"Тетраграмматон микрорая" - читать интересную книгу автора (Борисов Алексей)

— 11-

Шеф как-то странно посмотрел в мою сторону и побеспокоился, всё ли со мной в порядке.

— Всё отлично, — только губы пересохли, но об этом промолчал. Интересно, с чего он это?

— У тебя глаза блестят, и ты как-то не то побледнел, не то осунулся. Точно всё хорошо?

Хорошо, и лучше некуда. Я бодро кивнул в ответ, а потом усталость взяла положенное, и я закрыл глаза.

Когда проснулся, мир вокруг гудел тремором фюзеляжа и торможением. За стеклом высились тысячелюдные фрагменты застроенных до неба районов. Никогда бы не подумал, что в одном месте может быть так много высоких домов. Кажется, эим уже не подходит планка небоскребов. Это уже что-то иное. Красивое, непонятное и сильно чужое.

Это неплохо, чужое помогает ценить своё. Как и новое позволяет чуть иначе взглянуть на старое, оставленное позади. Потом, правда, есть риск остаться во власти эмоций и предпочтений, но риск есть всегда, и его цена — расплата за свободу воли. Так мог бы сказать Яблочный гость, если бы нужно было что-то добавить к сказанному. А по-моему, и так неплохо. Поживём — увидим.

Мы не очень-то спешили. Пусть выйдут полновесным потоком все, кому надо очень срочно, а мы следом. Было опасение, что начнутся проволочки, но полиция даже паспортов не проверяла. Просто следила, чтобы пассажиры получили свой багаж и не имели претензий. Красота, когда всё так просто.

JFK гудел голосами объявлений на английском, испанском и японском, а вокруг на уровне лиц плыло пёстрое море людей. Это трудно объяснить как-то иначе, но казалось, лица и тела живут по отдельности. Уследить за движением отдельных людей в этом хаосе немыслимым.

Наконец мы оказались возле магистрали на огромной, аэродромных масштабов парковке. Начальник связался с кем-то по мобильному, а потом бодро указал верное направление. Нам уже подогнали машину. Старенький форд. Шикарно, бессовестно громоздкий на взгляд, непривычный. Образец национальной автоиндустрии.

— Ты разобрался с диктофоном?

— Да, я освоил аппарат.

— Хорошо, у нас времени не так уж много. Тут коллеги… добрые душки, взяли билет заранее, завтра в полдень отлёт обратно. Неудобно, конечно, но сейчас летняя суета, сам знаешь. Трансфер трещит от грузопассажирского потока, всё раскупают за месяц. Ты справишься с текстом?

— Я так понял по брифу двадцать, максимум тридцать тысяч знаков, и десять крупнейших архитектурных проектов. Нет ничего невозможного Алексей Алексеевич. Сяду вечером за ваш нотубук и всё сделаю.

— Своим давно пора обзавестись, дружок, — беззлобно пожурил начальник, — Ладно, ладно, я всё знаю. Справишься с этим, выпишу премию, как раз на что-нибудь достойное хватит. Дизайн тебе не делать, а тексты набирать в самый раз. Ноутбук вечером в твоём распоряжении. А то, хочешь, прямо тут купим? Без пошлин всяких.

— Не, лучше дома. Надо выбрать по уму.

— Хорошо.

Водитель не мешал нам разговором, пока мы выруливали на автостраду. А потом попросил пристегнуться. Горизонт сиял блеском отражённого неба. Стекло и сталь рвались вверх, словно струи льда или замороженные в точке времени фонтаны.

Путь наш лежал до отеля Виллингтон, это на сцепке седьмой Авеню и пятьдесят пятой Стрит. Три звезды, но три звезды в тех краях это точно три, а то и больше. Одна мозаика в интерьере чего стоит. У нас красота в метро, у них в отелях. Как-то так, для равновесия. Впрочем, расслабляться не дали. Мы побросали вещи в номер, где надо чирикнули кредиткой шэфа и отбыли на том же форде в галерею. Она разместилась недалеко, всего в трёх или четырёх поворотах, но адрес я не запомнил. Да и название такое, уж больно непривычное. Там огромные стеклянные стены и двери, так сделано, что готов легко поверить в невероятное. Огромное здание, где галерея на самом нижнем этаже, и всё это держится одним стеклом. Потолок — тоже технологический изыск. Смотришь, а там небо. Причём так реалистично, даже облака плывут. Наверное, натуральное. Всё дело в зеркальных пластинах. Что-то откуда-то куда-то проецируется и в результате небо во весь потолок.

Современная архитектура всё больше и больше уподобляется волшебству.

Между стендами не было стен. Пустое пространство, наполненное немногочисленной плеядой профессионалов. Они не столько разглядывали макеты, издали похожие на космические рисунки по проектам О’Нейла, сколько вчитывались в таблицы и листали пухлые папки спецификаций.

Дело делать, не щи хлебать, тут надо с умом и планом. Прежде всего я взял план экспозиции и набросал маршрут обхода. Фирмы выделил по алфавитному списку. Кстати, совсем не из головы брал предпочтения. Ещё в офисе я закачал на флэш-память несколько статей на заданную тему. Боже упаси меня компиляцию делать, никогда этим не занимался. А вот десяток названий, что на слуху и на верхушке архитектурного Олимпа — отличная подсказка. А то не разобраться, кто и что Дэвид Ховей, или при чём тут британский Waterman. Скажу по секрету, меня впечатлила сверло-образная стела в пол тысячи этажей, запалнированная на выпуск к пятнадцатому году. Сиер Тауэры в сравнении с ней — тонконогие заморышы.

Но не стоит проявлять личных симпатий, этим и скучна работа журналиста. Радость в том, что о десятке избранных надо писать с равным уважением и никому не отдавать предпочтение. Так что если где-то не достаёт, надо выдумать, но за рамки ни шагу. Это не реклама, а качественный обзор с элементами сравнения. Этим непростым проектом я и занялся. Удобный диктофон фиксировал живую английскую речь. Потом будет меньше возни с подборкой адекватного перевода. Терминология это та ещё проблема, и я решал её по мере сил и способностей. Редактор потом подправит, если будут откровенные ляпы.

Час менялся новым часом, и я продолжал работать. Изредка садился на свободный стул и делал пометы на ходу. Иногда вылуплялись целые готовые абзацы. Причём то на английском, то на русском. Это под настроение. Начальник нашёл каких-то нужных ему людей и не вылезал из переговорной. Однажды поймал меня и чуть не силком отправил пообедать. Суши и лазанью я проглотил почти бездумно. А иначе и нельзя, когда на тебя вдруг сваливается такое множество красот, высот и впечатлений. От виски отказался, хотя давно и преданно люблю редкий в наших краях Green Label.

Блуждание по просторам архитектурной ярмарки под вечер сильно утомило, и я едва не пропустил стенд, который цеплял внимание длинной названия. В немецком не бывает так много гласных. Тем более — повторных. С третьей попытки я сумел прочитать название, но повторить вслух вряд ли сумею. Белый фон и синий крест. Кто бы мог подумать?

А ведь мог.

Надо же, как тесен Мирокрай.

И я не ожидал его увидеть, и не узнал бы никогда. Что я знаю о предпочтениях Алёны, какие мужчины ей нравятся?

На мой взгляд слишком полный. Но полнота не отталкивала, скорее, наоборот. Как добрый плюшевый мишка. В простой джинсовой одежде, с закатанными рукавами. Чуть приоткрытый, улыбкой рот с рядом ровных крупных зубов. Глаза добрые, но без слащавости. Викинг, одним словом. Налысо выбритый, ростом под два метра. С огромными мозолистыми руками. На бэйдже имя с фамилией ещё более заковыристой, чем название фирмы.

— Има?

— Hello, — отозвался он и посмотрел на меня.

Тут же быстро прищурился и прочитал имя на моём бэйдже.

— А я смотрел фильм, — как-то сразу легко и по свойски сказал он мне, протянул руку и аккуратно пожал мою, ровно с той силой, чтобы мне не было больно. Да, такая рука способна не то что бани-печи класть, он лом согнёт и не поморщится. Приятно видеть, когда силу осознают и соизмеряют.

— Какой фильм? — я тоже продолжил по-русски, а переводчица негритянка сделала ручкой «хай» и быстро упорхнула. Поняла — тут справятся и без неё.

— Сталкер Тарковского. Я сразу тебя узнал. Мне Алёна рассказывала. Вот и познакомились.

Он говорил по-русски чисто и грамотно, но сильно тянул гласные и смягчал эрр по-американски.

— Спасибо. Так вы её помните?

Я сделал ошибку. И понял это мгновенно. Кажется, он держит себя в руках, но четыре слова, сказанные как будто случайно, навсегда поставили между нами глухую стену. Мы многое поняли без слов. И то, что я всё знаю со слов Алёны и то, как готов встать на её сторону, чем бы эта сторона не отличалась от всех прочих.

— Да, — просто ответил он. Теперь из него не вытянешь и слова. Слишком умный и слишком глубоко раненный в самую душу. Я прекрасно его понимал, насколько вообще способен был понять.

— Она очень страдает и даже раскаивается. Я тут не из-за неё, вовсе нет. Это… это случайное совпадение. Так бывает, понимаешь… Понимаете?

Финн стоял и слушал. Молча. Каждая секунда капала в прошлое тяжёлым грузом осуждения. Он умело притворялся неприступным, непоколебимым как легендарный Мимир, но я видел, чего стоит это спокойствие. Он боялся сказать что-то такое, что может меня отпугнуть. Он хотел прогнать меня прочь, но желание услышать хоть что-то про Алёну пересиливало.

— Я просто так тут, случайно оказался. Я почти ничего не знаю о ваших отношениях, Алёна не любит болтать об этом, вы понимаете, — он понимал, что я вру, но давал мне шанс продолжать, — День рождения у неё через полгода. Ну, я вот и подумал. Ей будет приятно. У неё просить, так значит, сюрприза не будет. Я понимаю, это странно, но её душа тоже не на месте. Так вот, я к тому, что мне бы на фото дочери взглянуть. В смысле, отсканировать. Я в дизайнерской фирме работаю, там всякие штуки можно делать, ну вы понимаете. Хочу ей на память коллажик сделать.

Кажется, я всё-таки сбился. Он мелко дёрнул уголком рта и посмотрел куда-то вбок.

— Нет.

— Пожалуйста.

— У меня нет фотографии с собой. В отеле. Я попробую не забыть, передам Лине, — он кивнул в сторону переводчицы, — если не забуду. Обещать не люблю, всяко может быть. А теперь прощай, Сталкер. Мне надо работать.

— Подождите, вот моя визитка. Если не получится, ну в смысле, если вдруг забудете, или мало ли что, на почту сбросите? А?

Он мельком посмотрел на клочок пёстрой бумаги, но тут же отвернулся. Обошёл куб со своим макетом и медленно достал кисет. Раскурил трубку в гордом одиночестве и предоставил мне возможность созерцать свою широкую спину.

Я выругался сквозь зубы тихо, многословно и с полной самоотдачей. Спрашивается, а на что я рассчитывал? На взаимопонимание? На успешную попытку примирить обоих родителей Марты? Ответ прост и туп, как сама идея. Я просто сам не знал, чего хочу, и до сих пор, кажется, не знаю. Мне бы разобраться, кто скрывается за двойником-тандемом Алёна-Маша, и что потом делать с этим чудом природы, у которого так многоярусно и сложно поехала крыша. Надо же, хоть в чём-то определённость. Алёна не обманула. Впрочем, она меня никогда и не обманывала. Или сетевая переписка не в счёт?

От этих вопросов скоро чердак поедет.

Вернулся к шефу и бесцеремонно налил себе виски. Партнёр-канадец на другом конце стола покосился, но Алексей Алексеевич сделал вид, будто меня вообще нет в переговорной. Я тихо извинился и вышел наружу подпирать спиной матовое стекло перегородки.

Над головой летело медленное небо, а в руках брякал свежим льдом потный стакан. Хоть какая-то определённость на ближайшие полчаса, уже спасибо.

Он подошёл тихо и издали спросил. Строго, но спокойно.

— Случилось что?

— Н-да, — тяжело протянул я вялый ответ.

— Ладно, — он посопел и всё же сказал, — Не падай духом, но больше так не веди себя, понял?

— Понял, простите, пожалуйста.

— Прощаю первый и последний раз. Держи себя в руках, у меня тоже жизнь не мармеладом мазана, можешь поверить.

— Верю.

— Хорошо, — начальник вздохнул и коротко хмыкнул, — Материал собрал?

— Да, вполне.

— Тогда поехали отсюда. Душно. В отеле башку ополосни и холодной водой умойся, а то на тебя смотреть без слёз противно.

— Так я второй день на ногах.

— А это, уважаемый, никого тут не колышет.

Возразить я не посмел, да и было ли чем?

В пути меня догнало письмо Алёны, такое же официальное, как запрос. Ждут текста, с ценами согласны, ну, и всё такое. Показал шефу, и получил заслуженное «молодец».

Отель я помню как в тумане. Шум города и море огня в какой-то сумасшедшей, нечеловеческой пульсации. Это не ночной пейзаж, это что-то большее. Небоскрёбы и автомобили сверкали-гудели, поди разбери, кто больше. Я вынул из плеера память и сунул в коммуникатор. Маленькое удобство — музыкальный фон для непростой задачи. Через три часа шэф вылез из своей комнаты в тренировочном костюме и заспанно сощурился на черновой вариант текста.

— Третий абзац на второй странице никуда не годится, перепиши его. А вот в четвёртом разберись с повторами. Гуд? Английский есть? Ага, ну тут сам смотри, я тебе в нём не помощник. А так отлично. Сколько там насыпалось?

— Тридцать две с пробелами.

— Страницы?

— Тысячи.

— Фуф, не пугай так. Убери воду из заключения, тогда будет окей, понял?

— Ага.

— И ложись, поспи, хватит на энергетиках бегать.

Он пнул ногой урну с тремя мятыми гильзами Red Bull,проворчал что-то под нос и ушёл спать.

Ну да, не сиди на энергетиках. Умный ты Одиссей Алексеевич, а как быть с адаптацией и поправкой на часовой пояс? Сам приехал и спишь с шести вечера, а я тут вкалываю.

Через час я понял, что больше не могу выжать ни капли умных мыслей, Местное время три пятьдесят ночи. А сколько в привычном поясе? Я начал считать и сбился. Так и заснул на кресле-диване. В плавках, с ноутбуком на коленях и в полном разброде мыслей. Под утро снились какие-то викинги-крестоносцы.

Утром он растолкал меня и грозно приказал собираться.

— А сколько? — не разобрал я спросонья.

Глова гудела, ноздри щекотали непривычные, а оттого не слишком приятнее запахи принятых в отеле дезодорантов. Или это у него такая парфюмерия? Бог с ними со всеми.

— Девять тридцать. Через час едем в аэропорт.

— Мне бы это… в галерею снова.

— Ты чего, сдурел? По таким пробкам? Это на пятьдесят пятой смотри, ничего, но там же не повернуть! Даже думать забудь.

— Ну, мне надо! Очень-очень! Я пешком сбегаю.

— Нет.

Когда он так говорит, значит, правда — нет. Бесполезно спорить. Был бы я на его месте.

— Вот оказался бы ты на моём месте, точно так же поступил бы, — философски заметил Алексей Алексеевич, и мне пришлось заткнуться.

Всю дорогу до JFK я проспал, да и в самолёте убаюкало. Не успел я привыкнуть к чужому времени, а свой биоритм сбил. Вторая половина перелёта прогнала сон. Я чувствовал себя до неприличия чисто вымытым, выбритым и в то же время вдребезги беспомощным. Не знаю, насколько это вообще понятно, но я не знал, куда лечу. Странно?

В этот момент меня пугала только одна перспектива. И я ей написал.

Сообщение улетело в пространство. Там на табличке видно, как все сообщения записываются, анализируются и блокируются. Ну и шут с ними, что блокируются. Дошлют. Позже или раньше. Да быть того не может, что нет у них связи с землёй.

Я устал.

Просто устал от этих непониманий, от глупых домыслов и слащавых штампов.

Правда, плевать на цензуру и всё остальное, пусть только она там окажется.

За стеклом мелькало разноцветной чередой, как и положено маршрутом. Я смотрел в иллюминатор, и этим хоть как-то себя успокаивал.

Самолёт коснулся земли.

Я был одним.

Среди тех, кто спешил на выход, но я не видел выхода. Всего лишь искал.

Нашёл?

Что проносилось в голове, пока я мерил шагами асфальт навстречу тонкому силуэту смущённого человека? Сейчас не вспомню.

— Долетел, всё в порядке?

Алёна обняла меня, а я стоял и не знал, что сказать.

— Да, всё хорошо.

— Ты поговорить хотел?

— Хотел. Много чего хотел. А ты?

— Я тоже. А разве это что-то изменит? — в её улыбке проскользнула какая-то странная тень.

— Да.

Как верно замечено, вначале было слово. Одно слово способно изменить мир. Создать или перекроить на свой вкус, это кому что по силам.

— Послушай.

— Слушаю.

— Правда, слушаешь?

— Правдее некуда.

— Дура.

— Сам дурак.

Мы шли по полю аэропорта, держались за руки и смеялись. Большего никто не ждал, да и нормально.

— Слушай, а поехали куда-нибудь, а? Прилёт мой отметим, например.

— Как скажешь.

— Правда что ли?

Она стеснялась. Тонкие плечи упрямо, но испуганно сжались. Пальцы держали тонкий ремешок женской сумочки. Она смотрела прямо в меня. Вглубь, далеко. Дальше чем я мог осознать.

— Ты спросила тогда, помнишь? А ты знаешь, что я хочу?

Алёна плакала. Стояла и плакала мне в лицо, а слёзы тонкими струйками текли по щекам. Руки замерли где-то внизу. Сжали ремешок сумочки, как спасение. Но что стоит сумочка в сравнении со слезами?

— Да, — прошептала она, и это было тем самым словом.

Она упала на бетон.

Мы это только потом заметили, да и то люди помогли, нам самим было не до сумочек.

Пальцы с пальцами, губы с губами.

Встретились.

Мы стали единым целом в дозволенной обстановкой форме. Стояли, ласкали пальцы друг друга и целовались. Как безумные. Самозабвенно, искренне и до конца. Каждый со своей долей веры, но я-то знал, что разгадал головоломку. Но вкус её губ отдавали солоноватым, да и правда, на поле жарко. Алёна просто вспотела.

Я забыл про слёзы.

— Постой, — прошептала она после того, как наши губы и пальцы изучили друг друга так, как не пишут в учебниках.

— Да.

— А как же Маша?

Мне показалось, что самое время. У каждого человека свои степени свободы, но есть и предел. Кажется, кто-то из нас подошёл к пределу.

— Алёна, Маша это выдумка. Фантом. Фикция.

— Ты правда так считаешь?

— Да, конечно. А разве нет?

— А не ты ли с ней там по снам гулял?

— С ней? Алён, я гулял с тобой.

Вот тут она произнесла словосочетание, девушкам обычно непозволительное. Произнесла громко и резко. В сердцах топнула ногой землю, и в сумачке хрустнул покалеченный телефон.

— Что?

— Скажи, а ты когда писал, думал больше обо мне, или о ней?

Алёна пнула ногой кусочки мобильного, и под ноги мне ткнулся изломанный ворох деталей вперемешку со всякой женской мелочью.

— Ты знаешь, — мне стало страшно, и я не был уверен в правильности ответа.

— Я? — она закусила губу, и я увидел на лице боль, — Я знаю больше, чем ты вообще можешь понять, ясно?

— Нет.

— То-то и оно. Звони.

— Чего?

— Я продиктую тебе Машин номер. Звони.

— У тебя же телефон…

— Сталкер, ну хотя бы сейчас не будь идиотом. Что же я, по-твоему, Машин номер не запомню? — разгадала Алёна мой взгляд, — Ладно. Давай сюда свой телефон.

Я отдал. А она уже успокоилась и решительно разгребла обломки своего аппарата. Достала сим-карту, поменяла свою на мою. И отдала телефон обратно.

Вот теперь мне стало по-настоящему страшно. Вокруг происходили странности, а мне не доставало сил в них разобраться. Как говорится, вокруг все наши люди. В белых халатах. С красными крестами. Госпитальеры.

— Набирай, я диктую, — тихо сказала Алёна, и я не смог воспротивиться.

По Мирокраю много кодов и номеров. Прежде, чем я что-то понял и решил, трубка ответила женским голосом.

— Да, вас слушают.

Это был голос пожилой женщины.

Я медленно опустил трубку, а из неё всё неслось и неслось удивлённое «Аллё! Вас не слышно!»

Звонок в прошлое?

— Дурак, — крикнула Алёна и выхватила мобильный, — Машу можно?

Тут я расслышал детский голос. Где-то там, вдалеке из трубки.

— Да, сейчас.

Потом был другой голос.

— Привет!

Неожиданный.

Резкий и уверенный. Игривый и своенравный. Это был голос Маши, и я не знал, как на него реагировать. После всего, что произошло на поле аэродрома. Маша… Лучше бы Маше об этом не знать.

— Привет. Это Тамплиер.

— А, привет! Слушай, ты никак опять щемишься? Зря, не надо. Знаешь, заяц, а я тебя жду и жду. Ты когда приедешь? Знаю, ты у Алёны номер взял, да? Мы с ней давно по аське общаемся. Файлами там обмениваемся, ну, ты понимаешь. Ты тут?

— Да, Маша, я тут.

— Здорово, милый мой! А этот Степаныч и не звонит пока совсем, но я боюсь его, понимаешь? Ты лучше приезжай, а то страшно.

Трубка мигнула разряженной батареей, и связь прервалась.

— Ну как, понял?

— Да, — кажется, я начал что-то понимать, — прости меня, — прошептал я, и что было сил прижал к груди испуганного, растерянного человека.

— А тебе и правда пофиг, что было там? — Алёна кивнула головой на север.

Молчание — знак согласия. Особенно тогда, когда ни слова нельзя сказать. Не то, чтобы совсем нельзя. Трудно говорить, когда целуешься.

В этом месте автор художественного текста должен прерваться. Закон жанра. Нет на свете единой справедливости для всех, и если где-то прибудет, то обязательно убудет где-то ещё. Верно. Справедливо. Но жизнь умеет бессовестно нарушать законы природы и создавать такие ситуации, до которых не додумается самое изощрённое воображение.

Поэтому в правдивой истории одного, отдельно взятого Тамплиера и окружающих людей рано ставить точку.

Чуть позже на номер прилетело sms сообщение.

Если возможно говорить про голос таких сообщений, то стоит сказать вот что. Голос прозвучал очень спокойно, совсем нейтрально. Нить вот она, я держу её в руках. Казалась такой тонкой и хрупкой. Именно что казалась.

Два человека связались в неразрывную связку. Чувствовали друг друга на расстоянии? Абсурдно, но, тем не менее, правда. И многое становилось понятно без слов. Боюсь ошибиться в том, что чувствовал сам. Меня рвало на части противоречивыми силами. Радость и боль, озарение и растерянность. А вот на той стороне нити растерянность и боль перевесили.

Она ждала услышать другой голос, и другие слова. А что я? А я, кажется, не знал чего ждать и даже не умел понять, чего мне хочется. И если на небе есть справедливость, острая и быстрая, как инквизиция во времена госпитальеров, то ей следовало занести топор и ударить со всей силой. Чтобы разрубить нить, протянутую через время и расстояние.

Но нить осталась. И с этим не могли ничего поделать ни я, ни Алёна, усталая, растерянная и счастливая женщина в объятии тамплиера.

— И что теперь? — от моего шёпота она вздрогнула.

— Ты ей пошли номер своего телефона, а с моего переписываться… не надо, ладно?

А что ещё она могла сказать?

Мы стояли возле аэропорта долго-долго. Шеф-умница сразу всё понял и объявил, что раз все файлы в ноутбуке, то я могу быть свободен до завтра. А завтра — пятница, короткий предпраздничный день.

— Я думаю, надо бросить всё и уехать. Куда-нибудь.

— Не надоело тебе по свету кататься? — тихо засмеялась Алёна.

— Любишь кататься? Тогда люби и катайся. Так однажды сказал Фоменко.

Она резко отстранилась и нахмурилась.

— Слушай, а что же было раньше? Почему мы раньше, а?

Тут уже я не выдержал и закусил губу. Глазам стало горячо, и скулы свело как-то туго до боли.

— А что, тогда не считается?

— Когда? Когда нам было по семнадцать? Да кто же в наше время не целовался в подъездах направо и налево?

— Я, — просто сказала Алёна, — И знаешь, хорошо, что тогда всё так и кончилось. Может, мы раньше просто были умнее?

— Ага, а сейчас резко поглупели.

— Не знаю, Сталкер, не знаю.

Она обняла меня и долго смотрела куда-то вдаль. Я не видел её взгляда, но знал о той тяжести и грусти, которой он наполнялся с каждой мыслью о будущем. Да и о прошлом. Иначе и не бывает, ведь будущее невозможно без прошлого.

— Давай прервёмся, — прошептала Алёна, когда тело стало реагировать на ласку, — Для одного дня слишком много. Всё будет, всё точно будет, обещаю. Но не сейчас. Не сегодня. Понял?

Стоит настоять, и она согласится, но я не мог так поступить с женщиной, для которой был самым близким другом на протяжении многих лет. Почему же был? Есть и буду. И никакие отношения, ничто на свете не помешает этой дружбе, которая случайно, а может и вполне закономерно, раз, и обернулась чем-то другим.

— Завтра мы созвонимся, — уверенно сказала Алёна и подарила мне прощальный поцелуй, — Обязательно.

Домой мы поехали порознь.

А там почта мигнула цифровым конвертом.

Мне стало так больно от письма, как будто каждая буква резала по живому. У неё, наверное, то же самое. Ниточка-то вот она, никуда не деть, не разорвать. Раньше надо было, теперь не выйдет. Время лечит? Ага, калечит. Эта связь плевать хотела на время и пространство, она другого рода, из другой энергии-материи. Приплыли. Стоп-кадр.

Крестик молчал. Я пошевелил рукой в кармане и будто обжёгся. Вытащил связку ключей и в ужасе отбросил. Нет, этого не может быть. Это мистика, невозможно.

А тогда что я вижу? Откуда между двух ключей от моей квартиры третий, сильно новенький, если сравнить с потёртостью соседей.

И как мне теперь быть? Отправить ей? Узнать, её ли это ключ?

Ну нет, это будет удар ниже плинтуса. Ключи от жизни просто не появляются. Я верил и не верил, что это возможно, но всё же… Верил. Иначе чудо не могло произойти. Без веры чудес не бывает. Ключ мой. Подарен мне, и мне его носить, а не кому-то ещё.

А остальное?

Я медленно снял с руки чётки и крест. Останусь ли я после всёго Тамплиером? Или Сталкером? Чушь, конечно останусь. Но крестик — это из прошлого. Он, кажется, и правда не мой. Или уже не мой. Прошлое хочет его, и оно его получит. Я знаю, что сделать. Слишком много подсказок и предпосылок. А часть я сам создал неосознанно.

Вопрос: а был ли выбор, и не было ли всё предрешено? Ответ прост. Нет. Каждое действие имеет вес. Каждое событие Мирокрая если не объяснимо, то хотя бы имеет последствие.

Но всё будет потом. А сейчас надо выспаться.

Я сделал письмо с одним лишь словом:

Прикрепил файл со свежим, рассказом про Яблочного гостя, нажал «отправить» и закрыл почту.

Да, для одного дня и правда слишком много. Хватит.