Бернард Корнвелл Выкуп Шарпа (из серии "Рождество Шарпа")

Ричард Шарп стянул башмаки, положил руки на пояс, потянулся и замычал от боли.

— Долбаные цевки! — сказал он.

— Что не так с долбаными цевками? — спросила Люсиль.

— Насквозь ржавые, — ответил Шарп, сгоняя кота с кухонного стула. — Чтобы заработал мельничный затвор, надо счистить ржавчину, а эти колеса никто не смазывал годами.

Застонав, он сел.

— Приходится сбивать ржавчину, пока не появится железо, а потом еще надо будет чистить сток.

— Сток? — уточнила Люсиль. Она все еще не до конца выучила английский.

— Канаву, по которой вода попадает на мельницу, детка. Она забита всяким мусором.

Шарп налил себе немного красного вина.

— Чтобы его разгрести, понадобится не меньше недели.

— Через два дня — Рождество, — сказала Люсиль.

— Ну и что?

— На Рождество ты работать не будешь, — заявила Люсиль. — Сток, затвор и долбаные цевки подождут. Это — праздник, и я собираюсь приготовить тебе гуся.

— Моего гуся ты давно сготовила, девочка, — ответил Шарп.

Люсиль фыркнула, собрала груду тарелок со стола и направилась к буфетную. Шарп откинулся на спинку стулу, чтобы лучше ее видеть, и Люсиль, зная, что на нее смотрят, вызывающе покачивала бедрами.

— И сготовила по всем правилам, — крикнул Шарп ей вслед.

— Если хочешь получить ужин, — ответила Люсиль из буфетной в дальнем конце коридора, — принеси дров для плиты.

Высокая крыша забренчала от порыва ветра, и Шарп поднял голову. Год назад, когда он вернулся в Нормандию после Ватерлоо, большая, утыканная шпилями крыша текла, а по всему дому ходили пронизывающие сквозняки, но он перекрыл черепицу, замазал щели в оконных рамах и перевесил двери. Это обошлось в копеечку, и платить за все пришлось из половинного жалованья, которое Шарп получал как отставной английский офицер. Ферма не приносила никакого дохода. Во всяком случае, пока, и станет ли она когда-либо его приносить, было сомнительно.

— А все долбаные лягушатники с их налогами! — пробурчал Шарп, заталкивая дрова в печь. Он прикрыл дверцу топки, потом устроил свои башмаки над очагом, чтобы просушить. Их нельзя было придвигать слишком близко к огню, чтобы кожа не потрескалась, поэтому он повесил над плитой свою старую винтовку, и теперь, надевая один башмак на дуло, а другой на приклад, знал, что к утру они высохнут. На мгновение он притронулся к ружейному стволу, вспоминая…

— Скучаешь? — спросила вернувшаяся на кухню Люсиль.

— Я не про армию думал, — ответил Шарп, — а о том, что завтра надо бы подстрелить парочку лисиц. Овцы скоро начнут ягниться. А потом снова займусь этой долбаной мельницей. Рождество Рождеством, но я собираюсь сбить ржавчину, очистить сток и отремонтировать колесные лопасти. Бог знает, сколько это займет времени…

— В прежние времена, — вздохнула Люсиль, — нам пришла бы на помощь вся деревня, а потом, когда все было бы сделано, мы бы устроили праздник.

— Чертовски славные были времена, — согласился Шарп. — Слишком славные, чтобы длиться вечно. И будет совсем уж чертовски славно, если я попрошу деревенских помочь. Да они скорее пристрелят меня, чем помогут!

— Просто дай им время, — попросила Люсиль. — Это же крестьяне. Вот проживешь здесь лет двадцать, они начнут тебя признавать.

— Что до этого, так они и сейчас меня признают. Даже переходят улицу, лишь бы не дышать со мной одним воздухом. Всё этот ублюдок Малэн. Терпеть меня не может.

Люсиль пожала плечами:

— Бедняга Жак! Он до сих пор хранит верность Бонапарту. Ему в армии нравилось. И, кроме того… — она заколебалась.

— Кроме того? — переспросил Шарп.

— Когда-то, очень давно, когда я еще в невестах ходила, Жак Малэн решил, что он в меня влюблен. Повсюду таскался за мной. Однажды ночью даже оказался на крыше! — в ее голосе до сих пор звучало негодование. — Подглядывал в окно моей спальни!

— И было на что поглядеть, а?

— Ему вообще ничего видеть не полагалось! — отрезала Люсиль. — Отец впал в ярость от одной мысли, что Жак позволил себе на меня заглядываться. Жак Малэн был из крестьян, а мой отец — виконт де Селеглиз.

Она рассмеялась:

— Но Жак в сущности человек не плохой. Просто он во всем разуверился.

— Ублюдок он ленивый, и больше ничего, — ответил Шарп. — Помнишь, я нарубил дров для священника? Жак должен был уложить поленницу, но он и пальцем не пошевелил. Черт, только и знает, что пропивать деньги своей мамаши.

При одной мысли о Жаке Малэне у Шарпа всегда портилось настроение. Жак был был твердо намерен выжить Шарпа, всячески демонстрируя ему недружелюбие. Силач и здоровяк, вернувшийся в деревню после поражения при Ватерлоо, он с тех пор постоянно пребывал в мрачном раздражении. Он ничем не занимался, не искал заработка, он просто сидел, злился на весь мир и грезил о тех днях, когда императорские солдаты гордо разгуливали по всей Европе. Все в деревне боялись ему перечить, потому что хотя у Жака Малэна не было ни земли, ни денег, он обладал решительным нравом и недюжинной силой.

— Он вроде до сержанта дослужился? — спросил Шарп.

— Да, до сержанта императорской гвардии. Старой гвардии, ни больше, ни меньше — подтвердила Люсиль.

— И теперь у него остался только один враг — я, так что мало надежды, что он поможет вычистить сток. Да пошел он! — сказал Шарп. — Патрик спит?

— Без задних ног, — ответила Люсиль и нахмурилась. — Почему по-английски говорят «задние ноги»? Разве бывают передние? Нет, английский — просто сумасшедший язык.

— Задние или передние, какая разница? Главное, что ребенок спит, так? А мы чем займемся на ночь глядя?

— Сначала поужинаем, — сказала Люсиль, увертываясь от его рук.

— А потом?

Люсиль позволила себя поймать.

— Откуда мне знать? — сказала она, хотя и знала. Она закрыла глаза и помолилась, чтобы Шарп остался в Нормандии, потому что боялась, что деревенские все-таки могут его выжить. Мужчина не может обойтись без друзей, а друзья Шарпа были далеко, слишком далеко, и она тревожилась за его благополучие.

Но здесь была ее ферма, ее родовое гнездо, и она не могла вынести даже мысли о том, чтобы покинуть Селеглиз. Пусть он останется, молилась она, пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы Ричард был счастлив и остался со мной.

В Сочельник Шарп проснулся рано. Он выскользнул из-под одеяла, прихватил свою одежду со стула рядом с дверью, остановился глянуть на сына, который спал в колыбели в ногах кровати, и на цыпочках вышел из комнаты, чтобы не разбудить Люсиль. Поспешив на кухню, он, как был, нагишом, нагнулся, чтобы прочистить топку и добавить в нее дров.

— Бонжур, месье!

Из кладовой выглянула старая Мари, единственная оставшаяся на ферме служанка.

— Ты сегодня рано, — сказал Шарп, хватая рубашку, чтобы прикрыть наготу.

— Кто рано встает, тому Бог подает, — ответила старая женщина, — и оденьтесь потеплее, месье, собирается снег.

— Никакого снега пока нет, — сказал Шарп.

— Столько снега, что заглушит шаги дьявола, — загадочно ответила Мари, и закрыла дверь кладовки, чтобы дать ему возможность одеться.

Он как следует закутался, зная, что снаружи стоит мороз, взял обрез и полный рог пороха с буфета, опустил в карман горсть пуль, и добавил винтовочные патроны. Он не думал, что винтовка ему пригодится, но все-таки прихватил на тот случай, если встретится косуля.

Он нахлобучил шерстяную шапку, поднял засов и черным ходом вышел на двор, где мороз ударил ему в лицо как пушечный залп. Он распахнул дверь конюшни, чтобы выпустить Носача. Пес радостно прыгал вокруг, пока Шарп не буркнул «рядом!», и они вместе пересекли затянувшийся льдом замковый ров. Водоросли на краю рва стали ломкими и покрылись инеем, а над голыми ветвями деревьев на склоне холма висел перламутровый туман. Солнце еще не взошло, и мир тонул в сером полумраке, отделяющем ночь от дня, полумраке, в котором патрулям начинают мерещиться движущиеся тени, а от походных огней поднимаются клубы дыма. Было, подумал Шарп, было и прошло. Наступил мир, а он стал фермером.

Он взобрался на холм. Пес трусил позади. Добравшись до вершины, он оглянулся и отметил, что дым из труб фермы относит на восток. Это означало, что ему придется сделать целый круг по лесу, чтобы подойти к котловине, где, как он знал, есть лисиные логовища, против ветра. Если хоть немного повезет, он подстрелит целое семейство. Он ненавидел лис. Лисица в мгновение ока может разорвать дюжину новорожденных ягнят. Они прикончили всех уток в замковом рву и утащили дюжину цыплят Люсиль. Неудивительно, что ферма не приносила дохода — ее осаждали лисы. По-настоящему следовало бы заняться выкапыванием нор, подумал Шарп, но для этого нужно не меньше дюжины помощников. Конечно, отец Дефуа всегда был рад прийти на помощь, и доктор тоже, но они не имели привычки к тяжелой физической работе, а Жак Малэн постарался, чтобы в деревне никто больше не стал помогать англичанину. Чертов Малэн, подумал он.

У него ушел почти час, чтобы приблизиться с подветренной стороны к маленькой долине, где он затаился на опушке с заряженным обрезом. Небо на востоке побагровело, и ветер разносил клочья тумана по траве, на которой паслась дюжина кроликов. Лис не было видно.

Шарп вообразил, как при появлении лисицы раздастся топот кроличьих ножек, переходящий в галоп, когда они кинутся удирать по норам. Спустя мгновение по краю леса скользнет полоска темного меха, и тогда надо поторопиться с выстрелом. Он прикинул, что вторую лисицу можно будет пристрелить чуть ниже по склону, но только если Носач, его терьер, сумеет выгнать ее из укрытия, в котором она затаится.

Похоже на войну, подумал он. Устраиваешь засаду, пускаешь врагу кровь и атакуешь, чтобы добить окончательно. Разница была в том, что долбаных лис никак не удавалось добить окончательно. Но попытаться стоило, и поэтому он пробрался по опушке до входа в долину, откуда опять стала видна крыша фермы. Он всегда называл ее фермой, но Люсиль настаивала, что это — замок Лассан, а так как над воротами до сих пор высилась снабженная бойницами сторожевая башня, а стены были обведены рвом, может, она и была права. Давным-давно, когда воины еще носили доспехи, виконты де Селеглиз из замка Лассан господствовали над дюжиной деревень. Но замок развалился, и от него уцелели только часовня, амбар, сыроварня, водяная мельница, и большая ферма, где Шарп нашел Люсиль.

Люсиль и счастье, подумал он. Вот только нельзя жить среди людей, которые считают тебя врагом, и если деревня так его и не признает, ему придется вернуться в Англию. Возвращаться ему не хотелось. Он не хотел покидать Нормандию, и знал, что Люсиль противна даже мысль оставить землю, которая восемьсот лет принадлежала ее семье, но нельзя же жить среди врагов. Только что он будет делать в Англии? Чтобы он мог обзавестись там землей, пришлось бы продать замок, а это разбило бы Люсиль сердце. И мне тоже, подумал Шарп, потому что он уже успел полюбить этот клочок неподатливой нормандской земли.

На дороге, проходившей по склону над фермой, появилось шесть человек, и Шарп удивленно нахмурился. Мало кто пользовался этой дорогой в любое время года, а тем более — холодным зимним утром, но потом он вспомнил, что Мари предсказывала снегопад, и решил, что они просто торопятся найти убежище в деревне, лежавшей на крутом, поросшем деревьями склоне, под которым стояла ферма. Подняв глаза, он увидел, как потяжелело отливающее свинцом небо, и решил, что старая служанка была права и собирается метель.

Кучка людей исчезла среди темных деревьев, и Шарп стал поджидать, когда они появятся у ручья, пересекавшего дорогу на выходе из котловины. Потом они должны миновать ферму и подняться по северному склону холма к деревне. В замке Лассан запел петух, и, глянув на восток, Шарп увидел смутные очертания солнца среди тяжелых облаков. Вдали, сквозь разрыв в серых тучах, просачивался алый свет зари. Как кровь сквозь повязку, подумал он и вздрогнул. Ему до сих пор снились кровь и сражения, и просыпаясь, он, чтобы успокоить бившую его дрожь, напоминал себе, что все уже позади. У него была Люсиль, у него был сын, и со временем, кто знает, может быть, он все-таки найдет счастье в этой стране извечных врагов.

Предупреждающе застучали кроличьи лапки, Носач тихо заворчал, и Шарп прищурил глаз, навел обрез и стал ждать.

Люсиль кормила Патрика завтраком.

— Нам скоро будет два! — сообщила она ребенку, щекоча его под подбородком.

— И мы уже такие большие! — подхватила служанка Мари. — Когда вырастем, станем военными, как папа.

— Не дай Бог! — ответила Люсиль, перекрестившись.

— Где папа? — заинтересовался Патрик.

— Лис стреляет, — сказала Люсиль, отправляя в рот сына ложку с овсянкой.

— Бум! — крикнул Патрик, размазывая кашу по столу.

— Патрик Лассан! — укоризненно воскликнула Люсиль.

— Лассан? — переспросила Мари. — Не Кастино? Не Шарп?

— Лассан, — твердо ответила Люсиль. Девичья фамилия Люсиль была Лассан, потом она вышла за полковника Кастино, который погиб за Францию где-то на русских просторах, а теперь жила с Шарпом, и жители деревни, которые справедливо подозревали, что Люсиль и ее англичанин не были женаты, так и не могли понять, как к ней обращаться — мадемуазель Лассан, вдова Кастино или мадам Шарп. Самой Люсиль было все равно, как к ней обращаются, но она была непреклонна в своем намерении передать семейное имя следующему поколению, и поэтому ее и Шарпа сын стал Патриком Лассаном. Шарп не возражал. «Ты выберешь фамилию», — сказал он, — «а я имя». Так ребенок был назван в честь ирландского сержанта, который теперь содержал трактир в Дублине.

Люсиль подскочила на месте от неожиданности: на дворе прозвонил старый колокол, возвещая, что кто-то стоит у входных ворот.

— Кто это в такую рань? — спросила она.

— Может, кюре? — предположила Мари, снимая с крюка над дверью шаль. — Пришел за своими дровами.

Она накинула шаль на острые плечи:

— И, утро или нет, мадам, ему потребуется и его стакан коньяка.

Она вышла во двор, напустив в комнату холодный воздух, и Люсиль инстинктивно прижала к себе Патрика.

— Бум! — снова воскликнул мальчик, решив, что зрелище разбрызганной каши стоит риска получить подзатыльник, но Люсиль так задумалась, что даже не заметила. Она думала, как не похоже на отца Дефуа вставать так рано, и инстинкт заставил ее посадить Патрика в высокий стульчик и, подойдя к очагу, потянуться за винтовкой. И тут она обнаружила, что оружия нет на месте.

Она услыхала, как завизжали, отворяясь, ворота, потом что-то забормотали мужские голоса, и вдруг раздался негодующий вскрик Мари. И резко оборвался. Люсиль бросилась к буфету, где Ричард держал остальное оружие, но прежде, чем она успела повернуть ключ, кухонная дверь рывком распахнулась, и в проеме возник высокий мужчина с лицом как из старой потертой кожи. Его дыхание туманной струйкой поднималось в морозном воздухе.

Он медленно поднял пистолет, навел его в лоб Люсиль и также медленно взвел курок.

— Где англичанин? — спокойно спросил он.

— Папа стреляет лис! — пришел на помощь маленький Патрик. — Бум!

Из-за спины мужчины с пистолетом протиснулся маленький человечек в очках. «Присмотрите за ребенком, мадам» — распорядился он и посторонился, чтобы впустить в кухню своих пятерых оборванных спутников. Патрик, внезапно осознав, что в его крохотном царстве все пошло наперекосяк, заревел, и детский плач заставил человечка поморщиться. Только у него одного не было пистолета, и только у него лицо не обрамляли косицы. Последний из вошедших с мороза втащил за собой Мари и швырнул ее на стул.

— Кто вы такие? — резко спросила Люсиль у маленького человечка.

— Присмотрите за ребенком, мадам! — настойчиво повторил человек в очках. — Я не выношу детских воплей!

Он размотал шарф и стал греть руки у огня, пока высокий мужчина, который появился первым, отгонял Люсиль от шкафа с оружием. На вид ему было лет сорок и выглядел он как много повоевавший солдат. Косицы были эмблемой наполеоновских гусар, и обрамляли они иссеченное шрамами и покрытое пятнами от пороховых ожогов лицо. На нем был армейский мундир, с пришитыми вместо блестящих медных пуговиц простыми костяными, а на его фуражке все еще сверкал императорский орел. Он толкнул Люсиль на стул и повернулся к человечку:

— Что, начнем прямо с обыска, мэтр?

— Конечно, — сказал человечек.

— Кто вы такие? — снова, и еще более яростно спросила Люсиль.

Человечек снял пальто, под которым оказался поношенный черный сюртук.

— Следи, чтобы она не вставала из-за стола, — велел он одному из своих людей, не обращая никакого внимания на Люсиль. — остальные пусть ищут. Сержант, начинайте сверху.

— Что ищут? — настаивала Люсиль, пока незваные гости разбредались по ее дому.

Человечек наконец-то обернулся:

— У вас есть телега, мадам?

— Телега? — недоуменно переспросила Люсиль.

— Не важно, мы все равно ее найдем, — заметил человечек. Он подошел к окну, стер со стекла изморозь и принялся вглядываться в даль. — Ваш англичанин пошел на охоту, так? Когда он вернется?

— Когда захочет, — вызывающе ответила Люсиль. Из старого парадного зала раздался крик — один из пришельцев обнаружил остатки фамильного серебра Лассанов. Когда-то хозяин замка мог подать на серебре обед на сорок человек, но теперь от былого великолепия остались только тяжелый кувшин, пара подсвечников и дюжина выщербленных тарелок. Серебро принесли на кухню, и человечек распорядился сложить его у черного хода.

— Но мы — люди небогатые! — возмутилась Люсиль. Она изо всех сил старалась скрыть свой страх. Похоже, ферму захватили отставные ветераны, банды которых грабили и наводили ужас на всю сельскую Францию. Газеты только и писали об их преступлениях, однако Люсиль почему-то не верила, что они могут добраться и до Нормандии.

— Это все, что у нас есть, — добавила она, указывая на серебро.

— У вас есть намного больше, мадам, — сказал человечек, — гораздо больше. И не советую пытаться покинуть дом, потому что тогда капралу Лебеку придется вас застрелить.

Кивнув ей, он нырнул в дверь под лестницей, чтобы помочь своим людям обыскивать спальни.

Люсиль посмотрела на тощего капрала, которому было приказано не сводить с нее глаз.

— Мы — люди небогатые, — повторила она.

— Побогаче нас, — ответил капрал. У него лицо как у хорька, подумала Люсиль: гнилые зубы, запавшие глаза и разорванное ухо за левой косицей. Императорские гусары нарочно отращивали на висках такие косицы, и чем длиннее они были, тем дольше срок службы. Косицы были предметом гордости, говорили об особом положении гусар, и то, что шестеро пришельцев продолжали их носить, означало, что они по-прежнему считают себя состоящими на службе человека, сосланного на остров Святой Елены.

— И здорово побогаче, — добавил капрал.

— Вы не причините нам вреда? — спросила Люсиль, прижимая к себе Патрика.

— Смотря, как поступит твой англичанин, — ответил он. — И мой сержант. Если сжалится.

— Сержант? — спросила Люсиль, думая, что речь идет о верзиле, который появился первым.

— А мой сержант, — продолжал капрал, — любит поступать по-своему. Жалости от него не жди. Она из него вся вышла за войну. Она из всех нас вышла.

Вдалеке раздался выстрел. Люсиль думала обо всех ужасах, которые война оставила за собой. Она вспоминала рассказы о грабителях и убийцах, которые терзали несчастную Францию, а теперь, на Рождество, пришли на порог ее дома. Она прижала к себе плачущего ребенка, закрыла глаза и принялась молиться.

Ударил выстрел, и лисица, в последней отчаянной попытке избежать пули, извернулась в воздухе и рухнула, пачкая кровью заиндевевшую траву.

— Одной меньше, — сказал Шарп Носачу. — Не торопись, парень.

Он отпихнул пса от дохлой лисицы и подумал, что следовало бы содрать с нее шкуру. К черту, и так сойдет, решил он и ограничился тем, что отрезал хвост, чтобы прибить его к двери амбара. На большой двери уже висела дюжина хвостов, и считалось, что они должны отпугивать остальных лисиц от замка Лассан, но почему-то это древняя магия не действовала. Он вспорол лисице живот, чтобы Носач мог получить свою долю, отвернулся и посмотрел вниз на склон. Странно, подумал он, почему незнакомцы так и не появились на дороге за фермой?

Он смотрел вниз, а в воздухе плыл привычный запах порохового дыма. Может, они торопились и уже скрылись за березами на дальнем склоне. Но деревья стояли голые, и среди облетевших ветвей на дороге не было заметно ни малейшего движения.

Черт, подумал он, я должен был их заметить, и его вдруг кольнуло подзабытое чувство опасности, поэтому он подозвал Носача, повесил обрез на плечо и стал спускаться в долину. Это просто смешно, говорил он себе. Всюду мир, завтра Рождество, и люди имеют право гулять по сельским дорогам без того, чтобы возбуждать подозрения в отставных стрелках, но Шарп, как и Люсиль, читал газеты.

Только месяц назад в Монморийоне банда бывших солдат ворвалась к адвокату. Они убили и его, и жену, ограбили дом и увели с собой обеих дочерей. Девочек, которым было четырнадцать и шестнадцать, изнасиловали и бросили в пруд. Но младшая выжила и рассказала, как было дело. И такое происходило по всей Франции. Работы на всех не хватало, урожай не удался, а у вернувшихся с войны мужчин не было ни дома, ни денег, ни надежды, но зато была привычка добывать себе пропитание грабежом, которую Наполеон поощрял в своих солдатах.

Теперь Шарп был уверен, что путешественники не поднимались в деревню. Это означало, что они либо вернулись обратно тем же путем, что пришли, либо остались на ферме. А может, у них там дело? Может, это просто попрошайки — не все солдаты, вернувшиеся с войны, превратились в закоренелых преступников, большинство просто шаталось по сельским дорогам, выпрашивая еду. Шарп и сам за последние несколько месяцев накормил их немало, и обычно ему даже нравились эти встречи со старыми врагами. Один такой попрошайка был в Бадахосе во время штурма этой испанской крепости британскими войсками, и долго хвастался, сколько англичан он уложил в ров под главным проломом в стене. Шарп так и не сказал ему, что тоже побывал в этом рву, и не сказал, что среди моря крови и огня первым взобрался в пролом, чтобы обратить французов в бегство.

Было и прошло, повторил он себе, было, прошло и уже не вернется, и слава Богу!

Так что, может, это просто нищие, подумал он, но все равно ему не хотелось оставлять Люсиль, Патрика и Мари наедине с оголодавшими мужиками, которым в любой момент может взбрести в голову взять самим, не дожидаясь, пока дадут, и поэтому он позабыл про вторую лисицу и поспешил домой самым коротким путем, вверх по холму, а потом вниз по крутому склону туда, где поблескивал льдом забитый мельничный сток.

Он пересек мостик над стоком, который тоже давно следовало починить, и остановился, вглядываясь в простиравшийся за рвом двор фермы. Все было спокойно.

Из печной трубы поднимался дымок. Окна замерзли. Все было как всегда, но его не оставляло чувство опасности. Чувство, которое столько раз спасало ему жизнь во время бесчисленных испанских сражений, и которому они привык доверять. Он прикинул, не зарядить ли винтовку, но решил, что уже слишком поздно. Если те вошли в дом, их не остановишь одним винтовочным выстрелом. И потом, за ним наверняка наблюдают, поэтому лучше не демонстрировать враждебности.

А еще лучше, подумал он, убраться отсюда к черту и самому понаблюдать за домом, чтобы понять, есть опасность или нет. Но у него не было выбора — там, внутри, были Люсиль и сын, и поэтому он должен был войти, хотя все его инстинкты вопили, что этого делать нельзя. «Пошли, Носач», — сказал он и двинулся вперед. Пересекая мост надо рвом, он уже предчувствовал, как по-дурацки будет выглядеть, когда откроет кухонную дверь и обнаружит, что Люсиль кормит Патрика, Мари шинкует репу, а плита весело трещит.

Это все война, говорил он себе. Нервы стали ни к черту. Привыкаешь быть постоянно начеку, вечно дергаешься, всего пугаешься и в результате впадаешь в панику по пустякам. Ничего ведь не случилось. Завтра Рождество, и с миром все в порядке, если не считать того, что он требует изрядной починки.

Он распахнул кухонную дверь. «Один ублюдок готов», — радостно заявил он, размахивая лисьим хвостом, и застыл. За столом, прямо напротив Люсиль, сидел маленький человечек в очках, и еще один человек стоял у нее за спиной, уткнув пистолет в ее черные волосы.

В углу на стуле съежилась Мари, а перед Шарпом, сжимая в руке его старую саблю, снятую со стены над шкафчиком для пряностей, стоял высокий человек с гусарскими косицами, обрамлявшими жесткое, как копыто, лицо.

— Вспомнил меня? — спросил человек. — Потому что я-то тебя помню.

Он поднял саблю и упер ее острием в шею Шарпа.

— Я тебя хорошо помню, майор Шарп. Очень хорошо. Добро пожаловать домой.

Шарп сидел рядом с Люсиль за кухонным столом. За его спиной стоял человек с пистолетом, а сержант Ги Шаллон примерялся саблей Шарпа к краю столешницы.

— Не Бог весть что, — бросил он насмешливо.

— Она лучше приспособлена к французам, чем к столам, — мягко заметил Шарп.

— Положите саблю, сержант, в самом деле, — жалобно сказал человечек в очках. — Бросьте ее в общую кучу. Может, и выручим за нее пару франков.

Он проследил, как сержант кладет саблю в кучу серебра и других ценных вещиц, которая выросла рядом с кухонной дверью. В груду добычи попали скромные драгоценности Люсиль, и среди них — большой рубин, который когда-то принадлежал к сокровищам Наполеона. Человечек сразу схватил камень как свидетельство богатства Шарпа. Он вертел его, любовался им, не сводя с него глаз, и когда Шарп опустился на стул, протянул камень ему, как будто это что-то доказывало.

— Меня зовут, — сказал человечек, — мэтр Анри Лорсэ. Как адвокат, я имел честь оформить и засвидетельствовать последнюю волю майора Пьера Дюко. Вот эту.

Он извлек длинный лист бумаги и разгладил его на кухонном столе. Он постучал по завещанию рубином, как будто бумага придавала какую-то законность его присутствию.

— В завещании говорится о тайном запасе золота, — продолжил Лорсэ, метнув на Шарпа быстрый взгляд, так что его очки сверкнули в тусклом свете. — Запасе, который некогда принадлежал Наполеону Бонапарту. Майор Дюко был так любезен, что завещал это золото мне и сержанту Шаллону.

Он кивнул головой в сторону мрачного гусара, продолжавшего развлекаться с саблей Шарпа.

— И еще майор Дюко указал, что вы знаете, где это золото.

Он помолчал.

— Так вы знаете, где золото, майор Шарп?

Люсиль открыла рот, чтобы сказать, что Лорсэ несет чушь, но Шарп положил руку ей на запястье.

— Знаю, — признал он.

Два года назад, когда Наполеон был сослан на Эльбу, Шарп помогал вернуть золото, пропавшее во время доставки на остров. Золото украл Пьер Дюко, а сержант Шаллон ему помогал, и хотя Дюко был давно мертв, он сумел и из могилы достать своего давнего врага.

— Но у нас ничего нет, — настойчиво повторила Люсиль. — Вы же сами видите.

Мэтр Лорсэ не обратил на ее слова никакого внимания.

— Это золото, — продолжал он очень спокойно и взвешенно — оценивается в двести тысяч франков, верно?

Шарп расхохотался:

— Ваш любезный Дюко успел половину просадить.

— Вот как? Тогда в сто тысяч франков, — заметил Лорсэ все также спокойно, и ему легко было сохранять спокойствие: даже половина суммы равнялась пятидесяти тысячам фунтов стерлингов, а чтобы жить в роскоши, достаточно было двухсот фунтов в год. С пятидесятью тысячами он мог бы жить по-царски.

— Я ведь был не один, — сказал Шарп. — Спросите своего дружка сержанта.

Он дернул головой в сторону Шаллона.

— Со мной был генерал Калвэ. Вы что думаете, ему золотишко не требовалось?

Лорсэ посмотрел на Шаллона, который неохотно кивнул.

— Был там Калвэ, мэтр, — подтвердил он.

Адвокат пожал плечами.

— И вы разделили сокровище, — согласился он. — Но все равно, осталась приличная сумма.

Шарп промолчал.

— Вдарить ему, мэтр? — предложил Шаллон.

— Я презираю насилие, — не без раздражения заявил адвокат. — К нему прибегают только глупцы и неумехи. Всегда можно договориться. Скажите правду, майор, — обратился он к Шарпу. — Не могли же вы потратить все?

Шарп вздохнул, словно подчиняясь неизбежности.

— Осталось тысяч сорок, — признался он, и услышал, как Люсиль ахнула от изумления. — Может, и побольше, — добавил он явно нехотя.

Анри Лорсэ облегченно улыбнулся. Он опасался, что его долгие поиски могут кончиться ничем, и хотя сорок тысяч франков было меньше, чем он рассчитывал, все же по нынешним тяжелым временам это было приличное состояние.

— Скажите нам, где деньги, майор, — сказал он, — мы заберем их и оставим вас в покое.

Теперь настала очередь улыбаться Шарпу.

— Они в банке, Лорсэ, в банке месье Плакэ на рю Дюавиль в Кане. В большом, обитом железом сундуке, запертом в каменном подвале за покрытой железом дверью, и месье Плакэ хранит один ключ от двери, а я второй.

Сержант Шаллон сплюнул в очаг, и потеребил одну из своих косиц.

— Все он врет, — прорычал он адвокату. — Но я из него правду выбью!

— Выбивай, сержант, — сказал Шарп. — Потом можешь разобрать замок по камешку, все равно ничего не найдешь. И что ты тогда станешь делать?

— Снова за тебя примусь, — предложил Шаллон. — А потом заберу все, что мы насобирали, и все, что захотим.

Он посмотрел на Люсиль, которая, несмотря на простую одежду, была на редкость хороша. У нее была гладкая нежная кожа, иссиня черные волосы, большие темные глаза и щедрый рот. Она излучала безмятежное спокойствие, так что порой в деревне говорили, что она выглядит точь-в-точь как Матерь Божья, но для Шаллона это была всего лишь еще одна женщина, которую можно взять, надругаться и бросить.

— Все, что захотим, — повторил Шаллон.

Шарп промолчал. Лицо его оставалось бесстрастным. Но мэтра Лорсэ от грубости сержанта передернуло:

— Нам нужно только золото императора, — произнес он тоном, в котором ясно читался упрек Шаллону, — и, конечно, вот это, — он взял рубин.

— Это тоже принадлежало Бонапарту, — сказал Шарп. — И сколько-то за него выручить можно.

— Но не сорок тысяч франков, — заметил Лорсэ.

Он бережно опустил камень в карман жилета, потом извлек из своего саквояжа листок бумаги, перо и бутылочку чернил.

— Напишите месье Плакэ, — велел он Шарпу, подтолкнув в его сторону бумагу и перо, — что ваш добрый друг мэтр Лорсэ берет на себя хранение золота.

— Не сработает, — решительно ответил Шарп, не сводя с адвоката взгляда.

— Должно сработать! — бросил Лорсэ, впервые проявляя признаки нетерпения.

Шарп вздохнул и потряс головой.

— У меня жена в Англии, Лорсэ, — сказал он, — и эта вороватая баба увела все мои деньги только потому, что я написал моему лондонскому банкиру, что ей можно доверять. Так что месье Плакэ и я заключили соглашение. Он не отдаст деньги никому, кроме меня, — он постучал себя по груди. — Только меня. Лично.

Лорсэ взглянул на Люсиль, которая, хотя и была потрясена тем, что ничего ни о каких соглашениях не слышала, все-таки сумела кивнуть.

— Это правда, — прошептала она, имея в виду, что Джейн Шарп действительно обокрала своего мужа, хотя сказал ли он правду обо всем остальном, она понятия не имела.

— Я должен явиться в банк сам, с собственным ключом, — продолжал Шарп. — А иначе — шиш!

— И где этот ключ? — требовательно спросил Лорсэ.

Шарп взглянул на прибитую к кухонной двери вешалку для ключей, Лорсэ кивнул в знак согласия, Шарп поднялся и снял с гвоздя тяжелый черный ключ, на вид старый как мир, и Люсиль наконец стала догадываться, что он что-то затеял, потому что это был ключ не от подвала в Кане, а от давно заброшенной замковой часовни.

Шарп швырнул ключ Лорсэ.

— Отвезёте меня с ключом в Кан, Лорсэ, и получите свои денежки.

— Сколько до Кана? — спросил Лорсэ.

— На телеге — часа три, — ответил Шарп, — а телегу брать придется, потому что сорок тысяч франков золотом потянут почти на тонну. Час чтобы нагрузить телегу, и еще часа три с половиной, чтобы вернуться. Это если снега не будет.

— Тогда молитесь, чтобы его не было, — сказал Лорсэ, — потому что если вы не вернетесь к вечеру, я буду вынужден заключить, что вы нас предали и предоставлю сержанту Шаллону разбираться с вашей семьей.

Он замолчал, явно ожидая от Шарпа какой-то реакции, но лицо англичанина по-прежнему ничего не выражало.

— Мне не хотелось бы доводить до этого, майор, потому что я презираю насилие.

Он положил ключ на стол.

— С вами отправится капрал Лебек с двумя людьми. Начнете звать на помощь, капрал вас убьет. Но сделаете то, о чем я вас прошу, и все мы переживем этот день, хотя вы, — тут он улыбнулся одними губами, — станете гораздо беднее.

Шарп забрал ключ.

— До вечера я буду здесь, — пообещал он адвокату, и наклонился, чтобы поцеловать Люсиль и сына.

Люсиль вцепилась в него:

— Ричард!

Он осторожно высвободил воротник из ее пальцев.

— Присмотри за Патриком, детка, — сказал он и поцеловал ее снова. — Я вернусь.

Именно это он и собирался сделать.

Капрал Лебек и двое его людей смотрели, как Шарп запрягает лошадей. Лошади были старые, и ходили медленным усталым шагом: большую часть своей жизни они провели, таская тяжелые французские пушки, а теперь отравляли жизнь Шарпу, который никогда не любил и не понимал этих животных. Шарп закинул вожжи на облучок, и собрался было сесть, но Лебек ему не доверял, и велел править одному из своих людей. Шарп устроился сзади, а Лебек приподнял полу тяжелой шинели и показал ему пистолет.

— Надо было пристрелить тебя еще в Неаполе, — сказал капрал.

— Так ты был с Дюко, когда мы пришли за золотом? — спросил Шарп. — Я тебя не помню.

— Зато я тебя помню, — ответил Лебек, и крикнул, чтобы открывали ворота. Возчик щелкнул кнутом и тяжелая телега толчком сдвинулась с места. Пошел снег. Он падал большими, мягкими хлопьями и таял, едва коснувшись земли. Телегу то и дело потряхивало из стороны в сторону, потому что Шарп нарочно запряг лошадей неправильно. Та, что побольше, вороная, всегда ходила коренником, а гнедая — пристяжной, но теперь Шарп переставил их местами, и к тому же не закрепил каждой из них упряжь, затянув ее концы на противоположной хомутине, а это означало, что одна из лошадей то и дело вырывалась вперед, волоча за собой телегу. Гусары так ничего и не заметили, но скоро почувствовали, что с лошадями творится что-то неладное, потому что одна из них все время норовила опередить и столкнуть с дороги другую. Бедная лошадь двигалась толчками, как свинья, возчик принялся ее нахлестывать, но от этого толчки только стали сильнее.

— Ты лучше следи за вороной, — сказал Шарп.

— И без тебя как-нибудь справлюсь, — отрезал возчик, но тут телегу снова рвануло, и Лебека чуть не бросило на другой ее край.

— Придержи вороную, — сказал Шарп, — тогда гнедая сама пойдет.

— Заткнись, — рявкнул возчик и снова щелкнул кнутом. Вороная рванулась вперед, гнедая заартачилась, и Лебеку со вторым охранником пришлось вцепиться в борт телеги, когда повозка выскочила из колеи и затряслась по выбоинам.

— Ублюдки! — обругал Лебек лошадей, и возчик снова взмахнул кнутом. Лошади налетели друг на друга и телегу снова закачало, как лодку в бурю.

— Я же говорю, — настаивал Шарп, — дай гнедой волю!

Телега снова рухнула в колею, и Лебек выругался.

— Стой! — закричал он, и возчик покорно натянул поводья.

— Ты, — Лебек ткнул пальцем в Шарпа, — берись-ка за вожжи. А я сяду рядом вот с этим.

И он поднял шинель, чтобы снова показать пистолет.

Шарп покорно забрался на облучок. Лебек устроился рядом, а двое остальных сели сзади. У них тоже были пистолеты, но теперь они оказались там, где нужно было Шарпу, и сам он тоже оказался там, где хотел. Он вырвался с фермы, и теперь готовился нанести ответный удар.

Он прищелкнул языком, придержал вороную, и телега стала подниматься по крутому склону в деревню. Тихо падал снег, медленно кружась среди голых ветвей, но небо мрачнело все сильней, и Шарп знал, что скоро снегопад начнется всерьез. Еще он знал, что в метель ни за что не успеет вернуться из Кана до темноты, но он туда и не собирался, потому что никакого месье Плакэ не существовало в природе, как и обитого железом сундука в каменном подвале на рю Дюавиль. Существовали только женщина и ребенок, которых надо было спасти, и пока что телега Шарпа с грохотом тащилась по деревенской улочке. Люди уже собирались на рождественскую мессу. Шарп кивнул нескольким своим знакомым, а потом увидел Жака Малэна. Тот стоял у дверей трактира и, когда появился Шарп, как раз собирался зайти внутрь, но специально дождался на холоде, чтобы плюнуть на дорогу, когда Шарп проедет мимо.

— Бонжур, сержант Малэн, — по-дружески поздоровался Шарп, но Малэн нырнул в трактир и захлопнул за собой дверь. Шарп натянул вожжи и свернул в проулок за трактиром.

— Почему не по главной дороге? — подозрительно осведомился Лебек.

— Срезаю угол, — ответил Шарп. — Чем быстрее доедем, тем быстрее согреемся.

— Господи, ну и холодина! — проворчал Лебек. Капрал плотнее завернулся в шинель, прикрывавшую его тощее тело, и Шарп знал, что из-за тяжелой шинели он наверняка замешкается, когда станет вытаскивать пистолет. На это Шарп и рассчитывал, но вот потом? Ладно, там видно будет.

Проулок вывел их на узкую дорожку за двором мясника, которая шла вниз между высокими, огороженными изгородями откосами. У подножия холма она резко сворачивала на восток, а потом огибала крутой и поросший лесом берег ручья. В обычный день Шарп соскочил бы с телеги, чтобы свести лошадей вниз, но сегодня он отпустил поводья, так что повозка всем своим весом подталкивала лошадей, и когда те выскочили на крутой поворот у ручья, то уже неслись во весь опор.

— Поосторожней, ты! — рявкнул Лебек.

— Я здесь каждый день езжу, — соврал Шарп, изо всех сил щелкнул кнутом и рванул вожжи. Лошади ринулись за поворот, и тут, как он и рассчитывал, колеса телеги застряли в глубокой колее, и повозка, немного протащившись, резко осела на крутом склоне. Он услыхал за спиной крики охранников, которых бросило поперек телеги, но успел кинуть и кнут, и поводья, и схватить Лебека за косицу. Он выбросился из телеги, волоча Лебека за собой, пока повозка заваливалась на правый бок. Перепуганные лошади внезапно встали, и полуопрокинутая телега с треском врезалась в дерево. Шарп с Лебеком рухнули на обломок оглобли между лошадиных ног, и Шарп, не выпуская косицы, рубанул ребром левой ладони по горлу капрала. Тот задохнулся, и Шарп снова врезал ему по кадыку, потом рванул полу шинели, чтобы достать пистолет, и капрал, которого каждый вздох обжигал как огнем, был бессилен ему помешать. Шарп саданул его прикладом в левый висок, и, выбравшись из груды перепутавшейся упряжи, обнаружил двух остальных охранников на полдороге с крутого склона ручья. Когда телега стала опрокидываться, один из них ударился головой о дерево, и теперь с бледным лицом неподвижно лежал на траве. Второго забросило в терновый куст, где он торопливо пытался вытащить пистолет.

— Не двигайся, — велел Шарп и взвел курок.

— Нет, месье! Я вас умоляю! — простонал тот. Колеса перевернутой телеги все еще продолжали вращаться.

— Как я ненавижу гусар, — процедил Шарп, приближаясь к нему. — Надо было перебить вас всех, когда была возможность. Я люблю убивать гусар.

Он вытянул руку с пистолетом и щелкнул курком.

— Нет, месье!

Он думал, что Шарп его пристрелит, но тот вместо этого поставил пистолет на предохранитель, перехватил его и изо всех сил засадил прикладом по черепу гусара. Тот громко завопил и осел, и Шарп выволок его из тернового куста, и саданул еще раз, чтобы оглушить наверняка.

— Трое гусар против одного стрелка, — сказал Шарп. — Теперь понятно, почему мы выиграли эту долбаную войну. Лебек! Перестань квакать, как долбаный лягушатник, и вали сюда.

У Шарпа все еще оставался нож, которым он отрубил лисий хвост, и с его помощью он нарезал вожжи на короткие ремни. Делать этого ему совсем не хотелось: упряжь стоила немалых денег, но ему надо было связать трех человек, и ничего больше под рукой не было. Пришлось пожертвовать упряжной кожей. После того, как все трое были надежно связаны, он пинком поднял их на ноги, стянул вместе еще одним куском ремня, и погнал вверх по склону в деревню. Церковный колокол, который все это время сзывал прихожан на мессу, затих. Сквозь ветви деревьев падал снег. Снегопад усиливался, и изгороди и дорожная колея постепенно покрывались белым слоем. Утро еще не кончилось, но из-за тяжелых туч было сумеречно.

Что ж, подумал Шарп, пока все идет как задумано. Он снова свободен, и половина маленького отряда Лорсэ попала к нему в руки, но для опытного солдата, каким был Шарп, это было легче всего. Самое трудное было впереди. Как стрелок, он знал, как обращаться с врагами, но теперь ему предстояло обзавестись друзьями.

Гусь, предназначенный для рождественского обеда Шарпа, запекался в духовке, но на это требовалось время, а сержант Шаллон был слишком голоден и не хотел ждать. Поэтому Люсиль жарила яичницу с беконом, чтобы накормить сержанта и одного из двух оставшихся гусар. Второй в это время нес караул на надвратной башне, откуда ему были видны оба моста, пересекавших замковый ров, а Лорсэ заявил, что не любит яичницу и позавтракает хлебом с яблоками.

— Мясо животных, — пояснил адвокат, — сгущает кровь, и человек становится неповоротливым. Поэтому я не ем ничего, кроме фруктов, овощей и орехов.

— Я люблю, чтобы кровь была погуще, — сказал сержан Шаллон, придвигаясь поближе к Люсиль. — Так почему ты вышла замуж за англичанина? — спросил он.

— Мы не женаты, — ответила Люсиль, поливая яйца горячим жиром.

— А француз для тебя уже недостаточно хорош, а?

Люсиль пожала плечами и промолчала. Лорсэ нахмурился. Он сидел за столом, пытаясь разобраться в хозяйственных счетах Шарпа.

— Оставь ее в покое, — сказал он Шаллону.

Но тот пропустил его слова мимо ушей.

— Так чем же плохи французы? — снова спросил он.

— Просто мне попался англичанин, вот и все, — ответила Люсиль.

Шаллон положил руку ей на талию, и она напряглась.

— А я думаю, что ты подлая изменница, — сказал он, и потянулся к ее груди. Он улыбнулся, сжал грудь, и тут же взвыл и отскочил от плиты.

— Вот сука! — прорычал он, хватаясь за руку, на которую Люсиль плеснула ложку раскаленного жира. Он отпустил обожженную руку, собираясь ударить Люсиль, и замер, потому что понял, что сейчас она швырнет ему в лицо полную сковороду яиц, бекона и скворчащего жира. Мари, державшая Патрика на коленях, рассмеялась.

— Сядьте, сержант, — устало сказал Лорсэ, — и оставьте ее в покое. У вас есть еще яблоки, мадам?

— В кладовой, у вас за спиной, — ответила Люсиль. Она принесла сковородку, положила яичницу с беконом в тарелку, и помедлила, прежде чем начать накладывать вторую. — Сержант, вам не кажется, что следует извиниться?

Он хотел послать ее к черту, но увидел, что сковородка нацелена прямо ему в пах.

— Простите, мадам, — пробурчал он.

Люсиль выложила остальную яичницу ему на тарелку.

— Приятного аппетита, — сладко пропела она.

— Так почему вы живете с англичанином? — спросил адвокат, достав еще одно яблоко с полки в кладовой.

— Я же говорю, — ответила Люсиль, — просто однажды он очутился здесь и остался.

— Вы позволили ему остаться, — поправил ее Лорсэ.

— Это правда, — согласилась Люсиль.

— Англичанину нечего делать во Франции, — сказал Лорсэ.

— Ему дело нашлось, — ответила Люсиль. — Чинить мельницу, выращивать ягнят, разводить скот и ухаживать за садом. Кофе пить будете?

— Кофе вреден для печени, — неодобрительно произнес Лорсэ, — и я к нему даже не прикасаюсь. Но объясните мне, мадам, почему вашу мельницу чинит, а за вашим садом ухаживает англичанин, когда хватает французов, которые и могут, и должны делать тоже самое? В стране нет работы, мадам. Эти двое, — он указал на гусар, которые ели так, как будто месяц у них крошки во рту не было, — они сражались за Францию. Они истекали кровью, задыхались в огне, они голодали и умирали от жажды, и когда они вернулись обратно, что их ждало? Толстяк на троне [Король Людовик XVIII — прим. перев. ] и богачи в каретах, а им не досталось ничего! Ничего!

— И поэтому они вправе воровать?

— Ваш англичанин сам украл наше золото, — сказал Лорсэ. — Я просто собираюсь вернуть его законным владельцам.

Он повернулся и взглянул в окно.

— Снег все еще идет?

— Еще сильнее, чем раньше, — сказала Люсиль.

— Тогда помолитесь, чтобы ваш англичанин не застрял по дороге.

Люсиль улыбнулась.

— На вашем месте, мэтр, — она впервые употребила его официальное звание, — я бы помолилась, чтобы он застрял.

Лорсэ непонимающе нахмурился и Люсиль пояснила:

— Потому что если снега будет много, он не сумеет добраться обратно. И тогда вы останетесь в живых.

— Ах, как страшно! — ухмыльнулся сержан Шаллон.

— Вы отправили с ним только троих, — спокойно продолжила Люсиль и перекрестилась. — Упокой, Господи, их души. Не волнуйтесь, сержант. Майор Шарп вернется.

Налетел ветер, стукнула дверь, и Шаллон резко развернулся, схватившись за винтовку Шарпа, которую успел себе присвоить. Люсиль, которую, казалось, позабавила его тревога, взялась за шитье.

— Мой стрелок вернется, сержант, — сказала она. — Можете быть уверены — он вернется.

Отец Дефуа завершил мессу, благословил прихожан и перешел к объявлениям: завтра месса состоится на час раньше, урок катехизиса отменяется, а потом он при всех обратился к вдове Малэн с призывом напомнить сыну, что тот обещал доставить дрова для отопления дома кюре, и это обещание до сих пор не выполнено. Мадам Малэн сидела с каменным лицом, хотя все в церкви понимали, как ей стыдно за Жака. Может, солдат из него вышел и хороший, но человек — никудышный, и она не знала, как с ним быть и сможет ли она кормить его и дальше. Отец Дефуа тоже очень тревожился о Жаке Малэне, потому что от этого силача в деревне были одни неприятности и никакого проку.

— Так вы напомните ему, мадам? — обратился отец Дефуа к вдове.

— Да, святой отец, — ответила мадам Малэн.

— Я могу сам привезти вам дрова, святой отец, — вмешался один из прихожан.

— Мне кажется, Жак тоже мог бы сделать что-то полезное, — мягко сказал отец Дефуа и бросил встревоженный взгляд на входную дверь, которая внезапно распахнулась настежь. От сильного порыва ветра по церкви закружился снег, а пламя свечей, горевших у статуи девы Марии, по случаю Рождества украшенной красными ягодами омелы, заколебалось.

В церковь ввалились три человека, двое — с окровавленными лицами, и все трое — со связанными за спиной руками, а следом за ними вошел англичанин, месье Шарп, сжимая в руке огромный пистолет.

— Месье Шарп, — не выдержал отец Дефуа. — Это — дом Божий!

— Прошу прощения, святой отец, — сказал Шарп, запихивая пистолет в карман и сдергивая с головы запорошенную снегом шапку. — Я тут раздобыл для вас троих грешников, у которых душа горит исповедаться.

Он пинком направил капрала Лебеки в проход между скамьями.

— Троих несчастных грешников, святой отец, которым требуется отпущение грехов, прежде чем я отправлю их в ад.

— Месье Шарп! — снова возмутился кюре. — Вы оставили дверь открытой!

— Это верно, святой отец, — ответил Шарп.

Прихожане смотрели на него с осуждением, возмущенные его вторжением в святое место. Шарп, словно вовсе не обращая внимания на их суровые взгляды, толкнул всех троих пленников на колени перед алтарем.

— И чтоб не шелохнулись, сволочи! — сказал он и повернулся к кюре.

— Я оставил дверь открытой, святой отец, — объяснил он, — потому что по дороге сюда заглянул в трактир и пригласил в церковь еще несколько прихожан.

Уж не напился ли он, подумал отец Дефуа, но ему сразу стало ясно, что это не так. Кюре очень неплохо относился к англичанину. Конечно, было бы лучше, если бы тот вместе с Люсиль посещал церковь, но, если не брать в расчет этого обстоятельства, месье Шарп казался ему прямым, жестким, очень здравомыслящим и трудолюбивым человеком. К сожалению, остальные жители деревни не разделяли его мнения, а Жак Малэн пригрозил, что живого места не оставит на любом, кто отнесется к англичанину по-дружески.

А теперь, к полному изумлению отца Дефуа, сам Жак Малэн с дюжиной своих дружков появился в дверном проеме. Они и не собирались на мессу, а вместо этого распивали в трактире кальвадос, и, пока их матери, жены и дочери улаживали дела с Господом Богом, очень нескучно проводили время, когда Шарп пинком распахнул дверь и выпихнул на всеобщее обозрение окровавленного капрала Лебека.

— Мне только что пришлось выбить кучу дерьма из трех гусариков, — воинственно заявил он на весь трактир, — и если хотите знать, почему, ступайте в церковь.

Больше он не сказал ни слова и выволок пленника за дверь, поэтому все, изумленные и сгорающие от любопытства, побросали выпивку и отправились следом за ним.

Жак Малэн скинул картуз и перекрестился, впрочем, не выпуская из рук крепкой дубинки. Он хмуро кивнул кюре.

— Англичанин напрашивается на неприятности, святой отец — пробурчал он.

— Как же! — ответил Шарп.

Отец Дефуа, опасаясь, что в церкви вот-вот возникнет непотребная драка, поспешил вперед, чтобы утихомирить противников, но Шарп движением руки принудил его к молчанию. Он обвел прихожан глазами.

— Вы меня не любите, верно? — вызывающе спросил он. — Думаете, что чужак, да еще и англичанин, который полжизни провоевал с французами, вам здесь даром не нужен, верно?

— Почему же, — сказал Жак Малэн и его дружки обменялись ухмылками.

— А вот вы мне нужны, — продолжал Шарп, — потому что там, откуда я родом, у соседей принято помогать друг другу, а теперь мои соседи — вы, и мне нужна помощь. Поэтому я вам кое-что расскажу. Кое-что об императоре, золоте и жадности. Хотите послушать?

— Нет! — закричал Малэн, но все вокруг зашикали. Они были простые люди, любили складные истории, и были не прочь послушать еще одну, и Шарп, стоя над своими притихшими пленниками, поведал прихожанам, как Пьер Дюко украл императорское золото, а потом свалил все на Шарпа.

— Мне надо было доказать, что я тут не при чем, — объяснял Шарп, — а брат мадам… Вы помните Анри Лассана, упокой Господь его душу? Конечно, помните. Так вот, месье Лассан кое-что знал про Дюко, и поэтому я отправился в замок, чтобы его порасспросить, и что вы думаете? Мадам прострелила мне ногу!

Большинство прихожан рассмеялось над его негодующим тоном. Жак Малэн нахмурился, но даже он слушал, как Шарп, дождавшись, пока затихнет смех, рассказывал им про Дюко. Он сказал, что хотя Дюко и числился майором, он никогда не был солдатом. Пьер Дюко был «функционером», объяснил он, и все вздохнули, потому что в свое время сильно натерпелись от безжалостных рук революционных чиновников. Пьер Дюко служил в тайной полиции, добавил Шарп, и закутанные в черные шали головы затряслись от ужаса при это новом обвинении. «Но хуже всего», — закончил Шарп, решив, что историю не помешает слегка приукрасить, — «хуже всего, что он был стряпчим!». Некоторые женщины начали креститься, и когда он замолк, в церкви установилась мертвая тишина.

— Месье Дюко обокрал императора, — продолжал Шарп, — и я отправился в Неаполь, чтобы его разыскать. И я его прикончил и вернул золото. Тысячи и тысячи золотых франков! Императорское сокровище!

Все смотрели на него, как завороженные, потому что ничто так не чарует душу крестьянина, как мысль о золоте.

— Но я отправился в Неаполь не один, — сказал Шарп и схватил Лебека за шиворот. Деревенские жители так до сих пор и не поняли, зачем Шарп притащил с собой Лебека и еще двух пленников, и с широко раскрытыми глазами смотрели, как гусара вытащили на середину прохода и рывком поставили на ноги.

— Это — один из сообщников Дюко, — сказал Шарп. — Верно, Лебек?

Капрал кивнул.

— А теперь скажи им, капрал, кто был со мной в Неаполе, — велел Шарп.

У Лебека шла носом кровь, а руки были стянуты за спиной, поэтому он мог только сопеть.

— Солдаты, — нехотя процедил он.

— Чьи солдаты?

— Французские, — уже громче сказал Лебек.

Гляда в упор на Малэна, Шарп задал следующий вопрос:

— А что на них была за форма, а, капрал?

Лебек помрачнел, потом пожал плечами:

— Императорской гвардии, — буркнул он.

— А ну-ка, погромче! — скомандовал Шарп. — Голову поднять! Стоять смирно! Чтоб все слышали!

Лебек машинально выпрямился.

— Это были гвардейцы императора, — повторил он, и Шарп убедился, что Жак Малэн услышал ответ. Ему обязательно надо было, чтобы это услышал Жак Малэн, потому что тот сам служил в гвардии и до сих пор носил гигантские черные усищи, которые в армии Наполеона дозволялись только лучшим из лучших.

— Гвардейцы императора, — сказал Шарп, не спуская глаз с Малэна, — и я дрался вместе с ними. А командовал нами генерал Жан Калвэ.

Он увидел, как при этом имени на недоверчивом лице Малэна мелькнуло узнавание.

— И дрался я не за Англию, а за Францию. И когда мы добрались до золота, мы не взяли его себе. Мы отвезли его на Эльбу!

Вот это последнее заявление не произвело того впечатления, на которое он рассчитывал. Большинство прихожан не только не оценили его честность, но явно сочли его полным дураком, раз он упустил такие деньжищи.

— Но эти вот люди, — и Шарп указал на Лебека и его людей, — они думают, что золото все еще у меня. Поэтому они оказались здесь. Вшестером. И трое до сих пор в замке, держат в заложниках мадам, нашего ребенка и Мари.

По церкви пробежал ропот.

— Поэтому я и пришел, — заключил Шарп. — Потому что вы мои соседи и мне нужна помощь.

Он пихнул Лебека обратно, к остальным пленникам, повернулся к отцу Дюфуа и пожал плечами, как человек, который сказал все, что мог.

Несколько минут в церкви царило молчание, потом все заговорили разом. Кто-то потребовал объяснить, с чего они вообще должны помогать Шарпу, и Шарп развел руками, как будто и сам не знал, что ответить.

— Но все вы знаете мадам, — добавил он, — и Мари, она прожила здесь всю жизнь. Неужели вы оставите двух женщин на произвол воров и грабителей?

Отец Дефуа покачал головой.

— Но среди нас нет солдат! — воскликнул он. — Надо послать в Кан за жандармами.

— Пока мы доберемся до Кана, да еще в такую метель, станет уже темно, — сказал Шарп. — Люсиль умрет раньше, чем жандармы успеют натянуть сапоги.

— Но тогда чего вы от нас хотите? — спросил кто-то жалобным тоном.

— Он хочет, чтобы мы полезли в драку вместо него, — прорычал Жак Малэн с откуда-то от стены церквушки. — Потому что только так англичане и дерутся. Они умеют устроить так, чтобы за них дрались немцы, испанцы, португальцы, шотландцы, ирландцы, кто угодно, только не сами англичане. Зачем англичанам драться, когда за них это делают другие?

Из кучки дружков Малэна послышался одобрительный шум. Малэн на мгновение насторожился, когда Шарп двинулся к нему по проходу. Он взвесил на руке дубинку, но не пошевелился, когда Шарп оттолкнул его и направился к выходу.

— Пошли, потолкуем, — сказал Шарп и потянул на себя церковную дверь.

— Раскомандовался! — продолжал упорствовать Малэн.

— Что, поджилки трясутся? — бросил Шарп, выходя на снег. — Говорить-то все мастера!

Малэн кинулся наружу, как разьяренный бык, и обнаружил Шарпа, присевшего на низкую церковную ограду.

— Подымайся! — потребовал Малэн.

— Ладно, пора кончать, — сказал Шарп. — Врежь мне!

Он увидел недоумение на лице Малэна.

— Ты же об этом мечтал весь год, а? — спросил Шарп. — Ну так врежь хорошенько!

— Подымайся! — повторил Малэн, и его дружки, выскочившие вслед за ним из церкви, согласно зашумели.

— Не собираюсь я с тобой драться, Жак, — сказал Шарп, — потому что незачем. Я уж всяко повоевал не меньше тебя, и, будь я проклят, если стану что-то доказывать. А вот тебе придется. Ты меня не переносишь. Ты, похоже, вообще никого не переносишь. От тебя никакого проку, одни неприятности. Ты вроде собирался отвезти дрова в церковь? И где эти дрова? День-деньской торчишь в трактире и пропиваешь деньги своей матушки. Почему бы тебе не заняться делом? И у меня есть для тебя работа! У меня есть для тебя насквозь проржавевший мельничный затвор, который надо чинить, и мельничный сток, который надо чистить, а в будущем месяце из Кана прибудут возы с плиткой, которой надо замостить двор. Мне нужен сильный помощник, но прямо сейчас мне до зарезу нужен солдат. И хороший солдат, а не жирный пьяница, живущий за счет кошелька своей матушки.

Малэн сделал шаг и поднял дубинку.

— Вставай! — настаивал он.

— Зачем? — спросил Шарп. — Ты же все равно собьешь меня с ног.

— Боишься? — усмехнулся Малэн.

— Кого? Пьянь всякую? — презрительно спросил Шарп.

— И ты еще обзываешь меня пьянью! — не выдержал Малэн. — Ты! Англичанин! Да вы отроду трезвые не сражались!

— Это верно, — признал Шарп, — а что оставалось делать? Раз нам приходилось сражаться с вами!

Малэн недоуменно сморгнул, не зная, как понимать признание Шарпа.

— Что, и правда напивались? — удивленно спросил он.

— Я — нет, сержант, никогда, а вот парни частенько. И трудно их винить. Очень уж боялись императорской гвардии! И это лучшие солдаты в Европе!

Малэн, неверно заключив, что последние слова относились к гвардейцам, кивнул головой.

— Верно, лучше нас не было.

И он положил дубинку на плечо так, словно это был мушкет.

— И знаешь, Жак, что между мной и тобой общего? — спросил Шарп.

— Что? — подозрительно переспросил Малэн.

— Мы и сейчас здесь самые лучшие. Ты и я, Жак Малэн, и лучше нас не было, нет и не будет. Мы — настоящие солдаты, не то, что эти гусары, которых я приволок в церковь.

Малэн пожал плечами. «Гусары!». Он сплюнул: «Неженки верхом на лошадях!».

— Так что, Жак Малэн, или врежь мне, или уж помогай.

— Дай ему! — крикнул один из дружков Малэна и торопливо отступил назад, когда Шарп резко развернулся.

— Ты кто такой, чтобы указывать сержанту Малэну? — прошипел Шарп. — Он-то — настоящий солдат, а не бесполезный прихвостень. Мы с ним кое-что повидали. Войну. Кровь. Как люди криком кричат, а все вокруг огнем горит. Так что не больно тут распоряжайся, ты, вша.

Малэн, польщенный словами Шарпа, нахмурился:

— И как я тебе могу помочь, англичанин?

Он все еще был настороже, но во внезапном приступе ярости ему вдруг явился тот солдат, каким когда-то был Шарп, а таких солдат Малэн любил. Ему их не хватало.

— Как мне попасть в замок, чтобы меня не заметили? — спросил Шарп. — Они наверняка поставили на башню часового, а через ров есть только два моста, и с башни видны оба. Должен быть еще один путь.

— А мне откуда его знать? — негодующе поинтересовался Малэн.

— Оттуда, что в молодости ты сох по мадам, — сказал Шарп, — и однажды очутился на крыше, чтобы заглянуть к ней в спальню, и попал ты туда не по мосту, верно?

Малэн сначала смутился, но потом решил, что история скорее делает ему честь, и кивнул.

— Есть другой путь, — признал он.

— Так покажи мне его, — сказал Шарп, — а потом, если уж будет совсем невмоготу, можешь мне врезать.

— Это само собой, — сказал Малэн, впрочем, без всякого гнева.

— Но сначала, — добавил Шарп, — мы займемся церковным хором.

— Чего?

— Двигай за мной, — и Шарп хлопнул здоровяка-сержанта по плечу. — Когда это стряслось, я сразу сообразил, что мне нужен ты. Ты и никто другой.

Малэн не до конца понял, как Шарп сумел его обойти, но все равно был польщен.

— Я? — перепросил он, желая вновь услышать комплимент.

И Шарп его не разочаровал.

— Ты, Жак. Потому что ты настоящий солдат, а такие мне по душе.

Он вытащил из кармана один из отобранных у пленников пистолетов, и сунул Малэну.

— От него будет больше проку, чем от дубинки, Жак.

— У меня дома лежит мой мушкет.

— Тащи его сюда. Я тебя жду. И вот что, сержант, — Шарп помолчал. — Спасибо тебе большое.

С трудом подавив вздох облегчения, он отправился в церковь. Ему еще предстояло заняться церковным хором.

Сержант Шаллон прикончил последний кусок гуся, похлопал себя по животу и откинулся на спинку стула. Наверху Люсиль укладывала Патрика спать, и Шаллон сказал, подняв глаза к потолку:

— Готовить она умеет.

Он произнес это самым одобрительным тоном.

— Гусятина вредна для нервной системы, — затянул свое адвокат. — Слишком сочная, слишком жирная. Она еще хуже, чем все остальное мясо.

Он почти разобрался со счетами Шарпа, и никак не мог понять, почему ни в одной из колонок нет и следа украденного золота. Может, решил он, англичанин держал свою добычу в секрете?

— Я бы и еще одного гуся запросто осилил, — пробурчал Шаллон и взглянул на адвоката. — Так что будет с бабенкой, когда ее англичанин вернется?

Тот провел пальцем по горлу.

— Как ни печально, это наилучший выход, — сказал он. — Я презираю насилие, но если оставить их в живых, они сообщат жандармам. А завещание майора Дюко — не то, чтобы совсем законное. Вдруг правительству захочется заполучить это золото? Нет, нам надо, чтобы и майор Шарп, и женщина замолчали раз и навсегда.

— Но раз она все равно должна умереть, — подхватил Шаллон, — какая разница, когда? И что с ней станется до этого?

Лорсэ нахмурился:

— Ваше предложение звучит омерзительно.

Шаллон рассмеялся:

— Это уж как вам угодно, мэтр, но у меня к этой бабенке есть незаконченное дельце.

Он встал и оттолкнул стул.

— Сержант! — крикнул Лорсэ, и увидел, что на него наставлено черное отверстие пистолета.

— Ты бы поостерегся, законник, — сказал сержант. — Ты навел нас на золото и пообещал хорошо заплатить, но кто нам помешает забрать все?

Лорсэ промолчал. Шаллон спрятал пистолет, улыбнулся и вышел из комнаты. Его башмаки громко простучали по деревянным ступеням. Он увидел, что из комнаты в дальнем конце коридора пробивается свет, и толкнув дверь, обнаружил, что Люсиль и Мари склонились над ребенком, которого они укладывали в колыбель в ногах кровати.

— Ты, — Шаллон ткнул пальцем в Мари, — ступай-ка вниз!

— Нет, месье! — ответила Мари и ахнула, когда сержант схватил ее за платье, грубо потянул к двери и выставил в коридор.

— Ступай вниз! — ощерился он, потом захлопнул дверь и повернулся к Люсиль.

— Мадам, — сказал он, — вас ожидает райское блаженство.

Но прежде, чем он успел пошевелиться, в коридоре раздались торопливые шаги, и в спальню ворвался человек, которого оставили на карауле. На его шинели лежал не успевший растаять снег, а на лице была написана тревога.

— Сержант!

— В чем дело?

— Люди! Толпы людей! И все идут сюда!

Шаллон выругался и вслед за часовым бросился к башне. Они пробежали по двору, покрытому толстым слоем снега, потом через главные ворота поднялись на лестницу, и через крышку люка проникли в старый бастион, который охранял главный мост через ров. Стоя на стене бастиона, Шаллон увидел, что по склону к замку медленно приближаются люди.

— Что за чертовщина? — спросил он, потому что во главе толпы шел священник в полном облачении, а рядом с ним закутанный в плащ человек тащил на высоком шесте серебряное распятие. Священник даже не попытался перейти мост и приблизиться к воротам. Вместо этого он принялся расставлять прихожан на дороге, которая упиралась в перекинутый через ров мост.

— Стой на месте! — распорядился Шаллон, и вернулся на кухню. Он оторвал Лорсэ от счетов и притащил его в гостиную, откуда они оба могли наблюдать и священника, и его паству прямо за рвом.

— Что они делают?

— Черт его знает! — ответил Шаллон. Он все еще сжимал винтовку Шарпа, но что он мог предпринять? Пристрелить священника?

— Они что, петь собираются? — не веря своим глазам спросил адвокат, потому что священник повернулся к пастве, поднял руки, а потом опустил их. И все запели.

Стоя под падающим снегом, они пели рождественские гимны. Старинные гимны дивной красоты, о ребенке и звезде, о яслях и пастухах, о непорочном зачатии, и об ангельских крыльях, слетающихся в ночное небо над Вифлеемом. Они пели о волхвах и дарах, о мире на земле и о благоволении в человецех. Они пели с таким жаром, как будто хотели силой голоса разогнать ледяной холод постепенно меркнущего дня.

— Еще немного, — сказала Люсиль, выходя из спальни, — и они захотят войти, а я должна буду устроить им угощение.

— Мы не можем их впустить, — сорвался Лорсэ.

— И как вы собираетесь им помешать? — спросила Люсиль, складывая одежду Патрика на стол в гостиной. — Они знают, раз в окнах горит свет, в доме кто-то есть.

— Велите им уйти, мадам, — наставила Лорсэ.

— Уйти? — переспросила Люсиль, широко открывая глаза. — Как я могу велеть уйти собственным соседям, которые пришли ко мне на Рождество славить Господа? Нет, месье, я никогда так не поступлю.

— Тогда мы просто запрем двери, — решил сержант Шаллон, — а они, если хотят, могут хоть до смерти замерзнуть. Все равно им скоро надоест. А вот вам, мадам, лучше бы помолиться, чтобы ваш англичанин поскорее вернулся с золотишком.

Люсиль вернулась на лестницу.

— Я помолюсь, сержант, — бросила она, — только совсем о другом.

Она поднялась к ребенку.

— Вот сука! — сказал Шаллон, и пошел за ней. А за окном продолжали славить Господа.

— Был тут третий мост, вел в часовню, — объяснял Жак Малэн, — только его давно снесли. Снести снесли, а опоры остались, понимаете? Так и торчат прямо под водой.

Малэн не только обзавелся мушкетом, но и переоделся в роскошный, отделанный золотом, красный с синим мундир старой императорской гвардии. Правда, ни жилет, ни борта уже не сходились на его раздавшемся животе. Но все равно он смотрелся великолепно, когда, разодетый, как в бой, вел Шарпа дальней дорогой через лес, чтобы они смогли подойти к замку с востока, прикрытые от сторожевой башни зданием фермы и крышей часовни.

Малэн перехватил мушкет и потыкал прикладом в корку льда, затянувшую ров.

— Тут, — сказал он, когда приклад стукнулся о камень.

Он осторожно шагнул и замер на опоре. Его сапоги погрузились в воду примерно дюйма на два. Он стал нащупывать следующий камень.

— Всего опор пять, — обратился он к Шарпу. — Пропустишь хоть одну, и тут же ухнешь в воду.

— А потом-то что будем делать? — спросил Шарп, потому что исчезнувший мост упирался в глухую каменную стену.

— Заберемся на крышу, — ответил Малэн. — Видите, камень выпирает?

Он махнул рукой.

— Забросим веревку и залезем наверх.

А когда они окажутся на крыше часовни, подумал Шарп, все, что надо — это спуститься через окно на старый чердак, где за восемьсот лет чего только не накопилось. Чердак вел в большой дом, и к люку прямо на потолке их с Люсиль спальни. Сам он побывал на чердаке лишь однажды, и только диву давался, глядя, какую тьму всякой всячины семейство Люсиль ухитрилось собрать за много лет. Там стоял полный рыцарский доспех, высились корзины с заплесневелой одеждой, валялись старинные стрелы, арбалет, флюгер, который когда-то рухнул со шпиля часовни, даже чучело щуки, которую изловил еще дед Люсиль и лошадка-качалка, которую Шарп подумывал подарить Патрику, хотя и опасался, что из-за этой игрушки в головенке сына может зародиться мысль стать кавалеристом.

— Я этого просто не переживу, — сказал он вслух.

— Чего не переживете? — поинтересовался Малэн. Он стоял на третьей опоре и нащупывал четвертую.

— Если Патрик станет кавалеристом.

— Не дай Бог! Вот был бы ужас! — согласился Малэн, и, спрыгнув с пятой опоры, оказался на узкой полоске земли, окаймляющей часовню. Он протянул мушкет, чтобы помочь Шарпу перебраться по последним двум выступам.

— Хорошо поют! — сказал он, прислушиваясь к церковному хору. — А у вас в Англии на Рождество славят Господа?

— А как же!

— А наш капитан говорил, что все англичане — язычники, и в Бога не веруют.

— Зато веруют в дармовую закуску с выпивкой, — ответил Шарп.

— Ну, тогда они, может, и не совсем ненормальные, — снисходительно согласился Малэн. — У вас в доме есть коньяк, месье? Это не потому, что я пьяница, — добавил он.

— Есть, и очень неплохой, — сказал Шарп, глядя, как Малэн достает из кармана своего гвардейского мундира моток веревки. — Я пойду первым.

— Еще чего! — заявил Малэн, забрасывая веревочную петлю на каменный выступ. — Я-то и раньше это проделывал. Подержите лучше мушкет.

Для такого здоровяка, как он, Малэн был удивительно ловок, хотя, взобравшись на крышу часовню, и был вынужден перевести дыхание.

— Раньше я проделывал это за пару секунд, — буркнул он.

— Я думал, ты побывал на крыше только один раз, — заметил Шарп.

— Это мадемуазель Люсиль видела меня только один раз, — поправил его Малэн. — Ну-ка, месье, дайте мне мушкет, я вас подтяну.

Он ухватился за дуло и с завидной легкостью затащил Шарпа на крышу.

— Теперь куда? — спросил он.

— К окну, — ответил Шарп, указывая на почерневшие стеклышки в панелях старого чердачного окна, которое было пробито в остроконечном шпиле, возвышавшемся над скользким, покрытом снегом склоне крыши, на котором они ухитрились кое-как умоститься. — Разбей его.

— Нас услышат!

— Хор так орет, что у них вот-вот легкие полопаются, — сказал Шарп. — Зачем, по твоему, я их вообще позвал? Бей! Потом будет что ремонтировать.

— С чего ты вообще взял, что я стану на тебя работать, англичанин?

— С того, что я буду тебе платить, — ответил Шарп, — с того, что тебе нравится Люсиль, и с того, что лучше работать на такого же, как ты, солдата, чем гнуть спину на ублюдка, который всю войну отсиживался дома.

Малэн хмыкнул, но не сказал ни слова. Вместо этого он прикладом мушкета надавил на оконные панели, сломал прогнившие перекладины и влез на чердак. Шарп влез следом, радуясь, что спрятался от снега.

— Теперь за мной, и поосторожней, — прошептал он. — Тут можно наткнуться на что угодно.

Им понадобилось время, чтобы пробраться сквозь пыль и тьму, но наконец Шарп отбросил чучело щуки и присел около старого люка. Он пригнулся, приложил ухо к полу, прислушался, а потом яростно выхватил из кармана пальто пистолет.

— Ну, в бой, — сказал он Малэну и потянул крышку люка на себя.

Люсиль вскрикнула, когда сержант Шаллон опрокинул ее на кровать. Она было понадеялась, что теперь, когда жители деревни стоят у ворот замка, будет в безопасности, но верзила-сержант поднялся за ней по лестнице и пихнул на широкое покрывало. Заплакал Патрик, но Люсиль ничего не могла поделать.

Хор запел об ангелах, сходящих на землю. Люсиль была уверена, что это Ричард каким-то образом убедил их прийти, но что еще он затеял, она не знала, и опасалась, что уже никогда не узнает, потому что сержант Шаллон уже стянул мундир и теперь отстегивал с гусарских рейтуз помочи.

— Обожгла меня, сучка! — прорычал он, и на мгновение остановился, чтобы наотмашь ударить ее по лицу обоженной ладонью. — Сука!

Люсиль попыталась слезть с кровати и застыла, когла Шаллон ткнул пистолет прямо ей в лоб. Он улыбнулся, заметив ужас в ее глазах, потом сунул пистолет под мышку и принялся стягивать рейтузы.

— Спасибо императору, научил нас обхождению с дамами, — рассуждал он. — Итальянские юбки, испанские юбки, португальские юбки — каких только не приходилось задирать! Так что лучше приготовься. Я не из тех, кто любит, чтобы его сначала помурыжили.

Шум открывающегося люка заставил Шаллона поднять голову, но он даже не успел выхватить пистолет из-под мышки, как в лицо ему врезались башмаки Шарпа. От удара Шаллон пошатнулся и рухнул, спущенные рейтузы запутались у него в ногах, так что подняться он уже не смог. Англичанин уперся коленом ему в грудь, зажав одной рукой рот, а второй прижимая пистолет к шее. Он улыбнулся, и тут Шаллону впервые стало страшно.

— Давай, — негромко сказал Шарп, вставая с него. Его рванули вверх, и прямо перед собой он увидел сержанта императорской гвардии с на редкость недружелюбным выражением лица.

— Придержите-ка его, майор, — попросил Малэн.

Шарп крепко держал Шаллона, а Малэн, усмехаясь, изо всех сил пнул его между ног.

— Иисусе! — благоговейно воскликнул Шарп, отпуская падающего Шаллона. — Он месяц ходить не сможет!

Он ухмыльнулся Люсиль, которая прижала к себе Патрика.

— Где Мари?

— С ней все в порядке. Она у себя в комнате.

— С тобой теперь тоже все в порядке, — сказал Шарп и показал на Жака. — Ты, конечно, узнала сержанта Малэна.

— Как я рада тебя видеть, Жак, — горячо воскликнула Люсиль.

— Мадам, — галантно отозвался Малэн, пригладил свои роскошные усы и отвесил ей неуклюжий поклон.

— Что стряслось? — прокричал снизу мэтр Лорсэ. Он услышал удар, когда Шарп прыгнул на Шаллона, и второй, еще более тяжелый удар, когда за ним последовал Малэн, и теперь пытался вообразить, что Шаллон может вытворять с женщиной. — Что ты там делаешь?

Шарп распахнул дверь.

— Лорсэ? — позвал он. — Это майор Шарп. Четверо твоих людей у меня под замком, и моя женщина, и мой ребенок тоже со мной, и со мной тут императорский гвардеец, которому страшно хочется кого-нибудь прикончить, а вот золота у меня нет и никогда не было. И прямо сейчас я спускаюсь вниз, так что если хочешь драться, милости просим, но, если хочешь остаться в живых, вынь-ка рубин и садись за стол как умненький законник.

Жак Малэн стащил стонущего Шаллона вниз по лестнице, и Шарп запер его, Лорсэ и последнего оставшегося гусара в заброшенной часовне. До утра, пока у него не выдастся минутка ими заняться, у них будет время покаяться в грехах, но сейчас у него были дела поважнее. Он послал Жака отпереть ворота, а сам принялся разводить огонь в парадном зале, потому что все, кто пел в хоре, успели промерзнуть до костей.

Он развел огонь, и они с Жаком Малэном спустились в погреб, чтобы достать пыльные бутылки, которые заложили на хранение еще до Революции, и, прислушиваясь к взрывам смеха, Шарп удивлялся, где Люсиль сумела раздобыть столько еды. Похоже, он все-таки останется в Нормандии. Наступило Рождество, у него, наконец, появились соседи, и он вернулся домой.

Бернард Корнвелл, © 1997

Перевод — Анна Рябинина, © 2004