"Австралийские этюды" - читать интересную книгу автора (Гржимек Бернхард)
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ О ТОМ, КАК ВЕРБЛЮДЫ ЗАВОЕВАЛИ АВСТРАЛИЮ
 |
Что это? Лошадь в самом сердце неисследованной Внутренней Австралии? Велико же было удивление Альфреда Уильяма Хоуита, отправившегося на поиски пропавшей экспедиции Бёрка, когда он сначала обнаружил на песке следы копыт, а затем увидел и лошадь, самую настоящую домашнюю лошадь, пасущуюся посреди необитаемых степей. Да, это была целая сенсация, немало тогда всех взбудоражившая.
Река Купере-Крик, пересекающая границу между нынешними штатами Южная Австралия и Квинсленд, — река обманная, и доверять ей нельзя. Берега её прельщают путника зе— ленью трав и высоких молчаливых эвкалиптов, разглядывающих своё отражение в водном зеркале, однако и вода и зелень здесь недолговечны. Вода наполняет русло только в сезон дождей, а затем исчезает, растворяется в вечно жаждущей влаги раскалённой каменисто-песчаной пустыне Внутренней Австралии. В засушливый сезон от всей реки остаётся лишь несколько жалких бочажков. А покинутые ею печальные берега до самого горизонта уходят в бесконечную, безотрадную и безжалостную пустыню. Пустыню без конца и края.
Трёх человек потеряла экспедиция Роберта О'Харра Бёрка в своём отчаянном стремлении оторваться от русла Куперс-Крика, и ещё четырёх пришлось закопать в рыхлый песок во время шестидесятитрехдневного перехода от реки Дарлинг к Куперс-Крику, который совершил Вильям Райт, надеясь оказать помощь авангарду этой экспедиции.
А несколько позднее туда же направился и Хоуит, который, достигнув условленного места на Купере-Крике, должен был дать знать в Мельбурн, удалось ли ему обнаружить какие-либо следы экспедиции Бёрка. Для связи с Мельбурном были захвачены четыре почтовых голубя, которые вместе со всеми проделали тяжёлый, утомительный путь в несколько сот километров в деревянных ящиках, прикреплённых к сёдлам верблюдов.
Но когда Хоуит достал голубей из ящиков, оказалось, что дорогой они сильно обтрепали рулевые перья и лететь не в состоянии. Тогда ему пришла в голову блестящая идея. Подстрелив нескольких диких голубей, он выдернул у них хвостовые перья, надрезал у основания и, обмакнув в расплавленный воск, надел на стержни обтрёпанных перьев своих мельбурнских голубей.
Против всяких ожиданий эксперимент удался наилучшим образом. «Починенные» столь необычным способом «почтальоны» уже на следующее утро были готовы к отлёту. Каждому голубю прикрепили к лапке металлическую гильзу с запиской и отпустили на волю. Только они взмыли кверху, как с голубых небес, откуда ни возьмись, на них ринулось несколько больших соколов. Но хищникам удалось поймать и задушить лишь одного голубя. Два других стремглав умчались прочь, а четвёртый спасся, спикировав неподалёку в крону дерева. Его нашли еле живым от страха под кустом. Он затаился там чуть дыша, потому что вблизи сидел подкарауливающий его сокол. Этот голубь был так напуган, что впоследствии вообще перестал летать и, когда его подбрасывали кверху, тотчас же опускался на ближайшее дерево. Так и не удалось заставить его улететь домой.
А одиноко пасущуюся лошадь Хоуиту хотя не без труда, но всё же удалось изловить. Она оказалась достаточно хорошо упитанной, но сильно одичавшей. Позже выяснилось, что у неё сломано ребро (по-видимому, от удара бумеранга или дубины), а во время ловли её снова поранили, так что, к сожалению, она вскоре издохла.
Это была та самая лошадь, которая 16 лет назад сбежала от путешествовавшего здесь исследователя Внутренней Австралии Чарлза Стёрта. А ведь лошади, как и люди, — существа стадные, нуждающиеся в общении со своими сородичами. Поэтому можно себе представить, как тягостно проходили для неё эти бесконечные годы молчаливого одиночества. Блуждая по пыльно-зелёной долине Куперс-Крика, окружённой со всех сторон бескрайней пустыней, она, должно быть, с тоской следила за весенним перелётом чёрно-белых пеликанов и цапель, за стаями галдящих розовых какаду, летящих с севера на юг. Этот весенний пролёт происходит здесь в октябре. А в мае, к началу зимы, когда наконец начинаются благодатные дожди, все эти птицы появляются снова, но теперь уже летят в обратном направлении — с юга на север. И так год за годом. Шестнадцать долгих лет эта одинокая, одичавшая лошадь не видела ни других лошадей, ни белых людей. Так во всяком случае можно было предположить.
А появилась она здесь вот каким образом. Богобоязненный Чарлз Стёрт, сын британского судьи, родившийся в 1795 году в Индии, задумал пересечь Австралию. В 1844 году он вышел из столицы Южной Австралии Аделаиды и направился прямиком на север. Его сопровождало 12 человек, 11 лошадей с телегами, 30 волов и 200 овец. Он вёз с собой и парусную лодку, поскольку надеялся открыть в Центральной Австралии огромное озеро, о котором тогда шло много разных толков.
Здесь, возле Куперс-Крика, ему пришлось пережидать ужасно засушливое лето. В это время (с декабря по февраль) среднемесячная температура достигала 40 градусов в тени. Сушь была такая, что из рассохшихся ящиков выпадали все шурупы, роговые гребни и рукоятки инструментов расщеплялись на мелкие пластиночки, из карандашей вываливались грифели, волосы на головах людей и шерсть на овцах переставали расти, а ногти делались ломкими, как стекло. Мука потеряла восемь процентов своего веса, а другие продукты теряли ещё больше. Писать и рисовать стало почти невозможно, потому что чернила в ручках и краска на кисточках мгновенно пересыхали.
Когда жара несколько спадала, Стёрт вместе со своим молодым помощником Джозефом Каулем делал упорные попытки проникнуть на север, в глубь континента. Им удалось пересечь страшную пустыню Симпсон и проникнуть в местность, расположенную северо-западнее популярного ныне курорта Алис-Спрингс. Для экономии воды они стали делать свои вылазки из основного лагеря пешком, ведя за собой только одну-единственную лошадь с повозкой, в которой находился запас провианта и воды. На своём пути они на определённом расстоянии оставляли канистры с водой, чтобы иметь возможность воспользоваться ими при возвращении.
«Я был вынужден ограничить порцию воды для лошади двадцатью семью литрами, — пишет в своём дневнике Ч. Стёрт, — хотя она привыкла выпивать от ПО до 135 литров и, следовательно, такого небольшого количества ей явно не хватало. Мы прошли не очень много миль, когда животное стало проявлять явные признаки полного изнеможения, теперь лошадь больше спотыкалась, чем шла. А кругом ничто не менялось: до самого горизонта все тот же песок и колючее растение спинифекс. Мне кажется удивительным, что такой однообразный ландшафт может тянуться так бесконечно долго и без малейшего изменения. Мы с Джозефом прошагали весь день, наши ноги были все исколоты колючками спинифекса, но я всё-таки не сделал бы привала, если бы наша бедная лошадь Панч чувствовала себя не так плохо. Мы пришли к выводу, что тащить и дальше за собой повозку означает неминуемую гибель верного Панча.
На другое утро нам еле удалось поднять лошадь на ноги, несмотря на то что я постарался дать ей как можно больше воды. Её находчивость и настойчивость при поисках чего-либо съестного была просто удивительной. Пока мы сидели на земле и пили утренний чай, она несколько раз обошла вокруг по— возки, старательно обнюхивая все ящики и пытаясь просунуть свой нос в щели, при этом она бесцеремонно перешагивала прямо через нас и постепенно становилась все навязчивее. Невозможно было смотреть в её глаза — они умоляли о помощи, и в них был такой немой укор, на который способны только животные.
И тем не менее я даже доволен, что лошади несвойственна та самоотверженная привязанность к человеку, которую проявляет собака. Лошадь — животное эгоистичное и корыстное. Как бы заботливо ты к ней ни относился — для неё важнее всего еда. Когда лошадь голодна, она старается вырваться и попастись на воле. Нет такой лошади на свете, которая бы, как собака, неотступно сопровождала своего хозяина до самой горькой его кончины, не отходя от него ни на шаг, и, изнемогая от голода и жажды, была бы готова идти на верную гибель ради того, кто её когда-то вскормил. Нет такой лошади. Отпусти только лошадь ночью нестреноженной — и где ты её найдёшь утром, и найдёшь ли её вообще — сказать трудно. А ведь бывают случаи, когда от этого зависит твоя жизнь.
На обратном пути мы добрались до русла реки 14-го утром. В запасе у нас оставалось всего пять литров воды. Правда, она отстоялась и выглядела теперь значительно чище, чем в той грязной луже, откуда мы её набирали. Наша измученная лошадь едва передвигала ноги, но, увидев старую колею, явно повеселела, насторожила уши и прибавила шагу. В лагере все были поражены, до чего же она исхудала. Лошадь так и не оправилась после этого похода».
Во время всех последующих вылазок экспедиция Стёрта попадала в бесконечные долины, густо заросшие колючим спи-нифексом, и лошадям приходилось очень осторожно передвигаться, чтобы не пораниться об его острые шипы. Одна из лошадей не вынесла экспедиционных тягот и сбежала. Все члены экспедиции заболели цингой, от которой двое даже скончались. В 1846 году упавшему духом Стерту пришлось свернуть лагерь и вернуться обратно, так и не достигнув севера Австралии и не обнаружив предполагаемого в самом центре континента озера. Тем не менее путешествие принесло ему мировую известность, он был награждён золотой медалью Лондонского Королевского географического общества. В 1853 году он вернулся в Англию, где шестнадцать лет спустя и умер.
А сбежавшая от него лошадь тем временем коротала свои дни на Купере-Крике.
Кто из нас, европейцев, может похвастаться тем, что хорошо знаком с историей открытия Австралии и знает её первооткрывателей? Имена этих отважных людей как-то прошли мимо нас, потому что их затмили знаменитые исследователи Африки, о которых так много писалось и говорилось в последнее столетие. Не было в Австралии и чёрных королевств, как у истоков Нила, которые можно было бы открыть и завоевать, не было там и громадных внутренних озёр, и будоражащего воображение богатого и разнообразного животного мира. Ничего этого в Австралии не оказалось. Однако исследователи Австралии ничуть не менее исследователей Африки достойны славы и признания, потому что были столь же одержимы своей идеей, самоотверженны и беспредельно мужественны.
Возможно, что «лошадь-робинзон» спустя два-три года всё же видела белых людей и своих сородичей — сопровождавших их лошадей, но этого теперь никто не узнает. А могла она их увидеть вот почему.
Фридрих Вильгельм Людвиг Лейхгард, уроженец Пруссии, обучаясь в Гёттингене и Берлине, познакомился с англичанином Джоном Никольсоном. Вскоре его пригласили погостить в семью друга, и Лейхгард отправился в Англию. Поскольку в Германии в это время наступили времена реакции, вольнодумно настроенный молодой человек, не желая признавать воинской повинности, ожидавшей его в Пруссии, решил домой не возвращаться. Он увлёкся путешествиями и долгое время бродил по Франции, Швейцарии и Италии. А в 1841 году семейство Никольсона, принимавшее в нём дружеское участие, снабдило его деньгами для поездки в Сидней.
Там он рассчитывал получить должность научного консультанта при правительстве, но это ему не удалось. Тогда Лейхгард на собственный страх и риск решил отправиться (совершенно один) в глубь континента. Он прошёл
Пройдя около пяти тысяч километров по тропической Северной Австралии, Ф. Лейхгард в 1845 году достиг цели своего путешествия — Порт-Эссингтона. Встретили его там со всеми надлежащими почестями. Он был объявлен национальным героем, получил золотые медали географических обществ в Лондоне и Париже, а прусское правительство простило ему то, что он в своё время уклонился от воинской повинности. Его спутник, английский орнитолог Джон Гилберт, во время этой экспедиции был убит туземцами.
В декабре 1846 года Лейхгард возглавил новую экспедицию, которая, выйдя из Сиднея, должна была пересечь весь континент с востока на запад и добраться до главного города Западной Австралии — Перта. Однако ему пришлось вернуться. В феврале 1848 года он сделал вторую попытку. Предполагают, что на этот раз экспедиция достигла русла реки Ку-перс-Крик. Но что с ней случилось после этого, до сих пор никому не известно. Семь человек со всеми вьючными животными и снаряжением исчезли, словно растворились в бескрайней пустыне Внутренней Австралии. И по сей день спустя более столетия никому не удалось хоть что-нибудь узнать о судьбе этой экспедиции.
Пока строптивой лошади Стёрта, пасущейся на берегах Куперс-Крика, снова пришлось увидеть своих сородичей, прошло ещё 12 лет. За этот отрезок времени, между 1850 и 1860 годами, в Австралии произошли немаловажные события.
Все мы немало наслышаны о «золотой лихорадке» в Калифорнии. Однако о том, что в то время происходило на юге Австралии, нам на уроках истории не рассказывали, и поэтому мы не в курсе дела. А происходили там события отнюдь не безынтересные и весьма значительные для всей страны.
В январе 1851 года после восемнадцатилетней отлучки вернулся из Соединённых Штатов на родину в Новый Южный Уэльс некто Э. Харгревс. Приехал он с Калифорнийских золотых копей и потому пребывал в характерном для тех мест нервозном состоянии «золотой лихорадки». Не обладая никакими геологическими познаниями, он вообразил, что поскольку холмы Нового Южного Уэльса удивительно напоминают «золотоносный» ландшафт Калифорнии, то и в австралийской земле должно лежать золото. И, не обращая внимания на всеобщее недоверие и насмешки, он нанял опытного про— водника из аборигенов (который, кстати, тоже нисколько не верил во всю эту затею) и отправился вместе с ним искать золото. Дойдя до притока реки Маккуори, Харгревс заявил, что золото должно лежать здесь, прямо у них под ногами. Накопав земли и насыпав её в сито, он промыл породу в близлежащем бочажке и закричал:
«Вот же оно! Запомни, этот день станет знаменательным в истории Нового Южного Уэльса! Меня сделают бароном, тебя — дворянином, а из моей старой лошади посмертно сделают чучело, которое в стеклянном ящике будет выставлено в Британском музее!»
15 мая 1851 года сообщение об этом сенсационном открытии появилось в утренней газете «Sydney Morning Herald». Сейчас же весь город охватила «золотая лихорадка». Повторилось все то же самое, что было в Америке: государственные служащие, рабочие различных фирм и фабрик — все побросали свою работу и ринулись сломя голову в поисках удачи. Цены на продовольственные товары стали повышаться с каждым днём. Многие магазины перешли на торговлю снаряжением для золотоискателей: калифорнийскими широкополыми шляпами, кирками, ситами.
В августе богатые золотые россыпи были обнаружены возле Балларата, и «золотая лихорадка» переместилась в Мельбурн и Джилонг, из которых вскоре ушло почти все мужское население. В портах качались на волнах неразгруженные суда, потому что все команды во главе с капитанами разбегались на поиски «золота, валявшегося под ногами». Но уже в декабре, когда летняя жара начала становиться все нестерпимей, большинство золотоискателей стало возвращаться назад, не выдержав трудностей и лишений походной жизни. Зато по улицам Мельбурна все чаще фланировали дочки удачливых старателей, разряженные в наимоднейшие платья самых пёстрых рисунков, а солидные матроны, проплывая, оставляли за собой шлейф запахов самых дорогих духов. Сами же золотоискатели, сжимая в руках толстые пачки банкноту кутили в пивных.
Весть об австралийских золотых россыпях быстро облетела весь мир. В Европе начали драться за места на пароходы, отбывающие на новый континент. Австралийцы, которых «золотая лихорадка» в своё время выманила в Калифорнию, слеш— но возвращались на родину, а вместе с ними приехало и много американцев.
Золотоискатели промышляли обычно группами от четырёх до шести человек. Спали они под открытым небом или, в лучшем случае, в парусиновой палатке, работали, как звери, и ничего не могли себе позволить лишнего в этих суровых условиях. К тому же правительство учредило специальную полицию, которая должна была сохранять порядок среди такой случайной разношёрстной публики. Чтобы финансировать такую охрану, правительство установило довольно большой налог (в один фунт), без которого не выдавалось разрешения на право добывать золото.
Поначалу золото кое-где действительно «валялось под ногами»: иногда удавалось поднять с земли сразу целый слиток. Но вскоре всё было обшарено, и, чтобы найти золото, приходилось все глубже зарываться в землю и все тщательней промывать породу. Поэтому золотоискателям становилось трудней платить государственные налоги. Они объединились в своего рода корпорацию, которая повела борьбу за всеобщее и равное избирательное право, в то время как старожилы — землевладельцы и бюргеры новых колоний — хотели завести у себя свою «палату лордов» по английскому образцу, в которой места распределялись бы в зависимости от ранга и имущественного состояния. А разгорелась эта борьба после того, как британское правительство предложило богатеющим австралийским колониям выработать свою собственную конституцию.
Осенью 1854 года дело дошло до восстаний на золотых приисках, а в декабре старатели так взбунтовались, что командир войсковой части города Балларата отдал приказ стрелять по ним. При этом 25 человек было убито и 30 ранено: только с большим трудом удалось удержать солдат от дальнейшей кровавой бойни.
К концу десятилетия начались эксцессы с китайцами, огромная лавина которых хлынула на золотые прииски Виктории. Среди 23 тысяч китайцев было только шесть женщин, и китайских мужчин начали обвинять в аморальном поведении — преследовании австралийских женщин. Но основная причина недовольства населения крылась в том, что незваные гости вывозили все австралийское золото в Китай.
Как и в Америке, «золотая лихорадка» вызвала бурный расцвет нового континента. С 1851 по 1861 год население здесь возросло более чем в два с половиной раза (с 437 тысяч человек до 1168 тысяч). Виктория, бывший округ колонии Новый Южный Уэльс, стал самостоятельной колонией, вскоре превзошедшей по числу населения и по значимости в Британской империи «материнскую» колонию. Население Виктории увеличилось за это десятилетие с 97 тысяч до 589 тысяч, в то время как население Нового Южного Уэльса с 197 тысяч возросло лишь до 337 тысяч.
В 1853 году один американец ввёз в страну новые экипажи на рессорах. С этого времени расстояния между Сиднеем и Мельбурном и оттуда до золотых приисков стали преодолеваться значительно легче и быстрей. В 1854 году из Вильям-стауна в Мельбурн отправился первый паровоз; в 1855 году появились пригородные поезда, соединяющие Сидней с близлежащими районами, а в начале 60-х годов колея пошла ещё дальше, в глубь нового континента. В 1856 году из Лондона в Мельбурн впервые отправился парусник с паровой машиной. Теперь этот долгий морской путь стал занимать меньше времени — 65 дней. К 1858 году была уже установлена телеграфная связь между Сиднеем, Мельбурном и Аделаидой. К концу десятилетия повсеместно удалось добиться всеобщего равного избирательного права без учёта имущественного ценза.
Однако новые расцветающие колонии все ещё выглядели словно маленькие оазисы по краям большого неисследованного континента. Их граждане, ставшие состоятельными, не желали больше считаться отсталыми провинциалами: они построили у себя театры, музеи, соборы, учредили различные научные общества. Когда газеты сообщали о новых значительных, поражающих воображение открытиях в Африке и других частях света, многие здесь чувствовали себя уязвлёнными. Кроме того, не смолкали слухи о том, что где-то внутри континента должны быть богатые, плодородные земли, ещё ждущие своего открытия, и огромное озеро с пресной водой — что-то наподобие Средиземного моря. Такая мысль возникла давно, ещё в самом начале заселения Австралии. А возникла она потому, что крупные реки на востоке страны текли с гор Большого Водораздельного хребта в западном направлении, в глубь неизведанной территории. Правда, зна— менитый путешественник Чарлз Стёрт ещё в 20-х годах спускался то по реке Маккуори, то по Маррамбиджи и каждый раз попадал в реку Муррей, которая на южном побережье впадает в океан недалеко от Аделаиды. Но может быть, существуют ещё другие реки, которые текут не на юг, а несут свои воды в сердце континета?
И вот в колонии Виктория, самой богатой среди всех австралийских колоний, к концу десятилетия возникла идея организовать исследовательскую экспедицию в глубь Австралии.
Был создан специальный комитет, который в 1857 году собрал 9 тысяч фунтов стерлингов — сумму, для того времени довольно значительную. Однако, когда подсчитали все необходимые расходы, например на спасательные отряды и на обеспечение семей участников экспедиции, сумма выросла до 60 тысяч фунтов (это было больше, чем когда-либо расходовал Стэнли на свои грандиозные экспедиции в Африке). Основной упор делался на то, чтобы эта огромная экспедиция непременно числилась мероприятием колонии Виктория. Именно из-за этого ей не разрешалось быстро и более удобным путём подняться по рекам Муррей и Дарлингу (ведь тогда считалось бы, что она стартовала из колонии Южная Австралия). Нет, лучше уж пусть протащится пешком сотни миль, но зато от Мельбурна. По этому принципу подбиралась и кандидатура на пост руководителя экспедиции: отказывались от людей с опытом работы во внутренних районах страны только потому, что они были гражданами других колоний. Руководителя искали путём объявлений в мельбурнской газете. Наконец Комитет большинством голосов выбрал полицейского интенданта Роберта О'Харра Бёрка, человека, не имеющего ни малейшего опыта в подобных делах.
Бёрк был ирландцем по происхождению, в молодости он служил в австрийской кавалерии, где быстро получил чин капитана. В Австралию он прибыл как раз во время беспорядков, вызванных «золотой лихорадкой», и благодаря безупречной службе очень скоро занял место полицейского офицера. Когда в Европе разразилась Крымская война, он подал в отставку, чтобы принять в ней участие, но из-за дальности расстояния опоздал: пока он добирался до Европы, война уже кончилась.
Возглавляемая им экспедиция была «самой дорогостоящей, отлично снаряжённой, но самой непрофессионально организованной из всех австралийских экспедиций». На экспедицию же Стёрта было отпущено только четыре тысячи фунтов, следовательно, она обошлась в 15 раз дешевле экспедиции Бёрка, к тому же во время неё погиб только один человек и две лошади.
Что было ново, так это участие в экспедиции Бёрка верблюдов. Сначала шесть «кораблей пустыни» приобрели у бродячего цирка, затем некоего Георга Ланделла снарядили в Индию, с тем чтобы он там закупил ещё 25 штук.
Ланделл добрался до верблюжьих рынков Афганистана, откуда в сопровождении трёх индийских погонщиков погнал купленных животных своим ходом к побережью. Они проходили по 80 километров в день. Перед погрузкой в Карачи Ланделл уговорил принять участие в экспедиции юного ирландца Джона Кинга. Джон Кинг, вступивший четырнадцатилетним мальчиком в британскую армию, незадолго до этого был свидетелем страшных зверств во время подавления восстания в Индии. Он видел, как мятежников привязывали к пушечным жерлам и залпами разрывали на куски. Поэтому юноша охотно согласился уехать. Кстати, это был единственный человек из всей экспедиции, который остался в живых после пересечения континента.
Ланделл доставил верблюдов и индийских погонщиков в полной сохранности в Мельбурн, где своё прибытие обставил весьма помпезно, явившись в красочном индийском облачении.
Однако никто не знал, как будут чувствовать себя верблюды в Австралии. Поговаривали о том, что какой-то вид дикого гороха может оказаться для них отравой. Их приобретение, вернее, поездка Ланделла и доставка всего транспорта в Мельбурн стоили уже огромных денег — 5500 фунтов. Ланделла включили в состав экспедиции как знатока по уходу за «кораблями пустыни». Так, например, он утверждал, что им необходимо ежедневно давать ром, поэтому пришлось тащить за собой 270 литров этого напитка.
Вероятно, комитет остановился на кандидатуре Бёрка в качестве руководителя экспедиции потому, что он был необычайно энергичен, обходителен и скромен. Так, например, он безропотно согласился на то, чтобы Ланделл (весьма ко— рыстный малый) получал значительно большее жалованье, чем он сам. Недостаток опыта и научных знаний у Бёрка надеялись возместить тем, что отправили с ним в качестве помощников двух немецких учёных: мюнхенского врача и ботаника доктора Германа Беклера и естествоиспытателя Людвига Бекера. К сожалению, Бекер, этот очень добросовестный учёный (кстати, один из лучших знатоков птиц-л прохвостов), для такого изнурительного путешествия оказался слишком старым — ему было уже 52 года.
19 августа 1860 года в Мельбурне закрылись все магазины, народ высыпал на улицу проводить небывалую экспедицию в путь. Все 18 участников ехали верхом на лошадях и верблюдах, а следом 25 лошадей и 25 верблюдов (шестерых заболевших верблюдов пришлось оставить в городе) тащили специально оборудованные повозки, способные якобы и плавать. Весь груз весил 21 тонну. В него входили кроме всего прочего 120 зеркал, два фунта бус, 12 палаток, 80 пар обуви, 30 шляп, семенной материал, книги, восемь тонн лимонного сока против цинги, 380 «верблюжьих бот», походные кровати и огромное количество сушёных и консервированных продуктов. От четвёртой части этой поклажи пришлось отказаться уже при отбытии, и тем не менее на каждого верблюда нагрузили примерно по 150 килограммов.
Когда этот грандиозный караван проходил по колонии Виктория, со всех сторон сбегались любопытные. Даже двухметровый ковровый питон, лежащий близ дороги, с удивлением уставился на невиданное зрелище. Поскольку лошади никак не могли привыкнуть к верблюдам и всякий раз шарахались от них в сторону, пришлось их вести гуськом отдельной колонной на почтительном расстоянии от верблюжьего каравана.
Была ещё зима, шли непрерывные дожди, дороги размыло, и несколько повозок вскоре сломалось. К концу сентября головная часть каравана наконец достигла Менинди на берегу реки Дарлинг, то есть крайней точки населённых в то время земель: остальная же часть экспедиции безнадёжно отстала.
В Менинди возникли серьёзные споры. Бёрк вскоре понял, что тащит за собой слишком много лишней поклажи, и стал распродавать кое-что из продуктов попадавшимся на пути по^ селенцам и овцеводам, в частности он продал весь ром, на котором так настаивал Л анделл. Тогда Л анделл и ещё несколько человек демонстративно ушли из отрада. Вместо них Бёрк зачислил в экспедицию новых людей, с которыми познакомился дорогой, и среди них некоего Чарлза Грея и совершенно неграмотного Вильяма Райта, бывшего владельца овцеводческой фермы. Этому человеку, на которого Бёрк возлагал большие надежды, он и поручил дождаться в Менинди отставшую часть экспедиции и следовать с нею к реке Куперс-Крику.
А Купере-Крик находилась где-то за 700 километров к северу; местность на всём этом протяжении была неисследованной и, по всей вероятности, безводной, к тому же приближалось жаркое тропическое лето. Однако Бёрк, несмотря ни на что, решился пуститься в путь — вероятней всего из страха, что его опередит некто Джон Мак Дуалл Стюарт, направившийся во главе другой экспедиции из Аделаиды в эти же края с той же целью — пересечь материк.
Итак, Бёрк отправился в дальнейший путь со значительно меньшим отрядом: его сопровождали 8 всадников, 16 верблюдов и 15 лошадей с поклажей.
Через 22 дня, 11 ноября 1860 года, им удалось достигнуть высохшего русла Куперс-Крика. Они были крайне удивлены, заметив там следы копыт одинокой лошади, но так и не нашли этому никакого подходящего объяснения.
Когда отряд разбил свой лагерь, на него напали полчища крыс. Весь провиант пришлось держать подвешенным на деревьях. Однако нетерпеливому Бёрку возее не улыбалась перспектива провести здесь жаркое лето так, как это сделал 15 лет назад его предшественник Чарлз Стёрт. Ему хотелось как можно скорей добраться до северного побережья Австралии, до залива Карпентария. Вместе с молодым англичанином Уильямом Джоном Уиллсом он не раз делал довольно далёкие вылазки из лагеря.
Тем временем становилось всё жарче. Температура доходила в тени до 43° по Цельсию (109° по Фаренгейту). Несмотря на это, Бёрк 13 декабря двинулся вместе с Уиллсом, Кингом и Греем на север. Животных использовали почти только для перевозки поклажи — продуктов питания и воды. Четверо мужчин под палящим солнцем прошагали пешком 2600 километров до океана и обратно. Грей вёл под уздцы лошадь Билли, а Кинг тащил за собой на верёвке шестерых верблюдов.
Начальником отряда, оставшегося на Купере-Крике, был назначен бригадир Вильям Браге. Чтобы обезопасить себя от назойливого интереса, да и возможного нападения туземцев, лагерь огородили штакетником.
Бёрк, уходя, распорядился, чтобы Браге ждал его здесь, на этом месте, три месяца. Если же он и его спутники к этому времени не вернутся, значит, они наверняка погибли, потому что взятого с собой провианта им хватит не больше чем на такой срок. К сожалению, Бёрк не оставил своего распоряжения в письменном виде, из-за чего после начались расследования, обвинения и судебные процессы. Он не вёл даже дневника, и если бы не Уилле, очень одарённый, образованный и к тому же выносливый молодой учёный, который делал это за него, то вся экспедиция в конечном счёте оказалась бы почти бессмысленной.
Только благодаря необычайно мягкому лету 1860/61 года Бёрку удалось пересечь континент и выйти к заливу Карпентария, а затем вернуться тем же путём назад. Долго он шёл по однообразным, нескончаемым, гладким, как стол, равнинам, на которых до самого горизонта не видно ни малейшего ориентира, не раз пробивался сквозь песчаные бури, превращающие день в ночь, и вышел наконец на северное тропическое побережье, где растут редкие пальмы и другие, чем на юге, виды эвкалиптов.
Поскольку почва становилась все влажней и вскоре превратилась в настоящее болото, Бёрк решил оставить Кинга и Грея с верблюдами на месте, а к берегу океана пробираться только вдвоём с Уиллсом и лошадью Билли. Они достигли его 10 февраля 1861 года. Правда, добрались они только до канала в болотах, но вода в нём действительно была солоноватой на вкус и во время прилива поднималась на 20 сантиметров. Открытого моря, самого залива Карпентария им так и не удалось увидеть. Впрочем, земли вокруг залива уже 17 лет до этого пересёк Лейхгард, только с востока на запад.
Особенно тяжело приходилось лошади Билли. Вот что записал в своём дневнике Уилле: «Когда мы переводили лошадь через реку, на одной из отмелей она так глубоко увязла в зыбучем песке, что нам никак не удавалось её оттуда вытащить. Наконец мы догадались подкопаться под неё с той стороны, где было поглубже, и с размаху толкнуть в воду, чтобы она поплыла. Мы надёжно упрятали свою поклажу и пошли дальше по берегу реки. Однако почва почти повсюду была такой вязкой и зыбкой, что наша лошадь никак не могла по ней передвигаться. Примерно через восемь километров, когда мы пересекали ручей, она снова провалилась в трясину и после этого уже настолько ослабла, что у нас появились сомнения в том, сумеем ли мы вообще заставить её идти дальше».
Когда Уилле и Бёрк вернулись к своим товарищам, караулившим верблюдов, было решено как можно скорей отправляться в обратный путь: почти за два месяца, которые потребовались для перехода до залива, они съели более двух третей своих продовольственных запасов. Однако все чувствовали себя бодро и без малейших колебаний решились отправиться обратно с весьма небольшим количеством провианта (ведь в крайнем случае можно было съесть нескольких верблюдов).
Он был, по-видимому, ужасен, этот обратный путь. Продуктов становилось всё меньше и меньше. Бёрк делил их ежедневно на четыре порции, которые закрывал сверху бумагой с номерами — каждый выбирал себе номер, не видя, что под ним лежит.
При таком способе делёжки не возникало споров между изголодавшимися и ослабевшими людьми. Чувствовали они себя с каждым днём все хуже, и записи в дневнике Уиллса становились все короче.
Дойдя в марте до реки Клонкарри, они обнаружили там своего верблюда Гола, которого им пришлось в своё время здесь оставить из-за болезни. Вид у него был самый плачевный: животное, видимо, очень страдало от одиночества и, судя по следам, несмотря на полную свободу, никуда далеко не отходило от того места, где его оставили. Всё это время верблюд беспокойно бегал взад и вперёд по тропинке и утрамбовал твёрдую гладкую дорогу. Увидав своих сородичей —других верблюдов, дромадер сразу успокоился и принялся щипать траву. Но видимо, ему уже ничем нельзя было помочь. Когда экспедиция через четыре дня пустилась в дальнейший путь, этот верблюд был не в силах следовать за нею, даже несмотря на то что с него сняли седло и всю поклажу.
Запись в дневнике от 10 апреля:
Однажды Уилле случайно увидел, как Грей тайком, спрятавшись за дерево, поедал муку. А ведь именно ему было поручено хранение продуктов. Провинившемуся Бёрк задал основательную трёпку. И несмотря на жалобы Грея на боли и слабость, которыми он всем досаждал в последующие дни, ему никто не верил, считая, что его просто мучают угрызения совести. Но утром 17 апреля Грея обнаружили мёртвым в спальном мешке. Все настолько ослабли, что не смогли зарыть его в землю глубже чем на метр.
Оставшиеся в живых трое мужчин к вечеру 21 апреля при свете луны дотащились до лагеря на Купере-Крике, мечтая досыта наесться, надеть целые ботинки и сменить рваные пропотевшие лохмотья на новую одежду.
Но лагерь был пуст.
На стволе одного из деревьев было вырезано ножом: «Копай в трёх шагах на северо-запад». Бёрк был настолько измучен и потрясён, что лишился чувств. Уилле и Кинг принялись рыть в указанном месте и вытащили ящик с продовольствием и бутылку, в которой лежал исписанный карандашом листок. Из записки они узнали, что Браге покинул лагерь сегодня, девять часов назад, и с 12 лошадьми, шестью верблюдами и всеми припасами двинулся в сторону Менинди. Заканчивалась она словами: «Если не считать одного человека, которого брыкнула лошадь, все остальные члены экспедиции и животные здоровы».
Было ли это злосчастной случайностью или коварством судьбы, что Браге, который четыре месяца терпеливо дожидался своих товарищей, всё время надеясь на их возвращение, ушёл буквально за несколько часов до того, как они, измученные и обессиленные, дотащились до лагеря? Этого никто не может сказать. Ведь Браге мог уйти и раньше, сославшись на распоряжение Бёрка ждать только три месяца. Тем не менее он пробыл па Купере-Крике ещё четыре недели. Но когда отряд Бёрка не вернулся спустя и этот срок, Браге решил, что те четверо либо погибли, либо спаслись, повернув в восточном направлении и выйдя к Квинсленду. Задерживаться дольше он не мог, у него не хватило бы продовольствия. Однако позже он никак не мог объяснить, зачем написал в записке, что вся его группа находится в добром здоровье. На самом же деле тяжелобольной Паттен умер уже через несколько дней после выхода из лагеря, а остальные трое сильно страдали от цинги. Это хвастливое сообщение и сбило с толку Бёрка, решившего, что им, измученным и обессилевшим, не догнать группу бодрых и здоровых людей. На самом же деле Браге пришлось устроить привал вечером того же дня всего в 23 километрах от Купере-Крика.
Итак, решив, что догнать ушедших надежды нет, группа Бёрка решила остаться в лагере и для начала немножко подкрепить свои угасающие силы оставленными им продуктами. А затем Бёрк принял решение идти на юг не знакомой уже дорогой, а неисследованной, но зато более короткой, которая должна была привести к одному из окраинных сторожевых постов колонии Южная Австралия. Этот пост был расположен у подножия «Горы безнадёжности» — Маунт-Хоуплес.
Уилле приписал несколько слов в записке и снова аккуратно закопал бутылку, чтобы аборигены не смогли её найти и вытащить. Но надпись на дереве оставил без всяких изменений. Если б он только знал, какой непоправимый вред нанесёт этим себе и своим товарищам, он уж непременно постарался бы добавить в неё хоть одно слово.
Одна из основных причин, почему Браге решил пуститься в обратный путь, заключалась в том, что Райт, которому было поручено подтянуться с арьергардом экспедиции к Куперс-Крику, так там и не появился. Райт, оказывается, всё никак не мог собраться, а пустившись наконец в путь, повёл свой отряд как нельзя более неумело, по неверному маршруту и за 69 дней так и не достиг Куперс-Крика да к тому же ещё потерял в дороге трёх человек. Среди погибших был и Людвиг Бекер. Наконец он наткнулся на Браге, который как раз возвращался назад. Обе группы объединились, взяв направление на реку Дарлинг. Однако дорогой Браге, которого, по-видимому, всё же мучили сомнения, уговорил Райта поехать вместе с ним верхом назад к Купере-Крику и посмотреть, не пришла ли за это время группа Бёрка. Райт согласился, и через три дня, утром 8 мая, они снова прибыли в лагерь на Купере-Крике.
Но Бёрк со своими людьми уже 15 дней назад отбыл отсюда в направлении горы Маунт-Хоуплес.
Браге и Райт нашли лагерь таким, каким его оставили: следы верблюдов, навоз, остатки костров, и ту же запись, вырезанную ножом на дереве несколько недель назад. Ничего не изменилось с момента их ухода из этих мест. Так во всяком случае обоим показалось. Им и в голову не пришло вырыть спрятанные под деревом ящик и бутылку с запиской. Передохнув с четверть часа, всадники ускакали обратно. А в это время Бёрк, Уилле и Кинг находились на расстоянии не более 50 километров от лагеря!
Бёрк шёл вниз по течению Куперс-Крика, пока речка постепенно не превратилась в стоячее болото, а затем окончательно исчезла в песках пустыни. Он сделал попытку пересечь эту пустыню, но, пройдя 100 километров, вынужден был вернуться .
Верблюды оказались менее выносливыми, чем люди. 28 апреля Уилле записал в своём дневнике:
«Наш сегодняшний переход был очень коротким, потому что не успели мы пройти и мили, как один из наших верблюдов (Ланда) провалился в трясину на краю бочажка и его стало засасывать. Мы перепробовали все средства вытащить его обратно, но напрасно. Почва под ногами была очень зыбкой, и животное проваливалось все дальше. Мы пробовали подсовывать под него ветки, но верблюд этот отличался инертностью и тупостью, и мы никак не могли заставить его сделать хоть малейшую попытку высвободиться самому. Вечером мы прорыли небольшую канавку из бочажка, надеясь, что хлынувшая в неё вода подмоет слой песка и животное всплывёт. Однако этого не случилось. Верблюд между тем продолжал лежать совершенно спокойно, как будто ему и дела нет до всего этого. Казалось, что он даже доволен сложившейся ситуацией.
На другое утро, найдя верблюда в том же безнадёжном положении, мы после ещё нескольких неудачных попыток его вытащить потеряли всякую надежду на успех. Пришлось обречённое животное пристрелить. После завтрака мы принялись срезать ножами все мясо, до которого нам только удавалось добраться.
Четверг, 1 мая. Стартовали без двадцати минут девять. Нашего единственного теперь верблюда Раю мы нагрузили лишь самыми необходимыми вещами, большую же часть поклажи распределили между собой».
Тем, что Бёрк и его товарищи ещё не погибли от голода, они были обязаны аборигенам, тем самым аборигенам, к которым прежде относились так недоверчиво и подозрительно и которых отпугивали от себя ружейными выстрелами. Теперь они научились у них собирать «нарду» особые съедобные семена — и, растирая их между камнями, получать нечто вроде муки. Хотя мука эта явно не содержала никаких питательных веществ, тем не менее ею можно было набить голодные желудки… Те же аборигены делились с ними рыбой и вообще старались оказывать им разные дружеские услуги. Но частенько эти люди снимались ночью с места и откочёвывали на несколько километров дальше, и тогда трём европейцам нелегко было их разыскать.
Вот запись из дневника Уиллса: «Пятница, 2 мая, лагерь № 7. Мы следовали по левому берегу Куперс-Крика в западном направлении, как вдруг наткнулись на стоянку туземцев, разбитую прямо посреди высохшего русла реки. Они как раз кончали завтракать и великодушно предложили нам немного рыбы и пирога. Единственное, чем мы могли им отплатить, — это дать несколько рыболовных крючков и сахара.
У нашей верблюдицы Раи появились признаки полного изнеможения. Все сегодняшнее утро она дрожала как в лихорадке. Тогда мы решили ещё больше облегчить её ношу, сняв с неё и навьючив на себя сахар, инжир, чай, какао и две или три алюминиевые тарелки.
Среда, 7 мая. С утра позавтракали, но, когда мы решили двинуться дальше в путь, оказалось, что верблюд не в состоянии встать на ноги даже без всякой поклажи. Испробовав все средства поднять животное с земли, мы вынуждены были уйти, предоставив его своей участи. Пройдя около 17 километров, мы наткнулись на нескольких аборигенов, которые ловили рыбу. Они дали каждому из нас по полдюжины рыб и объяснили нам жестами, что мы можем пройти к их стоянке, где нам дадут ещё рыбы и хлеба. Показав этим людям, как разжигать костёр при помощи спичек, мы доставили им явное удовольствие, тем не менее они не выразили ни малейшего желания их приобрести».
30 мая Уилле снова вернулся в старый лагерь на Купере-Крике. Он не нашёл там никаких следов побывавших здесь за это время Браге и Райта, вырыл бутылку и дополнил свою прежнюю запись новыми сообщениями.
Чем же всё-таки объяснить гибель последних верблюдов? Ведь им было где пастись, да и корма хватало. Почему молодой Уилле, 27 лет от роду, в конце концов попросил своих спутников оставить его одного у лагерного костра и умер в одиночестве примерно 30 июня? Почему? Не из-за того ли, что Бёрк никак не мог преодолеть в себе недоверия к аборигенам? Незадолго до своей кончины, последовавшей через несколько дней после смерти Уиллса, он отогнал их от себя выстрелами из пистолета, а когда они принесли ему сетку с рыбой, выбил её у них из рук…
Во всяком случае последнему из троих —Джону Кингу удалось остаться в живых только благодаря бескорыстной помощи аборигенов. Когда он привёл их к мёртвому Бёрку, они все горько заплакали и стали накрывать труп ветками. С этих пор они начали особенно внимательно и приветливо относиться к «последнему белому человеку».
Несколько недель спустя старый туземец по имени Самбо рассказал на одном из дальних пограничных постов Южной Австралии, расположенном на полдороге между Аделаидой и Купере-Криком, что там, на севере, на берегу одной из рек, живут голые белые, у которых нет ни еды, ни ружей, но зато есть верблюды.
Это сообщение, всколыхнувшее воспоминания о печальной судьбе лейхгардовской экспедиции, вызвало сразу всеобщее волнение. Были снаряжены сразу четыре спасательные экспедиции, причём одна из Аделаиды. Эта экспедиция кроме 24 лошадей использовала также трёх верблюдов, сбежавших от Уиллса восемь месяцев назад на Купере-Крике. Беглецы, по всей вероятности не спеша, спустились вниз по течению реки, пересекли пустыню и появились где-то возле Маунт-Хоуплеса, где их и изловили.
На поиски пропавшей экспедиции снарядили также судно к заливу Карпентария. Третья спасательная группа направилась с побережья Квинсленда через материк на запад, чтобы попытаться найти следы Бёрка где-то во внутренних областях Австралии.
Но наибольшие надежды возлагались на тридцатилетнего Альфреда Уильяма Хоуита, имевшего к тому времени уже довольно богатый опыт по исследованию новых австралийских земель.
14 августа 1861 года он вместе с Браге выехал из Менинди в северном направлении в сопровождении 37 лошадей и семи верблюдов. Через 25 дней они достигли Куперс-Крика. Встречавшиеся ему на пути аборигены были чем-то очень взбудоражены. Завидев караван, они, как правило, удирали со всех ног. А если их удавалось поймать, они со страхом указывали в одном и том же направлении и жестами давали понять, что европейцам следует поторопиться. Наконец Хоуит заметил большую стоянку аборигенов, разбежавшихся при виде приближающегося каравана. На месте осталась лишь одинокая фигурка, машущая чем-то, что уже нельзя было назвать шляпой. Когда караван приблизился, этот человек, одетый в лохмотья, вскинул руки и без чувств грохнулся на землю. Это был Кинг, единственный оставшийся в живых член экспедиции Бёрка. Через несколько дней он уже настолько окреп, что смог повести Хоуита туда, где остались погибшие Бёрк и Уилле.
Собаки динго уже неплохо потрудились над трупами: кругом были разбросаны кости рук и ног Уиллса, черепа же его вообще не удалось найти. У трупа Бёрка не хватало кистей и ступнёй. Кинга за последующие недели так закормили, что он уже не мог смотреть на пищу. Когда юношу торжественно ввозили в Мельбурн, восторженная толпа чуть не разорвала его на части. За останками Бёрка и Уиллса была послана новая экспедиция. Их доставили в колонию Виктория и торжественно в сопровождении траурной процессии провезли по улицам Мельбурна, после чего последовало не менее торжественное погребение. В честь этих двух отважных путешественников был воздвигнут прекрасный памятник, изображавший их в более чем натуральную величину. Про других погибших членов экспедиции почему-то даже не вспоминали. Государственная комиссия, которой было поручено расследовать причины неудач экспедиции, после долгих обсуждений пришла к выводу, что особому порицанию подлежит слишком затянувшаяся задержка Райта в Менинди и нерешительность действий экспедиционного комитета в Мельбурне.
Аборигенов, проживающих по берегам Куперс-Крика, осыпали подарками, колония Виктория подарила им даже две тысячи квадратных миль земли (которые ей, между прочим, не принадлежали, поскольку Купере-Крик находится вне пределов Виктории, а следовательно, аборигены и так имели полное право владеть этими землями, но подарок есть подарок!). Впрочем, жители этих мест вскоре совершенно вымерли, к 1902 году их осталось только пять человек. А трагически окончившуюся экспедицию Бёрка красочно и со всеми подробностями описал Алан Муэрхед в своей книге «Куперс-Крик». Очень жаль, что эта книга не переведена на другие европейские языки, так же как и два предыдущих произведения этого автора «Голубой Нил» и «Белый Нил», в которых описывается исследование берегов Нила и Восточной Африки.
На Купере-Крике возник город, а в 70-х годах проложили телеграфную линию поперёк континента, и ушло на это не больше двух лет. Менинди теперь важный железнодорожный узел.
Но дерево на берегу Куперс-Крика, на котором Бёрк и Уилле забыли вырезать дату своего прихода, что потом стоило им жизни, стоит и поныне. И до сих пор на его коре можно различить три буквы «dig» (копай).
Теперь выяснилось, что утверждения, будто где-то посреди материка должно быть большое озеро, имело под собой реальную почву. Дело в том, что озеро Эйр, расположенное между Купере-Криком и горой Маунт-Хоуплес, не всегда было безводным. Когда-то его наполняли водой реки Куперс-Крик и Дайамантина, которые тогда были полноводными и мощными водными магистралями. Выяснилось также, что часть этих вод и сейчас, стекая с восточноавстра-лийских горных хребтов, течёт в направлении озера, но только под землёй. С помощью бурения воду эту извлекают на поверхность и устраивают в степи водоёмы для водопоя скота. Без этого немыслимо было бы разводить здесь овец.
Но особое восхищение у австралийцев вызвали верблюды, принимавшие столь деятельное участие в Берковской экспедиции, а затем и в спасательных отрядах. После Бёрка и Уиллса все последующие пятьдесят лет не было почти ни одной экспедиции, в которой не участвовали бы верблюды. Причём впоследствии нашли способ, как заставить этих упрямых и тупых животных преодолевать реки. Когда верблюд подходит к реке, он непременно ложится и не желает входить в воду. Тогда его насильно поднимают на ноги и дают сильный пинок сзади; свалившись в воду, верблюд уж непременно поплывёт. Джон Форрест (1847—1918), первый из уроженцев Австралии получивший дворянский титул, в 1870 году впервые прошёл из Перта в Аделаиду. Это путешествие заняло у него пять месяцев. Однако, из-за того что он взял с собой лошадей, а не верблюдов, ему всё время приходилось держаться близ морского побережья. Поэтому эта экспедиция мало чем обогатила географическую науку. А через четыре года Джон Форрест со своим братом Александром прошёл от Перта до Аделаиды другим путём — по внутренним районам страны. Впоследствии Джон Форрест стал губернатором Западной Австралии.
Питер Е. Уорбертон (1813—1889), бывший британский майор в Индии, выйдя в сентябре 1872 года из Аделаиды, пересёк расположенный в самом центре Австралии Алис-Спрингс и достиг самой северной оконечности западного побережья. С собой он взял только сына, двух афганских погонщиков верблюдов, двух европейцев, молодого австралийского паренька Чарли и 17 верблюдов. Продовольственных запасов они захватили на шесть месяцев, но достигли цели своего путешествия только через шестнадцать. Живыми им удалось добраться лишь благодаря верблюдам, которых они съедали одного за другим. «Те, кто прочтёт наши записки, — писал Уорбертон в своём дневнике, — будут возмущаться подобной верблюжьей бойней. Однако в тот момент у нас не было другого выхода. Нам оставалось лишь умереть, а вслед за нами погибли бы и верблюды, потому что без нашей помощи они не смогли бы раздобыть себе ни одной капли воды.
17 сентября 1873 года. Мы прошли 17 километров на запад. В лагере нам пришлось оставить двух ездовых верблюдов, которые не в состоянии были даже пошевелиться. Сначала мы подумали, что они отравились, но потом решили, что от резкого ночного ветра у них сделался прострел. Ездовой верблюд моего сына начал волочить задние ноги, и, чтобы прекратить его мучения, нам пришлось беднягу пристрелить. Какой удар для нас! Потерять самого мощного самца и трёх ездовых верблюдов почти за один день. Если так пойдёт дальше, я не знаю, что с нами будет».
 |
Затем от путешественников сбежали три верблюда, и один из афганцев пустился их догонять. Но он их так и не догнал. Постепенно из-за жары стало очень трудно двигаться днём, и экспедиция делала переходы только в утренние и вечерние часы. Ночью идти было невозможно из-за того, что в темноте трудно отыскать водопой. Иногда, не найдя следующего бочажка, им приходилось возвращаться к предыдущему. В некоторых бочажках воды было настолько мало, что иногда за три часа набиралось лишь одно ведро, а то и того меньше. Возле одного такого водопоя группе пришлось проторчать целые сутки, чтобы измученным жаждой верблюдам досталось хотя бы по одному ведру воды. Затем им пришлось пристрелить ещё одного самца, так как его ужасно мучила гноящаяся рана на спине. Высушенным на солнце мясом этого верблюда все семеро членов экспедиции питались целых три недели. На вкус оно напоминало древесную кору. Ещё одного верблюда пришлось зарезать потому, что он ослеп.
Австралийский мальчишка Чарли неутомимо бежал впереди, разыскивая воду. Когда однажды он не вернулся к назначенному времени в лагерь, Уорбертон, которого шатало от голода и жажды, решил идти дальше, не дождавшись его: пусть лучше погибнет в пустыне мальчишка, чем все остальные шестеро. Но вечером, двинувшись в путь, они наткнулись на Чарли, радостно бежавшего им навстречу. Оказывается, он пробежал после последнего ночного перехода ещё 30 километров и нашёл хороший водопой.
Сыну Уорбертона Ричарду удалось подстрелить птичку величиной с воробья, он отдал её отцу, и тот съел её до последнего пёрышка.
«Если бы в этой стране можно было найти хоть что-нибудь съедобное, — записывает Уорбертон в это время в своём дневнике, — хоть каких-нибудь змей, ворон или канюков. Правда, в колючем спинифексе водятся валлаби (маленькие кенгуру), но нам никак не удаётся их раздобыть, несмотря на то что они имеют привычку днём принимать солнечные ванны на открытом месте, спасаясь от муравьёв, донимающих их в тени кустарников. Досаждают насекомые и нам. Кроме муравьёв и обычных назойливых мух здесь водится австралийская пчёлка, или медовая муха, которая нас буквально изводит. Эти насекомые хоть и не жалят, но зато имеют отвратительный запах и, как нарочно, непрестанно вьются вокруг наших ноздрей».
Встречали путешественники и отдельные племена, которые не испытывали ни малейшего страха при виде белых людей и верблюдов. Наоборот, они проявляли большой интерес к экспедиции. Европейцы вскоре узнали, как нужно вести себя при подобных встречах. Чтобы показать свои дружеские намерения, надо подойти и погладить друг другу бороду. При этом пышные бороды европейцев производили на аборигенов очень сильное впечатление.
Однажды энергичный маленький Чарли во время поисков водопоя попал на одну из стоянок аборигенов, где его приняли очень приветливо и угостили свежей водой. Но когда на горизонте появилась вся экспедиция и люди увидели, что к ним направляются белые на верблюдах, они ужасно испугались, решив, что Чарли заманил их в ловушку. Они набросились на бедного парня, всадили ему копьё между лопатками и оглушили дубиной. Прошло несколько недель, прежде чем он поправился.
Не дойдя 250 километров до побережья, Уорбертон так обессилел, что не мог стоять на ногах. Тогда он послал одного из людей с последними двумя верблюдами за помощью к поселенцам, живущим на побережье. Но прошло несколько недель, а гонец всё не возвращался.
Как раз вскоре после этой трагической записи в дневнике появился посланец с продовольствием и шестью верховыми лошадьми, на которых Уорбертона с его людьми благополучно доставили к побережью.
Пустыню Гибсона во Внутренней Австралии открыл в 1874 году Эрнест Джайлс (1835—1897). Сейчас она носит имя его спутника, который заблудился в ней и не вернулся. В этой пустыне с Джайлсом случилось следующее происшествие:
«На другое утро я узнал, что несколько верблюдов отравилось и не в состоянии пошевелиться; один или два из них, наверное, сдохнут. Это была для нас ужасная новость, учитывая, что мы лишь начали своё путешествие и находились как раз на краю пустыни, которую собирались пересечь. Тотчас же перед нами встал вопрос: „Что же делать?“ И так же быстро пришло решение: „Делать нечего, надо ждать“. Было бы совершенно бессмысленно переложить поклажу с больных животных на здоровых, которые не смогли бы тащить такую тяжесть. А бросить их здесь без присмотра тоже было нерезонно. Итак, мы решили остаться и энергично лечить своих пациентов. Лечение шло так успешно, что к ночи один из самых тяжелобольных верблюдов снова встал на ноги. Мы ставили заболевшим животным горчичники и клизмы, делали им горячие примочки и кормили маслом.
Нам удалось выяснить, что они отравились растением
Между прочим, именно Эрнест Джайлс в 1875 году пересёк континент от Аделаиды до Перта. После двухмесячной передышки он повторил это путешествие в обратном направлении. И хотя Джайлс был удостоен золотой медали Географического общества, тем не менее семнадцатью годами позже, забытый всеми, он умер в безвестности и бедности. Последние свои годы он проработал писарем в одном из заштатных городишек Западной Австралии.
За десятилетия, прошедшие после Берковской экспедиции, в Австралию ввезли очень много верблюдов из Индии. К 1900 году их число достигло шести тысяч, не считая потомства, принесённого ими уже на новой родине. Завоевание засушливых земель Австралии верблюдами было большим успехом, но, увы, недолговечным. Здесь произошло примерно то же, что в Африке с приручением слонов. Приручение африканских слонов, столетиями считавшееся невозможным и затем блестяще организованное в Конго на станции по дрессировке слонов «Гангала на Бодио», в корне могло бы изменить на материке положение с транспортом. Однако вскоре автомобиль вытеснил слонов в Африке и верблюдов в Австралии (в качестве верхового, вьючного и тяглового скота). Но в самых отдалённых и труднодоступных районах Австралии и сейчас ещё нередко используют верблюдов, ещё и сегодня в степи тут и там можно увидеть их одичавших потомков.
Следовательно, новая часть света — Австралия была исследована не только благодаря мужеству и упорству отважных путешественников, но и выносливости дромадеров. Только благодаря тем и другим она пройдена вдоль и поперёк, в ней найдены полезные ископаемые, и она покрыта сетью телеграфных и железнодорожных линий. И хотя дромадеры сейчас уже мало кого интересуют в Австралии, справедливости ради им следовало бы тоже воздвигнуть памятник в Аделаиде.
 |
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |