет только информация западных агентств?

- Я и рад бы давать вашу, но она постоянно запаздывает...

В это время к ним подходит другой индиец - Шанкар, редактор юмористического еженедельника. Подвижной, весело улыбающийся, он делает правой рукой такое движение, словно собирается боксировать с Семиным. Минута - и все трое смеются какой-то шутке Шанкара.

Бенедиктов, взяв под руку заместителя председателя Нижней Палаты парламента Индии, беседует с ним, дружелюбно улыбается.

- Господин заместитель председателя, - говорит Бенедиктов. - Сегодня Москва запросила точную дату приезда индийской парламентской делегации, которую вы возглавляете. Надеюсь, все остается так, как было указано в вашем письме?

- Да, ваше превосходительство, конечно. Скажите, а как погода сейчас, подходящая для вояжа?

- Лучше и быть не может!

Через пять минут Бенедиктов уже сидит на низеньком диванчике в круглой комнате, примыкающей к залу, с директором департамента социалистических стран МИДа Индии. В этой комнате тишина, прохладнее, меньше людей.

- Вы не знаете, - спрашивает Бенедиктов, - готова ли программа празднеств в Бхилаи?

- Готова. Сегодня премьер ее утвердил. Видимо, завтра вы ее получите, ваше превосходительство. Кстати, премьер собирается выступить там с большой речью на митинге.

- Да, - рассеянно отвечает Бенедиктов. И, помолчав, говорит: - неделю назад мы послали ноту протеста. За последнее время орган ЮСИСа "Американский хроникер" допускает открытые выпады против моей страны. Намерен ли МИД что-либо предпринять?

- МИДу трудно предпринять что-либо в этом деле. Ваш журнал тоже не жалует США. От них поступил аналогичный протест...

- Первыми начали они. Они первыми должны и кончить! А потом, через наш печатный орган мы разоблачаем их политику лишь в тех аспектах. на которые существует идентичность взглядов моего и вашего правительств.

- Но ведь это же все равно - критика третьей стороны! Попытка перенести холодную войну на нейтральную территорию, ваше превосходительство!

- Защита мира, разоблачение агрессоров - что здесь общего с холодной войной? А то, что ежедневно творят их бомбардировщики, пушки, морская пехота, Седьмой флот в Азии - это, по-вашему, очередная мирная инициатива?!

Да, в данном случае Бенедиктов вряд ли до конца прав. Если МИД Индии требует не касаться третьих стран в нашей внешней пропаганде, по-моему, стоит к этому прислушаться"...

Посла критикует. МИД Индии критикует. Весьма критически настроенный молодой человек! Дух времени, так сказать. Любопытно.

"Вон один из ста пятидесяти сотрудников ЮСИСа в Дели пикируется с Раздеевым. О том, что это пикировка, мне ясно, хотя бы потому, с какой нежностью Семен Гаврилович взял американца за локоть, как ласково он заглядывает ему в глаза, как пыхтит и краснеет верзила-янки. Уж чего-чего, а взять противника за "яблочко" мой шеф умеет. И по-настоящему любит это дело"...

Противника - да. И ехидство твое здесь неуместно, молодой сочинитель!..

"А Бенедиктов уже в зале - собрал вокруг себя группу журналистов, проводит летучую пресс-конференцию:

- Господин посол, скажите, где русские будут закупать хлеб, когда весь мир станет коммунистическим?

- Когда весь мир станет коммунистическим, тогда не будет тех спекулянтов, которые ежегодно уничтожают десятки миллионов тонн продуктов только затем, чтобы не снижать на них цену.

- В чем вы видите панацею для Индии?

- Это вопрос к премьеру Индии.

- Какова помощь СССР в нашей следующей пятилетке?

- Почти в два раза больше, чем в этой...

Через минуту Бенедиктов уже возбужденно обсуждает что-то с временным поверенным в делах посольства Италии в Индии...

Вон стоят два высоких, сухопарых сына Альбиона - помощник военного атташе (в мундире, при орденских ленточках, с моноклем) и, насколько помнится, второй секретарь по политическим вопросам (в вечернем фраке, полосатых брюках, с бабочкой). Они молча пьют виски, глядя в стаканы, изредка обмениваются фразами:

- Джордж проиграл на скачках десять тысяч фунтов.

Пауза.

- Он - мот.

Длинная пауза.

- Мне жаль его жену.

Очень длинная пауза.

- И детей.

Пауза до конца приема...

Вон с тремя черными, лоснящимися, сосредоточенно слушающими африканцами судачит дипломат-европеец. Впрочем, судачит он вечно и со всеми об одном: о фатальной неизбежности атомной войны и вселенском катаклизме. Кто бы что ни говорил, кто бы что ни делал, он махал пухлой ручкой, твердил сквозь пухлые губки: "Ни к чему все это, господа. Ка-а-ак ж-жахнет конец всем честолюбивым замыслам и сладким любовным утехам. Завтрашнего дня нет. реальны только сегодня, сейчас, сия минута. Рептилии где-нибудь на Марсе имеют блестящее миллиарднолетнее будущее. А вы, а я - нет. Ваше сегодняшнее здоровье, господа!".

Честно говоря, я думаю, его скоро отзовут. Но пока на приемы он ходит регулярно. И пьет, пьет. не раз ему пытались говорить, что не так уж все безнадежно; что, конечно, легче принять такую "философию" - от рюмки до рюмки; что "если бы парни всей земли", то... "Зачем все это? - уныло тянул он. Вот ка-а-а-а-ак жахнет!"... - И он опрокидывал очередную рюмку в рот. И сейчас он одной рукой держится за поднос, чтобы официант не убежал, а другой поднимает рюмку с чем-то, все равно с чем. замызганный галстук съехал на сторону, рубашка с потертым воротничком, брюки забыли, что на свете существует утюг. Африканцы бесстрастны, вежливы, молчат. наконец, один из них мягко вопрошает: "А как же Второй Бандунг? Независимость? Будущее?" "Вот ка-а-а-ак жахнет - и ни Бандунга, ни независимости... Ваше сегодняшнее здоровье!

В самый разгар приема, когда я мирно потягивал виски с Аларом, главным репортером "Ред Бэннер", и болтал с ним о том, о сем, ко мне подошел дежурный и сказал, что меня зовет "сам". Извинившись перед Аларом, я пошел разыскивать посла. Бенедиктов стоял в вестибюле, в стороне от центрального входа. рядом с ним были Раздеев и Карлов. Бенедиктов раздраженно говорил:

- Если посол утвердил список приглашенных на прием, то он один вправе его изменить. Когда вы будете давать прием от своего имени, вы и будете приглашать, кого сочтете нужным! И помедлив, мягче, но с явной укоризной добавил: - От вас, товарищ Карлов, признаться, не ожидал!

Карлов покраснел, молчал. За стеклами очков Раздеева притаилась улыбочка..."

... Сукин сын!..

"А завтра он начнет, - Бенедиктов кивнул головой в мою сторону, приглашать налево и направо. И, снова обращаясь к Карлову, закончил: Поймите, это не каприз. Я не хотел приглашать еще некоторое время этого человека! Сегодня Семен Гаврилович мне напомнил об этом.

Раздеев скромно потупил очи:

- А Виктор Андреевич не завтра - он уже вчера начал. Пригласил какого-то самозванца Сардана. Скоро на званые обеды невозвращенцев будем тащить...

- Ну, полноте! - поморщился Бенедиктов. - Я знаю Сардана, это отличный журналист по сельскохозяйственной проблематике. Скромняга и тихоня. И пригласил его я. Кстати, вас, друг мой, - жест в мою сторону, - я позвал вот зачем. Мне нужно знать завтра-послезавтра, и не в общих чертах, а в деталях, что писала индийская печать о "Корпусе Мира". Дело в том, что заместитель главы этой почтенной организации через два дня будет у меня на ленче.

К послу заспешила Инна Юртасова.

Молодая, ослепительно красивая, популярная звезда нашего экрана. Здесь она с культурной делегацией. Все посольство шушукается, что она, мол, бессовестно липнет к Бенедиктову. Пользуется тем, что его жена в Москве. И Иван Александрович к Юртасовой, мол, явно благоволит. А пора бы, мол, и угомониться в его-то годы...

Мне же кажется, что она из тех натур, что способны опрометью кинуться головой в омут. А почему бы и не полюбить ей нашего посла? Всем вышел".

... Чертов пачкун! А, между прочим, вести дневники дипломатам - кроме послов - строго не рекомендуется. Во избежание их возможного разглашения.

Надо будет захватить с собой эти пасквильные листы. Но спокойно, спокойно! Дочитаем. Может, и автор подойдет. Попадет как раз к овациям благодарной публики...

Глава двадцатая КАПКАНЫ, КАПКАНЫ

Джерри Парсел прожил немало лет и повидал всякое на своем веку, но в доме самоубийцы находился впервые. Однако досаднее всего было то, что с ним оказалась Рейчел. Ведь она была на пятом месяце беременности...

В канун Рождества, двадцатого декабря, ему необходимо было срочно встретиться с банкирами Кливленда. Совсем недавно, около полугода, он приобрел там контрольный пакет акций крупного металлургического завода. В разгаре был очередной деловой спад, и сделка оказалась на редкость удачной. Но полтора месяца назад выяснилось, что бывшие владельцы (две удивительно цепкие и пройдошистые сестры-старушки из Сиэтла) "забыли" своевременно выплатить банковские проценты по нескольким древним ссудам для предприятия. Вся эта история являла собой великолепный пример "дерзкого небрежения прямыми служебными обязанностями". Управляющие двух банков были выдворены вон, получив при этом пониженные пенсии; несколько чиновников были уволены с занесением в "черные" списки. Никто, кроме, пожалуй, владельцев банков да их особо доверенных контролеров, не знал, сколько точно зеленых купюр прилипло к рукам поддавшихся соблазну финансистов. Рядом с шестью фамилиями называли шестизначные цифры. Впрочем, гораздо больше ущерба материального банки опасались моральных потерь, и потому дело не попало ни в суд, ни в газеты. Были, правда, опубликованы кое-где двусмысленные заметки, но в них было столь ничтожно мало возможного подследственного "мяса", что о них тут же забыли. Кругом в избытке было афер и банкротств с фактами красноречивейшими...

В соответствии с законом, все - даже давние - претензии к предприятию теперь следовало обращать к его новому владельцу. И хотя сумма задолженности была пустячная - двенадцать миллионов долларов, Джерри решил не поручать это своим юристам, а поехать в Кливленд самому: ему хотелось документально проследить подробности, разобраться лично в "анатомии" этого столь нечастого в банковском деле вида преступления. Настроен он был миролюбиво. Даже согласился встретиться с одной из сестер-старушек (другая не приехала, сказалась больной). Миссис Жозефина Скейлз была похожа скорее на сельскую учительницу, чем на бизнесменшу, одержимую одной маниакальной идеей делать, делать, делать деньги (так ее охарактеризовал кливлендский знакомый Джерри). Она презабавно щурилась, произносила многие слова на французский манер (ее предки были родом из Марселя) и даже рассмешила Парсела, рассказав ему скабрезный анекдот о лже-аббате, юной монашенке и говорливой, подслеповатой игуменье.

Банковские проценты полюбовно решено было погасить совместно: пятьдесят процентов - миссис Скейлз и ее сестра, пятьдесят процентов мистер Парсел. Обе стороны были довольны и уверены, что ловко обхитрили оппонента. Прощаясь с Парселом, Жозефина даже прослезилась. "Шарман!" повторяла она. И думала: "Говорили, что ты - тигровая акула, Джерри Парсел. Оно, может, и так, скорее всего, так. Значит я еще достаточно ловка и гибка, если не только ушла от твоих челюстей, но поживилась за твой счет, отхватила кусок жирный и сладкий. То-то Клод обрадуется! Шарман! Шарман!..."

Джерри без труда читал мысли провинциальной мастерицы интриги, добродушно посмеивался: "Бог с тобой, фальшивая лягушатница! Благодари Рождество. Благодари мое благостное настроение. Наследника ожидаю". В основе же его решения лежало убеждение - затей его юристы процесс с сестрицами, еще неизвестно, как бы он обернулся и сколько пришлось бы выбросить денег, если бы процесс был проигран.

Позднее Джерри будет казнить себя за непростительную слабость "стоимостью в шесть миллионов". "Чрезмерная мягкость - верный признак старения!" - будет злиться он. И выжимать с лихвой! - эти деньги из предприятия при любом удобном случае: подписание годового соглашения с профсоюзом, конфликт по зарплате, обсуждение размера надбавок...

Больше всего были довольны банкиры - деньги возвращались полностью и без дальнейших проволочек.

двадцать первого декабря Джерри и Рейчел были приглашены на рождественскую вечеринку в администрации предприятия. Джерри любил эти предпраздничные встречи. Поначалу все, казалось бы, шло как нельзя лучше. было шумно, весело, по-домашнему непринужденно. Местные остряки разыграли несколько забавных сценок, в которых продернули, правда вовсе не зло, менеджера, одного из его помощников, еще кого-то. "Шипучка" текла рекой и под тяжестью блюд с индейкой прогибались столы. Санта Клаус, которого никто не узнавал (и не мог узнать - он был профессионалом), галантно преподносил нарядно упакованные сувениры. Джерри была вручена Трубка Мира индейцев. на прихваченной клейкой лентой записке красным фломастером было намалевано: "Мир на земле, добрая воля к людям. Профсоюз". "Клянусь Иисусом Христом, мир на земле будет, но только и только тогда, когда мы покончим с русскими. Хм... добрая воля к людям... Я что-то не припомню такого профсоюза, который проявлял бы в отношениях со мной эту самую добрую волю", подумал Джерри и с неприязнью вспомнил забастовку в Денвере, в результате которой ему пришлось уступить почти по всем пунктам. Рейчел получила трехфутовую куклу-двойняшку - спереди девочка, сзади мальчик. А музыка гремела и захмелевшие кто больше, кто меньше - мужчины и женщины танцевали как могли. летели конфетти, по потолку и стенам плыли причудливые снежинки, вспыхивали и гасли разноцветные лампы и лица танцующих, пьющих, беседующих то голубели, то розовели, то лиловели.

В перерыве между танцами центр зала опустел. Джазисты разбрелись на пять-десять минут - пропустить стаканчик, зажевать вкусненьким, поболтать слегка. Вдруг в малиновом кругу у микрофона, перед которым только что пела "эта миленькая Уэлси Тутс", появилась высокая небрежно одетая женщина с растрепанными волосами. лицо ее оставалось в тени, и Джерри неприятно поразили огромные черные глазницы. Она с явным усилием выдохнула в микрофон, который вряд ли видела:

- Вы тут веселитесь, да?.. Вы тут веселитесь, а мой Арчи валяется в городском морге!

Начав с шепота, женщина постепенно перешла на крик. Если кто-то и не расслышал ее первых слов и не обратил сразу на нее внимания, то теперь весь зал затих, все взгляды устремились на говорившую.

- У меня трое "счастливых" наследников остались на руках. Трое! Старшему - шесть. Что же мне - улечься с ними в постель и включить газ? И то лучше, чем прозябать. Умница Арчи! Открыл рот, вставил вот это и нажал курок, - женщина держала в руках пистолет. - Но здесь еще сохранилось кое-что... Я хочу увидеть мистера Роджера Кобба, генерального управляющего, который уволил моего Арчи вместе с сотнями других в марте. Я скажу убийце Коббу все, что я о нем думаю. Мистер Кобб, где же вы? Надеюсь, вы хоть не трус...

За одним из столиков произошло какое-то движение. И вот медленно стал подниматься со стула высокий мужчина. В зале почему-то вспыхнул большой свет. И все увидели, что это был Роджер Кобб. Лицо его смяла беспомощная улыбка.

- Успокойтесь, миссис... миссис... - проговорил он негромко.

- Миссис Нори Пэнт, если угодно. Чтобы ты знал, подлец, от кого получишь эту пулю! - женщина стала целиться в Коббса. Раздались испуганные крики женщин, несколько человек бросились на пол. Но выстрелить ей удалось лишь в потолок. В самый последний момент двое подоспевших охранников схватили миссис Пэнт за руки. Она судорожно вздохнула, выронила пистолет и лишилась чувств.

Среди присутствующих случился врач. Пользуясь нехитрым набором стандартным медикаментов из управленческой аптечки, он тут же оказал ей необходимую помощь. Миссис Пэнт открыла глаза, громко застонала. В приемной Кобба, куда ее перенесли и где уложили на диван, находилось несколько человек. Сжавшись в комочек, женщина, казалось, стала меньше ростом. Ее била дрожь. Она испуганно озиралась по сторонам, и взгляд ее был мало осмыслен. "Как затравленный со всех сторон безжалостными охотниками зверек!" - думала, глядя на нее, Рейчел. Она приняла все происходившее особенно близко к сердцу. "Боже! - думала она. - Место этой женщины в тысячу раз более мое, чем то, которое я сейчас занимаю. Как мне понятно отчаяние этой несчастной! Как понятно и как знакомо - и с детства, и изо всей моей жизни до того момента, как я встретила Джерри". Парсел стоял тут же, в трех шагах от дивана, и тихо разговаривал с заместителем Кобба по персоналу. Подойдя к Рейчел и взяв ее под руку, он сказал так, что слышала лишь она одна:

- Слава Богу, мы можем ехать, дорогая. Миссис Пэнт отвезут домой, ей окажут всю возможную и необходимую помощь...

-Нут, нет, Джерри, я хотела бы отвезти ее домой сама!

- Тебе вредно так волноваться!

- Ах, Джерри!... - Рейчел смотрела на мужа глазами, переполненными слезами.

- Хорошо, дорогая, - поспешно согласился он. - Если тебе так хочется... Если ты считаешь это совершенно необходимым...

В машине Рейчел села рядом с миссис Пэнт, укутала ее в шотландский плед, который проворно достал из багажника шофер, обняла. Джерри забился в угол, на переднем сидении размзестились доктор и Маркетти. Всю дорогу от предприятия до коттеджа Пэнтов все молчали, лишь однажды Норина Пэнт всхлипнула: "Дети! Что теперь будет с детьми?" Через двадцать минут машина остановилась у небольшого двухэтажного дома. Слева и справа от него, как и по противоположной стороне этой сравнительно тихой улицы, насколько мог видеть глаз, выстроились такие же дома. Перед каждым из них небольшой газон с незатейливыми, вымощенными камнем дорожками, небольшими клумбами, декоративным кустарником. За некоторыми домами и по бокам от них, так, где участки были чуть больше, разместились крохотные сады.

Входная дверь была раскрыта настежь. На пороге лежал огромный сенбернар. Учуяв хозяйку, он подбежал к ней, норовил лизнуть руку. Она не оттолкнула его. Но и не приласкала, словно не заметила. Прошла мимо, поддерживаемая Рейчел. Пес понуро поплелся следом. В гостиной было темно. Нори включила средний свет и, продолжая кутаться в плед, села на маленькую софу у самого входа. Рейчел примостилась рядом. не прошло и минуты, как появилась высокая светловолосая женщина. Она возникла в комнате внезапно и сразу быстро заговорила:

- Я соседка миссис Пэнт. Меня зовут миссис Уординг. Мы соседи уже двадцать один год. Подумать только, какое несчастье. Мистер Арчибальд Пэнт... - тут она смолкла и, повернувшись, посмотрела на дверь, которая вела дальше внутрь дома. Будто ожидала, что оттуда выйдет сам хозяин. Все молчали и на продолжала: - Мистер Арчибальд Пэнт был такой крепкий мужчина. Он был просто молодец, наш здоровяк и весельчак Арчи.

- Простите, а где же дети? - спросил Парсел.

- Дети... д-да, дети, - монотонно произнесла Нори Пэнт. И смолкла, закрыв глаза.

- Дети отправлены на рождественские каникулы к родителям Арчи, пояснила миссис Уординг. - Арчи и Нори и сами собирались к ним завтра. Они живут в Буффало. Арчи уехал бы и раньше, да все надеялся, что вот-вот найдет работу. то есть сначала-то он был просто уверен, что без дела ему слоняться недолго. такого электрика поискать надо. А какая у Арчи была голова! Золотая была голова у Арчи...

Раздался нервный крик: "Арчи!" За ним послышались громкие рыдания, и Нори Пэнт вновь потеряла сознание. Маркетти и доктор перенесли ее в спальню на второй этаж, куда вместе с ними направилась Рейчел. Джерри и миссис Уординг остались вдвоем. Парсел медленно прошелся по гостиной, разглядывая развешенные на стенах типографские копии работ американских пейзажистов, недорогие сувениры, приобретенные по случаю и расставленные и разложенные на полочках, столиках, шкафчиках. остановился на какое-то время перед маленькой копией с картины: мощный водопад где-то высоко в горах, в его водах тонут лиловые лучи заката; почти у подножия горы костер и рядом с ним маленькая человеческая фигурка. Копия этой картины запомнилась ему с детства. Она тоже висела в их доме.

- Представляете? - говорила меж тем соседка Пэнтов. - Он застрелился на квартире у своей любовницы, этой бесстыдницы Джудди Коллинз. Ну, эта смазливая стенографистка, знаете, с его же завода? Паршивка! Это же надо тащить к себе в постель человека, у которого жена и трое детей! Все они, нынешние, на один манер - им на все, кроме своей похоти, наплевать. Арчи, конечно же, как любой уважающий себя мужчина, побежал к ней, как только она ему подморгнула.

- А что, были ли какие-нибудь симптомы, что он может наложить на себя руки? - осторожно прервал ее Джерри.

- В том-то и дело, что нет! - воскликнула миссис Уординг. - Ничего похожего! На другой день, как его уволили, Арчи встретил меня на улице и сказал: "Привет, крошка Дорис!" Это он меня так звал, уж не знаю почему, смущенно улыбнулась миссис Уординг, проведя руками по своим пышным бедрам. Весельчак - одно слово. Я ведь вовсе и не Дорис, а Луиза. так вот он и говорит: "С сегодняшнего дня я в отпуске. Хоть раз в жизни отдохнув свое полное удовольствие. Как думаешь, крошка Дорис, - имею я право за сорок пять лет жизни хоть разок как следует отдохнуть?" - Миссис Уординг прошла в следующую комнату - столовую - и крикнула оттуда: "Проходите сюда, мистер, не знаю как вас звать". ничего не ответив, Джерри отправился за ней. "Идиотизм какой-то, - вздохнул он. - Теперь выслушивай бредни этой дуры. И все - из-за каприза Рейчел"

- Вам, наверное, хочется смочить горло, - говорила она, раскрывая при этом настенный бар. - Пусто. Пусто. все пусто... Я вам расскажу, - она захихикала, понизив голос. - Арчи Пэнт пристрастился к бутылке. Да не так, знаете ли, по рюмке-другой. нет, он стал пить всерьез. И чем больше времени он был без работы, тем отчаяннее он в бутылку заглядывал... Впрочем, может быть, что-нибудь найдется в этом маленьком холодильнике.

Она протянула руку, намереваясь открыть дверцу небольшого "вестингауза", как вдруг раздалось угрожающее рычание и рядом с миссис Уординг вырос сенбернар. Задом своим он прикрыл дверцу холодильника, а мордой стал теснить миссис Уординг прочь. Поначалу она с недоумением, даже со страхом глядела на собаку, тихонько приговаривая: "Кинг, ты что, дуралей? Ну что ты, что?.." Потом рассмеялась, сказала: "Умора! Арчи научил этого громилу никого не подпускать к его холодильнику. никого из женщин, то есть. А мужчина запросто может открыть его, взять все, что ему захочется. Вот попробуйте!" И видя, что Джерри не торопится к "вестингаузу", произнесла просяще: "Ну попробуйте, мистер. Пить охота до ужаса". Джерри медленно подошел к сенбернару, погладил его голову, почесал между глазами. Кинг завилял хвостом, тоскливо взвизгнул, отошел в сторону.

- Здесь ничего, кроме пива, нет, - протянул Джерри, окинув взглядом полки "вестингауза". - Вам достать банку?

- Он еще спрашивает! - радостно завопила миссис Уординг. - Если вы мне сейчас же не дадите пива, я возьму и умру от жажды. Прямо здесь, вот на этом стуле. Две, мне две банки.

Она молниеносно сдернула колечко и приникла к холодной жестянке губами. В перерывах между глотками Джерри мог слышать нечто похожее на "Прелесть! Чудо! Блеск!. Он вскрыл одну банку и для себя, но сделал лишь два-три глотка. Пиво показалось ему чересчур горьким, чересчур холодным. "Когда же я в последний раз пил пиво? - подумал он, поставив банку на стол. - Лет двадцать пять-тридцать назад. А ведь когда-то с огромным удовольствием прямо-таки купался в этой пенящейся влаге. И мне было наплевать на то, что она как на дрожжах, вздувает живот и растит ранний цирроз".

В столовой неслышно появился Маркетти.

- Хозяйке дома несколько лучше, сэр.

- Значит, миссис Парсел сейчас спустится к нам? - спросил Джерри.

- Миссис Пэнт попросила миссис Парсел побыть с ней еще несколько минут, сэр.

Джерри недовольно сжал губы: "Видимо, беременность делает Рейчел такой чувствительной. Разумеется, я понимаю - семейная трагедия и все такое. Но если нам сейчас начать заглядывать во все... плохо устроенные семьи, мы не сможем завершить эту печальную Одиссею и к двухтысячному году...".

- Молодой человек, - обратилась миссис Уординг к Маркетти. Выпейте-ка с нами пива. Да-да, возьмите его в этом холодильнике. И передайте мне пару банок. Да не смотрите с опаской на этого Кинга. Вас он не тронет.

Покончив еще с одной банкой, женщина сказала Маркетти: "Вы не женаты? Я так и думала. Я всегда здорово угадываю. Что, нет? И не женитесь. зачем все это - семья, дети, бесконечные проблемы? Была бы я поумнее, это я имею в виду - в молодости, ни за что не вышла бы замуж, ни за сто тысяч, ни боже мой! И у одинокого забот куча. Чего их умножать во много раз? Нет, вы не подумайте чего-нибудь такого. У меня и муж что надо, и дети в порядке. И все же свобода - о-о-о!" - она хитро прищурилась и погрозила пальцем Маркетти. Итальянец, как всегда, неопределенно улыбался.

- Что же, мистер Пэнт, вы говорите, был рад своему вынужденному отпуску? - Джерри внимательно смотрел на миссис Уординг.

- Что вы! - возразила она, открывая новую банку. - Месяц назад, нет, пожалуй, полтора, я встретила его утром. Это был другой человек. Да-да, совсем другой. Отнюдь не весельчак. И потом, небритый - это нехорошо, когда мужчина перестает бриться. Я хочу сказать - следить за собой. А он мне тут и говорит как раз: "Ты знаешь, крошка Дорис, трое из моих приятелей, ну, которые вместе со мной выбыли из игры, трое угодили в дом для добрых дураков". Это так Арчи называл психлечебницу. "Ты понимаешь, сразу трое, чуть не в один день. А двое возбудили дело о разводе". Я ему говорю: "Не слишком ли ты много спиртного принимаешь последнее время, Арчи?" А он мне и отвечает: "Что ж, по-твоему, лучше на укольчики сесть? Или на порошочки? Тогда вообще никаких денег не хватит. И дом заложишь, и машину потеряешь. А без нее, сама знаешь, какой же ты человек?"

Джерри вышел в гостиную, прислушался к тому, что происходило на втором этаже. Там, однако, было тихо, не слышалось даже приглушенных голосов. "Горько, конечно, сознавать, что в сорок пять лет человек может выйти из игры. И из жизни даже. Как вот, например, этот бедняга Арчибальд Пэнт, - думал Джерри, возвращаясь в столовую. - Но, значит, где-то он дал слабинку, где-то неосторожно подставил свой бок, в который не замедлила ударить судьба. Видимо, выживает тот, кто постоянно думает о защите своих боков. И не только думает, но и имеет силы и умеет оградить себя от любой неожиданности. Конечно, ни к чему Рейчел разводить сюсюкания с этими людьми. Впрочем, трудно было удержать ее от поездки сюда. Такой случай, да еще на рождественской вечеринке, не часто бывает. Теперь надо хотя бы впредь уберечь ее от подобных непредвиденностей... Да, вечный закон жизни погибает слабейший. В этом отношении сегодняшний день ничем не отличается от любого дня сто тысяч лет назад, миллион лет назад. Вечный закон жизни. Жестокий, но единственно верный".

- Позавчера вот в этой самой столовой мы с Арчи пили "Дикого индюка", - громким шепотом сообщила миссис Уординг. Норри готовила ужин на кухне. А он мне знаете, что сказал?

Она поднялась со стула, подошла к холодильнику. Сенбернар зарычал громче прежнего, обнажил клыки.

- Злое, глупое животное, вот ты кто, - обиделась миссис Уординг. Ну что на меня рычишь? Я же пошутила, ты видишь?

Сенбернар зарычал еще злее.

- Я сяду на место, - махнула рукой женщина и капризно приказала Маркетти: - Дайте пива! Вы же видите, что этот зверь готов перегрызть мне глотку из-за дрянной банки пива

Маркетти, на которого Кинг не обратил ни малейшего внимания, быстро сделал то, о чем его просила миссис Уординг.

- Так вот, позавчера он мне и говорит, - продолжала она. - "Я думал, говорит, что я ухожу в отпуск. А знаешь, что это было на самом деле? Все эти девять месяцев? Я только теперь понял - каждый день я умирал. Ну, каждый день умирала какая-то частица меня. И вот теперь перед тобой не живой человек, а мертвец. Все умерло, все. А то, что я все еще двигаюсь, ем, сплю - все это уже происходит после моей смерти. ты меня понимаешь, крошка Дорис?" Как вы думаете, господа, он уже знал тогда, что через день застрелится?

Послышались негромкие шаги, кто-то спускался по лестнице. Джерри и Маркетти поспешили в гостиную. Вдогонку им миссис Уординг выкрикнула: "Джентльмены! Кто же бросает женщину одну? Был бы здесь мой муж, он бы научил вас хорошим манерам!"

Рейчел - это была она, - остановилась на последней ступеньке, умоляюще посмотрела на мужа:

- Джерри, ей надо помочь. Все это так ужасно... И эти похороны нужно устраивать. А у Норри... У миссис Норины Пэнт ни единого цента...

- Похороны возьмет на себя предприятие, - попытался успокоить жену Джерри.

- Ах, разве только в этом дело? - со слезами в голосе воскликнула Рейчел. - Все время, пока я сейчас была там, у нее наверху, она раз сто или больше повторила одно и то же: "На этой земле мне больше нечего делать". Я говорю ей - у вас же трое детей! Жить надо хотя бы ради них. Сначала она со мной вроде бы и соглашалась, но потом всякий раз твердила свое. А перед моим уходом знаешь она что сказала? Она сказала, что никаких детей у нее нет, и мужа нет и не было, и она актриса варьете и завтра отбывает на гастроли в Европу.

- Она что же - просто заговаривается, или... - Джерри вытер слезы со щеки Рейчел. А она, глядя широко раскрытыми глазами куда-то мимо него, сказала: "Доктор шепнул, что если это через день-два не пройдет, ее придется госпитализировать. Хорошо, что ты не разрешил приехать сюда никому из администрации предприятия. Она их всех ненавидит".

- А меня? - неловко улыбнулся Джерри.

- Ты и я не в счет, - серьезно сказала Рейчел. - Мы появились на сцене несколько месяцев спустя, как уволили ее Арчи.

- Дорога, нам надо ехать, - отметил Джерри, глянув на часы. - Не беспокойся, пожалуйста. Клянусь Всевышним, я распоряжусь и насчет похорон, и насчет счетов от медиков и насчет дальнейшего. "Черта с два буду я швырять деньги на ветер, - подумал он тут же. - Хоронить, платить за лекарства! Да у меня их столько, таких Пэнтов! Каждый десятый Пэнт. У меня не благотворительное общество, нет!"

- Печальная истина, - проговорила дрожащими губами Рейчел, сама пытаясь утереть слезы, которые, однако, вновь и вновь падали на ее щеки. Хрупко создан не только сам человек. Хрупко все то, что он - в свою очередь - создает. Машины, жилища, одежда... Семья, наконец. Еще меньше года назад была счастливая людская ячейка. А теперь? Отца нет. Матери тоже почти нет. Что будет с детьми?.. Ужасно!..

Рождественскую неделю Парселы проводили на ранчо Кеннеди. Всего там собралось человек тридцать - родственники, самые близкие друзья. Ранчо, в отличие от северного имения на Кейп Код под Бостоном, расположено было на юге Флориды. Оно и стало-то собственностью семьи Кеннеди случайно, ведь они были северянами, и, естественно, не имели никаких владений в "этом рабовладельческом паноптикуме". Однажды (было это в тысяча девятьсот восемнадцатом году) пришло извещение о том, что полковник Сондерс погиб на фронте в Европе, а так как никаких родственников кроме Кеннеди у него не оказалось, то флоридское имение перешло к ним. Это имение и жило ожиданиями наездов Кеннеди от Рождества до Рождества. "Неделя имени славного полковника Сондерса!" - весело смеялись Кеннеди. И любили эту теплую, тихую, радостную неделю на юге.

В "День Подарков" (второй день Рождества) Джон и Джерри с женами с утра отправились на пляж. Президент хотел закончить свой разговор с Джерри, который они начали еще в сочельник. Мужчины сбросили халаты и, подставив тело ласковым лучам зимнего солнца, пошли вдоль песчаного берега. Джерри, как всегда на юге, носил большие темные очки. Джон, напротив, очков не признавал и, щурясь на ласково блестевшие небольшие волны, слегка похлопывал себя ладонями по груди, животу, ногам. Он был намного выше Джерри, великолепно сложен и, когда был без корсета, как сейчас, походил на атлета в хорошей форме. Джекки, глядя на них издали, улыбнулась, подумала: "Дон Кихот и Санчо Панса! И в натуре обоих есть схожесть с этими литературными героями. Джон в это время обдумывает, как бы ему повыгоднее обстряпать свои делишки". Разумеется, она не сказала об этом своем наблюдении Рейчел из боязни ее обидеть. Однако у Рейчел,глядя на Джона и Джерри, возникли свои ассоциации, о которых она тоже решила не делиться с Джекки. "Самонадеянная молодость важно шествует рядом с обогащенной опытом мудростью. Глядя на них, очень трудно понять, кто хвост, а кто голова".

- Многие ставят мне в вину, - усмехнулся Кеннеди, - что я позволил случиться на Кубе тому, что случилось. Вот ведь и вы, Джерри, в глубине души осуждаете меня.

Джерри хотел что-то возразить, но Кеннеди взял его под локоть:

- Не надо, Джерри. Ведь ты же сам отлично знаешь, что это так. Самое неприятное для меня во всем этом то, что я же больше всех нас раздосадован поворотом событий в Карибском море.

Он посмотрел на линию горизонта, где волны были совсем белесыми. Подумал о чем-то встряхнул головой. Стал слегка ударять пальцами рук по своей груди:

- В девяноста милях отсюда те самые красные колхозы, о которых мы с тобой, помнится, говорили после твоего возвращения из одной из поездок в Россию. И это мне, по-твоему, должно нравиться?!

- Но так думают не только здесь, дома, - с легким раздражением заметил Джерри. - Так думают и за границей, Джон. В России многие считают тебя прогрессивным, весьма, я бы сказал, прогрессивным американцем...

- Меня мало волнует, что обо мне думают русские, - сухо оборвал Парсела Кеннеди. - Я не тщеславен.

"Кокетничает мистер Джон Кеннеди, - улыбнулся про себя Джерри. - Да что толку со мной кокетничать? Этим нужно заниматься со своими биографами. По крайней мере, хоть историю обмануть попытаться можно".

- Что же касается моих мало разумных соплеменников, продолжал так же сухо Кеннеди, - то им следовало бы быть несколько более понятливыми. Мы не можем сейчас рисковать судьбами Америки из-за одного этого паршивого островка.

- Не кажется ли тебе, Джон, что бациллы с этого острова неудержимо движутся в Центральную и Южную Америку?

- Вопрос по существу, - быстро повернулся к Джерри Кеннеди. - В качестве ответа у меня такой же вопрос по существу: "Неужели у Америки не хватит мозгов, людей, и оружия, чтобы перекрыть все пути этим бациллам?"

- Всего этого, пожалуй, у Америки хватит, - кивнул Джерри. - ты забыл, впрочем, еще один компонент успеха.

- Что же это? - живо спросил Кеннеди.

- Решимость действовать, - твердо проговорил Джерри. Не обсуждать в многочисленных комиссиях и комитетах, подкомиссиях и подкомитетах; не планировать на низших, средних и высоких уровнях всевозможных учреждений и ведомств, штабов и групп штабов. А действовать. Может быть, иногда и с ошибками. Но - действовать.

- Предположим, - задумчиво проговорил Кеннеди. - Предположим. Какое бы действие предпринял ты, Джерри, будь ты на месте президента?

- Всестороннее и массированное вторжение, - не медля ни секунды, ответил Джерри. Джон Кеннеди добродушно рассмеялся:

- То есть, - спросил он, все еще улыбаясь, - предстать перед всем миром этаким громилой с ножом в одной руке и пистолетом в другой - так, выходит, следует поступить, по-твоему. Пойти на прямую конфронтацию с русскими, что само по себе может завести нас всех в тупик небытия?

- Но это, по-моему, тот случай, когда все средства хороши! - громче обычного заметил Джерри. Кеннеди опустился в одно из просторных соломенных кресел, стоявших под одиноким тентом, знаком указал Джерри на кресло рядом. "Не может, не хочет и никогда по своей воле не отречется от главной заповеди - вседозволенности", - думал Кеннеди. Слуга, высокий щеголеватый негр, принес на длиннейшем проводе телефонный аппарат - Джона вызывал брат из Небраски, где он проводил каникулы с друзьями.

- Джерри, ты когда-нибудь занимался историей? - испытующе глядя на Парсела, спросил Кеннеди, закончив разговор с братом. Но тут же, увидев недоброе выражение глаз собеседника и что-то вспомнив, добродушно воскликнул: - Прости, ну как же - ведь ты прослушал полный курс всеобщей истории в университете Святого Лойолы в Чикаго! Тем не менее, не сочти это за экзамен, и ответь на один вопрос. Просто я себя хочу проверить. Так вот этот вопрос: "Почему кончались неудачей все или почти все революции прошлого?" Последняя русская пока не в счет. Пока.

- Причин много и они всегда бывали различными. Однако... - Джерри сказал это быстро, но, словно запнувшись, замолчал, задумался.

- Вот именно - однако! - подхватил Кеннеди. - И это "однако" есть не что иное, как физическое устранение вождей!

"Это верно, - думал Джерри, глядя на Кеннеди. - Верно для всех времен и народов, начиная с восстания Спартака и до наших дней. Еще не известно, как бы все повернулось в России, если бы в восемнадцатом году Каплан стреляла чуть точнее. Вполне вероятно, что мы не обсуждали бы с Джоном то, что мы вынуждены обсуждать сегодня. И всего-то каких-то один-два выстрела..."

-".. В соответствии с моим настоятельным предложением Центральное Разведывательное Управление заканчивает разработку нескольких вариантов физического устранения Фиделя Кастро, - устало произнес Кеннеди.

"Молодец, мальчик, - одобрительно размышлял Джерри. Только такие вещи надо делать сугубо тайно. Даже имея дело с ЦРУ. Ох, какое огромное множество свершений в истории так и остается тайным, не становясь, слава Богу, явным. О многом приходится думать, делая историю. И о том, чтобы руки выглядели чистыми. Право, кому охота мараться..."

- Да, в случае успеха все "лавры" - исполнителям, словно читая мысли Джерри, слабо улыбается Кеннеди. - Исполнители - наши друзья, кубинские иммигранты. Народ разный, но отчаянный...

"Отчаянный, - усмехается Джерри. - Более точное для них определение отпетый. Впрочем, такие людишки всегда кстати. И иностранцы, и свои собственные. Чем, например, плох мой Бубновый Король из Гарлема? И деньги делает и дела... А иностранцы?"

Джерри разыскал глазами Джекки с детьми и Рейчел. Только что искупавшись, они растирались мохнатыми полотенцами, чему-то смеялись, о чем-то говорили под другим тентом ярдах в трехстах от того места,где находились Джерри и Джон. Вот к женщинам подошел Ричард Маркетти, присел на корточки перед Рейчел. Она толкнула его рукой, засмеялась. Он легко повалился на спину, смешно задрыгал ногами. тотчас же подскочили маленькие Кэролайн и Джон-младший, упали на него. началась забавная возня.

"Иностранцы, черт бы их всех побрал!" - подумал с откровенной неприязнью Джерри, наблюдая издали за Маркетти. Завтра женщины с детьми отправляются на два дня в Эверглейдс. Что ж, сама по себе поездка в этот роскошный национальный парк похвальна, слов нет. Однако Рейчел опять попросила, чтобы их сопровождал Дик. "Джерри, любовь моя, - сказала она, смешно потершись носом о щеку Парсела. - Тебе ведь Маркетти на эти два дня совсем не нужен, ведь так? Ни на вот столечко не нужен! А нам он мог бы здорово помочь. И дети с ним гораздо более управляемы. И мало ли что в пути может случиться". "Спаситель однажды - спаситель всегда, - деланно засмеялся Джерри. - Пусть будет по-твоему. Он мне и впрямь в эти два дня не будет нужен. Джерри подумал также о том, что будет лучше, если итальянец не узнает про тех иностранных визитеров, которых они собирались приватно принять с Джоном в эти два дня. Приезжали инкогнито высокопоставленный немец из ГДР и два арабских шейха, и избавиться на это время от лишней пары глаз было весьма кстати.

Однако Джерри уже второй месяц волновало другое. "Иностранцы... По данным Ларссона, Маркетти не просто проявляет признаки внимания к Рейчел, он явно ухаживает за ней. Она появлялась с ним на новоселье у Беатрисы, на открытии выставки Малых Голландцев и импрессионистов. Сегодняшняя ее просьба о том, чтобы он сопровождал их в Эверглейдс, далеко не первая. Конечно, они почти одного возраста и смотрят на многие жизненные проблемы одинаково... Какова цель его ухаживаний? Чем таким особым обладает он, чего нет у меня? Одна молодость против всего того, что стоит за мной? Очень мало вероятно. Почти совсем невероятно... Если... Если Рейчел не увлеклась им. Что вполне вероятно. А почему бы и нет: он молод, недурен собой, тактичен, сдержан... Наконец, он спас ей жизнь. А женская благодарность, как справедливо писал один из европейцев прошлого века - самое преддверие любви. Но ее слова, ее нежные уверения, что она не мыслит жизни без меня в таком случае они все должны быть фальшивы? Немыслимо. Я слишком хорошо знаю, что человеческому коварству нет ни пределов, ни границ. Но Рейчел зачем ей это, зачем ей вновь нищета, вновь все то, от чего она с такой радостью ушла? Вопросы, вопросы... Я хочу сам себя обмануть ими. Я же отлично знаю, что если приходит чувство, все вопросы отступают вдаль, уходят прочь. А если не уходят, то их безжалостно изгоняют. Но как же так ведь Рейчел на пятом месяце беременности? Нет, все совпадает. Маркетти работает у меня как раз полгода. неужели Рейчел и этот итальянец... этот проклятый итальянец..."

Еще с минуту Джерри с ненавистью разглядывал Маркетти,который болтал теперь о чем-то с Джекки Кеннеди. услышав свое имя, Джерри встал и увидел, как Джон, готовый войти в воду, повернулся к нему и звал его. Джерри помахал Кеннеди рукой и пошел навстречу волнам. Он любил морские купания во Флориде. Любил за удивительно "легкую" воду, которая как бы сама несла тебя безо всяких твоих усилий; за какой-то удивительно приятный и вместе с тем неуловимый запах, который он ощущал только здесь и нигде больше; за тот психологический настрой, который появлялся у него всегда именно здесь и который был чрезвычайно важен, чтобы получать высшее, абсолютное удовольствие от морского купания - полное отсутствие боязни, что тебя может ухватить за руку ли, за ногу, за туловище какое-нибудь злое чудовище или рыба. И сейчас, как всегда, Джерри отплыл на какое-то расстояние от берега, лег на спину и закрыл глаза. Блаженно покачивало, в ушах мерно шумела тихая вода, солнце ласкало кожу лица... Когда Джерри вышел на берег, Джон Кеннеди сидел под тентом, пил виноградный сок, просматривал какие-то бумаги.

- Нет, ты только посмотри, что пишут о нас эти макаронники и боши! нервно рассмеявшись, Джон передал Джерри две газеты. тот взял, прочитал сначала по-немецки: "Американцы ярко выраженные неврастеники атомной эпохи. Они суетятся и дергаются. Они взирают на мир сквозь прорезь танка". В итальянской газете был также жирно отчеркнут карандашом абзац: "США не способны принять мир таким, каков он есть, ибо - в силу специфики своего развития - они лишены исторической памяти".

- Да? - Джерри вопросительно посмотрел на Кеннеди.

- Это мы-то лишены исторической памяти? - возмущенно воскликнул тот. - Мы, которые тысячу раз спасали этих самых европейцев - и от холода, и от голода, и от кризисов. От большевизма, наконец!

Джерри налил себе слабенький мартини, укутался в большую мохнатую простыню, расположился поудобнее в кресле... "Все правильно, все, к сожалению, справедливо, - думал он, отпивая мартини, слушая Кеннеди. - У тех же немцев и, уж конечно, у итальянцев эта самая историческая память исчисляется тысячелетиями. зато мы, как молодая нация, со спокойной совестью заявляем на весь мир: "Бог ныне вручил Америке исстрадавшееся человечество!" Вручил - и баста. Нам-де, мол лучше знать, ведь он же нам вручил это самое исстрадавшееся человечество".

- Если мы лишены исторической памяти, - никак не мог успокоиться Кеннеди, - то европейцы начисто лишены исторической благодарности. Кто в двадцатые годы предоставил займы Германии? Кто в сороковые годы взорвал два атомных устройства и тем самым отрезвил вооруженные до зубов орды русских, опьяненных своими победными маршами?..

- Ты знаешь, Джон, что им больше всего не нравится, этим европейцам? - Джерри обезоруживающе улыбался. Зная манеру Джерри улыбаться так, когда он готовил свой очередной подвох, Кеннеди нахмурился, молчал.

- Им не нравится та часть нашей военной доктрины, которая гласит: "Мы готовы сражаться до последнего европейца".

Президент встал, сделал несколько шагов, остановился у одного из металлических столбов, поддерживающих тент. "Неужели Парсел действительно думает, что сегодня самую большую угрозу Америке представляет ядерное самоуничтожение? Или демографический взрыв и голод?". Он сел в кресло, взял стакан с виноградным соком, и, решив, что выдержанная им пауза достаточна, сказал:

- Как ты думаешь, что опаснее для нашей страны - большой ядерный конфликт или перенаселение со всеми его последствиями?

- Ядерного конфликта бояться - последнее дело. К нему надо быть готовым каждую секунду, его надо начинать превентивно, в нем надо побеждать.

- Н-не знаю, не знаю, - тянет Кеннеди. - Как это у тебя все просто. Я бы сказал - примитивно.

"Это та самая гениальная простота, на которой стоит и будет стоять Америка", - думает Джерри. Вслух спокойно замечает:

- А у меня есть парочка аналогичных вопросов. Я не касаюсь этической стороны вопроса. На данном этапе развития человечества это несколько преждевременно, хотя... Как ты думаешь, что опаснее для нашей страны рост, я бы сказал, в геометрической прогрессии ненависти к американцам со стороны всех, кто входит в категорию так или иначе развивающихся, или истощение запасов в мире всего того, что необходимо человеку для его дальнейшего существования и развития?

Джерри тут же подумал, что он мог бы добавить еще одну страшную опасность для рода человеческого: опустошение, отчуждение и, наконец, уничтожение личности. Но и того, что он уже сказал, было достаточно, чтобы вспыхнул диспут о реальности Судного Дня.

- Дик, - Джекки Кеннеди лукаво посмотрела на Маркетти. Вы всегда производили на меня впечатление человека, который любит животных.

- Вы не ошиблись, мэм.

- Вот уже полчаса, как - я не сказала бы "самая красивая", и не сказала бы "самая преданная", но определенно "самая доверчивая" из нас ждет вашего приглашения поиграть в мяч.

Джекки погладила голову лежавшей у ее ног шотландской овчарки: "Лэсси хорошая девочка! Лэсси хочет поиграть и покупаться вместе с мистером Маркетти!". Маркетти ударил большой разноцветный мяч ногой, и через минуту человек и собака носились по волнам вдогонку друг за другом.

- Ну что, он уже двигается? - с любопытством обратилась Джекки к Рейчел.

- Вчера я совершенно определенно почувствовала, что он толкнул меня ножкой прямо в ребро. Первый раз! Это было так явственно, что я, почувствовав этот удар, оторопела.

- Значит, перевалило на вторую половину, - ласково улыбнулась Джекки.

- Но ведь будет мальчишка, правда? - доверительно заглянула ей в глаза Рейчел. - Ведь девочка не может быть таким буяном! Он мне полночи заснуть не давал, все колотил пяточками в разные места.

- К сожалению, нет таких симптомов, которые положительно указывали бы на пол ребенка. И сегодня, как и миллион лет назад, эту загадку наверняка можно разгадать лишь после рождения ребенка, - вздохнула Джекки. - А пока он находится под сердцем матери, пол его - большая тайна, чем структура колец Сатурна.

- Но я же чувствую, - недовольно воскликнула Рейчел и сама удивилась тону своего голоса. - Я же чувствую по удару, что это нога мужчины!

- Когда я ходила с сыном, - Джекки положила руку на плечо Рейчел, - я почти вообще ничего не ощущала. А девочка, боже мой, каких только "гранд-шоу" от нее я не натерпелась! Бывали дни, когда я с уверенностью твердила: "Джон, у нас будет тройня, как минимум".

- Дети... - задумалась Рейчел. Она осторожно погладила себя по животу. И вдруг ощутила толчок точно в то место, где в этот момент находилась ее ладонь. "Словно он что-то хочет сказать мне уже теперь", подумала она, прижав к животу обе ладони. Однако повторных толчков не было. "Почти все женщины, которых я знаю, хотят родить мальчика. И это так естественно. Ведь мальчик - это наследник лучших качеств любимого мужчины, его преемник, продолжатель рода. Мы меньше всего думаем о девочках, о дочках, ибо любим своего единственного мужчину самоотверженно. Пусть Джерри не красавец, пусть, но мой сын возьмет от него именно то, за что я люблю Парсела, чем горжусь: его ум, его силу, его мужественность. Наверное, девочек хотят одинокие матери. Это тоже естественно. Для них дочь будущая подруга, самый близкий человек. Ах, ну к чему вся эта философия. Иногда я чувствую себя самкой зверя. Он кормит семью, мое извечное призвание - ее продолжать, растить молодняк, хранить жизнь. Хранить жизнь моих детенышей... Если бы я была зверем другой породы, мне было бы наплевать на всех чужих детенышей. Но ведь вот я не видела троих детей Норины Пэнт, а мне стало безумно их жаль. Как своих..."

- Хотите одну совсем не рождественскую историю? - печально улыбнулась своими большими глазами Рейчел.

- В мире столько еще слез и печали, - неопределенно протянула Джекки.

- Но эта история, - возразила Рейчел, - произошла несколько дней назад и, представьте, прямо на наших глазах.

- Джон говорил, что вы ездили в Кливленд, - теперь глаза Джекки смотрели заинтересованно.

- Верно, в Кливленде это и произошло, - вздохнула Рейчел...

Легкий ветер доносил ароматное дыхание то одних, то других кустарников и цветов, ласково звенела теплая волна, дети Кеннеди играли то в нежные игры взрослых, то в жесткие детские игры. А Рейчел Парсел рассказывала о самоубийстве кливлендского безработного и о попытке его жены отомстить.

- Как много сейчас подобных случаев, - негромко, спокойно отметила Джекки Кеннеди. - Когда я была моложе, мне хотелось раздать все деньги, мои и Джона, бедным. Вообще всем бедным, неважно где - в Бостоне или в Калькутте. Увидев чужого голодного ребенка, я лишалась аппетита. Плакала, переживая за уродов и калек. Потом поняла: все во власти Божьей. Бог дал Бог взял. Не мы придумали этот свет, не мы установили в нем порядок вещей, не нам его и менять. Я убеждена, что где-то существуют незримые, но высшие весы, и на них каждому человеку отмеряется его доля радости и печали.

- А если этих отмеренных на точных весах радостей у кого-то вовсе нет и вся жизнь состоит из одних печалей? - упрямо спросила Рейчел.

- В таком случае, моя дорогая, словно успокаивая ее, произнесла Джекки, - этих радостей было с избытком у его предков или будет у потомков. Впрочем, давайте пошлем этой женщине и ее сироткам сладкого пирога. Я думаю, им будет приятно.

- Да, - рассеянно согласилась Рейчел. И подумала: "Если она... если они еще живы".

Ярдах в трехстах от того места, где находились женщины, из воды выбежали Маркетти и Лэсси. Собака подбежала к Джерри и улеглась у его ног. Маркетти тоже подошел к боссу, спросил: "Я вам не нужен, сэр?". Джерри молча покачал головой, посмотрел на итальянца, как показалось Джону, неприязненно, даже зло. Маркетти быстро пошел к "женскому" тенту, гоня перед собой ногами разноцветный мяч. Вскоре с ним поровнялась Лэсси. "Приятный мальчик этот Дик, - думала, наблюдая за Маркетти, Рейчел. - Не заумный, не задавака. Остроумен. Жадноват до денег. Видимо, маловато их было в его семье".

- Джекки, дорогая, как вы думаете - Дику хватает этих самых жизненных радостей, отмеренных судьбой?

Джекки с искренним удивлением посмотрела на Рейчел. Рассмеялась: "Вообще-то из меня плохая гадалка. Что же касается Маркетти, то я о нем, честно говоря, задумывалась меньше, чем о нашей Лэсси. Гор-р-раздо меньше!".

И Джекки захлопала в ладоши, закричала: "Лэсси! Лэсси! Ко мне!". Оставив мяч, собака бросилась к хозяйке. "Аристократка! - обиженно подумала о Джекки Рейчел. - Собака ей ближе, "гор-р-раздо" ближе, чем этот парень...". Маркетти подошел к Джекки, заговорил о чем-то. Джекки охотно ему отвечала. На лице Маркетти, словно приклеенная, была его обычная сладкая улыбка. Джекки тоже улыбалась, но механически, бездумно. "Вот две маски на лицах, - Рейчел встала, налила себе сок, потрепала за ухом Лэсси. - Обе вызваны к жизни необходимостью. Только одна всячески хочет привлечь к себе внимание, а другая всячески хочет себя от него оградить... Впрочем, Бог с ними, с масками. Загадочно ведет себя последнее время Маркетти. Вдруг стал ни с того ни с сего за мной ухаживать. Чуть ли не пытается роман завести. Зачем? Совратить беременную жену Джерри Парсела? Зачем? Конечно, кому не хочется нравиться? И Джерри ревнует - а он ревнует, я это вижу! - это и забавно и приятно. Только не надо близко подходить к грани, которая запретна и которую преступить - грех... А Джерри может быть бешеным. Я пока не видела, но слышала и - главное чувствую, что может". Ричард Маркетти наклонился теперь к Рейчел, чуть ли не к самому ее уху. шепчет что-то смешное, не фривольное, а так, чуть-чуть. Вроде бы все это можно было сказать вслух, ведь в том, что он шепчет, нет ни тайны, ни непристойности. Но он шепчет ей все это чуть не в самое ухо, усы и губы вот-вот его коснутся. А Рейчел не отталкивает его, она смеется, она поощряет этот флирт.

После ленча Джерри и Рейчел прогуливались в декоративном парке ранчо. В центре его размещалось небольшое проточное озеро. В нем царствовал "хозяин" - так называл огромного аллигатора менеджер ранчо. Было приятно не спеша идти по тенистым аллеям, через лужайки, через старинного вида мостики над многочисленными ручьями. Духота томила, Рейчел обмахивалась большим японским веером.

"Хотелось бы особо привлечь ваше внимание, сэр, к одному обстоятельству, - вспомнил Джерри недавний устный доклад Ларссона. - Тем более, что данные о нем поступают из разных мест - Чикаго, Гарлема...". "Что же это?" - поинтересовался Джерри. "Видите ли, - Ларссон на мгновение замялся, но тут же продолжал, - мисс Парсел по своей собственной инициативе предпринимает самостоятельные поиски нитей заговора против мистера Джона Кеннеди. Ей в этом активно помогает господин Раджан-младший". "Вот как, спокойно заметил Джерри, хотя был поражен тем, что услышал. - Расскажите-ка поподробнее". Выслушав Ларссона и отпустив его, он несколько раз медленно прошелся по кабинету. "Идиотка, - думал он, не в силах заглушить в себе раздражение. - Поставлена на ноги целая государственная служба, расследованием заняты лучшие профессионалы. А тут - на тебе, два дилетанта хотят выскочить в герои, всех обштопать, спасти Америку. рисколюбы! В таких делах в два счета можно и под нож, и под пулю, и под колесо угодить. И будет сработано так, что никаких концов не найдешь. Беата, девочка моя! Зачем, ну зачем лезешь ты в самое пекло кровавой политической кухни? Жизнь - смертельная битва. В ней нет, совсем нет места для полудетской забавной игры в воры-сыщики. Надо поговорить с ней и строго-настрого запретить ребячьи шалости со взрослым динамитом".

В тот же вечер Парсел встретился с дочерью. Но разговора не вышло. Выслушав его, Беатриса, смеясь, сказала: "Ты, папа, всю свою жизнь выстроил сам. И никогда никого не спрашивал, что тебе делать и как. Ведь так? Так. А я - твоя дочь. И этим, я полагаю, все сказано". Джерри сердито смотрел на дочь и не знал, огорчаться ему или радоваться. Но ведь она так завершала их разговор во второй раз* первый раз это произошло совсем недавно, когда он коснулся ее взаимоотношений с Раджаном. Да, характер у Беатрисы был жесткий. Его, Джерри Парсела, характер. "Пока я жив, уберечь ее ото всех бед - моя забота, - горько думал он. - Тем более в этом "деле" с Кеннеди. да и в других - все в моих руках. А когда я уйду, кто защитит мое единственное дитя от всех прелестей этого купающегося во взаимных любвях света? Кто? Ее черномазый друг?".

Сейчас, чтобы отвлечься от этих сумрачных мыслей, Парсел внимательно огляделся вокруг, прислушался к шорохам и шумам парка.

- Ты заметила, поет лишь одна птица? - Джерри увидел, что Рейчел встала, взял из ее руки веер, стал осторожно обмахивать ее сам.

- Неужели одна? - удивилась Рейчел. - А мне кажется, что их тут целый ансамбль.

- О, это особый певец! - воскликнул Джерри. - Имма Сумак в облике птицы!

И почти без перерыва и без всякого перехода продолжал:

- Кстати, как тебе нравится наш итальянский солист, наш современный Карузо, наш несравненный Дик Маркетти?

Рейчел с удивлением смотрела на мужа?

- При чем тут Маркетти? - наконец вымолвила она.

- Как при чем? - в свою очередь удивился Джерри. - Разве ты не знаешь, что он в детстве принимал участие в конкурсе певцов в Риме и даже получал призы?

- Конечно, нет! - искренне удивилась Рейчел.

- Вот видишь, и хорош собой, и молод, и вокалист отменный, продолжал Джерри.

- Ах, это! - улыбнулась Рейчел. Щеки ее порозовели, глаза искрились. - И ты что же, ревнуешь?

- А почему бы и нет? - недобро усмехнулся Джерри. - От человека, который с твоей женой проводит достаточно много времени и на людях, и наедине, жди подвоха.

- А от жены? - Рейчел перестала улыбаться. Джерри тотчас заметил это и понял, что дальше разговор вести в том же духе нельзя.

- Жена Цезаря вне подозрений! - сказал он, возвращая веер Рейчел целуя ее в лоб.

"Бешеный!" - Рейчел смотрела на Джерри откровенно влюбленным взглядом.

"Ну, берегись, Дик Маркетти! - думал в то же время Джерри. - Это говорю я, Джерри Парсел". Отрывок из раннего романа Хью Уайреда* "Тайна исповеди"

(*Псевдоним Джерри Парсела)

...Реджинальлд стоял в пикете шестой час. Накрапывал мелкий, назойливый дождь, такой привычный в эти осенние промозглые недели в Детройте. Было три часа пополудни. день медленно клонился к концу. Блеск мокрых крыш, блеск мокрого шоссе, блеск мокрых оконных стекол городских зданий - весь этот блеск приглушался ровной и, казалось бы, такой невесомой матовой пеленой дождя. Реджинальд уже дважды, по очереди с товарищами по пикету, заглядывал в кабачок, расположенный совсем неподалеку. Сначала он выпил пива. Но это не подняло его настроения. Напротив, он изрядно продрог. И когда настала вновь очередь его пятнадцатиминутного перерыва, он "искупал язык" в ямайском роме. "Странное дело, - думал Реджинальд, выходя на улицу, - казалось бы, подумаешь, какой пустяк стаканчик коричневой бурды. Ан, нет! И греет, и светит, и веселья прибавляет". Посмеиваясь чему-то своему, Реджинальд быстро подошел к заводским воротам. Он еще издали увидел, что пикетчики стояли теперь в линию. "Будут дела!" - подумал он, прибавляя шаг и потирая при этом руки. "Реджи!" - услышал он чей-то знакомый голос. Оглянувшись, он увидел, как его нагоняет Джимми-Длинный Ус из его же цеха. "А меня послали вытащить тебя из паба! - радостно сообщил он. И, наклонившись к Реджинальду, доверительно сказал, понизив голос: Обещают штрейкбрехеров". "Кто обещает?" - поинтересовался Реджинальд. Джимми-Длинный Ус раскрыл уже было рот, чтобы сообщить о том, кто обещал штрейкбрехеров, как из-за угла приземистого старого квартирного дома выскочили два грузовика. Они остановились в шаге от линии пикетчиков, и из них тотчас посыпались на мостовую люди. Одеты они были все неброско, на руках имели рукавицы из брезента, в руках - металлические пруты. "Какие молодые", - подумал Реджинальд, успев занять свое место в пикете и продолжая разглядывать лица прибывших. Из кабины водителя первого грузовика не спеша вылез невысокий, добродушного вида человек. "Это же Перри, помощник менеджера по персоналу, - подумал Реджинальд. - Ему-то чего здесь надо?". Перри сделал какой-то знак рукой тем, кто прибыл на грузовиках, и они быстро сгрудились у проходной. Перри короткими шажками пробежал вдоль линии пикетчиков, заглядывая внимательно каждому в лицо. Делал он это молча. Молчали и рабочие. "Ищет кого или хочет запомнить, кто в пикете стоит, что ли?" - подумал Реджинальд. Как и все другие рабочие, он хмуро и внимательно наблюдал за действиями Перри. А тот вновь подошел к толпе привезенных им штрейкбрехеров, обернулся к пикетчикам и громко произнес: "Господа! Не будем ссориться. Вы пропустите нас с миром, а сами ступайте по домам. Дело к вечеру. Через полчаса начнется телевизионная трансляция футбольных матчей". "Ты сам убирайся домой свой телик смотреть!" добродушно порекомендовал ему Джимми-Длинный Ус. "Прочь с дороги!" закричал Перри и, ухватив ближайшего к нему пикетчика за рукав, отшвырнул его в сторону. за Перри двинулись парни с прутьями. "Драться и мы умеем!" подумал Реджинальд и со всего размаха двинул кулаком в челюсть надвигавшегося на него штрейкбрехера. Тот, вероятно, не ожидал столь активного нападения. Удивленно посмотрев на Реджинальда широко раскрытыми глазами, он стал медленно оседать на тротуар. В последний момент металлический прут все же помог ему удержаться на корточках* Реджинальд весело смотрел на скорчившегося перед ним парня, ждал. Посидев так с минуту, парень медленно выпрямился во весь свой рост, также медленно размахнулся металлическим прутом и с силой опустил его на голову рабочего. Реджинальд устоял. Закрыв глаза, он почувствовал, как что-то теплое стекает по его лбу. "Дождь сильнее пошел", - отметил он про себя и провел рукой по голове. Рука была красная. Удивленный, он лизнул ее, даже понюхал. Кровь. Он поднял глаза, чтобы посмотреть в лицо ударившему его парню. тот вновь занес над головой прут. Реджинальд успел схватить прут рукой, отшвырнуть далеко назад. Парень испуганно оглянулся, словно искал сзади себя кого-то, кто мог бы ему помочь.

Потасовка шла вдоль всей линии пикетчиков. Перри спрятался в кабину грузовика, но его оттуда выволок Джимми-Длинный Ус.

- Меня нельзя бить! - закричал Перри. - Я не выношу боли!

- Ах ты, сукин сын, боли не выносишь? - завопил Джимми. - А сюда явился на званый обед? Да еще всех этих ублюдков с собой приволок!

- Чего с ними митинговать, - угрюмо заметил пожилой рабочий. - Они же, гады, искалечат всех наших!

Джимми-Длинный Ус ударил Перри кулаком в солнечное сплетение. Тот упал. Джимми стал бить его ногами в живот. Реджинальд, обхватив штрейкбрехера за плечи обеими руками, рванул на себя, и они покатились по скользкой мостовой. Завыла полицейская сирена, другая. Минуты три-четыре спустя двое полицейских с трудом оторвали Реджинальда от его жертвы. рабочий сидел на штрейкбрехере верхом и методично бил его головой о решетку водостока. Оба были вымазаны в грязи и крови. Вскоре грузовики увезли штрейкбрехеров. Пикетчики остались у ворот завода. Среди тех, кто нуждался в помощи врача, был Реджинальд. Лежа на тротуаре рядом со своей жертвой и дожидаясь машины муниципального госпиталя, он думал о том, что человек во всем похож на зверя. Голодный, он, так же как зверь, готов убить за кусок еды. И готов убить, сохраняя жизнь своего потомства. Реджинальд думал о судьбе своих четырех детей. И еще он думал о том, что если его уволят, он работы больше, пожалуй, никогда для себя не найдет. "Сорок девять лет, почему-то усмехнулся он. - Нет, работы мне больше ни за что не найти...".

Это писалось, когда Парсел был молодым, много лет назад. Тогда, перечитав написанное, Джерри задумался. Действительно, чем человек отличается от зверя? Тем, что он трудом своим создает материальные блага? Но он больше, гораздо больше сжирает, выпивает, сжигает, использует этих благ, чем может, чем имеет право себе позволить. Следовательно, разум, увы, не является сдерживающим началом. Да разве только в этом дело? Разве не звериное начало толкает человека к накопительству всего и вся в гораздо большей степени, чем это делают звери, запасая пищу на долгую зиму? Разве не в предвидении непредвиденного я коплю свои миллионы? И жалко ли мне таких вот Реджинальдов и их детенышей? Думаю, не более, чем процветающему гризли - семейство его голодающего собрата. И никто здесь ни в чем не виноват. Выживает умнейший, сильнейший, хитрейший. Когда я слышу, что в ком-то просыпается или проявляется инстинкт зверя, я не могу сдержать усмешку. Все эти инстинкты дремлют под практически невесомым покрывалом, сотканным человеком за миллионы лет его борьбы за существование. Покрывало это называют и совесть, и честь, и человеколюбие, и - как только его не называют. И мгновенно отбрасывают, рвут в клочья, уничтожают вовсе, как только обстоятельства и окружающая среда заставляют нас быть самими собою. Можно переделать пустыню, превратив ее в цветущий оазис; можно сотворить ракету и достичь на ней самые далекие звезды. Нельзя переделать лишь природу человека. Хотя, не спорю, на какое-то время и в каких-то условиях его можно в определенной степени одомашнить, окультурить, приручить...

Недалеко от одного из выездов из Нью-Йорка на север расположилась небольшая, но уютная пиццерия под импозантным названием "Итальянское каприччио". Маленькие окна ее, словно прищурившись, глядели на шумную, почти всегда безлюдную улицу из полуподвального помещения. Рядом с зальчиком, в который едва втиснулось пять столиков, примостился скромный бар. Днем посетителями этого отнюдь не фешенебельного заведения бывали главным образом водители и пассажиры проезжего транспорта. По вечерам клиенты менялись. теперь шли жители соседних улиц развлечься, мелкие гангстеры и проститутки, готовившиеся идти на дело. За неделю до Рождества часов в шесть вечера в "Итальянское каприччио", которое особенно славилось среди знатоков своей "пиццей с анчоусами", приехали двое мужчин молодой и пожилой. Владелец пиццерии Альберто Гвездуччи, сорокалетний глава многочисленного и шумного семейства, был платным осведомителем ЦРУ. Он отлично знал пожилого. Им был Вернон Ковэр, начальник отдела тайных акций ЦРУ. Он частенько навещал "Итальянское каприччио", каждый раз - с новыми спутниками. Так было и на сей раз - Альберто видел молодого впервые. Это был Ричард Маркетти. Усадив гостей за свободный столик, он сам взял у них заказ на вина, ласково сообщил, согнувшись: "Еду вам подаст Ева". Тотчас появилась прелестная юная итальянка.

- Мне надо перекинуться парой слов с хозяином, - словно извиняясь, сказал Ковэр Маркетти. - Зато оставляю вас во власти чар нашей благоухающей апеннинской розы. Ева, мне как всегда - с анчоусами, - и, улыбнувшись, Ковэр исчез.

- А вам тоже с анчоусами? - Ева с профессиональной внимательностью разглядывала Ричарда.

_ А что бы вы пожелали съесть сами, если бы были голодны, как мать Ромула? - по-итальянски спросил он.

- Вы итальянец? - деланно удивилась она, хотя сразу же догадалась об этом.

- Си, синьорина, - слегка поклонился он.

- Тогда тоже с анчоусами, - девушка улыбнулась Маркетти широко раскрытыми черными глазами, вишневые губы зазывно блестели в неярком свете дешевых ламп-фонариков. "Хороша, клянусь Франсиском Ассизским - хороша!" млел Дик. "Еще один голодранец в ухажеры метит, - мысленно фыркнула она. Конечно, Рокфеллер с Ковэром не заявится. Все нищие красавцы".

- Сейчас ваша пицца пожалует - прямо с плиты! - и она исчезла на кухне. Маркетти думал о том, как это в сущности невероятно, и вместе с тем естественно, что в бедных, именно в бедных многодетных семьях его соплеменников появляются на свет божий девочки неземной красоты. Как они расцветают в пятнадцать лет, увядают в двадцать, высыхают или раздаются вширь в тридцать. Ему хотелось пить и есть. несколько раз он оглянулся на дверь, за которой исчезли и Альберто, и Ковэр, и Ева. Однажды его глаза встретились с глазами неопрятного старика, который неторопливо ел свою пиццу за соседним столиком. Маркетти и в голову не могло прийти, что за ним наблюдают люди Ларссона. Ах, хороша Ева. Он, кажется, отдал бы год жизни за то, чтобы на одну-единственную ночь стать ее Адамом!

Внезапно появился Альберто. Он устало улыбался, в руках у него не было подноса с вином. Ричард тоже заулыбался, но насторожился.

- Где же "кьянти"? И где мой друг?

- Они оба вас ждут, - шепнул ему на ухо Альберто. - Следуйте за мной.

И громко добавил: "Ваш друг позвонил куда-то и срочно укатил. Вам просил передать вот это". Маркетти развернул розовый бланк счета пиццерии. Он был пустой, и Ричард сунул его в карман пиджака. Альберто быстро провел его через кухню. Вскоре они оказались в небольшой комнате, где стояло всего два стола. Один из них был накрыт. За ним сидел Ковэр. На другом стоял старенький "чейнджер".

- Не хватает музыки, - словно очнулся от глубокого раздумья Ковэр, когда пицца и вино были поданы и Альберто, пожелав им славного аппетита, удалился. - Музыка! За волшебными аккордами Моцарта я готов идти через снега и пески.

Невысокого роста, худой, он был подвижен, быстр. Однако его движения были не резкими, а скорее плавными. Он достал из яркой обложки с портретом великого немецкого музыканта новенький черный диск, положил его на вертушку, включил проигрыватель. Раздались какие-то тягучие, чавкающие, хрюкающие звуки, они повторялись и повторялись. Сквозь них прорывалось шипение и щелканье. Через минуту Ричард понял, что это не дефекты студийной работы, а специальная запись, создающая эффект "плывущих" звуков. Ковэр выпил бокал вина и с удовольствием принялся за пиццу. "Ай да пицца! Ай да Альберто! У нас в Вашингтоне нет ничего похожего". "Отменная пицца, ничего не скажешь", - согласился Маркетти.

- Чувствуется мастер. Профессионал, - продолжал Ковэр. И вдруг: - Вот вы себя профессионалом считаете?

Маркетти несколько дольше, чем нужно было, цедил вино маленькими глотками из стакана.

- Разумеется, - продолжал негромко Ковэр. - Но какой же профессионал приведет за собой на встречу "хвост"? А вы привели. Хорошо, что у меня память на фото отменная. Я видел это лицо - и недавно - в одной частной фототеке. Ну ладно, его сейчас пустят по ложным следам. Это, в конце-концов, деталь. Хуже, что под угрозой целое. Вы, Ричард Маркетти, взяты под подозрение не только людьми Парсела, что само по себе уже не просто плох, а скандально, отчаянно плохо. Вы наследили так неловко, что вас подозревает служба Кеннеди. Вы понимаете, что это такое?

Теперь Дик, поставив свой фужер, уныло молчал. Наконец он выдавил из себя: "Вы это точно знаете?". Ковэр ничего не ответил. Похлопав Маркетти по спине, он сочувственно произнес: "Только не скисай. Это совсем последнее дело. Подкрепись". Вернону Ковэру было ничуть не жаль этого смазливого итальянца. "Задание у него было не из самых легких, конечно, - думал Ковэр, глядя, как через силу ест и пьет Маркетти. Легко сказать - следить за настроением, связями, намерениями самого Джерри Парсела. Но уж если взялся - а он взялся! - то будь мудрее змеи, быстрее антилопы, сильнее тигра. Спокойнее всего было бы убрать этого Маркетти куда-нибудь в Африку или даже в его Италию. Но это уже будет третий провал, третья неудача моих сотрудников за последние полгода. А шеф не любит неудачников. Да и кто их любит... нет, это не годится. Тогда остается один выход - сделать так, чтобы Маркетти сам "подставился" под Парсела. В таком случае он будет "жертвой" обстоятельств, а это совсем другое дело".

- Как у тебя, между прочим, отношения с миссис Парсел?

- Думаю, неплохие, - осторожно сказал Маркетти. - А что?

- Сейчас необходимо отвлечь от тебя внимание людей Парсела, я имею в виду - от твоего задания. Сделать это можно, пустив их по ложному следу.

- При чем тут Рейчел... миссис Парсел?

- Мы уже как-то говорили с тобой, Дик, - Ковэр взял Маркетти за плечо, другой рукой осторожно повернул к себе его лицо. Сквозь прядь вьющихся сивых волос на итальянца смотрели маленькие острые бледно-голубые глаза: - Рейчел Парсел должна быть твоей союзницей. Мне ли, старому человеку, говорить тебе, красавцу в соку, как это делается?

- Я уделяю ей все признаки внимания, какие возможны в рамках приличий, - отведя глаза в сторону, проговорил Дик.

- Ты говоришь о каких-то рамках приличий! - Ковэр всплеснул рукамиРечь идет о карьере всей твоей жизни, а ты - "рамки приличий"!

- Я боюсь, что может произойти что-то непоправимое, удрученно вымолвил Дик. - Боюсь панически.

- Дик Маркетти, Дик Маркетти, - с укором повторил Ковэр, - ты закончил нашу школу. Потом ты закончил школу телохранителей в Джорджии. Мы проверяли тебя в деле. И никогда, даже в самой критической ситуации, ты не проявил и тени трусости. Что же случилось сейчас? И из-за чего весь разговор? Из-за того, чтобы лечь в постель с молодой, интересной, доброй, богатой бабой и заручиться ее покровительством на будущее, на всякий случай?

Маркетти молчал. "Как у него все складно получается пришел, увидел, победил, - думал он, глядя пальцами соломку на бутылке. Я Рейчел вроде бы жизнь спас. Она со мной мила, учтива - и только. Да на ее месте любая вела бы себя так же. Джерри есть Джерри. Ковэру очень хочется ударить Парсела побольнее, и чужими руками. Парсел тоже кому-то мешает. Кажется, калифорнийской группировке. неужели все мы, все до единого, кому-то мешаем. Но тогда нужны ли мы в этом мире?".

- Она беременна, - глухо сказал он. Ковэр легонько толкнул Маркетти в грудь, сально улыбнулся. "Этот макаронник еще, не дай Бог, "расколется" если люди Парсела прижмут его поплотнее. Лучше, жестче нужно отбирать к нам людей. Как он юлит, как извивается. Противно, что это мой сотрудник".

- Я попробую, - проговорил, наконец, Ричард Маркетти. Я попробую...

Глава двадцать первая СОН ДИКА МАРКЕТТИ

Ему снилось, что отец привел его, четырехлетнего, в зоопарк. И хотя он точно знал, что в то время они не только не жили, но и не бывали в Риме, ему почему-то казалось, что это римский зоопарк. был ранний летний праздничный вечер. Веселые, нарядные люди громко переговаривались, ели сладости, мороженое,еще что-то, аппетитно шуршавшее в разноцветных целлофановых пакетиках. Все спешили к загонам со слонами - слониха Джильда только что родила слоненка.

Дика вели за руки мать и отец. Они тоже уговаривали его посмотреть на новорожденного слоненка-сына. Но Дик упрямился, плакал, он тянул их к вольеру с жирафами. Когда они, наконец, пришли туда, два взрослых жирафа медленно подошли к сетке. Вопреки протестам матери, отец поднял его на руках вверх. Один из жирафов степенно перегнулся через сетку, обнюхал теплыми ноздрями лицо Дика и лизнул прямо в нос шершавым языком. Дик достал из кармана отцовского пиджака пачку вафель"Они старые, плохие", отговаривал его отец. Но Дик не послушал его. Вскрыв пачку, отдал все вафли жирафу. Он с жадностью съел лакомство. И вдруг закачался на своих длинных ногах и рухнул в траву. Голова его оказалась рядом с сеткой, и Дик увидел, как редкие крупные слезы выкатывались из большого глаза и исчезали в траве. Он испугался и тоже заплакал. Оглянулся. Понял, что он совсем один у вольера - ни родителей, ни смотрителя, никого. И заплакал громче прежнего.

Он побежал - по пустынной дорожке зоопарка, по безлюдной улице, мимо пустых скверов, стоявших у тротуаров машин, автобусов. Раза два ему встречались фонтаны, из которых мощными струями била вода. Но шум этой падающей воды не успокаивал среди тишины и безлюдья, а пугал еще больше.

Неожиданно он услышал громкий звонок, с облегчением вздохнул и вбежал на второй этаж старого здания. Успел! Он как раз секунда в секунду успел на урок в школу.

Смешно! Только что ему было четыре года. И вот он уже одиннадцатилетний парень. "Все меняется быстро-быстро, как во сне", думает он. "Жених!" - дразнят его во дворе девчонки. "Жених!" - с затаенной гордостью говорит мама. Дик слушает рассказ учителя о бессмертной поэме Данте. И чувствует на себе взгляд Джины. Она сидит за ним в левом ряду. Смотрит на него влюбленно, откровенно влюбленно. "О чем писал Данте?" вопрошает учитель, молодой человек, франтоватый, жизнерадостный. "О любви", - шепотом отвечает Дик и оборачивается к Джине. "О любви", радостно поддерживает она. "О любви!" - грохочет весь класс. Мальчишки и девчонки вскакивают со своих мест, кричат, свистят. И тут Дик видит, что в классе собрались взрослые люди. Без звонка все поднимаются со своих мест, и в торжественной тишине выходят на улицу.

Тепло, солнечно. Покинувшие школу вытягиваются в процессию и чинно идут по широкому бульвару к церкви. Люди прибывают, прибывают, и вскоре уже тысячи мужчин и женщин в праздничных одеждах вливаются в огромный нарядный храм.

Во главе процессии - Дик и Джина. Он одет в темный выходной костюм, она - в подвенечное платье. так вот оно что это же их свадьба! И никто, ни один человек не удивляется, что жениху и невесте по одиннадцать лет. Дик и Джина подходит к священнику. У него доброе, иссеченное морщинами лицо и ласковые синие глаза, в которых плавают золотистые лучики жаркого цвета. Сладко поет орган, и словно с небес льются божественные звуки - хор самозабвенно исполняет нечто светлое, бессмертное. Ритуал, который откуда-то хорошо знаком Дику, завершается вопросом. "Да", - говорит от твердо и громко. "Да!", - вторит Джина. Они выходят из церкви. Вокруг них танцует, кружится толпа друзей, но они не узнают ни одного лица. Все их поздравляют, спрашивают, где будет проходить свадебный пир. "Вы разве не получили приглашение? - спешит ответить каждому его мать. - Свадьба будет через десять лет во Дворце Дожей в Венеции". никто не удивляется. Напротив, люди улыбаются, кивают, расходятся.

Дик и Джина садятся в маленький спортивный "фиат" и через минуту уже летят высоко над землей. А она все уменьшается, пока они не видят, наконец, далеко внизу такой неожиданный и такой известный с детства, такой родной апеннинский "сапог". Дик поворачивается к Джине, радостный, взволнованный. Он так о многом хочет ей рассказать, только ей одной - о кладах и волшебниках, о дворцах из золота и драгоценных камней, и о неведомых растениях и зверях. Он поворачивается к ней. И внезапно видит, что рядом с ним не прелестная девочка, а уродливая старуха - горбатая, кривоногая, с одним-единственным зубом и паклей грязно-сивых волос. Глаза ее злобно сверкают, а жилистые, словно два кривых крючка, руки тянутся к его горлу. В это время мимо пролетает стая летучих мышей.

Огромное усилие воли - и Дик уже превратился в летучую мышь и летит высоко и легко, а злая старуха растекается кровавой тенью, вытягивается хищной рыбой, гнется, ломается, разваливается на бесформенные куски и падает, падает, падает в небытие.

Мыши, в стае которых он оказался, были угрюмы, деловиты, недоверчивы. У них было два любимых занятия - спать и пировать. Спали самозабвенно, долго, без всхлипов и стонов. Дик обнаружил, что висеть вниз головой приятно и удобно. Опасения, что кровь прильет к голове, оказались ложными. Кровь приливала к желудку, потому что перед сном на роскошных и буйных пиршествах все мыши так объедались, что животы у них раздувались невероятно. Несколько мышей - по специальному графику - оставались голодными и весь день зорко охраняли сон всей стаи.

Это случилось как раз тогда, когда Дик был в охранении. Пещера, в которой они нашли приют на тот день, была внезапно затоплена ярким светом. Будто у накрывшегося с головой разом сдернули одеяло. Охрана подала сигнал тревоги. Куда там! Подростки из ближайшего селения камнями и палками перебили всех членов стаи. Лишь Дик, чудом ускользнув от сильных фонарей и едва увернувшись от ударов, вылетел на солнечный свет из пещеры и, ослепленный, упал в густой кустарник, где и спрятался до наступления темноты. Как прекрасно сияли ночные звезды, как торжественно плыла по своему небесному пути луна. дик летел высоко над землей и наслаждался полетом и свободой. Где-то далеко внизу в навозе грехов копошились людишки. От жадности и ненависти друг к другу задыхались даже во сне. Во тьме творили пакости и зло. Зорко оглядываясь вокруг, он видел многое. И думал: насколько чище, вернее, благороднее летучие мыши. И насколько счастливее!

"Страшный сон! - вздрогнул он, проснувшись и лежа на спине с открытыми глазами. - При чем тут летучие мыши? Я их всего раз в жизни, и то в детстве, видел. И эта свадьба... Чудно!"

Глава двадцать вторая ВИВАТ, АКАДЕМИЯ!

- Виктор Андреевич, как вы посмотрели бы на то, чтобы выступить перед студентами и профессорами университета с лекцией о нашей стране? обратился как-то к Картеневу советник-посланник, когда они расходились по своим кабинетам после совещания у посла. - И Анатолий Федорович Добрынин "за". Заодно и с прессой встретились бы, а? Вот приглашение.

Виктор взял из рук советника-посланника приглашение, стал его читать:

1" 4Уважаемые дамы, господа!

4В наш век напряженности и трений люди должны как можно 4больше общаться друг с другом. Сознавая свою ответственность 4перед будущим, мы решили в рамках нашего университета провес 4ти Неделю Международных Общений. В ходе этой недели будут ор 4ганизованы выступления представителей тех государств, которые 4откликнутся на наши приглашения. Также будут приветствоваться 4показы документальных фильмов (непропагандистского характе 4ра), диапозитивов, устроение фотовыставок, раздача туристских 4проспектов и иных подобных изданий.

4Нами разослано более пятидесяти приглашений, и мы наде 4емся, что представитель от вашей страны - Союза Советских Со 4циалистических республик сможет нас посетить и вместе с нами 4поработать для достижения лучшего взаимопонимания между наро 4дами. В случае необходимости мы с радостью предоставим места 4для проживания в нашем студенческом общежитии. 4Искренне ваш Джаэлз Линдберг, вице ректор".

Они уже зашли в кабинет советника-посланника, уселись на стулья.

- Что я могу сказать, - начал Виктор. " Конечно, хотелось бы попробовать свои силы, выступить перед американской аудиторией. Ведь это же было бы мое, так сказать, крещение.

- Я это знаю, - заметил советник-посланник. - Поскольку надо когда-то начинать, посол и предложил вам эту поездку.

- Но я совсем недавно уже был в Чикаго, - с сомнением в голосе протянул Виктор. - И этот университет в том же штате.

- Это не беда, - усмехнулся советник-посланник. - Главное не то, что университет расположен недалеко от Чикаго. Главное то, что это старый университет, с добрыми традициями, с великолепно подготовленными преподавательскими кадрами. Правда - и с очень высокой платой за обучение. В Америке два университета могут находиться в самом тесном соседстве и будут отличаться друг от друга как день и ночь. И волноваться, что вы недавно были в Чикаго и снова поедете в тот же штат, нечего. В Иллинойсе можно бывать тысячу раз и всякий раз будешь открывать для себя что-то новое.

Вечером, приехав из посольства домой, Виктор рассказал Ане о приглашении.

- Что собой представляет этот университет? - найдя на большой карте Америки университетский городок, к югу от Чикаго, вопросительно произнес Картенев. - Что за дух там царит? Что за нравы?

- Хочешь, я к соседям сбегаю? - предложила Аня. - У них наверняка есть подходящие справочники.

Соседями была семья Володи Снегова, корреспондента ТАСС в Вашингтоне. Снеговы жили в том же многоквартирном доме, двумя этажами выше. Через десять минут Аня возвратилась,неся несколько толстых книг. Положив их на журнальный столик, Аня крикнула мужу, который находился в это время в столовой:

- А кого я сейчас видела - а-а-а?

- Президента?

- Не-а!

- Ну, тогда не иначе как дух Мерилин Монро? Говорят, он поселился здесь со вчерашнего дня. Когда-то она бывала в этом доме.

- И снова нет, - весело возразила Аня. - Встретилась мне сама миссис Дортвуд, наша высочайшая соседка справа. И прошествовала она, высоко запрокинув голову, мимо - или нет, скорее, сквозь меня.

И Аня запрокинула голову и продемонстрировала мужу, как их соседка прошествовала "сквозь нее".

- А рядом с нею просеменила, точь в точь как ее хозяйка, "сквозь меня" ее такса - и так же задрав кверху нос.

Аня показала, как просеменила такса. Виктор хохотал.

- Пока ты там позволяла даме с собачкой пройти и просеменить сквозь себя, опять звонил наш новый знакомый Яков Вайнберг, - сообщил Виктор.

- И что - все то же? - нахмурилась Аня.

_ Что же он нового может придумать? - возразил Виктор уныло.

Вскоре после приезда Ани в Вашингтон им стал звонить по телефону "ваш бывший соотечественник Яков Вайнберг". Он звонил каждый день, кроме суббот, примерно в одно и то же время и начинал разговор, в котором хаял - подчас весьма нервно и злобно - все, что было оставлено им "там, в России". Поначалу этот агитатор "лучшего образа жизни" вызывал у Ани и Виктора вполне естественное желание спокойно поспорить. Однако разговора в таком духе не получалось - оппонент начинал кричать, смешно - по-детски браниться, даже плакать. Потом он стал вызывать раздражение. И вот теперь, как только они узнавали интонации его голоса, они мгновенно бросали трубку. Однако он был настойчив, этот Яков Вайнберг. И набирал их номер вновь и вновь. "Да он словно работу выполняет за определенную мзду!" - возмущалась Аня. "Работу - нет, - успокаивающе улыбался Виктор. - Подрабатывает вполне возможно". Вновь зазвонил телефон. Аня отключила его, выдернув штепсель из розетки.

- О! Нашел! - Виктор уселся в кресло, стал читать вслух: "По американским понятиям университет - древний; имеет три факультета; одновременно учатся одна тысяча сто-одна тысяча двести студентов; обширная библиотека, спортивный городок, общежитие; расположен в стороне от жилых массивов; недавно вступил в строй новый ансамбль университетских зданий".

- Все это звучит заманчиво, - проговорила Аня. - Что ж, я с удовольствием превращусь вновь на неделю в студентку.

- А я - в юнгу-студента, - улыбнулся Виктор.

Она тоже улыбнулась. она любила эти его морские словечки, оставшиеся у Картенева от службы на флоте.

А Картенев вспомнил свою первую поездку на юг Индии и выступление перед студентами частного привилегированного колледжа. В одном из его внутренних дворов, который был покрыт разноцветным тентом, собралось семьсот пятьдесят мальчиков и юношей. В большинстве своем крепких, упитанных. Их форма черные штанишки и курточки с короткими рукавами неприятно поразила Картенева. "Почему черная?" - в недоумении подумал он. А их агрессивность, переходившая иногда во враждебность, была ему просто непонятна. Все самые злобные вопросы, которые так или иначе затрагивает в материалах о Советском Союзе западная пресса, были обрушены на Картенева. Это его первое публичное выступление в Индии воистину явилось для него испытанием на умение мыслить точно, молниеносно, логично. Вопросы летели из разных концов двора. На первый взгляд казалось, что и задаются они без какой-то продуманной системы. Так, по крайней мере, показалось Виктору. Но система была. Когда позднее в Дели Картенев в подробностях рассказал о своем посещении колледжа Бенедиктову, посол рассмеялся.

- Есть и система, и бескомпромиссная логика, - сказал он. Существует она столько, сколько существует разделенное на имущих и неимущих человечество. Имя этой системе, логике классовая.

Виктору трудно было смириться с мыслью, что пятнадцатилетние мальчишки ненавидели его лишь за то, что он был представителем иного общественного порядка. Ненавидели люто, активно. И не скрывали этого. Формально он ответил на все их вопросы. Но он чувствовал, что его диалог с ними был похож на беседу с глухими.

Конечно, американские студенты - совершенно иной народ. Из разговоров со знакомыми американцами и коллегами по посольству Картенев знал, что они не любят длинных речей и уж совсем терпеть не могут ораторов, которые говорят по бумажке. Кульминация любой встречи - ответы на вопросы. Они воспитаны на иной культуре и в жизни руководствуются иными понятиями. но ведь это тоже учебное заведение отнюдь не для детей бедня- ков. Что ж, если все пойдет по сценарию, заранее разработанному в Госдепе - с отрепетированными и вызубренными вопросами, с разученными выкриками и сценками, с умелым и жестким, в меру жестким председательствованием - что ж, в таком случае его поездка будет похожа на холостой выстрел. Нет, будут и отчеты в прессе, будет и реакция объективных участников, не настроенных заранее оголтело против, будет и его отчет о поездке. Не будет весьма существенного - чувства удовлетворения, что ты сделал нечто, людям и тебе нужное. Да, именно людям и тебе, ибо кого же в самом деле мог удовлетворить диалог с глухими. А кому, как не дипломатам всех и всяких дипломатических представительств не знать, сколько подобных диалогов ежедневно ведется в бесчисленных столицах и прочих консульских и генконсульских городах земного шара...

- Смотри, какие густые, симпатичные рощицы сбежались вон в ту светлую и просторную долину! - воскликнула Аня, пригнувшись к ветровому стеклу и сняв солнечные очки.

- Это и есть "наш" университет, братишка, - улыбнулся Виктор, по-прежнему внимательно вглядываясь в полотно шоссе. Посмотрел в заднее зеркальце, вновь сдержанно улыбнулся: серая тойота висела на хвосте его понтиака как десять, как сто, как пятьсот миль назад.

У центрального подъезда административного корпуса университета стояли две девушки и парень. Они о чем-то разговаривали, улыбались, одна из девушек курила. На парне были серые брюки и новенькая светло-синяя джинсовая рубашка. Одна из девушек была в светлом платье, другая - в беленьких узеньких брючках и такой же беленькой курточке. Где-то вдали на дорожках кэмпуса виднелись одинокие фигуры людей. Было тихо, покойно, дремотно, Понтиак подкатил к подъезду, и когда Виктор выключил мотор, его и Аню поразили громкие птичьи трели. К машине не спеша подошел парень, оставив девушек на ступеньках в ожидании. "Вы из русского посольства? спросил он, и Виктор в который уже раз поразился жесткой красоте звучания американского английского. - Надеюсь, ваше путешествие было весьма приятным. Вице-ректор ждет вас. Он просил нас встре тить и проводить вас к нему". Подошли девушки, вложили анемичные ладони поочередно в руки Ани и Виктора. "Как у вас здесь красиво! - заметила Аня. - И тихо, как в лесу". "Покой нам только снится", - вдруг вспомнилось Виктору.

Они вошли в здание и двинулись по широкому прохладному коридору. Студенты и преподаватели то и дело попадались им навстречу, обгоняли их. Все смотрели на них с явным интересом, слышались какие-то веселые восклицания. Вице-ректор вышел из-за своего большого овального стола, энергично тряс руки, улыбался сквозь сильные очки. Худой, узкоплечий, с большой лысой головой - а ля Юл Бриннер - он поминутно поглаживал правой рукой свой невзрачный галстук и нюхал затем свои пальцы. Когда расселись за длинным столом, вице-ректор спросил: "Может быть, вы устали?" Виктор посмотрел на Аню, сказал: "Пожалуй, напротив, поездка нас взбодрила. Мы же сегодня из Питсбург. Там останавливались на ночь". "Ах так! - ректор улыбался, изучающе разглядывал Аню и Виктора. - Тогда я, пожалуй, введу вас немного в курс дела. Итак, на наши приглашения откликнулись девять стран. Зная о том, насколько обычно перегружены работой дипломаты, мы считаем подобный процент участия весьма и весьма высоким. Вся программа, как мы вам об этом и писали, рассчитана на неделю. Сегодня вы ознакомитесь с нашей альма-матер. Сегодня же и открытие недели. Во вторник, среду, четверг и пятницу мы проведем национальные дни восьми стран, по две в день. В субботу, если это не вызовет возражения с вашей стороны, будет проведен национальный день Советского Союза. Это делается с таким расчетом, чтобы в нем могли принять участие и многие родители наших студентов. Соответствующие предварительные приглашения им направлены. В воскресенье заключительный день, который мы предполагаем отметить спортивными состязаниями, концертом наших талантов и торжественным ужином". "Все это представляется разумным и привлекательным, - сказал Виктор. - Правда, меня немного смущает одно обстоятельство". "Что именно?" - быстро посмотрел на него вице-ректор и, погладив галстук, понюхал пальцы. " Не покажется ли другим обидным, что мою страну особым образом выделяют?" "Думаю, что нет. Советский Союз - великая страна. В конечном счете, от нас с вами зависит, быть ли этому миру свободным и счастливым, или полететь в бездну небытия. А теперь, если вы не возражаете, вот эта славная троица, - ректор показал на девушек и парня, которые встречали Картеневых, поможет вам разместиться и ознакомиться со всеми нашими достопримечательностями".

Студенческим общежитием оказались двухэтажные кирпичные коттеджи,расположенные в полумиле от административного здания.

- Вы, наверное, все здесь отличники, - с улыбкой обратился Виктор к девушке в белом костюме - Ивон.

- А вам самому, когда вы были студентом, так уж все время хотелось заниматься? - спросила подруга Ивон Джудит.

- Действительно, из того, что мы знаем о вашей молодежи, следует лишь одно - зимой, весной и осенью они денно и нощно учатся, а летом с энтузиазмом работают. Так ли это на самом деле? - невозмутимо спросил Эрнест.

- Конечно, так! - серьезно произнесла, перегнувшись через перила бельэтажа Аня." Любовь позволяется лишь по специальному решению комсомола, за легкий смех студентов лишают еды и питья на сутки, а за особо громкий ссылают в Сибирь.

- Там даже созданы целые поселения, которые так и называются "Поселки для особо злостных хохотунов", - поддержал жену Виктор.

- Вот видишь? А ты спорила! - торжествующе заметила Ивон. Джудит переводила недоверчивый взгляд с Виктора на Аню и вновь на Виктора. А он, меж тем, продолжал:

- Вы, конечно, знаете о том, что недавно на центральной площади Иркутска публично высекли белого медведя Гришку за то, что он недостаточно громко пел революционные песни.

- Друзья! - Аня сбежала по лестнице в гостиную. - Неужели у вас не хватает элементарного чувства юмора, чтобы отличить правду от неправды, когда вы слышите или читаете что-нибудь о моей стране?

"Одного чувства юмора, пожалуй, будет маловато, - подумал Виктор. Тут, кроме знаний, причем желательно знаний, полученных от первоисточника (в ходе поездки по стране и в результате многочисленных встреч с живыми людьми), неплохо бы иметь хоть немного доброжелательности. А где ее взять, если с детских дней и до самых похорон американцу настойчиво вдалбливают в голову, что хуже советских и Советского Союза нет ничего ни на этом, ни на том свете, ни во всей Вселенной".

- Пожалуй, мы зайдем за вами через полчаса, - объявил Эрнест. - Вам же надо с дороги переодеться, привести себя в порядок. "Эти русские не так просты, - думал он, выходя из коттеджа вслед за Ивон и Джудит. - А на первый взгляд - типичные красные функционеры. Интересно, о чем они сейчас будут шушукаться между собой?".

- Этих мальчиков и девочек хорошо было бы послать на пару недель в международный молодежный лагерь где-нибудь на Волге, или на Украине, или в Молдавии, - говорила Аня, выходя из ванной, где она только что приняла освежающий душ.

Ловко придерживая одной рукой простыню, другой она доставала одежду из чемодана. "Красивая у тебя жена, Картенев", - внутренне разговаривал сам с собой Виктор, бреясь и вместе с тем наблюдая за Аней в зеркало.

- Красивая жена... Красивая... Сердце мое чует, устроят они нам здесь "красивую" жизнь. Только вот вопрос - как? Прямая провокация? Не думаю. Слишком сонный, слишком вялый кэмпус. В другом уже демонстрантыантисоветчики набежали бы толпами. Нет, что-то другое. Впрочем, чего гадать на кофейной гуще? Надо держать ухо востро, быть собранным. Вот пока и все...

Трудно говорить не по бумажке. Да, во-первых, не знаешь аудиторию. Ну, совершенно не знаешь. Еще студенты - туда-сюда. Но ведь будут и родители. И пресса. М-да. И потом - говорить и думать на чужом языке. И все же - без бумажки. "В ассамблеях по бумажке говорить запретить, дабы дурь каждого видна была". Мудрый царь был Петр... Значит, так, от истоков славянства и до наших дней. Это ясно. На чем акцент делать вот вопрос. Положение женщины? Оно так, эта проблема сейчас в прессе здешней весьма яростно дебатируется. Сравнительный анализ? Может быть... Или остановиться на перспективах развития "третьего мира"? И в качестве примера рассказать о принципах наших взаимоотношений с Индией. Тоже идея. тем более, что идут разговоры о выходе США из ЮНЕСКО именно якобы из-за позиции третьих стран. Или поговорить всерьез о состоянии торговли между нами. Ведь низший за последние много-много лет уровень. Конечно, объем торговли отражает уровень межгосударственных отношений. Все так. Но вакуума в торговле не бывает. То, что теряют американцы, находят японцы, немцы, французы. Когда в середине двадцатых годов Форд строил у нас на Волге АМО, в Детройте в результате этого тысячи безработных получали работу"...

Увидев, что Аня сбросила с себя простыню, он отложил бритву, подкрался к ней, поцеловал шею, плечо.

- Витька, отстань! - Аня засмеялась, отошла от него на несколько шагов. - Придумал тоже - миловаться, когда через пять минут за нами придут.

Виктор снова подошел к ней, улыбаясь, обнял. Она вновь увернулась от него, отбежала: "Сейчас как дам по уху! И никакой дипломатический иммунитет не поможет".

Виктор вновь направился к ней, растопырив руки.

- Мамочка! - взвизгнула Аня и бросилась по лестнице на бельэтаж. В этот момент раздался мелодичный звонок у входной двери. "Сейчас идем!" крикнул Виктор.

- Что, съел, "братишка"? - Аня спустилась вниз, быстро надела изящный бело-голубой костюм - брюки клеш, матроска с отложным воротничком, стала причесываться. Виктор торопливо добрился, растер лицо одеколоном, сидел на стуле у входа, ждал жену.

- Ты их не очень пугай своими шуточками, - заметил он.

- Ты что же думаешь, они шуток не понимают? - возразила Аня.

- Я не студентов имею в виду, - почти сердито сказал Виктор. Студенты все поймут. А вот пресса,которая будет ловить каждое наше слово, та может исказить все, что хочешь. И еще добавить то, чего вовсе не было.

- Слушаюсь! - весело крикнула Аня, подходя к Виктору. Ваше указание будет выполнено, товарищ командир нашей семейной лодки. Да я им щас, да мы им щас, всем этим щелкоперам!

Университетская столовая была огромная, светлая, чистая. На выбор предлагалось не так уж много блюд. Виктор и Аня набрали всего понемногу, интересно было продегустировать "студенческие харчишки". Проход вдоль витрин с блюдами завершался, как обычно, кассой, за которой сидела пожилая, улыбающаяся негритянка. "Это первая черная, которую мы здесь увидели, отметил про себя Виктор. - Значит, обучение для них здесь, как я думаю, закрыто".

- За вас уплачено, - негритянка вернула Виктору ассигнацию, которую он положил на кассовый прилавок. - И за вас тоже, - негритянка кивнула Ане.

Хотя столик был небольшой - на четверых, но за ним со своими подносами разместились все пятеро: Аня, Виктор, Эрнест, Ивон и Джудит.

- Вы в России сколько раз в день едите? - с осторожной улыбкой спросила Ивон. Аня с удивлением смотрела на американку.

- Сколько раз хотим, столько и едим, - тихо, но с явным вызовом ответила Аня.

- Вы на нее не обижайтесь, - вступилась за подружку Джудит. - В наших газетах пишут, что у вас вечно нехватка продовольствия и товаров ширпотреба. то того нет, то этого. А когда что-то появляется, то сразу вырастает очередь... - Она заколебалась, но закончила свою мысль: - Чуть не на милю.

- Мы всегда заботились прежде всего о защите нашей революции, продолжала тихо Аня. "Щеки пунцовые, первый признак волнения", - думал, глядя на жену, Виктор. - Ибо "грош цена той революции, которая не умеет себя защитить". А как ее защитить? Строить тяжелую индустрию. И мы ее строим, строим. Ведь нам всегда угрожали - то Антанта, то Гитлер, то атомная и водородная бомбы. денег у страны на все не хватает. Ведь если в сельское хозяйство и в легкую индустрию вложить нужные суммы, и нехватки не будет, и очереди исчезнут. Пока таких сумм, увы, нет. А внешние займы чреваты. Азы политэкономии.

- И азы политики, - добавил Виктор. - И вы и мы тратим миллиарды на вооружение. Если бы обратить их на мирные нужды, можно было бы сделать счастливыми сотни миллионов людей.

- Мы считаем, что этого не хотите делать вы, - срывающимся баском произнес Эрнест.

- Мой юный друг, - Картенев прищурился, заговорил медленнее обычного. - Что значит "мы считаем", "вы считаете"? Есть на свете такая упрямая штука - факты. Возьмите наши мирные инициативы только последних лет. Ни одну из них ваша администрация не поддержала. заметьте, ни единую!..

У выхода из столовой их встретили два парня. У обоих лица заросли обильно волосами от виска до виска. Одеты они были в довольно потрепанные джинсы и безрукавки. Ноги были босыми. Парни о чем-то вполголоса совещались.

- нам сказали, что вы из русского посольства, - обратился к Виктору тот, что был пониже.

- Да, это так, - подтвердил Виктор.

- Очень рад, - парень протянул Виктору руку. Бенджамин Девис, председатель студенческого комитета "Против ядерной смерти". Наш университет расположен в предместьях Чикаго. Мы приехали пригласить вас выступить у нас в понедельник. Вы сможете?

"Возвращаться домой нам все равно нужно через Чикаго, подумал Виктор. - Почему бы и не выступить, если приглашают?".

- В какое время? - спросил он.

- Ровно в полдень, если вам это подходит, - быстро ответил Дэвис. Спасибо, мы вас будем встречать у южного въезда в кэмпус в половине двенадцатого в понедельник.

Дэвис помахал всем рукой и через минуту исчез вместе со своим молчаливым спутником. Меж деревьями несколько раз мелькнул их старенький фольксваген, и все стихло...

Вечером в актовом зале собралось около тысячи студентов. На сцене по обе стороны от вице-ректора расположились иностранные представители. Трое были из Африки, трое из Латинской Америки, и двое - из Европы. Виктор оказался между африканцем и европейцем. Процедура была продумана до мельчайших деталей. Однако случилось непредвиденное. Когда вице-ректор представлял третьего африканца, у правого входа в зал послышался шум. Он постепенно рос, пока в зал не вошли с громкими криками человек десять-двенадцать. Все они были в черных полумасках. Передние несли транспарант, на котором большими буквами было написано: "Черномазые, убирайтесь прочь в свою вонючую Африку!". Из выкриков выделялись: "Назад, на деревья, - поближе к бананам!", "Кандалы и наручники - лучшая одежда для черных!", "Да здравствует ЮАР!".

Виктор увидел, как вице-ректор изменился в лице. Выражение благожелательности сменил откровенный испуг. "Господа! поспешно выкрикнул он в микрофон. - Господа! Прошу вас прекратить эту недостойную демонстрацию и покинуть зал". В ответ кто-то крикнул: "Сейчас мы и тебя пристрелим, жалкий прихлебатель черных ублюдков!". В зал ворвалась еще одна группа в черных полумасках. Эти выплескивали лозунги через мегафон. который оглушал всех сидевших рядом с проходом. Вице-ректор беспомощно бормотал что-то в микрофон, но теперь его совсем не было слышно. В этот момент Виктор увидел, как со сцены сбежал в зал Эрнест. Он подошел к человеку, который сидел в первом ряду вблизи от прохода. Между ними произошел короткий разговор. Человек медленно поднялся, посмотрел куда-то в зал, махнул рукой, нехотя хлопнул в ладоши. Мгновенно поднялись на ноги полицейские, которых раньше не было видно. "Да их тут человек тридцать-сорок!" - подумал Виктор. Полицейские так же медленно, так же нехотя вышли в проходы и стали теснить демонстрантов. делали они это без шума, ловко, профессионально.

"Ничего себе, миленький лозунг - "Да здравствует ЮАР", возмущалась Аня. - Вот оно, страшное лицо расизма. наглого. Откровенного. Такие вершат уд Линча. Такие носят балахоны Ку-Клукс-Клана. такие - самый прямой и самый верный резерв национал-социализма".

- Я приношу извинения за то, что нас отвлекли от того,ради чего мы здесь сегодня все собрались, - все еще дрожащим голосом произнес вице-ректор. Правда, говорил он это с нервной улыбкой. - В нашей стране каждый волен высказывать все, что он считает нужным. Так что маленький шум, созданный демонстрантами, предлагаю считать ничтожными издержками абсолютной свободы индивидуума. "Представляю, какими издержками нас порадуют в субботу, в наш день", - поеживаясь словно от холода, подумал Виктор.

Впрочем, он ошибся. Правда, народу пришло больше, гораздо больше, чем на все другие национальные встречи - человек семьсот. И единственным нарушителем спокойствия оказался одинокий пикетчик, который ходил кругами перед входом в здание и нес в руках довольно длинную палку, к которой был прибит плакат. Текст на плакате гласил: "Советский империализм единственная и главная угроза миру и свободе!". Пикетчик был хорошо сложенным человеком лет сорока. Он непрестанно жевал резинку и, казалось, не обращал никакого внимания на иронические замечания студентов, спешивших в зал. Одет он был весьма своеобразно: бриджи с сапогами, американская армейская рубашка, советские погоны с одним просветом и с четырьмя звездочками для старших офицеров на каждом, немецкая военная каска времен второй мировой войны. За широченным поясом торчало несколько пистолетов самых различных систем.

- Чем не огородное пугало! - шепнула Аня на ухо Виктору, когда они проходили мимо пикетчика. Виктор сделал вид, что он не расслышал ее слов. И только когда они были уже в зале, сказал:

- ты вчера легла спать в десять. А я в одном из ночных выпусков телевизионных последних известий видел, как такое вот "огородное пугало" укокошил одиннадцать человек. Так, ни за что. Только потому, что они имели несчастье попасть на глаза очередному шизоиду.

Выступление Виктора "Россия - вчера, сегодня, завтра" слушали, поначалу затаив дыхание.

- Бывали ли вы в Киеве? Да, воистину это один из красивейших городов мира. И знаете ли вы, что Киев - матерь городов русских?

И он начал со связей Киевской Руси с Византией. "Американцы с гордостью меряют свою историю мерками девятнадцатого, в лучшем случае восемнадцатого века. Пусть почувствуют, сколь древна цивилизация славян". Услышав о том, что через несколько лет будет отмечаться тысячелетие крещения Руси, зал оживился, заговорил. Затем вновь все затихли... Пошли вехи героической поступи России: год 1242... 1380... 1612... 1709... 1812...

- Мы ведем отсчет нашей новейшей истории от 1917 года. Мы знаем, что многим это не нравится. Но это, как говорится, их личное дело... У нас много достижений, о которых не "помнят" на Западе. Когда говоришь, что первый человек в космосе был советский, наши критики пожимают плечами: мол, ну и что же. Зато когда у нас засуха и неурожай, они вопят на весь мир: "Советы все свои беды сваливают на засухи и войны". Кстати о войнах. Недавно по одному из незначительных каналов американского телевидения был все же показан фильм "Неизвестная война". О чем бы, вы думали, этот фильм, о какой войне? О нашей Великой Отечественной против Гитлера. оказывается, для вас это неизвестная война. А мы в этой "неизвестной" потеряли 20 миллионов человек. Это ли не пример двух диаметрально противоположных подходов и двух оценок одного и того же исторического события. И какого события! Мы заслонили грудью своей мир от коричневой чумы. И терпеливо ждали три года, пока откроется второй фронт. Не просто ждали - истекали кровью.

- Я воевал в Италии, - прервал Картенева грузный пожилой человек в очках, взяв один из микрофонов, расставленных в зале. - Я склоняю голову перед их великими жертвами.

- И мы чтим память союзников, погибших в Европе, Африке, на Тихоокеанском театре военных действий.

- Я что хочу спросить, - ветеран немного замялся, но через мгновение все же решился- Сто миль проехал сейчас, чтобы услышать ответ от живого русского - как вы представляете себе будущее, если человечество уцелеет, сохранит себя?

Ветеран застенчиво улыбнулся, говоря что-то тихо своей соседке, сел, стал протирать очки.

"Как здорово, что этот ветеран оказался в зале, - думала Аня, глядя на мужа. - И вообще, какие американцы доброжелательные люди. Конечно, ведь мы же вместе воевали".

- Вижу мир прекрасным и счастливым, - вдохновенно говорил Виктор. Вижу нашу планету, очищенную от болезней и голода, свободную от ненависти и злобы. Вижу человека будущеговсегда готового на подвиг ради ближнего; человека вдохновенного творчества и щедрой души; человека бескорыстного и чистого в побуждениях и делах.

Наше общество - содружество оптимистов и мы верим в такое будущее и строим его.

- И это будет, конечно, ваше коммунистическое будущее? с сарказмом вопросил высокий седой старик, поднявшийся во втором ряду.

- Да, это будет новая общественная формация.

- Бэттер дэд, зэн рэд!* (*Лучше быть мертвым, чем красным (англ.) скандировала через минуту добрая половина зала. Многие сжимали над головой кулаки, лица искажались гримасами злобы. Картенев смотрел на топающий, улюлюкающий зал и видел такое родное, такое близкое лицо мамы. "Ты тоже воюешь, сынок. И в тебя тоже стреляют". Мама смотрела на него чуть грустно и чуть торжественно. Ветер развевал полы ее шинели, и было видно, что она пробита пулями и осколками.

- И кричите вы, господа - не кричите, сие от вас, увы, не зависит, стараясь перекрыть шум в зале, громко сказал в микрофон Виктор. - Никто вам ничего не собирается навязывать. Но часы истории не остановить. Много и в разные времена было всяческих попыток повернуть их ход вспять. Вспомните еще раз вторую мировую войну. Вспомните Сталинград. Лучшие сыны и дочери моего народа шли на смерть во имя будущей счастливой жизни. И если наши армии встретились на Эльбе как добрые со- юзники и друзья, то это был триумф разума, триумф здравого смысла.

Теперь его слушали со вниманием. В зале были и те, кто помнил Сталинград, помнил встречу н Эльбе, читал о них.

- Но если мы могли быть союзниками тогда, в битве против общего и злейшего врага - фашизма, то почему мы не можем хотя бы сосуществовать теперь? И не просто сосуществовать, но и вести совместный бой против врагов, которые являются общими для вас и для нас. Я имею в виду рак, нищету, голод.

У нас различные социально-экономические системы. Нас разъединяет пропасть предрассудков, взаимного незнания, недоверия. так неужели разумно рыть эту пропасть глубже? Так ведь можно и до всеобщего уничтожения дойти. на мой взгляд, куда мудрее и конструктивнее найти точки приложения общих усилий и ресурсов ради общего блага...

Не успел Эрнест, который председательствовал на вечере, объявить, что "начинается сессия вопросов и ответов", как в зале поднялось много рук.

- А правда, что из Москвы до Владивостока на поезде ехать больше семи дней и семи ночей? - спросил отутюженный блондинчик и, покраснев, сел.

- В какой части Советского Союза расположен Вьетнам? задавший этот вопрос плечистый парень в светлом спортивном костюме вышел в проход и, видимо, чтобы не терять времени на возвращение на свое место, уселся тут же в проходе на пол.

- Женятся добровольно или по партийному принуждению? женщина лет пятидесяти строго смотрела на Виктора и Аню...

Наконец вопросы иссякли. "Я могу отвечать?" - шепотом спросил Эрнеста Виктор. Тот поспешно кивнул, и Картенев небрежно придвинул к себе один из микрофонов. "Спокойно, спокойно, - в то же время мысленно приказывал он себе. - Самообладание и выдержка - вот что главное. Дирижеры этого провинциального Конкурса Любознательных хотят вывести тебя из равновесия. зачем же ты будешь делать им такой подарок? Спокойствие и еще раз спокойствие. И улыбочку, сэр, изобрази улыбочку, да пошире! Ага, примерно вот так!".

- Когда мы отправлялись сюда из Вашингтона, я предполагал, что вы очень мало знаете о моей стране. Но я не думал, что столь мало. И столь превратно. Хотя последнее обстоятельство я могу понять. Итак, по порядку. Да, от Москвы до Владивостока скорый поезд идет семь суток. А это значит, моя родина - самая большая страна в мире, и не скрою, мне приятно об этом сказать еще и еще раз. И не потому, что я хочу похвастаться - " Вон мы какие огромные, завидуйте! У нас все есть. А раз огромные и раз все есть, значит, мы сильные! Бойтесь нас!". нет, совсем по иной причине говорю об этом вам сегодня. В мире много пишут и спорят о загадочном феномене таинственной славянской душе. Чтобы хоть чуть-чуть приподнять завесу над этой "таинственностью", скажу - на мой взгляд,бескрайние просторы России во многом способствовали широте русского характера. А где широта - там и удаль. Там и доброта, и веселье, и бесстрашие. Там и мерка всему громадная - и счастью, и горю, и правде, и чести. И в дружбе мы до конца идем, и во вражде страшны и беспощадны.

Да, из Москвы до Владивостока поезд идет семь дней и семь ночей.

Теперь вопрос следующий: "В какой части Советского Союза расположен Вьетнам?". Я думаю, вряд ли имеет значение, что является его подоплекой элементарное невежество, безудержная жажда провокаций или не столь уж наивное желание сенсации. Пользуясь обильным присутствием прессы, почему бы не покуражиться над советским дипломатом. Жаль, что на этот вопрос не могут ответить тысячи и тысячи американских парней, сложивших свои головы в далеких вьетнамских джунглях. А десятки тысяч искалеченных, раненых. получивших увечья от своего же "оранжевого" облака - ох, как выразительно ответили бы они вам на любой вопрос, касающийся Вьетнама! Я видел их шествия у Капитолия и Белого Дома. Я мог бы на память процитировать надписи на плакатах, которые они несли, и лозунги, которые они скандировали...

В зале стояла такая тишина, что казалось, люди боятся шелохнуться, вздохнуть. Вдруг в одном из задних рядов резко встала девушка, девочка, почти ребенок - щупленькая, маленькая, с головой, покрытой золотистыми кудряшками.

- Браво, русский, все - правда, все точно так и есть. Или кто-нибудь может оспорить хоть единое его слово? У меня отец там, во Вьетнаме... И за что? За что?! - она захлебнулась в рыданиях, закрыв лицо ладонями.

Никто не повернулся на ее голос. Все продолжали сидеть, потупив глаза, в абсолютном молчании.

- Теперь о любви и партийном диктате. Моя жена может рассказать в подробностях о том собрании,на котором решалась наша судьба, - Виктор едва заметно улыбался, выжидательно смотрел на Аню.

- Как же, как же! Присутствующим здесь родителям будет особенно интересно об этом услышать, - поддержала его она, пытаясь отыскать взглядом женщину, задавшую вопрос. - Нас познакомили минут за пять до собрания. Потом часа полтора обсуждали достоинства и недостатки каждого из нас. Потом единодушно постановили: "Пара подходящая. А посему - быть ей образцово-показательной коммунистической семьей". Нас, разумеется, и не подумали спросить. Решили - и точка. Так это у нас делается. Вы спросите а любовь? А при чем тут любовь? Любовь - это буржуазный предрассудок. так вот и живем - сколько уже лет прошло. Выполняем решение собрания, крепим изо всех сил семью, ячейку государства.

- Надеюсь, вы понимаете, что это был всего лишь розыгрыш, заторопился Виктор, видя, что аудитория не принимает иронию Ани. Поверьте, нам трудно всерьез отвечать на подобные вопросы. Они звучат для нас фантастически нелепо. Извините.

"Неужели все молодые американцы такие нелюбопытные? думала Аня, пока Виктор отвечал на вопросы. - неужели все они так слепо верят тому, о чем пишут их газеты и трубят их телевидение и радио. Неужели их социальная активность мертва? Страшно. Это же своего рода атрофия вкуса к жизни. Модная западная болезнь, исток которой - пресыщение". Она вспомнила разговор с вице-ректором во время вечеринки на дому у одного из профессоров университета.

- Студенческая жизнь в университете зависит от того, что происходит в окружающей социальной среде, - сказал тогда вице-ректор, поглаживая галстук. - Знаете, как у океанских волн - бывает апогей девятой волны, а бывает и абсолютный штиль.

- Значит, сейчас... - Аня умышленно не завершила фразу.

- Штиль! - сделал это за нее с удовольствием вице-ректор и понюхал пальцы. - Абсолютный штиль.

Вспомнила она и трактовку характера среднего американца, которую слышала от модного нью-йоркского писателя. "У вас в России больше преподавателей английского языка, чем у нас студентов русского. Вы всегда интересовались всем, что происходит в мире. Американец поглощен своей семьей, своим домом, своим автомобилем. Ну, в лучшем случае,его может в какой-то степени интересовать его сосед. И не более того. Вот почему, скажем, война во Вьетнаме была с самого начала крайне непопулярна. Это была не его война. Какое ему дело до Вьетнама?".

Народу в зале заметно прибавилось перед самым началом кинофильма. Кроме документальных, Виктор привез свой и Анин любимый художественный "Сорок первый". Однако не была еще прокручена и половина ленты, а Виктор с недоумением обнаружил, что люди тихонько и медленно покидают зал.

- Может ли быть, что мы настолько психологически несовместимы? - с горечью прошептала Аня. - Смотри, им не нравится то, что мы считаем почти шедевром.

Виктор молчал. "Ну, хорошо, предположим, что сейчас в студенческом движении явный спад, - думал Виктор. - Вполне возможно. не может быть, по-моему, одного - такого студенчества, у которого интереса к жизни, в широком смысле, нет или почти нет. Правда, студенты одного колледжа - это еще не студенчество. Но, дьявол их побери,где же огонь в глазах? Где те ребята, которые сжигали призывные повестки во Вьетнам? Где те парни и девушки, те отчаянно смелые бунтари, которые бросали правду в лицо администрации, не думая о последствиях?".

Уже в фойе Виктора и Аню нагнал парень борцовского телосложения. Он откашлялся. Заговорил страстно, быстро: "Вы не судите по нашему колледжу о всех студентах страны. Здесь учатся в основном отпрыски "денежных мешков". Я ни за что в жизни сюда бы не попал, если бы не благотворительный фонд моего штата для одаренной молодежи. Но таких, как я, здесь всего 19 человек. Девушки и юноши настоящей студенческой Америки, поверьте мне, это сила. Они против войны.они против расизма. Они хотят дружить с молодыми ребятами из Советского Союза. так и передайте дома - мы хотим жить в дружбе".

Он крепко пожал руку Виктору и Ане и исчез в одном из коридоров.

На улице одинокий пикетчик уныло отмеривал шаги. Светила огромная, ласковая луна. Сквозь дремотную тишину кэмпуса изредка, как бы нехотя, пролетали призывные трели каких-то птиц. Пролетали и замирали в кронах деревьев. Аня и Виктор прогуливались перед сном по дорожке вдоль баскетбольных площадок. Чей-то голос из кустов позвал негромко: "Ты идешь, Паула?". И снова все стихло.

"Как хорошо, что здесь есть такие парни, - подумала Аня. - Только вот много ли их?". Вслух сказала:

- Странно как-то. Что, спят все, что ли? При такой луне, при таком тепле, при таких райских запахах?

- Вот как раз сейчас ты очень ошибаешься, - тихонько рассмеялся Виктор и, чувствуя, что рука Ани, которую он держал, напряглась, быстро поцеловал ее в щеку, потом в губы. Просто им здесь надоедает за день. И сейчас они сели в машины и разъехались кто куда. На озера - помнишь, мы довольно долго ехали вдоль них. В местные пабы. На киностоянки. наконец, просто куда-нибудь в окрестные леса. ты помнишь, как мы с тобой любили бродить летом ночью при луне по Нескучному?

- Тоже мне, публика! Бензин не жалеют, шляются в своих автоколымагах по ночам, - проворчала Аня. И, отвернувшись от Виктора, улыбнулась. Ибо сама сознавала, что не права...

- Как ты думаешь, много здесь таких парней, как этот, последний? все же не удержалась она от вопроса.

- Хотел бы надеяться,что немало, - ответил Картенев. Очень хотел бы...

И еще он подумал, что на чикагском телевидении ему выступать было куда интереснее, чем в этом сытом и таком благополучном, таком безмятежном "Храме наук". В тысячу раз труднее. Но и интереснее. Тогда последний телефонный вопрос был, пожалуй, единственным нейтральным, не враждебным. "Сэр, что произвело на вас наибольшее впечатление в Америке?" Картенев молчал, задумавшись. Ведущий мельком взглянул на часы.

- На ответ у вас есть двадцать пять секунд. Итак, что произвело на вас самое сильное впечатление в этой стране?

- Да, да, - словно перебирая в уме воспоминания, сказал Виктор медленно, негромко. - Конечно, встречи с американцами.

Если бы время позволило, он рассказал бы о мимолетной встрече в Бауэри. Они ехали на автомобиле в Нью-Йорк с Левой Елиным, вторым секретарем консульского отдела. В город попали в начале шестого вечера. Час "пик" только начинался, но машины уже ползли со скоростью сонной улитки. Ему захотелось размяться. Лева оставался за рулем, а Виктор вышел и побрел по тротуару вдоль каких-то довольно мрачных строений - не то складов, не то покинутых жильцами домов из-за их явно аварийного состояния. Прямо поперек тротуара лежали люди. Стояла теплая осень. Лежавшие спали, курили, спокойно разглядывали вереницы автомобилей. Одеты они были по-разному: в старые, видавшие виды тройки и дырявые свитера и изрядно потрепанные джинсы. У одних под головой лежал кирпич, другие укрывались несколькими толстенными газетами. Трудно было определить возраст этих людей. Все были с могучей щетиной, темно-серыми от пыли и сажи лицами. И никто не обращал никакого внимания на "одинокого чудака", который по своей собственной доброй воле решил глотать клубы копоти вони, дабы "познать истину". так Виктор сам думал о себе и, улыбаясь, неспешно продолжал идти. Он не заметил, как перед ним возникла фигура высокого, тощего старика. С красными воспаленными веками, длинными космами сальных седых волос, одетый в неопределенного цвета рваную рубаху, в пижамные штаны, которые поддерживала повязанная поверх них бумажная бечевка, он являл собой в высшей степени странное и, вместе с тем, живописное зрелище. Картенев остановился. Какое-то время они изучали друг друга.

- Извините, ваша честь, - заговорил неожиданно приятным баритоном старик, - некоторым образом сижу на мели.

- Как же это? - решил поддержать разговор Виктор.

- Не выдержал жизненных бурь, потерпел кораблекрушение.

- Кем вы были по профессии?

- Кем я только не был! - он пожевал прокуренными зубами, помолчал. От управляющего компанией морских перевозок до подметальщика улиц.

- А семья?

- Моя команда - жена. дочь - вся пошла на дно. Я еще, слава Иисусу Христу, на плаву. Да недолго уж осталось скитаться по морю жизни.

- Но почему, почему? - вырвалось у Картенева.

- Эх, ваша честь, добрый вы человек, - словно утешая Виктора, произнес кротко старик. - Откуда мне знать - почему? Великая это, впрочем, штука - уметь в жизни принимать достойно оплеухи судьбы. Вот я лично легче их принимаю, когда приму внутрь стаканчик-другой грога.

Собеседник молчал. тогда старик сморщил лицо в просящей улыбке и плаксивым голосом протянул: "Ваша честь, предоставьте старому морскому волку заем в размере одной зелененькой. Вам - не в великую убыль, а мне во благородное спасение. Выпью глоток за вас, глоток за себя, глоток за Президента. У меня в душе один Президент - Господь Бог. Все остальные никчемный балласт".

Картенев протянул ему доллар. Старик взял его с поспешностью, дрожащим голосом объявил: "Салют наций из всех орудий, ваша честь". И исчез в темном дверном проеме.

Виктор мог бы рассказать и о другой встрече, тоже в Нью-Йорке. Не называя фамилий, разумеется. Как-то Беатриса пригласила Виктора и Аню на ленч к отцу. Картеневы не знали, что это было сделано по просьбе Джерри. Не знали они и другого. Когда Беатриса приехала в редакцию после церемонии у Теннисона по поводу выпуска книги "русская кухня", чтобы написать об этом отчет в завтрашний номер, ее встретил Тэдди Ласт. "Ну, как галушки у Артура?" - спросил он, свободно выговаривая странное славянское словечко. "Гальюшки как гальюшки, - небрежно бросила Беатриса. - А что?" "И никаких инцидентов?" - продолжал расспрашивать Флюгер. "Нет. Я, во всяком случае не заметила". "Такое заметила бы! - Флюгер хохотнул. Мой приятель из ФБР помнишь я тебе о нем как-то говорил? рассказал, что этому русскому дипломату Картеневу, приятелю твоего черномазого, наши парни подлянку должны были кинуть. Застукать на месте лжевербовки". И Флюгер рассказал, как предполагалось осуществить операцию "Крапленая карта". нацелена она была не именно против этого русского. Просто такая акция позарез нужна была сегодня, и он, как говорится, подвернулся под руку. Значит, сорвалось, значит, не сработало. Жаль. "Но ведь это же дурно пахнет!" - возмутилась Беатриса. "Это не косметика, - сквозь зубы процедил Флюгер. - Это политика..."

Джерри принял их в малой гостиной. До ленча оставалось минут пятнадцать, и Беатриса, увела Аню к себе наверх. Предложив гостю крепкий мартини, хозяин дружелюбно его разглядывал.

- Вы москвич? - спросил он наконец.

- Да, - почему-то поспешно ответил Виктор.

- Коренной?

Это слово, сказанное по-русски, без акцента, поразилоКартенева.

- Я несколько раз в разное время по делам бывал в России. В один из приездов жил в Москве полтора месяца, - рассмеялся Парсел, очень уж забавно выглядел в состоянии искреннего недоумения этот русский.

- Значит, язык не забыли? - спросил по-русски Виктор.

- Местами, - ответил Джерри. - Но нет практики. Так что лучше давайте по-английски.

- Родился я в Киеве. Но в Москве живу с самого раннего детства.

- А где, в каком районе?

- В Замоскворечье.

- Господи! Ордынка, Пятницкая, Серпуховка?

- Курбатовский переулок.

- Значит, совсем рядом с кондитерской фабрикой "Марат"?

- Да, - заулыбался Виктор. "Чертовщина какая-то, - подумал он. Американец, сам Джерри Парсел - и запросто швыряет в воздух русские идиомы, Москву знает не хуже меня. рассказать нашим - никто не поверит".

Джерри с удовольствием наблюдал за произведенным эффектом. Зачем он попросил Беатрису пригласить этих русских? От ЦРУ он получил информацию, что пресс-атташе Картенев весьма и весьма активен. Кроме того, он знаком с Беатрисой. Господи, одного этого было достаточно, чтобы Джерри захотел лично взглянуть на Виктора Картенева. В русском посольстве в Вашингтоне он бывал почти ежегодно на приеме в честь большевистской революции. Пропускал этот прием лишь когда бывал в ноябре за границей. Однако на дипломатических раутах он любил как следует выпить и основательно закусить. Разговоры там обычно бывают отрывочные, клочковатые. Собеседники пожилые, обстоятельные, голодные до новостей - посол - несменяемый Добрынин, советники. А тут молодая пара, недавно приехала из Москвы. Уже чуть не стала жертвой топорной работы наших "русских экспертов" (ему в общих чертах рассказала об операции и "Крапленая карта" Беатриса, детали он выяснил по своим каналам). И, конечно, самое главное, что интересовало Джерри Парсела в Картеневых, можно было бы сформулировать в виде вопроса, не покидавшего его в последнее время: "Каково молодое поколение русских?"

- А один мой знакомый жил, знаете ли, в "Метрополе", работал по контракту, - Джерри закрыл глаза, нюхал свой мартини. - От безработицы к вам в тридцатые годы сбежал. Страшная вещь - безработица, упаси Господи. Не так ли, мистер Картенев?

- Конечно, - согласился Виктор. - Я знаю о ней лишь из нашей истории.

- И из практики Запада, - подсказал Джерри.

- Да, - согласно теории Маркса, капитализм немыслим без безработицы. Вот сейчас в Штатах десять миллионов безработных? Двенадцать? Пятнадцать?

Кивая в знак согласия, Джерри думал, со сколькими людьми в посольстве пришлось Картеневу согласовывать свою встречу с "этой акулой Уолл-Стрита Парселом". И какой подробный еще придется писать отчет. Что ж поделать, неизбежная рутина.

- Вы, я надеюсь, знаете, что в Советском Союзе уже много лет существует скрытая безработица? - небрежно спросил Джерри. - И что она исчисляется миллионами человек?

- Это выдумки вашей пропаганды, советологов! - воскликнул Виктор.

- Возможно, - спокойно заметил Джерри.

- Это так, - горячо настаивал Картенев. - Везде и всюду вы увидите объявления "Требуются, требуются, требуются...".

- Допустим, допустим, - вновь согласился Парсел. - Хотя я имел в виду несколько другое. Ладно. Ну, а как вы смотрите на тенденции сепаратизма, которые с течением времени заметно развиваются во всех ваших союзных республиках, кроме России,разумеется?

- Я убежден, что вы выдаете желаемое за действительное. Во время войны немцы делали расчет примерно на то же. И просчитались.

- Скажите, о вашему мнению, возможен ли был бы у вас Уотергейт? Джерри сменил тему. - Я имею в виду исход дела.

- Уверен, у нас невозможна была бы организация подобного подслушивания. По чисто этическим соображениям, - твердо сказал Виктор. "Нет, он не ханжа. И не лжец, - решил Джерри. Он просто фанатик. И меня боится. И записи разговора боится. Что же, это его право".

- Обычно отцы брюзжат в адрес детей, - словно обращаясь к самому себе, проговорил Джерри. И, повернувшись к Виктору: - Сегодняшние юноши и девушки, они пойдут умирать за красное знамя, за серп и молот, как их деды, отцы, старшие братья?

- Эти же вопросы иногда возникают и в нашей печати, заговорил после довольно большой паузы Виктор. - Вы - иностранец, для меня из ваших уст подобное звучит естественно. Когда же такое сомнение высказывают соотечественники, я возмущаюсь до глубины души. Поводом для сомнения бывает, как правило, поведение выродка. Но ведь земля наша держится многие века не на выродках. Нет!

Когда сели за стол, Джерри, провозгласив тост за гостей, спросил, глядя то на Аню, то на Виктора: "Вы могли бы, видимо, не ехать в Соединенные Штаты? Но приехали. Зачем?" "Я переведу предельно точный вопрос моего папы, - вмешалась Беатриса. - В чем вы видите здесь свою миссию?" "Из тебя выйдет со временем неплохой посол США", - усмехнулся Джерри. "Нам мечталось посмотреть на Америку изнутри, - сказала Аня. - Ваша страна потрясающе интересна!" "Это верно, - согласился с женой Виктор. - Но главное все же в другом. Я очень хочу, чтобы наши страны ладили. И я мечтаю, мы мечтаем внести свою - пусть малую - лепту в это нужное всем американцам и советским людям дело". "Наивные мечтатели, - спокойно потягивая мартини, думал Джерри. - Если бы от вас что-то зависело. Если бы от вас хоть что-то зависело..."

Последний вопрос, который Парсел запомнил, задала гостю Беатриса. Передавая ему коньячную рюмку, она спросила: "В чем, по-вашему, счастье жизни? Вашей жене я уже задавала аналогичный вопрос". "Вы знаете как Маркс ответил на этот вопрос?" "Нннет". "В борьбе". "Вы такой правоверный марксист?". "Творческий, мисс Парсел. Я вижу счастье в борьбе и любви". "Браво, мистер Картенев! - воскликнул Джерри. - Браво!.."

Утром, в понедельник, когда Виктор выносил из коттеджа чемоданы, чтобы уложить их в багажник машины, появились Эрнест, Ивон и Джудит. Они подошли к машине молча, тихо поздоровались, и так и стояли, не говоря ни слова, пока Виктор и Аня не уселись в понтиак. Окна были раскрыты, Эрнест подошел к дверце водителя, девушки - к Картеневой.

- Вице-ректор просил меня передать вам его извинения, говорил полусонный Эрнест. - Он не сможет прийти попрощаться с вами, но желает вам доброго пути и искренно благодарит за то, что вы смогли к нам приехать. От себя добавлю, что студентам весьма понравилось ваше выступление.

Виктор протянул руку, Эрнест вяло ее пожал. Ивон в то же время говорила какие-то банальные слова благодарности, когда, не дождавшись, пока она закончит фразу, Джудит наклонилась к Ане и поцеловала ее. "Нам так о многом хотелось бы с вами поговорить, - сказала Джудит. - Когда я буду в Вашингтоне, я хочу обязательно вам позвонить. Можно?

- И позвонить, и прийти к нам в гости! - сказала Аня, тронутая порывом девушки, и внезапно почувствовала, как на глазах закипает прощальная слеза.

Она все еще махала рукой девушка и Эрнесту, а Виктор уже медленно выезжал из кэмпуса на хайвей. Никто им навстречу не попался, стояла сонная тишина, и даже птицы, обычно весело перекликавшиеся разноголосыми трелями по утрам, пели, казалось, с трудом превозмогая дремоту. Когда они были почти на вершине холма, Аня обернулась, посмотрела в заднее окно. Университетских зданий уже не было видно. В лучах утреннего нежаркого солнца где-то внизу в нежно-сиреневой дымке зеленели уютные рощицы, да, рассекая их, причудливым изгибом темнела медленная, словно застывшая река.

В половине двенадцатого Картеневы подъехали к тому месту, где их должен был встречать Бенджамин Девис. Это был один из многочисленных боковых въездов в кэмпус популярного чикагского технического колледжа. Здесь начиналась тенистая аллея многолетних лиственниц, под которыми разместились два-три неприхотливых деревянных столика со скамейками. "Подождем, - сказал Виктор Ане, опускаясь на одну из них. - риканцы, обычно, точны". Аня открыла дверцу, но из машины не вышла. Сидела, откинув голову, прикрыв глаза широкой розовой панамой. Неожиданно пронзительно завыла сирена и к понтиаку подкатили два полицейских мотоцикла. Один заехал спереди, другой - сзади. Полицейские посмотрели на номера и, не сказав ни слова, удалились по аллее к колледжу.

- Это еще что за явление? - вполголоса промолвил удивленный Картенев. Задремавшая было Аня широко раскрытыми глазами смотрела на мужа. Со стороны хайвея к понтиаку подъехал потрепанный фольксваген. Из него вышел Бенджамин. Трое его спутников остались в машине. "Часы можно проверять, восхищенно подумал Картенев, хотя он и был встревожен неожиданным визитом "копов". - наверное, ребята знают, в чем дело?"

- У нас не совсем спокойно, - проговорил Девис, радушно поздоровавшись. Вообще-то ничего особенного, но полиции понаехало порядочно. Почти все въезды перекрыты. Вы следуйте за нами, я знаю, где мы сможем беспрепятственно проехать. теперь так. Мы думаем, что поскольку вы дипломат, ради вашего же спокойствия вряд ли стоит сейчас выступать. Мы и сами не знали, что обстановка так обострится. Однако, если вы не против, мы хотели бы объявить, что вы - по нашему приглашению - находитесь на территории кэмпуса.

Картенев кивнул: "Конечно".

- Тогда в путь, - заключил Девис.

Фольксваген развернулся, рванул с места. Картенев поспешил за ним. На дорожке, по которой они прибыли в кэмпус, могли едва-едва разминуться две машины. Внезапно оборвалась густая роща, сквозь которую, изгибаясь, бежала дорожка. Замер, как вкопанный, фольксваген. Завизжал тормозами, едва не наехав на машину Девиса, понтиак. Аня и Виктор подошли к Бенджамину и его спутникам, которые о чем-то громко спорили.

- Согласен, - расслышал Виктор последние слова Девиса. ты, Реджи, быстро сообщи ребятам, что взрыв будем делать через пятнадцать минут. Потом - похороны.

Только подойдя к Девису и его спутника, Аня и Виктор увидели, что сразу за фольксвагеном начиналась довольно обширная площадь. Она упиралась в большое и, судя по всему, новой постройки светлое здание.Вся площадь была усеяна сидевшими прямо на асфальте довольно плотно друг к другу людьми.

- Сидячая забастовка, - показав рукой на площадь, сказал Бенджамин. Мельком переглянувшись, Аня и Виктор рассматривали бастовавших.

- У вас такого не бывает, - бесстрастно заметил один из спутников Девиса, худенький, лысеющий юноша.

- Против чего забастовка? - спросил наконец Виктор.

- Они, сволочи, нас обманывают! - зло крикнул чернобородый, сидевший у самого колеса фольксвагена. - Военным нас продают. За счет наших мозгов к властям подлизываются.

- На днях нам стало известно, - пояснил Бенджамин, - что администрация нашего колледжа уже несколько лет подряд заключает контракты с Пентагоном. Студенты и преподаватели разрабатывают вроде бы невинные усовершенствования.

- решают как бы абстрактные технические задачки на практике. И только! - вставил лысый.

- Как бы не так! - продолжал Девис, - эти, на первый взгляд, абстрактные разрозненные задачки на самом деле являются звеньями сложнейшего комплекса. И заказчики - военные ведомства.

на ступенях широкой пологой лестницы, которая вела в здание, стояла группа в штатском и в полицейской форме. Полицейские были видны и вдоль всех сторон площади. Но вот девушка вынесла на лестницу микрофон. рядом с ним на специальной подставке высился национальный флаг. К микрофону подошли двое. Один из них был во фраке, цилиндре, белых перчатках. На груди у него красовалась светлая дощечка. Черной краской на ней было выведено: "Почтенный Ученый". Другой был в военном мундире с генеральскими погонами, в армейской фуражке с высоченной тульей. Они церемонно раскланялись друг с другом, поприветствовали сидевших на площади, затем - стоявших на ступеньках лестницы.

- Ваше превосходительство, - загнусавил Почтенный Ученый. - Как прекрасно, как великолепно я себя чувствую, исполняя ваши поручения.

- Ах, Господин Дарующий Смерть! - пробасил генерал. Как прекрасно, как великолепно я себя чувствую, передавая вам наши поручения. Как вы полагаете - может ли быть что-нибудь чище "чистой бомбы"?

- Чище "чистой бомбы", ваше превосходительство, может быть только моя совесть.

- О-хо-хо! А-ха-ха! - загрохотал генерал. - Пожалуй, лучше всех об этом может судить ваш сын.

- Действительно, - согласился Почтенный Ученый. - Что мне сотни миллионов этих паршивых европейцев! А тут как-никак родной сын.

- Мы решили наградить вас, - говорил генерал, - медалью конгресса "За спасение недвижимого".

С этими словами генерал поднял со ступенек и вручил Почтенному Ученому полутораметровый плакат. На нем была изображена бомба, которая своим оперением стояла на множестве долларовых ассигнаций. Почтенный Ученый преклонил колено и несколько раз поцеловал плакат. При этом он воскликнул: "Ваше Кровожадное Превосходительство! Я обещаю изобрести и такую бомбу, которая будет уничтожать все живое, но сохранять не только недвижимое, но и движимое".

- Браво! - загремел генерал. - В этом случае мы совершенно категорически обессмертим ваше имя и присвоим вам звание "Почтенного Рыцаря Всех Бомб и Снарядов".

- Да здравствует Пентагон - колыбель добра и цитадель совести! закричал Почтенный Ученый. И да не оскудеет его дающая рука.

- Да здравствует наша наука! - вторил ему генерал. - Она убивает все ненужное и множит все нужное.

Откуда-то сзади раздался колокольный звон. Он нарастал, нарастал и по мере того, как все громче выплескивался на площадь, на ступени лестницы надвигалась процессия. Шедшие в ней были одеты в черное. Шестеро передних несли гроб. Лица у всех были печальные, как и подобало случаю. Вот процессия вышла на площадь и направилась к ее центру. Сидевшие раздвигались, давая ей дорогу. Колокольный звон сменился звуками траурного марша, который звучал тихо, но внятно.

- Кого хоронят? - испуганно спросил Почтенный Ученый.

- Президента, - плачущим голосом произнес генерал.

- За что же его, беднягу? - продолжал Почтенный Ученый.

- За нарушение всех предвыборных обещаний! - плачущим голосом сообщил генерал, и откуда-то из-под его парика на ступеньки брызнули "слезы".

- Какое несчастье! - завопил Почтенный Ученый. - Какое несчастье, Ваше Восхитительное Превосходительство.

- Что еще? - удивленно вопросил плачущий генерал.

_ Если так, сколько же еще предстоит похорон! - вздохнул Почтенный Ученый. - Сколько придется хоронить конгрессменов, сколько сенаторов.

- Губернаторов, - залился слезами пуще прежнего генерал. - А члены Верховного Суда? - То-то будет бум в нашей погребальной индустрии.

Гроб установили в центре площади. Все сидевшие на ней встали, образовав несколько огромных кругов. Двое в черном принесли тонкие сухие поленья, бумажный мешок с углем. Вскоре вокруг гроба занялся костер. Огонь быстро слизнул американский флаг, которым был покрыт гроб. В абсолютной тишине было слышно потрескивание горевшего дерева. Исчезли Почтенный Ученый и генерал. У микрофона теперь стоял Бенджамин Девис, какая-то девушка, несколько церковников.

- Так будет с каждым, кто, в надежде обмануть историю, пытается обманывать собственный народ! - звонко проговорила девушка.

- Ибо мы все знаем и помним слова Авраама Линкольна, продолжал Бенджамин. - "Можно обманывать часть народа какое-то время, и можно обманывать весь народ какое-то время, но нельзя обманывать весь народ все время".

- Долой лжецов! Долой преступных маньяков! - раздались выкрики в толпе. - Долой убийц. Бей их прислужников!

У студентов в руках оказались незаметные до сих пор камни и палки. Вытянувшись в шеренги, демонстранты повернулись лицом к полицейским, которые окружили теперь площадь плотной цепью. раздались слова команды. Камни и палки засвистели в воздухе. В ответ на них полетели гранаты со слезоточивым газом.Разрываясь, они порождали грязно-черные клубы, которые мчались по площади. Крики и стоны неслись со всех сторон. На площадь выскочили четыре полицейских фургона. Демонстрантов пытались затолкнуть в эти машины. Студенты ложились на асфальт. Полицейские тащили их волоком, разбивали в кровь лица, награждали при этом свирепыми пинками. К микрофону подбежали сразу несколько человек в гражданском. Они сбили с ног Бенджамина и его спутницу, подхватили микрофон, понесли его к входу. тут же их окружила дюжина студентов. Драка была короткая, но жестокая. Одному штатскому проломили голову, и он, зажав рану руками, побежал вниз по лестнице и вдоль площади. Кровь заливала ему глаза, его звериный пронзительный крик вырывался из всех других шумов. Девушке сломали ударом кастета ключицу и она, потеряв сознание, повисла на руках Бенджамина. Микрофон был возвращен на свое место и Бенджамин выкрикнул в него срывающимся голосом:

- Смотрите все! Смотрите и вы, иностранные дипломаты! Смотрите, что эти изверги готовят для всех нас!

На северной окраине площади, где до сих пор было пустынно, появилось несколько человек. Они быстро установили какое-то устройство и, отматывая присоединенный к нему провод, бросилась прочь с площади. Прошло всего лишь несколько секунд и бесшумно вспыхнул над устройством ослепительный свет. Грязно-серый дым столбом вознесся в небо и над кэмпусом колледжа, надо всем этим районом города пополз чудовищный "атомный" гриб.

- Это имитация того, что готовят для нас "гориллы" из Пентагона и "ястребы" из Капитолия! - гремел над площадью голос Девиса. - не дадим убить себя! Не дадим убить всех других! Не дадим ядерным самоубийцам покончить с нацией.

Стихшее на какое-то время побоище вспыхнуло с еще большим ожесточением и силой.

"Наверно, теперь разумнее всего было бы сесть в машину", - подумал Виктор. Он посмотрел на Аню, и она, словно прочитав его мысли, раскрыла дверцу. Уже сквозь стекла своего понтиака они видели, как большая группа полицейских стащила со ступеней Бенджамина, который продолжал держать на руках девушку. Вдруг сразу с обеих сторон их машины возникло несколько полицейских. Один из них, видимо старший, попытался открыть дверцу. Поняв, что она взята на защелку, он нетерпеливо постучал по стеклу костяшками пальцев. Виктор слегка приоткрыл стекло.

- Кто такие? - зло спросил полицейский, пристально разглядывая Аню и Виктора.

- Первый секретарь советского посольства Виктор Картенев с женой, стараясь подавить уже охватившее его нервное возбуждение, хрипло ответил Виктор.

- Этого еще не хватало! - раздраженно произнес полицейский. - Какого посольства - шведского? - переспросил он.

- Советского, - повторил Виктор. - Россия.

Полицейский отступил на шаг, сказал что-то сослуживцам. Вновь придвинулся к машине.

- Убедительно прошу, сэр, уехать сейчас же из расположения кэмпуса. Мы гарантировать вашу безопасность не можем. Понимаете? Никак не можем, сэр.

- Хорошо. Как ехать?

- Первый выезд налево, сразу за вами, сэр.

- Виктор дал задний ход, развернулся и помчался по пустынной дорожке к выезду из колледжа. Уже через несколько минут они ехали по хайвею вдоль озера в направлении северо-восточной окраины города.

- А студенты технического колледжа - народ серьезный, с уважением произнесла Аня, когда вдали появились очертания их отеля.

- Серьезный, - кивнул Виктор. - Одна беда - перегорают быстро.

- Что ты имеешь в виду?

- То и имею. После окончания университета американский студент в подавляющей своей массе благополучно превращается в весьма добропорядочного буржуа.

- не правда ли, странно, - в раздумье произнесла Аня. Но ведь по-настоящему широкого и мощного политического движения среди взрослого населения Америки нет. Компартия очень маленькая. Крепкая, но маленькая. А предвыборные шоу демократов и республиканцев - они и есть шоу. Антивоенное и антирасистское движение безумно разобщены. Различные организации возникают как грибы после дождя. И быстро исчезают.

- А волнения студенчества, - заметил Виктор, когда они шли по вестибюлю к лифту, - мудро используются властями для того, чтобы своевременно выпускать бунтарский пар.

Виктор уже нажал кнопку вызова, когда к ним подошел высокий мужчина с холеным лицом, одетый в безукоризненно сшитый светлый костюм. "Профессор, не иначе, - подумала, глядя на него, Аня. - И обязательно - гуманитарий".

- Извините, - "гуманитарий" приподнял шляпу, улыбнулся Ане, потом Картеневу. - Миссис и мистер Картеневы, я не ошибаюсь?

- Не ошибаетесь, - улыбнулся Виктор. - Чем обязаны?

- Сейчас объясню, - продолжал улыбаться "гуманитарий". Может быть, мы пройдем на несколько минут вон туда? - он показал взглядом на небольшую гостиную, которая была отделена от фойе стеклянной перегородкой. Она была пуста, лишь в одном из кресел скучал седовласый джентльмен, облаченный в бежевый спортивный костюм.

- Сделайте одолжение, - спокойно произнес Виктор, пропуская вперед Аню. Следуя за "гуманитарием", они подошли к столику, за которым сидел седовласый "спортсмен".

- Разрешите вам представить, - сказал "гуманитарий", когда все уже сидели, - помощника полицейского комиссара города мистера Энди Левела.

Полицейский на мгновение склонил голову.

- А я - старший агент ФБР Митчелл Хейдрив.

Последовал еще один легкий поклон.

Картеневы молча переглянулись.

- Я понимаю, - "гуманитарий" дружелюбно улыбнулся, - вы сейчас прямо из технического колледжа?

- Допустим, - бесстрастно сказал Виктор.

- так, так,- постучал несколько раз по столу пальцами мистер Хейдрив. - Прошу рассматривать этот разговор как сугубо неофициальный.

- Просто мы, в целях вашей же собственной безопасности, хотели бы уточнить некоторые детали, - вступил в разговор мистер Левел.

- Разумеется. - Виктор поудобнее расположился в кресле, широко раскинув ноги и вытянув их во всю длину под столом.

- Вы, конечно, приехали в технический колледж по приглашению? спросил Хейдрив.

- Да, по приглашению, - подтвердил Виктор.

- И вы могли бы нам любезно его показать? - поинтересовался Левел.

- К сожалению, показать мы его вам не можем, - пожал плечами Картенев. - Оно было устным.

- Кто-нибудь, кроме вас, может это подтвердить? - продолжал Левел.

- Это уже начинает походить на допрос, - улыбнулся Виктор, посмотрел на Левела, медленно перевел взгляд на Хейдрива.

- Что вы, что вы! - замахал руками тот. - Мы не хуже вас знаем, что такое дипломатический иммунитет и самым серьезным образом его охраняем. Мы просим вас еще раз рассматривать нашу беседу как дружескую. И только.

"Избави меня, Господи, от таких друзей, - подумала Аня, в упор разглядывая агент ФБР. - Вот, значит, они какие, эти самые гуверовцы".

- Взгляните вон туда, - кивнул головой на конторку администратора Левел. - Только, пожалуйста, сделайте это максимально незаметно и как бы невзначай.

- И что же? - спросил Виктор. Он вдруг почувствовал себя разбитым. Словно целый день на жаре таскал камни.

- Трое с камерами - фоторепортеры, - Левел развел руками, словно говоря: "Вот ведь оказия какая". - Остальные работники отдела скандальной хроники трех наших газет. Вы же не хотите, чтобы сегодня же в их экстренных выпусках красовались такие, скажем, заголовки на целую первую полосу: "Студнческим бунтом дирижирует русское посольство"? И мы не хотим.

- Нас пригласил мистер Бенджамин Девис. Для этого он специально приезжал в колледж "Светлой долины", где мы участвовали в Международной Неделе.

- Когда это было? - сразу перестав улыбаться, отрывисто спросил Хейндрив.

- В понедельник, кажется, - заколебался Виктор.

- Совершенно точно - в понедельник, - подтвердила Аня.

- А что, собственно, это меняет? - удивился Виктор.

- Очень многое, - медленно ответил Левел. - В минувший понедельник Девис уже знал, что произойдет в колледже сегодня.

- В минувшую субботу, - пояснил Хейндрив, - студенческий совет колледжа принял решение о сидячей демонстрации и о всем том, чему вы были свидетелями.

- надеюсь, господа, - Виктор и Аня встали почти одновременно, - мы можем идти?

- Да, конечно! - воскликнули один за другим поспешно поднимаясь, "гуманитарий" и "спортсмен".

- Теперь держись прямо и улыбайся, - прошептал Виктор Ане, когда они проходили мимо администратора. Засверкали блицы. Три микрофона протянулись к Картеневу, три репортера задавали свои вопросы:

- Как вам удалось организовать столь мощную демонстрацию - за деньги или на почве убеждения?

- Бенджамин Девис учился в специальной школе КГБ?

- Как вы думаете, какова будет реакция Президента, когда он узнает, что русский дипломат и его жена благословили аутодафе главы американской администрации?

Аня и Виктор, взявшись под руку, улыбаясь, медленно шли к лифту. Виктор обратил внимание на то, что настырнее всех вел себя толстяк, которого кто-то из его коллег называл Барри. На левом лацкане его пиджака был приколот большой круглый значок. По красному полю бежали черные буквы: "Убей русского!". "Где-то я его, кажется, видел, - думал Виктор, когда дверца лифта уже захлопнулась и кабина понесла его с Аней на их тридцать четвертый этаж. - Где? В здешнем пресс-клубе?"

- Зачем Бенджамин пригласил нас именно на понедельник, - спросила Аня, - если он тогда уже знал о том, что здесь будет происходить в этот день?

- Кто его знает, - сказал Картенев. - Подставить нас он не хотел, это мне ясно. Наверное, считал, что протест против войны будет выглядеть более убедительно, если его освятят своим присутствием русские, советские.

- Скорее всего так, - подумав, согласилась Аня.

Уже в номере Виктор сказал:

- Ничего не скажешь - насыщенный денек. Анка, переодевайся быстрее и сходим на камбуз. Пожуем чего-нибудь жареного. Умираю с голода.

Подумал тут же: "Нервы-то дают о себе знать. Еще как дают".

- И я, - закричала Аня, обнимая и целуя Картенева. И я! Пять минут и я готова.

- А я пока позвоню в посольство, расскажу о веселой беседе с дядюшкой Хейндривом и дядюшкой Левелом. Боюсь, на этом "Дело об участии Анны и Виктора Картеневых в студенческих беспорядках в г.Чикаго" отнюдь не кончится. Есть у меня такое смутное предчувствие.

Глава двадцать третья ОТРЫВОК ИЗ ЗАПИСИ В ДНЕВНИКЕ ВИКТОРА

"...Анка часто шутя допытывается, кто была моя первая любовь. Я также шутя отвечаю: "Учительница истории в пятом классе Анна Павловна". А действительно - кто? Моя родная школа в одном из тихих переулков между Пятницкой и Новокузнецкой, недалеко от Зацепского рынка. Зима, морозная и вьюжная. За школой - задний двор, заваленный снегом, и на нем расчищенный квадрат размером с боксерский ринг. В "красном" углу ринга стою я, в "синем" - Федька Самсонов, красавец и силач по прозвищу "Фикс" - у него один золотой зуб. Он тоже семиклассник, но "сидит" уже третий год. "Фикс" курит, пьет, ругает почем зря школьное начальство* "Мне терять неча, огольцы"6 - ухмыляется он. Его год будет вот-вот призываться. Говорят, девчонки к нему так и льнут. Девчонки пусть, а Рита - стоп. пусть он врет, да не завирается. Сегодня на большой перемене он стал рассказывать, как водил ее на чердак прошлым вечером. "Была Марго "целка" да вся вышла", "Фикс" презрительно сплюнул и добавил парочку грязных деталей. "Врешь, гад!" бросил я ему вызов. Я не знал, врет он или нет. Мне было обидно Рита была самая умная и красивая девчонка в классе, многие, в том числе и я, по ней тайно вздыхали. "Вру, говоришь? - "Фикс" посмотрел на меня спокойно, улыбнулся. - А за это и по морде схлопотать недолго. Верно я говорю, пацаны?" Он сжал пальцы в увесистый кулак и ударил по подоконнику. Только запели стекла. "Давай стыкнемся, "Фикс", - небрежно произнес я и сразу же почувствовал, как у меня задрожали руки и ноги. Не от страха, от нервного напряжения. "Ты это что, серьезно?" - искренне удивился "Фикс". Он был намного выше и крупнее и, уж конечно, старше меня. Слово вылетело, отступать было некуда. "Ты не базарь, - решительно сказал я. - Давай сразу после уроков, где обычно - на заднем дворе. Согласен?" "Я тебя буду бить и плакать не давать", - удивленно продолжая рассматривать меня, пообещал "Фикс".

После уроков на заднем дворе собрались наш класс и два параллельных. бесплатные зрелища популярны во все эпохи в любой части света и аудитории. Добровольные секунданты сделали попытку, правда без особого энтузиазма, примирить нас. "Будем драться! - сквозь зубы процедил я, с ненавистью глядя на "Фикса". А он, не говоря ни слова, легко отодвинул секундантов в сторону и пошел на меня. Изловчившись, я нанес удар первым. Это был чистейшей воды хук. Даром что ли я уже полтора года без единого пропуска посещал занятия секции бокса на стадион "Динамо"? Даром что ли тренер дядя Кеша хвалил меня теперь почти на каждой тренировке? "Фикс" нелепо взмахнул руками и, закатив глаза, стал падать. Его левый кулак при этом каким-то образом задел мою правую щеку. "Эээ, да у него кастет!" - изумился я, заметив на его пальцах ребристое увесистое приспособление. По щеке потекла кровь. "Витек с одного удара нокаутировал "Фикса", - услышал я чей-то восхищенный голос. - Он ему челюсть вывернул!" "А "Фикс" зато раскроил ему нос!" - возразил кто-то из сторонников Самсонова. Я лихо утер царапину на щеке снегом. расставив ноги и сжав руки в кулаки, я ждал, когда противник встанет на ноги. Наконец он поднялся. Увидев мою боевую стойку, он сильно потряс головой. "Нет, пацаны, так я не согласен, - невесело улыбнулся "Фикс". Кивнул в мою сторону: - От него запросто сотрясение мозга схлопочешь. Но с любым другим я готов "стыкнуться" хоть сей момент. Есть охотники?" разочарованные сверхбыстротечностью "боя", все расходились, переговариваясь вполголоса. "Я тебе еще припомню этот день", - улыбнулся мне зловеще "Фикс" и побрел прямо по снегу к невысокому школьному забору. Легко перемахнул через него, перебросив вначале портфель. Только тут я заметил, что его ждала девушка. Это была... Рита. "Фикс" демонстративно обнял ее, повернулся, помахал мне издевательски свободной рукой. Они уже давно исчезали в одном из проходных дворов, а я все стоял и смотрел на пустынный переулок, мертвые дома, безжизненные деревья.

Рита, которая еще позавчера звонила мне домой и предлагала пойти на каток в парк Горького, а потом в "Ударник", которая вчера на ботанике прислала записку с поцелуем, которая сегодня перед поединком шепнула мне: "Проучи его как следует, Виктор!" - Рита ушла с "Фиксом", обнявшись среди бела дня на виду чуть ли не всей школы. Это было первым откровенным проявлением женского коварства в моей жизни. Словно мне посулили шоколад, а сунули в нос огромадную дулю.

В институте была девушка. Звали ее Лёлька. Познакомились мы с ней, когда наши курсы ездили на картошку. Урожай был отменный, и мы работали как черти. Вечерами в хорошую погоду устраивали танцы, пели под гитару. Сбивались парочки, прочные и непрочные. Лёлька была со всеми одинаково ровна, не выделяла ни одного парня. Член факультетского бюро комсомола, она была заводилой и в труде, и в веселье. Лоб перехвачен темной узкой лентой. Вздернутый нос обгорел. Щеки покрыты нежнейшим, едва заметным пушком. И большие серые глаза, в которых так и прыгают бесенята. ребята по ней с ума сходили. И я влопался. Да как!

Дежурному утром на работу ребят никак не добудиться. Лёлька подаст команду вполголоса - и всех как ветер с коек сдунет. Нужно мешки таскать Лёлька первая. нужно в дождь курс на поле вести - лучше вожака, чем Лёлька, не сыскать. Помню, она выступала на бюро, уже когда вернулись в Москву. обсуждали дезертира, который сбежал из колхоза. Лёлька говорила тихо, не ругала парня в лоб, имя-то его упомянула только раз. Павка, молодогвардейцы... Главный смысл был вот в чем: такие, как наш дезертир, дело погубить не смогут - их жалкие единицы на тысячи настоящих ребят; но самим своим существованием великую идею оскорбляют. Парень крепился, а после бюро расплакался, прощения у Лёльки стал просить. "Перед всем курсом прощения будешь просить", - отрезала она.

Схлестнулись мы с ней однажды всерьез на диспуте о современной поэзии. Она утверждала, что заумными выкрутасами убивается смысл и красота слова. Я стоял на своем - всегда и во всем, в поэзии прежде всего, необходим поиск, поиск слова, поиск формы. Пусть заносит, пусть "выкрутасы" - и через них к высшей простоте. А без них - застой, мертвечина. Разругались вдрызг. Месяц не разговаривали. и вдруг Лёлька приглашает меня к себе. Она снимала комнату у одной старушки в старом кирпичном доме на Пятницкой. Был самый канун 20-летия Победы. Стол накрыт на двоих. Выпивки никакой. Лёлька не признавала спиртного, ни крепкого, ни слабого. Ни даже пива. Поели, попили чай. Сидим, болтаем об институтских делах. Вдруг Лёлька говорит: "Поцелуй меня, Вить!". Я обомлел. Не то что поцеловать - я боялся до руки ее дотронуться. "В честь праздника", неловко засмеялась она. Я осторожно чмокнул ее в щеку. Не говоря ни слова, она взяла меня обеими руками за голову и поцеловала в губы...

И была комсомольская свадьба. Мне казалось, на ней не только весь наш переводческий факультет, весь институт Мориса Тореза гулял! Какие мы были счастливые! Я ушел жить к Лёльке. Отец и мачеха недолго меня отговаривали. Маленькая комнатка на Пятницкой была нашим раем в шалаше. У нас никогда не было денег, жили от стипендии до стипендии, да я кое-что подрабатывал частными уроками английского. Зато радости, веселья всегда было хоть отбавляй. мы бегали в театры, на концерты (все больше по контрамаркам, через знакомых), занимались до одури. Через полтора месяца Лёлька объявила, что у нас будет ребенок. Мы устроили пирушку - котлеты, чай, пирог. Позвали хозяйку квартиры. Сердобольная старушка глядела на Лёльку, вздыхала: "Сама еще дитё, Лёленька"...

За месяц до родов уезжал я на практику в Англию. Сердце не лежало к этой поездке, хотя и была это первая моя зарубежная командировка. "Я так рада за тебя, Витюша, - улыбалась Лёлька. - Увидишь шекспировские места, домик Бэрнса. В языковую стихию окунешься. А приедешь, мы тебя с сыном встречать будем". Как раз я в Шотландии был, когда получил ту проклятую телеграмму: "Жена находится тяжелом состоянии. Срочно вылетайте Москву". Ее уже тогда в живых не было. Умерла при родах. И ребенок тоже. Я думал, что такого в наше время не бывает. Бывает, оказывается. А был сын... И появилось у меня на Ваганьковском кладбище сразу две могилы.

Лёлька была необыкновенным человеком, многогранным, настоящим. Вот ведь и не жила почти, она ушла, когда ей было неполных двадцать лет, а помнить ее будут сотни людей. Все, кто хоть раз сталкивался с ней - по учебе, по комсомольской работе. Я подходил к Лёльке с моей высшей меркой завещанием моей мамы. И она была на высоте, еще какой. для нее всегда и во всем Родина была превыше всего. И такой чистоты, как Лёлька, люди встречаются редко.

Разумеется, Аня знает и о Лёльке, и о сыне. Но об этом мы никогда не говорим!.."

Глава двадцать четвертая ПИРРОВА ПОБЕДА

- Какой нетонкий эксцентрик этот Джерри Парсел! - шепотом воскликнул молодой гость, оглянувшись предварительно по сторонам. - Нет, чтобы придумать нечто воистину экстравагантное, воистину американское - он выбрасывает ежегодно, я даже боюсь назвать какую, сумасшедшую сумму денег ради устройства этого бала "Голубой Козленок".

- Во-первых, - возразил пожилой гость, - стоимость этого ежегодного бала хорошо известна. Она определяется суммой пятьсот тысяч долларов. Иными словами, на каждого приглашенного - а их, вы знаете, ровно двести пятьдесят человек - расходуется две тысячи. Не так уж много. Особенно, если учесть, что благотворительные базары и аттракционы вернут хозяину все его затраты с лихвой.

так разговаривая, эти двое подошли к довольно высокой пирамиде, которая была расположена в самом центре большого парадного зала нью-йоркского особняка Джерри. У пирамиды была срезана вершина. Вместо нее, на высоте примерно пятнадцати футов, размещался вольер, в котором находился голубой козленок.

- Далее, - продолжал пожилой гость, надевая очки и внимательно разглядывая животное, - позволю себе не согласиться с другим вашим замечанием. Мне представляется, трудно придумать что-либо более американское, чем этот бал.

Он попробовал пальцем отколупнуть кусочек золотой краски, которой была окрашена пирамида. Впрочем, через минуту, поняв тщетность своих попыток, он продолжал:

- ритуал этого бала был определен более полувека назад покойным отцом покойной Маргарет.

- Да, но почему именно козел? - вновь шепотом возмутился молодой гость. - И почему именно голубой?

- Теперь уж точно и не помню, - смешался пожилой гость, - или кто-то из предков Маргарет где-то далеко на Диком Западе поймал именно такой расцветки козла, или он сам вымазался в голубую краску о забор их усадьбы...

- Ну и что же? - не унимался молодой гость. - Почему этому событию нужно посвящать ежегодный бал, да еще приглашать на него цвет нью-йоркского бизнеса?

Пожилой гость, неуверенно улыбаясь, пожал плечами. К собеседникам подбежала молодая женщина. На ней было бледно-сиреневое платье с глубоким декольте, на лице - полувуаль, оставлявшая открытыми лишь глаза и лоб.

- Господа! - приятным грудным голосом обратилась к ним женщина. Как? Вы еще без масок? - и она протянула к ним лоток, висевший у нее через плечо. На лотке были стопками разложены всевозможные маски - от самых простеньких до довольно замысловатых. Против каждой стопки был приколот маленький ценник: 100 долларов, 350 долларов, 500 долларов... Пожилой гость быстро взял самую дорогую маску, отсчитал несколько сотенных ассигнаций, с поцелуем вручил их женщине. Молодой гость, напротив, выбирал долго, примерял то одну, то другую маску, ворчал, что никакая ему не подходит и, как бы между прочим, спросил: "А что, без маски никак нельзя?". "Положительно нельзя", - улыбнулась женщина. Молодой гость вновь стал недовольно перебирать маски. "Вот эта вам больше всего к лицу!" проговорила, теряя терпение, женщина и протянула ему одну за триста долларов. "Вы так думаете?" - пробурчал раздраженно молодой гость, но маску взял и деньги выложил. Чтобы хоть как-то выказать свое неудовольствие, он не вложил их в руку женщины, а с досадливой небрежностью бросил на лоток. Женщина собиралась уже было направиться к другим гостям, но пожилой легонько удержал ее за руку: "Скажите, дорогая, у нас тут спор вышел из-за того, почему именно "Голубой Козленок"? - Он смущенно улыбнулся, словно говоря: "Склероза пока еще нет, а вот ведь, поди ж ты, запамятовал".

- О, господа, - оживилась женщина, - эта история прямо в духе наших первых пионеров! Один из предков Маргарет Парсел, выйдя из фургона, увидел в двадцати шагах от себя козленка. Козленок рыл землю ногой и не обратил на человека никакого внимания. Тогда наш бравый пионер схватил винтовку и выстрелил. И что бы вы думали? Он был самым метким стрелком в экспедиции, а тут промахнулся. Подумать только, с двадцати шагов! Козленок исчез. Когда наутро пионер проснулся и вышел из фургона, он вновь увидел козленка на том же месте. При свете солнца пионер хорошо разглядел, что мех у козленка был светло-голубого цвета. И вновь он рыл копытцем землю. "Не знамение ли это свыше?" - подумал пионер. и стал копать землю там, где ему (как он считал) указал голубой козленок. И что бы вы думали, господа? В том месте оказалось столько золота, что оттуда и началось внезапное богатство предков Маргарет. Я не прощаюсь с вами, господа. Милости прошу к моему прилавку во время Базара Сувениров.

Пожилой с улыбкой провожал глазами женщину. Молодой, крепко сжав губы, устремил хмурый взгляд в пол.

Гости меж тем прибывали. Внутренняя стоянка была рассчитана машин на тридцать. Поэтому "кадиллаки", "роллс-ройсы", "мазератти", "мерседесы", бесшумно подкатив к центральному подъезду особняка и бережно высадив своих пассажиров, огибали фонтан и искали пристанища на близлежащих улицах. Стоявшие у въезда полицейские лениво обменивались краткими замечаниями, надменно разглядывали густую толпу зевак, собравшихся, как обычно, на тротуарах. Войдя в дом, вновь прибывшие попадали в довольно широкий и длинный вестибюль, из него - в малую гостиную и далее - по выбору - в одну из трех больших гостиных.

Хозяин и хозяйка встречали всех в малой гостиной. Они выстаивали там ровно четверть часа и затем отправлялись в длительный "вояж" по всем четырнадцати большим и малым залам и холлам первого этажа. За эти четверть часа они успевали поприветствовать лишь сто первых гостей. Поцелуи, рукопожатия, вопросы о здоровье, о том, как идут дела, о том, как здоровье близких родственников и лучших друзей, и ответы на все эти и подобные им вопросы занимали довольно много времени. Мелькали туалеты стоимостью в несколько десятков тысяч, ожерелья и колье, стоимостью в несколько сотен тысяч. Молодость и красота мешались со старческой дряхлостью и уродством, быстрота и энергия - с прозябанием и угасанием. Большинство гостей были представители хорошо известных в деловом мире фамилий. Однако было немало и нуворишей, разбогатевших после второй мировой войны, главным образом - на военных поставках или нефтяном буме. То там, то тут собирались небольшие группы. Собирались они по родственному или - что реже - по деловому признаку. некоторые группы были устойчивы, другие не успев еще как следует собраться - потихоньку рассыпались. Гости едва заметно двигались друг другу навстречу, смеялись, удивлялись, сочувственно кивали. Устав от разговоров, шли к многочисленным столикам и барам; устав от еды и питья, шли туда, где гремела музыка; устав от всей толчеи, выходили в сад. Пища и напитки были самыми изысканными, оркестры и комики - самыми знаменитыми. Однако все приглашенные были, разумеется, пресыщены всем самым лучшим, самым редким, самым из ряда вон выходящим. Поэтому главная прелесть для большинства заключалась в возможности - увы! - не такого уж частого общения. От года к году контингент гостей изменялся мало. Две-три смерти, два-три новичка. Остальные - лучше ли, хуже ли - знали друг друга.

Беатриса появилась с Раджаном, не предупредив отца. Бал "Голубого Козленка" был ее семейным праздником и она считала, что вправе пригласить на этот праздник любого, кого сочтет нужным. О неприятном разговоре с отцом за ленчем Раджану она не рассказала. Надеялась, что время на их стороне, что отец в конце концов смирится. Они приехали минут через сорок осле объявленного начала и вместе с другими запоздавшими гостями прошли в дом. Лишь в малой прихожей их поприветствовал Маркетти. Ни Джерри, ни Рейчел, конечно же, там уже не было. Они встретились час спустя на одной из больших веранд, выходивших в сад. Вконец запыхавшись после какого-то сумасшедшего модного танца, Беатриса попросила Раджана принести ей чего-нибудь попить. Она полулегла на небольшой темно-бордовый диванчик и смотрела через распахнутое окно в сад, погруженный в полутьму. Мелькали какие-то таинственные тени. Слышался чей-то мягкий шепот. Где-то, наверное в самой дальней беседке, едва слышный, раздавался сдержанный женский смех. Закрыв глаза, Беатриса чувствовала, как ее тело словно колышется на больших теплых волнах. Слышались удары, ритмичные удары прибоя. Она, все так же не открывая глаз, прижала ладони к вискам. Удары сделались заметно слабее. Беатриса усмехнулась: "Пьяненькая! Немного пьяненькая! Но позволителен вопрос: когда мне быть пьяненькой, если не сегодня? Мне так хорошо, так чудесно хорошо. Только вот мамы рядом нет...". Мама. Из одного из этих залов Беатриса и провожала ее в их фамильный склеп. Мама. Беатриса вспомнила, как она когда-то невольно подслушала разговор между мамой и отцом. Девочке едва исполнился шестой год, но разговор этот она запомнила на всю жизнь.

Маргарет: Тебе мало этих девок на стороне. Ты и в дом притащил одну из своих потаскушек под видом гувернантки.

Джерри: Ты всегда преувеличиваешь, Мардж. Луиза - невинное дитя.

Маргарет: В вестибюле сидят полицейские. Они просят разрешения обыскать комнату, в которой проживает это "невинное дитя".

Джерри: Какая наглость! У нее были рекомендательные письма от самого графа Кутурье.

Маргарет: Не имею чести знать этого графа, но представляю, какие прелести и способности Луизы он расписал тебе в своих рекомендациях. Дело, однако, серьезнее, чем ты думаешь. Это "дитя" подозревается в соучастии в ограблении и убийстве.

Джерри: Боже милостивый! не иначе как это роковое недоразумение.

Маргарет: Роковое недоразумение заключается в том, что ты уже в который раз связываешься с бездарной актрисой и беззастенчивой авантюристкой. Я молю Бога, чтобы наша дочь никогда не узнала о той ужасной двойной жизни, которую ведет ее отец.

Джерри: Мардж! Клянусь Всевышним, не стоит так волноваться по столь незначительному поводу. (Кивок слуге). Пусть полиция займется своим делом. будем надеяться, что мир сделается чуть чище, чуть лучше, чуть честнее. Ах, Мардж! Какие все это, право, пустяки!

Беатриса очень хорошо помнила, что ее охватило тогда чувство обиды на Луизу. Но не была она довольна и тем, как говорила и как вела себя мама. Отец, отец - другое дело. Он всегда, несмотря ни на что, вызывал у нее чувство симпатии, осознанной и инстинктивной. При одном виде его она уже радостно улыбалась. А ведь он был с ней достаточно строг, и пока ей не исполнилось четырнадцати лет, все подарки, все экстравагантные и созданные по особому заказу торты, шоколады, огромные наборы конфет, она получала из рук матери. Когда же она стала старше, она внутренне всегда была на стороне отца в его легкомысленных "проказах" и "проделках". Временами, когда она задумывалась над этим, ей самой все это казалось странным, плохо объяснимым. Ведь она обожала маму. И не была по натуре ни особенно страстной, ни хоть чуточку распущенной. "Я - папина дочка, - говорила она сама себе с тихой усмешкой. Не знаю почему, но я готова простить моему папке все, что бы он ни сделал. за его силу. За его ум За его широту. Что может быть прекраснее в мужчине, чем эти три качества? Ни-че-го!". Те страдания, с которыми отец перенес потерю мамы, лишь возвеличили его в глазах Беатрисы. "Если очень сильный человек не испытал в жизни ни разу приступа слабости, - думала она, значит, он не человек вовсе, а машина. Слава Богу, мой отец человек, и еще какой!"

Когда Беатриса открыла глаза, она увидела, что перед ней стояли трое: Раджан протягивал высокий стакан ледяного лимонада, смешанный пополам с пивом - ее любимый шэнди; Рейчел и Джекки Кеннеди, обнявшись и улыбаясь, внимательно разглядывали ее прическу.

- Клянусь Озирисом, - воскликнула Джекки, - перед нами сама Клеопатра Великолепная!

- Антоний, - в тон Джекки проговорила Беатриса, обращаясь к Раджану, - дай мне утолить жажду слезами лотоса!

- О да, - вступила в разговор Рейчел, - слезы лотоса единственные сладкие слезы во Вселенной.

- Это и понятно, ведь это слезы разделенной любви, - к беседовавшим присоединился дик Маркетти, который привел за собой официанта с подносом, заполненным напитками. Каждый, не спеша, со знанием дела наливал себе свое - виски, джин, вино, коньяк - или делал нехитрую, но приятную смесь, добавлял тоника, содовой, простой воды. И льда.

- Вы бы только посмотрели, господа, каким смешным выводком выглядят Вандергольды, - смеялась Джекки. - Впереди чинно выступает папа Вандергольд, за ним Вандергольд-мама, а за нею - в порядке старшинства все братья и сестры Вандергольды соответственно с мужьями и женами.

- А поскольку в семье Вандергольдов неизменной традицией является то, что служат как женщины, так и мужчины, - продолжала Рейчел, - то получилось нечто вроде выездного заседания правления банка "Вандергольд и К ".

- Как я завидую вашему предку, Беатриса! - вздохнула Джекки. Романтика, поэзия, свист пуль и грохот каменных обвалов, засады краснокожих и непрерывные стычки с ними. жизнь!

- И не без чудес! - заметила Беатриса. - Какой-то голубой козленок находит горы богатств и правит, нежно и сладостно, судьбой огромной семьи вот уже более двухсот лет.

Слушая разговор женщин, Раджан думал о своем. Он знал, что Джерри Парсел - один из самых богатых людей Америки. Но, признаться, не ожидал встретить такую роскошь в его доме. Роскошь, не скрытую от глаз других, а, напротив, кричащую о себе во весь голос. Он видел роскошные дворцы и у себя в Индии. Но такого, чтобы целый зал был инкрустирован затейливыми золотыми пластинами,, искусно врезанными в плитки разноцветного мрамора, весь зал и потолок и пол, и стены - такого он не видел еще никогда. И эти туалеты, и драгоценности, и яства, все это коробило его. Роскошь как бы кричала: "Я правлю всем светом! На остальное мне наплевать!".

Раджан вспоминал свои недавние встречи и наблюдения в Гарлеме. И содрогался. Ведь это же совсем рядом. Это же здесь, на одном ничтожном клочке земли. Вспомнив о Гарлеме, он внимательнее, чем раньше, осматривался вокруг. Эти бутафорские маски и полумаски не могли скрыть от него факта, который был так естествен и, тем не менее, так поразил его: среди всех, кто присутствовал на этом балу, не было ни одного человека с небелым цветом кожи. Не считая, конечно, его самого. Но разве он получил формальное приглашение на этот бал? Его привезла дочь хозяина безо всякого на то разрешения, уверенная, что она вправе делать все, что ей хочется. Он не знал наверное, так ли это на самом деле. не знал он и истинного отношения ее отца, мистера Джерри Парсела, к их роману. И отношения всех этих людей, собравшихся сегодня здесь. Однако, прожив в Америке около полугода, он имел определенный опыт, кое-что ему подсказывали коллеги-журналисты (дружественные, нейтральные, откровенно враждебные), многое он чувствовал интуитивно, еще о большем смутно догадывался. Он был представителем древней и мудрой цивилизации, человеком умным и тонко чувствующим. Он мгновенно читал наспех скрытое презрение в глазах неуча и дилетанта, умел разглядеть и глубоко спрятанную ненависть за приветственными словами вышколенного эрудита. В его стране были сильны, сомненья нет, сословные барьеры. Но разве там кому-нибудь могло бы прийти в голову ставить человека вне закона, руководствуясь при этом исключительно одним соображением - цветом его кожи?

Перед поездкой в Штаты, помнится, Раджан лишь однажды задумался о том, что в этой стране судьба его может сложиться совсем независимо от воли его и его любимой. Это произошло в американском посольстве, когда он приехал туда за въездной визой. Нет, его встретил весьма учтивый консульский работник, который был воплощением вежливости, радушия, остроумия. Они проговорили о культурной жизни Нью-Йорка минут двадцать, и время для Раджана бежало так незаметно. Когда вдруг его взгляд упал на развернутую полосу "Лос-Анджелес таймс". На полосе синим карандашом небрежно была отчеркнута какая-то заметка. Раджан без труда прочитал заголовок: "Насильник и убийца черной девочки все еще не найден". Американский дипломат, перехватив его взгляд, оборвал фразу об очередной театральной премьере на Бродвее на полуслове. Сложив газету, он сунул ее в средний ящик своего стола; словно бы извиняясь, заметил: "Джорджия. Юг. Традиции. Туда на первых порах ездить я бы вам, говоря откровенно, не рекомендовал". "Что же вы и через двести лет после революции и через сто лет после Гражданской войны все еще не можете отказаться от таких традиций?" - подумал он тогда. И оказался во власти гнетущих, тяжелых сомнений, которые, правда, рассеялись, как только он ступил на борт самолета "Пэнэм", который должен был доставить его в Нью-Йорк к его мечте, к его возлюбленной, к его Беатрисе.

И вот он здесь, в ее доме, на балу в обществе избранных. И с ним все ласковы и предупредительны. А ему от этой ласковости, от этой предупредительности и неловко, и неуютно, и пасмурно. Беатриса внешне спокойна, уверенна, тверда. Но Раджан изучил Беатрису достаточно для того, чтобы понять, что она нервничает - и, пожалуй, не нервничала так уже очень давно. Раджан не думал о том, что в этот вечер на карту была поставлена судьба его и Беатрисы, их любовь. Но он понимал, что подавляющему большинству собравшихся в тот день в особняке Джерри Парсела людей противна была сама мысль о том, что белая женщина может быть счастлива с темнокожим. "Но может же быть такое, - думал Раджан, лаская взглядом Беатрису, - что ее отец, могущественный Джерри Парсел, мыслит иначе, чем это так привычно мыслящее большинство? Ведь чем-то должен же он от них отличаться, он, сам Джерри Парсел? Да не просто Джерри Парсел, а еще и знаменитый писатель Уайред!".

- Я всегда с радостью прихожу на ваш ежегодный бал, улыбаясь под маской, говорил Джон Кеннеди. - Всегда у вас получается как-то по-семейному, без излишних церемоний. Некоторые физиономии,разумеется, до того осточертели, что лучше бы их не видеть вовсе, не говоря уж о таких семейных торжествах, как это. Зато многие другие и приятны, и веселы, и беззаботны!

- Скоро, как обычно, будут разыгрываться призы, - вполголоса произнес Джерри. - Мне хотелось бы сделать маленький подарок Джекки, но так, чтобы она и сама не подозревала. Ведь у нее послезавтра день рождения, не так ли?

Кеннеди подтвердил: "Именно послезавтра".

- Послезавтра я буду в Тель-Авиве, - продолжал Джерри. Так вот, один из главных призов сегодня будет вручен за ответ на вопрос: "Где был основан первый в истории человечества банк?".

- Признаться, и я не припомню - где, - смущенно сказал Кеннеди.

- В Эфесе, - спокойно, с трудом скрывая нотки превосходства, заметил Джерри. - У меня к тебе просьба, Джон. расскажи сейчас Джекки какую-нибудь историю, но придумай ее так, чтобы в ней обязательно фигурировал первый банк в Эфесе. Я уверен, она и станет победительницей.

- Спасибо, Джерри, - не переставая улыбаться, дружелюбно произнес Кеннеди. - Ты настоящий друг, но истина дороже. Я очень хотел бы, но не могу принять твое предложение. Даже маленькая неправда для меня неприемлема. И все же - спасибо!

"Чистюля, - хмыкнул про себя неприязненно Джерри. - Во всем чистюля. Во всем, что касается лично его или его семьи. И большую политику чистыми ручками делать хочет. А она вся на дерьме замешена. Вот поэтому-то, мой мальчик, ты мне и не годишься. Я так надеялся, что со временем ты переменишься... Ну, ничего, об Эфесе Джекки узнает из другого источника".

-".. Ты знаешь, Джерри, что составляет фактическую мощь нашей нации? - спрашивал Кеннеди, готовя для себя коктейль "дэкьюри". - Мощь американской нации составляет совокупность индивидуальных финансово-экономических инициатив. - Он попробовал светло-коричневую жидкость из стакана, добавил в него немного рома, льда. - Добрая половина этих "инициатив" собралась сегодня здесь и радостно чтит память Голубого Козленка.

Оторвавшись от стакана с крепким мартини, Джерри спокойным взглядом обвел тех гостей, которые в этот момент находились рядом с ним и Джоном Кеннеди.

- Теперь представь себе хоть на миг, что произошло нечто непредвиденное, непредсказуемое, непоправимое.

- Например? - Джерри изучающе смотрел на Кеннеди.

- Например, - почти с открытым раздражением, вызванным несообразительностью собеседника, нетерпеливо воскликнул Кеннеди, например, большевистские агенты подложили под этот ваш особняк мощную бомбу замедленного действия...

- Или русская атомная подводная лодка, - вторя Кеннеди, громко произнес Джерри, - ворвалась в нью-йоркскую гавань и расстреляла нас атомными снарядами чуть ли не прямой наводкой.

Какое-то мгновение Кеннеди пристально разглядывал Парсела сквозь глазные прорези своей маски: "Не иронизирует ли? Нет, пожалуй, не иронизирует", - наконец решил он.

- Великая кутерьма возникла бы в деловом мире!

- Да, великая, - согласился Джерри. Про себя добавил, усмехнувшись: "И только ли в деловом?".

- Сэр, - перед Джерри возник высокий брюнет в маске.

- Да... - рассеянно произнес Джерри, не узнавая брюнета.

- По точным подсчетам, - понизив голос, сказал брюнет, отведя на секунду маску от лица, так, чтобы Джерри узнал его, - прибыло двести сорок восемь гостей.

- Хорошо, Маркетти, - сдержанно улыбнулся Джерри. Не столько Маркетти, сколько Джону Кеннеди, на которого он в это время смотрел. Продолжайте веселиться.

- Двести сорок восемь, сэр, не считая мисс Парсел и господина Раджана.

- Ах, так! - громко воскликнул Парсел, однако ни Кенне- ди, ни Маркетти не поняли, с выражением одобрения или осуждения были произнесены эти два коротких слова.

- Я так давно, кажется, целую вечность, не видел Беатрисы, - оживился Кеннеди. - И, обращаясь к Маркетти: - Вы оказали бы нам любезность, сэр, если бы не сочли за труд проводить нас к ней. Не так ли, Джерри?

Джерри кивнул, и Маркетти, ежесекундно оглядываясь, стал прокладывать путь из одного зала в другой...

"Явились, - думал меж тем Джерри. - Что ж, по-своему они вполне правы. Они любят друг друга. Беатриса всю жизнь, без единого исключения, была вольна поступать так, как она считает нужным. Этот парень вырос в стране, где деление людей по цвету кожи просто непонятно. Насколько я знаю, а теперь и вижу, научился он пока здесь мало чему. Да и на Беатрису наш недавний серьезный разговор не произвел, выходит, никакого впечатления. Выходит, глупцом перед всеми этими двумястами сорока восемью Великолепными выгляжу один я. Презабавная ситуация. Правда, пока все они еще полагают, что своенравная наследница замка Голубого Козленка тешится с заморской игрушкой. Что ж, не будем их разубеждать в этом..." Они уже подошли к открытой веранде, на пороге которой стояли Беатриса, Раджан, Рейчел и Джекки. Беатриса поцеловала отца, повиснув у него на какое-то мгновение на шее. Обняла Джона Кеннеди. Дала ему поцеловать щеку.

- Простите, господин Раджан, мы с вами нигде не могли встречаться раньше? - спросил Кеннеди. И по тому, каким тоном это было сказано, и по тому, что Кеннеди склонил голову едва заметно набок, Джерри понял, что тот пытается проникнуть в самую суть индийца. "Вижу, наслышан Джон о моем черномазом, угрюмо наблюдал за их разговором Джерри. - Представляю, сколько насмешек в мой адрес раздается по поводу безудержной страсти Беатрисы в этой семье. А ведь семья Кеннеди - с устойчивыми северными традициями. Что им за дело, да и мне тоже, что этот парень из Индии? Для всех нас он негр, черномазый. Верно Эйб Линкольн говаривал: "Все люди рождаются равными... кроме негров". Парсел вспомнил о своей встрече с Раджаном сначала на празднике, а потом в доме Роберта Дайлинга в Дели. Да-да, тогда он показался ему несомненно любопытным собеседником. Помнится, они даже что-то обсуждали из его, Парсела, книг. Вспомнил Джерри и о встрече с Раджаном-старшим в Женеве. Как огромен и вместе с тем как тесен этот мир. Тогда, в Дели, Джерри смотрел на этого парня как на возможный источник интересной информации по некоторым аспектам индийской политики. теперь он видел в нем лишь одно - человека, который собирается (пока лишь, слава Богу, собирается) сделать из него, Джерри Парсела, всеамериканское посмешище. Не умышленно, нет. В силу стечения обстоятельств.

- А вы опасный человек, - смеялся Кеннеди. - Я читал ин- тервью, которое моя жена давала вам во время ее поездки в Индию. И ваши комментарии к ее ответам.

- Джон несколько утрирует, - вмешалась в разговор Джекки. - Просто у нас с господином Раджаном различный подход к целому ряду проблем.

- Например, к проблеме о том, каким должно быть Общество Равных Возможностей, - опустив маску, прищурился Кеннеди.

- Господа, - взмолилась Беатриса, - можно хоть один раз в году провести без политических дебатов? - И тут же объявила, капризно надув губы: - Я хочу танцевать!

- Танцевать! Танцевать! - тотчас присоединились Беатрисе Рейчел и Джекки. Джерри обернулся, ища глазами бар. Когда он вновь поднял голову, он увидел, как Джекки и Раджан выделывали невероятные па только что родившегося модного танца. Беатриса пыталась приобщить к тому же Джона Кеннеди. Маркетти бережно танцевал с Рейчел.

После танца первыми подошли к Джерри Беатриса и Кеннеди. Оба часто дышали. Щеки Беатрисы порозовели. Кеннеди держался обеими руками за поясницу, морщился и улыбался одновременно. "Донимают беднягу боли в позвоночнике", - с удовлетворением подумал Джерри. Вслух сказал: "Жаль, что не приехал твой младший брат, Джон. Уж Бобби-то знает в танцах толк".

- И в танцах, и во многом другом, - с теплом в голосе отозвался Кеннеди.

- А что, с Бобби что-нибудь стряслось? - вежливо поинтересовалась Беатриса.

- Он был вынужден срочно вылететь в Южную Америку по делам одной из своих фирм, - ответил Кеннеди. И отошел в сторону, чтобы налить себе и Джекки какого-то сока.

- А что, Бобби не последний парень в нашем королевстве! - заметил Джерри, глядя на Беатрису. - И умен, и красив, и холост. Почему бы тебе, для разнообразия, не пофлиртовать и с ним?

- Папа, любимый, ты решил мне дать совет по сердечной части впервые в жизни - тоже для разнообразия? - Беатриса поцеловала Джерри, попробовала "мартини" из его стакана, поморщилась.

- Тебе налить чего-нибудь? - спросил Парсел.

- Не беспокойся, папа. Сейчас это сделает Раджан... Жюри заканчивало работу по определению "Короля" и "Королевы" бала. Основная масса гостей столпилась теперь в большом зале, где находилась пирамида с Голубым Козленком. В жюри входило шесть женщин и шесть мужчин. Разместившись в довольно обширной ложе, выдвинутой в зал в одном из его углов, они долго обсуждали итоги всех предварительных конкурсов, ответы на викторины. Споры были довольно острые, поскольку претендентов было много, а результаты плотные. В объявленное время - ровно один час ночи - председатель жюри, молодившаяся упитанная шатенка, включила микрофоны: "Леди и джентльмены! Мне доставляет особое удовольствие...".

Королем был объявлен семидесятилетний крепыш с бицепсами гимнаста и стрижкой армейского капрала. Королевой избрали тоненькую семнадцатилетнюю девушку с короткими косичками, в которые был вплетен огромный бант. На короля возлагала корону Беатриса, на королеву - Джерри. К этому времени все гости сгрудились в зале. Задние теснили передних. Раздавались свист, визг, крики.

Король произносил тронную речь: "О вы, мои верные вассалы! В этот ранний час зарождающегося дня мы, милостию Голубого Козленка самодержец, повелеваем осушить бокалы шампанского в честь ее величества Королевы!". В наступившей тишине едва слышно играли спрятанные где-то оркестры. все сосредоточенно пили специально привезенный для этого из Франции золотистый напиток. Но вот громче и громче зазвучали трубы, пока, наконец, весь зал не утонул в этих бравурных звуках. Король поднял скипетр и возгласил: "В соответствии с декретом, который был издан два столетия назад, сейчас состоится традиционное крещение Королевы. Джентльменов прошу преклонить колени. Музыка!". Ударили барабаны, запищали виолончели, все мужчины в зале опустились на одно колено. Голубой Козленок оказался в руках Беатрисы. Над срезанной вершиной пирамиды стали медленно выдвигаться прозрачные стенки стеклянной ванны. Ванна была заполнена шампанским. В ней плавала счастливая Королева бала. Раздались аплодисменты, приветственные возгласы. невидимые оркестры исполняли торжественный марш. Осторожно выбравшись из ванны, королева набросила на свое бикини пурпурную мантию и медленно стала спускаться в зал по узенькой лестнице. наступило время последней лотереи. разыгрывалась стеклянная ванна Королевы.

По крутой лестнице, скрытой в одной из стен особняка, Джерри поднялся на третий этаж, в свой кабинет, Какое-то время он сидел в любимом кресле, устало откинувшись на спинку. Было темно. шумы нижнего этажа совсем не проникали сюда. Джерри долго сидел так в темноте и тишине. "Распугал даже собственные мысли, - невесело резюмировал он. - А подумать, вроде бы, есть о чем. Ну да ладно". Парсел включил слабый свет, придвинул к себе телефон. Набрав номер, выждал пять гудков. Нажал на рычаг и, услышав сплошной гудок, вновь набрал тот же номер. Тотчас же в трубке раздался мужской голос: "Алло!". Джерри молчал. "Вас не слышно". Джерри бросил трубку. "Номер перепутал?" - подумал с досадой он. Минуту спустя достал из внутреннего кармана пиджака маленькую записную книжку, открыл на нужной странице: "Нет, номер я не перепутал. Чей же это мог быть голос?".

Он вновь повторил процедуру с пятью гудками, отключением и последующим набором того же номера. "Говорите!" - сказал кто-то негромко, но резко. "А я уж подумал, что набрал совсем не тот номер", - медленно произнес Джерри. "Номер набран правильно, сэр, - поспешно сообщил Бубновый Король и метнул при этом злой взгляд на Агриппу. - Рядом случайно оказался посторонний. Ему сделано соответствующее внушение". "Хорошо, спокойно заметил Джерри. - Я хотел бы, чтобы и впредь этот номер оставался лишь вашим и ничьим более". "Да, сэр", - Бубновый Король еще раз устрашающе посмотрел на Агриппу. Прошептал мимо трубки: "Еще раз прикоснешься к этому аппарату хребет сломаю. Сам". "Думаю, настало время осуществить операцию "Нежный грим". Повторяю, что осуществление ее должно быть поручено ювелиру. Или у вас нет ювелиров?". "У нас есть ювелиры, сэр". "Учтите, что отец нашего клиента - мой партнер. Я не хотел бы причинить ему излишних неприятностей", - Джерри насторожился, ему показалось, что по скрытой лестнице кто-то осторожно поднимается. Тихонько положив трубку на стол, он подкрался к двери, стремительно ее открыл, прислушался. Успокоившись, вернулся к телефону. бубновый Король что-то говорил в трубку. "Остановитесь, - властно оборвал его Джерри. - Повторите все сначала, я на секунду отлучался". "Я говорил, сэр, - послушно начал Бубновый Король, что все будет осуществлено чисто. Исполнитель - действительно ювелир. Со стажем и опытом. Время операции, сэр?". "Через двадцать пять - тридцать минут клиент выедет из моего дома". "Я все понял, сэр. Приступаю к операции. Когда можно вам сообщить о результатах?". "Через час-полтора меня можно будет застать по тому телефону, который у вас имеется". "Благодарю, сэр", - закончил разговор Бубновый Король. Номер телефона, стоявшего в спальне Джерри Парсела, он знал наизусть.

Джерри вновь ощутил усталость. Теперь к ней примешивалась тревога. Откуда она шла, чем была вызвана? Парселу казалось, что последнее время кто-то постоянно противостоит ему на бирже, кто-то могущественный, безжалостный, агрессивный. "Да полно, так ли это? - испытывал сам себя Джерри. - Кто же это осмеливается бросать мне вызов чуть ли не в открытую? Мнителен я стал чрезмерно, вот что. Старею, должно быть"...

- Вызови сейчас же Сержанта, - коротко бросил Бубновый Король Ченю. Тот широко улыбнулся: "Она сегодня спит здесь, внизу. Через пять минут будет у тебя".

Действительно, через пять минут Сержант стояла перед Бубновым Королем.

- Садись, - просипел ей в самое ухо Чень. - Садись, дело есть.

Сержант резко села, смотрела куда-то в сторону, мимо Бубнового Короля. Тот внимательно вглядывался в лицо женщины. Потом сказал:

- Может быть, пора прекратить обижаться? Провернешь четко одно дельце, сразу наверстаешь все, что потеряла за этот месяц по своей глупости.

Сержант молчала. Бубновый Король с неприязнью посмотрел на Ченя. "Еще не хватает, чтобы она вдруг отказалась", вспыхнула мысль в его сознании... Вспыхнула и исчезла. Сержант глухо произнесла:

- Обижайся, не обижайся - надо жить. Какое дельце?

- Ты того парня помнишь, которого вы со Шрамом чуть не шлепнули на "лежбище"?

- Еще бы мне его не помнить, - лицо Сержанта передернулось от злобы. - Из тысячи узнаю.

- не разучилась еще кэбом кэб "целовать"? - спросил Чень, глядя на Бубнового Короля. Тот нервно засмеялся, потирая руки.

- Сам знаешь, что нет, - сказала Сержант.

- Еще бы! - успокоившись, строго произнес Бубновый Король. - Сколько тебя этому учили! Да кто учил? Разбей-Любую-Машину-Вдрызг-А-Сам-Останься-ВЖивых!

Он посмотрел на часы, спросил: "Дом Парсела знаешь?". "В Манхэттене?". "Да. Через пятнадцать минут чтобы была там, Бубновый Король повернулся к Агриппе: - Ты ее прикроешь. Заодно проверишь чистоту работы". "Я?!" - изумился Агриппа. "Ты", - деловито подтвердил Бубновый Король. Агриппа насупился, но молчал.

- "Поцелуешь" аккуратно, так, чтобы он лишь царапинами отделался да легкими ушибами, - проговорил, отчетливо фиксируя каждое слово, Бубновый Король. - Если это будет не так, подохнешь самой страшной смертью.

- Ты не сказал, кого "целовать"? - усмехнулась Сержант.

- Что же, я тебе о мистере Раджане-младшем просто так напомнил? угрожающе спросил Бубновый Король.

- Дурой будешь перед новым любовником прикидываться! просипел Чень. Пора.

"Отец! - глядя в спину выходившей из комнаты Сержанта, подумал Бубновый Король, вспомнив слова Парсела. - Высокочтимый мистер Джерри Парсел! Его отец, Раджан-старший, он ведь не только ваш, он и мой партнер. И еще в каком бизнесе!".

Сержант остановила свой мощный темно-синий "крайслер" в полусотне шагов от выезда из особняка Парсела. Вплотную за ней примостился "додж" Агриппы. Ну, молись, индиец, своим постылым богам", - подумала Сержант, включая двигатель и свет и вглядываясь в освещенный квадрат выезда.

В малой столовой в это время было шесть человек: Джерри, Рейчел, Джон и Джекки Кеннеди и Беатриса и Раджан. В шести подсвечниках ярко горели три дюжины свечей. Стол был просторный, сидели на расстоянии двух ярдов друг от друга.

- Ты знаешь, папочка, я вдруг разлюбила наш семейный старинный саксонский фарфор, - негромко сказала Беатриса. Мне кажется, он перестал быть живым.

- Фарфор тоже умирает, - вздохнул Джерри. - Не знаю, так ли уж правы ученые, утверждающие, что материя вечна и что меняются лишь формы ее существования.

- Вечность - само это слово какое-то холодное, неуютное, - произнес Кеннеди. - Впрочем, наверно, для одного это - миг, а для другого бесконечный ряд мгновений.

Раскрылась кухонная дверь и румяный пожилой шеф вкатил тележку, покрытую белой салфеткой.

- Судьба Голубого Козленка - вот в чем причина вашего печального философствования! - воскликнула Джекки. Шеф сдернул с тележки салфетку и поставил в самый центр стола большое блюдо. На нем стоял целиком запеченный Голубой Козленок. Шеф легко снял с него бутафорскую шерсть, быстро разделал тушку на шесть частей, поставил перед каждым из сидевших за столом тарелку с дымящимся мясом.

- Прелесть! - захлопала в ладоши Джекки.

- наш козленок знаменит тем, - с гордостью произнес Джерри, - что весь век, отведенный ему на земную жизнь, все два месяца, его рацион стабилен и монотонен - свежее молоко с фермы.

- А мне жалко этого козленка, - дрожащими губами произнесла Рейчел и с огромным трудом удержала слезы.

- По-моему, его судьба завидна, - возразил Кеннеди. - Он прожил мало, но в его коротенькой жизни был большой смысл. Чего, к сожалению, нельзя сказать о великом множестве других - и зачастую таких пространных - жизней.

"Посмотрим, сколько проживешь ты, наш несравненный чистюля", недобро усмехнулся Джерри. И обратился к Раджану:

- А вам ваша религия не воспрещает есть козлятину?

- Нет, - невозмутимо ответил Раджан. - К тому же, я знавал мусульман, которые находили подходящую лазейку в Коране и с удовольствием ели свинину.

- Какие это все условности! - заметила Рейчел. - Коран, Библия, индуизм, свинина, говядина. - Если нет Бога в душе, то к чему все эти запреты и заповеди? Если же он в душе есть, то человек сам безошибочно отделяет Добро от Зла, человек способствует победе Добра - даже неосознанно.

- Господа, - произнес Джерри, задумчиво глядя на свечи. Сегодня было много тостов. И я хотел бы, чтобы за обилием красивых и добрых слов не потерялось наше радушное американское гостеприимство. Я хочу предложить тост за здоровье и процветание гостя нашей страны господина Раджана-младшего. Я имел удовольствие встречаться с ним у него дома, в Индии. Я знаю его отца. Я люблю их умный, великий, трудолюбивый народ. За Раджана-младшего,господа! И за благословенную богами землю его предков!

Раджану было одновременно и приятно и неловко выслушивать то, что только что говорил о нем и об Индии Джерри Парсел. Причиной тому было то, что он интуитивно сомневался в искренности американца. Но ведь это говорил отец Беатрисы. Не только магнат и финансовый полубог, но и писатель Уайред, произведения которого были неизменно отмечены широтой и терпимостью взглядов. Не понравился тост и Беатрисе. Конечно, отец вполне мог произнести его, движимый чувствами хозяина дома. Но она бывала с ним на множестве обедов и не помнила случая, чтобы Джерри публично расписывался в любви - "из радушного американского гостеприимства" - даже монархам и премьерам. Он мог сделать исключение ради нее. Пожалуй. Он любил ее, и Беатриса хорошо это знала. Но она знала также и то, что отец весьма неодобрительно смотрит на ее связь с Раджаном. Как-то полгода назад он даже сам сказал ей, что им следовало бы серьезно обсудить ее будущее. Она понимала, что он имеет в виду под этим. Но время шло, разговора все не получалось. Беатриса угадывала чутьем, что это скверный признак. Наконец,наступил тот злосчастный ленч, когда отец почти потребовал от нее "порвать с этим не в меру загорелым заморским гением репортерского пера". Впервые в жизни Беатриса ответила отцу со злобой, граничившей с ненавистью: "Я никогда не пыталась диктовать тебе вкусов и пристрастий. Не говоря уж о любвях. Не желаю, чтобы и ты...". "Согласен, - поспешно выдохнул Джерри. Извини, я не хотел тебя задеть или обидеть ни в малейшей степени. Это, разумеется, абсолютно твое и только твое дело".

И подумал: "Сумасшедшая. Не надо было вообще затевать с ней этого разговора".

- Я мечтаю побывать в вашей стране, - отпив глоток сока, сказал Раджану Кеннеди. - Мне кажется, все у вас интересно: культура, религия, философия...

- Я уверен, - волнуясь произнес Раджан, - что ваш визит приветствовали бы самые широкие круги нашей общественности.

- Господин Раджан говорит правду, - заметила Беатриса. Я могу подтвердить это как американка, встречавшаяся с тысячами и тысячами индийцев в столице и в провинции.

Джон Кеннеди улыбнулся, благодарно кивнул головой. Рейчел извинилась, сославшись на усталость и недомогание, покинула столовую. Через несколько минут и Раджан стал в самых деликатных и завуалированных выражениях искать возможность ретироваться. Беатриса пошла проводить его до двери.

- Я, пожалуй, не поеду с тобой в Гринвич-Вилледж, - украдкой зевнув, сказала она. - Очень устала. И с отцом хочу поговорить. ты не обидишься?

- Что ты, Беата! - Раджан обнял приникшую к нему Беатрису,несколько раз поцеловал ее, каждый последующий раз - дольше и страстнее.

- Не надо, любовь моя, - легонько оттолкнула его Беатриса, тихо засмеялась. - Еще один такой поцелуй - и я уеду с тобой сию же минуту хоть на край света.

Наконец Раджан отстранился от нее, сказал: Нет, нет, ты и впрямь устала. И ты так редко видишь своего отца. Утром я буду звонить". Он послал ей воздушный поцелуй и быстро пошел к выходу, минуя фонтаны, клумбы, беседки. Хотя было очень поздно, чувствовал себя Раджан легко и радостно. Впервые, благодаря Беатрисе, он сумел взглянуть изнутри на кусочек жизни вершителей судеб Америки. Именно изнутри. Он познакомился с Джоном Кеннеди. Он удостоился высшей чести - быть приглашенным на редчайшее и символическое блюдо. "Что ж, может быть, мне удастся найти общий язык с самим Джерри Парселом, - весело думал он, садясь в свою машину. - Я не могу жить без Беаты. Значит, нужно найти этот общий язык во что бы то ни стало. Сегодня вроде мистер Парсел был менее суров, чем тогда, за ленчем в Дели. Даже тост за меня произнес. И за Индию". Отъехав от тротуара, он включил радио. Шла очередная ночная передача последних известий. Раджан стал крутить рукоятку настройки. Раздались звуки блюза. "Пожалуй, это лучше, чем зловещие сообщения о бомбах и крови", - решил Раджан. Блюз сменила песенка. Ее исполнял смешанный дуэт. Мотивчик был мягкий, приятный. Раджан сначала не разобрал слов, стал прислушиваться внимательнее, прибавил звук. Дуэт пел: Пусть жизненный путь я избрал неторный. Что толку, что был я смелый? За черных был бог всегда черный За белых - всегда белый.

Ах, черный, черный, черный!

Жить хочешь? Будь покорный.

Песня Раджану не понравилась. Он вновь протянул руку к рукоятке настройки и тут увидел в заднем зеркале, что за ним следуют две машины. "Тоже где-то загуляли", - подумал Раджан. Решив пропустить машины вперед, он сбросил скорость. Как по команде, обе машины замедлили ход. Раджан резко нажал на гашетку газа. Машины не отставали. Все трое ехали теперь на довольно большой скорости. Вдруг шедший следом за Раджаном "крайслер" стал постепенно выравниваться с ним. В зеркале он видел теперь женское лицо. Чем-то оно показалось ему знакомым. Выражением глаз? Крупной родинкой на лбу, над правым глазом? Женщина раскрыла окно и что-то крикнула. Раджан решил, что она просит дать ей пространство обогнать его и взял левее. теперь "крайслер" вплотную придвинулся к машине Раджана. Женщина вновь что-то закричала. Лицо ее исказила злоба. Если бы Раджан мог расслышать ее слова! Сержант проклинала Раджана, грязно ругаясь, чему обучил ее еще в юности ее недолгий сожитель - португальский матрос. раздался удар, скрежет металла о металл. Раджан увидел, что "крайслер" выдавливает его под встречный автомобиль. Он попытался удержаться на осевой линии, но вскоре понял, что "крайслер" намного мощнее. "Только бы дать проскочить встречному, - обреченно думал он. - Только бы дать ему проскочить!". Вот встречный фургон пролетел мимо, и Раджан, дождавшись перекрестка, резко крутанул руль влево. Запели шины и через мгновение он врезался в маленькую "мазду" ярдах в десяти от угла. Прежде чем потерять сознание, он еще увидел, как справа от него, где-то на той улице, по которой он только что мчался, взметнулся кверху столб огня. Это Сержант, которую он узнал в самое последнее мгновение, не смогла удержать свои триста двадцать лошадиных сил. "Крайслер" пересек улицу и врезался в металлический столб, который, войдя в кабину, превратил тело Сержанта в одно сплошное кровавое месиво. Свернув на перекрестке, "додж" миновал "фольксваген" и остановился невдалеке от него. Через несколько минут завыли сирены. Появились полицеские и пожарные машины, карета муниципальной "скорой помощи".

- И откуда только эти зеваки берутся? - недовольно пробурчал один полицейский другому. - Темень, ночь, знай себе сопи в плечо жены.

- Или любовницы! хохотнул другой, явно помоложе.

- Свидетелей никогда нет, - продолжал первый. - Зевак всегда хоть пруд пруди.

Агриппа дождался, пока санитары вытащили из машины Раджана, перенесли его на носилках в карету "скорой помощи".

- Здорово этот парень покалечился? - небрежно спросил он у врача, который только что осматривал Раджана.

- Похоже, с ним все в порядке, - врач достал сигарету, закурил. Словно спохватившись, быстро добавил, выдыхая дым: "Если, конечно, не отбиты внутренности при ударе. А вы родственник? Или свидетель?

- Ни то, ни другое, - зло отрезал Агриппа. Карета уехала. Агриппа хотел было пройти поближе к "крайслеру", но его окружало довольно плотное кольцо полицейских и пожарных. Агриппа постоял несколько минут в раздумье. Наконец принял какое-то решение, и вскоре его "додж" исчез в боковых улицах...

Ричард Маркетти уехал с бала в четверть первого. Ровно в полночь он сдал дежурство сменному телохранителю и намеревался поехать к одной из своих подружек, испанской певичке. Договорились, что он заедет за ней не позднее половины первого и они уютно проведут остаток ночи в ее миленьком гнездышке. У входа в ресторан "Барселона", где выступала певичка, Маркетти перехватили двое парней. Пока один молча глазел по сторонам, Заложив руки в карманы пиджака, второй, обняв неожиданно Маркетти цепкой рукой, прошептал ему в лицо: "Цезарь возвращается в Рим". Услышав пароль "Коза ностры", Маркетти тут же понял, что мечта о гнездышке на эту ночь, по всей видимости, не сбудется. Улыбаясь, он произнес отзыв: "Кассий не дремлет".

- Свою "железку" бросишь здесь. Поедешь с нами, - ласково скомандовал цепкорукий. Маркетти едва раскрыл рот, чтобы что-то сказать. Собеседник его опередил: "Твоей птичке мы уже сказали, что ты нынче по семейным обстоятельствам ей изменяешь".

Маркетти кивнул.

- Хочешь, могу с ней остаться я, - предложил второй, продолжая внимательно озираться по сторонам. - Если что, уберегу малютку от злой Синей Бороды.

Маркетти смолчал. С этими парнями лучше молчать. Долго петляли по городу. Главной заботой парней было - нет ли "хвоста". Минут через тридцать вернулись к ресторану "Барселона".

- Видишь вон тот черный лимузин? - сказал цепкорукий, указывая на "кадиллак", стоявший у противоположной стороны улицы. - Подойдешь к задней левой дверце, постучишь вот так точка, тире, тире - откроешь дверцу. сядешь и тебя повезут.

в два часа ночи Маркетти поднялся в лифте на четвертый этаж небольшого дома в северной части Манхэттена. "Отсюда пять минут ходьбы до особняка мистера Парсела", - отметил про себя Маркетти. Когда он вышел из лифта, то увидел перед собой коридор, мягко освещенный скрытыми лампами. На диванчике, широко расставив ноги, сидели двое. не обратив никакого внимания на Маркетти (Дик прекрасно знал, что это его впечатление обманчиво), они продолжали пить пиво из маленьких пузатых бутылок. В конце коридора была одна дверь. Войдя в нее, Маркетти оказался в крохотной гостиной. Из нее выходило две двери, и он не знал, в какую ему нужно идти. Он остановился в раздумье. Вдруг отворилась левая дверь и из нее выкатился коротышка, одетый в безукоризненный вечерний костюм.

- Оружие сдать, - хрипло скомандовал он. Маркетти не спеша достал пистолет, протянул его.

- Давай второй, - грубо потребовал коротышка. Маркетти молчал. Тогда коротышка стал бесцеремонно его ощупывать. Делал он это профессионально, и хотя Маркетти было неприятно прикосновение его рук, он не мог не отметить про себя похвальное умение коротышки. - Так бы и сказал, что второго не захватил, - примирительно произнес коротышка. Время бы зря не теряли. Иди, тебя ждут, - и он подтолкнул Маркетти к правой двери. Маркетти вошел в довольно большую комнату. Все е освещение составляла одна большая свеча. Пламя колыхнулось и замерло. Прямо перед собой Маркетти увидел человека среднего роста, сухощавого, одетого в элегантный темный костюм. По бокам от него сидели двое. Они глубоко откинулись на диван и лица их было плохо видно.

- Здравствуйте, Маркетти. И садитесь, - сухощавый произнес это мелодичным баритоном и округлым жестом указал на кресло, тонувшее в полумраке. Маркетти сел справа от дивана. перед ним оказался маленький столик. Стена напротив представляла собой картину или ковер. "Какая великолепная многоцветная абстракция!" - подумал Дик, не в силах оторвать от нее взгляд. Разноцветные круги, переходившие один в другой, накладывались на такие же разноцветные четырехугольники. Все линии входили одна в другую,нигде не разрываясь, нигде не завершаясь.

- Лабиринт жизни, не правда ли? - мягко заметил сухощавый. - Он безвыходен, ибо смерть есть продолжение жизни.

- Иногда более желанное, чем жизнь, - проговорил сидевший слева.

- Гораздо более желанное, - поддакнул сидевший справа и отрывисто захохотал. Сухощавый мельком бросил на него взгляд. Хохот тут же прекратился.

- Надеюсь, будет у нас когда-нибудь время поговорить и о живописи, сухощавый прошелся по комнате, остановился рядом с Маркетти. С минуту он разглядывал Дика, потом вернулся к дивану, сел. - Мы довольны вами, Маркетти. В ЦРУ пока подозрений на тот счет, что вы наш человек, нет.

- Надо, чтобы они и не появились, - строго сказал левый.

- Синьор Маркетти давал подписку о том, что у него не может быть провала. То есть, у него - живого, - сказал правый и коротко хохотнул. Сухощавый вновь посмотрел с досадой на правого, пояснил Маркетти: - "Этот смех у него нервный. несколько войн прошел".

Маркетти слышал о Смеющемся Джиме, одном из самых страшных людей в "Коза ностра".

- К делу, господа. У нас ровно две с половиной минуты. Итак, поручение ЦРУ вы выполняете успешно, - сухощавый потер левую щеку ладонью, словно разгоняя застывшую кровь. - Мы даем вам щепетильное задание. Необходимо разработать в деталях план физической ликвидации Джона Кеннеди. Поручается это еще двум членам организации. Будет принят и осуществлен лучший план. Срок - три недели.

- Вас не удивляет задание? - спросил левый.

- Для своего круга Кеннеди достаточно "розовый", - подумав, заметил Маркетти. - Его взгляды...

- Для своего круга? - оборвал его левый. - Для всей Америки, кроме десятка-другого комми!

- С...ть я хотел бы на его взгляды! - взорвался правый. - Из-за его нерешительности и пассивности мы ежегодно теряем двести пятьдесят миллионов долларов только на одной Кубе! он вновь хохотнул и смолк.

- Мы не хотим повторения Кубы ни у нас под боком, ни на самом краю этого света,- вкрадчиво проговорил сухощавый. Кратчайший путь к этому ликвидация таких, как Кеннеди. Ждем вас через три недели.

- Господа, - Маркетти подошел к выходной двери, повернулся к сидевшим в комнате, - благодарю за оказанную мне честь. Надеюсь, организация будет мною довольна.

- Да поможет вам Бог!

Глава двадцать пятая

СОВЕЩАНИЕ

Теперь Виктор Картенев засыпал и просыпался с мыслью об отпуске. На его заявлении Бенедиктов написал: "Предоставить сразу после пуска первой очереди Бхилаи". И Виктор считал дни и часы. На работе он забывал обо всем. Но тем тяжелее было вечерами. Виктор часами пропадал на теннисном корте, волейбольной площадке, у биллиардного стола, ходил в гости, ездил в кино.

И чаще, чем прежде, обращался к своему дневнику.

"Из дневника Виктора Картенева

"...Сейчас пять часов дня. Я уже, как обычно, пообещал, немножко отдохнул, поплескался в бассейне. Впрочем, вода в нем такая теплая, что не освежает тело.

Можно, пожалуй, сказать, что период акклиматизации кончился и я вошел в нормальную рабочую колею.

Как строится мой день?

Встаю в полвосьмого, и - не совсем еще продрав глаза бегом в бассейн. Бритье, завтрак - и к девяти я уже в посольстве. Залпом проглатываю пять-семь газет. Их в Индии сотни. но я смотрю только ведущие газеты на английском языке и составляю ежедневный обзор их. В общем-то они принадлежат трем-четырем крупнейшим монополиям страны. Влиятельных левых газет мало - по пальцам можно пересчитать. Их финансовое положение тяжелое, зачастую просто плачевное. При объеме сорок-шестьдесят полос и тираже тридцать-пятьдесят тысяч экземпляров, ежедневная крупноформатная газета должна иметь в своем штате не менее сорока-шестидесяти человек. А поступлений от продажи газеты едва хватит на содержание одного главного редактора. Я уж не говорю о стоимости бумаги, которая здесь страшно дорога.

Основной доход газетам и журналам дает реклама. Но ведь через сколько мытарств надо пройти, прежде чем ее получишь! Да и какие монополии заинтересованы в том, чтобы давать коммерческую рекламу коммунистической или левой прессе? Вот и получается, что одни газеты задыхаются от рекламы она вытесняет с их полос добрую половину информации, статьи, очерки; а другие, не имея ее, вынуждены жить под вечной угрозой разорения и постоянно организовывать сбор средств для обеспечения своего существования.

Есть промежуточная категория так называемых "независимых" газет и журналов, которым приходится заигрывать то с левыми, то с правыми, чтобы при подведении баланса получилась некая объективность.

Впрочем, рассказывать о ее величестве Прессе можно до бесконечности...

Итак, обзор прессы готов. Раздается телефонный звонок:

- Товарищ Картенев? Это говорит дежурный по Посольству. К вам тут пришел редактор журнала "Кактус и глобус" или "Фикус и уксус" - я никак его толком не пойму. Вы сможете с ним сейчас побеседовать?

- Да, конечно...

Поспешно выхожу в комнату приема посетителей. Навстречу мне поднимается со стула двухметрового роста детина борцовского телосложения, в белом балахоне и с золотой серьгой в левом ухе. Он долго трясет мою руку своими мощными дланями и разражается восточным панегириком - изъявляет симпатии к моей прекрасной стране. Все это обильно сдабривается именами, названиями городов, цитатами из высказываний политических деятелей, писателей. Правда, Гоголь при этом путается с Горьким, Достоевский с Чернышевским, а Волга с иволгой. Минут через десять он переходит к описаниям невероятных мытарств частного журналиста в мире, где "царит дух частного предпринимательства". Затем я узнаю, что у него большая семья, семь человек детей, что старшую дочь - о, Господи! - предстоит скоро выдавать замуж, а среднему сыну идти учиться - о, Господи! - в колледж.

Затем он мне показывает экземпляр своего журнала, бледное изданьице на двадцати полосах мелкого формата, название которого вовсе и не "Кактус и глобус" и не "Уксус и фикус", а "расы и классы". Размахивая ручищами, он начинает убеждать меня в том, что все люди - братья, что война никому ненужна, что Индия - колыбель человеческой цивилизации и что единственное спасение нашей планеты - в немедленном создании всемирного правительства. Место главы такого правительства должен непременно занять Хрущев, а крупных собственников можно будет, в конце-концов, уговорить поделиться своими богатствами со всеми людьми на Земле. Ради воплощения в жизнь столь благородного идеала он собирается выпустить в следующем месяце специальный номер своего журнала. Вот он и пришел в наше посольство с тем, чтобы выяснить, какую финансовую помощь мы смогли бы ему оказать.

Он, конечно, не сомневается, что посол СССР в Дели напишет для этого номера специальную статью. Но вот как бы насчет двухсот-трехсот рупий? Жизнь сейчас так вздорожала и так возросли издержки производства, что одному ему невмоготу поднять выпуск специального сдвоенного номера. Ведь идея такая важная, такая благородная! И - политический резонанс!

Я долго и вежливо разъясняю ему, что финансированием прессы мы не занимаемся, что идея создания всемирного правительства - лишь красивая утопия, и что богачи, черт их побери, никогда добровольно не расстанутся со своими рупийками, на то они и богачи.

Он слушает внимательно, уставившись в пол. Затем поворачивается ко мне и глядит на меня уже не восторженными глазами, а грустными и в то же время шальными глазами человека, в чем-то твердо убежденного.

- Вероятно, в большинстве вопросов вы и правы, господин Картенев. Но идея всемирного правительства - гениальна. Вы посоветуйтесь с господином послом, а я еще как-нибудь заскочу к вам. Честь имею!

И он спешит к выходу, подобрав полы своего белого балахона обеими руками...

В коридоре встречаю советника Карлова и вкратце рассказываю ему о раннем визитере. Карлов смеется:

- Бьюсь об заклад, что этот ваш "Кактус" до вас побывал в английском, американском и еще в нескольких посольствах или сейчас туда направился. А как же иначе! Вопрос о всемирном правительстве требует весьма широких международных консультаций...

Не успел я вернуться к себе и приняться за справку о процессе монополизации прессы Индии, как снова звонок.

- Виктор Андреевич! - опять дежурный. - Тут к вам еще один журналист на прием просится. Что ему сказать?

И вот передо мной невысокий, худощавый человек в стареньком дхоти, в стертых кожаных босоножках - из тех, которые держатся на одном большом пальце ноги. Редкие, седые, длинные волосы - чуть не до плеч. И добрые-добрые, усталые глаза.

- Понимаете ли, мистер Картенев, - говорит он застенчивым глухим голосом,- я свободный журналист.

- Простите?..

- Ну, видите ли, я не работаю в штате редакции определенной газеты или журнала, а пишу по заказу.

Он торопливо раскрывает передо мной дешевенькую бумажную папку, в которой аккуратно подшиты газетные вырезки - его статьи.

- Вот это, например, "Земельная реформа и горсть риса". А это, торопится он, словно боится, что я его перебью, это - "Сколько земли надо одному человеку", - о помещиках Севра Индии. А это интервью с министром сельского хозяйства нашей страны. Вы, конечно, знаете, что с помощью Советского Союза в Суратгархе создана образцово-показательная государственная ферма.

Я беру у него папку, листаю. Есть вырезки совсем свежие, есть более старые, но тематика у них одна: сельскохозяйственные проблемы Индии.

- насколько я смог понять, - ободряюще говорю я, - Вы специализируетесь на проблемах, так или иначе связанных с хлебом, а точнее, с рисом насущным.

Чем-то этот человек вызывает во мне симпатию. Чем?

- Истинно, - поспешно соглашается он. И добавляет: - Уже двадцать лет, как я занимаюсь только этой тематикой!

мы еще раз встречаемся взглядом. И я вдруг понимаю, что передо мной голодный, да-да,голодный трудяга пера.

- Вы знаете, господин Картенев, я хотел бы написать книжку о госферме, созданной с вашей помощью.

- Это интересно, - говорю я.

- О, и еще как! Это потрясающе интересно. Вы знаете, ферма существует всего лишь пять лет, а средние показатели я имею в виду урожайность различных культур, надои молока и прочее - выше, чем в зажиточных частных хозяйствах. И это ведь при условии, что ферма находится в полосе пустынь и что ирригация там пока все еще несовершенна. Вот, не изволите ли полюбопытствовать? Примерный план книги.

Я бегло просматриваю протянутый им листок бумаги. Что ж, ничего не скажешь, логично, занимательно, полезно.

Да-а, с одной стороны, его предложение, вроде бы, прямо связано с нашей помощью Индии, с пропагандой этой помощи, а с другой - индийский журналист, советское посольство... Щекотливо, ведь верно? Могут сказать: "Купили!"...

В таких случаях, как этот, особенно остро чувствуешь недостаток опыта, незнание уже сложившейся практики.

- Вы знаете, мистер Картенев, - прерывисто шепчет он, ни одно правое издательство такую книгу не опубликует. А левые - все нищие.

Мне страшно хочется сказать ему что-то теплое, ободряющее. Ведь я же вижу, что это честный, порядочный человек, друг. Я уверен в этом на девяносто девять и девять десятых процента.

Но я отвечаю ему так, как, видимо, отвечают в таких случаях все третьи секретари всех посольств:

- Вы, пожалуйста, оставьте этот планчик у меня. Я подумаю, посоветуюсь, и, скажем, через недельку сообщу вам свое решение...

Со стороны все это выглядит убедительно, солидно. А по существу маленький и слабо ориентирующийся в обстановке чиновник становится в царственную позу дипломата великой державы.

И вдруг, махнув рукой на все этикеты, я улыбаюсь моему новому знакомому и говорю:

- Знаете что? Вообще-то от меня мало что зависит, но я от всей души постараюсь вам помочь. Как вы думаете - какой вариант был бы для вас наиболее подходящим?

- Видите ли, - в раздумьи, неуверенно отвечает он, - если бы вы смогли купить у меня тираж этой книги...

- А сколько это будет стоить?

- Ну, если отпечатать десять тысяч экземпляров, это будет что-нибудь около пяти тысяч рупий.

Мы тепло прощаемся. "В конце концов, - думаю я, когда он уже ушел, черт с ними - с деньгами. В конце концов, это мой трехмесячный заработок. ничего страшного", - твержу я себе и поднимаюсь на второй этаж, к Раздееву...

Мой рассказ о предложении свободного журналиста Раздеев выслушал молча. Когда я закончил, он посидел еще так, молча, некоторое время. резко встал, и заложив руки в карман пиджака, заходил по комнате. остановился передо мной, слегка раскачиваясь сноска на каблук, и, чуть ли не с улыбкой, начал:

- Виктор Андреевич, родной ты мой, извини меня, но вот что значит зелено-молодо! На днях ты с Раттаком встречался. И можно сказать, для дела, для нашего общего дела от этой встречи пользы никакой. Теперь, здрасьте, пожалуйста, Сардан - свободный журналист! Мы этого человека не знаем? не знаем. Он пришел к нам впервые? Впервые. А что это за человек? И с чем и зачем он пришел. Этого, дорогой Виктор Андреевич, мы с тобой тоже не знаем. А может, у него во время этого разговора в кармане магнитофон работал?

- Да у него не только карманов или чего-нибудь в карманах, у него, по-моему, и исподнего-то не было, - сказал я.

- Постой, постой, добрый молодец." Раздеев поднял руку вверх как регулировщик, останавливающий движение. - Исподнее! вот ты пообещал купить у него тираж будущей книжки. Ну, пообещал, во всяком случае, подумать об этом. И если будет возможность - купить. А что это за книжка? Мы видим только какой-то приблизительный план. А может, он никогда в жизни и не напишет такой книжки? А может, он и писать-то вовсе не умеет?

- Ну, если он ее не напишет, не будет никакого разговора и о покупке тиража. А что он писать умеет, это ясно, я видел вырезки с его публикациями в центральной прессе. Много вырезок.

- А ты уверен, что это его публикации? - голос Раздеева звучал почти зло.

- Уверен.

- Почему?

- Потому что в одной из газет вместе с его статьей была помещена и его фотография.

- Ну, знаешь, Виктор Андреевич, ради провокации можно пойти на все.

- Но какая же провокация, Семен Гаврилович? Я понимаю подвергать определенные вещи сомнению разумно. Но ведь так можно дойти до того, что засомневаешься и в собственном отражении в зеркале.

Раздеев усмехнулся. На мгновение в его глазах засветился дотоле мне не известный кровожадный огонек. Но только на мгновение. Он сел рядом со мной на диван, положил мне на плечо свою тяжелую руку.

- Виктор Андреевич, дорогой мой! Работа за границей дело сложное. Сомневаться и не доверять. не доверять даже самому себе - вот путь к успеху! Уж я-то знаю! Я, брат, тертый "мидак". Не первый десяток лет по всяким заграницам толкаюсь.

"Столько лет - и ничему не научился, такую чушь несешь", - хотелось сказать ему в лицо.

Но в это время раскрылась дверь и в кабинет стали входить работники различных отделов - наступило время еженедельного координационного совещания у советника по вопросам культуры товарища Раздеева С.Г.

А он осторожно похлопал меня ладонью по руке и, улыбнувшись, сказал:

- Насчет недоверия к самому себе - это, конечно, шутка... - и энергично направился к своему столу, энергично уселся в кресло, энергично надел очки. Во время совещаний он всегда надевает очки...

- Дмитрий Захарович, - обратился он к Кириллину, грузному второму секретарю из "культурной группы" посольства, - отключите городской телефон. Товарищ Мирзоев, вы готовы стенографировать? Отлично. Итак,начнем!.. Товарищи, на повестке дня сегодня один вопрос: о выезде комплексной группы посольства на металлургический завод в Бхилаи.

Кириллин начал звучным, хорошо поставленным баритоном:

- Как известно, на заводе в Бхилаи, который строится с нашей помощью, через две недели состоится официальный пуск первой очереди. Планируется, что на церемонии пуска будет присутствовать премьер-министр Индии. Одновременно с премьером туда прибудет советская правительственная делегация во главе с Председателем Совета Министров СССР. За три дня до пуска в Бхилаи выезжают советник Семен Гаврилович Раздеев и третий секретарь Картенев. Цель выезда - подготовить проведение пресс-конференции, встречи с местными журналистами...

Перед самым концом совещания Раздеев встал, дождался тишины и, не называя фамилии, с определенной тенденциозностью, изложил сегодняшний случай со свободным журналистом, предложившим нам свою книгу. Фамилии-то он моей не называл, но преподнес это все так, что было совершенно ясно, кто этот, тот самый, который - молодой, недавно прибывший и так далее. Правда, развитие разговора получилось весьма любопытным. Леонидов, а за ним и Черемных, поинтересовались фамилией журналиста. Услышав имя "Сардан", они в один голос заявили, что отлично знают его по статьям на сельскохозяйственные темы и давно хотели установить с ним деловое сотрудничество.

Но Раздеев не сдавался.

- Видите ли, товарищи, то, что этот человек оказался порядочным чистая случайность.

Осторожность и бдительность!

Бдительность и осторожность!"..

Глава двадцать шестая ПИСЬМО ЛАУРЫ РАДЖАНУ

"Глубокоуважаемый и достопочтенный господин Раджан!

Извините за незванное письмо. Но я прочитала только что ваши очерки о Бубновом Короле в "Индепендент геральд". Очерки мне очень понравились. О них вообще много говорят в Дели. Спорят и даже ссорятся. Ваши противники знают Нью-Йорк только по Бродвею да по Пятой или Мэдисон авеню. Для них ваши очерки - не открытие, а катастрофа. Вот почему они их яростно отвергают, а вас именуют "слепцом, заблудившимся в Королевстве Зрячих". Но настоящие слепцы - они. А за каждым вашим словом стоит горькая правда.

Я знаю! Между прочим, когда мы встречались с вами в Индии, и я думала, как они. Если бы мне тогда сказали, что я смогу так измениться за каких-то три-четыре года. Что от меня, прежней, останется только имя...

Вы помните, каким гостеприимным и радостным был дом Дайлинга в Дели! В те короткие, как одно мгновение, месяцы я единственно и была счастлива за всю свою жизнь. Предмет этого письма сугубо личный, и я надеюсь, что вы, как джентльмен, сохраните в тайне все то, что я сообщаю вам конфиденциально.

Истекал седьмой месяц моей беременности, когда мы с Робертом поехали в Штаты в его отпуск. Там нас и подстерегали злые боги. В Майами надо мной надругались три изувера. Я родила ранее срока мальчика и уехала с ним домой. Роберт не выдержал всего этого, ведь меня осквернили у него на глазах - и он не мог помочь. Я думаю, вы знали, что Роберт Дайлинг находится в клинике для умалишенных. Теперь вы знаете и причину этого.

Поначалу я думала, что умерла моя любовь. Как любить человека, который тебя не защитил? Я ошиблась жестоко. Оказывается, я боялась, что он не сможет по-прежнему относиться ко мне, оскверненной. В чем виноват мой Роберт, если жизнь устроена так, если боги ее так устроили?

Все это пришло ко мне потом. А тогда, сразу после Майами, мысли мои были лишь об одном - спасти сына, защитить от проклятий Великого Карателя вспыхнувший в таких черных муках светлый огонек. Я спасла его, он выжил, Роберт Дайлинг-младший. На фото, которое я посылаю с этим письмом, вы можете увидеть, какой это прелестный ребенок. Впрочем, извините, это уже во мне говорит мать.

Если я верно припоминаю, вы у нас встречались с мистером Парселом, Джерри Парселом. Кажется, тогда же была у нас и его дочь Беатриса. Джерри Парсел когда-то был другом Роберта. Я понимаю, мистер Парсел - очень большой босс и очень, очень богат. У него всякая минута занята делом, конечно. Но, мне подумалось, вы, как журналист, может быть, виделись с ним, встречались и знаете что-нибудь о Роберте. Ради всех наших добрых богов, поймите меня правильно. Роберт Дайлинг не просто для меня любимый, бесконечно близкий, единственный мужчина в этом мире. Он - отец моего ребенка. Вы, как индиец, меня поймете. Вы знаете, что в нашей семье означает отец!

Я пыталась навести справки о Роберте через американское посольство. Приняли меня хорошо, со вниманием. Я даже расплакалась. Ведь разговор мог бы быть черствым, формальным - мой брак с Робертом оформлен не был. Мне рассказали, что клиника, где он содержится, очень хорошая. Но врачи утверждают, что Роберт совсем безнадежен. Если это так, то, выходит, из нас троих больше всего пострадал он... И как мы ему нужны!

А я не верю. Я в это не верю, господин Раджан. Нет, посольские меня не обманывают. Я думаю, ошибаются врачи. И я очень хочу, мечтаю приехать, навестить моего Роберта. У меня есть скромная работа, секретарская, в одной компании. На билет я уже накопила. заклинаю вас всеми нашими богами, узнайте, как там Роберт. не за себя, за сына прошу. Не хочу, чтобы он увидел отца безнадежным идиотом. Это для меня Роберт всегда Роберт. Для сына он отец.

Уже который раз мой мальчик прибегает с улицы в слезах. Как его только не дразнят: и заморский подкидыш, и американский ублюдок, и сиротский объедок. Сегодня он сидел дома, когда я вернулась с работы. Он не плакал, не жаловался. Сказал, как маленький старичок: "Мама, давай отыщем моего папу. Без папы жить нельзя". Да, от улицы можно на какое-то время спрятаться дома. Но моему сыну скоро идти в школу.

Я помню своего отца. Это был комок, сгусток человеческой доброты. Он был астрологом. Другие его коллеги наживали состояния, обманывая звезды и предсказывая все, что было угодно их богатым клиентам. Отец в жизни не сказал даже маленькой неправды, даже святой лжи. Долгие-долгие годы мы мыкались по свету, жили впроголодь. Крышу над головой постоянную обрели совсем недавно, когда кто-то из маминых родственников оставил ей в наследство домик в Дели и участок земли. там мы и живем сейчас с сыном. Отец и мама тихо угасли один за другим два года назад. Последние месяцы жизни папа служил чиновником в Государственной Торговой Корпорации. Как он тяжело переживал царившие кругом взяточничество и воровство, кумовство и разврат. Как страдал, что бессилен что-либо сделать, чтобы жизнь была чище. Маму я ощущала как частицу самой себя. Отец был конечным авторитетом, светочем на жизненном пути, существом иного, высшего порядка.

Однажды, когда мне было лет пять, я сказала неправду. На базаре, который был рядом, мама велела мне купить рис и еще что-то. От покупок осталось несколько медных монеток, на которые подружка уговорила меня полакомиться сладостями. Обман вышел наружу. Узнав о нем, отец долго молчал, а я все порывалась заплакать, но у меня это никак не получалось. И тогда он сказал: "не вымучивай слезы, дочка. Запомни, что я тебе скажу. Каждый человек при рождении получает одинаково большую душу. При каждом обмане, фальши, при любом скверном поступке человек сам, как глупый тигр, съедает кусок своей собственной души. Посмотри, сколько вокруг совсем бездушных. Я хочу, чтобы ты до конца дней своих сохранила всю данную тебе от рождения душу, всю красоту, доброту, честность".

Как страшно, что у моего сына нет отца, нет рядом, вместе с ним. Но я не хочу ему какого-нибудь отца. У него может быть один, есть один отец мой, наш Роберт. Помогите нам, пожалуйста, господин Раджан. Ведь не забыли же вы еще там, за двумя океанами, наших добрых богов! Искренне Лаура".