"Операция «Миф»" - читать интересную книгу автора (Безыменский Лев)

Гитлер о Сталине

Адольф Гитлер впервые назвал имя Иосифа Сталина 9 февраля 1929 года в нацистском листке «Иллюстриртер беобахтер», где опубликовал свою очередную статью, посвященную политическим событиям в Европе. Речь в ней шла о Сербии, Баварии, о вашингтонском морском договоре и о России. Гитлер выступил против идеи союза с Россией. Обеспокоенный германо-советским соглашением о долгах от 25 января 1929 года, будущий рейхсканцлер назвал надежду на согласие с Россией «фантомом, который однажды может принести Германии катастрофический крах».. Написав эти слова за 10 лет до пакта Риббентропа — Молотова, Гитлер продолжал [23] :

Фанатичного антисемита Адольфа Гитлера, видевшего всюду еврейские козни, мне не хочется представлять как пророка, предвидевшего будущие антисемитские деяния советского диктатора, но в одном Гитлер был, безусловно, прав: в 1929 году он уже видел в Сталине хозяина Советской России, равного по власти Ленину. В течение своей жизни Гитлер не раз говорил о Сталине, особенно охотно в своих «застольных беседах», сочетая презрение к большевистскому лидеру с восхищением его варварскими методами правления. Так, 11 апреля 1942 года он говорил:

15 апреля 1942 года:

27 апреля 1942 года:

«Сталину надо воздать уважение. В своем роде он гениальный парень! Он знает свои прообразы — Чингисхана и ему подобных, и его экономическая система так всеобъемлюща, что его могут превзойти только наши четырехлетние планы» [27].

О сталинском антисемитизме:

«В Сталине надо ценить, что он евреев не допускает в искусство» [28].

Но все-таки:

«За Сталиным стоит еврей. Еврейский лозунг диктатуры пролетариата требует устранения пролетариатом нынешней системы господства и создания господства контролируемого еврейством меньшинства, ибо сам пролетариат к господству не способен» [29].

«Если победит Сталин, у нас будет коммунизм в самом отвратительном виде… Когда кончится эта война, мир вздохнет. Ибо с окончанием войны из Европы будет выкинут последний еврей — коммунистическая опасность с Востока будет истреблена» [30].

В официальных выступлениях лидеров рейха не было недостатка в хулении Сталина как главы «еврейско-большевистского» государства. Но иногда думали по-другому. Немецкий дипломат Хассо фон Этццорф однажды (22 сентября 1941 г.) записал такие слова Гитлера [31] :

«Для судьбы Сталина есть две возможности: либо его убьют собственные люди, либо он попытается заключить с нами мир. Ибо Сталин (а он является величайшим государственным деятелем современности) должен понять, что в его 66-летнем возрасте (Сталину тогда было 62 года. — Л.Б.) он уже не может начать новое дело, для завершения которого нужна человеческая жизнь. Поэтому он попытается с нашей помощью спасти то, что можно спасти. Надо пойти ему навстречу. Если бы он решил направить русскую экспансию на юг (Персидский залив), что ему уже предлагалось (в ноябре 1940 г.), то можно себе представить мирное сосуществование Германии и России».

Но как сам Гитлер иногда пытался реально взглянуть на своего «врага-партнера», так и в высших политических кругах Берлина под влиянием сокрушительных ударов Красной Армии пытались по-иному оценить роль Сталина. В этом отношении очень интересен обнаруженный мною в архиве Сталина документ. Это перевод письма Геббельса к Гитлеру, написанного примерно в конце 1944 года. Письмо сохранилось в бумагах Геббельса, захваченных советскими войсками под Берлином. Трофейные документы стали разбирать, и тогдашний министр внутренних дел Сергей Круглов счел нужным послать Сталину перевод нескольких писем Геббельса Гитлеру. Одно из них гласило [32] :

«Развитие войны в последние месяцы, когда враг на востоке и западе не только подошел к границам империи, но даже перешел их, побуждает меня изложить перед вами мои мысли относительно нашей военной политики. При этом я оставляю без рассмотрения дальнейшее течение военных операций, как бы оно ни сложилось под влиянием благоприятных и неблагоприятных обстоятельств, так как судить об этом не входит в сферу моей деятельности. Я не располагаю к тому же необходимыми данными, которые позволили бы мне прийти к правильным выводам. Поэтому я хочу ограничиться в этом вопросе лишь констатацией того факта, что события этого лета значительно поколебали наши надежды. На востоке наш фронт не смог удержаться на той линии, где мы считали это возможным; на западе мы не могли отразить вторжение. Напротив, оккупированные нами ранее западные территории, являвшиеся предпосылкой наших операций на востоке, утеряны нами, за небольшим исключением. Я довольно точно знаю причины, которые привели к этим тяжелым военным поражениям. Они зависят более от отдельных лиц, чем от материальных условий. Но, по-моему, при оценке шансов на окончательную победу они имеют меньшее значение, чем сами факты, а к последним мы не можем не прислушаться.

Наше самое существенное преимущество в дальнейшем ходе войны заключается, на мой взгляд, в том, что нам противостоит крайне неоднородная коалиция противников. Западный и восточный вражеские лагеря разделены между собой горами противоположных интересов, которые сегодня не проявляются лишь потому, что обе группы движимы стремлением сначала уничтожить нас, а затем уже перейти к решению своих собственных конфликтов. Таким образом, мы имеем точно такую же ситуацию, как в ноябре 1932 года, когда партия была ослаблена и морально угнетена в результате тяжелых поражений, а коалиция ее противников справа и слева имела полную возможность уничтожить ее, но не пыталась это сделать, так как в глазах наиболее влиятельной части наших врагов победа над партией повлекла бы за собой гораздо большее зло, чем победа партии. В то время гениальное достижение вашей дипломатии, мой фюрер, выразилось в том, что вы путем умного маневрирования так умело использовали противоречия внутри противостоявшей нам враждебной коалиции, что 30 января 1933 года мы пришли, правда, к ограниченной победе, но эта победа явилась предпосылкой для полного завоевания власти. Для подрыва вражеской коалиции вы использовали тогда способнейших и умнейших своих людей. Ни один из нас не думал о прекращении собраний партии только потому, что велись переговоры со Шлейхером, Папеном, Мейснером, Гинденбургами — младшим и старшим, коммунистами, социал-демократами, партией Центра, «Стальным шлемом», Гугенбергом или с «Ландбундом». Одно не исключало другое и даже не противоречило ему. Боевое руководство партией достойно завершилось дипломатическим использованием ее успехов на выборах и даже неудач.

Я знаю, что восхваляю здесь всем известные истины. Но, несмотря на это, я привожу этот пример потому, что он чрезвычайно характерен и для современного положения. Тогда мы использовали противоречия между нашими врагами и попытались извлечь из них выгоды. Но не ждали, когда они пойдут на нас, а сами наступали на них. Сегодня, как мне кажется, мы слишком долго позволяем им наступать на нас. В этом, по моему мнению, лежит причина пассивности нашей внешней политики, которая показала во время событий в Румынии, в Болгарии и Финляндии, что она стоит не на высоте положения. Имперский министр иностранных дел вряд ли может ссылаться на то, что военные успехи должны создавать предпосылку для успешной внешней политики. При военных успехах вряд ли нужно заниматься внешней политикой, так как последняя в таких случаях делается при помощи убедительной силы оружия. Но при поражениях она именно и должна показать свое мастерство. Точно так же домашней хозяйке не следует ссылаться на то, что она может вкусно готовить лишь тогда, когда у нее есть достаточное количество жиров и мяса. Свое поварское искусство она может показать лишь при ограниченности продуктов питания, когда испытываются ее находчивость и фантазия. Характерно, что наша победа 30 января 1933 года пришла после переговоров, которые мы вынуждены были вести под давлением неудач, а не под впечатлением победы. Достигнутый незадолго до этого относительно ограниченный успех являлся, правда, решающим, но если приводить сравнения, то я полагаю, что и сегодня мы можем достичь того же самого на любом участке фронта.

Хотя конференция в Квебеке внешне и завуалировала противоречия во вражеской коалиции, но для знатока сделала их еще более явными. Если западные державы играли с мыслью отойти от требования безусловной капитуляции Германии, то, очевидно, для того, чтобы сделать попытку быстрой политической победы над нашим народом и лишения его руководства. Неожиданная поездка Идена в Квебек имела, по-моему, целью заявить об энергичном протесте Кремля против ташй попытки, которая в конечном результате приняла бы форму одностороннего решения европейского вопроса западными державами, и тогда в Квебеке отказались от этого. Благодаря военным, успехам западные державы стали чувствовать себя более уверенно по отношению к Сталину, но Сталин со своей стороны ищет возможности создать на юго-востоке свершившиеся факты, так как он точно знает, что при своем продвижении он как раз в этом чувствительном пункте натолкнется на англо-американские и особенно английские интересы, что может при известных обстоятельствах привести его к тяжелому и непоправимому конфликту с западными государствами. Такое развитие событий является для нас весьма обнадеживающим, и задачей нашей дипломатии и внешней политики должно быть стремление использовать этот случай, пустив в ход всю нашу хитрость. Мы ведем — чего мы хотели избежать в самом начале при всех обстоятельствах — войну на два фронта в ее самой острой форме. В нашей истории мы никогда не выигрывали войны на два фронта; так же и сегодня, учитывая численное соотношение сил, нам не удается ее выиграть в военном отношении. Если бы в 1932 году наши враги были едины, они могли бы подавить нас, точно так же и наши теперешние противники могли бы это сделать сейчас при тех же самых предпосылках. Но этих предпосылок нет и теперь. Судьба распорядилась так, что для нас остается удобный выход из дилеммы этой войны. Но, я думаю, судьба ждет также от нас, что мы вступим на этот путь. Я не хочу, чтобы меня заподозрили в желании говорить языком авантюристической военной политики. Это не авантюра, если мы зондируем почву с той или с другой стороны с целью здесь или там отсрочить, быть может, конфликт, с тем чтобы нанести поражение в другом месте. Попытка действовать одновременно в двух направлениях малоперспективна. Мы не можем одновременно заключить мир с обеими сторонами и в то же время не можем продолжительное время вести успешную войну на два фронта.

Возникает вопрос: склонна ли вообще одна из сторон вступить с нами в переговоры, и если да, то какая? Я мало возлагаю надежд в настоящее время на западную сторону, хотя это, естественно, было бы самым логическим разрешением конфликта. Оно соответствовало бы, мой фюрер, представляемой уже давно вашей внешнеполитической установке и дало бы нам широчайшие перспективы для успеха на востоке. Но история нелогична, и даже, если бы, например, Черчилль втайне и желал такого решения, в чем я сомневаюсь, он не мог бы практически осуществить его, так как он связан по рукам и ногам внутриполитически и должен был бы к тому же опасаться, что Сталин при малейшей попытке в этом направлении опередит его. Конференция в Квебеке показала это. Англия находится в поистине трагическом положении. Даже если бы она осознавала необходимое и правильное, она не могла бы это осуществить. И победа означала бы поражение. Другое дело с Советским Союзом. Внутриполитически Сталин никоим образом не связан. Он может принимать далеко идущие решения, не нуждаясь в предварительной подготовке общественного мнения своей страны. Он пользуется славой хладнокровного реалиста, в чем Черчиллю полностью отказывают. Факты показывают, что Советы планомерно преследуют свои державно-политические цели и умеют использовать благоприятный момент. Но Сталин не был бы человеком хладнокровного расчета, если бы не знал, что рано или поздно он должен будет столкнуться с западными государствами и что нельзя допустить до того, чтобы истечь кровью на восточном фронте и тем более чтобы англичане и американцы овладели подавляющей частью германского военного потенциала. Другими словами, наступил момент, когда во вражеском лагере начинают опять играть свою роль обнаженные державно-политические интересы, а наши политические и военные шансы благодаря этому значительно возросли.

Мы располагаем сильным союзником — Японией. Япония целиком заинтересована в том, чтобы мы каким-либо образом договорились с Советским Союзом. Это является, так сказать, вопросом жизни или смерти в ведущейся Японией войне. Я думаю, что Япония не захочет продолжать эту бесперспективную войну. Она имеет императорский дом с влиятельным двором, а Тенно [31.2] , несмотря на свою божественность, все же остается императором. Япония, очевидно, была бы готова принести со своей стороны жертвы для германо-советского соглашения. Наши надежды на союзников в Европе теперь уже бесплодны, так как они сами сдались. Мы имеем еще в руках один шанс, который мы бросим на чашу весов, не навредив этим серьезно делу нашей великой исторической победы на востоке. Такой поворот в ходе войны германский народ приветствовал бы с глубочайшим удовлетворением. Мы получили бы свободу действий на западе, а англичане и американцы не смогли бы под тяжестью таких событий продолжать войну неограниченное время. То, чего мы достигли бы этим, не было бы той победой, о которой мы мечтали в 1941 году, но это было бы все же величайшей победой германской истории. Жертвы, которые принес германский народ в этой войне, были бы полностью оправданны. Опасность на востоке хотя и не была бы окончательно устранена, но мы были бы подготовлены к ней на будущее. Это еще вопрос, когда наш народ проявляет больше способностей: в опасности или вне ее.

Вы, мой фюрер, может быть, отклоните все это как утопию. Но во всяком случае это следовало бы испробовать со всяческой деликатностью и осторожностью, само собой разумеется, так, чтобы в случае неудачи мы во всякое время могли бы отступить без вреда для нашей военной морали или нашего международного престижа. Существуют бесчисленные каналы, через которые можно было бы предварительно прозондировать почву. В мировой прессе так часто утверждают, что мы будто бы предпринимали попытки заключить мир, что в худшем случае такое утверждение больше не имело бы места. Наш народ твердо убежден, что такие попытки давно уже предпринимаются. Последний визит японского посла к вам, мой фюрер, дал этим слухам среди германской общественности новую пищу, к тому же этот визит был отмечен почти во всех газетах. Во всех этих слухах можно легко ощутить, как наш народ реагировал бы на такое развитие событий. Подобный дипломатический удар по западным державам он счел бы высшим достижением германского политического и военного искусства. Нет надобности говорить о том, какое влияние окажет этот удар на нейтральные и вражеские государства. Картина войны сразу резко изменилась бы, а общественному мнению Англии и Соединенных Штатов Америки неизбежно было бы нанесено тяжелое поражение. Мы опять оказались бы на высоте положения, обрели бы свободу действий, могли бы облегченно вздохнуть и затем опять, если будет необходимо, нанести такие удары, которые решили бы исход войны.

Я не могу, однако, умолчать здесь о том, что не считаю нашего министра способным управлять подобным развитием событий. Он руководит учреждением, аппарат которого, как показали многие процессы и приговоры, в большей части коррумпирован и настроен пораженчески. Тем более он не верит в победу и поэтому не может работать для нее с пламенным фанатизмом. Это первый случай, мой фюрер, когда я вам излагаю официально в письменном виде критические суждения о коллеге. Я делаю это сегодня потому, что чувствую себя обязанным к этому как национал-социалист. Едва ли найдется кто-либо в германском руководстве партии, государства и армии, который не разделил бы со мной этого суждения. Несколько недель тому назад я имел полуторачасовую беседу с фон Риббентропом, который хотел объясниться со мной по поводу моих статей в «Райхе», и я был чрезвычайно обескуражен его неспособностью понять хорошо обоснованные аргументы, а также отсутствием у него такта и оскорбительным для меня ведением беседы. Престиж для него превалирует над всем. Он не принимает добрых советов, потому что слишком высокомерен и не желает прислушиваться. Он всех обижает, а его столь часто восхваляемая стремительность лишена необходимой духовной эластичности. Он считает внешнюю политику тайной наукой, которой владеет он один, а если он из милости и приоткрывает завесу, то получается всего-навсего дурная передовая статья. Если ему докладывают донесение, поступившее из-за границы по линии какого-либо другого ведомства, то он проверяет не само донесение, а лишь то, каким образом оно могло быть переправлено через границу, несмотря на осуществляемый им строгий контроль всех путей и каналов, ведущих за границу. Если министр иностранных дел дошел до того, что потерял симпатии своих коллег, то я не думаю, что он способен произвести за границей.

Риббентроп при создавшемся положении вещей не может зондировать почву ни на Западе, ни на Востоке. Это достойно сожаления, но это так. Это он узнает сам. Мы должны иметь такого министра иностранных дел, который сочетал бы ясное представление цели и упорство с высокой интеллигентностью и гибкостью. Он должен получить от вас, мой фюрер, четкие директивы для проведения военной политики империи и тогда уже приниматься за работу. Он должен углубить вскрывшиеся во вражеском лагере противоречия, использовать их, извлечь из тсс выгоду и неотступно и упорно стремиться к тому, чтобы внести раскол во вражескую коалицию. Не удается это ему сегодня — удастся завтра. Он должен иметь время, чтобы двигать фигуры на шахматной доске военной политики. Он должен окружить себя рядом лучших сотрудников, которые могут говорить и убеждать. Он должен очистить министерство иностранных дел от пораженцев и тем самым снова создать твердую почву для германской внешней политики. Было бы чудом, если бы при этих условиях он не достиг всех наших целей.

Мой фюрер! Я долго медлил представить вам письменно свои соображения. Нет необходимости специально подчеркивать, что в основе их лежат самые чистые намерения. Я не преследую при этом никаких корыстных целей. Теперь не может идти речь о крошечных самолюбиях отдельных ваших сотрудников. Если мы эту войну когда-нибудь успешно закончим, я буду желать только одного — жить на собственной земле, посвятить себя своей семье и детям и каждые два года писать по книге — лучше всего о вас, мой фюрер, и о титанической борьбе, которую вы ведете всю свою жизнь и в которой я мог стоять рядом с вами верно и бескорыстно. Но сегодня я должен исполнить свой долг перед вами и вашим делом. Ни на один момент я не сомневаюсь в том, что вашей гениальности, вашему мужеству и настойчивости удастся довести до победы эту величайшую в нашей истории войну и обеспечить нашему народу счастливую будущность. Я считаю почти неприличным приходить к вам со своими советами; но ведь вы это все поймете. Они являются результатом бесчисленных одиноких вечеров и бессонных мучительных ночей. Если при этом я ничего другого не достиг, кроме того, что облегчил свое собственное сердце, то по крайней мере для меня достаточно и этого.

Я очень сожалею, мой фюрер, что доставил вам этим заботы, но я думаю, что они и без того лежат на вас угнетающей тяжестью. Нелишне подчеркивать, что эти мои рассуждения со столь деликатным содержанием я ни с кем не согласовывал и не обсуждал и никого не знакомил с этим письмом. Я не хочу становиться в позу и еще менее разыгрывать роль пророка, а хочу лишь сослужить хорошую службу вам, мой фюрер, и нашему делу, которое должно победить и которое победит…

Хайль, мой фюрер!»

Не только Геббельс приходил к таким еретическим мыслям. Например, в архиве Гиммлера сохранилось письмо его верного сподвижника, обергруппенфюрера СС Готтлоба Бергера, начальника Главного управления СС. Аргументация Бергера в его письме Гиммлеру от 28 сентябра 1944 года была такой: положение на фронтах тяжелое, дивизии обескровлены. Солдаты верят только Гитлеру, Гиммлеру и Геббельсу, в то время как Геринг — национальное несчастье. «Постарайтесь, — советовал Бергер, — освободить свои руки на Востоке на рубеже Карпат, а лишь следующий удар нанести на Востоке. Я по-другому отношусь к большевизму. Он не выдержит 1 — 2 поколений и сам сойдет на нет. Если англо-американцы ворвутся в Германию, то для Сталина будет бесспорно, что он должен вступить с нами в переговоры». И далее: «Если мы в переговорах с Россией достигнем успеха и заключим соглашение с Россией, это окажет воздействие на Англию: Черчилль сразу исчезнет, а победа Рузвельта на выборах станет сомнительной» [33].

Сова Минервы вылетает поздно. Руководителям рейха не мешало бы пораньше задуматься о бесперспективности войны Гитлера против Советского Союза. Но, как говорится, когда боги хотят кого-либо наказать, то…

Военные преступления германского режима, уничтожение целых стран и народов невидимым грузом давили на Германию и ее тогдашних руководителей. Именно эти преступления объясняли панический страх Адольфа Гитлера перед встречей с победоносными армиями Иосифа Сталина, которые приближались к немецкой столице.