"Сын Альбиона" - читать интересную книгу автора (Рид Томас Майн)

Глава III ДВА РИФМОПЛЕТА

Джентльмен ошибался, считая, что девушки ушли. Они по-прежнему были в пещере, только не разговаривали.

Диалог их кончился вместе с одеванием, и обе занялись делами, которые требовали тишины. Мисс Гирдвуд читала книгу — томик стихотворений, а ее кузина, захватившая все материалы для рисования, принялась делать набросок грота, который послужил им помещением для переодевания.

Когда девушки вышли из воды, в нее погрузилась Кезия. Теперь вода была такой глубокой, что полностью скрыла фигуру негритянки, так что никто не смог бы увидеть ее с берега.

Поплескавшись минут десять, негритянка вернулась на берег, снова накинула свое льняное платье, выжала курчавые волосы, поправила платок и, поддавшись расслабляющему влиянию соленой воды, легла на сухой каменистый участок берега и почти мгновенно уснула.

В таком виде находилось трио, когда охотник, обнаружив, что продвижение вперед невозможно, повернул назад вдоль утесов. Молчание заставило его считать, что купальщицы ушли.

Некоторое время это молчание продолжалось. Корнелия рисовала с большим усердием. Хотя молодые леди иногда ускользали в уединенные места, такие экспедиции требовали определенной смелости и случались нечасто, поэтому девушка собиралась запечатлеть на память оригинальную сцену, на которой они оказались. Картина была вполне достойна ее карандаша.

Сидя на камне настолько далеко от прилива, насколько позволяли волны, Корнелия рисовала свою кузину, сидящую спиной к стене утеса, и темнокожую служанку в тюрбане, лежащую на берегу. Покрытый трещинами утес и расположенный под ним грот; темные нависающие скалы и круто уходящая вверх расселина — стороны этой расселины покрыты вьюнками и фантастической формы кустами — все это должно было появиться на рисунке.

Девушка заканчивала рисунок, когда ее кузина издала восклицание.

Джули уже некоторое время быстро перелистывала книгу — либо в нетерпении, либо в разочаровании ее содержанием.

Временами она останавливалась, прочитывала несколько строк и двигалась дальше, словно искала чего-нибудь получше.

Наконец она бросила том на песок и воскликнула:

— Вздор!

— Кто?

— Теннисон.[13]

— Ты, конечно, шутишь? Божественный Теннисон — поэт поэтов нашего века!

— Поэт века! Такого нет!

— Что? А Лонгфелло?[14]

— То же самое. Американское издание, разбавленное, если только такое возможно. Поэты, называется! Рифмоплеты, облекшие мелкие мысли в длинные гекзаметры. У обоих нет ничего, что вызвало бы малейшую эмоцию!

— Ты сурова, кузина. А как же ты объяснишь их всемирную популярность? Разве это не доказательство, что они подлинные поэты?

— А было ли это доказательством в случае с Саути?[15] Бедный обманутый Саути, считавший себя выше Байрона! И мир разделял его веру — по крайней мере половина мира, пока он был жив! В наши дни такой стихоплет едва ли заслужил бы право быть напечатанным.

— Но Лонгфелло и Теннисон заслужили это право.

— Это верно. Вместе с всемирной популярностью, как ты говоришь. Все это легко объяснить.

— Как?

— Потому что они случайно появились после Байрона — сразу после него.

— Не понимаю тебя, кузина.

— Ничего не может быть яснее. Байрон опьянил мир своим божественным творчеством. Его совершенные стихи для души то же самое, что вино для тела; они вызывали дрожь возбуждения, подлинный пир интеллектуального наслаждения. Подобно всем иным крайностям, за ними последовал период нервного отупения, который требует пилюли и глотка выпивки. Нужна полынная водка или настой ромашки; и все это предоставили Альфред Теннисон, лауреат королевы Великобритании, и Генри Уодсуорт Лонгфелло, любимец сентиментальных очкастых молодых леди Бостона. За поэтической бурей последовал период прозаического спокойствия, который длится уже сорок лет, нарушаемый только писком этой пары рифмоплетов.

— Четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж! — со смехом сказала Корнелия.

— Да! — воскликнула Джули, раздраженная равнодушием кузины. — Именно такая жалкая игра слов, такое слабое воображение, такие ничтожные мысли исходят из их опустошенного сознания и вкладываются в стихи. И именно с их помощью эти рифмоплеты приобрели всемирную популярность, о которой ты говоришь. Долой таких претендентов на звание поэта! Вот чего они заслуживают.

Она подняла ногу и презрительно наступила на бедного Теннисона, погрузив том его стихотворений в песок.

— О, Джули, ты испортишь книгу!

— Тут нечего портить. Напрасная трата бумаги и типографской краски. В этих красивых водорослях, что лежат на песке, больше поэзии, — гораздо больше, чем в миллиарде подобных томов. Пускай лежит!

Последние слова были адресованы Кезии, которая, придя в себя от сна, наклонилась, чтобы подобрать растоптанную книгу.

В этот момент Корнелия встала — не из-за слов кузины, а просто потому, что волны Атлантики добрались до ее юбок. Она стояла, а морская вода капала с ее одежды.

Художница была недовольна этой помехой: рисунок еще не закончен, а перемена места изменяет перспективу.

— Неважно, — сказала она, закрывая альбом, — можно снова прийти сюда завтра. Ты ведь пойдешь со мной, Джули?

— И ради себя тоже, мисс. Это маленькое купание — как раз то, что нужно. Я не испытывала такого наслаждения с тех пор, как мы высадились на этом острове… острове Эквиднек. Мне кажется, таково его древнее название. Пошли отсюда. Сегодня для разнообразия я пообедаю с аппетитом.

Кезия выжала купальные костюмы и сложила их. Все трое приготовились уходить.

Теннисон остался лежать на песке, его презрительный критик не позволила поднять книгу.

Девушки решили возвращаться в отель той же расселиной, по которой пришли сюда: другого пути они не знали.

Но, добравшись до выступающего камня, ограждавшего маленький пляж от остальной части берега, они остановились от неожиданности.

Тропы, по которой они пришли сюда, больше не было. Они слишком долго оставались в пещере, и прилив отрезал им дорогу назад.

Вода достигала в глубину всего нескольких футов, и, будь она спокойной, они могли бы перебраться вброд. Но прилив создал такое сильное течение, которое вполне могло сбить с ног.

Они видели это, но пока еще не испытывали никакого страха, считая всего лишь маленьким препятствием.

— Придется идти в другом направлении, — сказала Джули, поворачиваясь назад к пещере и направляясь мимо нее.

Но и здесь дорога была преграждена.

Та же глубокая вода, та же опасность быть унесенными течением!

Они стояли и смотрели на воду, которая с каждым мгновением прибывала и становилась опасней!

Назад — к тому месту, которое оставили.

Здесь глубина тоже увеличилась. С того времени, как они отсюда ушли, уровень воды поднялся на фут.[16] Свежий ветер со стороны моря усиливался.

Теперь кажется невозможным пройти вброд с обеих сторон. И никто из трех женщин не умеет плавать.

Кузины одновременно закричали. Они впервые открыто признали страх, который втайне обе испытывали.

Снова на ту сторону — потом опять назад. Теперь их охватила паника.

Обе уже не сомневались в том, что ситуация стала очень опасной. Тропа по обе стороны от пещеры закрыта. Путь отступления отрезан!

Они повернулись в отчаянии.

Остается единственная надежда. Прилив может не закрыть их с головой. Разве нельзя подождать, пока начнется отлив?

Они бросали быстрые вопросительные взгляды на волны, на грот, на нависшие над ним скалы. Не привыкшие к морю, они не знали, чего ожидать. Знали только, что прилив приходит и уходит, но как далеко? Ничто не могло им подсказать, ничто не подтверждало страхи или не говорило, что они в безопасности!

Такое состояние неопределенности выдержать труднее, чем сознание опасности.

Под давлением этого состояния девушки схватились за руки и закричали:

— Помогите! Помогите!