"Последний холостяк" - читать интересную книгу автора (Крэн Бетина)

Глава 7

После обеда Ремингтону пришлось выслушать обстоятельную лекцию леди Антонии по методике выколачивания пыли из ковров и перин, а также технике просушки подушек и матрацев. Она составила специальную таблицу, в которой указывались виды работ и сроки их исполнения по каждой комнате, пользуясь которой можно было легко определить, когда именно в последний раз выбивали тот или иной половик и не забыли ли просушить какую-нибудь подушку. Взбиванию перин был посвящен особый график, за выполнением которого хозяйка дома лично осуществляла строгий контроль.

Стоически перенеся унизительную вводную часть, Ремингтон опять надел фартук и приступил к практической работе: стал вместе с Элинор разбирать постели в спальнях и выносить для просушки на задний двор одеяла, перины и матрацы. Переходя из одной комнаты в другую, они очутились в конце концов у дверей спальни Клео Ройял. И тут Ремингтон заметил, что губы Элинор дрожат, нос краснеет, а на ее глазах наворачиваются слезы.

– Мне попала соринка в глаз, – перехватив его удивленный взгляд, объяснила она и промокнула слезы платочком.

– Вам надо отдохнуть, мадам, – сказал граф. – С этой периной я вполне управлюсь и без вашей помощи.

Он ухватил огромный чехол, набитый пером и пухом, за край и дернул его на себя. С непривычки он приложил излишнее усилие, раздался треск обветшалой ткани, Ремингтон уселся на пол, а из образовавшейся прорехи полетела сгнившая набивка.

– Вы не ушиблись, сэр? – участливо спросила Элинор.

– Нет, со мной все в порядке, – ответил он, проклиная перину.

– В этом деле нужна сноровка, – ехидно промолвила старушка. – Не волнуйтесь, я быстро все заштопаю.

– Да, без определенных навыков тут явно не обойтись, – согласился с ней граф, медленно поднимаясь с пола. Хорошо, что его позора не видела леди Антония, подумалось ему. И тотчас же милое лицо хозяйки дома возникло перед его мысленным взором словно наяву. Он нахмурился, прогнал видение и спросил, подбоченившись: – Ну, какую еще пытку вы для меня приготовили?

– Не пытку, сэр, – шутливо похлопав его по плечу, сказала старушка. – С вас будет достаточно и хорошей трепки. Мы займемся с вами выбиванием пыли из персидских ковров.

Они вышли во двор за домом, и Элинор вручила графу специальную плетеную выбивалку. Первый ковер он едва не превратил этим орудием в жалкую тряпку, и лишь своевременное вмешательство его наставницы спасло изделие от уничтожения. Второй ковер граф выколачивал уже с меньшим рвением, изрядно подустав, а третий он скорее поглаживал, совершенно выбившись из сил.

Следившая за его потугами в окошко леди Антония сначала посмеивалась, но постепенно перестала улыбаться, завороженная видом его мускулистого тела, широких плеч, длинных рук, узких облегающих брюк и сосредоточенного выражения сурового лица. Ноги сами вынесли ее во двор, и она застыла на крыльце, внезапно почувствовав непривычную робость.

Граф прекратил колотить выбивалкой по ковру и промолвил, уверенный, что за спиной у него стоит Элинор:

– Пожалуй, с этим тоже покончено, пыли в нем почти не осталось. – Он обернулся и, увидев Антонию, нахмурился. – Кстати, рабство давно уже вне закона. Учтите, что я могу подать на вас в суд!

– Неужели? – воскликнула она, придя в чувство, и сбежала по ступеням с крыльца. – А как насчет тех сотен тысяч обездоленных женщин, которых принуждают выполнять эту работу за жалкие гроши? Почему же не судят их бессердечных хозяев? Я вижу, вы вполне убедились, что в действительности труд женщин гораздо тяжелее, чем кажется на первый взгляд. Он требует огромных усилий и выносливости.

– Но такая уж участь прислуги, мадам! Фактически вы заставляете меня, аристократа, выполнять черную работу, которую должны делать служанки, – парировал граф.

Она заливисто рассмеялась.

– Ни для кого уже давно не секрет, что дамы, принадлежащие к среднему сословию, лишь создают видимость, что не опускаются до тяжелой домашней работы. На самом же деле, сэр, не только они, но даже леди частенько стирают и штопают белье сами, не говоря уже о том, что они руководят всей работой своей прислуги. Между прочим, не всякая аристократка может себе позволить нанять достаточно лакеев и служанок, чтобы поддерживать в доме образцовый порядок. И волей-неволей им приходится делать кое-что своими руками.

– Однако вас это не касается, миледи! – язвительно заметил Ремингтон, постукивая выбивалкой по ладони. – За вас все здесь делают ваши подопечные. Любопытно, чем занимаетесь вы, имея в своем распоряжении столько свободного времени?

– Тем же, чем и большинство состоятельных дам: веду учет расходов, оплачиваю счета, встречаюсь со своими кухарками, контролирую работу прислуги и домочадцев, а также и помогаю им по мере своих сил, если в этом возникает необходимость! – воскликнула Антония, поднырнув под натянутую веревку и встав напротив графа по другую сторону ковра. – Уверяю вас, что я в свое время выбила немало ковров, ваше сиятельство, и натерла руку до мозолей, крутя рукоять проклятого пылесоса. А также начистила горы картофеля. Короче говоря, я умею делать все, что следует делать настоящей домохозяйке, пекущейся о благополучии своей семьи.

Антония перевела дух, постучала по ковру ладошкой, как бы проверяя качество работы Ремингтона, и с жаром продолжила свой монолог:

– Разумеется, немало времени у меня уходит на благотворительную деятельность: я принимаю участие в заседаниях президиума попечительского совета прихожан церкви Святого Матфея и Лиги помощи вдовам, находящейся под патронажем ее величества королевы. Будучи вдовой, она проявляет к нашей работе живой интерес. У меня хранятся два ее письма, адресованных лично мне.

Слушая Антонию, граф Ландон поднырнул под бельевую веревку и встал с ней рядом, отчего по коже у нее побежали мурашки, а волосы на затылке зашевелились.

– Но признайтесь, что вы бессовестно эксплуатируете своих домочадцев, маскируя это искренним желанием им помочь, – заговорщическим голосом произнес он, подаваясь вперед.

– Они мне как родные, милорд! – разгневанно воскликнула Антония, глядя в его темные прищуренные глаза. – Мы все – одна большая семья! Я приютила этих женщин у себя в доме, потому что прониклась к ним симпатией и сочувствием. Судьба обошлась с ними очень жестоко, и я, сама будучи вдовой, решила попытаться смягчить их душевную боль. Ведь я знаю, что означает лишиться супруга и остаться одной.

Ветерок распахнул ворот его сорочки, и взгляд Антонии непроизвольно скользнул по мощной волосатой груди. Ей вдруг стало душно от охватившего ее внутреннего жара и страстно захотелось дотронуться рукой до его плеча или бедра, прильнуть головой к его крепкому мужскому телу и прижаться бедрами к его широко расставленным ногам, таким сильным, длинным и стройным…

– А где ваши настоящие родственники? – спросил Ремингтон, сверля ее испытующим взглядом.

Она нервно повела плечами и промолвила севшим голосом:

– Родители скончались уже много лет назад, из близких же родственников жив только брат моего отца, герцог Уэнтуорт. Но мы с ним не виделись с тех пор, как я вышла за сэра Джеффри. – Непослушный локон упал ей на лицо, она поспешно убрала его со лба и потупила взор, слегка покраснев.

– Следовательно, ваш дед – герцог Уэнтуорт? – задумчиво произнес Ремингтон, рассматривая золотистый завиток волос, упрямо выбившийся из-за ее ушка. Внезапно он приблизился к ней вплотную – она испуганно отпрянула и уперлась спиной в тяжелый ковер, преграждавший ей путь к дальнейшему отступлению, словно стена. Антония вытянула руки, как бы желая оттолкнуть графа, и пропищала:

– Что вы себе позволяете, ваше сиятельство!

– Называйте меня просто Ремингтон, – сказал интимным баритоном он, рыская по ее плечам и бюсту плотоядным взглядом и тяжело дыша, отчего в груди у нее возникло томление.

– Вы… Право же, сэр, вы… – Антония смолкла, не осмелившись произнести то, что вертелось у нее на кончике языка: что он восхитительно мужественный и крепкий и что с самого утра она мечтает лишь о том, чтобы обнять и поцеловать его, растаять от жара его мускулистого тела, сжать ладонями его бока и…

Тут ее внезапно осенило.

– На вас нет корсета, – сказала она с укором, переходя в наступление.

– Мне в нем трудно дышать, – выдохнул он.

– В этом-то и соль всей затеи! – возразила она.

– Какая вы, оказывается, проказница! – Граф обнял ее за талию и стал ощупывать. – Но вы тоже без корсета! – с шутливым негодованием воскликнул он, словно бы ненароком дотрагиваясь до нее. – Дама, не носящая корсета, провоцирует мужчину задаться вопросом, какие еще легкомысленные вольности она способна себе позволить и не скрываются ли под ее платьем другие пикантные сюрпризы.

– Право же, ваше сиятельство, это уж слишком… – Она томно повела плечами и закрыла глаза, оставив рот слегка открытым, как бы готовым для поцелуя.

Граф продолжал поглаживать ей спину и пожирать жадным взглядом ее лицо. Антония тихонько охнула, не в силах противиться такому решительному мужскому напору, и сомлела, ощутив головокружение. Пальцы Ремингтона готовы были прорвать материю и проникнуть в сокровенные ложбины ее трепещущего тела. Она плотнее прижалась к нему бедрами и животом, впившись ногтями в плечи, и задышала чаще, борясь с желанием пощупать запретный плод, поразивший ее своей завораживающей мощью и твердостью.

Ремингтон склонился еще ниже, леди Антония открыла глаза и вздрогнула, пораженная суровой красотой его резко очерченного лица. Острые скулы, мощный подбородок, высокий лоб и прямой нос идеально гармонировали с прочими частями его мужественного облика и приводили смотревшую на него Антонию в гипнотический транс. Антония затаила дыхание, боясь разрушить очарование этого волшебного мига, и в следующую секунду почувствовала, что во все клеточки ее тела проникает приятный жар. Восторг, охвативший Антонию в этот момент, затмил рассудок, и она целиком отдалась упоительному поцелую. Ремингтон творил с ее губами такие неописуемые чудеса, что она застонала и обняла его за талию, желая слиться с ним в одно целое. Он глухо зарычал и просунул язык ей в рот, да так резко и глубоко, что моментально всколыхнулась ее дремавшая доселе глубинная чувственность. Ей почудилось, что кончик языка достиг ее женской сущности, разбередив чувства, которых она сама боялась…

– Лимонад, ваше сиятельство! – раздался звонкий возглас Элинор со стороны кухни, окна которой выходили во двор, и фаф отпрянул. Открыв глаза, Антония смотрела, все еще находясь в оцепенении, как он пятился от нее, побагровевший и взлохмаченный.

Элинор вышла во двор, держа в руках поднос с бокалами, наполненными прохладительными напитками, и бодро вскричала, завидев голову Ремингтона из-за ковра:

– Так вот вы где, милорд! И вы здесь, леди Антония! Как это мило. Вам тоже не помешает немного освежиться.

Антония притворилась, что разглядывает ковер, и хрипло ответила, что вышла во двор лишь на минутку, чтобы проверить, насколько успешно работает Ремингтон.

– Не давайте ему расслабляться, Элинор, – добавила она. – Помните, что от безделья рождаются греховные помыслы!

С этими словами она поспешно ушла со двора, готовая провалиться от стыда сквозь землю. Губы Антонии пылали от греховного поцелуя, запечатленного на них коварным искусителем, задавшимся целью сбить ее с праведного пути, сердце бешено стучало, а колени дрожали. Она прислонилась спиной к стене коридора и мысленно обратилась к Богу с просьбой уберечь ее от козней Ремингтона Карра, умудрившегося лишить ее рассудка и превратить в безмозглую похотливую тварь, жаждущую все новых и новых жарких лобзаний, тесных объятий и страстных ласк. Ах, как низко, однако, она пала! От роковой черты лишь один шаг. И не появись в этот момент во дворе Элинор с подносом в руках, этот плотоядный дикарь увлек бы ее в адскую бездну страсти.

Придя в себя, леди Антония прошла в малую гостиную, схватила рукоделие, уселась в кресле возле окна и начала вязать. Но, заняв вязальными спицами руки, она не могла обуздать мысли: подобно диким скакунам они стремительно унесли ее в красочный мир воспоминаний. Не прошло и минуты, как тело ее вновь запылало, а дыхание участилось. Ей мнилось, что руки Ремингтона касаются ее бедер и талии, а в низ живота упирается нечто объемистое и твердое, но не край корсета. Антония заерзала в кресле, судорожно вздохнула и приказала себе не драматизировать ситуацию, а попытаться найти в ней обнадеживающие моменты.

Ведь в конце концов она добилась определенного успеха в приручении своего заносчивого оппонента. Он уже не огрызался на каждое ее замечание и стал менее раздражительным. Очевидно, сказывалось влияние на него наставниц, имевших солидный житейский опыт. И если бы ей удалось постоянно сохранять в общении с ним дистанцию, не совершать необдуманных поступков и держать эмоции в узде, то она бы наверняка выиграла пари и существенно изменила воззрения этого вольнодумца на роль и место женщины в британском обществе.

В ее распоряжении оставалось еще двенадцать дней… И ночей! Вспомнив об этом, Антония поежилась от странного, пугающего предчувствия: за столь долгий срок всякое могло случиться…

Перетаскивая вычищенные ковры назад в залы и спальни, Ремингтон попытался сохранять хладнокровие, но смутная тревога продолжала грызть его сердце. Вот уже дважды за минувшие двое суток он держал Антонию в объятиях и страстно целовал ее в губы. Притворяться, что это ординарное происшествие, ему было дьявольски трудно. Что, черт подери, с ним произошло? Отчего он так взволнован? Быть может, все дело в сладости ее податливых алых губ? Или головокружительном эффекте, который произвел на него ее шикарный упругий бюст? Либо в ее осиной талии и крутых бедрах? А вдруг эта чаровница вдохнула в него некий волшебный дух, который поселился в его чреслах и посылает оттуда настойчивые сигналы в мозг?

Эта женщина совсем еще недавно была ему ненавистна, теперь же его охватила неуемная страсть овладеть ею. Такая метаморфоза не могла не обеспокоить Ремингтона. Тем не менее внутренний голос вовремя шепнул ему, что не одного его терзало чудовищное вожделение. Ее вздохи, стоны и телодвижения во время поцелуев свидетельствовали о том, что и она охвачена пламенем сладострастия. От этой отрезвляющей мысли на душе у графа тотчас же стало гораздо спокойнее. Он с облегчением вздохнул и самодовольно подумал, что весьма преуспел в деле совращения поборницы матримониальных традиций.

А приводя себя в порядок перед ужином, Ремингтон решил, что впредь не позволит себе унизительных для мужчины сомнений и опасений. При первой же подходящей оказии ему следует овладеть Антонией Пакстон и продемонстрировать ей, что такое подлинный любовный пыл. Она должна умолять его любить ее сильнее, со слезами просить не прекращать их амурный порыв, стонать и рыдать от охватившего ее чистого восторга. Лишь тогда он обретет право считаться победителем этого пари! И посрамит строптивую дочь сатаны, дерзнувшую бросить вызов ему, благородному борцу за торжество свободной любви.

Домой он вернулся приблизительно в том же физическом состоянии, что и накануне: изможденный, едва волочащий усталые ноги и чувствующий боль в каждой клеточке своего тела. Едва лишь взглянув на своего господина, Филиппе и Манли влили в него добрую порцию бренди и потащили в ванную.

Выйдя оттуда, Ремингтон обнаружил в своей шикарной спальне, декорированной в стиле эпохи Людовика Четырнадцатого, дядюшку Паддингтона – старик сидел на софе и, покуривая вересковую трубку, читал газету «Гафлингерс».

– Что с тобой происходит, мой мальчик? – вынув изо рта трубку, спросил он у племянника. – Ты носишь дамский корсет, заключаешь пари с женщиной, исполняешь женскую работу в ее доме. И чем вся эта затея для тебя закончится? Ты хочешь стать всеобщим посмешищем, дружок? Потрудись объяснить свое экстравагантное поведение!

– Но это обыкновенный спор, дядюшка! Азартная игра! – пожав плечами, возразил Ремингтон и промокнул влажный лоб полотенцем, переброшенным через плечо. – Стоит ли вам из-за этого нервничать? Пустячное дело!

– Пустячное дело? – Паддингтон отшвырнул газету и погрозил племяннику пальцем. – Нет, дружок, это удар по твоей репутации! Я не вмешивался в твои политические дела, терпел до поры все эти твои странные заигрывания с феминистками и защитниками эмансипации. Но сейчас я не могу больше молчать. И как брат твоего отца, я просто обязан вмешаться в твою затею и принять строгие меры. – Побагровевший от возмущения старик вскочил с кресла и взволнованно заходил по комнате, продолжая свой гневный монолог: – Вынужден обратить твое внимание, дружок, на то, что ты должен свято блюсти честь нашей фамилии.

Пора покончить со своими дурацкими увлечениями и остепениться! Жениться и обзавестись детьми! Ты обязан продолжить наш род, воспитать достойного наследника! Ничто так благотворно не воздействует на рассудок мужчины, как рождение у него законного сына.

– Да, от радости некоторые просто сходят с ума, – пробормотал граф, вытирая лоб полотенцем.

– Что ты там бормочешь? – настороженно вскинув брови, спросил Паддингтон.

– Я говорю, что очень скоро возьмусь наконец за ум и остепенюсь, дядюшка, – отчетливо и громко ответил ему племянник.

– Чем скорее это произойдет, тем лучше, – удовлетворенно промолвил старик и стал раскуривать потухшую трубку. – Иначе всех достойных женщин расхватают другие, а ты останешься одиноким. Говорю тебе это по собственному горькому опыту, дружок. В молодости я ведь тоже был франтом и ловеласом. Но пока я валял дурака, моя возлюбленная взяла да и вышла за другого. А уж какая она была красавица и умница! От досады я готов был рвать на себе волосы!

Он горестно покачал головой и приуныл. Ремингтону стало жалко несчастного дядюшку и чуточку стыдно за свое легкомысленное поведение. Паддингтон вздохнул и с грустной улыбкой добавил:

– Я всегда любил детей и страдал оттого, что не обзавелся собственными отпрысками, такими же сорванцами, как ты, дружок. Ты был очень шустрым и сообразительным ребенком, любил скакать на мне верхом. И даже испортил несколько моих любимых шейных платков, шалунишка! Но я на тебя не сердился. Мне нравилось укладывать тебя в постель, наблюдать, как ты засыпаешь, помолившись на сон грядущий…

От этих воспоминаний к горлу Ремингтона подкатил ком, он едва не заскрежетал зубами. Дядя Паддингтон заботился о нем больше, чем его родной папаша, эгоист и сибарит, имевший множество любовниц. Перед мысленным взором графа возникли некоторые пикантные сценки, свидетелями которых он невольно стал в раннем детстве. Однако Паддингтон прервал его размышления, решительно заявив:

– Короче говоря, дружок, я хочу увидеть своих внучатых племянников. А без участия женщины дети не появляются. Поэтому, мой милый, нам срочно нужно найти тебе жену.

Ремингтон издал сдавленный стон.

На другое утро о пари графа Ландона и леди Антонии Пакстон сообщили девять газет, включая «Таймс». Добрых две трети лондонцев обсуждали детали этого спора, красочно описанные в репортажах. Особенно поразили читателей подробности сцены выбивания Ремингтоном ковра на заднем дворе особняка на Пиккадилли, куда тайком проник через проулок один ловкий журналист. Не менее любопытны были и зарисовки, сделанные борзописцем из другой бульварной газетенки, наблюдавшим происходящее в доме леди Антонии с забора.

Приключения лорда Карра взахлеб обсуждали как члены парламента, так и простые лавочники Лондона, его похождения вскоре стали городской притчей во языцех и быстро обрастали домыслами. Поговаривали, что слухи о сумасбродстве Ремингтона дошли даже до самой королевы и распространились по двору ее величества.

Один заслуживающий доверия источник утверждал, что стареющая Виктория узнала об этой скандальной истории от своих дочерей и потребовала, чтобы они прочитали ей статью в «Таймс» целиком. Выслушав ее до конца, королева покраснела и впала в оторопь, а выйдя из оцепенения, промолвила, расправляя складки черного шелкового платья:

– Опять этот одиозный граф Ландон выкинул очередной номер! Этот повеса попирает все нормы приличия и морали. Вот чем иной раз оборачивается чрезмерная ученость! Нет, определенно не в меру интенсивная умственная работа никого до добра не доводит. Особенно пагубна она для холостых мужчин! Начитавшись трудов разных вольнодумцев, они становятся, как это ни печально, аморальными эгоистами и даже извращенцами.

Королева порывисто встала со стула и принялась взволнованно расхаживать по гостиной.

– Но еще ужаснее то, что он пятнает свой почетный родовой титул! Это уже совершенно возмутительно и непростительно! Так как зовут эту леди? – остановившись возле окна, спросила она у принцессы Беатрисы.

– Леди Антония Пакстон, – заглянув ей в глаза, сказала дочь.

– Пакстон? Весьма достойная фамилия. Сэр Джон Пакстон построил для великой выставки хрустальный дворец, – задумчиво промолвила королева. – Она его родственница?

– Здесь сказано, что эта дама – вдова сэра Джеффри Пакстона, мама! – сказала Беатриса.

– Вдова? – Королева нахмурила брови. – Ах да! Супруга скончавшегося сэра Джеффри. Так вот почему я знаю ее имя! Она же входит в правление Лиги помощи вдовам. Чудесная во всех отношениях женщина! Пожалуй, именно она-то и способна образумить этого повесу и заставить уважать наши вековые традиции семьи и домашнего очага. – Королева расправила плечи и выпрямила спину при этих словах. – Что ж, пожелаем ей успеха в ее добром начинании и помолимся за то, чтобы негодяй, за перевоспитание которого она отважно взялась, был наказан и посрамлен. – Ее величество прищурилась, сверкнув глазами, и вскинула подбородок.

Принцессы многозначительно переглянулись.

– Что случилось? В чем дело, тетушка? – взволнованно воскликнула Антония, вбегая в полутемную спальню Гермионы, где старая дама лежала на кушетке. – Вам нездоровится?

– Нет, милочка, я просто немного устала и прилегла отдохнуть, – успокоила ее тетя. – Вот разве что голова у меня сегодня какая-то тяжелая. Но это скоро пройдет.

Сидевшая рядом с ней Пруденс Куимбиз вздохнула и горестно пожевала губами.

– Уж не послать ли за доктором Байджоу? – обеспокоено сказала Антония, присаживаясь на кушетку и дотрагиваясь до сухой и холодной руки старой леди.

– Какой прок от этого идиота! – проворчала Гермиона. – Он даст мне выпить успокоительный травяной настойки и посоветует поменьше двигаться и волноваться. Нет, уволь меня от его рекомендаций, я вполне здорова, моя дорогая! – Она похлопала Антонию по руке и вдруг, вспомнив что-то важное, вскричала: – Боже, я ведь должна была сегодня дать его сиятельству наставления по составлению рецепта и разработке меню! Пожалуй, я встану, мигрень пройдет сама собой.

– Не беспокойтесь на сей счет, дорогая тетушка! – сказала Антония. – Я вполне справлюсь с этой миссией вместо вас. А вы попробуйте уснуть! – Она поправила плед, которым была укрыта тетушка, и покинула спальню.

Как только дверь за ней захлопнулась, Гермиона открыла глаза и промолвила, заговорщически подмигнув Пруденс:

– Вот видишь, это было совсем не трудно. А ты сомневалась!

Старый дворецкий Хоскинс покинул шаркающей походкой столовую, залитую солнечным светом, вынося поднос, заставленный грязными тарелками, и в комнате стало тихо. Оставшись одна, Антония взяла со стола стопку бумаги и стала механически тасовать листы, чтобы как-то скоротать время до прибытия Ремингтона. Непрошеные воспоминания об их лобзаниях во дворе вытеснили прочие мысли из головы, и глаза ее затуманились.

Она была ошеломлена стремительным натиском графа и не могла успокоиться еще довольно долго после его ухода. Губы ее пылали, колени дрожали, в горле пересохло, едва лишь ей вспомнились другие детали мускулистого тела графа Ландона, поразившие ее. Абсолютно не подготовленная для такого пассажа, она застыла на месте и не сопротивлялась его грубоватым страстным ласкам…

Подобными вопросами Антония не задавалась уже давно, хотя никогда не была безразлична к плотским радостям. Очевидно, роль вдовы и поборницы священных законов брака основательно сковала путами предрассудков ее воображение и чувства. Но вот появился граф Лан-дон и нарушил ее затянувшуюся летаргию, пробудил в ней дремавшие темные желания, расшевелил женственность. И чем это все обернется?

– Я снова прибыл в ваше распоряжение, – раздался голос Ремингтона. Леди Антония вздрогнула и, резко повернувшись, увидела графа Карра, застывшего в дверях с ангельской улыбкой на лице и скрещенными на груди руками.

– Я не слышала шума в прихожей, – покраснев, проворковала она, прикладывая руку к занывшему от странного предчувствия сердцу.

– Это потому, что я воспользовался черным ходом. Перед парадным подъездом снова собралась толпа охотников за скандальными новостями.

– Ваша находчивость, сэр, достойна похвалы, – промолвила леди Антония, взглянув на Ремингтона из-под полуопущенных длинных ресниц томным взглядом.

– Я всегда был сообразительным парнем, – пошутил он и спросил, посмотрев на лежавшие на столе листки: – И что же мне предстоит штудировать сегодня?

– Я познакомлю вас с основами составления меню, сэр! – строго сказала Антония и горделиво вскинула подбородок, подчеркивая тем самым серьезность момента. – Как вам уже известно, нам представлялось уместным ввести вас в курс искусства планирования домашнего питания. Вот почему сегодня я прочту вам лекцию о…

– Вы лично? – перебил ее Ремингтон, сделав изумленное лицо. – Мне казалось, что вы сохранили за собой роль надсмотрщицы, проверяющей процесс обучения. Вы недовольны своими помощницами? – Граф прислонился плечом к дверному косяку и нагло ухмыльнулся. Леди Антония указала ему рукой на стул у стола и холодно произнесла:

– Присаживайтесь, сэр! Дело в том, что тетя Гермиона внезапно занемогла, и я была вынуждена ее заменить. Итак, приступим к занятиям! Но что же вы стоите, сэр?

Лорд Карр подошел к ней, проигнорировав предложенный ему стул, и произнес, парализуя ее демоническим взглядом:

– Я предпочел бы постоять, мадам! Мне всегда думается лучше, когда я ощущаю твердую почву под ногами.

Антония именно этого и опасалась.

– Нет, я настаиваю на том, чтобы вы сели, милорд! – чуть повысив голос, промолвила она и, схватив пачку листов, начала раскладывать их на столе. – Вам придется делать записи! Впрочем, как вам будет угодно, сэр. Можете и не делать их. Хочу сразу же вас предупредить, что здесь, в доме покойного сэра Пакстона, принято придерживаться старинных традиций ведения домашнего хозяйства. Несколько необычных на сторонний взгляд. Вас это не должно смущать.

– В этом я уже давно убедился, мадам. Порядки здесь действительно довольно-таки странные, мягко говоря, – пробормотал граф.

– Однако в целом любая домохозяйка сталкивается с аналогичной проблемой: ей приходится тщательно обдумывать и планировать загодя все блюда, которыми она собирается потчевать своих родных и домочадцев, – невозмутимо продолжала развивать свою мысль Антония, – При этом необходимо учитывать питательную ценность пищевых продуктов и их полезность для человеческого организма. Я подготовила для вас список наиболее важных составляющих ежедневного рациона, без которых невозможно поддерживать хорошую физическую форму и бодрость духа, а также живость ума.

Она ткнула пальцем в один из листов, однако взгляд Ремингтона прочно прилип к ее выразительному бюсту. Сделав судорожный вздох, Антония с легкой дрожью в голосе сказала:

– Это в первую очередь молочные продукты, крупы, выпечка, фрукты, овощи, мясо, птица, а также рыба. С точки зрения врачей-диетологов, эти продукты содержат в себе все, что нам необходимо.

– Весьма любопытно, – сказал граф, наклоняясь еще ниже.

– Я стараюсь следить за развитием передовых научных идей, – ответила леди Антония, чувствуя, что под его пристальным взглядом ее груди начинают вздыматься, а по спине бегут мурашки. Граф явно изучал ее столь внимательно, желая выяснить, надет ли сегодня на ней корсет. Странно, подумалось ей, почему именно это его так интересует? Она пододвинула к себе другой лист бумаги и произнесла: – Каждой домашней хозяйке приходится считаться с нуждами членов своей семьи. Поэтому, выбирая необходимые для блюд продукты, ей следует учитывать не только их пищевую и вкусовую ценность, но и рекомендации домашнего врача, равно как и личные предпочтения.

– В самом деле? – спросил Ремингтон, вскинув брови.

– Разумеется, сэр! Ведь кому-то нравится, к примеру, арбуз, а другому подавай свиной хрящик! – ответила Антония и, подняв глаза, увидела перед собой его галстук.

– А что бы вы могли сказать в этом случае о себе, леди Антония? – сверля ее магнетическим взглядом, спросил граф. – Вы разборчивы в еде или же всеядны? Капризны или терпеливы?

У нее тотчас же екнуло сердце, почуявшее в этом вопросе подвох. Он определенно задался целью вывести ее из душевного равновесия и подтолкнуть на необдуманный поступок. Интересно, к чему он клонит? На что столь искусно намекает? Какие вкусы он имеет в виду? Зачем ему знать, что она предпочитает? И почему он испытывает ее терпение? И вновь пробежал по ее позвоночнику, от лопаток до самого копчика, тревожный холодок. Она заставила себя поднять голову и заявила, глядя ему в глаза:

– Я очень капризна и разборчива во всем, сэр! И не собираюсь менять свои вкусы. Существует мнение, что о характере и склонностях каждого человека можно судить по тому, как он относится к еде. Я прислушиваюсь к сигналам своего тела и стараюсь удовлетворять его потребности.

Произнеся эти слова, Антония тотчас же поняла, что совершила ошибку. Ремингтон осклабился и спросил, злорадно сверкая маслеными глазами:

– Вы в этом уверены, миледи? Если не секрет, скажите мне, что именно требуется вашему организму?

Антония почувствовала, что лицо ее пылает от негодования. Каков наглец, однако, подумала она, глядя на ухмыляющуюся физиономию графа, превратившего занятия в оскорбительный фарс. Она схватила со стола лист с написанной на нем своей фамилией и прочитала:

– Жареная птица, отварная рыба, барашек на Пасху и овощи.

– И это все? – Он окинул взглядом ее фигурку и произнес: – По-моему, этим вы не ограничиваетесь, мадам.

– Ну разумеется, я балую себя и другими продуктами, фруктами и творожным струделем.

– А как насчет бифштекса с кровью и красного вина?

– Нет, – покачав головой, ответила Антония, понимая, к чему он клонит: общеизвестно, что мясо и красное вино разжигают в человеке похотливые помыслы! – Ничего такого я не употребляю, поскольку они, эти блюда и напитки, чересчур…

– Возбуждают? – договорил он за нее, наслаждаясь румянцем на ее щеках.

– Нет, притупляют вкусовые ощущения, – нашлась наконец она.

– Возможно. Однако при этом они нас насыщают и разгоняют в жилах кровь. По-моему, отменное жаркое из говядины и бокал доброго красного вина пошли бы вам на пользу, мадам.

Он взял обеими руками лист бумаги и стал тянуть его на себя, парализуя Антонию немигающим взглядом. Она разжала пальцы и выпустила лист из рук. Он опустился на соседний стул и положил стопку на стол. Собравшись с духом, Антония схватила верхний лист и стала читать вслух:

– Вот Клео, к примеру, не ест ничего, кроме гренков, размоченных в молоке, и легких отварных блюд, поскольку у нее очень чувствительный желудок.

Краем глаза она заметила, что к ней тянется его рука, и сунула лист с рекомендациями по диете Клео ему в пальцы.

– Элинор употребляет в пищу исключительно молочные продукты, овощи, фасоль и горох. А к любителям мясного она относится с большим подозрением. Вот, убедитесь сами! – Она сунула графу в руку новый лист. – Между тем прожившая многие годы с мясником Молли просто обожает ветчину, свиные отбивные и колбасу. Тетя Гермиона любит блюда из птицы и рыбы. Поллианна балует себя соленьями…

Не глядя на графа, Антония передавала ему все новые и новые листы, с ужасом ощущая, однако, что он пододвигается к ней вместе со стулом все ближе и ближе, обжигая пламенным взглядом. Ее воля к сопротивлению стремительно таяла, дыхание учащалось, а сердце готово было выскочить из груди. Наконец она повернула голову, взглянула в его лучистые глаза и совершенно сомлела. Ремингтон произнес:

– Мне вряд ли понадобятся ваши рецепты и графики. Я считаю, что определить гастрономические вкусы женщины можно по ее внешнему виду. Гертруда, как я подозреваю, не равнодушна к жареной картошке, ведь она так похожа на печеный картофель! Старушке Эстер, судя по ее сморщенному лицу синюшного оттенка, нравится чернослив, а вы, Антония, больше всего любите молоко и сливки.

– Вам проболталась об этом Гертруда, – прошептала Антония, пораженная прозорливостью графа настолько, что даже потеряла голос на какое-то время, не говоря уже о способности пошевелиться.

– А вот и нет! – с умопомрачительной улыбкой сказал он. – Я догадался об этом по вашей коже. – Он провел пальцем по ее щеке и подбородку. – Даже на ощупь она нежна, словно крем.

Антония затрепетала от звука его голоса и нежного прикосновения его пальцев к ее лицу и затаила дыхание. По ее животу и бедрам стал распространяться жар, а внутренности стали предательски таять, источая соки.

– И еще вы обожаете вишню, – продолжал он, дотрагиваясь до ее пухлых алых губ и раздвигая их кончиком пальца. – Об этом говорят ваши красные губы, похожие на спелые и сочные вишенки… Перед ними невозможно устоять…

Под кожей у Антонии забегали крохотные пузырьки, она сжала пальцы и стиснула колени, чувствуя, что вот-вот упадет в обморок и свалится со стула на пол, прямо к ногам этого соблазнителя, затуманившего ей рассудок сладкими речами и бархатистыми прикосновениями.

Ремингтон удовлетворенно улыбнулся, сжал ладонями ее щеки и произнес:

– Должен признаться вам, Антония, однако, что кое-что в вас остается для меня загадкой. Это ваши необыкновенные глаза. Что нужно есть, чтобы они обрели такой чудесный голубой цвет? Яйца малиновки? Толченые сапфиры? Кусочки утреннего неба? Очевидно, это нечто особенное и экзотическое, потому что таких, как у вас, глаз я раньше не видел.

Его дыхание согревало ее губы, лицо обрело умиленно-мечтательное выражение. Антония продолжала молчать, и он добавил:

– Раз отвечать вы не желаете, я попытаюсь это угадать по вкусу ваших губ.

У нее захватило дух и екнуло сердце. Мгновения, за которые он дотянулся ртом до ее губ, ей показались вечностью. Однако уклониться от поцелуя она даже не пыталась. Жар его сладких уст моментально растопил ее душу, она запрокинула голову и страстно ответила на его лобзания. Ощущения, которые при этом она испытала, были сродни тем, что испытывает человек, погружаясь нагишом в горячую ванну в холодный осенний вечер. Вся кожа словно воспламенилась, но это пламя не обжигало, а лишь согревало, вселяя в сердце чистую радость. Она обняла его одной рукой за плечи и затрепетала от растекающегося по телу удовольствия.

От него пахло сандалом и мужским естеством, ладонь чувствовала приятную твердость мускулов, губы – пряный привкус мяты. Он порывисто прижал ее к своей груди и едва ли не укусил ее губы. Издав грудной стон, Антония дала волю всей скопившейся в ней темной страсти и выгнулась дугой, стремясь прильнуть к нему как можно плотнее. По всему ее телу пробежала сладостная дрожь, на щеках заалел румянец.

Слегка отстранившись, граф стал водить кончиком языка по ее влажным и горячим губам, пробуждая в ней и нежность, и вожделение. Никогда прежде ей еще не доводилось ощущать такой восторг во время поцелуя. Казалось, что во рту у нее порхает волшебная бабочка. Язык Ремингтона проник еще глубже, его губы снова слились с ее губами. Голова Антонии затуманилась.

Ремингтон усадил ее к себе на колени, она ахнула, почувствовав его твердеющее мужское естество, и нетерпеливо заерзала на нем, уже не в силах совладать с желанием ощутить его в себе. Он стал гладить ее по спине, бокам и грудям, и она была уже готова кинуться в омут безумства, как вдруг в дверях послышался дребезжащий старческий голос.

– Прошу прощения, мадам, но к вам пожаловала с визитом дама, – сказал дворецкий Хоскинс. – Спрашивает его сиятельство.

Антония перескочила с бедер графа на стул и потупила взгляд, шумно дыша и оцепенев от ужаса. Ремингтон тряхнул головой, поправил галстук и наморщил лоб, пытаясь осмыслить слова дворецкого. Когда же ему это наконец удалось, он побагровел от гнева и воскликнул:

– Дама, говорите? И как она выглядит?

На щеках его играли желваки, на виске пульсировала голубая жилка, под носом выступила испарина. Охватившие его недобрые предчувствия стремительно усиливались.

– Высокая, видная дама с впечатляющим бюстом, сэр! – пожав плечами, сказал дворецкий. – В широкополой шляпе с длинными лентами, вся в перьях, кружевах и рюшах, словно манекен из витрины галантерейного магазина.

Хоскинс махнул рукой, повернулся и удалился, бормоча себе под нос:

– Ну и влип, однако, этот бедолага! Не хотел бы я очутиться на его месте…