"Бумажный грааль" - читать интересную книгу автора (Блэйлок Джеймс)

3

– Умер?

Мистер Джиммерс серьезно и печально кивнул, но все еще не без подозрительности, будто подразумевая, что Говарду о происходящем известно больше, чем он признает.

– Упал с обрыва каких-то пару недель назад. Это его машина там на скалах. Никому такого падения не пережить. Тела так и не нашли. По моему глубокому убеждению, его выбросило из машины. Прибрежное течение, наверное, уже утащило его на юг. Вам бы следовало остаться дома и его дождаться.

Говард ошеломленно прошел за мистером Джиммерсом в плохо освещенную комнату, служившую гостиной.

– У вас не найдется чего-нибудь выпить? – спросил Говард. Не время для благовоспитанности. В желудке у него возникла странная сосущая пустота. Все его планы пошли прахом, и почему-то ему казалось, что сама его жизнь ни с того ни с сего вдруг перескочила из одной колеи в другую.

При упоминании о выпивке мистер Джиммерс поглядел на него несколько озадаченно, словно не мог понять, какой от нее прок, но все же кивнул и исчез в соседней комнате. Говард услышал умиротворяющий звон стакана о стакан. Хотя бы это показалось ему разумным: пожалуй, единственный знакомый звук, какой, сколько ему помнилось, он слышал за неделю.

Из-за каменного пола и грубо оштукатуренных стен в доме было холодно. В небольших нишах оплывали свечи, уподобляя гостиную часовне, но давая слишком мало света, чтобы от них был какой-то толк. Камин был сложен из шлакового кирпича и, невзирая на радушный с виду огонь, был холодным, как камень. Говард подошел поближе к огню, спрашивая себя, сможет ли вспомнить, под какими камнями скрывалась полость, где пятнадцать лет назад прятали рисунок. Ничего приметного он не увидел: ни трещин по стыкам, ни осыпавшейся извести.

Ноги у него почти отмерзли, и он, став поближе к огню, принялся двигать пальцами. Надо было не снимать ботинки или хотя бы сходить в трейлер за второй парой носков. Но снаружи было темно и туманно, и трейлер потерялся во мгле, а в лесу затаились загадочные воры.

Он снова вспомнил про украденное из бардачка пресс-папье: болезненный урок, на двести долларов. А теперь еще и Грэхем умер…

Он хлопнул себя по карману куртки, где лежало письмо от Грэхема. Слава богу, что не оставил его в кабине грузовичка. Ему хотелось сразу показать письмо мистеру Джиммерсу, до того, как суд по наследственным делам, или кто там еще, распорядится имуществом Грэхема, и рисунок будет безвозвратно утерян. Но кто такой, черт побери, этот мистер Джиммерс? Похоже, он устроился в доме с полным комфортом. Во всяком случае, расхаживает с видом человека, тут поселившегося. И опять же странная история с жестяным гаражом… Говарду вдруг страшно захотелось заглянуть внутрь – хоть одним глазком.

Но ведь это ребячество, правда? Если Джиммерс его поймает, когда он будет возиться возле гаража или камина, все надежды получить рисунок Хокусаи пойдут прахом, а шансы у него и без того невелики. Тут он заметил, что по стенам развешаны картины, фотографии, различные гобелены. В тусклом свете невозможно было что-либо разглядеть. Говард подошел поближе, чтобы посмотреть внимательнее.

По большей части в висевшем по стенам ничего примечательного не было, так, репродукции охотничьих сценок да портреты женщин с развевающимися волосами и в одеждах, которые, откровенно говоря, не могли носить ни в одну историческую эпоху. Тут были жутковатого вида африканские маски, несколько деревянных кукол и навесная горка, до отказа набитая стеклянными фигурками. Но куда подевался мистер Джиммерс? Или точнее, где выпивка?

Он побрел в соседнюю комнату – в том направлении, куда ушел Джиммерс. Тут было светлее – под потолком висела самая обычная электрическая лампа. Интересно, зачем в гостиной свечи? Может, мистер Джиммерс – любитель создавать таинственную атмосферу? И вдруг он вспомнил эту комнату: восточные ковры, стоящая впритык дубовая мебель, деревянная люстра.

На стене висели одна над другой три коллодиевых фотографии, антикварные, но в плохих рамках. Их он тоже внезапно вспомнил – из лекций по фотографии прерафаэлитов, на которые ходил на последнем курсе. Фотографии были сделаны Джоном Раскином… когда? В 1855-м? 1860-м? Как бы то ни было, они были очень старые, и если это те самые, то, если найти соответствующего коллекционера, они могут стоить целое состояние. Не веря своим глазам, он присмотрелся поближе. Теперь он знал то, чего не знал, увидев их в первый раз: перед ним три сделанные Раскином фотографии Тинтернского аббатства.

Десять лет назад он был без ума от «Братства прерафаэлитов» и даже продрался через «Семь светочей архитектуры» Раскина и его невразумительные лекции о прерафаэлитах. Его увлечение отчасти было вызвано тем, что сам Майкл Грэхем был правнуком фотографа-прерафаэлита Джеймса Грэхема. Но в его тяге было и нечто большее. Раскин был на удивление загадочной фигурой: гений-импотент, окруженный кликой ревнителей-творцов, которые были странно преданны ему и его пылкому, почти экстатическому желанию воплотить природу в искусстве.

Что ж, только логично, если эти фотографии оказались у Майкла Грэхема. Наверное, они достались ему в наследство. Подумать только, что они собирали здесь пыль все эти годы. Дом – истинная сокровищница для коллекционера.

Тут он внезапно осознал, что от двери на него внимательно смотрит мистер Джиммерс. В одной руке он держал стакан, в другой – винную бутылку. Говард предпочел бы увидеть пиво, но в данный момент это как будто не имело и половину такого значения, как письмо у него в кармане.

– Я все думаю про японский рисунок, – начал Говард, решив перейти прямо к делу. Мистер Джиммерс знает, зачем он приехал, так почему бы не сказать все начистоту?

– И я тоже, – отозвался мистер Джиммерс. – Что вам о нем известно?

– Ничего. Только то, что мистер Грэхем предложил его музею. – Вынув из кармана письмо, он протянул его мистеру Джиммерсу.

– И вы приехали за ним, так? Год спустя, что вас побудило? Корысть или что-то иное? Меня всегда интересовали всякие навязчивые идеи, а в вашем взгляде я вижу нечто интригующее.

Говард наградил его совсем не «интригующим» взглядом. Это еще что? Ни с того ни с сего его допрашивают. Да и в чем, собственно, его подозревают?

– Вся эта чушь про воров, – продолжал мистер Джиммерс, – история про воображаемую стекляшку, якобы исчезнувшую из вашего грузовика, это ведь может быть хитрой уловкой, правда? Попыткой отвести от себя подозрение, представить все так, будто и вы тоже жертва воров. – Он с проницательным видом кивнул, а потом снова кивнул – на сей раз на стену. – Его ведь украли, да?

– Что? Мой грузовик? – Говард в панике шагнул к двери, прежде чем сообразил, что мистер Джиммерс говорит не про грузовичок и не про пресс-папье. Он имел в виду рисунок. – Украли? Когда? Я неделю был в дороге… – Говард поймал себя на том, что будто бы все отрицает, приводит объяснения, алиби…

– Неделю? На машине из Лос-Анджелеса? А ведь можно за день доехать. Скажем, часов за одиннадцать. Что, если, мой таинственный незнакомец, вы уже несколько дней тут околачиваетесь? – Мистер Джиммерс театрально поднял брови. – Думается, как раз вы и можете пролить свет на историю с пропажей рисунка и, вероятно, даже на убийство бедного Грэхема.

– Убийство! – едва не вскрикнул Говард.

Секунд двадцать Джиммерс глядел на него во все глаза, давая дойти до него этой мысли. Потом вдруг вслух расхохотался так, что едва не согнулся пополам, и хлопнул себя по коленке. Очевидно, он просто дурачился, водил за нос недотепу-южанина. Он вдруг повеселел. Запустил руку в волосы, взлохматил их, а после сделал несколько шагов к Говарду, отдал ему стакан и тут же растянул губы в жабьей улыбке:

– Да не обижайтесь вы так! Сегодня никому ведь нельзя доверять, а? Дай им шанс, ограбят дочиста. «Хватайте зверя за хвост в его же логове» – вот какая у нас ходит поговорка. А если не сумеете там, хватайте где-нибудь еще. – Заговорщицки подмигнув, он оттянул подтяжку, потом отпустил так, что она щелкнула его по груди.

– Пойдемте наверх, – продолжал он, забирая с собой бутылку и стакан. – Хочу вам кое-что показать.

Говард спросил себя, получит ли когда-нибудь свое вино. И тем не менее испытал огромное облегчение. Значит, рисунок все-таки цел. Опасаясь воров, мистер Джиммерс спрятал его наверху. Сумасбродный шутник, к тому же лукавый. Нет смысла ни злиться на него, ни пытаться предугадать его поступки. Но что такое он говорил про старого Грэхема? Неужели он был убит? И если да, то почему? Кому понадобилось убивать девяностолетнего старика?

Он поднялся по винтовой лестнице, миновал площадку второго этажа, взобрался на третий, где в темноту выходило витражное окно. На витраже была изображена сложенная из лососей стена или, может быть, ложе пересохшей реки, полное дохлой рыбы. Под стеной лежал разбитый Шалтай-Болтай, а с лесистых холмов за ней неслись наперегонки два странных очертаний автомобиля, сконструированных из тоненьких ленточек медной фольги и украшенных кусочками граненого стекла.

«Так вот откуда взялся у меня во сне Шалтай-Болтай», – с некоторым облегчением подумал Говард. Ну, конечно! Много лет назад он видел витраж и с тех пор носил с собой Шалтай-Болтая, спрятавшегося в подсознании. Говард напомнил себе, что даже самым фантастическим аспектам снов всегда найдется здравое, повседневное объяснение. Такой логичный подход утешал его секунд, наверное, пятнадцать, а потом ему пришло в голову, что витраж, возможно, никакое не объяснение, а, напротив, еще одна загадка.

Впрочем, у него не было времени в этом разбираться, потому что мистер Джиммерс открыл дверь на чердак и протянул в темноту руку, чтобы зажечь свет. Он отступил на шаг, давая Говарду пройти в просторную комнату с открытыми стропилами, над которыми были видны обшивка крыши и изнанка кровельной дранки. В крыше были прорезаны два больших освинцованных окна, в стене было еще два – эти выходили на океан. В углу стоял семидюймовый телескоп на колесах, а по стенам вокруг были развешаны карты звездного неба. В середине комнаты помещались дубовый письменный стол и два удобных с виду, массивных старинных кресла с низенькими скамеечками для ног. Вдоль стен тянулись открытые стеллажи, на которых книги лежали вдоль и поперек, грозя в любую минут свалиться с полок. В комнате висел запах трубочного табака.

– Оставьте бутылку себе, – сказал мистер Джиммерс.

– Прошу прощения? – переспросил, поворачиваясь, Говард.

Мистер Джиммерс все еще стоял в коридоре. Бутылку и стакан он поставил на пол сразу за порогом комнаты, потом помахал, покрутив пальцами у уха, и захлопнул дверь. Не успел Говард сделать и шага, как в замке щелкнул ключ. В двери открылось крохотное оконце, и внутрь заглянул мистер Джиммерс. Говарду видны были только глаза и нос.

– Сандвич с ветчиной вас устроит? – осведомился он. Говард никак не отреагировал. Просто стоял взбешенный и озадаченный.

– Считайте это задержанием для проверки документов, – продолжал мистер Джиммерс. – Вообразите, что только-только пересекли границу в Восточную Европу, и власти вас задержали, чтобы изучить ваши бумаги. У него все в порядке, спрашивают себя они, или надо побить его резиновыми дубинками?

Мистер Джиммерс со смехом закрыл оконце, послышался звук спускающихся по лестнице шагов. Потом наступила тишина. Говард подождал, думая, что дверь вот-вот откроется. Ну, конечно, это еще одна шутка. Такое, как у мистера Джиммерса, чувство юмора отточить можно только среди сумасшедших.

Однако, когда десять минут спустя оконце открылось снова, мистер Джиммерс явно не намеревался выпускать Говарда. Он протолкнул в отверстие бутерброд с ветчиной, потом пакет чипсов и перезрелый банан. За ними последовал уголок лоскутного одеяла, и Говард не без благодарности втянул его в комнату, точно фокусник, вытаскивающий огромный платок из горлышка крохотного пузырька.

– Поосторожнее с обогревателем, – предупредил мистер Джиммерс. – Иначе пробки выбьет.

На том оконце закрылось, и он ушел.

Судя по всему, его, Говарда похищают. Нет, уже похитили. Но ему-то что теперь делать? Угрожать? Вопить? Бить в дверь жестяной кружкой? Но у него нет жестяной кружки. И вообще все происходящее – сплошь чудовищное безумие, и он почти уверился, что не видит картины в целом. Мистер Джиммерс замыслил какой-то хитрый трюк. Еще несколько минут и…

Он ждал, но мистер Джиммерс не возвращался. Ушел совсем. Говарда и правда похитили, заперли на чердаке старого каменного дома над богом забытым обрывом. На него вдруг напал страх. Накатил, точно океанская волна. И подойдя к двери, он принялся барабанить в нее кулаком.

– Эй! – закричал он. – Какого черта!

Собственный голос показался ему громким и каким-то чужим, и он тут же замолчал – шум ему не понравился. Он прислушался, но не разобрал ничего, кроме биения волн о рифы. Злясь на Джиммерса, он заметался по комнате, сжимая и разжимая кулаки от совершеннейшей иррациональной беспомощности и всем сердцем желая снова очутиться дома, сидеть у себя в гостиной, слушать проигрыватель. И с какой стати он сюда приехал? Что на него нашло?

Он снова попытался кричать, но это ни к чему не привело, и когда по прошествии получаса мистер Джиммерс так и не появился, Говард смирился со своей участью. Кричать, размахивать руками, чего-то требовать – слишком унизительно. Лучше всего разыгрывать гостя, полностью в себе уверенного, но уже начавшего немного уставать от проказ. Не станет же Джиммерс долго держать его в заключении. Какой в этом толк? Говард уже начал казаться себе Алисой, потерявшейся в Стране Чудес северного побережья.

Вскочив, он подергал обе двери в восточной стене. За одной оказался полупустой шкаф, другая вела в ванную с туалетом и раковиной. Он несколько раз повернул кран, включая и выключая воду. На краю раковины имелись мыло и стакан для питья, а под ней – обогреватель, который Говард выволок в комнату и включил в единственную розетку, какую смог найти. И плевать, что пробки вылетят, зато он не умрет от холода.

В общем и целом, чердак был оборудован неплохо. Тут можно было с комфортом провести не один приятный месяц, если, конечно, мистер Джиммерс станет проталкивать в отверстие еду. Говард поспешно подошел к окну, дернул раму вверх. Потянуло туманным воздухом с запахом мокрых камней и океана. Проскользнуть в окно труда не составит, вот только до камней было сто пятьдесят с лишним футов. Задняя стена дома как будто вырастала из отвесной скалы. Если придется туго, можно разорвать – зубами, что ли? – лоскутное одеяло на полосы и связать из них веревочную лестницу. Он исхитрится украсть ложку, заточит ее о каменную стену и тем самым получит оружие. Конечно, если кормить его будут только бутербродами, ложку ему никогда не заполучить…

Рассмеявшись и закрыв окно, он закутался в одеяло. Слишком все странно, рассказать кому – не поверят. Он пошаркал к двери. Хвала небу за мелкие радости жизни, подумал он, забирая от двери бутылку и разглядывая наклейку. Почти сразу его настроение снова упало. «Вино из дикой ежевики, – гордо значилось на ней. – Ферма солнечной ягоды». Ниже имелся рисунок в стиле Нормана Роквелла, на котором женщина в сшитом из цветных лоскутов платье собирала ягоды со стеблей, растущих из капота «студебекера», превращенного в своего рода садик. На заднем сиденье вились розы, а крыша заросла маргаритками. Крылья проросли лезвиями неостановимого аспарагуса, вылезающего из шин. Крышку багажника приподымало персиковое деревце, ветви которого гнулись под тяжестью плодов. Под рисунком была надпись: «Натурально и полезно для здоровья».

– Все чудесатее и чудесатее, – сказал Говард вслух. Потом собрался с духом и, поднеся бутылку к губам, попробовал вино. Скривившись, он снова поставил бутылку у двери, во рту остался кислый привкус сорняков и неспелых ягод. Очевидно, еще одна шуточка Джиммерса. Никакое это не вино; такой жидкостью только дно сковородок натирать.

Он пошел в ванную напиться воды из-под крана. Потом сел в старинное кресло, чтобы все обдумать. Даже тогда он почти еще верил, что дверь распахнется и Джиммерс его выпустит. Его планы рушились с ошеломляющей быстротой, уступая место странно тревожным совпадениям, недоразумениям и намекам из снов, и он чувствовал себя, как рыба, которая плыла себе по темной реке и только-только с удивлением заметила, как вокруг нее медленно стягивается сеть. Подыскивая объяснение поведению мистера Джиммерса, он вдруг вспомнил океанский «фольксваген» и каким маниакальным он ему показался. Вместе со всем прочим – витражом, наклейкой на винной бутылке, вездесущим «студебекером», кражей вещей из бардачка – «фолькс» как будто подтверждал, что северное побережье – это мир, сокрытый непогодой, изоляцией и туманом и существующий по собственным законам. Сама мысль об этом выбивала из колеи.

Лет десять назад на побережье было немало страшных культов: поговаривали про насаженные на столбики заграждений отрезанные головы, про исчезнувших бесследно автостопщиков, про кровавые ритуалы на заброшенных пляжах. Он нервозно подумал, что сталось с паствой этих культов, нашли ли они работу и трудятся теперь на лесопилках или остались где были, затаились в глубине леса.

И кто все-таки обчистил его бардачок? Как назвал их Джиммерс? Клейщики? Это еще кто такие, черт побери? И если уж на то пошло, кто такой мистер Джиммерс? Может статься, верховный жрец какой-нибудь замшелой религии. Нет, подумал Говард. Это маловероятно. Он, кажется, прочно тут осел – книги, телескоп и все прочее. Он тут уже давно живет, а старый Грэхем не стал бы мириться ни с какими сумасбродствами своих жильцов.

Говард не мог вспомнить, поднимался ли на чердак, когда останавливался в этом доме пятнадцать лет назад. Может, мистер Джиммерс уже тогда здесь жил, окопался наверху, выискивал свое неправдоподобное созвездие. Помимо них с Сильвией, тут были тогда и другие жильцы. Он ясно помнил травника, очень гордившегося своей профессией, и художника из Лос-Анджелеса, рисовавшего андеграундные комиксы – того самого Горноласку, за которого много позже Сильвия едва не вышла замуж.

Этот малый уже тогда, до того, как он сблизился с Сильвией, ему не нравился, так, во всяком случае, Говард себе говорил. Горноласка был дилетантом в худшем смысле слова, но вид у него был в высшей степени артистический. В те времена он носил одну черную перчатку и именовал себя другим, вымышленным именем. Как же, черт побери, оно было? Что-то идиотское. Ах да, Морк. Морк Фоморский. Комиксы Черной Руки. Приключения королей ночи. Он был норвежцем, высоким и светловолосым – арийцем до мозга костей.Кроме него и травника, была еще толпа прибрежных хиппи обычного разбора, которые временами работали у Грэхема, то появлялись, то вдруг снова исчезали среди холмов вдоль Первого шоссе. Постой-ка, разве не была у одного оклеенная чем-то машина? Говард порылся в памяти. Детали часовых механизмов. Вот именно: шестеренки, пружины и стекла. Всевозможные стенные и наручные часы в разборе. А капот украшали бронзовые солнечные часы.

Это навело его на мысли о Сильвии, в основном вспоминалось ее лицо. Говарда тогда мучила застенчивость, которую нередко принимали за неприветливость. Теперь он уже так не стеснялся, не мог себе этого позволить, если хочет, чтобы из его поездки на север вообще хоть что-нибудь вышло. Из ухаживаний за Сильвией уж точно ничего не вышло, хотя в ту ночь, когда он подарил ей лилию, оба они решили, что это к лучшему. С кузиной романы не заводят. Или все же заводят? Строго говоря, законом они не возбраняются.

Говард вдруг осознал, что за прошедшие годы решительно ничего не утряслось, ничего не прояснилось. Он отвлеченно задумался: такая же она хорошенькая, как была тогда, и так же ли поддается мимолетным увлечениям? Она умела находить интересное и ценное в чем и в ком угодно – была одной из тех, кто, по сути, душой так честен и добр, что считает честными и добрыми всех кругом. Говард ничуть не удивился бы, услышав, что она купила ценный земельный участок на флоридских болотах.

Сам Горноласка был своего рода флоридским болотом, думал Говард. Доверчивостью Сильвия пошла в отца. В молодости дядюшка Рой был довольно удачливым коммивояжером, так как всегда свято верил в то, что пытался продать, какие бы ни были у товара недостатки. Людям и вещам дозволялось иметь недостатки.

Может быть, именно поэтому Говарду всегда было легко с Сильвией. Она готова была дать ему ту же поблажку, какую давала всем остальным. А еще она всегда умела самые обыденные вещи превратить в чудесные. Сногсшибательно выглядела в одежде из секонд-хэнда. Он летел с одного побережья на другое, лишь бы съесть запеканку, приготовленную ее руками. Его всегда ждали кружевная скатерть на столе и срезанные цветы в вазе, и во всем этом не было ни тени надуманности, как не было ее в естественной, медово-ласковой манере, благодаря которой любая работа у Сильвии превращалась в подобие танца. Впрочем, он не единственный это замечал и потому тревожился. Больше всего ему хотелось, чтобы она оставалась его тайной, только вот Сильвия не соглашалась, чтобы ее прятали.

Говард вздохнул. Он дал волю мыслям и теперь чувствовал себя немного виноватым, что вытащил на свет былую ревность, и снова рассердился. Все это дело прошлое, ведь так? И не важно, с кем или с чем он столкнется. Он вдруг вскочил и подошел к стене: штукатурка в одном месте выцвела или была испачкана. Это было не просто пятно, здесь что-то замазали свежим раствором, и теперь это что-то сквозь него проступало.

Из любопытства Говард потер это место, и тонкий слой штукатурки осыпался. Под ним оказался выпуклый кусочек металла, выкрашенного красной краской. Говард помедлил, потом решил, что узникам не только позволено, но даже предписано ковырять стены своей тюрьмы. Следуя традиции, он поскреб вокруг металла перочинным ножом, и к собственному удивлению обнаружил, что это крыло игрушечной машинки. Под изгибом крыла притаились другие предметы, словно замурованный хлам замышлялся, как крохотный алтарь.

Бережно, точно археолог в раскопе, он смел штукатурку, и первым на свет вышел японский божок. Говард его узнал: Дай-коку, бог удачи, с инструментами, которыми выкапывает сокровища земли. Еще тут были стальная собачка из игры в «монополию», глиняный шарик и заткнутый пробкой пузырек из-под духов, выцветший до тускло-пурпурного от солнца, а внутри – букетик засушенных фиалок.

Он поспешно перебрал в памяти все, что знал о Майкле Грэхеме, – выходит, немного. Правда, замазанные в штукатурку причудливые миниатюры скорее всего не его рук дело, разве что Говард решительно в нем ошибся. На его взгляд, Грэхема никак нельзя было назвать несерьезным: работал от рассвета до заката, питался простой пищей, читал Библию, ложился спать. Однажды Говард видел, как он рыбачит с валунов в небольшой бухте, но это было, похоже, единственное хобби, какое он себе позволял. Ни за что на свете он не мог бы так дурачиться, наклеивая на стену игрушки.

И не будь они так близко к поверхности, они остались бы скрытыми навсегда или пока не обрушится дом. Им полагалось быть не украшением, им полагалось быть чем-то совершенно иным.

Говард погладил стену, проверяя, не замурованы ли в ней и другие. И действительно нащупал многообещающий выступ. Поднимая облачка пыли, Говард немедленно взялся его ковырять. Из-под развороченной штукатурки показались выкрашенные красным лаком подошвы туфель Шалтай-Болтая.