Берковец ИржиАутосонидо

Иржи Берковец

Аутосонидо

Ключ загремел в замке, тяжелые кованые двери со скрипом открылись, и Педро вошел. В узкой сводчатой комнате было почти темно. Луис высек огонь. Мерцающий свет озарил голые стены, сверкнул на струнах лютни, висевшей над убогим ложем, и упал на темные корешки книг, аккуратно расставленных в нише. Педро подошел к окну. Из патио доносился сильный пряный запах кампанулы, на угасающем кобальте горизонта заблистали первые звезды.

Тихий аккорд, прозвучавший навстречу спускающейся ночи, задрожал и вылился в новую гармонию: звуки, вначале еле слышные, постепенно усиливались, слетая со струн под волшебной рукой мастера. Только один человек во всей Таррагоне мог так исполнить "Фантазию" Сантильяны - Луис Агиляр.

Педро оглянулся. Лютня висела на стене. В углу, у стола, Луис склонился над небольшой деревянной шкатулкой с круглой рифленой крышкой, из которой торчало диковинное приспособление, заканчивающееся пергаментной воронкой. Крышка медленно вращалась, и из аппарата неслись звуки лютни Агиляра.

Луис с улыбкой посмотрел на пораженного Педро. Затем нажал на какой-то рычажок, диск остановился, и музыка сразу оборвалась. Луис ловко снял диск, положил на его место другой, и тот, щелкнув, пришел в движение.

Педро застыл на месте. Ему казалось, что в мгновение ока комната наполнилась топотом и кашлем толпы. Следом зашумел ошеломляющий поток человеческих голосов. Педро зашатался, с трудом удержав крик ужаса. С широко раскрытыми глазами, почти теряя сознание, он дрожал, весь во власти необычного ощущения.

Лишь спустя несколько минут Педро осознал, что слышит пение, да он уже разбирал слова "Kyrie eleison" [Господи, помилуй (греч.)]. Голоса скрещивались и сливались, то приближаясь, то удаляясь, усиливались и ослабевали. Похоже на хорал в храме Тринидада, мелькнуло в голове Педро, ну, конечно, вот сложный переход басовой партии... да ведь это...

- Мистерия из Элхе, - вздохнул он облегченно.

- Рад, что ты узнал произведение и место, где оно исполнялось, - сказал Луис, когда музыка отзвучала и в комнате стало удивительно тихо.

- Разумеется, это церковь в Элхе, помещение с прекрасной акустикой, где ясно слышны все слова песнопения; Поэтому-то я и решил испытать аппарат именно там. В Элхе я участвовал в хоре на пасхальном богослужении. На репетициях мне удалось спрятать записывающий аппарат под кафедрой.

Только сейчас Педро пришел в себя.

- Открой же мне наконец, что это за чудесный аппарат, который может вобрать в себя и вновь издать звук лютни и человеческого пения?

- Это мое аутосонидо, - улыбнулся Агиляр, - плод давней мечты, долгих размышлений, попыток и трехлетнего упорного, неустанного труда. Погляди! Луис развернул на столе чертежи и рисунки. - Вот механизм, который передает звук спиральным углублениям на вращающейся пластинке, покрытой особой древесной смолой... Вначале я крутил их вручную, но, когда дон Эстебан привез мне из Германии "el huevo de Norimberk" [яйцо из Нюрнберга (исп.)], карманные часы магистра Петра Геле, я использовал их скрученную стальную упругую пружинку как источник равномерного движения... видишь, заводится вот здесь этим ключом!

Педро с жадностью просматривал чертежи.

- Да, конечно... хитроумно... и при этом удивительно просто, воронка заканчивается пленкой с острым кончиком... Скажи на милость, как ты до этого додумался? Я имею в виду принцип устройства, понимаешь?

Агиляр вытащил откуда-то запыленную бутылку манзанильи.

- Это длинная история, - сказал он, когда друзья пригубили доброе вино из Санлакура, - она началась еще во времена моего ученичества в Альмерии. Однажды в саду дона Лопеса я увидел стройную девушку, которая рвала цветы такими изящными движениями, что я глаз от нее не мог отвести. Вскоре она скрылась в лавровой беседке. На следующий день я увидел ее прелестное лицо у фонтана. Я ходил там с лютней, играл и пел. Она остановилась поодаль, печально мне улыбнулась и поспешно ушла. Я не решился следовать за ней. Но как-то я застал ее врасплох, когда она перевязывала букеты. Я заговорил с ней, но она даже не подняла на меня глаз и, лишь когда моя тень легла на песок перед ней, испугалась и вскочила. Я извинился за свое вторжение, она пристально посмотрела на мои губы, задрожала, глаза ее увлажнились.

И тогда я понял, что она глухая. Меня захлестнула волна мучительного и одновременно нежного чувства. Я подошел к ней поближе, наклонился к ее устам - она инстинктивно закрыла их вуалью - и прошептал в ароматную гладкую кисею два слова... и в ответ именно эти слова отчетливо слетели с ее уст. "Любовь моя!" Она любила меня, как и я ее, что еще она могла сказать? Разве близкие существа не высказывают подчас мысли одними и теми же словами, в одно и то же время?

Уже тогда мне показалось, что вуаль, спущенная на уста девушки, уловила мое признание, словно звук моего голоса застрял в ней и снова ожил.

Много воды утекло с тех пор. Сейчас у нас тысяча пятьсот тридцатый год, а то было почти двадцать лет назад. И давняя-давняя мысль не давала мне покоя. Разумеется, путь от вуали к пленке был трудным и долгим. А все прочее...

Луис опорожнил бокал и поставил его на стол. За окном звенели цикады. Педро все еще изучал чертежи.

- Это великое дело, Луис, - медленно произнес он. - Даже представить себе не могу всего величия твоего изобретения. Неподражаемое исполнение инструментальных и вокальных произведений не исчезнет бесследно, когда кончат дни свои те, кто услаждал ими слух своих современников. Подумай только... - Педро вскочил и начал расхаживать по комнате, - если бы наши предки знали нечто подобное в те времена, когда жил Хуан Руис, мы еще сегодня могли бы восхищаться его легендарной игрой на виоле! И не только музыка! - Педро остановился у камина. - Слово тоже переживет века, слышишь, Луис? - обратился он к Агиляру, который возился у аппарата: поставил гладкий диск, повернул воронку в сторону говорящего и нажал на рычажок.

- ...мысль, высказанная вслух, действеннее мертвого письма. Ты понимаешь, какое это будет оружие в борьбе с предрассудками, суевериями и невежеством, легче будет победить косность и мракобесие...

Громкий стук в дверь прервал рассуждения Педро. Агиляр удивленно посмотрел на друга. Вновь раздался стук, и чей-то голос произнес:

- Именем Высшего совета инквизиции, откройте!

Луис схватил Педро за руку.

- Беги! Сюда! Из окна прыгнешь на балкон, оттуда по крыше спустишься в винный погребок Мануэля, а там уже легко найдешь дорогу. А это, - он сунул Педро чертежи аппарата, - на всякий случай возьми с собой, я приду за ними. Поспеши!

Было самое время. Дверь затрещала под градом ударов. Педро вскочил на подоконник и исчез во тьме. В ту же минуту, сломав замок, в комнату ворвался алгвасил с пятью вооруженными стражниками. Они набросились на Агиляра, после короткой борьбы связали его и увели.

В сгустившейся тьме из-за перевернутого стола в углу голос Педро шептал: мракобесие... мракобесие... мракобесие... мракобесие... мракобесие...

Желтоватый свет восковых свечей тщетно боролся с темнотой, рисуя резкие тени на бледных лицах мужчин и скользя по красному бархату знамени с вышитыми на нем оливковой ветвью, крестом и обнаженным мечом. Голос секретаря то поднимался, то угасал, подобно пламени свечей в серебряных канделябрах. Луис уже давно перестал слушать, и до него доходили лишь несвязные обрывки фраз:

"...говорили с кем-то, кто не входил и не выходил... слышали пение хора, доносившееся по ночам из его комнаты... общался с демонами... одержим бесами..."

Обвинение было оглашено. Человек с лицом аскета, в лиловом облачении с белым восьмиконечным крестом подал знак Агиляру.

- Я простой музыкант и механик, - начал Луис. - За мной никакой вины нет. Обвинения не признаю. Мне было жаль, что искусство наших великих мастеров умрет вместе с ними. Я попытался спасти его и изобрел аппарат, который сохранит музыку, пение и голос для потомков. Не я первый пытаюсь сделать это. С давних пор люди стремились создавать механизмы, подражающие голосам птиц и человеческой речи. Двести пятьдесят лет назад английский монах Роджер Бэкон из Ильчестера смастерил говорящего карлика; знаменитый учитель Фомы Аквинского, регенсбургский епископ Альберт Великий водил своих гостей в уединенную мастерскую доминиканского монастыря, где скрытая за драпировкой искусственная женщина приветствовала входящих на латинском языке; воспитанник орилльякской школы Герберт, будущий папа Сильвестр Второй, пятьсот лет назад сделал искусственного человека, который пел и отвечал на вопросы...

- Погоди, - раздался холодный резкий голос инквизитора дона Карлоса Торквемады. - Ты говоришь, что изобрел аппарат, подражающий человеческому голосу и пению...

- Не подражающий, а... - возразил Луис.

- Молчи. Где этот аппарат?

- Вот он, ваша милость, - услужливо сказал следователь, - мы послали людей в дом подсудимого. Они принесли, - он показал на стол, стоявший неподалеку от кресел инквизиторов, - еретические книги и этот аппарат.

- Итак, Агиляр, - Торквемада вновь обратился к Луису, - покажи нам, сравнится ли твое изобретение с искусственной женщиной, созданной Альбертом Великим.

Пока таррагонский музыкант возился у стола, инквизитор наклонился к своему другу Гомесу и что-то вполголоса ему сказал.

- Я готов. - Луис слегка поклонился и отошел в сторону.

Секретари, чиновники и заседатели суда напряженно следили за медленно вращающимся диском. Неожиданно послышался слабый, характерный, чуть гнусавый голос: "Эти люди так же самозабвенно преданы своему делу, как мы - очищению догматов веры от заблуждений, быть может, они кое в чем правы, но мы не должны этого признавать, не то..."

- Хватит! - прервал тот же голос, на этот раз исходивший из уст дона Карлоса Торквемады. Инквизитор стоял, выпрямившись, с искаженным, смертельно бледным лицом.

- Дьявольское наваждение! - завизжал он и сильным ударом посоха разбил аппарат. - Дьявола заставил говорить моим голосом! - Горящий взгляд инквизитора сверлил Луиса. - Ты сам - дьявол в человеческом образе! Бейте его, изгоните сатану, вздерните на дыбу, колесуйте! - Старик захлебывался от ярости; он ударил Агиляра в грудь в знак того, что передает его мирскому правосудию.

- Сжечь на костре, а дьявольский аппарат бросить в огонь вместе с ним!

Буковые поленья потрескивали и шипели, угольки постепенно распадались. Красные отблески плясали на потолке, мелькали на темной резной мебели, блуждали по открытым саквояжам, одежде, нотной бумаге, разбросанной по полу. Порой они скользили по струнам скрипки, лежавшей на столе, и озаряли узкое, худое лицо человека, отдыхавшего в кресле возле камина. Казалось, человек спит. Он даже не поднял глаз, когда в дверь постучали и в комнату вошел слуга с визитной карточкой на чеканном подносе.

- Господин маркиз... - произнес он.

- Никого не принимаю, - устало прошептал голос у камина.

В ту же минуту на пороге появилась рослая фигура в широком плаще.

- Мне жаль, маэстро, нарушать ваш покой, - вошедший повелительным жестом выслал слугу из комнаты. - Но я уверен, вы с интересом выслушаете меня.

Он снял шляпу, положил на кресло и принялся расстегивать перчатки.

- Я пришел предложить вам бессмертие. Не волнуйтесь, - поспешил он добавить, - я не шарлатан и не изготовляю чудодейственных снадобий. Я боготворю вашу игру, я слышал вас во Флоренции, Милане, Риме, Вене и Праге. Считаю вас величайшим скрипачом всех времен. Сейчас вы в расцвете сил. Ваше недосягаемое искусство должно быть сохранено, пока... Мне известно, что вы больны. Вы, конечно, имеете право поступать по своему разумению. Однако ваше искусство принадлежит не только вам. Во имя всего человечества доверьтесь мне, маэстро! У меня есть средство сделать вашу игру независимой от времени, отпущенного вам.

Незнакомец умолк. В тусклом свете угасающего дня лицо его казалось призрачным.

- Понимаю, что это звучит фантастично, - продолжал он после короткой паузы. - Но я докажу вам. Среди вещей одного из предков нашего рода я обнаружил чертежи и описание аппарата, записывающего звук. Мне удалось сделать такой аппарат. Позднее я его усовершенствовал, использовав новые открытия моего друга Алессандро Вольта. Я покажу вам аппарат. Внизу нас ждет карета. Едемте со мной!

Человек в кресле у камина не шевельнулся.

Странный посетитель сказал более решительно:

- Вы все еще мне не верите. Тогда я начну с другого конца. Мне хорошо известно ваше положение. Вы по уши в долгах, которые поглощают все ваши доходы... Бьянка, Ахиллино... Итак, приглашаю вас дать концерт в моем замке. Только для меня. Я расплачусь со всеми вашими кредиторами. Кроме того, вручу вам наличными... - И незнакомец назвал головокружительную сумму.

Узкие бледные губы растянулись в улыбке. Маэстро слегка покачал головой.

- Отказываетесь? - вспыхнул гость. - Тогда мне ничего не остается, как... - из складок плаща выглянуло узкое дуло пистолета, - принудить вас силой. Мне нужна ваша игра для моего опыта, понимаете, вы должны в нем участвовать!

- Отложите вашу штучку, - раздался тихий, спокойный голос, - человека, который глядит смерти в лицо, вы не запугаете. Я встречал немало авантюристов, хвастунов и фантазеров, но никто еще не предлагал мне ничего подобного. В ваших словах звучат печаль и горечь. Понимаю вас, ибо я... тоже несчастен. Мне кажется, я могу хоть на минуту осчастливить других. Поэтому, - Паганини поднялся, - я еду с вами!

Стальной трос дрожал от напряжения, мощные моторы ревели, бульдозер вгрызался в низкий откос, зубья дробили и поглощали грунт. Вдруг они наткнулись на что-то твердое, заскрежетали по каменным плитам, бульдозер взвыл, со всей силой уперся в обнажившуюся стену, повалил ее и остановился. Белый конус луча прожектора вступил в борьбу с поднявшейся пылью, затем осветил темное отверстие со ступенями, ведущими вниз.

Спустя шесть часов в кабинете Бенвенуто Кассини, профессора Римской академии Святой Цецилии, зазвонил телефон. В трубке телефона не сразу послышалось раздраженное "алло". Последовал разговор, в ходе которого старый ученый сердито заметил, что не любит шуток, затем выразил удивление, быстро задал несколько вопросов, положил трубку, пометил время отлета "Каравеллы" и стал поспешно одеваться.

Шел дождь, когда черный "ситроен ДС-19" остановился у восточной трассы обширной строительной площадки. Из машины вышли три человека, они поздоровались с высоким брюнетом лет тридцати в непромокаемом плаще и последовали за ним по разъезженной лесной дороге к просеке, заваленной свежесрубленными деревьями, с множеством транспортеров, скреперов и гусеничных тракторов. На склоне холма чернел вход в подземелье, из которого тянулся толстый кабель.

Верзила в плаще военного покроя - инженер Вожирар - взял большой электрический фонарь, и все четверо стали осторожно спускаться по узким каменным ступеням. Вскоре они оказались в низком квадратном помещении с полом, покрытым мелким песком. Посредине возвышался мраморный саркофаг. На узком карнизе, выступавшем с одной стены, виднелись небольшие ящички, а у другой стены на гранитной подставке стоял какой-то металлический сундучок. Возле него жужжал трансформатор, несколько монтажных ламп освещали помещение.

- Господа, - взял слово архивариус Парижской консерватории Клод Аллегре, - мы находимся в подземной гробнице, сооруженной около ста тридцати лет назад. Как выяснилось, единственный вход сюда, которым мы воспользовались, был замурован, когда гробница выполнила свое назначение. По-видимому, такова была воля человека, прах коего ныне покоится здесь. Аллегре осветил надпись на боковине гроба. "20 мая 1832 года скончался дон Фернандо Бадахос, последний потомок древнего испанского рода Урреага". Позднее нам любезно расскажет о нем подробнее сеньор Торквемада, архивариус поклонился седеющему культатташе испанского посольства, - а пока я только доведу до вашего сведения, что дон Фернандо умер в изгнании, где гордые Урреаги продержались в течение трех столетий с той поры, как дон Педро Бадахос, приговоренный инквизицией к смерти, покинул отчизну. Это мы узнали из завещания Фернандо. - Аллегре поднял тоненький томик в кожаном переплете. - Затем еще кое-что - нечто невероятное, ради чего мы вас сюда пригласили.

Он открыл крышку сундучка. Показалась пластинка с несколькими рычажками и металлическими катушками. Инженер Вожирар откашлялся и произнес тихо и торжественно:

- Господа, перед вами - первый в истории человечества звукозаписывающий аппарат, сделанный за восемьдесят лет до телеграфона Поульсена и за сто лет до того, как фирма "И.Г.Фарбениндустри" начала изготавливать ленту для магнитофонов.

Он наклонился над аппаратом и с воодушевлением принялся сообщать технические данные.

- Урреага был, бесспорно, гениальным электротехником, - тактично прервал его архивариус, - но, кроме того, он обожал музыку. Однако область его интересов была до странности ограничена. Он боготворил только творения и виртуозную игру Никколо Паганини. Думаю, что вы уже поняли, к чему я клоню, - сказал Аллегре и снял с карниза ящичек. - Да, господа, здесь, в этих ящичках, сохранились вплоть до наших дней единственные в своем роде культурные памятники - звукозаписи игры величайшего скрипача всех времен.

Воцарившуюся тишину разорвал град вопросов. Инженер отчаянно жестикулировал.

- Аппарат действует! Перед самым вашим приездом мы заменили давно разряженные звенья новым источником питания.

Пока Аллегре осторожно разворачивал катушку с серой сантиметровой лентой, неугомонный Вожирар пояснял:

- Активный ферромагнитный слой, нанесенный на твердую подкладку из бумажной массы... коэрцитивная сила 6,5 ампервитков на метр... интервал модуляционного напряжения... скорость 25 сантиметров в секунду.

- Доказательства! Где доказательства, что все это не мистификация?! воскликнул профессор Кассини.

- Пожалуйста, - усмехнулся Вожирар, - вчера мы подвергли аппарат бомбардировке лямбда-лучами. Получасовой распад металлических элементов точно соответствует времени, упомянутому в завещании Урреага.

- А запись?

Аллегре подал ленту профессору.

- Прошу вас, господин профессор, тщательно осмотреть оборотную сторону первых тридцати сантиметров ленты. Вот лупа, она может пригодиться. Единственный, кто может авторитетно подтвердить, что перед нами действительно запись великого итальянца, так это вы, крупнейший знаток жизни и творчества Паганини.

Кассини всмотрелся в ленту под сильным светом рефлектора и затем медленно прочел:

"Я, Никколо Паганини, сыграл это каприччио для дона Фернандо Бадахоса Урреага сегодня, 22 ноября 1830 года".

Профессор долго изучал расплывчатые строчки своеобразного почерка и наконец, подняв голову, сказал:

- Синьоры, на ленте - почерк Никколо Паганини. Ручаюсь честью ученого.

Вожирар осторожно взял катушку из рук профессора, вставил ее в аппарат, просунул ленту в щель и укрепил на другой катушке. Затем повернул небольшой красный рычажок.

Из аппарата послышалось шипение, оно усилилось, ослабло и тут же прекратилось, еле слышный сиплый гортанный голос четко произнес по-итальянски: "Я, Никколо Паганини, сыграю свое каприччио для дона Фернандо Бадахоса Урреага сегодня, 22 ноября 1830 года".

Оцепеневшие слушатели ахнули. Голос Никколо Паганини! И тут же запела скрипка. Пятое каприччио C-dur.

Головокружительный темп. Кристально чистый звук. Непрерывные виртуозные пассажи.

Музыка умолкла. Кассини схватился за голову, Аллегре опирался о саркофаг, Вожирар, сидя на корточках возле аппарата, не спускал с него глаз. Торквемада, закрыв глаза, стоял у выхода из гробницы.

Последние звуки. Хроматический бег вверх, затем вниз. Мгновенная тишина. Затем глубокий звучный голос заговорил по-французски: "Вы слышали величайшего скрипача мира Никколо Паганини. Он играл для меня. Маэстро пожелал, чтобы перед смертью я уничтожил запись. Но у меня не поднялась рука. Однако я принял меры..."

Дальнейшие слова потонули в нарастающем шуме. В аппарате что-то треснуло, страшный взрыв разнес гробницу, разметал предметы и людей, похоронив их рядом с доном Фернандо Бадахосом Урреага. Детонатор разбросал обломки по просеке. Тонкая полоска серой бумаги взмыла ввысь и повисла на ветви искривленной сосны с красноватой корой.