"Неоновый дождь" - читать интересную книгу автора (Берк Джеймс Ли)

Глава 2

На следующий день рано утром я поехал на юго-запад Нового Орлеана, к протокам за городом. Здесь, в окрестностях Нью-Иберия, на юге Луизианы, я и вырос. Дубы, ивы и кипарисы выстроились рядами по обеим сторонам узкой дороги; вдалеке еще висела клочьями ваты утренняя дымка на полузатонувших в болоте сухих деревьях; густые зеленые заросли сахарного тростника поблескивали на свету, а листья водяных лилий теснились вдоль берегов протоки, ярко вспыхивая тут и там цветами, которые открывались с хлопком и на лепестках которых каплями ртути блестела вода. Под сенью одного кипариса, почти у самых корней еще кормились лещи и окуни; маленькие белые цапли устраивали свои гнезда на песке — там, куда сквозь густые заросли пробивалось солнце; и случалось, большая серая цапля взлетала с места своей кормежки, задевая белые султанчики рогоза, и скользила, расправив позолоченные крылья, вниз по бесконечной ленте бурой воды, протянувшейся меж деревьев.

А теперь на этих самых протоках, и каналах, и болотах, где я вырос, промышляли пираты из Баратарии. Но их тезки, разбойники и работорговцы Жана Лафита, по сравнению с ними были просто романтическими героями. Современные группировки состояли из контрабандистов, перевозивших марихуану, кокаин и героин. Они запросто могли вырезать целую семью, живущую на берегу залива, только ради того, чтобы один раз воспользоваться для переправы их лодкой, а потом открывали клапаны и топили ее. Бывали случаи, что береговая охрана находила на отмели наполовину заполненную водой лодку, борта которой были испачканы кровью.

Но почему именно это должно было вызывать шок или негодование? Те же самые люди порой убивали детей, делая какие-то уколы, бальзамировали их тела и наполняли животы шариками с героином, а женщины-перевозчицы проходили с ними через таможню, как будто несли на руках своих спящих детей.

Шерифа округа Катауатче не было в здании суда. Он сейчас сидел на своей ферме за городом, в резиновых ботах, и занимался своими арабскими скакунами. Свежевыкрашенный белый домик с большим крыльцом и с сетчатой дверью окружали кусты азалии и ярко-красного гибискуса, а длинный белый забор вдоль пастбища за домом оплетали заросли вьющихся роз. Шерифу было около пятидесяти, это был человек с твердыми политическими взглядами и развитым чувством собственности. Синяя форма была точно подогнана к его плотному, крепкому телу, а с круглого, чисто выбритого лица глаза смотрели всегда прямо на вас. Он производил впечатление этакого уверенного в себе сельского стража порядка, который легко справляется с любыми трудностями.

К несчастью для него, я доказывал, что из этого правила есть исключение.

— Она утонула, — заявил он. — Мои помощники сказали, что из нее вытекло целое ведро воды, когда они сбросили ее с носилок.

— У нее на руках были следы от уколов.

— Ну и что? Наркоманы тоже тонут. Вам обязательно нужно вскрытие, чтобы об этом узнать?

— Вы не знаете, она была правшой или левшой?

— Какого дьявола вы спрашиваете об этом? — спросил он.

— Да видно, она постоянно кололась в левую руку, но на правой — всего один след от иглы. Вам это о чем-нибудь говорит?

— Ни о чем, черт побери.

— Когда на вене одной руки уже не остается живого места, наркоман переходит на другую. Не похоже, чтобы она так уж давно этим занималась. Думаю, кто-то вколол ей смертельную дозу.

— Местный следователь подписал свидетельство о смерти. Там сказано: «утонула». Если хотите чего-то добиться, обсуждайте это с ним. Я опаздываю на работу.

Шериф вышел из загона для лошадей, сбросил облепленные грязью галоши на траву и тут же поскользнулся. Когда он покачнулся, лица его я не видел, но ясно слышал, как он что-то прошипел с тихой яростью.

— Эти арабские скакуны просто прекрасны, — сказал я. — Не сомневаюсь, что за них можно выручить тысяч тридцать, если их поднатаскать.

— Надеюсь, это их минует, лейтенант. Повторяю, не хочу показаться грубым, но я опаздываю. Вы хотите, чтобы я познакомил вас со следователем?

— Да нет, не стоит. И все же, в порядке бреда, вы сами можете представить, чтобы молодая здоровая женщина утонула в узкой протоке?

— Что же вас осчастливит, лейтенант? Вы хотите, чтобы кто-то для вас написал, что она умерла от инъекции? И заберете эту бумажку с собой в Новый Орлеан? Хорошо, у вас есть мое разрешение. От нас не убудет. А что же ее семья? Выросла она в поселении у сахарной плантации, в пяти милях отсюда к югу. Слабоумная мать, полуслепой отец. И вы поедете туда и расскажете, что их дочь была наркоманкой?

— И все же здесь сильно пахнет убийством, шериф.

— Я хочу вам сказать еще только две вещи... и важно, чтобы вы их поняли. Я верю тому, что говорят мне помощники, а если вы недовольны, отправляйтесь в офис к следователю. И второе — этот разговор окончен.

И он переключился на своих лошадей, что паслись вдали на поле, как будто меня здесь и не было. Потом нацепил черные очки, как у пилота, сел в кадиллак и поехал по дорожке к шоссе. Я остался стоять как столб.

Погибшую девушку звали Лавлейс Десхотелс. Ее родители жили в одной из продуваемых всеми ветрами некрашеных лачуг, стоявших вдоль пыльной дороги на большой сахарной плантации. Хибары ничем не отличались друг от друга, маленькие крылечки были подогнаны так стандартно, что можно было пустить стрелу в прямоугольное пространство столбов, крыш и перил, и она бы пролетела через весь квартал, не задев ни одной дощечки. Зеленые поля сахарного тростника протянулись на мили вокруг, лишь кое-где это однообразие нарушал случайный дуб или далекие очертания сахарного завода, и из его труб зимой шел окутывавший эти самые лачуги дым с отвратительным сладким запахом, от которого слезились глаза.

Этот домишко походил на тысячи других, что я видел на своем веку по всей Луизиане и Миссисипи. В окнах не было стекол, лишь деревянные ставни, которые подпирали дощечками, чтобы не закрывались. Стены были оклеены страницами из торгового каталога, а поверх — обоями, но сейчас обои с бурыми потеками от дождя во многих местах отстали. Ржавый рекламный щит «Ар-Си-Колы» служил крышей сараю, к которому примыкал маленький загончик для свиней.

Но внутри дома в глаза бросалось нечто другое: цветной телевизор, подделка под баварские часы над печкой, топившейся дровами, искусственные цветы в изогнутых стаканах, ярко-желтый обеденный стол с пластиковым жаропрочным покрытием, стоявший рядом со старинным кирпичным камином, заваленным мусором.

Родители мало что смогли рассказать. Мать тупо смотрела по телевизору какое-то игровое шоу, ее огромное тело было втиснуто в ярко-зеленые брюки-стрейч и мужскую армейскую рубашку с обрезанными рукавами. Отец, седой старик с мутными от катаракты глазами, передвигался по комнате, опираясь на трость так, будто у него был поврежден позвоночник. Из кармана его рубашки торчала ореховая курительная трубка, от которой исходил слабый аромат.

— Она уехала в Новый Орлеан. Говорил я ей, что цветной девушке из деревни нечего делать там, — сказал он, садясь на кушетку, и положил руку на набалдашник. — Какие дела у деревенщины с людьми из Нового Орлеана? Говорил ведь.

— На кого она работала, мистер Десхотелс?

— Да что я знаю об этом городе? У меня там нет никаких дел, — улыбнулся он мне, обнажив беззубые синеватые десны.

— Вы верите в то, что она утонула?

Он замер, и улыбка начала сползать у него с лица. Глаза впервые, похоже, сфокусировались на мне.

— А что им за дело до мнения старого негра? — проговорил он.

— Мне есть дело.

Старик не ответил. Сунув в рот потухшую трубку, он причмокнул языком и уставился невидящим взором в экран телевизора.

— Я сейчас уйду, — сказал я, поднимаясь. — Искренне сожалею о том, что случилось с вашей дочерью. На самом деле.

Он снова обернулся ко мне.

— У нас их было одиннадцать, — произнес он. — А она самая младшая. Когда Лавлейс была совсем крошкой, я называл ее кушкушечкой, потому что она обожала куш-куш. Помогите мне выйти во двор, будьте добры.

Я подхватил его под руку, и мы шагнули на крыльцо, на яркий свет. Ветер колыхал зеленые поля сахарного тростника по ту сторону дороги. Руки старика покрывала сетка вен. Прихрамывая, он проводил меня до автомобиля, где снова заговорил.

— Ее убили, правда? — спросил он.

— Думаю, да.

— Наша девочка была всего лишь маленькой черной куколкой для белых мужчин, а потом ее просто выкинули, — сказал он, и глаза его наполнились слезами. — Была у меня такая присказка для нее: «Девочка, девочка, катись-ка в поле, у женщины без мужика что за доля». А она в ответ: «Посмотри, какой телевизор, какие часы и стол я подарила маме». Да, вот так она говорила. Девчонка, которая не умеет читать, покупает матери телевизор за пятьсот долларов. Что с ними делать, когда им исполняется девятнадцать! Ничего не слушала, даже когда ей давали деньги белые мужчины; перегнала сюда из Нового Орлеана большую машину, говорила, что увезет нас на север... Девчонка, которая все еще любила сладенький куш-куш, собиралась перехитрить белых мужчин и перевезти старого папашу-негра в Новый Орлеан. Что она такого сделала, за что ее убили?

Что я мог им ответить?

Я ехал по пустынной дороге. С одной стороны тянулось поблескивающее на солнце озеро, а с другой — полузатопленные деревья. Вдруг я увидел в зеркале заднего вида бело-синюю патрульную машину. Водитель уже включил мигалку и, поравнявшись с моим бампером, коротко прогудел сиреной. Я стал сворачивать к обочине, но там среди травы и гравия поблескивали, как янтарные зубья, осколки пивных бутылок. Попытался проехать на чистое пространство, прежде чем затормозить, но патрульный автомобиль, взревев мотором, резко обогнал меня, и напарник водителя грозно указал на край дороги. Я услышал, как под колесами захрустели бутылочные стекла.

Оба полицейских выскочили из машины, и я понял, что дело принимает серьезный оборот. И тот и другой были крупными мужчинами, каджунами, скорее всего, как и я, хотя при виде сильных, мускулистых тел в идеально сидящей голубой форме, отполированных ремней с кобурой, блестящих патронов и прикладов создавалось впечатление, что они специально забрались в такую глушь Миссисипи, чтобы дать волю своей деревенской жестокости.

Ни в руках, ни в карманах у них не было книжки со штрафными талонами.

— Сирена означает, что надо остановиться. А не просто сбросить скорость, лейтенант, — сказал водитель, улыбнувшись, и снял очки. Он оказался старше своего напарника. — Пожалуйста, выйдите из машины.

Я открыл дверь и ступил на асфальт. Они молча наблюдали за мной.

— Положим, я повелся на это. Но за что остановили-то? — поинтересовался я.

— Превышение скорости. Шестьдесят — на участке, где разрешено пятьдесят пять, — ответил второй. Он жевал жвачку, и глаза без тени смеха внимательно смотрели на меня.

— Да я никогда больше пятидесяти не выжимаю, — возразил я.

— Значит, постепенно разогнались, — сказал тот, что постарше. — В такое прекрасное утро вы смотрели по сторонам, может, разглядывали деревья, воду, может, думали о всякой ерунде и, прежде чем сообразили, стали клевать носом, да и ноги отяжелели.

— Надеюсь, мы не будем тут упражняться в профессиональной вежливости? — спросил я.

— Нашему прокурору не по вкусу, что мы все время закрываем глаза на такие вещи, — сказал старший.

— Ну так выпишите мне штраф, и я сам поговорю с прокурором об этом.

— Многие с окраин нашего района так до суда и не доходят, — ответил старший полицейский. — И от этого он свирепеет сильнее, чем если бы у него сидел шершень в носу. Поэтому мы их сами отвозим в суд.

— Послушайте, а вы сегодня одеты не по форме, — брякнул я.

— Как это? — удивился второй полицейский.

— Вы забыли прицепить таблички со своими именами. Почему, спрашивается?

— Забудьте про эти дурацкие таблички. Поедете с нами к зданию суда, — сказал молодой. Он прекратил жевать жвачку и крепко сжал челюсти.

— Да у вас все равно шина спущена, лейтенант, — добавил пожилой. — Может, и по нашей вине, вот и садитесь с нами, а я вызову буксир по рации, и он вам ее заменит.

— Вы меня за дурака держите? — сказал я. — Вы же не арестуете детектива из Нового Орлеана.

— Наша территория — наши правила, лейтенант.

— Да пошел ты, — бросил я.

Они замолкли. Солнце сверкало и переливалось на гладкой поверхности воды позади них. От яркого света я с трудом удерживался, чтобы не сморгнуть. Я слышал их дыхание, видел, как они переглядывались в нерешительности, чувствовал чуть ли не запах пота, исходивший от них.

Молодой двинул ботинком по гравию и дернул ремешок на кобуре, где лежал хромированный «маг-нум-357». Я выхватил свой штатный револьвер из кобуры на кнопках и, присев на корточки, сжал его двумя руками, целясь в их физиономии.

— Большая ошибка, ребята! На колени, руки на голову! — выкрикнул я.

— Слушайте... — начал старший.

— Выполнять не раздумывая! Я выиграл, а вы облажались!

От волнения у меня перехватило дыхание. Они переглянулись, сплели пальцы над головой и опустились на колени перед своей машиной. Я зашел сзади, вытащил у них тяжелые револьверы из кобуры и выбросил в озеро.

— А теперь доставайте наручники и цепляйте себя к бамперу, — сказал я.

— Превышаешь полномочия, — заметил старший. Загорелая шея у него вся была в капельках пота.

— Не думаю, — сказал я. — Вы, ребята, хотели показаться крутыми ковбоями и угодили носом в дерьмо. Думали засадить меня в кутузку на денек-другой или, может, крепко поколотить, пока бы я ехал на заднем сиденье?

Они не ответили. С красными злыми лицами стояли на коленях, морщась от боли, потому что камешки впивались им в ноги.

— Ну-ка живо перекидывайте браслетики через бампер и пристегивайте ваши ручки, — продолжал я. — Вы мне не ответили, что довольно странно, если учесть, что собирались меня в тюрьму отправить. Или, может, отбивную бы из меня сделали в машине по дороге в тюрьму?

— Пошел в задницу, — огрызнулся молодой полицейский.

— Слушайте, вы что, охренели? Думали, прихлопнете новоорлеанского копа и выйдете сухими из воды?

— Еще посмотрим, кто выйдет сухим, — произнес старший.

Он вынужден был развернуться, стоя на коленях и разговаривая со мной. Солнце светило прямо ему в глаза.

— Шериф позволяет вам выгребать из-под него дерьмо, так, кажется? — сказал я. — Ну и вшивая работенка. Вам следовало бы потребовать прибавки к зарплате — пусть он немного раскошелится на вас. А то вы, наверное, собираете тут всякую мелочь на дороге, а потом развлекаетесь в местном заведении, пока шериф разъезжает на кадиллаке и занимается своими скакунами.

— Да ты придурочный ублюдок, а не коп из отдела убийств, — процедил старший. — Воображаешь, что ты такая важная шишка, что тебя аж прихлопнуть решили? Да ты просто волосок в чужом носу!

— Боюсь, парни, что карьера ваша на этом окончена.

— Сначала подумай, как сам отсюда выберешься, — ответил молодой.

— Ты про проколотые шины? Да, проблемка, — задумчиво проговорил я. — А что, если я поведу вашу машину, а вы в наручниках за бампером потащитесь?

Впервые на их лицах проступил неподдельный страх.

— Расслабьтесь. У нас в Новом Орлеане другие правила. Мы не трогаем умственно отсталых, — успокоил их я.

В отдалении я заметил приближавшуюся темно-красную машину. Полицейские услышали шум мотора и с надеждой переглянулись.

— Простите, но это не за вами, — сказал я, опускаясь перед ними на корточки. — А теперь, клоуны, слушайте внимательно. Я не знаю, сколько времени вам будет угодно все это продолжать, но если вы на самом деле хотите выбраться отсюда, запомните одно: у меня больше денег, чем у вас, больше людей, мозгов, больше всего, что можно сосчитать. Поэтому, дайте подумать... пока что я пошлю кого-нибудь забрать мою машину, и потому лучше бы вам здесь остаться. А еще передайте своему герою, на которого вы работаете, что наш разговор затянулся. Он поймет, что я имел в виду.

Я остановил коричневую машину, помахав своим значком, и сел в нее прежде, чем женщина за рулем, блондинка лет под тридцать с развевающимися волосами и большими глазами, успела что-либо сказать или заметить двух прикованных полицейских. Из ее магнитофона неслись громкие звуки Первого концерта Чайковского, на заднем сиденье в невообразимом беспорядке были разбросаны бумаги, блокноты, официальные бланки.

— Я полицейский из Нового Орлеана. Мне необходимо, чтобы вы подбросили меня до ближайшего городка, — сообщил я, стараясь перекричать музыку.

Ее круглые, как у куклы, синие глаза смотрели на меня с изумлением и страхом. Она медленно начала набирать скорость, скользнув взглядом по полицейским в наручниках, но в следующую секунду уставилась на них в зеркало заднего вида.

— Эти мужчины прикованы к бамперу машины? — спросила она.

— Да. Это плохие ребята, — прокричал я. — Можно, я уменьшу звук?

— Простите, но я вынуждена так поступить. Можете стрелять, если хотите.

С этими словами она ударила по тормозам, резко дала задний ход и тронулась с места с такой скоростью, что покрышки взвизгнули, а из выхлопной трубы вылетело облако черного дыма. Я ударился головой о ветровое стекло и тут увидел, как мы быстро приближаемся к моему старому «шевроле».

— Осторожней! — закричал я.

Но было слишком поздно. Ее бампер зацепил решетку и поцарапал обе двери. Тогда она резко завернула, чтобы остановиться, выключила музыку и, перегнувшись через меня, прокричала тем двоим:

— Этот человек говорит, что он полицейский. Это правда?

— Позвоните в офис шерифа округа Катауатче, леди, — отозвался старший. Он сидел на корточках, подогнув одно колено, с напрягшимся из-за неудобной позы лицом.

— Что за человек в моей машине?

— Кусок дерьма, которого давно урыть пора, — ответил младший.

Женщина резко переключилась на первую передачу, вдавила педаль газа в пол и еще раз пронеслась мимо моей машины. Я почувствовал, как задний бампер ее автомобиля, ударившись, отскочил от передней решетки. Она вела машину совершенно дико, бумаги на заднем сиденье так и летали, а озеро и затопленные леса мелькали за окном.

— Прошу прощения за то, что сделала с вашей машиной. У меня есть страховка. По крайней мере, была, — сказала она.

— Все в порядке. Я всегда мечтал взглянуть на мир изнутри урагана. Вы все еще боитесь или всегда так ездите?

— Как — «так»?

Ее волосы развевались на ветру, круглые синие глаза внимательно смотрели на дорогу.

— Вы все еще думаете, что я сбежавший преступник? — спросил я.

— Понятия не имею, кто вы, но я узнала одного из этих полицейских. Это садист, который занимался всякими извращениями с одной из моих клиенток.

— Ваших клиенток?

— Да, я работаю в государственной службе помощи инвалидам.

— Вы можете упрятать его в тюрьму.

— Она до смерти перепугалась. А он пригрозил, чтоб молчала, иначе он сделает это с ней еще раз, а потом засадит ее в тюрьму как проститутку.

— Господи, леди, осторожней. Слушайте, здесь неподалеку есть ресторан на сваях на самой границе округа. Завернем туда, сделаем звонок, а я оплачу ваш обед.

— Почему?

— Потому, что вы связались со мной, но до сих пор мне не верите. Между прочим, не ясно, почему вы там проявили такую смелость?

— Ничего подобного. Просто я не подвожу странных личностей. В последние дни происходит вообще много странного. Если вы детектив из полиции, почему ездите на такой развалюхе?

— Несколько минут назад она такой, можно сказать, не была.

— Вот это я и называю странностью. Я ему, может, жизнь спасла, а он еще критикует мою езду.

Не спорь с божественным созданием, когда едешь в солнечное утро по аллее из дубовых деревьев, Робишо, подумал я. А также не спорь с кем бы то ни было, кто выжимает восемьдесят пять миль в час, осыпая стволы деревьев дробью из мелких камешков.

Вблизи ресторан оказался ветхим, стоявшим на сваях над озером строением с сетками на окнах. Все стены снаружи были обшиты рекламой группы «Метал Дикси — 45» и пива «Джакс». Сейчас был не сезон лангустов, поэтому я заказал жареного сома и две маленькие порции гумбо[3] с креветками. Пока мы ждали заказ, я купил ей напиток в баре и воспользовался телефоном, чтобы сообщить о своем опоздании в управление Первого округа в Новом Орлеане. Я поднес трубку к уху новой знакомой, чтобы она услышала, как Клит отвечает, затем продолжил разговор.

— Я обедаю с одной леди, которая хотела бы, чтобы ты описал, как я выгляжу, — сказал я ему и передал ей трубку.

Слушая, она начала расплываться в улыбке, глаза у нее повеселели и она громко рассмеялась.

— Это жестоко, — заметила она.

— Что он сказал?

— Что у вас волосы в черно-белую полоску, как у скунса, и поэтому вы стараетесь сбить собак со следа.

— У Клита всегда были замашки комика.

— А вы все так поступаете? Приковываете других полицейских к машине, пугаете людей на шоссе, разыгрываете по телефону?

— Не совсем так. В округе Катауатче другие правила. А это просто не моя территория.

— А что же те двое, которые там остались? Они не будут вас преследовать?

— Похоже, их сейчас больше всего беспокоит вопрос, как они будут объясняться с шефом. После обеда вы не могли бы отвезти меня обратно в город?

— Мне нужно позвонить одному моему клиенту, а потом поедем.

Она отпила из бокала, съела вишенку, заметила, что я наблюдаю за ней, и перевела взгляд на озеро за окном, где ветер шевелил мох на стволах кипарисов.

— Вы любите бега?

— Никогда на них не была.

— У меня есть пропуск члена клуба. Не хотите пойти завтра вечером, если я заберу свою машину?

Она задумалась, не отводя глаз от моего лица. Глаза у нее были поразительно синими.

— Я играю на виолончели в струнном квартете. Завтра вечером у нас репетиция.

— О, надо же!

— Но мы, скорее всего, закончим в полдевятого. Если это для скачек не слишком поздно, то пожалуйста. Я живу возле Одюбон-парка.

Вот видишь, только не спорь с созданием Господа, и все успешно разрешится, сказал я сам себе.

Но на следующий день, в управлении округа, все пошло уже не так гладко. Если я связывался с людьми из отдела полиции нравов или, в частности, с сержантом Мотли, дело никогда не клеилось. Это был чернокожий военный запаса, не жалевший даже своих. Как-то раз один черный пьяница, сидевший в кутузке, привел его в большое недовольство, обозвав «недомерком белого человека со значком и пушкой белого человека», и Мотли поливал его слезоточивым газом до тех пор, пока тюремщик не выбил баллончик у него из рук.

Но за Мотли водились грешки и похуже. До того как он получил звание сержанта и перевелся в полицию нравов, он работал приставом в суде. В его обязанности входило доставлять арестованных из вытрезвителей к утреннему заседанию суда. Как-то он вез семерых человек в наручниках в лифте, когда в шахте начался пожар. Огонь быстро перекинулся на электропроводку, и лифт застрял между этажами. Мотли выскочил через аварийный выход на крыше, а семь арестованных задохнулись в дыму.

— Что ты хочешь о ней узнать? — спросил он.

Он страдал от избыточного веса, носил густые усы и очень много курил — в пепельнице было полно окурков.

— Ты задерживал ее три раза в месяц: дважды за приставания к мужчинам и один раз — за ограбление. У тебя, должно быть, был какой-то интерес к ней.

— Да она была десятидолларовая шлюшка подзаборная.

— Не много же ты мне рассказываешь, Мотли.

— А что рассказывать-то? Она бесплатно обслуживала клиентов в массажном салоне на Декатур-стрит. Такую любой на куски разрежет или сутенер подожжет, а она и не пикнет. Как я говорю, типичная жертва. Деревенская девчонка, которая собиралась сорвать здесь большой куш.

— Кто давал за нее залог?

— Наверное, сутенер ее. Не помню.

— Кто такой?

— Да не помню я. У них он каждые два месяца меняется.

— Не знаешь, был резон у кого-нибудь убивать ее?

— Ты еще спроси, какого размера обувь она носила. Когда ты вообще завел на нее дело? Я слышал, ты выловил ее из протоки в Катауатче.

— У меня личный интерес. Слушай, Мотли, давай мы скооперируемся с твоими ребятами. Как насчет маленького обмена услугами?

— Ты думаешь, я хоть что-нибудь знаю? Говорю тебе, это была еще одна безмозглая курица с улицы. Все они одинаковые, как только что с конвейера. В любом случае, я потерял с ней связь.

— Что ты имеешь в виду?

— Мы пару раз заходили в массажный салон с проверкой, и она там уже не работала. Одна из девок сказала, что Хулио Сегура перевел ее в свое заведение. Но это все равно ничего не значит. Он все время так делал, потом они ему надоедали, он давал им по нескольку пакетиков героина, а его шофер-карлик отвозил их к автобусной остановке или обратно, туда, где раньше работали.

— Невероятно.

— Думаешь, такой человек, как он, заинтересован в шлюхах? Брось ты это дело, Робишо. Только время теряешь.

Через пятнадцать минут в офис, который я делил с Клитом, вошел капитан Гидри. Этот пятидесятилетний мужчина жил с матерью и входил в общество Рыцарей Колумба. Однако недавно он стал встречаться с одной вдовой из городского департамента водоснабжения, и мы все знали, насколько это серьезно. Дело дошло до того, что капитан решился на пересадку волос. Его сияющую лысину теперь покрывали крошечные завитки пересаженных волос, и голова напоминала круглый валун, который начал обрастать водорослями. Но администратор он был хороший, прямолинейный и язвительный, и частенько задавал нам жару по поводу и без повода.

— Звонили из Американской автомобильной ассоциации и сказали, что отбуксировали твою машину, — сказал он мне.

— Вот и хорошо, — отозвался я.

— Ничего хорошего. Они еще сказали, что кто-то разбил в ней все стекла, наверное, молотком или бейсбольной битой. Как там дела с шерифом, Дейв?

Пока я рассказывал, он смотрел на меня без всякого интереса. И о Хулио Сегуре тоже рассказал. Клит в это время зарылся носом в ящик с бумагами.

— Ты не выдумываешь? Ты что, в самом деле прицепил двух помощников шерифа к их собственной машине? — спросил Гидри.

— Мне достались не очень хорошие карты, капитан.

— Да, ты, наверное, их раскусил, поскольку мстить они, похоже не собираются, только дизайн окошек слегка изменили, и все. Ты хочешь их слегка прижать? Я могу позвонить прокурору, и он их, может, немного потрясет.

— Мы с Клитом хотим наведаться к Сегуре.

— Полиция нравов считает, что это их территория, — ответил капитан Гидри.

— Раз заговорили об убийстве полицейского, то теперь это наша территория, — возразил я.

— Ладно, только никаких ковбойских выходок, — согласился он. — Пока что у нас нет законных оснований там находиться.

— О'кей.

— Просто поговори с ним, чтоб он знал — мы слышали то, что нам не по вкусу.

— О'кей, капитан.

Он поскреб ногтем возле одной из вживленных прядей на голове.

— Дейв?

— Да, сэр?

— Забудь, что я сказал. Он угрожал офицеру полиции Нового Орлеана, и мы не собираемся это терпеть. Засунь его башку в унитаз. Скажи, что это и от меня привет.

Олеандр, мирт и азалия густо росли за витым железным забором вокруг огромного газона частных владений Сегуры. Садовники подстригали живые изгороди, поливали клумбы с геранью и розами, срезали сухие побуревшие листья у корней банановых деревьев. Впереди за озером я разглядел белый оштукатуренный дом в два этажа. Красная черепичная крыша сверкала на солнце, ветерок колыхал листья королевских пальм, посаженных у бассейна. Кто-то шумно плюхнулся в воду с подкидной доски.

Мускулистый латиноамериканец в широких брюках и рубашке-гольф вышел из главных ворот и склонился к окну нашей машины. Под черными волосами, покрывавшими его предплечья, виднелись выцветшие татуировки. На пальцах обеих рук были крупные кольца.

— Чем могу помочь, сэр?

— Мы офицеры полиции. Хотим поговорить с Сегурой, — ответил Клит.

— У вас назначена встреча с ним?

— Просто передай ему, что мы здесь, коллега, — сказал Клит.

— Сейчас у него гости.

— У тебя проблемы со слухом? — спросил Клит.

— У меня тут список имен. Если вы там есть, тогда входите. А если нет, оставайтесь здесь.

— Слушай, ты, чертов латинос...

Не закончив фразу, Клит выскочил из машины и что есть силы дал охраннику кулаком в живот. Тот согнулся пополам, рот у него широко раскрылся, будто ударили кузнечным молотом, глаза вылезли из орбит, как у утопающего.

— Животик болит? Прими таблетку, — бросил Клит.

— Да что это с тобой? — спросил я его.

— Уже ничего, — ответил он, толкнув железные ворота, чтобы мы проехали.

Латиноамериканец схватился рукой за забор, пытаясь отдышаться. Мы поехали по дороге к дому. Я все разглядывал Клита.

— Ты вот в полиции нравов никогда не работал. И не знаешь, что это за подонки, — сказал он. — Когда латинос попадается тебе на пути, просто перешагни через него. По-другому тут нельзя.

— А ты не перепил вчера вечером?

— Да, было дело, но мне, чтоб избить одного из этих ублюдков, повод не требуется.

— Больше так не делай, Клит.

— Мы внутри, не так ли? Вот будет сюрприз для Сегуры, как из пакетика с попкорном. Посмотри на эту группку у бассейна. Спорим, что можем всех их прижать и пришить им все дела по наркотикам, которые завели в полиции Орлеана и Джефферсона?

Около дюжины человек купались и стояли на берегу бассейна, сделанного в форме клеверного листка. Некоторые плавали на надувных матрасах по бирюзовой воде, кое-кто играл в карты, расположившись на каменных скамьях вокруг мозаичного столика, который стоял на якоре у края бассейна, где было мелко. Остальные сидели в плетеных креслах под тонкими серыми стволами пальм, а семья карликов-слуг разносила тропические напитки в высоких стаканах со льдом и фруктами.

Клит направился прямо через подстриженный газон к столику под пляжным зонтом, где сидел человек средних лет в светло-бежевых брюках и желтой рубашке с синими попугаями, а рядом с ним были двое других, темнокожих, как индусы, и тощих, как кишка. Человек в рубашке с попугаями имел самую странную внешность из тех, что мне доводилось видеть на своем веку. На треугольном лице с маленьким ротиком и чрезвычайно маленькими ушками ярко чернели глаза. Через лоб пролегли три глубокие складки, внутри которых виднелись горошинки бородавок. На запястье блестели золотые часы с черным циферблатом. Он курил дорогую сигарету в мундштуке. При нашем приближении к столу двое темнокожих мужчин начали подниматься, прикрывая третьего, но человек в желто-синей рубашке жестом остановил их. Глаза его оставались прищуренными, пока он восстанавливал в памяти лицо Клита.

— Что происходит, Хулио? — начал Клит. — Там у ворот один парень заблевал всю траву. Выглядит это очень гадко, особенно вблизи. Тебе следовало нанять охранника классом повыше.

— Персел, кажется? — спросил Сегура, наконец узнав его, что стало ясно по оживившемуся взгляду.

— Именно, — ответил Клит. — А теперь соедини точки линиями и вычисли, кто пришел со мной.

Один из охранников сказал что-то Сегуре по-испански.

— Заткнись, гнусный латинос, — оборвал его Клит.

— Что ты себе вообразил, Пёрсел? — обратился к нему Сегура.

— Все зависит от тебя, Хулио. Мы слышали, ты болтал что-то очень нехорошее насчет моего партнера.

— Это он? — спросил Сегура.

Я не ответил. Стоял и смотрел прямо ему в глаза. Он пыхнул дымом, ни вынимая мундштук изо рта, и тоже уставился на меня, не мигая, как будто разглядывал занятную штуковину, а не человека.

— Слышал шум, когда ты ввалился сюда, — проговорил он наконец. — Но я тебя не знаю. Даже не слыхал о тебе никогда.

— А я думаю, что ты лжешь, — ответил я.

— Думай, что хочешь. Что еще скажешь?

— Твои люди убили девятнадцатилетнюю девушку по имени Лавлейс Десхотелс.

— Сейчас я тебе кое-что скажу, как там тебя, — заговорил Сегура. — Я американский гражданин. Гражданин, потому что сенатор Соединенных Штатов предложил правительству принять закон, благодаря которому я тут. А еще у меня сын в Вест-Пойнте. Я не убиваю людей. Я не против, что Пёрсел и его люди иногда мне надоедают. Здесь тоже случаются la mordida,[4] как и в Никарагуа. Но не приходи больше сюда и не говори мне, что я кого-то убил. — Он кивнул своему «индусу», тот поднялся и пошел к дому. — И скажу тебе еще кое-что. Знаешь, почему Пёрсел здесь? Потому что за ним грешки водятся, а он их на других вешает. Он вытащил девчонку из массажного салона во Французском квартале и совратил ее на заднем сиденье своей машины. И эти люди говорят мне о морали.

— Л как тебе понравится, если твои зубы сейчас у тебя в глотке окажутся? — спросил Клит.

— Сейчас придут мои адвокаты. Если хочешь угрожать, хочешь драться — пожалуйста, сделаешь их только богаче. Они тебя будут обожать.

— Ну ты и скользкий тип, Хулио, — сказал я.

— Да что ты? Тоже такой остроумный, как твой напарник? — ответил он.

— Будто вазелином намазан, — добавил я. — Но послушай теперь историю моей жизни. Мой папаша был охотником и расставлял капканы на Марш-Айленд. Он часто говорил мне: «Если животное не двигается, не трогай его. Но как только оно начинает кусаться, дождись, когда оно широко раскроет пасть, и плюнь туда». Как тебе эта история?

— Ты неглуп. Зачем же притворяешься идиотом? Я тебе ничего не сделал. Уж не знаю, по каким причинам ты ищешь неприятности на свою голову.

— Вспомни самый ужасный случай в своей практике, Хулио, — попросил я.

— К чему это ты? — задал он встречный вопрос, приподняв бровь, отчего бородавки в складках на лбу побагровели.

— Слышал, на тебя работают несколько крутых ребят. Они, наверное, из прежней гвардии Сомосы, больше мастера по части удушения журналистов и убийствам католических священников.

— Ну ты и чушь городишь.

— Ну да, как же, — возразил я. — Тебе бы стоило только заглянуть в подвалы полицейских участков Сомосы, и ты сам бы увидел, как там этих несчастных подвешивают за руки с надетыми на головы холщовыми мешками, смоченными отравой для насекомых. А как они кричали — кислота разъедала глаза — и потом задыхались от ядовитых паров... После этого даже такому дерьму, как ты, снились бы кошмары. А разве ты не знаешь о том вулкане, куда гвардейцы сбрасывали сандинистов с вертолета, — прямо в горящий кратер? Даже подумать об этом страшно, а, Хулио?

— Ну и парочку к нам прислали сегодня. У одного из полиции нравов puta[5] в голове, другой рассуждает как марксист, — заметил он.

Несколько человек возле бассейна засмеялись.

— Ты не улавливаешь, — сказал я. — Подумай, что тебя ждет. Ты думал, что скрылся от своей судьбы, когда убежал из Манагуа от этого фильма ужасов, и решил, что спасен, как и Сомоса. Он вырвался из страны на «додже» со своими миллионами, а когда некто ехал через Асунсьон в лимузине с личным шофером и мотоциклетным эскортом впереди и позади машины, прямо к нему на колени приземлилась ракета трехдюймового калибра, выпущенная из базуки. Из него вышла отличная лазанья. Сечешь, Хулио?

— Не ты ли со мной разберешься, шеф?

— Нет, ты все еще не понимаешь. Послушай, это же почти прописные истины. В конце концов твой кусок пирога съест кто-то другой, и появится он, как всегда, откуда не ждешь. Может, простой коп приставит револьвер 45-го калибра к твоему уху и спустит курок, и твой череп останется без лица. Или тебя привяжут ремнями в Домике Красной Шапочки в «Анголе», где твои мозги окончательно спекутся.

— Надо бы тебе зарабатывать на жизнь сочиняя комиксы, — вставил он.

— А может, ты будешь сидеть возле своего бассейна, с охраной, девочками и этими дрессированными мартышками, и тут произойдет что-то из ряда вон выходящее... — С этими словами я схватил стакан, полный фруктов со льдом, и выплеснул ему на колени.

Он вскочил из-за стола и стал отряхивать светлые брюки, все еще не веря, что его осмелились так оскорбить. Его переполняло возмущение. Сидевший напротив него темнокожий парень, тот, что поприземистее, вскочил со стула. Клит резко усадил его обратно, хлопнув по плечу.

— Только начни — мы закончим, Пако, — сказал он.

Парень остался сидеть, сжимая железные подлокотники стула. Он не отрываясь смотрел на Клита, обернув к нему плоское, как сковородка, лицо, еле сдерживаясь от злости.

— Вот молодец, хороший мальчик, — похвалил его Клит.

— Эй, вы, ну-ка быстро убирайтесь, — выкрикнул Сегура.

— Это только начало. Следователи из отдела убийств — люди творческие, — ответил я.

— Да ты просто плевок на тротуаре, — сказал он.

— У нас с собой целая сумка отмычек к тебе, Хулио. В конце концов я добьюсь того, чтобы тебя отправили обратно на томатные плантации, — пообещал я.

— У меня есть ребята, которые каждый день будут отрезать от тебя по кусочку, — ответил он.

— Похоже на угрозу в адрес полицейского, — заметил Клит.

— Я в ваши игры не играю, maricon[6], — сказал Сегура. — Вы не профессионалы, всегда проигрываете по жизни. Оглянитесь вокруг. Хотите убрать всех этих людей прямо сейчас?

В это время два человека припарковали свой канареечно-желтый автомобиль на краю дороги направились по газону к нам. Судя по виду, оба были особо приближенными к хозяину.

— Уиплэш Уайнбюргер собственной персоной, — назвал одного Клит.

— Я думал, его лишили адвокатской практики за попытку оказать давление на одного из присяжных, — сказал я.

— Это случилось с его братом. Сам Уиплэш слишком хитер, — объяснил Клит. — Он специализируется на страховом мошенничестве и обирании собственных клиентов.

— А это что за масленый бочонок рядом с ним?

— Один даго[7], юрист, торгует тут своей задницей уже много лет.

— Слышал, у тебя появились некоторые связи. Опасный ветер подул — этим парням надо бы свинцом ботинки набить, чтоб случайно не улетели, — сказал я Сегуре.

— Me cago en la puta de tu madre[8], — ответил он.

— Эй, вы, ищейки, у вас есть две минуты на то, чтобы убраться отсюда, — сказал адвокат.

Тощий и загорелый, он был похож на стареющего профессионального игрока в теннис. Одет он был в бежевую спортивную куртку, желтую рубашку с открытым воротом, а на нос нацепил затемненные очки с коричневатыми стеклами.

— Мы просто проходили мимо. Боюсь, мы, а не наши собеседники, сейчас быстро покатимся ко всем чертям, — ответил Клит.

— Кстати, Уайнбюргер, — обратился я, — ты плохо вызубрил закон о налогах, когда учился. Я слышал, у Сегуры не все в порядке с налоговыми декларациями.

— А у тебя что, прямой выход на Белый Дом есть? — спросил он.

— Для полиции это не закрытые данные. Так что домашние задания ты не выполнял, — сказал я.

И мы, развернувшись, пошли к нашей машине, оставив Сегуру с его адвокатом пялиться друг на друга.

Мы направились обратно по дороге вдоль озера к Понтшартренскому шоссе. Пальмы вдоль берега гнулись от ветра, по воде бежали невысокие волны с барашками, несколько яхт кренились к воде.

— Как думаешь, удалось нам воткнуть им пару шпилек? — спросил Клит, не поворачиваясь ко мне.

— Посмотрим.

— Отличное было замечание насчет налогов.

— А ты ничего не хочешь мне рассказать, Клит?

— А что, разве похоже, что я собрался сделать признание?

— Мне не нравится, когда парень вроде Сегуры пытается унизить моего напарника.

— Ну, в общем, все началось три года назад. Мы с женой тогда разошлись, и я шесть недель был сам не свой.

— И ты отпустил ту девушку?

— Она в кутузку никогда не попадала. Была моим осведомителем. И нравилась мне.

— И поэтому ты приложился кулаком в живот тому парню?

— Точно, хотя мне от этого не легче. Но клянусь тебе, Дейв, я никогда не делал ничего превышающего мои полномочия, — сказал он, обернув ко мне свое дубленое лицо со шрамами.

— Тогда я верю.

— Тогда с тебя beignet[9] и чашка кофе в кафе «Дю Монд».

Над озером Пончартрейн собиралась послеполуденная гроза. Небо на далеком горизонте стало зеленоватым, теперь уже по всему озеру вздымались волны. В редкие яхты, оставшиеся на воде, летели брызги и пена. С насквозь промокшими парусами они тяжело двигались к берегу. На землю упали первые капли дождя, когда мы свернули на шоссе, и вдруг мощно забарабанили по крыше машины.

Город вымок под проливным дождем, отовсюду текли струи воды, когда я заехал за очаровательным социальным работником по имени Энни Бэллард, которая жила у парка Одюбон. Уличные фонари высвечивали неясные очертания деревьев вдоль дорожек сквера на авеню Сент-Чарльз, мокрые трамвайные пути со старым зеленым вагоном тускло блестели во влажном свете, а размытые неоновые буквы и ярко горящие окна с дождевыми потеками в ресторанах и аптеке на углу казались фрагментом картины ночного города 40-х годов. Эта часть Нового Орлеана, похоже, совсем не менялась, и уж не знаю как, но это свидетельство прошлого в дождливый летний вечер всегда рассеивало мои страхи времени и смерти. И когда наступило это мечтательное состояние, я забыл об осторожности и не обратил внимания на машину, притормозившую позади меня, а пошел по дорожке к дому Энни в напрасной надежде на то, что только с такими людьми, как Хулио Сегура, случаются вещи, которых не ждешь.