"Пора волков" - читать интересную книгу автора (Клавель Бернар)

25

Женщины принялись обмывать и обряжать покойного. Когда тело завернули в саван, Матье и цирюльник отнесли его в закуток, сооруженный по настоянию священника из кольев и веток, чтобы уберечь трупы от лис и волков. Пять покойников уже лежали там.

– Целых пять за один сегодняшний день? – осведомился Матье.

– Нет. – ответил мэтр Гривель, – это за два дня. С тех пор, как слег святой отец, хоронить стало некому. После твоего ухода стражник вырыл две ямы вместе со святым отцом. На том и кончилось.

Матье хотелось бы, чтобы тело отца Буасси отнесли в сторожевой барак и чтобы все они могли посидеть возле него эту ночь. Много раз он собирался сказать об этом, но в ушах его тотчас раздавался голос священника:

«В смерти все равны. Зачем устраивать пышные похороны? Важно не то, что делают с телом, а то, куда устремляется душа…»

Священнику бы не понравилось, если бы он провел последнюю ночь в доме, тогда как другие покойники лежат прямо на снегу.

И живые направились в сторожку, где храпел оглушенный водкой стражник.

– Стоило святому отцу свалиться, как этот негодяй снова принялся за свое, – заметил цирюльник. – Хорошо еще, что с наступлением холодов не приходится больше ездить за больными.

Пока цирюльник говорил о том, что чума затихает, Матье поглядывал на Антуанетту. И всякий раз глаза его встречали сумрачный взгляд молодой женщины, в чьих глазах пламя свечей зажгло тревожные огоньки. Матье почувствовал, как ему становится не по себе. И непонятное чувство это мешало ему думать о священнике так, как он того хотел. Антуанетта словно звала его, он ощущал, как его к ней тянет, – так тянет к себе глубокая пропасть.

Когда цирюльник закончил свой рассказ о том, как обстояло дело в бараках, Матье, слушавший его, почти не слыша проговорил:

– Завтра пойду копать.

– Сегодня ночью будут еще покойники, – заметил мэтр Гривель.

– Я выкопаю большую яму.

Наступило молчание, и стало слышно, как у самых бараков затявкали лисы.

– Я все же надеюсь, – сказала Эрсилия, – что ты выроешь отдельную могилу для святого отца. По-моему, он ее очень даже заслужил!

– Само собой, я б так и сделал, – ответил Матье, – да только он сказал, что хочет быть вместе со всеми.

– Чего ты выдумываешь! – возмутилась толстуха.

– Это правда, – вмешался цирюльник. – Мне тоже он так говорил еще до того, как Гийон вернулся. «Я хочу покоиться вместе со своей паствой», – сказал он мне. А после засмеялся и добавил: «Вы же знаете, я слишком болтлив, чтоб обходиться без компании. В земле теперь, должно быть, не слишком тепло, так что одному невмоготу будет». Так и сказал… Меня даже удивило, до чего легко оп шутит со смертью… И я еще подумал, что смерть для него, верно, не так страшна, как для нас.

Матье промолчал, но вспомнил, как однажды иезуит сказал ему: «Смерть – ничто, когда ты к ней как следует приготовился. Страшно встретиться с нею, если думаешь, что за ней – пустота… Я стольким людям помогал умереть, что давно и хорошо ее знаю. Да и она, должно быть, неплохо знает меня».

Слова его тогда поразили Матье, который до этого ни разу не слышал, чтобы так говорили о смерти.

Женщины ушли, и цирюльник сказал:

– Ложись спать, мой мальчик. Завтра у тебя работы будет хоть отбавляй.

Матье несколько удивляло то, что никто не спросил его, где он пропадал, и он решил, что священник, должно быть, наказал не задавать ему вопросов. Они легли, и лишь только комната погрузилась во мрак, цирюльник уснул. Какое-то время Матье прислушивался к его ровному дыханию, потом бесшумно встал, накинул плащ и вышел.

Тучи, что поднимались из-за горизонта на закате, затянули теперь три четверти неба, но оттуда, где оно оставалось еще чистым, струился свет и заливал искрящуюся снежную равнину. Ветер стих, но от земли поднимался холод, не такой, правда, жгучий, как днем. Матье бросил по охапке сена лошадям и направился туда, где лежали покойники. Тишина была почти осязаемая, и он подумал, что это вечно безмолвная смерть, наверно, пришла сюда за святым отцом, а может, и за ним самим. Он толкнул дверцу, вошел и опустился на колени рядом с телом священника. Медленно перекрестившись, он сложил руки и попытался молиться. Прочел «Отче наш», и вдруг – словно бурный ручей переменил русло – вместо слов молитвы в памяти возникли другие слова. Вспоминались речи священника – то, что святой отец говорил ему наедине по пути сюда или когда они хоронили мертвых:

«Страдания должны стать для тебя дороже удовольствий… И жить нужно, зная, что смерть всегда близка. Это не значит, что всю жизнь ты должен только и думать о конце – такого не выдержать. Просто не надо восставать против смерти, если чувствуешь в себе силы умереть с достоинством… И если будешь жить в уверенности, что однажды войдешь в мир вечного блаженства, думать о прощании с этим миром будет тебе куда легче… Смерть не должна быть для тебя уходом в ночь. Не бойся смерти, думай о ней, глядя на свет, струящийся с небес. К этому свету и надо идти. Поверь мне, лишь закрыв в последний раз глаза в этой жизни, ты увидишь наконец вечный день».

Было в этом что-то, чего Матье до конца не понимал, но слова отца Буасси врезались в его память. И, повторяя их сейчас в ночной тиши, он был уверен, что не спутал ничего. Отец Буасси говорил еще, что смерть освобождает от страданий, и, вспоминая, сколь скоротечна была агония священника, Матье подумал, что человек этот, стоявший так близко к богу, отошел в царствие небесное куда быстрее, чем большинство других больных. Но есть ли это доказательство того, что господь существует, что он всегда отличит истинного христианина и избавит его от страданий?

Внезапно перед глазами Матье возник образ кюре-мученика, о котором рассказывал Колен Юффель. Разве тот кюре плохо служил господу и мало любил людей, почему же уготован был ему такой конец?

Поднимавшийся от снега холод, сковал уже колени и бедра Матье и подбирался потихоньку к животу. Однако он решил не уходить, пока не прочтет два раза «Отче наш» и два раза «Богородице, дево, радуйся»; помолившись, он перекрестился, встал, тщательно прикрыл за собой дверцу и пошел к себе.

Все спали, и в бараке раздавался громкий храп стражника. Матье подумал, что пожертвовал бы сотней таких вот солдафонов ради сохранения одной жизни священника, но тут же сказал себе, что отец Буасси наверняка не одобрил бы такой мысли. К тому же стражник, хоть пьяница и грубиян, не пытался уйти из бараков. И перед лицом смерти оказался более стойким, чем Матье… Все здесь проявили себя лучше, чем он.

Подумав об этом, Матье снова вспомнил про замученного кюре. Может, ему еще придется куда как дорого заплатить за свою слабость. Разве, вернувшись, он отмылся от всех грехов? Этакая жалость, что у отца Буасси не хватило времени исповедать его. Кому он может теперь открыться? И если чума вдруг настигнет его, кто поможет ему умереть?

Ему опять сделалось страшно, и он надолго застыл, глядя, как тлеющие головешки медленно затухают, покрываясь пеплом. Он пытался представить себе тот мир вечного блаженства, о каком рассказывал ему отец Буасси.

Там он уже или еще нет?

На мгновение снежный путь, приведший его в бараки, смешался в сознании Матье с тем путем, по которому ушел священник. Возница знал, что ни один земной путь не похож на тот, каким следуют мертвые, и все же он так и видел священника, шагающего по дороге, похожей на ту, что ведет к швейцарской границе. И тут Матье вспомнились те, кого он оставил на пути в мирные края. Вот Мари, вот Безансон, Пьер, дети.

Должно быть, Матье уже достиг зыбких границ сна, когда вдруг его пронзила мысль о том, что эта женщина с ангельским лицом носит имя пресвятой девы, а Безансон – плотник, как и Иосиф. Матье тут же вспомнил про бегство в Египет, и ему подумалось, что, быть может, санный поезд отправился к отцу Буасси. И если бы он тогда остался с ними, быть может, сейчас был бы уже подле священника.

Он стряхнул с себя оторопь. Какая дикая мысль. Точно он пожелал всем этим людям смерти.

Пытаясь успокоиться, он стал думать о том, что его усопшая жена и отец Буасси вот-вот встретятся. И, конечно же, поговорят о нем. А поскольку мертвые видят все, что происходит на земле, быть может, жена его и расскажет священнику о путешествии, проделанном Матье.

Перед глазами возницы вновь предстал пройденный путь и все, что с ним связано, и он подумал, что священник, может, захочет ниспослать ему с небес отпущение грехов, которое не успел дать перед уходом в мир иной.

Мысль эта утешила Матье, но на сон надежды уже не было. Он пытался думать об отце Буасси и о других усопших, но их образы заслонялись картинами земной жизни. Перед ним возникали дороги, окаймленные черным терновником или мшистыми стенами. Поля и крестьяне на них, приветствовавшие его, когда он проезжал мимо со своими повозками. Вспомнился ему и хозяин, с которым он ездил первое время, чтобы изучить дороги и тайны ремесла. Умный это был человек и интересно говорил обо всем, что они видели. Но видели-то они вещи простые, ничуть не страшные. Скажем, землю, которая может рассказать лишь о труде людей, склоненных над бороздой; да и битвы тогда велись разве что за хлеб насущный, который господь посылает только тем, кто его заслужил.

Наконец Матье удалось вернуться мыслями к священнику, вновь, как это часто бывало, услышать обращенные к нему рассуждения о жизни – услышать светлые речи, исполненные радости бытия, услышать хвалу их краю! Краю, на который отец Буасси глядел, как могут глядеть, казалось, лишь птицы с высоты своего полета, прослеживая все неровности местности, все следы, оставленные временем и руками человеческими, все пути – и древние и новые; любуясь виноградниками, что живут века, украшая собой землю; деревнями, стоящими на холмах и в долинах, с их тучными землями и обильными водами; и деревнями на равнинах, где хозяйничают ветры. Мало-помалу Матье погружался в сонное оцепенение, вспоминая руки отца Буасси, когда тот раскрывал перед ним самую суть явлений. Ибо никто никогда не говорил так с Матье ни о севе, ни о жатве, ни даже о собственной его работе. Все – и жесты, и слова, и музыка этого голоса – затрагивали сокровенные глубины существа Матье. И такой человек ушел. А Матье, который завтра будет рыть для него могилу, Матье, который остался в тепле среди живых, не может даже пролить слезу над его телом. Вместо того, чтобы скорбеть, он с наслаждением воскрешает в памяти то, что за какие-нибудь несколько дней узнал о мире, который до встречи с отцом Буасси изъездил вдоль и поперек, так и не научившись ни видеть его, ни любить.

Какое-то время Матье неподвижно лежал на спине, и перед закрытыми глазами его тлели красноватые угольки. Потом мало-помалу свет их померк, вытесненный другим, более ясным и прозрачным. Вознице не надо было искать его источник. Свет шел от того, что воскрешалось в памяти. Это светился чистый, как родник, взгляд, так поразивший Матье в тот первый раз, когда отец Буасси заглянул ему в глаза.