"Пора волков" - читать интересную книгу автора (Клавель Бернар)

13

Так мчался он до самого луга, где его ждали заступ и лопата. Туман к тому времени сгустился еще больше. Ветерок совсем стих, и мир, ограниченный видимым пространством, застыл в полной неподвижности. Пока Матье ступал по заиндевевшей траве, каждый шаг его сопровождался похрустыванием, но стоило ему остановиться, как его обступила гнетущая тишина. Только крики воронья да шум невидимых крыльев временами достигал его слуха. Даже лес, который Матье чувствовал где-то рядом, молчал, охваченный холодом, удерживавшим на тысячах ветвей мельчайшие капельки; обрастая инеем, они едва заметно тянули ветви вниз. Но хруста слышно больше не было, и вознице подумалось, что он, быть может, – единственное живое существо на сотни лье кругом. И, однако же, к нему придут живые и привезут повозку с мертвыми. И для этих мертвецов надо копать могилу.

Он снял куртку, повесил ее вместе с сумкой на крест, что поставил накануне, не спеша разметил ров, который надо вырыть, и принялся работать заступом. Холод не задубил еще влажную землю, и дело пойдет споро.

Голова при такой работе остается свободной, и перед мысленным взором Матье возникли глаза иезуита и Антуанетты. В нем словно происходило единоборство между ясными светлыми глазами и глазами женщины, то жестокими, то полными обещанья. Но теперь Матье равно боялся обоих. Разве отец Буасси простит ему грех с такой тварью? Неужто у этой женщины и вправду есть сверхчеловеческая власть вылечивать болезнь или насылать смерть? А может, надо было ему отказаться и не вешать на шею веточку омелы, – совсем как у его матери, которая носила образок с девой Марией? Но ежели теперь снять ее, – глядишь, чума враз и прихватит, как прихватила она беднягу Колена? А ну как ведьма следит за ним издали и, ежели узнает, что он сделал, мигом отомстит?

Здесь, несмотря на близость могил, где покоится столько людей, погребенных вместе со своей болезнью, Матье чувствовал себя далеко от чумы. Да и туман, отделявший его от мира, казалось, тоже был надежной защитой.

– Как холода постоят, тут и конец болезни. Это святой отец так сказал. А уж он-то знает.

Не прерывая работы, стремясь хоть немного рассеять тоскливое безмолвие, Матье заговорил вслух:

– Дело в другом. Если б святой отец знал… Неужто она и впрямь наслала на Колена болезнь в наказание? Что-то он еще расскажет, раз уж бредить начал?.. И что он откроет святому отцу?

И Матье принялся вспоминать истории о колдовстве и разных порчах, которые рассказывала ему мать. А святая женщина ничего не выдумывала. Правдивая, праведная это была душа, на ложь неспособная. Она своими глазами видела, как целые семьи вымирали только потому, что дурные люди их сглазили.

– И ничего тогда не помогает – ни святая вода, ни молитвы, ни даже крестный ход. Отец Буасси, само собой, свое дело знает. И, само собой, он – человек святой, на тяготы свои не жалуется и смерти не боится, но что он может для меня сделать? Да ничего. И ежели она решит наслать на меня болезнь, он никак ей не помешает!

Матье разогнулся, воткнул лопату между двумя комьями земли, чтобы не упала, и снова громко заговорил:

– А ежели я ему все расскажу, даже на исповеди, что он сделает? Священник есть священник. И ежели он узнает, что она в сродстве с дьяволом, он этого не потерпит. А тогда что?.. Ей-богу, отошлет он ее в Сален. А там ее будут судить и сожгут заживо… По нынешним временам они разводить канитель не станут.

Чем дольше он думал об этом, тем больше ощущал себя в ловушке. Либо врать на исповеди, либо послать на костер Антуанетту.

– Понятно, святой отец не станет выдавать тайну исповеди, но, как пить дать, заставит ее говорить. Колдовство тебе не шутки… Нет, так я не могу.

На долю секунды его охватило желание вернуться в бараки за Антуанеттой. В тумане никто бы не заметил его, а он бы подкараулил Антуанетту. В такую погоду даже днем их никто не найдет, стоит только войти в лес.

– И все же, мыслимое ли это дело – уйти с отродьем дьявола?.. Да она одна, может, опасней и чумы и войны. Пока мы с ней в ладу, все хорошо, а ну как поругаемся… А ведь такое всегда может случиться. Тем более с такой строптивой бабой. И тут в отместку она невесть чего со мной сделает… Да, как ни верти, а жить с ведьмой – ой как опасно. Положим, взбредет ей в голову заставить меня летать или людей убивать… Нет, с дьявольским отродьем это не годится…

Матье снова принялся копать, но медленно, точно собирая последние силы, точно с трудом продираясь сквозь липкую вату тумана. Мысль об уходе не покидала его, а стоило ему представить себе, чем еще он может заняться с этой женщиной, – его в жар бросало.

Внезапно мысль, что Антуанетта может и его сделать своим пособником, повергла Матье в ужас; он бросил заступ, вылез из ямы всего в аршин глубиной, огляделся, прислушался и вытер рукавом пот со лба. Все вокруг казалось ему враждебным, тревожным.

Матье поглядел в землю, разрытую у его ног, и ему вдруг почудилось, что она манит его, что туман вот-вот столкнет его в эту яму и некая неведомая сила сомкнет ее над ним. Чувство это было столь явственным, что на какое-то мгновение у него перехватило дух и ноги задрожали.

Он отошел на несколько шагов от ямы и, пытаясь успокоиться, стал вспоминать, как он был возчиком, как шагал по дорогам рядом с великолепными упряжками. Лошади, огромные повозки и дороги – в этом была его жизнь. Эту жизнь разбила сначала война, потом чума, и все же он еще надеялся когда-нибудь вновь обрести ее. Даже в такой туман, даже в еще более скверную погоду надо было идти. Вот он и шел, вместе с лошадьми, и с товарищами, и попутчиками. И шли они так до самого вечера. Ночевали под открытым небом, на постоялых дворах или в ригах, а то и прямо забравшись на повозки, под парусину. Так и катили. Скрип колес да цоканье копыт – в этом и была его жизнь.

Внезапно Матье насторожился и застыл на месте.

– Господи боже мой, – пробормотал он, – никак я рехнулся!

Он столько думал о своей упряжке, что даже услышал скрип колес.

Задержав дыхание, он стал вслушиваться внимательнее.

Нет, он не рехнулся. Где-то поблизости ехала упряжка. И это не лошадь из бараков, что возит мертвецов. Ошибиться Матье не мог: самое малое, три лошади и, верно, крупные, тянули две тяжелых повозки.

– Самое малое, – прошептал возница. – Самое малое, три лошади и две повозки… И совсем рядом.

Он послушал еще и медленно направился к нижнему краю луга, где пролегала дорога. Страх исчез, но какая-то тревога – быть может, порожденная туманом, – еще грызла душу возницы. Непонятная эта тревога не исчезала, точно став неотъемлемой частью той белесой пелены, что окутывала все кругом, временами делая мир нереальным, почти прозрачным. Деревья, покрытые инеем, усугубляли это впечатление нереальности.

Не его ли это упряжка приехала к нему? Не его ли мертвые лошади пришли за ним, чтоб увести его в небытие, откуда они сами явились?

Как хотелось бы ему удрать отсюда, найти край, где видно небо, где все залито светом и где есть жизнь. Как хотелось бы… И, однако же, он стоял не шевелясь на обочине дороги.

Живая изгородь, похожая под слоем инея на сугроб, почти сразу исчезла в плотной вате, откуда доносился шум упряжки. Он несся с этой дороги, не иначе. Матье подумал было, что это обоз с больными из другого города, но каждая городская управа сама занималась своими больными, а бараки Салена и так были переполнены.

Да и вправду, по дороге ли едет эта упряжка? Ведь если она из того, неведомого мира, то может двигаться и без всяких дорог. Шум нарастал – теперь он исходил, казалось, и от земли и от невидимых гор. Им полнилось все белое безмолвие.

– Господи боже, Матье, ты же возчик, чего ж ты упряжки-то испугался!

Он заставил себя рассмеяться, но смех прозвучал неестественно и тут же заглох. Возникшие перед ним неясные очертания вскоре обрели форму. Вот человек, вот передняя лошадь, вот еще лошади, а вон начинает вырисовываться и крытая парусиной повозка. И наконец потянуло запахом лошадей, горячим, живительным, родным, настоящим, без всякого подвоха. Добрым запахом жизни.

Матье пошел им навстречу и услышал окрик возницы:

– Эй! Э-ге-гей!

Перед ним появился молодой крепкий парень в лихо заломленной шапке. С хорошим открытым лицом.

– Привет! – сказал он, рассмеявшись. – А я уж было подумал, не в пустыню ли я попал! Эта дорога ведет в Сернан?

Смех и открытое лицо парня отогрели сердце Матье, и, рассмеявшись, он тоже пошутил в ответ, сказав:

– Само собой, да только ежели ехать по ней в другую сторону!

– Что тут стряслось?

Вдоль упряжки к ним шел другой мужчина. Этот был пониже ростом и посухощавей, чем его товарищ.

– А то, что мы не туда едем, – ответил парень. – Ты только не вылезай из фургона, не то снова кашлять начнешь.

– Хорошие у вас лошади, – заметил Матье. Подошедшему было, вероятно, лет за тридцать; он был худой, с неприметным лицом, на котором выделялись только лихорадочно блестевшие глаза.

– Так куда же мы едем? – спросил он.

Матье помедлил и сказал:

– Никуда. На Белину. Или в Сален, но тогда надо забирать влево и спускаться.

– Говорил я тебе, – сказал тот, что был постарше, – в таком тумане надо было спрашивать, еще когда Клюси проезжали.

– А ты кого-нибудь там видал?

– Надо было в дом постучать.

– Да не беда, – прервал его Матье, – вы ведь не больше лье крюк-то дали. Развернуться можете прямо здесь, на лугу. Тут не завязнете, это я точно знаю.

– Фургоны у нас больно тяжелые, – сказал парень. Матье бросил взгляд на повозки – вторая едва вырисовывалась в тумане.

– Знаю, – сказал он. – Это я еще издали понял. И, видать, не ошибся. Три лошади цугом да две повозки – одна за другой. Но ежели я говорю, что тут можно развернуться, значит можно. Я-то знаю, сам – возчик.

– Я тоже – возчик, – радостно подхватил парень. – Вожу лес для стеклодувных мастерских в Старом Лои. – Глаза его потемнели, и голос зазвучал жестче. – Возил, вернее сказать. Потому как «серые» сожгли и мастерские, и деревню.

Второй, казалось, начинал терять терпение.

– Пора двигаться, – прервал он молодого. – Мы уж вон сколько времени потеряли. А ежели ты – возчик, небось тут все дороги знаешь.

– Куда вы путь-то держите? – спросил Матье.

Те переглянулись, потом который постарше сказал:

– Да хотим попасть в Савойю через кантон Во. Сам понимаешь, кругом война, чума, смерть, чего ж тут ждать. Баба моя там, в фургоне, с двумя малышами… Нечего оставаться в этой проклятущей стране, смерти дожидаться.

Голос его зазвенел. Чувствовалось, что он с трудом сдерживает гнев.

– Что и говорить, – согласился Матье. – Прошлой ночью горело по всей долине.

– Мы заблудились, потому как приходится объезжать большие дороги, – сказал молодой, – не то мигом напорешься на солдат.

Матье объяснил, как им доехать до границы через лес Лажу, потом через Миньовилларские и Нуармонские леса.

– Так оно будет вернее, – сказал он. – Только наверху можете попасть в снегопад. А уж ежели попадете, вам оттуда не выбраться.

– Это точно, – заметил тот, что постарше. – Нечего терять время. Давай, Пьер, разворачивайся.

– Н-но, каурая! – крикнул парень, подбирая поводья.

– Смотри, осторожней, тут яма, – крикнул ему Матье.

Тот, что постарше, стоял с ним рядом, пока упряжка выезжала на луг.

– Какая яма? – спросил он.

– Да я тут копаю, – ответил Матье. – Меня назначили могильщиком в саленские бараки.

Тот отпрянул. Постояв минуту в оцепенении, он бросил на Матье недобрый взгляд и крепко сжал рукоятку кнута.

– Что, чумной могильщик?! – воскликнул он.

Матье кивнул, разведя руками и как бы в знак извинения.

– Ах ты, паскуда, – завопил тот. – И ты ничего не сказал. Убирайся… Убирайся… Подлец ты этакий… Ты нам смерть принесешь.

Он замахнулся кнутом. Матье в страхе бросился бежать вверх по лугу.

– Наддай, чтоб тебя, – кричал тот. – Наддай же, Пьер. Мы в самую чуму влезли. Давай, давай!

Послышалось хлопанье кнутов, лошади взяли резвее, но с двумя гружеными фургонами они не могли долго держать скорость, и Матье, остановившийся возле своей начатой ямы, услышал, как скрип колес и цоканье копыт входят потихоньку в прежний ритм.