"Задолго до Истмата" - читать интересную книгу автора (Беразинский Дмитрий)

Глава З. Гея. 1700 Семнадцать веков от Рождества Христова

По Пречистенке, еще пару лет назад грязной, как задворки Священной Римской империи, неторопливо катилась роскошная карета. На специальных надрессорных подставках справа и слева стояли два Санта Клауса (актеры были французами, приехавшими подзаработать в Россию на Рождество) и бросали на тротуары небольшие пакетики со сластями. За каретой с визгом и хохотом неслись человек тридцать детворы от семи до пятнадцати лет, наряженные в маски, купленные в рождественских лавках, некоторые — в примитивных карнавальных костюмах, представляющих собой простейшую выкройку по дерюге и вымазанное сажей лицо.

Внутри кареты сидела Самодержица Всея Руси Софья Алексеевна и ласково улыбалась людям, снимавшим при встрече с каретой шапки. Царица направлялась в Новодевичий монастырь — золоченую клетку, в которой она провела почти десять лет. Ехала, чтобы поздравить настоятельницу, игуменью Феодору, с праздником Рождества Христова. Прежнюю настоятельницу она по старой памяти отправила в Сибирь, в недавно основанный возле Красноярского острога женский монастырь.

Впереди и позади царского поезда скакали по два десятка дворян лучших фамилий. Рядом с царицей сидел еще неофициальный преемник больного патриарха — владыка Михаил, митрополит Московский. Он торчал в окошке с другой стороны кареты и благословлял снявших шапки людей. Все это, естественно, сопровождалось веселым перезвоном валдайских колокольчиков, прикрепленных под хомутами упряжки.

За прошедшие два года царица убедилась в серьезности намерений команды полковника Волкова и даже несколько была смущена тем азартом, с которым они тащили тяжкий и неблагодарный крест. Даже не свой. Однажды она заговорила на эту тему с Андреем Константиновичем.

— Граф, — как-то неуверенно сказала она, — мне стыдно!

— За что? — не понял полковник.

— Просто так. Вы своей неуемной работоспособностью вызываете мой стыд. Позавчера на ассамблее мне стало стыдно прямо во время балета. Наступила партнеру на ногу.

Ошалевший от подобных откровений полковник раскрыл рот. Он был немного не в себе с утра, когда выяснил, что намедни по санному пути приперлись шведские послы. Их ожидали в конце июля, но время вновь показало свое непостоянство и неоднородность. Гея с Землей были очень похожи, но имелись и различия — не слишком значительные, но порой и не слишком мелкие.

Что до послов, то цель их приезда была известна заранее, настолько заранее, что стараниями министерства иностранных дел был заготовлен меморандум, в котором «Каролусу, королю свейскому» предлагалось вернуть России Ингерманландию и часть Карелии в обмен на неучастие России в любого рода союзах, направленных против Швеции. Таким образом, результаты Кардисского мирного договора подтверждать уже не было нужды, а болтающийся посреди Чудского озера ракетный крейсер «Орион», перегнанный сюда из Керчи, предоставлял России изрядный гандикап.

Все то утро полковник провел в Посольском приказе (министерствами приказы именовали еще неохотно, поэтому широко распространены были два наименования органов центрального управления), одергивая всяческие попытки шведского посольства застращать и пристыдить министра иностранных дел. Князь Глинский, человек в быту весьма мягкий, обладал умением на службе блюсти интересы России не хуже цепного пса. Вдвоем они вставили шведскому посольству изящный фитиль. Такой, что отчаявшийся глава посольства, граф Варберг, вынужден был просить аудиенции царицы. В аудиенции отказано не было, но сама аудиенция была назначена на первый вторник после рождественских праздников, а это означало, что шведам предстояло слоняться по варварскому городу лишнюю неделю. Униженный Варберг пытался выторговать хотя бы понедельник, но Волков, используя иносказательные формы двадцатого века, объяснил, что по стародавней русской привычке дела в понедельник не решаются.

Будучи под впечатлением от общения с северянами, он совершенно не уловил намека в голосе Софьи Алексеевны. Поэтому он еще раз переспросил государыню о причине стыда. Та терпеливо пояснила, что совсем незачем так пришпоривать клячу истории, ибо торопиться жить — самое худое, что только может делать человек. Необходимо некоторое время уделять релаксации и общению с простым народом, так как, по ее сведениям, «заморские русичи» слывут в Москве за помешанных. А такая слава людишек отпугивает, людишки не в состоянии понять, как можно все время трудиться, когда Господь создал шесть дней для работы и воскресенье — для отдыха и забав.

Из царского речитатива Андрей Константинович уловил, что ему ставят на вид полное игнорирование высшего общества, что не есть хорошо, так как все реформы некоторым образом касаются этого самого общества и к этому обществу имеет честь принадлежать и граф со товарищи. Он торопливо объяснил царице, что высокое желание для него закон и желание будет принято к сведению. Клятвенно пообещав Софье присутствовать на ближайшей ассамблее, он торопливо уехал в лавру, так как туда на днях прибыл архиепископ Новгородский Иов. Совсем недавно, два года тому назад, Иов был настоятелем Троице-Сергиева монастыря и мог дать немало дельных советов архимандриту Евфимию. А Андрею Константиновичу нужно было обсудить несколько важных дел с человеком, по чьей епархии проходила государственная граница.

Софья с улыбкой покачала головой вслед графу Волкову и тоже окунулась в дела. Дел этих были горы, но в отличие от брата Петруши она явно представляла свое государство как объект хозяйствования. В этот день ей предстояло решать, по каким пунктам отменить смертную казнь, ибо ее братец довел число прегрешений, за которое присуждалась «вышка», аж до девяноста наименований. Подперев ладошкой щеку, царица принялась за работу.

Граф Волков добирался до монастыря на вездеходе, десяток которых Хранитель все же разрешил перебросить в эту реальность. Без этих средств передвижения ни о какой оперативности и речи быть не могло. Рождественские морозы сковали землю, а выпавший недавно снег еще не успели как следует протоптать. Близость праздников заставила прекратить всякого рода поездки по Вологодскому тракту, и вездеход пришелся как нельзя кстати. Коварный Хранитель передал экспедиции вездеходы российского производства ТМ-101 и ШСГ-52, наделенные всеми прелестями периода конверсии. Но Бога гневить нечего, справлялись они в европейской полосе неплохо, только вот топлива жрали, как половина «Мурены».

ТМ-101, транспортная машина, на которой двигался в лавру Волков, представляла собой гусеничное самоходное шасси с резинометаллическими гусеницами, на которое воспаленная фантазия конструктора поместила камазовскую кабину и будку от военного «кунга». Пространство между «кунгом» и кабиной занимал топливный бак на тысячу литров. При всех своих недостатках вездеход был способен продвигаться со скоростью порядка двадцати пяти километров в час при слегка «накрученном» топливном насосе.

Дорогу одолели за три часа свободно. Умудрились даже остановиться в придорожном трактире и пропустить по традиционной чарке «зелена вина» с кренделем в качестве закуски. Последний час полковник проспал, мерно покачиваясь под неспешный ход машины. Зимнее солнце уже клонилось к закату, когда перед ними выросли монастырские ворота. Взгляд путешественников сразу привлекали шатровая церковь имени Зосимы и Савватия, а также купола Успенского собора. В монастырь вошли пешком, ибо снего-болотоход пока не вписывался в мировоззрение духовенства. Вызванный привратником ключник долго крестился и, ахая, издалека посматривал на железного коня. Успокоения ради ключник даже побрызгал на пассажиров святой водой!

— Ну, иди и на вездеход брызни! — предложил ему граф. Ключник шуганулся, как черт от ладана. Спросив, где нынче настоятель, путешественники прошли к царским палатам.

Архимандрит готовился к повечерию, человека беспокоить зазря не стали, а только попросили передать митрополиту Новгородскому, что граф Волков просит разрешения повидать его. Митрополит к своим пятидесяти пяти годам усвоил твердо, что когда начальство просит разрешения, то дело дрянь, и поспешил явиться сам. Поскольку полковник был человек русский, митрополит — еще более русский, то келарь предусмотрительно поставил на стол в малой трапезной штоф церковного вина и большое блюдо с рыбным пирогом. Для еретика-полковника «монастырский каптер» велел подать четверть окорока.

— Сегодня постный день? — задал после взаимных приветствий первый вопрос граф. Митрополит укоризненно покачал головой. За два года не выучить дни седмицы — что-то не так с этими людьми.

— Сегодня можно есть все, — ответил он и глянул на стол, — это келарь что-то напутал, сейчас я ему, разбойнику, задам! Эх, попомнит он мои тумаки!

Спешно вызванному келарю был объявлен выговор, после чего четвертинку окорока сменили на половинку, рыбный пирог оставили уже в качестве десерта, а стол заставили деликатесами: холодцом из стерляди, говяжьими губами в уксусе, бараньим бочком с гречневой кашей, маринованными грибками, солеными полендвицами и разными там фаршированными цыплятами. Для запивки высоким гостям принесли бочонок кваса на меду.

Воздав хвалу Господу (Волков искренне повторял вслед за владыкой Иовом слова благодарственной молитвы) и оказав честь столу, наполнили расписные кубки до краев вином и уселись у пылающего очага. Граф, помня о вредном характере митрополита, старался не задевать «больные» вопросы и темы. Он осторожно начал выведывать географические особенности и подробности Новгородского края. Митрополит так же осторожно отвечал, а на вопросы о Псковской епархии советовал обратиться к митрополиту Иосифу — главе тамошней церкви. Но по мере увеличения количества принятого вина полковник узнавал все более интересные подробности о земле псковской,

И чем больше он узнавал, тем мрачнее делалось его лицо. Псковский край являлся болотистым, крайне запущенным местом, куда из Москвы частенько направляли колодников замаливать грехи в тамошних тюрьмах. Частенько половина города Пскова вымирала от различных болезней, последний мор случился четыре года назад, «от коего почти все коренные Псковичи померли, а места их заселены уже переведенцами из других мест, и ими наполнен город». А десять лет назад случился великий пожар, от которого сгорело жуть сколько народу. А двенадцать лет назад сгорел Псково-Печерский монастырь весь с церквами, утварями, ризницею, книгами и зданиями жилыми и нежилыми.

Из положительных моментов один выяснился совсем недавно: Латгальская возвышенность, лежащая на Земле справа по ходу течения Западной Двины, здесь лежала на полторы сотни километров южнее, а сама река поворачивала у возвышенности направо и впадала, таким образом, вместо Рижского залива в Псковское озеро, увеличивая его объем на семьсот кубометров за каждую секунду времени.

Поскольку площадь водяного зеркала Псковско-Чудского озера на Гее если и превышала аналогичную размерность на Земле, то ненамного, а следовательно, можно было надеяться на увеличенный сток воды реки Нарвы. И впрямь, расспросы купцов, постоянно бывавших в Ревеле, позволили предположить, что Нарва имеет расход воды, сравнимый с такой рекой, как Висла. По рассказам иноземцев, Нарва была в месте впадения в Финский залив гораздо шире Москвы-реки.

Это имело и свою обратную сторону. Океанские суда с глубокой осадкой без проблем швартовались у самого Пскова, и если бы не отвратительная болотистая местность от Пскова и до самой Твери, то Москва платила бы дань не только крымскому хану, но и великому множеству северных соседей России. Единственный более-менее приличный тракт вел от Пскова в обход на Старую Руссу, Валдай и Вышний Волочек. И если учесть, что только в районе Старой Руссы тракт пересекал четыре сравнительно крупные речки, то можно понять спокойствие московских царей, совершенно не опасавшихся нападения с Севера.

Была уже глубокая ночь, когда полковник расстался с митрополитом Новгородским. Расстался, чтобы рано утром выехать в Москву и там затребовать карту земли Псковской. Ради чего все это осуществлялось? Отрицательных моментов в плане отличия от матушки Земли тоже было несколько. Особенно досаждали торфяники вокруг Москвы. Всякого рода «джентльмены удачи», кормившиеся нечестным способом, каждое лето поджигали их, и Москва все теплые месяцы тонула в клубах вонючего смога. Борьба с «экологическими преступниками» началась еще при Иоанне Васильевиче, но должных результатов не принесла. Год, при котором полыхало только с одной стороны, считался удачным, даже священники в церквах служили благодарственные молебны.

Еще сильно смущала бестолковая планировка города. Всяк в Китай-городе, да и в Белом городе норовил прилепить свое жилище поближе к Кремлю. Улочки были узкие, проезд в некоторые места вообще сильно затруднен, так что в случае пожара выгорали сотни домишек, бывало, занимался и Кремль. Но бедствие ничему людей не учило — через некоторое время с муравьиным упорством и прежней безалаберностью все восстанавливалось до следующего пожара.

Посему господин граф и его приближенные сделали тот же вывод, что и в свое время Петр Алексеевич, когда ему осточертело жить на пепелище родного города. Но будущий император сделал ошибку, выбрав точкой опоры место впадения Невы в Финский залив. Волков подобных ошибок делать не хотел, поэтому он со всей тщательностью и скрупулезностью отнесся к выбору столицы будущей Российской империи. Мест для столицы поначалу было выбрано три: Ям, побережье Чудского озера и Рига. Но Ригу предстояло еще захватить, а в Яме не было никакого базиса для строительства мегаполиса.

Закончив предварительную разметку и планирование, Андрей Константинович с помощью премьер-министра начал очень осторожно подготавливать почву для соответствующего разговора с Софьей Алексеевной, которая в отличие от вертихвоста-брата была не в пример более консервативна.

Но до этого разговора оставалось еще время, и поэтому Волков решил самолично навестить облюбованное место — небольшой городок на берегу Чудского озера с легко выговариваемым, но труднопонятным для русского тугого уха названием — Гдов. Митрополит Иосиф снабдил полковника «документом» — донесением некоего Ивана Васильевича Дровнина. Спотыкаясь о церковно-славянский алфавит и беспрестанно чертыхаясь, полковник полз взглядом по грамоте от буквицы к буквице.

Городок при ближайшем рассмотрении представлял собой крепость — прямоугольник со сторонами двести шестьдесят на сто пятьдесят метров и общим периметром в восемьсот тридцать метров. Как видим, прямоугольник был почти классическим. Высота защитных стен равнялась восьми с половиной метрам при толщине в два метра с четвертью. Стена соединяла пять башен, три из них имели ворота: Псковские, Кушелские и Малые. От Кушелских до Псковских ворот заместо рва работала река Гдова, а по другую сторону был ручей и искусственный ров длиной в сто двадцать семь сажен. Вооружение крепости составляли разнокалиберные орудия типа «пищаль». Всех калибров насчитывалось около десятка: одна пищаль «главного калибра» швырялась трехкилограммовыми ядрами, четыре пищали-полуторки — на полторы гривенки (шестьсот граммов), три пищали полковых, семь пищалей девятипядных, пять пищалей скорострельных, два тюфяка (неизвестное науке оружие), девяносто пищалей затинных и пищаль сороковая.

На этом месте от завихрения мыслей граф помянул нехорошо матушку уважаемого Ивана Васильевича Дровнина, а также нелестно высказался в адрес русской армии. Взяв эти грехи на душу, Андрей Константинович продолжил чтение:

«В городе ж церковь каменна соборная великомученик Христов Дмитрей Селунский, да церковь Успения Пречистые Богородицы, да церковь архангела Михаила, обе каменны, да колоколница каменна, а поставлены те храмы Успения Пречистые и архангел Михаил и колоколница после писма. А церковное строение и на колоколнице колокола писаны в церковном строении. Да в городе ж царя и великого князя 5 житниц, в них сыплют государев хлеб привозной и запас, сухари и толокно и крупы, а ведает те житницы губной староста Семейка Пустошкин да целовальники. Да 8 мест пусты. Двор намеснич, а во дворе хором: горница получетверты сажени, да повалуша полутретья сажени. Да у ворот изба четырех сажен, перед нею сени дву сажен, клеть дву сажен, а над ледником клеть дву сажен, погреб с напогребницею полутретьи сажени. Поварня в яме полутретья сажени. Изба поваренная полутретью сажени, перед нею сени дву сажен. Житница дву сажен, сенник трех сажен, конюшня — 2 стены четырех сажен, а две полуторы сажени. Все хоромы ветчаны».

Выяснилось, что на четыре гектара площади городка имелось четыре амбара и четыре церкви, вернее, три каменные церкви и колокольня. Не хило! В оставшуюся площадь впихнулась пара домишек и конюшня. Неплохой городишко! И вот сюда планируется перенести столицу! Бред! А что, на болоте город строить — не бред? Ночные видения имбецила!

Полковник внимательно осмотрел крепость, решив использовать ее в качестве форпоста сначала и в качестве музея — в конце. Река Гдова впадала в Чудское озеро всего в каких-нибудь двух километрах ниже, что означало всего пару городских кварталов, непролазные болота вокруг означали все те же торфяники, но в «мокром» виде. Неподалеку наблюдались выходы на поверхность горючих сланцев, так что с зимним теплом для города проблем возникнуть было не должно. Единственное, что волновало Андрея Константиновича, это не слишком большая глубина озера. Согласно земным справочникам, средняя глубина Чудского озера составляла всего пятнадцать метров, что для крейсера «Орион» с его восьмиметровой осадкой было, в целом, оптимистично. Ведь подобная глубина у земного Азовского моря, а на нем есть крупные порты, такие как Мариуполь и Таганрог.

Прибывшие с графом Анжела и Иннокентий побродили по заснеженной равнине, сфотографировались на фоне крепости и отдали дань памяти у камня на Чудском озере, что символизировал победу новгородского войска под предводительством Александра Невского над рыцарями ливонского ордена. Затем было сделано несколько панорамных снимков, для этого полковнику пришлось подняться на стену крепости, что несколько удивило местного воеводу, но тот с каменным лицом выполнил «причуду» гостя. На прощание егоза Анжела сняла самого воеводу в парадном облачении. «Полароид» выплюнул снимок, на котором вскоре стало проступать изображение, снимок вручили воеводе, а сами принялись загружаться в вездеход.

Когда неожиданных гостей простыл и след, глава местного сорока протопоп Григорий посоветовал воеводе сжечь дьявольскую картинку, но тот так посмотрел на протопопа, что последнему ничего не оставалось, как только пожать плечами с выражением на лице «я тебя предупредил». Воевода шуганул еще нескольких ребятишек, пытающихся ткнуть пальцем в изображение (графиня предупредила, что этого делать не рекомендуется), и пошел в свои палаты. Там он подумал немного, а затем спрятал драгоценный подарок в сундук с самыми дорогими вещами: Библией, отрезом парчи и платком покойной жены. Слуга позвал обедать. Воевода с кряхтеньем пятидесятилетнего мужика поднялся, перекрестил лоб и прошествовал в столовую — «пити и ести».