"Гитлер и Сталин перед схваткой" - читать интересную книгу автора (Безыменский Лев)

Предисловие автора-историка

Читатель всегда прав — даже когда он ошибается. Автор, и только автор, бывает виноват, если он не заставил читателя понять его, поверить ему, принять его аргументацию и мотивы той или иной трактовки. Конечно, всего проще обвинить неведомого и незнакомого Читателя (с большой буквы), который не так глубоко изучил предмет, а автор потратил на изучение сего предмета не месяцы, а, быть может, годы работы. Применительно к историческим исследованиям это означает долгие поиски документов (а в недавних советских условиях выпрашивание доступа к ним!), освоение уже наработанного другими учеными, сопоставление точек зрения, не менее долгое время «пробивания» на журнальные и книжные страницы, в порой враждебный мир издателей, редакторов, цензоров. Господи, потратив силы на преодоление сих препятствий, как не разобидеться, если услышишь негативный отклик! Автор не умеет «добру и злу» внимать равнодушно.

Но приходит время, когда надо подавлять подобную, естественную, на первый взгляд, реакцию. Особенно когда наступает переломный момент в процессе формирования коллективного сознания того общества, в котором живешь. Когда не только по твоей теме, но в общем процессе восприятия исторического прошлого страны бьет час истины и появляются ранее не существовавшие возможности для приближения к той истине, от которой ты по своей или чужой воле был безмерно далек.

Кто будет спорить, что с конца 80-х и начала 90-х годов пробил для нас такой час? Пробил час и для письма, которое пришло к автору (с маленькой буквы) этой книги от Читателя, познакомившегося с моими суждениями об одном из «белых пятен» советской истории, а именно — о роковом и даже зловещем предвоенном периоде, о кануне Второй мировой войны. Москвич Д. Ф. Русаков писал мне:

Д. Ф. Русаков продолжал:

Как было мне реагировать? Оправдываться, что до сих пор не знал (и другие не знали) советских документов и не верил документам «из-за бугра», в которых излагались действия и намерения творцов советской внешней политики в тот период? Что в своих книгах обходил вопрос о секретных протоколах к договору 1939 года и уходил от подробного анализа его негативных последствий? Объяснять, что над тобой довлела «принятая» точка зрения (принятая, видимо, и самим собой)? Очевидно, Д. Ф. Русакову это было бы неинтересно, поскольку из его очень умного и аргументированного письма можно было заключить, что он имеет в виду не только мои грехи. Поэтому мне представился более правильным иной путь: попытаться, «переборов себя», подняться на уровень нынешних знаний о дискутируемом предмете.

В письме Д. Ф. Русакова содержалась горькая правда, адресованная всем историкам Великой Отечественной войны. Действительно, как можно было ее понять, не говоря ни слова о секретных соглашениях Сталина с Гитлером в 1939—1941 годах. Как можно ее понять, не рассказывая о причинах трагических поражений лета — осени 1941 года? Эти вопросы можно продолжать до бесконечности, обращая их не только ко мне, но и к другим моим коллегам, которые публиковали свои работы с 1945 года и до конца 80-х годов.

Принято говорить, что истина конкретна. Так будем верны этому правилу и попытаемся изобразить «весомо, грубо, зримо» процесс постижения самой конкретной истины предвоенного периода — постижения того беззастенчивого обмана, на котором в течение более полувека была построена концепция предвоенного периода в советской интерпретации. Обман этот был прост: просто отрицался факт существования секретных приложений к двум советско-германским договорам от 23 августа и 28 сентября 1939 года, определявших характер отношений СССР и Германии вплоть до рокового утра 22 июня 1941 года.

Никаких соглашений, кроме опубликованных в печати, не было. Никаких договоренностей о вхождении в случае войны Красной Армии в Восточную Польшу и Бессарабию. Никаких соглашений о судьбе трех суверенных республик Прибалтики. Никаких договоренностей о нейтралитете Германии в случае военных действий СССР против Финляндии. И так далее, и тому подобное…

Парадокс заключался в том, что всему миру об этом стало известно еще в том же 1939-м, самое позднее — в 1940-м, а в послевоенное время их существование доказано публикацией на Западе текстов соответствующих советско-германских документов. Они были преданы гласности во время Нюрнбергского международного трибунала и приняты историками всего мира как основа интерпретации предвоенного периода. Приняты во всем мире, но…

Но не у нас, в Советском Союзе. У нас об их существовании сначала просто молчали. Затем стали активно отрицать, объявляя их «буржуазной фальсификацией истории». Потом уточнили, что опубликованные тексты протоколов подделаны, в том числе и советские подписи под ними (а именно, сделанная латиницей подпись В. М. Молотова). Все официальные советские исторические труды исходили из «презумпции виновности», сиречь подделки секретных протоколов. Когда же анализ копий, опубликованных Западом по немецким секретным архивам, показал их подлинность, в Москве ушли «в глухую оборону»: мол, о копиях говорить не будем, пока не найдутся подлинники — а их не существует ни в правительственных, ни в дипломатических архивах. Секретных протоколов не было, утверждал престарелый В. М. Молотов. Протоколов нет, подтверждал многолетний глава дипломатической службы СССР А. А. Громыко. Вот и представьте себе ситуацию советских историков, которые должны были разъяснить своему народу — почему страна попала в такую беду, почему она оказалась настолько неподготовленной к немецкому нападению, что враг дошел до Ленинграда, Москвы, Сталинграда, Майкопа?

Приходилось умалчивать, лавировать, изощряться — либо прямо лгать. Последний вариант был приемлем для высоких политиков, с которых, как говорится, «взятки гладки». Историкам же оставалось либо говорить намеками, либо ссылаться на отсутствие документов или закрытость архивов. Сие было вполне возможным до наступления «эпохи гласности», которая открыла доступ к архивам. Не ко всем архивам, но все-таки…

Официальная же документалистика продолжала утверждать: нет, никаких документов нет. Когда же многолетняя и давняя публикация «Документы внешней политики СССР» дошла до томов, связанных с 1939 годом, партийные власти приняли поистине «соломоново» решение: публикацию временно прекратить. Стали выпускать лишь сборники различных документов предвоенного периода, которые не претендовали на хронологическую полноту. Таких сборников было опубликовано немало, дабы утолить общественную жажду в документах. Ведь шло уже пятое десятилетие после окончания войны, а материалов все не было и не было…

Великий драматург утверждал, что нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте. Перефразируя, можно сказать, что для историков нет повести печальнее, чем повесть о секретных протоколах 1939 года. Но как Монтекки и Капулетти пришлось примириться над телами молодых героев, так и представителям враждующих концепций пришлось прийти к согласию над обломками советской системы, что потребовало еще немало времени и усилий — вплоть до середины 90-х годов.

«Патовая ситуация» просуществовала все 80-е. Глухая оборона была поддержана даже М. С. Горбачевым, который в ответ на неоднократные вопросы отвечал: подлинников нет, копии нам не закон, выводы делать рано. Надо ждать.

Признаться, я был готов ждать. Даже отложил в стол рукопись под условным наименованием «Игра без выигрыша», которая — после обширной и документированной презентации английской и немецкой ситуации 1938—39 годов намертво уперлась в тупик советских архивов. Что касается немецкой документации, то мне повезло. Повезло из-за небрежности тех, кто готовил очередной визит канцлера ФРГ Гельмута Коля в Москву. Во время его беседы с Михаилом Сергеевичем Горбачевым зашла речь о секретных протоколах. Коль сказал, что в руках боннских архивистов находятся не только копии, но и оригиналы секретных приложений. Когда мне рассказал об этом помощник Горбачева, мой давний знакомый Анатолий Черняев, я в сердцах заметил:

— Ну, это уж из области фантазий. Копии есть, но оригиналы — о них даже в Бонне специалисты знают, что в архивах их не было и нет.

Но помощник советского президента отнесся к моей реакции иначе. Он решил (давно принадлежа к числу тех, кто считал недопустимым далее отрицать факт существования протоколов), что явная оговорка Коля должна стать поводом для полудипломатической-полунаучной акции: поехать в Бонн и официально получить от архивной службы ФРГ те документы, которые имеются в распоряжении боннской дипломатии. Эти документы было бы полезно предъявить «не верующему» в наличие протоколов Горбачеву, дабы он покончил с недостойным отрицанием исторических фактов. Вашему покорному слуге предстояло стать неким курьером между Бонном и Москвой. Не надо говорить, что эту необычную функцию я принял на себя с удовольствием. Мою миссию согласовали с секретарем ЦК КПСС и членом Политбюро Александром Николаевичем Яковлевым, который был в полном курсе «дела с протоколами» и полностью одобрил акцию. Ему она была нужна по специальной причине, коренящейся в серьезнейших политических обстоятельствах 1988—89 годов.

Увы, историку печально констатировать, что решающие события в развитии «историографических» ситуаций происходят совсем не из-за требований исторической науки, а под влиянием так называемой «большой политики». В 1988—89 годы эта большая политика для СССР включала два критических элемента: отношения с Польшей и с Прибалтикой. Оба эти элемента уходили корнями в 1939 год, в секретные протоколы. Для Польши это была судьба погибшей в тот год республики, для Эстонии, Латвии и Литвы — их судьбы перед вхождением в Советский Союз. В 1988 году М. С. Горбачев с трудом отмахнулся от щекотливой проблемы во время визита в Польшу, повторив версию с «копиями». В 1989-м с Прибалтикой было сложнее: на состоявшемся в мае I Съезде народных депутатов СССР по настойчивому требованию трех прибалтийских республик была создана Комиссия по политической и правовой оценке советско-германского договора 1939 года. Ее председателем и стал А. Н. Яковлев, прекрасно понимавший важность и сложность этой задачи. Комиссия в составе 20 человек приступила к работе, и первые ее заседания показали, что решение будет непростым.

Комиссии помогали многочисленные эксперты (автор книги — в их числе), были затребованы все материалы, поэтому и моя «боннская миссия» оказалась полезной. Тогда я побывал в Бонне, был в знаменитом Политическом архиве МИД ФРГ, где хранятся материалы еще со времен Бисмарка. Впрочем, не буду «просто» вспоминать, а приведу мой отчет, представленный М. С. Горбачеву и А. Н. Яковлеву, на основе бесед в МИД ФРГ и предыдущих моих исследований в Москве и Лондоне.

«СПРАВКА

о происхождении фотокопий секретных протоколов к договору от 23.8.1939 г. и микрофильмах из личного бюро Риббентропа («коллекция фон Лёша»)

1. Согласно данным, полученным в Политическом архиве МИД ФРГ, а также по материалам Государственного архива Англии («Паблик рекорд оффис»), фотокопии секретных протоколов имеют своим источником немецкие микрофильмы, захваченные англо-американской розыскной группой в Тюрингии в апреле 1945 г. Эти микрофильмы впоследствии получили условное наименование «коллекция фон Лёша» — по имени сотрудника личного бюро Риббентропа Карла фон Лёша, который вывез микрофильмы из Берлина и, вместо того чтобы уничтожить их согласно полученному приказу, передал англо-американской розыскной группе.

Микрофильмы были изготовлены по указанию Риббентропа, данному после того, как в 1943 г. начались интенсивные бомбежки Берлина. Микрофильмирование проводилось по тогдашней технике на неперфорированные негативные фильмы.

2. «Коллекция» состоит из 20 негативных микрофильмов, которые были сняты с документов личного бюро министра иностранных дел Германии, причем ряд из них относится к концу XIX — началу XX в. Однако основную часть составляют документы с 1933 г. до лета 1944 г.

Заполучив эти фильмы, розыскная группа перевезла их на сборный пункт трофейной документации в Марбург, а затем в Лондон, где их обработкой ведали специалисты Министерства авиации. Были изготовлены позитивные копии и начато их изучение, в ходе чего были обнаружены материалы по советско-германским переговорам 1939 г. Об этом в ноябре 1945 г. был составлен специальный доклад на имя Черчилля, хранящийся в Государственном архиве Англии под сигнатурой ПРЕМ 8/40. Обнаружены были и кадры с секретным протоколом.

В германском делопроизводстве фильмы носили обозначение «F-20». Впоследствии при обработке в Национальном архиве США они получили сигнатуру «Т-120» (ролики 605—625). Оригинальные пленки ныне переданы в МИД ФРГ.

3. Во время беседы в МИД ФРГ мне были показаны эти ролики и переданы несколько фотокопий. Однако представлялось необходимым более подробно ознакомиться с характером самих микрофильмов. Это удалось сделать, получив некоторые из них в других архивах. Ознакомление показало:

а) на каждом ролике умещалось примерно 500—600 документов;

б) качество микрофильмирования весьма различно, что свидетельствует о поспешности;

в) документы снимались в весьма случайном порядке, без предварительной сортировки (также свидетельство поспешности); на одном и том же ролике можно встретить документы разных лет и принадлежности;

г) что касается секретного протокола от 23.8.39, то он оказался на ролике 624 (немецкое обозначение F-19), между текстом испано-германского соглашения 1937 г. и разрозненными страницами документа без подписи по поводу «московских процессов». Затем следуют немецко-югославские соглашения.

Текст самого договора от 23.8., к которому относился протокол, оказался в другом ролике (F-16), причем опять же в соседстве с документами иного рода.

4. Фальсификация кадров секретного протокола представляется невероятной по следующим соображениям:

а) вся коллекция состоит из исторически важных документов, затрагивающих отношения Германии со многими государствами; едва ли возможно, что с целью фальсификации одного лишь протокола было затеяно все микрофильмирование тысяч документов;

б) документы, соседствующие с протоколом, не вызывают сомнения в своей подлинности;

в) если в некоторых опубликованных на Западе копиях подписи Молотова и Риббентропа расплывчаты, то на фильме они вполне отчетливы; под русским текстом (ролик 624) подпись Молотова — русскими, под немецким — латинскими буквами; этот порядок не должен вызывать подозрений, поскольку и под двумя основными официальными текстами пакта о ненападении (ролик 616) Молотов сделал свои подписи таким же образом;

г) кроме текста протокола на обоих языках на ролике 624 при просмотре обнаружен еще один текст протокола, отпечатанный на так называемой «пишущей машинке фюрера» со специальным крупным шрифтом (для близорукого Гитлера, который не любил надевать очки); к тексту прилагалась сопроводительная записка Риббентропа;

д) секретные протоколы к договору от 28 сентября 1939 г. находятся в ролике 2 (немецкое обозначение).

5. По сообщению зам. начальника Политического архива МИД ФРГ Гелинга, оригиналы протокола погибли в марте 1944 г. во время очередной бомбежки. Архив располагает в оригинале лишь ратификационными грамотами и делами посольства Германии в Москве за 1939 г. В этих делах секретные протоколы неоднократно упоминаются (см. приложение).

Политический обозреватель журнала «Новое время»

Л. Безыменский».

В августе 1989 года в работе комиссии наступил кризис. Радикальная группа, лидером которой стал Ю. Н. Афанасьев, требовала, чтобы к 23 августа был опубликован хотя бы промежуточный результат. Однако председатель комиссии А. Н. Яковлев не получил согласия на это от М. С. Горбачева. Открытыми противниками А. Н. Яковлева были Е. К. Лигачев, В. А. Крючков, М. С. Соломенцев. Как свидетельствовал А. Н. Яковлев, практически он не получил поддержки у членов ПБ, за исключением Э. А. Шеварднадзе. Только угроза отставки А. Н. Яковлева с поста председателя комиссии заставила М. С. Горбачева согласиться на выступление А. Н. Яковлева на съезде.

После этого группа членов комиссии передала предварительный текст проекта выступления А. Н. Яковлева прессе (в нем признавались протоколы) и выступила на пресс-конференции с обвинениями в адрес своего председателя. Возникла реальная угроза развала комиссии. Но победила тактика А. Н. Яковлева, который стал выше личных обид и не дал комиссии распасться. Появилось такое решение: А. Н. Яковлев будет выступать с «личным докладом», следовательно, согласовывать в комиссии (а также вне ее, т. е. в Политбюро) доклад не надо, подготовить надо лишь проект резолюции, предлагаемой съезду, и краткую объяснительную запись. Эти документы были готовы 4 ноября; доклад был сделан 23 декабря на II Съезде народных депутатов СССР.

А. Н. Яковлев «как в воду смотрел», когда на заседаниях комиссии предупреждал, что радикальным идеям Ю. Н. Афанасьева и его прибалтийских коллег отнюдь не обеспечена поддержка на съезде. Даже взвешенный и объективный доклад председателя комиссии привел народных депутатов сначала в смущение, затем в возмущение, — но не против Сталина, а против докладчика! 23 декабря 1989 г. консервативное большинство съезда было настроено весьма агрессивно. Оно отклонило предложение осудить пакт 1939 г. и аннулировать протоколы. Все соображения комиссии о протоколах были отвергнуты, в том числе отвергнуты и доказательства их существования. Лишь на следующий день А. Н. Яковлев смог переубедить делегатов, предъявив им обнаруженный комиссией документ.

Что же содержалось в этом документе, который был известен Громыко еще в 50-х годах, потом положен под сукно? Его главную часть представлял акт, составленный в апреле 1946 г. работниками секретариата Молотова Д. Смирновым и Б. Подцеробом. Акт фиксировал наличие восьми документов, в том числе подлинных секретных протоколов от 23 августа и 28 сентября 1939 г. Акт гласил:

Самое важное: в найденном «деле» МИД СССР сохранились копии секретных протоколов, заверенные (без указания должности) В. Паниным. Когда же было проведено сопоставление этих копий с копиями из архива Риббентропа, то было установлено следующее.

1. Тексты по содержанию на 100% идентичны.

2. Снимались все подозрения (повторявшиеся и М. С. Горбачевым) о том, что, мол, подпись В. М. Молотова сделана латинским шрифтом, следовательно, фальшивка. Молотов русский оригинал подписал кириллицей; зато под немецким текстом (и договора, и протокола) решил продемонстрировать свои университетские познания. Риббентроп оба текста подписал латиницей.

3. Оставшийся у немцев текст и текст Панина отпечатаны на одной и той же пишущей машинке, видимо, принадлежавшей молотовскому секретариату и предназначенной для самых важных работ.

4. Наконец, что касается подписей самого Панина, то от его родичей было получено подтверждение их аутентичности.

Понятно, что перед лицом такого документа консерваторы отступили. Второй съезд народных депутатов СССР утвердил доклад А. Н. Яковлева. Политический вопрос был решен. Но, с точки зрения историографов, надо было все-таки выяснить судьбу оригиналов секретных протоколов, которые комиссии Яковлева обнаружить не удалось. Лишь 27 октября 1992 г. свершилось последнее действие в драме «протоколов»: публикация данных т. н. «президентского архива».

В президентском архиве хранились секретные документы партии. При этом степень секретности архивов была различной: просто секретные, совершенно секретные, далее — особой важности, или — о, эти партийные эвфемизмы! — документы ОП, т. е. «особой папки». Собственно говоря, «папок» как таковых не существовало. Это было просто обозначение высшей степени секретности для особо важных решений Политбюро ЦК. Они обозначались в протоколах так: сначала порядковый номер в повестке дня. Затем — чей вопрос (Министерства обороны или МИД и т. д.). Наконец, краткая формула в скобках: «см. особую папку». Однако, оказывается, существовала еще одна специфическая степень секретности. Она называлась «закрытым пакетом». Это действительно был большой пакет с соответствующим номером (проставлялся от руки). Он опечатывался или заклеивался в Общем отделе тремя или пятью печатями и обозначался буквой «К» («конфиденциально»).

Именно в таком пакете за № 34 были обнаружены оригиналы секретных протоколов вместе с подробным описанием их «архивной судьбы». Оказывается, что оригиналы секретных протоколов, находившиеся до октября 1952 г. у В. М. Молотова, 30 октября 1952 г. были переданы в Общий отдел ЦК. Почему именно в это время? В это время звезда министра закатилась: еще до смерти Сталина доверия к нему уже не было, внешним знаком чего был арест супруги Молотова Полины Жемчужиной. В VI секторе Общего отдела ЦК протоколу был дан свой номер: фонд № 3, опись № 64, единица хранения № 675-а, на 26 листах. В свою очередь эта «единица хранения» была вложена в «закрытый пакет» № 34, а сам пакет получил № 46-Г9А/4—1/ и заголовок «Советско-германский договор 1939 г.». Внутри пакета лежала опись документов, полученных из МИД СССР, — всего восемь документов и две карты:

1) секретный дополнительный протокол «о границах сфер интересов» от 23 августа 1939 г.;

2) разъяснение к нему от 28 августа (включение в разграничительный рубеж р. Писса);

3) доверительный протокол от 28 сентября о переселении польского населения;

4) секретный протокол «об изменении сфер интересов» от 28 сентября;

5) такой же протокол «о недопущении польской агитации» от 28 сентября;

6) протокол об отказе Германии «от притязаний на часть территории Литвы» от 10 января 1941 г.;

7) заявление о взаимной консультации от 28 сентября 1939 г.;

8) обмен письмами об экономических отношениях (той же даты).

Долгие годы «закрытые пакеты» № 34 и 35 (в 35-м находились большие географические карты Польши) вели спокойное существование. Если верить архивным свидетельствам, их никто не открывал до 1975 г., т. е. до эпохи Брежнева. 8 июля 1975 г. копии оригиналов посылались на имя заместителя министра иностранных дел И. Земскова (он ведал архивами) для информации Громыко. Пробыли они в МИД до марта 1977 г., вернулись и были уничтожены. 21 ноября 1979 г. эта процедура повторилась, копии вернулись и были уничтожены 1 февраля 1980 г. Но эти «путешествия» не имели последствий. Попытка Земскова убедить Громыко в необходимости изменить официальную позицию успеха не имела. Тогда-то и сказал министр знаменитую фразу: «Нас никто уличить не сможет».

До перестройки оставалось еще несколько лет, и к моменту ее начала к пакетам пришлось возвратиться. 10 июля 1987 г. пакет был вскрыт новым заведующим Общим отделом Валерием Болдиным. В свою очередь, заведующий сектором Лолий Мошков получил от него два строгих указания: «держать под рукой» и «без разрешения заведующего пакет не вскрывать». Что сделал Болдин с содержимым пакета, по документам установить нельзя. Показал Горбачеву? Или Лигачеву? Одно ясно: Яковлеву не показал, в том числе и после того, как заработала комиссия. Я помню, как в дни работы комиссии Яковлев не раз с раздражением говорил, что Болдин ему не давал никаких документов и в сердцах ругал «владыку архивов», подчинявшегося только Горбачеву.

Наиболее щекотливым в свете документов «закрытого пакета» № 34 выглядит вопрос о поведении М. С. Горбачева. На протяжении всего долгого рассмотрения проблемы протоколов — практически с 1987 г. — его основным и вполне логичным требованием было найти отсутствовавшие оригиналы протоколов. Так он официально аргументировал свою позицию на заседании Политбюро 5 мая 1988 г. В то же время документировано, что пакет с оригиналами был вскрыт В. Болдиным 10 июля 1987 г. М. С. Горбачев и сегодня утверждает, что Болдин ему документов тогда не показал. В. Болдин утверждает обратное, и многое говорит в пользу его утверждения, так как трудно предполагать, что такой важный документ Болдин мог не доложить генеральному секретарю ЦК КПСС (таково мнение А. Яковлева, В. Фалина). Судя по всему, М. С. Горбачев хотел использовать знание об оригиналах секретных протоколов в сложной политической борьбе в верхах, в которой ему приходилось лавировать между консерваторами и сторонниками реформ. Так и на финальном этапе «дела о протоколах»: оно становилось жертвой внутриполитической борьбы, а не предметом беспристрастного научного анализа. Но эта игра кончилась 27 октября 1992 г., когда по указанию Б. Ельцина была проведена специальная пресс-конференция.

Нам важен результат: как бы то ни было, какими извилистыми путями ни шла история (в данном случае — история секретных протоколов), восторжествовал принцип правды, принцип невозможности ее сокрытия. Теперь предвоенный период можно — и должно — анализировать без стыдливых оборотов, без идеологических предрассудков. Историкам от этого, увы, не легче. Теперь от них ждут серьезного рассмотрения причин и генезиса Второй мировой войны и ее главной составной части — Великой Отечественной войны советского народа против гитлеровской Германии, против гитлеризма как опаснейшего политического явления.

В настоящей книге я по мере возможностей пытался делать это не только в порядке переосмысления событий войны, но в ходе изучения тех архивных материалов, доступ к которым стал возможен. Возможен он еще не в полной мере — «архивная масса» настолько велика, что на ее освоение понадобится немало лет и не один исследователь. Тем не менее, архивы бывшего VI сектора Общего отдела ЦК КПСС, ныне перешедшие в Архив Президента РФ (сокращенно АП РФ), уже открывают много нового и доселе неизвестного. Работал я и в других российских архивах, и в Федеральном архиве ФРГ, и в Государственном архиве Великобритании. Результаты работы изложены в книге.