"Тетраграмматон микрорая" - читать интересную книгу автора (Борисов Алексей)

— 14 -

Вот она, вторая потеря за несколько дней. Лёха уйдет из моей жизни, уедет и исчезнет навсегда. Нелепая мысль, но правда, и я никак не мог от неё отделаться. Где-то внутри мне всегда хотелось стать таким как он, научиться также идти вперед без страха, без оглядки.

Только он так умеет. Я вспомнил случай годовалой давности.

Мы шли по улице, говорили о насущном и умном: немного о делах сердечных и о новостях в иследовании космоса, пили медовуху из прозрачных стаканов, и ветер Мирокрая дышал нам влицо спокойной радостью.

И тут мы увидели женщину. Она сидела на корточках прямо на проезжей части, и пока её объезжали машины, но это пока. Даже внимательный водитель может не успеть затормозить.

Пешеходы шли мимо, с подозрением смотрели на женщину, на вид не очень трезвую и очень несчастную.

Он думал ровно секунду, может меньше.

— Держи, — отдал мне свой стакан и шагнул на дорогу.

Сел рядом, напротив, спиной к машинам. Женщина что-то удивленно проговорила, но он отмахнулся и заговорил с ней.

Я успел сделать три глотака, а он уже помог ей подняться, попридержал за руку и вывел к остановке автобуса. Она неровно шагнула, но устояла и махнула на прощанье.

— Чего там? — спросил я.

Прохожие все видели и смотрели то на Лёху, то на незадачливую женщину.

— Она не хотела жить. Не стал я спрашивать, кто был тот парень, которого убили у неё на глазах. Лучше нам с тобой этого не знать. Как-то странно мне, что в мире столько зла, странно, — я внимательно смотрел ему в глаза, но мыслями он был далеко. Другой на его месте от городости бы хвост распушил, но я не заметил даже тени какой-то гордыни. У него и в мыслях не было, что его поступок чем-то особенный. А ведь он был единственный, кто посочувствовал, подошел и что-то сделал.

— Как ты её отговорил?

— Просто. Сказал ей: «Не стоит ссориться с Богом, самоубийство никогда не было добродетелью. Иди по жизни дальше, а Бог он все видит, даст тебе силы, просто живи дальше, пожалуйста».

— Послушалась?

Лёха не ответил.

И вот теперь на вокзале мы обошлись без многословных прощаний. Постояли на перроне, помолчали, а потом обнялись. Лёха был твёрд лицом, как никогда, но я-то видел, как непросто у него на душе. Жёсткое нордическое лицо темнело усталостью морщин, но в глазах появился какой-то свет, или не свет? Теплота и заботливая сила. Это хорошо, что душой он уже в пути. Можно не бояться за Машу. Кто-кто, а Лёха её в обиду не даст.

— Приезжай, как разгребёшь проблемы, буду рад тебя увидеть. И она, я думаю, тоже, — тихо сказал он, а я промолчал.

В моём молчании он прочитал все варианты ответов, вздохнул и пошёл к подножке вагона.

— Прощай, — сказали мы друг другу, а вслед за этим поезд начал набирать скорость.

Я не стал дожидаться, когда вагоны спрячут свой бег за дымкой и поворотами, повернулся к прошлому спиной и пошёл в сторону дома.

Вино кончилось, и вместо него мне пился воздух Мирокрая. Каждый миг отзывался внутри фрагментом, который оседал на сердце и оставлял след в памяти. Людские голоса, добрые и не очень, взгляды и шаги, музыка и гудки машин, игра цветов и теней. Я любил этот город так, как умел, любил весь Мирокрай со всеми его людьми. Насквозь тоскливой, больной любовью, которой научила меня Алёна. Не только она. Маша, Лёха, Одиссей, да даже неприветливый Има. Наперекор любому горю, мир был любим. От того всем легче прощались ошибки и недоразумения. Я видел на самой границе видимого, как мир становится теплее, светлее и, может быть, чуточку добрее. Впрочем, это могло и показаться. Разгорячённый день поздней весны усиленно рвался стать летним. Мне стало смешно от его спешки, и я засмеялся. Потерпи, скоро всё будет.

Неожиданно раздался сигнал сообщения.

Мне стало больно. Должно быть, она всё поняла. То есть понять-то вовсе невозможно, но она приняла всё так, как есть, и не осуждала. У меня не было выбора, и это оказалось предрешено чем-то или кем-то. Не важно, в чём первопричина. Важно, что я ничего не испортил, но не смог сделать так, чтобы счастья досталось всем поровну. Я стоял на улице, и не умел сдержать слёз. Все поступки осознанны, каждый давался легко, и как будто Мирокрай летел по точной траектории.

Чушь, я десятки раз мог всё изменить или испортить, а вот нет. Слава Богу, всё получилось. А там будь, что будет. Моя боль тоже когда-нибудь утихнет. Как знать, может, есть на свете такие люди, чьё счастье лишь в том, чтобы приносить счастье другим? Да, где-то я про таких слышал. Их то Тамплиерами называют, то Сталкерами. Горькая усмешка помогла унять слёзы. Плоток промок до нитки, но я привёл себя в приличный вид и пошёл дальше.

Отмерил эхом шагов лестничные метры, тронул пальцем оглушительный звонок и стал ждать.

Мне открыли.

Мама Алёны коротко удивилась моей ноше. Небольшой, и, по совести, давно нечищеный аквариум со стайкой приветливых рыбок. В ногах пристроились собранные по шкафу вещи в мятой пестроте пакета.

Она всё поняла. И по взгляду стало понятно, что знает многое, если не всё.

— Не знаю, смогу ли о них заботиться.

— Боюсь, мне некому их перепоручить.

— Посмотрим, может её брат возьмётся. Не обидим. А ты поедешь туда, за ней? На Мёртвое море?

Женщина внимательно искала ответ в моём взгляде. Должно быть, многое передумала, пока наблюдала годы наших отношений с Алёной. Но никогда не судила и не заводила об этом речи. Со мной, а должно быть, и с ней.

— Не знаю. Пока я ничего не знаю.

— Ясно, — грустно улыбнулась она и подняла у меня из-под ног пакет, — Ставь тут, в прихожей, мы потом решим, куда ему переехать. Зайдёшь на чай?

— Нет, Галина Евгеньевна, спасибо.

— Ну, тогда ступай с Богом, — перекрестила меня в путь старая женщина и закрыла дверь в дом Алёны.

Ключи пусть будут где-то тут. А входную дверь я не стану закрывать, мало ли что. Как всё просто, да? Шаг в неизвестность. А я сумею сделать этот шаг? Хотя бы попробую. А прежде ещё кое-что.

Ожил-загудел пыльным скрипом компьютер, дрогнул током монитор, и засветились буквы на экране. Прежде, чем я что-то нажал кнопкой мыши, запустился экран браузера, и на ровном сером фоне возникла та самая надпись. Я даже не удивился. Это перешло из разряда объяснимого в диапазон ожидаемого и закономерного. Хоть сейчас снимай передачу «Очевидное — Невероятное».

Грааль или как его там правильно звать, подождёт. Никуда теперь не денется. И кто кого нашёл, вопрос открытый, так же как и то, кто кого в конце концов получит. Допустим, это источник, благодаря которому можно вдохновляться. На добрые дела, или нет, это тот ещё вопрос. Вряд ли гениальные злодеи, мастера убийцы и инквизиторы черпали оттуда. А с другой стороны, кто их знает? Иные вещи, когда на них смотришь, вызывают отклик. Это не мог сделать человек. Но разве всегда речь идёт о прекрасном? А то вдруг и правда, будет хорошо, если когда-нибудь он иссякнет, этот самый источник, да только куда ему, если за вечность не иссяк! Впереди тоже ждёт срок не меньший.

Его и всех нас.

Даже меня.

А может быть, я как топливо для этой печи? Если черпать без конца, то всё однажды вычерпают. И собирает Грааль по капле всех, кто достоин питать его. Тех, кто прошёл по главным дорогам. Тех, кто стерпел, перетерпел и понял, а также чему-то научил других. Пять ступеней. Покаяние, Страдание, Сострадание, Диалог с Ним, и напоследок — Мысли о Вечном.

Как-то так. Когда писал, не понимал. А потом оглянулся — и стало ясно. А, может блажь всё это. Дорожные страсти крыши-путешественницы? Пусть кто сможет, тот и ответит. Я приму любой ответ. Выслушаю и подожду следующего. Не так-то прост Мирокрай, единым ответом всё нельзя прояснить.

Так, о чём там была мысль? Да, конечно.

Я набрал номер и включил громкую связь.

Через четыре гудка раздался ответ.

— Аллё! — голос тихий, прямо в трубку. То ли разбуженный, то ли простуженный.

— Это я, Тамплиер.

— Господи, это ты! — Маша всхлипнула, и я понял, что голос измучен слезами, — Ну скажи, ну скажи мне, наконец, откуда ты такой взялся? Так не бывает, не может так быть, нет на свете таких людей. Тамплиер, милый, я люблю тебя, люблю, люблю, сильнее всех на свете, ниточка в моих руках слезами пропитана, как олифой, крепкая теперь, уж никогда не разорвать. Сама же всё сделала, и ничего не знала, не понимала. А ты так быстро понял и надо же… Но как тебе на это сил хватило, ведь это… Это и правильно, и неправильно. И теперь будет всё по-другому, и всё получится, я знаю, знаю, всегда знала, что так и будет, но почему же не ты? Почему? Где, когда это произошло? Нет объяснения!

Она тихо, сдавленно рыдала в трубку, и голос прерывался всхлипываниям.

— Машенька, я не знаю.

Она снова заревела, теперь в голос.

Я молчал и тихо мешал в чашке свежий кофе. Мне хотелось быть рядом, прижать к себе её испуганную, счастливую и нечастную, добрую и колючую. Какую угодно. И я её любил так же сильно, как она меня. Но, видит Бог, это могла быть другая форма любви, не такая, какой принято быть между лицами разных полов. Этой любви не знакома измена и ревность, в неё нет ни капли корысти или лжи. Такая любовь не достойна того, чтобы её называть вслух, но другого слова в человеческом языке просто нет.

— Ты представляешь, я так боялась. А он позвонил мне и говорит. Вы боитесь, что я вас обижу? Назначьте место и время, я приду. Вы можете приходить хоть с охраной, хоть как. Я просто хочу поговорить с тобой, Леонова. Мы же в школе дружили, так не думаешь ли ты, что я стану тебя обижать? Я прошу о помощи, но ты в праве отказаться, и я пойму. Женщине положено бояться мужчин. С самого рождения видна это беззащитность, с первых мгновений ясно, кто овца, а кто волк и кого кому стоит бояться. Представляешь, а я и не знала, что он на такие слова горазд, — она всхлипнула, — Ты здесь?

— Да, конечно, милая моя, Маша. Я здесь и слушаю. Очень внимательно.

Телефон потрещал помехами, но связь не прервалась.

— И я пошла, поговорила. Господи, Сталкер, он всего-то хотел помочь племяннику! Этот в колледж программистом пошёл учиться, а тут желания, как известно, не достаточно. И просит меня подучить мальца. За приличную плату, как и принято сейчас с репетиторами. Но просил меня подойти с душой, не формально, а просто реально помочь мальчонке. Ну и что, разве я откажу? Он потом смеётся и говорит мне, я бы и цветов букет принёс, знаю, как ты цветы любишь. Незабудки. Да тут жена моя на бизнес-ланч ходит, как раз в это кафе. Не могу, будет ревновать. А сам смеётся. Пошутил, должно быть. Но он правда совсем не злой, если не старается быть очень серьёзным. Представляешь?

— Супер, Маша, я даже и предполагал что-то в этом роде, но поздно. Лёха уже выехал.

— Всё, да? — тихо спросила она, но тихий плач не спешил возвращаться.

— Получается, да.

— И никто теперь ничего не поделает?

— Маша, он лучше меня в сто раз, он хотел, чтобы была семья, ребёнок, он уже всё-всё себе понял и решил. Он станет лучшим папой на свете. Для твоей лапушки, а там кто знает, вы же не остановитесь на достигнутом?

Маша смутилась, но хихикнула и засопела.

— Может, и нет. Но почему? Почему она на него похожа, а не на тебя? Я же хотела, чтобы…

— Ты меня просто идеализировала, любимая, вот и всё. И как будто случайно всё получилось не так, как мы оба вначале хотели. Нужно быть осторожнее с желаниями. И со словами. Знаешь, ведь даже взгляд оставляет след.

— Но я люблю тебя.

— И я.

— Да что же ты за человек такой, что так поступаешь? Это же как меня надо любить, а? Это за что же мне горюшко-счастье такое, что не ты будешь рядом? Господи, милый, за что, за что, почему?

Она снова заплакала, и я совсем не знал, чем её утешить. Разве что шуткой?

— Ты спрашиваешь, что я?

— Угу, — донеслось сдавленно и слёзно.

— А я Дубровский.

Она засмеялась, но смех не пересилил слёзы.

— Смешной ты, — плач мешал словам, и звучали они прерывисто, — А вот знаю, кто ты. Песня есть такая. У Бутусова.

Маша плакала и пела. Мне казалось, что звучит музыка. Пели дуэтом. Маша и Бутусов, но Маша в реальности, а певец в моей памяти. Странно, и правда песня про Мирокрай. А вот про меня ли? Это со стороны виднее. Маше виднее, и не важно, как трудно глазам смотреть из-за слёз. Сквозь ниточку видно всё на свете, она тонкая и невесомая, а вон сколько может вместить. Не собрать, не сосчитать.

Из телефона продолжался голос Маши:

Песня кончилась, и мы замолчали. Долго слушали дыхание друг друга, смотрели в никуда, и видели лица. Может, смотрели вглубь себя, и там отражались, преломлялись друг в друге.

— Теперь всё, — поставила точку Маша, — Сейчас ты введёшь имя, и что-то случится.

— Я не знаю, что, будет, — это честный ответ, но в голосе не было страха. Что там? Кто знает? Даже в Граале вряд ли найдётся ответ. Но я знаю, какое имя надо ввести.

— Мы ещё встретимся? — прошептала Маша.

— Конечно, — у меня и правда не было сомнений, — Там, с другой стороны вечности.

— Может, раньше?

— Может.

— Ты ведь найдёшь мой дом из миллиарда.

— Да, тем более у меня есть ключ.

— Ах, вот оно как. А я обыскалась. Ничего себе ниточка! Ну да ладно, дубликат закажу.

— Лучше два, — рассмеялся я и подумал, сколько сюрпризов ждут Лёху. Ничего, справится, тем более сюрпризы приятные. Но жизнь как пчёлка, то светлая, то тёмная полоска, и летит, куда ей вздумается, только лови.

— До встречи, любимый, — прошептала Маша.

Гудок оборвал телефонную связь.

Но ниточка осталась.

Она останется и ТАМ, по какую сторону вечности ни встань.

И тогда я ввёл имя.

Маша смотрела вдаль. Она знала, что будет в будущем. Не в деталях, конечно, а в общих чертах. Станет чуть больше счастливых людей, и она окажется одной из них. Главное, не только она, и это точно-точно.

— Мама, ты звала меня? — отозвалась на невнятный шёпот девочка.

— Нет, лапушка, не тебя, — улыбнулась Маша и стёрла последнюю слезу, — Тебе послышалось. А знаешь, давай-ка пойдём гулять. Я знаю, ты любишь гулять по городу.

Конец.

Мирокрай, апрель-июль 2007