"Хорал забвения" - читать интересную книгу автора (Бир Грег)

Мышление, погруженное в сон

Жанр фэнтези прочно утвердился в современном литературном потоке. Выдуманные истории органично вписались в «структуры повседневности», доставляя удовольствие самым разным категориям читателей — от любителей сугубо развлекательных actions (бесконечная серия о Конане-варваре), до ценителей глубоких философских обобщений (романы Дж. Толкиена, классика жанра и профессора английской литературы Урсулы Ле Гуин и др.). Как часто бывает, в этом жанре вновь первенствуют американцы, что можно объяснить, кроме прочего, фактическим отсутствием в этой стране добротно развитого традиционного фольклора, не говоря о мифологии. Одновременно данное обстоятельство порождает неизбежный интернационализм американской «фантазийной» литературы: за неимением собственных мифов и сказок, авторы обращаются к классическим сюжетам, большей частью, к греко-римской мифологии, но, впрочем, и к восточной — арабской, индийской, китайской.

Отвлекаясь от ученых литературоведческих рассуждений, можно в первом приближении выдвинуть критерий отличия фэнтези от фантастики как таковой. Очевидно, фантастика, как правило, связана со знакомой реальностью где-то процентов на пятьдесят, тогда как для фэнтези эта цифра не должна превышать десяти процентов. В идеале, надо полагать, произведение жанра фэнтези вообще не может быть связано с земной действительностью, опережая в этом смысле и мифы, и сказки, которые, при всем их волшебстве, все же базируются на основаниях нашего мира. Иными словами, автор образцового фэнтези должен выйти в совершенно иную систему координат, желательно, за пределы привычной трехмерности.

Однако на практике такой абсолютный уход пока не наблюдается. Видимо, для явления полного «отрыва» нужно, чтобы соответствующие вещи были написаны существами из иных миров, — как более или менее человекоподобными, так и, допустим, какими-нибудь разумными рептилиями. То, что создано человеком, даже самая «крутая» фантазия, с неизбежностью несет в себе узнаваемые реалии. Например, как бы ни старались авторы литературного сериала о Конане изобрести что-либо невероятное, все же в каждой книжке непременно проступают фрагменты земной истории — феномены классической античности, Древнего Востока, средневековья и т.д. Удержаться от соблазна крайне трудно: в конце концов автор фэнтези в плане традиционной образованности вряд ли может выделиться чем-то особым, воздействие же образованния на общую культуру значительно сильнее, чем порой хотелось бы.

Один из классиков американской фантастики, равно как и вообще американской литературы, приложивший руку и к жанру фэнтези, Филип Дик попытался обозначить общий критерий отличия science fiction от fantasy. «Фэнтези, — считал он, — содержит то, что общее мнение расценивает как невозможное (impossible), научная же фантастика объемлет то, что тем же общим мнением принимается как возможное, но при надлежащих обстоятельствах (possible under the right circumstances)». Собственных героев, выведенных в своей лучшей «фантазийной» повести «Король эльфов» (1953), Ф. Дик рассматривал как проекции общечеловеческих первообразов, или архетипов Карла Густава Юнга (1875-1961), который ввел в теорию психологии понятие коллективного бессознательного, где отражается опыт предшествующих поколений, восходящий к первичным мифологическим мотивам. Филип Дик, будучи одним из немногих писателей, кто удачно анализировал собственный творческий процесс, отметил характерную особенность своих вещей в жанре фэнтези. Это были «рассказы, где внутреннее психологическое содержание проецировалось во внешний мир, становясь трехмерным, реальным и конкретным».Дик, на наш взгляд, удивительно точно обозначил психологическую подоплеку жанра фэнтези, воспользовавшись теорией знаменитого психиатра, впервые обнаружившего случайное возникновение в человеческой психике (строго говоря, в снах пациентов) мифологических и фольклорных сюжетов.

Свое «коллективное бессознательное» Юнг считал более глубоким слоем, нежели индивидуальное бессознательное. В таком случае, если вслед за Ф. Диком мы примем соответствующее понимание жанра, то значимость его неизмеримо возрастет, поскольку фэнтези окажется ориентированным на самый глубокий слой психики. Соответственно, раздвигаются и границы жанра: в определенной степени мы вправе отсчитывать поступательное движение фэнтези с прославленной «Алисы в стране чудес» Льюиса Кэрролла, которую польский переводчик М. Сломчинский охарактеризовал как «анализ человеческого мышления, погруженного в сон». При этом мы не слишком нарушим традицию, которая относит творчество Кэрролла к так называемой литературе «нонсенса», поскольку данный термин, хотя и утвердился в литературоведении, но теоретически остается неразработанным, а следовательно, позволяет иную трактовку.

Жанр фэнтези становится, с одной стороны, вполне земным, связанным с мифологическими и фольклорными мотивами, частично сохраненными традицией. С другой стороны, глубины подсознания в ряде случаев способны выносить на поверхность и такие сюжеты, которые никак не отразились в мировой литературе, то есть были утрачены традицией. Тогда получается, что жанр приобретает несколько оккультный оттенок и, в принципе, дает возможность реконструкции таинственных “белых пятен” истории, в числе которых, например, загадка Атлантиды, недешифрованные письмена древнейших обитателей острова Крит, предназначение египетских пирамид и прочие секреты земных (или пришлых?) цивилизаций.

Отсюда, надо полагать, исключительная притягательность жанра. Кажется, легче назвать фантастов, которые не пробовали себя в фэнтези, чем наоборот. Грег Бир (род. в 1951 г.), один из лидеров современной американской фантастики, начав свою карьеру в 1967 г., успел как будто опробовать все варианты «страны фантазии». Наигравшись в «космические оперы», Бир обращается к глобальным судьбам человечества в дилогии-предупреждении «Эон» и «Вечность» , проблемам генной инженерии и научной этики в «Кровавой музыке» , выстраивает внешне спокойную, но внутренне взрывоопасную фабулу в эколого-приключенческо-познавательном романе«Наследие» , словно продолжая традиции Майн Рида и Жюля Верна. Разумеется, не остался в стороне и жанр фэнтези, одним из лучших образцов которого следует считать представляемый ныне в русском переводе роман«Хорал забвения»(TheInfinityConcerto) , опубликованный в 1984 г., а затем, через два года, составивший дилогию вместе с романом «Змеиный маг»(SerpentMage).

Первые страницы «кончерто» — именно так, по-итальянски, видимо, подчеркивая музыкальное проникновение, выведено название романа — более чем реалистичны и вводят нас в мир Голливуда и экранной музыки, и не какой-то вообще, но музыки «звездной эпохи» Голливуда: 1930-х — 1950-х гг. Приметы времени вполне узнаваемы: знаменитый актер Хэмфри Богарт (1899-1957), известный, в частности, по фильмам«Мальтийский сокол» (1941) в постановке Джона Хьюстона и «Касабланка» (1943); композитор Макс Штейнер (1888-1971), написавший музыку к той же «Касабланке» , а также к «Кинг-Конгу» образца 1933 г. и едва ли не к самому прославленному творению Голливуда — фильму «Унесенные ветром» (1939) с Вивьен Ли и Кларком Гейблом; его коллега и тоже выходец из Австрии Эрих Корнгольд (1897-1957), автор не только музыки к фильмам («Робин Гуд» , 1938 и др.), но и самостоятельных произведений (опера «Мертвый город» , 1920), характерных богатой оркестровкой и романтической направленностью; фильм«Гражданин Кейн» (1941) режиссера Орсона Уэллса (1915-1985), вошедший, наряду с «Броненосцем „Потемкиным“» и другими, в десятку лучших фильмов всех времен и народов; режиссер Уильям Уайлер (1902-1981), поставивший «Как украсть миллион» и один из колоссов Голливуда — фильм «Бен-Гур» (1959). Один из главных героев романа, голливудский композитор Арно Валтири, также выведен как реальная фигура: он — автор музыки к фильмам Джона Хьюстона «Человек, который хотел быть королем» с Хэмфри Богартом, Уильяма Уайлера «Назови это сном» (1963), «Эшенден» с Тревором Ховардом (1916-1988). Все это очень мило и душевно, если не считать того, что таких фильмов никогда не существовало, как, разумеется, и означенного композитора. Однако совершенно реальный фон действует подкупающе, заставляя проникнуться уважением к интеллектуальному обрамлению романа.

Юноша Майкл Перрин влюблен в поэзию и кино, но в поэзию все-таки больше, потому что не может «жить в фильмах», которые, надо полагать, не вводят человека в некую сферу «выше или ниже нашего мира», в отличии от поэзии. Но есть еще музыка, невероятная, немыслимая, буквально «дьявольская», как она и названа в романе, воплощенная Арно Валтири в «опусе 45» с подачи таинственного гения Дэвида Кларкхэма, песнь мифических сирен, а возможно даже, нечто вроде музыки Страшного суда. Прослушавшие уникальный опус стали постепенно исчезать. Аналогичным образом покинул этот мир и вдохновитель всего Дэвид Кларкхэм, оставив в наследство человечеству свой дом, в котором и поселилась эта странная Музыка.

Этот дом, собственно, и есть дверь в иной мир. Грэг Бир всегда очень точен в своих опусах, иногда точен почти до научности. Так, в «Наследии» главный герой, от лица которого ведется повествование, едва ли не каждую панораму или предмет снабжает географическими (север — юг — восток — запад) и пространственными (длина — ширина — высота) координатами. В этом «ученом» романе выведен некий Путь с многочисленными вратами, ведущими в столь же многочисленные миры. В «Хорале» представлен только один мир, но зато совершенно не похожий на прочие изобретения Бира.

Автор не новичок в конструировании иных реалий. В «Вечности» он использовал следующий допуск: «Что было бы, если бы великий Александр Македонский не умер так рано, но остался главой колоссальной империи?» Так родилась картина современного эллинистического Египта и сопредельных стран. Впрочем, здесь был предложен всего лишь вариант альтернативной истории, весьма симпатичный, хотя и не без некоторых погрешностей, которые сразу бросаются в глаза профессионалу. В «Хорале» Бир поставил более сложную задачу, попытавшись заглянуть в глубины подсознания, но при логически обоснованном порядке вхождения в иной мир — с помощью мистической силы музыки, точнее, Песни, то есть гармонии музыки и поэзии.

В удивительной стране со столицей Эвтерп (ее название немедленно хочется переделать в «Вертеп») юный поэт сталкивается с людьми, прослушавшими дьявольскую музыку и унесенными в ее внутреннюю реальность. Там «женщины носили штаны и блузы или темные мешковатые платья», а «мужчины „щеголяли“ штанами цвета пыли и грязными коричневыми рубашками». Странные граждане Земель Пакта будто специально собраны со всех возможных задворок цивилизации, и остается лишь удивляться, что всех их привела — «перенесла», по выражению одного из персонажей, — сюда музыка. Причем, в этой новоявленной стране музыки, как таковой, уже нет, точнее, как заявляют аборигены-сидхи, их страна и является собственно музыкой, причем такой, которая «превращает человеческий мозг в блаженный пепел».

Эти сидхи, они же «ши», «стхи» и так далее, требуют некоторого комментария. Конечно, в них не стоит видеть сиддхов индуистской мифологии — полубожественных существ, обитающих в воздухе. Скорее всего, автор имел в видусидов из кельтских мифов и сказаний. Эти существа, также божественной природы, обитали под землей, в пещерах или на океанских островах. Ирландская мифология сохранила множество сюжетов о борьбе людей и сидов, о взаимном проникновении в миры друг друга, причем мир сидов подозрительно напоминал земной. Сидами называли и холмы, в которых обитали разнообразные божества, вроде, например, Дагды — могучего великана, хозяина котла изобилия. Заметим, что, по мнению авторитетных исследователей, ирландские саги отразили еще более древнюю историческую реальность, нежели любая другая, в том числе и античная, литература Западной Европы.

Сага — жанр весьма конкретный и точный. Герои саги, как правило, жили некогда на самом деле. Сказители, так же как и их слушатели были убеждены в правдивости повествования. Другое дело, что «средневековая реальность… не то же самое, что реальность в современном понимании., в нее входило немало фантастического и чудесного. Поэтому наряду с живыми людьми в саге фигурируют всякого рода сверхъестественные существа, оборотни, „живые покойники“, и все это преподносится в той же манере и с такой же степенью уверенности в истинности, как и обычные разговоры или человеческие поступки». Грэг Бир со своими сидхами-сидами их Волшебной Страной Теней Сидхидарком словно бы предлагает еще одну историю в духе традиционного кельтского фольклора, с которым он, несомненно, хорошо знаком. Сидхи в романе не такие уж божества, ибо смертны. Подобно своим ирландским фольклорным собратьям, они столь же неугомонны и воюют как с людьми, так друг с другом. Некоторые имена собственные ассоциируются с древними кельтскими богами. Так, некий «гибрид» Лирг может быть соотнесен с Лером, или Ллиром, который в валлийской мифологии считался божеством морской стихии. Мананн, рассказывающий в романе чудесную поэтическую историю, как бы сагу в саге, созвучен Мананнану, сыну Лера, владыке потустороннего мира на острове блаженных, именно, острове Мэн, где этот бог почитался, кстати, в сокращенной форме — Маннан. В романе, который в целом может назван гимном во славу поэзии, в числе прочих великих британских поэтов упомянут и Уильям Батлер Йитс (1865-1939), ирландский драматург и поэт, один из лидеров кельтского возрождения, собиратель национального фольклора.

Но, разумеется, Бир изменил бы себе, если бы ограничился рамками лишь одной традиции. Намеки, рассыпанные повсюду в романе, заставляют вспоминать иные культурно-мифологические реалии. Так, имя верховного бога Сидхидарка Адонны, «неудачные творения» которого вышли из недр после катастрофы в войне, перекликается с библейским Адонаи, одним из названий бога в иудаизме, заменяющим непроизносимую тетраграмму JHVH, откуда затем, с использованием гласных, возникло имя Яхве, или Иегова. В романе Адонна несколько принижен, один из героев называет его genius loci, что у римлян означало дух конкретной местности, в отличии, например, от genius populi Romani — покровителя всего римского народа. Далее, сами хозяева Царства Теней. Если в поздней ирландской традиции первоначальные сиды отразились в образах фей, корриган, корниканед, корилов, пульпиканов и др., то Бир придумывает свои разновидности сидхов, умело комбинируя вечно живые греческие и латинские корни. Так появляются сидхи-арборалы (arbor), духи лесов, умбралы (umbra), живущие в ночи, пелагалы , расположившиеся где-то за океаном и наводящие на мысль о легендарном народе пеласгов — древнейших обитателей Греции, аморфалы , «бесформенные» или могущие изменять форму. Диссонансом в этом красивом ряду стоят некие риверины , обитающие в реках и ручьях: автор будто позабыл латинское слово для реки (flumen, fluvius) или ручья (fons).

Лингвистические игры Бира хорошо известны читателям «Вечности» . Там, при описании альтернативного греко-римского мира, он придумал остроумный ход, обозначив имена и реалии в строгой транскрипции с греческого (Alexandreia вместо Alexandria; Aigyptos вместо Egypt; Aithiopia вместо Ethiopia и т.д.). Здесь, в «концертной» стране, словно бы сознательно воссоздается эклектичная картина с причудливой смесью как знакомых культурных пластов, так и вновь изобретенных терминов и сюжетных поворотов. Даже в диалогах на каскарском — родном языке сидхов — проскальзывают греческие, латинские и, надо полагать, кельтские элементы. И в самом деле: «каскарское» слово эпон в романе значит лошадь, но этот же корень (epo), на деле индоевропейский, давший латинское equus, отразился в имени кельтской богини Эпоны, изображавшейся либо верхом, либо рядом с лошадью. Сообщество жрецов обозначено термином темелос , который можно соотнести с греческим themelios — основание, краеугольный камень. Наконец, в каскарских диалогах то и дело возникают подозрительные греко-латинские основы, от которых, видимо, никогда не избавится ни один создатель «фантастического» языка.

Интересно, однако, что эти и другие параллели обусловлены любопытной гипотезой Бира по поводу того, что каскарский язык сидхов является предком индоевропейской языковой семьи, то есть, собственно, праиндоевропейским языком. Тогда романные сидхи выступают в качестве пранарода. В современной исторической науке проблема происхождения индоевропейцев, или, как их еще называли, индогерманцев, до сих пор не разрешена, а следовательно, открыта как для научных гипотез, так для литературных мистификаций. Данные лингвистики слишком скудны, чтобы локализовать культурную прародину индоевропейцев. Существует великое множество, в том числе и вполне курьезных, мнений на этот счет. Трудно сказать, изучал ли Грег Бир специально данный вопрос: с проблемой в общем он, во всяком случае знаком. Но вот что любопытно: отмеченный выше пример с лошадью встречает некоторое подтверждение в науке. А именно — название для лошади имеется абсолютно во всех индоевропейских языках. Видимо, этот факт оказался решающим для одного немецкого исследователя, который, кстати, в книге о кельтах, предложил почти крылатый тезис: «Чтобы найти прародину индогерманцев, надо идти по конским следам». Коней, между прочим, в романе много и они удивительно хороши, выписаны с явной любовью. Что же касается собственно кельтов, то исследователи в их этногенезе выделяют последовательность таких археологических культур, как унетицкая (по названию местечка Унетицы неподалеку от Праги), культура курганных погребений (один курган с изумительным внутренним убранством выведен в романе) и культура полей погребальных урн, датируемая XIII-XI вв. до н.э.: ее носителей часто именуют протокельтами.

У Бира сидхи, спустившиеся на Землю из Космоса, породили не только индоевропейскую общность, но и создали все необходимые элементы культуры, включая богов. Те древние сидхи были как будто даже гуманистами, так как искренне пытались поднять человечество до своего уровня, но встретили сопротивление в собственной среде со стороны темных сил. В настоящее время у нас нет недостатка в разнообразных спекуляциях на тему прародителей человечества. Пралюдей отыскивают где угодно на Земле. Кто-то видел трехметровых гигантов-атлантов, спящих в ледяных пещерах Гималаев. Другие не сомневаются в существовании особой расы, живущей ныне в недрах. Мир невидимых, нематериальных личностей вроде бы уже воспринят повсеместно и доказан даже на уровне точных наук. Тема благодарная для фантастики и фэнтези. «Сон разума рождает чудовищ». Нерешенность проблем древнейшей истории рождает Большую Мечту, и как следствие, причудливые сюжеты нескончаемого потока современной литературы к вящему удовольствию читателей.

Эклектика — неизбежная спутница большинства произведений в жанре фэнтези. Раз земной человек, homo sapiens, в принципе не может выдумать нечто абсолютно неземное, то он с неизбежностью нагромождает множество разнороднейших деталей, которые в добротных вещах слагаются в целостную, запоминающуюся картину. В таком случае может родиться по-настоящему высокая литература. Но это случается крайне редко. Удалось ли Биру выйти на столь серьезный уровень — судить читателю. Роман, во всяком случае затягивает в немалой степени благодаря тому, что автор сам как будто наслаждается собственной интеллектуальной игрой.

Искренняя увлеченность Бира позволила ему возвыситься до небывалых поэтических высот. Мы не найдем в «Хорале» тяжеловесных конструкций, коими изобилует, например, «Наследие» (что, впрочем, обусловлено внутренней логикой этого романа). В музыкально-поэтической саге язык Бира легок и изящен. Действие романа разворачивается стремительно. Уточнения и объяснения — всегдашний бич фантастической литературы — сведены к минимуму, так что многие сюжетные ходы остаются загадочными, но тем самым и более притягательными.

Музыка и поэзия — вот, в сущности, главные «герои» романа. Оказывается, не только люди, прослушавшие «дьявольский» концерт, попадают в Царство сидхов. Столь же волшебными качествами обладает и музыка С. Прокофьева: именно она вызвала «музыкальный сердечный удар» у молодой американской пианистки, оказавшейся в новом мире. Другой персонаж, некто Николай Николаевич Куприн из Ленинграда, одновременно и балетный танцовщик, и музыкант, переместился в пространстве во время исполнения «Весны священной» И. Стравинского. Майкл Перрин, правда, не музыкант, но зато поэт, что по сути одно и то же. Здесь, по другую сторону бытия, кое-что напоминает Землю. Оба мира покоятся на «фундаменте хаоса», который в Царстве мощнее, поэтому жизненный уклад менее определен и «больше зависит от воображения». Здесь действительно «все течет», все нестабильно, краски природы меняют цвет в зависимости от настроения, англоязычные герои слышат именно английскую, «внутреннюю», речь, хотя обращаются к ним вовсе не по-английски. «Здесь, в этом невообразимом месте, можно с помощью разума вершить дела, невозможные на Земле». Зыбкий мир, населенный сказочными существами, оказывается, панически боится нарушения равновесия, подобно тому как музыкальная гармония — а местный язык напоминает более всего именно музыку , — моментально разрушается из-за единственной неверной ноты. «Мир — это просто одна длинная сложная песня».

Мистика поэтического слова в романе перекликается с одним из наиболее таинственных произведений английской литературы — поэмой «Кубла Хан» Сэмюэля Тейлора Кольриджа (1772-1834), поэта-романтика, представителя так называемой «озерной школы», куда входили также Уильям Вордсворт (1770-1850) и Роберт Саути (1774-1843). В предисловии к поэме Кольридж рассказывает следующую историю. Однажды летом 1797 г. он, будучи нездоровым, оказался в «одиноком деревенском доме», где принял болеутоляющее средство, от которого заснул в кресле как раз в тот момент, когда прочитал в путевом дневнике Сэмюэля Пэрчаса, мореплавателя XVII в., фразу о дворце Кубла Хана, иначе Хубилая (1215-1294), прославленного потомка Чингиз-хана, основателя монгольской династии в Китае. «Около трех часов автор оставался погруженным в глубокий сон» и «за это время сочинил не менее двухсот или трехсот стихотворных строк, если можно так назвать состояние, в котором образы вставали перед ним во всей своей вещественности, и параллельно слагались соответствующие выражения, безо всяких ощутимых или сознательных усилий». Проснувшись, Кольридж принялся записывать стихи, но его неожиданно отвлекли, после чего выяснилось, что многое стерлось из памяти. В романе Бира эта утраченная часть поэмы представляется наиболее действенной силой, способной разрушить могущество сидхов, поскольку в ней заключен «в зашифрованном виде» некий «эстетический принцип, первоначально созданный сидхами». Память — величайший и могущественнейший дар. Сидхи недаром ничего не записывают и не ведут летописей. Они помнят , и благодаря этому их мир жив.

Постепенно, к концу романа, выстраивается главная идея. Песнь Силы — долгосрочный проект загадочного Дэвида Кларкхэма, задуманный для изгнания сидхов и воссоединения Земли с Царством. «Нет ничего, кроме Песни, и все вещи суть Песнь». Поэт Кольридж не успел реализовать Песнь: его прервал специально подосланный слуга Черного Ордена. Французская танцовщица не успела закончить свой магический танец в 1863 г.: ее одежда вспыхнула от газового фонаря. Но теперь, будучи вместе, люди всесильны. Поэзия и музыка способны создавать новое и прекрасное, а также разрушать старое и отжившее. Тем более, что «когда-то поэты были магами. Они были сильны, сильнее воинов и царей, даже несчастных древних богов».

Юный поэт Майкл Перрин, наделенный в новом мире исключительной духовной силой, оказывается избранником, призванным навести порядок в хаотическом безумии сидхов. Он должен обрести свою Песнь, вспомнить то, что не дали завершить Кольриджу в его «чертоге наслаждений» (the dome of pleasure), скрытом в ледяных пещерах (caves of ice). Попытка восстановления утраченных строк«Кубла Хана» — апофеоз романа Бира. Говоря откровенно, складывается впечатление, что автор создал свою историю, будучи вдохновлен эстетикой Кольриджа. Английский поэт, по-видимому, был искренне убежден в существовании мира духов. Недаром в качестве развернутого эпиграфа к«Сказанию о Старом Мореходе» он заимствовал большой фрагмент философа-мистика Т. Барнета о наличии во вселенной великого множества невидимых существ, которых даже больше, чем видимых. «Без сомнения приятно между прочим, в душе, как на картине, нарисовать образ большего и лучшего мира, чтобы приученный разум не сжался в мелочах повседневной жизни и не растворился в ничтожных мыслях». Но для реализации Песни Силы нужно облечь ее в определенную форму, на что способен только большой поэт, сознающий в том числе и важность финальной цели. Нужно ли объединить мир сидхов и мир людей и тем самым лишить последних важнейшего дара — свободы воли? Конечно, в этом случае воплотится давняя мечта о райском саде, который у Кольриджа помещался на святой горе Аборе, а у Джона Мильтона (1608-1674) в «Потерянном рае» на Амаре. Но не слишком ли высока цена? Райские кущи при диктате «гибрида» Кларкхэма? Грег Бир и его герой завершили поэтическую картину Кольриджа. «Никакого внешнего источника не было; все шло изнутри, из самого существа Майкла или, вернее, из той сущности, которая соединяла его с Кольриджем, с Йитсом, со всеми прекрасными поэтами. Больше не существовало ничего, кроме Слова, и оно накатывало совершенными волнами». Песня Силы обрела форму. Мир людей был оставлен Богу.

Роман Грега Бира, безусловно, один из лучших в его творчестве. Увлекшись новым для него жанром, автор не поддался искушению чистым действием, чем изобилуют многие произведения фэнтези, напоминающие компьютерные «стрелялки». Впрочем, в «Хорале» достаточно приключений и острых динамических ходов. Однако весь этот антураж, прописанный, кстати, вполне убедительно, не является самоцелью, но подводит к обоснованию глобальной идеи. Правда, логическое движение в ряде случаев нарушается, что неизбежно: построенный воображением писателя мир оказывается настолько интересным и красочным, что многие эпизоды становятся достаточно самостоятельными, отдельные сюжетные ходы возникают неожиданно, не будучи связаны с общей фабулой. Но ведь фэнтези — это еще и игра, которая немыслима без всплесков нежданного. А Грег Бир — признанный мастер такой игры. Наконец, произведение изящной словесности ни в коем случае не должно выглядеть историческим или футуристическим исследованием.

Что не отрицает насущной необходимости высокого интеллекта в литературе. Чудесный мир кельтских сказаний, наверняка, еще вдохновит не одного автора. Вслед за отечественным исследователем можно посетовать на явную несправедливость, которая сложилась в отношении кельтской и скандинавской культур. Любой среднеобразованный человек слышал об «Илиаде», диалогах Платона, греческих богах и героях. Но мало кто с таким же успехом назовет двух-трех божеств кельтского или скандинавского пантеона, предложит хотя бы приблизительное определение саги. «Культурный подвиг» этих народов пока еще не оценен адекватно и не сделался достоянием европейского интеллектуального круга. А между тем мифологический материал северных народов дает благодатную почву как для фантазии, так и для неожиданных исторических гипотез.

Может показаться, что настоящее предисловие местами перегружено слишком «учеными» замечаниями. Но мы следовали за мыслью автора, написавшего умную интеллигентную книгу, вполне достойную академического комментария. Приятно отметить, что почти одновременно читатели получают возможность познакомиться и с другими произведениями Г. Бира, в том числе и вышеупомянутыми. В данном случае многообещающая разносторонность автора вполне удачно реализовалась в жанре фэнтези. Его «видение во сне», облеченное в безукоризненную художественную форму, безусловно, сохранится в памяти и, будем надеяться, что мы окажемся счастливее Сэмьюэля Кольриджа и никакие пришельцы не отвлекут нас от созерцания захватывающего мира.

С. Ю. Трохачев