"Трехгрошовый роман" - читать интересную книгу автора (Брехт Бертольд)

АЛИБИ

Около восьми утра Полли и ее мать поехали в тюрьму. Густой туман висел над лондонскими улицами.

Когда они вошли в камеру, в ней еще горел газ; Мэкхит еще не успел позавтракать, а камера уже была полна деловых людей. Был тут Крестов, были Миллер и Груч. Не выпуская сигар изо рта, они обсуждали последние детали предстоящего боя с Коммерческим банком.

С судебным разбирательством следовало покончить как можно скорее, потому что уже на два часа пополудни в помещении Национального депозитного банка было назначено заседание. Хоторн написал господам Аарону и Жаку Опперу письмо, в котором просил их зайти в Национальный депозитный банк. Господин Мэкхит, сообщалось в письме, вошел в состав правления Национального депозитного банка. Он намерен сделать господам Аарону и Опперу ряд предложений относительно ликвидации принявшей недопустимые формы конкуренции в розничной торговле.

Мэкхит тем временем уже предъявил представителю суда тот протокол судебного заседания правления ЦЗТ, в котором он фигурировал в качестве «господина Икс». Блумзбери под присягой подтвердил, что «господин Икс» есть не кто иной, как Мэкхит. Председатель суда в частном разговоре дал понять Ригтеру, что протокол устанавливает полное алиби Мэкхита. Однако, во исполнение вердикта суда присяжных, дело должно было слушаться.

И тем не менее Мэкхит рассчитывал поспеть к двум часам в Национальный депозитный. Он втайне надеялся, что к тому времени его противники еще не успеют узнать, что он предстал перед судом в качестве председателя ЦЗТ.

Приход двух дам положил конец совещанию.

На Полли было простое черное платье – то самое, в котором она была на похоронах маклера Кокса. Мать ее также была в трауре. После заседания суда они собирались поехать на панихиду по жертвам кораблекрушения.

Визит тещи заметно удивил Мэкхита. Он представил ей присутствующих, и между ними завязалась беседа о лондонском тумане.

Тем временем Мэкхит увел Полли в угол камеры, где ему был накрыт завтрак. Понизив голос, Полли тотчас же рассказала ему о том, что настроение ее отца переменилось.

Мэкхит кивнул. Он все еще не понимал, какую роль играла Полли в убийстве маклера Кокса. За это время Реди успел сообщить ему, что Кокс был убит Джайлзом. Какое отношение к Коксу имел Джайлз, которого на это дело мог послать только О'Хара? Не была ли Полли против того, чтобы Кокс выступил свидетелем в бракоразводном процессе? Если да, то какую власть имела она над О'Хара?

В сущности, Мэкхит вовсе не хотел углубляться во все детали этой истории. Относительно аборта он ее тоже не расспрашивал. Полли сама заговорила на эту тему.

Ее цветущее, слегка разрумянившееся лицо, к которому очень шло черное платье, сияло счастьем, когда она рассказывала ему о том, как случайное посещение кинематографа заставило ее и ее мать отменить назначенную операцию. Глубокое впечатление, оказанное на них простым произведением искусства, не позволило им совершить греховное насилие над зарождающейся жизнью. Трогательный образ крошечного существа на экране покорил их.

– Ни за что, – сказала она, – не пошла бы я после этого к врачу. Я сама назвала бы себя преступницей. Пойми, Мэк: я просто не могла поступить иначе!

Полли было очень неприятно, что она не могла до конца открыться Мэкхиту. Она всегда мечтала говорить ему только правду, но из этого ничего не выходило.

«Взять хотя бы историю с О'Хара. Если бы он о чем-нибудь догадался, это было бы ужасно! Он был бы убежден, что я его предала. Он никогда не поверил бы, что я молчала ради него самого. Он наверняка составил бы себе совершенно превратное мнение обо мне, если бы я ему во всем призналась. Он сказал бы, что я из тех жен, на которых нельзя положиться. Это было бы до последней степени несправедливо. Он такой недоверчивый, что ему нельзя говорить правду. И он дурного мнения о всех женщинах вообще. С ним очень трудно».

Мэкхит пообещал при случае посмотреть этот фильм и сел завтракать. Он занялся яйцом. Попутно он рассказал ей, как он намерен в будущем руководить своими лавками.

Он произносил множество мудрых слов, но Полли следила главным образом за тем, как он обрабатывал яйцо. Ей предстояло многому научиться, и большую часть тех знаний и способностей, которые она впоследствии проявила в деловом обиходе (а их у нее оказалось немало), она усвоила в те несколько минут, когда она наблюдала, как ее муж ест яйцо. Он говорил о карликовых лавках, расположенных в Сити, и каким крохотным казалось яйцо в его толстых ручищах! И как осторожно эти ручищи держали его! Яйцо было сварено в мешочек – оно варилось четыре с половиной минуты. Если бы оно варилось меньше, оно было бы слишком жидким; если бы оно варилось дольше, оно было бы слишком крутым. В обращении с лавками тоже приходилось быть терпеливым, но в то же время нужно было стараться не пропустить подходящий момент. Варка как таковая была своего рода бездействием, требовавшим, однако, самообладания. Но это была и деятельность. Умелый повар мог бы в эти четыре с половиной минуты заняться каким-нибудь другим делом: ведь, в конце концов, яйцо не такое уж важное кушанье! Мэкхит ни единым словом не упомянул о яйце, он только ел его. Все становилось понятным при виде того, как он постучал ложечкой по скорлупе, обезглавил яйцо и начал рыться в белке. За этим последовало первое, осторожное, но тем не менее энергичное проникновение внутрь, одновременно наполнившее ложку: теперь все внутреннее устройство яйца было открыто взорам, оставалось только следить за тем, чтобы не пожелавший остаться на ложке желток по крайней мере соскользнул обратно в распотрошенное яйцо. Ловкий поворот ложки, другим ее концом, в солонку, тщательное насыпание соли. Так содержимому яйца придается вкус. Вместе с желтком отважно орудующая ложка отделяет от скорлупы и частицу белка. Левая рука помогает: она вращает яйцо навстречу ложке. Так лучше, так-то уж наверняка ничего не пропадет. Яйцо опустошено; теперь надо приподнять его, подержать в несколько наклонном положении и заглянуть внутрь. Осталась еще головка; в самом начале операции она была предусмотрительно отложена на тарелку, если очистить ее сразу, она наполнит своим содержимым всю ложку. Полли смотрела как зачарованная: такое зрелище не часто увидишь. Вначале лицо Mэкхита выражало глубочайшую сосредоточенность, почти скорбь. Казалось, что в этом яйце – все его питание, что из одного этого яйца он должен почерпнуть все свои физические силы, – задача в самом деле нешуточная. Казалось, что он переводит взгляд с яйца на свои неумело скроенные руки, а потом опять на это маленькое яйцо. Отсюда, вероятно, и задумчивый взор, брошенный им на пустую скорлупу, когда все было кончено. Он не жаловался; ни одного вздоха не вырвалось из его груди, а ведь и в самом деле все было кончено, и оставалась только одна забота: даст ли это свои плоды? А еще через две секунды он небрежно бросил скорлупу на тарелку (ложку, этот необходимейший инструмент, который не раз еще понадобится, он медленно и аккуратно положил на место) и без всякого сожаления, более того – совсем равнодушно, отвернулся от стола.

Он был очень спокоен. Предстоящее судебное заседание сводилось к пустой формальности. О'Хара тоже больше не тревожил его. Он верил, что у того хватит сообразительности принять на себя наледы, чтобы не быть обвиненным в подстрекательстве к убийству. Как и следовало ожидать, личные обстоятельства погубили его деловую карьеру.

Пришел Риггер. Пора было ехать в суд.

Мэкхит стал одеваться. Крестон и Миллер ушли. Им нужно было ехать в Национальный депозитный, чтобы сделать последние приготовления к предстоящему совещанию. Мэкхит обещал явиться точно к назначенному времени.

По дороге в суд Риггер сообщил кое-какие подробности про судью Лаферза, которому поручено было председательствовать на процессе Мэкхита.

Он был, по словам Риггера, совсем другим человеком, чем председатель суда присяжных Брутли, пьянствовавший одиннадцать месяцев в году и не пивший только во время месячного отпуска, который он проводил в Шотландии, занимаясь рыбной ловлей. За этот месяц он капли в рот не брал; он всегда повторял: «Рыбу не так-то легко поймать; рыба – хитрая тварь; она не верит в справедливость».

Лаферзу, сказал Ригтер, незачем пить. Он отличный юрист и обладает необыкновенной способностью сосредоточиваться. Поэтому он никогда не нервничает, кто бы что ни говорил. Выработанная годами привычка помогает ему не слышать ни одного слова из всего, что говорится в суде. Он является на заседание суда, тщательно подготовившись. Он твердо знает, как обстоит данное дело с юридической точки зрения, и его уже ничем нельзя сбить с толку.

– С юридической точки зрения, – говорил Риггер, – любое дело выглядит совсем иначе, чем с точки зрения профана. Профан является в суд, треплет языком, доказывает, что он невиновен, и думает о разной чепухе: «Я, дескать, не выдержу тюремного заключения», или: «А что сейчас делает моя семья без своего кормильца?», или: «Ах, если бы я тогда взял с собой к тетке свидетеля!». Судья же разбирает только дело, помнит только о нем и поэтому во всех отношениях превосходит профана подсудимого.

Зал суда был почти полон. Газетные нападки сыграли свою роль.

В одном из последних рядов – с тем расчетом, однако, чтобы Риггер сразу же его увидел – сидел великий Аарон. Он сидел на крайнем стуле у среднего прохода и, поставив цилиндр на пол, нервно протирал пенсне. Рядом с ним сидел его доверенный, господин Пауэр.

Большая часть мест была занята владельцами д-лавок. С того момента как после вердикта суда присяжных Мэкхиту было официально предъявлено обвинение в убийстве, он стал весьма непопулярен в их среде. Груч, который сидел среди них и которого они не знали, все время ловил следующие разговоры:

«Говорили, будто он живет очень скромно, почти не курит и совсем не пьет. Кто-то даже утверждал, будто он вегетарианец. Говорили, что в личной жизни он безукоризненный человек, всецело преданный своей идее. Очевидно, на все, что он вытворял, смотрели сквозь пальцы. Только и слышно было: «Во всем виноваты его приспешники, сам он ни о чем понятия не имеет». С тех пор как я узнал, в чем его обвиняют, я на все смотрю другими глазами».

Эти добрые люди были сильно встревожены. Ходили слухи, что суд отклонил ходатайство о рассмотрении алиби обвиняемого банкира вне открытого судоговорения. Они очень рассчитывали на толстяка Уолли, которого поминутно показывали друг другу.

Мэкхит явился в суд в великолепном черном костюме.

В зале было еще несколько дам и мужчин, которые, по всей видимости, намеревались поехать из суда прямо на панихиду. Глядя на их черные наряды, можно было подумать, что эта часть публики забежала сюда, так сказать, на минутку.

Какие-то важные господа очень громко беседовали о последних скачках и о разных событиях, имевших место в деловом мире. Они стояли в проходах и обменивались шутками через головы прочих зрителей.

Заседание открылось с некоторым опозданием. Судья Лаферз был занят каким-то другим делом. Один из защитников передал обвиняемому пачку бумаг, и тот немедленно углубился в них. Публика решила, что эти бумаги имеют непосредственное касательство к процессу, но это были всего только выписки из банковских книг, присланные Миллером для предстоящего совещания.

Привлекая к себе всеобщее внимание, Уолли подошел к Риггеру и Уайту и вручил им какую-то папку. Уайт с явным интересом открыл ее и стал просматривать бумаги. Потом он вместе с Риггером подошел к своему подзащитному и показал папку ему. Но Мэкхит только махнул рукой: он был погружен в чтение своих собственных бумаг. Внося в них поправки, он рассеянно выслушал адвокатов, а потом удивленно покачал головой.

Наконец Лаферз в парике и пурпурной мантии, отороченной горностаем, вошел в зал. Воцарилась тишина, и судья открыл заседание.

Весь этот процесс был для него, очевидно, простой формальностью. У всех было такое впечатление, что и в кресло-то он сел только по своей дряхлости.

Уолли тотчас же вызвал обвиняемого Мэкхита для дачи показаний. Тот кратко и небрежно ответил на заданные вопросы. Защита вообще отказалась от допроса.

Когда среди прочих свидетелей был назван солдат Фьюкумби, выяснилось, что в зале суда его нет. Уолли был очень раздосадован. Он интересовался только Фьюкумби, а Фьюкумби-то и не было.

Потом поднялся Уайт и произнес довольно пространную речь.

– Ваша честь, – сказал он, – обвинение, предъявленное господину Мэкхиту, основывалось на его нежелании указать, где он находился в тот момент, когда несчастная Мэри Суэйер прощалась с жизнью. Если бы господин Мэкхит предъявил алиби, – по некоторым соображениям он предпочел не предъявлять его, – обвинение оказалось бы несостоятельным. Тогда можно было бы говорить, что Мэри Суэйер покончила с собой либо она была убита, но при всех условиях господин Мэкхит был бы невиновен в ее гибели. Уже самое обвинение, предъявленное господину Мэкхиту, казалось нам не очень обоснованным. Что могло толкнуть оптового торговца и банкира Мэкхита на убийство одной из его подчиненных, в той или иной степени зависевшей от него? Во время разбирательства этого дела судом присяжных много говорилось о каких-то разоблачениях, которыми она ему будто бы угрожала. Она и в самом деле пыталась оговорить его в редакции «Зеркала». Но какой прием встретил этот маневр у редакторов газеты? Они расхохотались! Стоило ли господину Мэкхиту волноваться из-за угроз, вызывающих смех? Но я не стану на этом задерживаться. Господин Мэкхит может предъявить суду абсолютно безукоризненное, неопровержимое алиби, исключающее какую бы то ни было возможность участия его в убийстве, совершенном вечером двадцатого сентября. Я позволю себе передать вашей чести протокол заседания Центрального за – купонного товарищества с ограниченной ответственностью, на каковом заседании господин Мэкхит присутствовал в качестве председателя товарищества. Уайт передал протокол судье.

– В качестве свидетелей я укажу на присутствующих в этом зале членов правления ЦЗТ, подписавших протокол. Они подтвердят, что господин Мэкхит и участник заседания, укрывшийся по причинам делового характера под псевдонимом «господин Икс», – одно и то же лицо.

Пока судья отмечал имена подписавших протокол, а Блумзбери, Фанни Крайслер, адвокаты Риггер и Уайт давали свидетельские показания, в зале возникло легкое волнение. Два человека прокладывали себе дорогу к выходу.

– Теперь я все понимаю, – довольно громко сказал один из них другому. – На этом самом заседании был утвержден проект письма; а после того как оно было разослано, в лавки не поступило больше ни одного лезвия для бритв. И Мэкхит на этом заседании председательствовал!

Как и вся прочая публика, Мэкхит заметил этих людей. Он основательно перепугался.

– Тут есть еще одно имя, – пробормотал судья, – кажется, О'Хара. Он здесь?

Мэкхит нервно встал и поспешил ответить:

– Этот человек арестован по обвинению в скупке краденых товаров, которое я в качестве председателя ЦЗТ предъявил ему. Инкриминируемые ему действия были им совершены во время и вследствие моего ареста.

Садясь, он бросил тревожный взгляд на дверь, в которую только что вышел великий Аарон.

Фанни Крайслер, Блумзбери и оба адвоката принесли присягу и подтвердили, что упомянутое в протоколе лицо и есть банкир Мэкхит.

После этого Уайт еще раз попросил слова. В руках у него была папка, которую ему в начале заседания передал Уолли.

– Не дело моего клиента, – сказал он небрежным тоном, – указывать суду на подлинного убийцу. Но, ввиду того что он заинтересован в полном выяснении всех обстоятельств смерти одной из его служащих, я позволю себе передать суду документы, которые могут установить личность предполагаемого убийцы.

Уайт перебросил на судебный стол пачку бумаг и сел в изнеможении. Зрители шумно повскакали с мест и возобновили разговоры. Мэкхит тем временем все поглядывал на часы. Он явно нервничал.

Почти сразу же после того, как суд удалился для вынесения оправдательного приговора, он встал и в сопровождении полицейского вышел в коридор, где толпились представители прессы. Шепнув что-то Полли, он повел их в небольшую пустовавшую комнатку.

Полицейский привык к тому, что преступники беседовали с представителями прессы как с равными, и не обратил на это особого внимания. Когда газетчики протолкались в комнатку, Мэкхит отстал от них, прикрыл дверь и пошел по коридору.

Никто не обратил на него внимания. Без шляпы, вытирая пот с остроконечной головы, он спустился по лестнице.

Внизу у двери его нагнала Полли.

Он торопился в полицейское управление и Национальный депозитный банк.

В тот момент, когда он вместе с Полли садился в карету, подоспел Груч. Они поехали в полицейское управление, но из-за густого тумана двигались очень медленно.