"Любовь и дым" - читать интересную книгу автора (Блейк Дженнифер)

2

При въезде в Бон Ви не было видно ни ворот, ни сторожки, ни охранников. Единственными часовыми — если их можно было считать таковыми — были деревья. Мощные дубы двумя ровными рядами обступали подъездную дорожку.

Некоторые ветви старинных исполинов достигали величины стволов крупных деревьев и клонились к земле, образовывая собой дополнительные опоры. Величественные гиганты тянулись к дому, а их внутренние ветви изгибались со всей своей роскошной листвой над дорожкой, образуя своего рода кафедральный свод при приближении к дому, который поэтому походил на алтарь в дальнем конце огромного храма. Старинный особняк был защищен уже одной своей удаленностью от современной жизни и отчасти благоговением, которое вдохновлял своим видом. Бон Ви был одним из старейших плантационных поместий, выстроенных еще до Гражданской войны. Это была гордость Юга. Каменный, с прекрасными пропорциями фасад сразу же узнавался, так как в свое время его снимали для обложек сотен книг и почтовых открыток.

Космо был ярым противником дополнительного укрепления своего жилища от воров, хулиганов или от просто любопытствующих чужаков, появлявшихся время от времени на подъездной дорожке к дому. Он говорил, что Бон Ви не является ни военным лагерем, ни тюрьмой, а его домом.

Рива не стала ничего менять после его смерти. Конечно, при доме содержалась небольшая армия обслуживающего персонала: дворовые и домашние слуги, повар и шофер. Эти люди всю свою жизнь отдали служению семье Столетов, как и их родители. Можно было сказать, что Бон Ви и для них был отчим домом. Поэтому ничто не могло пройти здесь незамеченным и невыясненным. Никогда не было никаких проблем или недоразумений.

Дант Ромоли повернул свою «альфа-ромео» к подъездной дорожке и быстро приближался к дому. В двадцати ярдах от парадного крыльца он свернул влево, к месту парковки, и остановил машину рядом с тремя другими, уже стоявшими там. Он выбрался со своего сиденья и обошел кругом, чтобы помочь выйти Риве.

Сильная спортивная машина легко и быстро преодолела расстояние, отделявшее место проведения митинга от Бон Ви, — примерно пятьдесят миль. Но эта прогулка «с ветерком» нисколько не освежила Риву. Она была все так же напряжена, не отошла от разговора с Эдисоном и Ноэлем. Когда Дант помогал ей выйти из машины, она как-то извиняюще улыбнулась ему. Весь последний час она не могла составить ему хорошей компании, так как была погружена в свои мысли.

— Останешься, ладно? — спросила она. — Могу предложить тебе неплохой ленч взамен того, который ты упустил из-за меня. Сейчас здесь только друзья Эрин, и мне будет одиноко. Ведь среди них нет ни одного человека старше тридцати.

Дант недолго думал.

— Ты же знаешь меня. Я еще никогда не отказывался от еды.

Это была одна из тех шуток, которыми они перебрасывались в общении друг с другом. Они вместе прошли длинный путь. До шестидесятых, до засаленной кухни знаменитого ресторана «Французский квартал», до неряшливого бара без крыши на Бурбон-стрите, до того времени, когда они оба были молоды, самостоятельны, бедны, но не нищи.

Тогда-то Дант и занялся всерьез едой. Будучи постоянно в непосредственной близости к котлам и сковородкам, будучи причастным к приготовлению всевозможных блюд, у каждого из которых был свой собственный вкус и аромат, он постоянно боялся растолстеть до размеров кита. Он все беспокоился, что полнота помешает в любовных делах. Впрочем, все опасения были напрасны: несмотря на свою франко-итальянскую наследственность, он по сей день оставался довольно стройным. Но перед другими он любил изображать тяжелую борьбу, которую якобы вел для поддержания формы. Каждый день совершал двухмильные пробежки и махал теннисной ракеткой. Однако правда заключалась в том, что особый тип обмена веществ в его организме и постоянная работа ради хлеба насущного просто не оставляли ему никаких шансов пополнеть, что бы и в каких количествах он ни ел.

У него были серьезные причины уважительно относиться к пище. Теперь он был владельцем ресторана «У Леконта». Это заведение с великолепной кухней нисколько не уступало по известности «Коммандерс Пэлис», а своими корнями в историю Нового Орлеана уходило еще глубже. Этот ресторан был преуспевающей фирмой аж с 1843 года, здесь закатывались громкие пиршества и не менее громкие скандалы в то золотое время перед Гражданской войной, когда хлопок ценился дороже серебра, не пустел зал ресторана и в веселые девяностые годы. В середине двадцатого века хозяева, а вернее, их потомки вынуждены были продать свое дело, и ресторан переходил из рук в руки до тех пор, пока его не купил Дант, работавший там помощником официанта. Это произошло десять лет назад.

Владение рестораном «У Леконта» было кульминацией самой радужной мечты. Дант с любовью и величайшей заботой отреставрировал заведение, придав ему первоначальный облик — парижского бистро. Затем он нанял известного в округе повара и стал зарабатывать деньги, окупать свое приобретение. Деньги всегда имели большое значение для Данта, хотя в большинстве случаев он не имел их, а только делал. Выбиваясь из сил, он как-то вложил крупный капитал в те забегаловки, которые славились отличными жареными цыплятами. Это, в конце концов, позволило ему осуществить свою мечту: купить ресторан «У Леконта». Он никогда не забывал о том, что званием ресторатора он обязан банальному жареному цыпленку, и никогда ни перед кем за это не извинялся.

Дант принадлежал к той категории людей, которые не довольствуются достигнутым, даже если достигнутое было их «предельной» мечтой. Недавно он открыл еще один ресторан и ночной бар, куда — это было на озере Понтчартрейн — слеталась молодежь со всех концов насладиться не только отменно приготовленной едой из озерных обитателей, но и рок-музыкой и оригинальным освещением.

Бон Ви, как, впрочем, и всегда, радушно встретил Риву. Это был ее дом. Что-то было в нем такое, что наполняло ее ощущением комфорта и успокоения. Порой она сравнивала это плантационное поместье со старым добрым другом, который не предъявляет к тебе никаких требований, никаких претензий. Выстроенный в неоклассическом стиле, дом был окрашен в нежный персиково-розовый цвет. На вид он казался очень массивным, но фундамент был площадью всего в семьдесят квадратных футов. В доме было два этажа, не считая надстроек, бельведера, а также нижних и верхних галерей и балконов, которые опоясывали его со всех четырех сторон. Стройность дому придавали двадцать восемь дорических колонн, от земли до крыши. Их огромные размеры не пугали Риву, наоборот, среди всего этого величия, грандиозности она чувствовала себя защищенной.

Комнаты были просторными, с высокими потолками, обрамленными причудливой лепниной. Мебель Столетов представляла собой смесь антиквариата и современных предметов, что заметно снижало официальную торжественность жилища. В доме было всего восемь основных комнат — четыре внизу и четыре наверху, — не считая, разумеется, целого ряда боковушек и темнушек, которые выполняли роль туалетных и ванных комнат, подсобных помещений. Широкий холл делил дом на обоих этажах на две части. Внизу холл превращался в широкий и просторный зал, в дальнем конце которого были застекленные двери, справа вверх тянулась изогнутая лестница с перилами из красного дерева. А из застекленных дверей можно было попасть в нижнюю галерею с кирпичным полом. Это место было похоже на крытый подъезд и было заставлено обитыми подушками железными стульями, которые окружали столы с прозрачной поверхностью, и огромные вазоны, в них росли изогнутые папоротники и розовые герани. Тут и там тянулся пестрый плющ. На кирпичную террасу вело невысокое кирпичное крыльцо. С террасы можно было попасть прямо к плавательному бассейну. За ним раскинулся английский сад, деревья спускались к декоративному пруду. В его середине был небольшой островок, на котором стояло забавное сооружение, напоминающее маленький римский храм.

Плавательный бассейн, выложенный белым мрамором, с целой шеренгой высоких колонн всегда напоминал Риве римский бассейн со съемочной площадки фильма «Великий Гетсби». Правда, их бассейн не такой большой, но зато по его краям посажены клумбовые пальмы, которые придавали всему месту очаровательный тропический колорит. Специалист сказал бы, что здесь есть претензия на классическую пышность. Так или иначе, но если хочешь выстроить бассейн так, чтобы он красиво вписывался в ансамбль плантационного поместья времен до Гражданской войны, лучшего стиля и не найти. Ко-смо, который построил бассейн для Ривы, когда узнал, что она обожает плавать, просто следовал вкусам плантаторов девятнадцатого века, поклонников неоклассического стиля.

Звуки возбужденных голосов и всплески воды привлекли внимание Ривы и Данта, и они прошли через весь дом и вышли к бассейну. Приятели Эрин по колледжу ныряли и плескались, как одержимые. Как только из воды выходил кто-нибудь из них, так его тут же принимались растирать полотенцами двое или трое товарищей. В воздухе висел запах хлорки и крема для загара — его аромат напоминал что-то среднее между кокосовым орехом и ананасом, если не считать притягивающего к себе запаха еды. Рядом с бассейном стоял буфетный стол, где на больших блюдах лежали тонко нарезанный ростбиф, ветчина, стояла большая кастрюля супа из стручков бамии, вазы с картофельным салатом, макаронным салатом, зеленым салатом и разнообразные фрукты. Кроме того там было три вида домашних бутербродов и четыре вида пирожков и пирожных. Освежающие напитки, вино в бутылках и пиво были погружены в мелко накрошенный лед в медном глубоком подносе.

Эрин при помощи домашних довольно быстро освоилась с новым домом. За то время, которое она прожила в Бон Ви, она уже успела привыкнуть к этому стилю жизни. Рива не могла нарадоваться на свою племянницу, хотя молила Бога помочь ей не избаловать девушку.

Заметив Эрин, сидевшую на противоположном краю бассейна, Рива помахала ей рукой.

Та отозвалась:

— А где ваши купальники? Вы разве не хотите к нам присоединиться?

— Может, позже, — ответила Рива. — Сначала, нам необходимо что-нибудь поесть.

— Ноэль тоже не придет. Ему нужно было уезжать через несколько минут после того, как он приехал. Кажется, ему кто-то позвонил из аэропорта.

— Из аэропорта?

Эрин беззаботно пожала плечами и поправила свой ярко-розовый бикини, который еле скрывал ее пленительные формы.

— Это все, что он сказал.

Рива кивнула, взяла тарелку себе и передала одну Данту, а потом показала служанке, которая стояла возле буфетного столика, что бы она хотела с него взять. Итак, ее пасынок Ноэль пришел и ушел, не потрудившись оставить для нее никакого объяснения. Впрочем, так он поступал всегда. Разговор, который состоялся между ними в парке, уже был чем-то необычным в их отношениях. Как правило, они обменивались лишь односложными репликами, да и то только тогда, когда этого требовала настоятельная необходимость. Что ж, если он не хочет обедать, это его проблемы.

Когда она села за один из столиков, что стояли в галерее, Рива вдруг увидела молодого человека, который в несколько гребков пересек аквамариновую воду бассейна в направлении к ее племяннице. Он выбрался на бордюр бассейна рядом с Эрин, провел несколько раз руками по волосам, стряхивая с них воду. Он смотрел на Эрин и весело смеялся.

Рива так и застыла с поднятой салфеткой. Этим молодым человеком был Джош Галлант.

Ей следовало догадаться об этом раньше. Ведь он был с Эрин на митинге. Даже если, бы ее племянница и не хотела приглашать его домой вместе с остальными приятелями, этого трудно было бы избежать и по отношению к нему невежливо, а Эрин отличалась хорошим воспитанием. Впрочем, заметив улыбки, которыми племянница одаривала молодого Галланта, Рива поняла, что Эрин пригласила его в Бон Ви не только потому, что этого требовали приличия…

Что-то нужно было сделать. Она должна что-то предпринять.

— Что-то не так? — спросил ее Дант, опускаясь на соседний стул.

Она растерянно улыбнулась ему.

— Нет, ничего. Попробуй малину. Ее подавали к завтраку. Она просто превосходна!

Он кивнул:

— Уж я-то знаю! В последнее время как раз экспериментирую с венгерскими пирожными на десерт. Знаешь, такие пористые кексы, пропитанные ромом и покрытые сверху несколькими слоями сладкого ванильного крема, малиной и миндалем. Малина в глаза не бросается, а между тем в ней все дело. В этом сезоне она к тому же дешевая и ее много по всему побережью. А это пирожное, вернее, торт… Я тебе очень советую его попробовать, дорогая.

Слово «дорогая» он произнес по-французски, как обычно. Дант продолжил свой увлекательный рассказ о других венгерских сладостях, богатых шоколадом, лесными или грецкими орехами и кремом, над которыми работал в настоящее время его повар из «У Леконта». Дант обещал, что торты скоро снова будут очень модным десертом. Рива слушала эти излияния довольно рассеянно, вновь обратив все свое внимание на молодого Гал-ланта и свою племянницу. Они решили немного поплавать и одновременно бросились в искрящуюся воду. Она видела, как их стройные тела переплетаются на глубине, и это напомнило ей другой бассейн и другое лето…

— Кто из вас является женой летчика, всеми покинутой и одинокой?

Это были первые слова Эдисона, которые он произнес в тот день у бассейна.

Яма, наполненная водой, которую они назвали бассейном, на самом деле была обычным лесным прудом, напоенным весенним разливом, к берегам его вплотную подступали клены, бук и карликовые дубы. Пруд располагался прямо за домом Бенсонов, где Рива — тогда ее звали Ребеккой — жила вместе со своей овдовевшей матерью и двумя сестрами — Маргарет и Бет. Впрочем, «бассейн» относился к собственности их ближайших соседей. В то жаркое лето шестьдесят третьего пруд был излюбленным местом отдыха молодежи, главным образом потому, что городской плавательный бассейн тогда прикрыли.

Тот год запомнился горячими битвами за гражданские права, маршами и демонстрациями по главной улице и особенно перед зданием местного школьного совета. Тогда наблюдался сильный толчок к объединению в одно целое всех мест общественного пользования и всевозможной городской инфраструктуры, начиная со школ, местных автобусов и заканчивая туалетами в здании суда и муниципальным бассейном. Из-за того бассейна вообще чуть не разгорелась настоящая битва. Гораздо более красивый, и к тому же поновее, был в черных кварталах города. Непонятно почему, но черные любили приходить купаться в бассейн белых, весь испещренный трещинами, которые были замазаны дегтем, где душевая больше походила на уличный туалет, не убиравшийся несколько лет. Этого белые понять не могли.

Какие-то причины у черных несомненно были, но они не оказали решительно никакого успокаивающего влияния на разгоравшийся конфликт. В черных кварталах города появились агитаторы, которые были прозваны «квартальными». Северные либералы, раздувавшиеся от идеализма и либеральных идей, в свое время спровоцировали перемены, которых сами не понимали и последствия которых свалили в итоге на своих белых собратьев с Юга. Страсти накалялись, особенно между красношеими парнями, им показалось, что ими уже хватит помыкать, и воинствующими черными — тем надоело во всем терпеть отказ. Тогда-то отцы города и решили, что лучше будет закрыть бассейн белых, пока в нем еще не начали никого топить.

Развязка в итоге была такова, что, когда пришло знойное лето, перед белыми ребятами встал выбор: либо попытаться «интегрироваться» в бассейн черных в ответ либо попытать счастья в окрестных прудах и водоемах. Было решено освоить пруд, располагавшийся в двух милях к югу от города, как раз за владениями Бенсонов.

Купаться было позволено только взрослым ребятам, в основном учащимся высшей школы. Связано это было с тем, что вода окрестных прудов всегда была мутной из-за грязного дна и капавшего в нее темного сока деревьев. Под водой скрывались острые коряги, неожиданные ямы-провалы. Дно было повсюду очень ненадежным, а спасателей не было вовсе. Нужно быть неплохим пловцом, чтобы выжить после одного купания в таких водоемах. Грубые шутки и игры только увеличивали риск. Маленькие дети, само собой разумеется, не рисковали так отдыхать, а у взрослых было много работы. Что же касается девчонок, то их останавливали коряги, мутная вода, грубые шутки и удаленность прудов. Кроме того, большинству из них строго-настрого было запрещено ходить купаться их матерями.

Мама же Бенсоновых девчонок была женщиной, которую всегда можно уговорить. У миссис Бенсон не было способности спорить и выигрывать споры. Причина заключалась в ее вот уже несколько лет слабом сердце. В основном она лежала на диване и смотрела всего один телевизионный канал, которым в то время располагала округа. Еще она отмахивалась от мух и пыталась вдыхать горячий воздух, входивший в комнату через полураскрытое окно. Ее дочери выполняли всю домашнюю работу: готовили, убирали, мыли, стирали, гладили. Они ходили в магазины, оплачивали счета и следили за тем, чтобы мама регулярно принимала свои лекарства. Они чувствовали, что могут жить самостоятельно, и поэтому пользовались всеми видами отдыха, какие только могли изобрести, после трудового дня.

Лидером среди них была старшая сестра — Бет. Это была уже замужняя женщина, хотя ей едва минуло девятнадцать. В общении с мужчинами, по крайней мере с одним, у нее было больше опыта, чем у младших сестер. Ее молодой муж Джонни служил в авиации, был специалистом по электронике, и вот уже год работал на Филиппинах. Бет писала ему по понедельникам и четвергам, а в остальные дни даже не вспоминала о нем. Она обладала пышными формами и озорными искринками в карих глазах, любила развлекаться, танцевать, смеяться и еще она обожала купаться.

Ребята, плескавшиеся в пруду, засвистели и завизжали, увидев спускавшихся по склону трех сестер в тот июньский день. Картина действительно была волнующая: все три были блондинками, длинноногими, стройными, одеты в короткие купальники, сшитые из рубашек покойного отца. Все было при них. На близняшек они, впрочем, не походили по телосложению: Бет была самая высокая, Маргарет — невысокая, широкобедрая (это ее очень беспокоило), с резко подчеркнутой талией, а Ребекка была узкой в кости, отчего выглядела стройнее всех. Этакая миниатюрная статуэтка. В остальном же они были похожи: и лицом, и повадками, и даже жестами.

Реакция каждой на бурное приветствие со стороны ребят была разной. Бет захохотала и стала отчаянно махать им руками. Маргарет — она была на два года младше старшей сестры — зарделась. А Ребекка — самая младшая — попыталась улыбнуться и выпрямить позвоночник.

Они повесили одежду и полотенца, принесенные с собой, на ветку дерева и вошли в воду. Ощущения были такие, как будто принимаешь теплую ванну. Правда, при нырянии тело чувствовало, что его начинают омывать более холодные струи. Они стали плескаться, стараясь при этом не поднимать со дна грязи больше, чем это было неизбежно, болтали, смеялись и увертывались от серебристых рыбок, сновавших между ними.

Они делали вид, что не обращают внимания на ребят, хотя не пропускали ни заплывов на скорость, ни прыжков с доски, укрепленной на дереве, ни прочих игр, которые затевались в их честь. Они и не удивились, когда через несколько минут кое-кто из ребят приблизился к ним.

Задав свой вопрос об одинокой жене летчика, Эдисон откинул волосы назад, стряхивая с них воду. Крупные капли упали на широкие плечи и заблестели на солнце, будто светлячки. Он вошел в воду по грудь и смело и уверенно разглядывал всех трех по очереди. Он был красив и прекрасно знал это. Рядом с ним стоял Зеленые Ботинки, медлительный, неразговорчивый паренек, с медной от загара и примеси индейской крови кожей, известный среди ребят своей надежностью и кличкой, которую ему дали из-за его грубой обуви.

— Ну я, — ответила Эдисону Бет. Она взглянула на него так же откровенно, как и он, и облизала капли воды с губ.

Эдисон широко улыбнулся.

— В таком случае твоему одиночеству пришел конец! — объявил он.

— Ты так в этом уверен?

— Абсолютно.

Все три девушки прекрасно знали, кто был этот красивый незнакомец. Также они заранее знали, что он будет на пруду. Всякий горожанин — в особенности девушки на выданье — хорошо был осведомлен о том, что к соседу Бенсонов старику Галланту приехал погостить его племянник. Он был студентом-юристом ни больше ни меньше, как Тьюлейна. Жил на юге Луизианы и имел личный «шевроле» с откидным верхом. Этот автомобиль дочери Бенсонов частенько видели из окна кухни, когда Эдисон совершал прогулки по их ухабистым дорогам к пруду. Собственно, они пришли в тот день на пруд из-за него.

Бет была удалой девчонкой. Она кивнула головой на воду и тут же поплыла на середину, крикнув что-то через плечо Зеленым Ботинкам, который последовал за ней. Вместо того чтобы принять участие в погоне, Эдисон Галлант остался на месте поболтать с Маргарет и пятнадцатилетней малышкой Ребеккой. Все трое познакомились, рассказали, где они живут и что делают этим летом. Как будто не знали этого друг про друга раньше.

Во время разговора взгляд Эдисона скользил по выпуклостям девичьих грудей, скрытых иод льняной материей купальников. Наконец он показал пальцем на выпиравший лифчик Маргарет и, улыбаясь, спросил:

— А те две ягодки, которые там прячутся… Они настоящие или из ваты?

Маргарет открыла рот от изумления и уставилась на Ребекку. До сих пор никто из ребят не осмеливался говорить с ними о таких вещах столь прямо. А если таковы правила приличия на юге Луизианы, то девочкам они определенно не нравились.

— Ну, — продолжал он упрямо. — Парню хочется знать, куда его занесло.

Маргарет низко опустила голову в диком смущении и еле слышно пролепетала что-то о том, что у нее все настоящее. Смущение Ребекки обернулось гневом. Она сердито взглянула на Эдисона, сделала в воде один шаг ему навстречу и, задыхаясь, проговорила:

— Я скажу тебе сейчас, куда тебя занесло! Тебя занесло на наш пруд, где тебе никто не позволит так хамить!

— О, маленькая злючка! Мне это нравится, — сказал он и стал быстро приближаться к ней. Ребекка почувствовала, как его рука под водой обняла ее за талию, а к ногам прикоснулись его ноги. Прежде чем она смогла как-то на это отреагировать, он уже зашел ей за спину, сцепил руки вокруг ее живота и стал быстро поднимать их. Скоро он так сильно нажал снизу на ее груди, что бледные, нежные выпуклости едва не выскочили из купальника. — Милая маленькая злючка! Оба шарика, скажу я тебе, что надо!

Какое-то странное, теплое чувство охватило всю Ребекку, когда она почувствовала, что он обнимает и трогает ее. Его наглость сбила ей дыхание. Но больше всего ее шокировала ее собственная реакция на его действия. Это новое чувство, пробудившееся в ней, стало соперничать с гневом. Чисто инстинктивно она ударила локтем назад, намереваясь попасть в его грудную клетку. Удар был не сильным и не причинил ему никакого вреда. Но он все же отпустил Ребекку и стал подходить к Маргарет. При этом Ребекка пошатнулась в воде, потеряв опору и равновесие. Средняя сестра приглушенно, сдавленно вскрикнула, когда почувствовала, что рука Эдисона подобралась к ее трусикам.

— Эй!

Это крикнул Зеленые Ботинки. Он плыл назад, а сразу за ним плыла Бет. Ботинки был крупнее Эдисона, и у него сейчас было очень нахмуренное лицо. Он считал Маргарет своей девушкой, несмотря на то что порой она сама не хотела этого признавать. Бет обогнала Ботинки и устремилась на помощь младшим сестрам. Она толкнула рукой Эдисона в грудь и плеснула ему в лицо водой.

Эдисон, отплевываясь, подал назад.

— Эй, ты чего, очумела?!

— Нет уж, шутник, я-то в своем уме! Иди приставать к таким же, как ты!

Она надвигалась на него, уперев руки в бока. Медленно выходя из воды, она представляла на всеобщее обозрение свои изумительные, манящие изгибы тела и выпуклости. Вода ручейками стекала с этого красивого тела амазонки. В ее глазах сверкал открытый гнев.

Разглядывая ее жадными глазами, Эдисон позволил себе ухмылочку.

— Может, разрешишь приставать к тебе?

— Всегда в твоем распоряжении!

— Серьезно?

— Говорю тебе, — ответила она и махнула густой гривой своих роскошных волос, не спуская при этом с него острого взгляда.

— Злючка, недотрога и чудо-женщина… Какой выбор!

— Говоришь как в плохом фильме, — сказала Бет презрительно и повернулась к Маргарет, которая готова была разрыдаться от испытанного ею унижения.

Ботинки уже подплыл и встал на всякий случай перед Маргарет, заслоняя ее от

Эдисона.

Реплика Бет почему-то рассмешила Ребекку.

— Он говорит не просто как в плохом фильме, а как в фильме про гангстеров! — прибавила она.

Эдисон, который уже начал было остывать, обиделся. Скулы его побелели, глаза сверкнули, и он тихо переспросил:

— В самом деле? Может, хочешь узнать, как обращаются гангстеры с говорливыми девчонками?

— Отвали, — глухо посоветовал Ботинки.

Эдисон глянул на парня и не мог не оценить его широкие плечи, мощную грудь и руки. Его запал начал потихоньку иссякать.

— Да ладно тебе, братишка, я просто позабавился.

— У нас так не забавляются.

— Правда? Ну что, хочешь, я встану на колени и попрошу у тебя прощения?

— Ты меня пока еще не обижал.

В голосе парня прозвучала отчетливая угрожающая нотка. Все хорошо знали Ботинки. Это был миролюбивый юноша. Он никогда первым не начинал драк. Но те свалки, куда его удавалось вовлечь, как правило, заканчивались именно его ударом. То, что Эдисон назвал его братишкой, было не удивительно. В этой местности было много родственников. В старину тут обосновалась изолированная от мира фермерская община, поэтому по большому счету можно сказать, что здесь все друг другу являлись какими-то троюродными и четвероюродными кузенами и кузинами. Седьмая вода на киселе, но все же.

— Плюнь ты на него, Ботинки, — сказала Бет. — А мы лучше пойдем.

— Не убегай от меня, красавица! — фальшиво воскликнул Эдисон. — Мы только-только начали знакомиться.

— Я не уверена, что мы хотим с тобой знакомиться, — ответила ему Бет. Маргарет и Ребекка кивнули, подтверждая свое согласие со словами старшей сестры.

— Разве? — удивленно протянул Эдисон. — Даже ты не хочешь?

Не ответив на этот вопрос, три сестры покинули пруд и вернулись домой.

Некоторое время Эдисон Галлант почти не попадался им на глаза. Лето становилось все жарче, но это пока не останавливало борьбу в городе за гражданские права. Бет стала писать мужу один раз в неделю вместо прежних двух. Она по вечерам часто выходила на крыльцо и смотрела на ночное лунно-звездное небо, а бывали случаи, когда она незаметно для всех выбиралась из дома на стареньком оранжево-белом мамином «меркурии» и где-то подолгу пропадала. По возвращении она никогда не рассказывала о том, где была, роняя лишь что-то о вечерней прогулке «для свежести».

Однажды субботним вечером Ребекка и Маргарет отправились с друзьями в город на фильм. Сюжет оказался до ужаса глупым, но по крайней мере в зале был установлен кондиционер. После кино, еще не чувствуя желания отправляться по домам, они бродили вокруг площади перед зданием суда.

В тот день как раз была одна из ставших уже обычными демонстраций черных. С плакатами и песнями они промаршировали по улицам города. Нескольких человек задержали по обвинению в нарушении общественного порядка. Демонстрантам ничего не грозило — переночуют в полиции, а наутро будут отпущены. Их и арестовывали вовсе не из-за того, что они сильно шумели, а для того, чтобы избежать крупной драки между ними и разгоряченными толпами белых, пришедших поглядеть на демонстрацию. В тюрьме, которая находилась на верхнем этаже здания суда, не было ни вентиляции, ни тем более кондиционера. Поэтому все окна были распахнуты, чтобы задержанные не задохнулись. Из открытых окон на улицу неслись голоса арестованных демонстрантов, которые выкрикивали лозунги и нестройно тянули «Мы преодолеем».

Медленный грустный мотив дрожью в позвоночнике отозвался у Ребекки. Она понимала гнев своих соседей, на которых новая волна объединения с неграми свалилась как снег на голову. Она и сама уже разбиралась в этих вещах настолько, что страшно возмущалась тем, что Вашингтон и либеральная пресса, санкционировав перемены, даже не выделили на них денег и совершенно не понимали, какие психологические потрясения будут иметь эти перемены в качестве последствий. В то же время она считала, что желания черных вполне разумны. В конце концов, они являлись такими же гражданами и города, и страны, как и белые. Они были соотечественниками белых и заслуживали уважения к себе и соблюдения принципов равноправия.

Голос одной из певших звучал сильнее и стройнее остальных. Этакое сильное сопрано. Все знали эту женщину. Она была белая, красивая, постоянно одевалась в какую-то военную униформу и носила рубашки без бюстгальтера. Теперь она жила в черном квартале в одной черной семье. А раньше была служанкой в белой части города, но ее выкинули из дома на улицу, потому что хозяйка заподозрила ее в шашнях с мужем. Борец за гражданские права категорически протестовала, но к ее горлу приставили бритву. Ей никто тогда не поверил.

Звук автомобильных тормозов привлек внимание Ребекки и Маргарет. Обе они обернулись на «шевроле» с откидным верхом, который слишком резко выехал из-за поворота прямо перед зданием суда. Музыка весело рвалась в ночь из автомобильного радио, а уличные фонари отражались на лощеном белом боку машины. За баранкой был Эдисон Галлант. Он громко смеялся и что-го говорил девчонке, которая сидела с ним рядом. Этой девчонкой была их Бет.

Задохнувшись от потрясения, Маргарет повернулась к Ребекке. Ее лицо было бледным от изумления и гнева:

— Как она могла?! Это грех! Это нарушение супружеской верности — страшный грех! Вот подожди, когда она придет домой! Подожди!

Ребекка уныло смотрела на веселящуюся парочку, на сверкающий белый бок машины, представляла себе бешеную гонку, рассекающую теплый ночной воздух, музыка гремит на ветру, а рядом парень… Вот он наклоняется к тебе, смеется… У нее защемило сердце от порыва дикого, несбыточного желания.

Той ночью Бет вернулась домой очень поздно. Маргарет встречала ее в дверях. Средняя дочь Бенсонов была скромной девушкой, и для нее существовало очень много тем, о которых она могла лишь смущенно молчать. Но аморальное поведение к этим темам не относилось.

— Ты что, совсем с ума сошла?! — гневным шепотом, чтобы не разбудить маму, начала она свой допрос. — О чем ты думала, когда разъезжала на машине в обнимку с Эдисоном Галлантом, когда вас видел весь город?!

Бет устремила на младшую сестру тяжелый взгляд, затем сунула руку в свою сумочку, достала оттуда сигареты и закурила. Она сделала глубокую затяжку и медленно выпустила дым. Было видно, что сам процесс курения не доставляет ей приятных ощущений, однако ей нравились его внешние атрибуты.

— Что тебя так взволновало, сестренка? Что я была вместе с Эдисоном? Или что нас видел весь город?

Ребекка наблюдала за разгоравшейся сценой с дивана в гостиной, на котором она устроилась еще час назад. Она понимала — то, что делала Бет, — это неправильно. Но одновременно ее восхищало хладнокровие старшей сестры, ее спокойствие и невозмутимость. Она хотела и сама стать такой же с годами, чтобы с улыбкой воспринимать вещи, подобные тем обидным словам, которые Маргарет сейчас выкладывала Бет.

— У тебя есть муж! — приглушенно вскрикнула Маргарет, не спуская со старшей сестры острого укоризненного взгляда широко раскрытых глаз. — Ты забыла о нем?!

— Здесь его нет. А там, где он сейчас служит, есть много удовольствий. Не думаю, что он проходит мимо них. На том острове улицы кишат женщинами, которые готовы на все ради одного доллара! Он написал мне недавно, что по возвращении покажет мне несколько новых поз! Отлично! Я тоже найду, что ему показать новенького.

— О, Бет! — сочувственно произнесла Ребекка. Она услышала ту боль, с которой старшая сестра сказала о письме мужа. Но Маргарет то ли не поняла, то ли просто осталась к этому глуха.

— Это отвратительно, то что ты говоришь! — воскликнула она.

— В самом деле? Сначала попробуй сама, а потом посмотрим, что ты запоешь, — ответила все так же спокойно Бет и сделала еще одну затяжку.

— Где это ты подхватила эту гнусную привычку? — не унималась Маргарет.

— Эдисон курит.

— Вот достанется же тебе, когда мама узнает!

— Она не узнает.

— Может узнать!

— А… теперь понимаю, кто у нас тут имеет склонность к ябедничеству!

— Я не ябеда!

— Так или иначе, а мама только вздохнет и скажет, что если я решила сама разрушить себе жизнь — это мое дело.

— Ты разрушишь себе жизнь не курением, а дурацкими вечерними прогулками на машине с тем хлыщом, Эдисоном Галлантом! И что ты в нем нашла? Не знаю. Я думала, ты ненавидишь его.

— Он мне ничего такого не сделал, чтобы его ненавидеть. И кроме того, он извинился за то, что пошутил тогда с вами на пруду. Он не такой плохой, каким кажется. Это просто его амплуа. Девчонки из Нового Орлеана хотят его видеть таким, и он идет им навстречу.

— Ну конечно! — усмехнулась Маргарет. — Всего лишь амплуа! Это он научил тебя так говорить! Это он научил тебя всем грязным вещам!

— Грязь только в твоем воображении, сестричка.

— Да? Ботинки сказал мне, что Эдисон приехал сюда из-за того, что дома у него произошли какие-то неприятности с одной его девчонкой.

Глаза Бет на секунду сузились.

— Какие неприятности?

— Он не сказал, но тебе бесполезно советовать быть осторожной.

— Последи за собой, а уж я буду вести себя так, как мне того захочется.

— Если ты думаешь, что у него на уме что-нибудь хорошее, если ты рассчитываешь с его стороны на что-нибудь серьезное, то ты глубоко ошибаешься! — крикнула Маргарет дрожащими губами.

Бет откинула волосы с лица.

— У Эдисона есть деньги, которые он может тратить. И ему нравится их тратить на меня. Кто еще из наших ребят может этим похвастаться? Ну кто, скажи? И с чего это ты решила, что я рассчитываю на что-нибудь серьезное с его стороны? Зачем мне это серьезное?

— А если так, то ты просто шлюха!

— Бедняжка Маргарет! Если бы ты чуть-чуть получше следила за своими словами, то давно бы догадалась, что выдаешь себя с головой.

— Что ты этим хочешь сказать? Если ты думаешь, что мне нравится Эдисон…

— Разве я это говорила? — невинно перебила ее Бет.

Маргарет готова была лопнуть от негодования.

— То, чем ты занимаешься, это грязно! Понимаешь, грязно! Давай продолжай в том же духе. Но рано или поздно с тобой случится беда! И не жди тогда, что я тебе приду на помощь!

Бет кинула окурок на землю и придавила его каблуком. Затем усмехнулась, спокойно глядя Маргарет прямо в глаза.

— Если ты всегда помогаешь только скандалами, то мне такой помощи не надо.

Бет прошла мимо Маргарет в гостиную, затем в коридор и оттуда в ванную, где она заперлась.

Ребекка села на диван. Она смотрела на Маргарет, изучая ее раскрасневшееся лицо, вздымающуюся грудь и сжатые кулачки, и покусывала губы.

Наконец она спросила:

— В самом деле?

— Что?

— Тебе нравится Эдисон? В том смысле, в каком сказала Бет.

— Да нет же, нет!

— Не кричи хоть на меня, мне просто любопытно. По-моему, тебе не так уж мил Ботинки…

— Ботинки — это… Ботинки… Может, он и не принц, но, по крайней мере, надежен и серьезен! Он все для меня сделает!

— А ты думаешь, что принц — это Эдисон?

Маргарет окинула ее суровым взглядом:

— Не болтай о тех вещах, до которых ты еще не доросла!

Голова Ребекки обиженно вскинулась.

— Я всего на два года младше тебя и знаю об этих делах столько же, сколько и ты! Ты имела в виду секс, вот!

— Идиотство какое-то! — Маргарет бессильно опустилась на диван рядом с сестрой и стыдливо натянула юбку на колени. — Эдисон, он, конечно… симпатичный… Но он обращается с девушками очень… плохо. Все эти улыбочки, милые словечки, а на уме одно! Знаешь, что он сказал мне на прошлой неделе? Он сказал, что бьется об заклад, что я целуюсь лучше всех, потому что я всегда на всех смотрю сердито, у меня губы постоянно кривятся и оттого хорошо натренированы.

— Я не знала, что он тебе что-то вообще говорил. Не знала, что ты вообще виделась с ним.

— Виделась. У бакалейной лавки. Он поцеловал меня прежде, чем я успела его оттолкнуть.

— Поцеловал? — Глаза Ребекки широко раскрылись. — И тебе понравилось?

Маргарет пожала плечами и потом слишком уж фальшиво замотала головой справа налево:

— Более того, он сказал, что милее меня никого никогда не видал. И еще он прибавил, что ему очень хотелось бы проглотить меня одним глотком, как нежную конфетку.

— Да?!

— Да. Он имел в мыслях что-то очень грязное. Я это заметила.

— Как?

— Просто заметила, и все. Может, это из-за того выражения его синих глаз… Или из-за того, как он смеялся, когда говорил о нас. Обо мне, о тебе и о Бет.

Брови Ребекки слились в одну дугу. Она посуровела, нахмурилась, ее тонкие губы напряглись и она тихо произнесла:

— Он у меня еще посмеется!

— Не связывайся с ним! Слышишь, что тебе говорят, — не связывайся!

Это было не так-то просто. Эдисон стал частенько захаживать домой к Бенсонам. То под этим, то под тем предлогом. Он был сама вежливость с миссис Бенсон, разговаривал с ней так, как будто она была его старшей сестрой, и так мило при этом улыбался, что женщина пригласила его заходить к ним домой так часто и оставаться у них так долго, как ему того захочется. Он быстро подметил, что Маргарет и Ребекка никогда не будут устраивать в доме сцен, чтобы не потревожить больную маму. И он стал бесстыдно извлекать барыши из этого своего наблюдения, почти открыто приставая к девушкам, поддразнивая и постепенно таким образом втираясь в доверие.

Истина состояла в том, что он действительно не был таким диким, каким казался. Он мог смеяться, болтать, врать и швырять зерна жареной кукурузы в печь не хуже любого из их местных приятелей. Он мог многими часами не произносить ни одной непристойности и не пытаться украсть для себя поцелуй в уголке. Похоже, ему нравилось ощущать себя членом их семьи. Он говорил, что для него это необычный эксперимент. Его родителям было далеко за тридцать, когда он родился. По сути, он никогда не чувствовать себя ребенком. Мать постоянно его называла «моим маленьким мужчиной» и заставляла смирно сидеть и вести серьезные разговоры с ее друзьями, которых она постоянно приглашала домой. Отец был судьей и наказывал сына совершенно с тем же выражением лица, с каким выносил приговоры самым закоренелым преступникам. Смерть родителей, которая случилась с разницей всего лишь в один год, означала для Эдисона окончательное освобождение. Он был этому рад.

Июнь плавно перешел в июль, а июль, в свою очередь, переполз в август. На горизонте уже маячил сентябрь. По мере того как приближалось начало учебного года и жара стала спадать, процесс борьбы за гражданские права возобновился с новой силой. Марши и демонстрации резко увеличились в количестве и частоте. Одно из кафе, куда пока еще не пускали негров, выдержало штурм черных, которые заняли там все места и провели сидячую забастовку. В ответ на это во дворах черных кварталов по ночам стали гореть кресты. Горели они и в некоторых фирмах, которые что-то уж очень близко сотрудничали с черными. Население города, особенно молодежь, резко оживилось, когда на главной улице замаячили камеры национального телевидения. Правда, репортажа так и не показали ни по одной из программ. По городу начали усиленно циркулировать слухи о прибытии каких-то федеральных начальников, в задачу которых будет входить личное руководство усилением интеграционных процессов ко дню начала занятий в школах.

Но девушки из дома Бенсонов в те дни больше всего были озабочены поломкой, которая случилась с машиной Эдисона. «Шевроле» потерпел аварию, и его вынуждены были отдать в ремонт. Для Эдисона было очень важно, чтобы машину починили как можно скорее. Приближалось время начала занятий в Тьюлейне, а он не мог опаздывать.

В тот последний субботний вечер он появился возле их дома на стареньком сереньком «седане» своего дядюшки.

На этот раз он недолго пробыл у них дома. Миссис Бенсон чувствовала полную разбитость из-за жары, которая пока не собиралась ослабевать. Бет также выглядела неважно. Она весь день промучилась животом. Очевидно, еще на прошлой неделе подхватила какую-то заразу. С Маргарет эта беда случилась накануне, так что в субботу, несмотря на улучшение, она была еще бледна. Когда Ребекка заметила Эдисону, что тот легко может подхватить у них этот вирус, он сразу же засобирался.

Стоял очень душный вечер. На юго-западе наблюдалось какое-то слабое свечение атмосферы, а сверчки и глазастые лягушки громко молили о дожде. Воздух был тяжел и пах пылью. Непрекращающийся зной последних недель довел нервы людей до предела. Все хотели и ждали, сами толком не понимая, чего именно.

В тот день у Бенсонов легли особенно рано, как будто надеялись, что стоит выключить свет и лечь / в постель, как воздух сразу станет свежее и прохладнее. Окна прикрыли, чтобы в дом не заносилась жара, но это совсем не помогло. Ребекка так повернулась на своем узком матраце, что ее голова почти легла на подоконник. Все же пот выступил на шее, и чесались влажные корни волос.

Не успев задремать, она вдруг услышала какой-то приглушенный звук. Она села на постели и стала прислушиваться, но звук не повторился. Она глянула на Маргарет, которая спала с ней в одной комнате. Та не шевелилась. Может, это бродячие собаки? Как-то раз мама выкинула помои на задний двор, и с тех пор возле их дома по ночам частенько рыскали четвероногие бедолаги. Ребекка, успокоив себя этим объяснением, вновь легла.

В следующий раз звук был громче. Он походил на приглушенный стон и доносился из другой спальни их дома, которая помещалась за кухней. Комната Бет. Ребекка сначала снова села, а потом неслышно соскользнула с кровати. Может, у сестры стало хуже с животом? В холодильнике были какие-то лекарства…

Ребекка прошмыгнула в кухню, не включая света. Ей нравилось отыскивать дорогу в кромешной темноте, к тому же яркий свет больно ударил бы по глазам. Бледный свет внутри холодильника не заставил ее зажмуриться, и она быстро отыскала бутылочку с маслянистой розовой жидкостью на полке, встроенной в дверцу.

Она отошла от холодильника и стала пробираться к кухонному шкафу, чтобы взять ложку, как вдруг яркий свет осветил комнату и разлился по стенам. Она бросилась к раскрытому окну, откуда на кухню били лучи света. За окном она увидела автомобиль, который, переваливаясь на колдобинах, направлялся к пруду. Лучи фар ударили по деревьям, мотор заработал громче, скорость увеличилась. Теперь она прекрасно слышала шум двигателя. Машина стала спускаться по склону, потом завернула по изгибу дороги, и вокруг Ребекки вновь сгустилась темнота. Спустя несколько секунд двигатель уже скрывшейся машины внезапно смолк. Его выключили.

Какая-нибудь парочка влюбленных просто торопилась с вечерней прогулки, подумала Ребекка. Впрочем, напрашивалась догадка о браконьерстве. Так на ланей и охотятся: высвечивают ночью фарами лесную кущу и… Но Ребекка предпочла версию о влюбленных. Во всяком случае, кроме браконьеров и влюбленных, некому и незачем было ночью на машине ехать по тропинке, ведшей к пруду, да еще вниз по склону.

Из спальни сестры раздался еще один стон. Это оторвало Ребекку от ее раздумий, и она заспешила Бет на помощь.

— Бет?

Она открыла дверь ее спальни и заглянула внутрь, но ничего в темноте не увидела. Ответа на ее оклик не последовало, поэтому она вошла в комнату и попробовала еще раз:

— Бетти?

В ответ на это она расслышала только затрудненное дыхание. И оно доносилось снизу и где-то прямо перед ней.

Она пошла на этот звук.

Ее босая нога ощутила что-то влажное и теплое на полу. Дрожь пробежала по телу. Случилось что-то плохое, что-то ужасное! Держа обе руки вытянутыми перед собой, Ребекка на ощупь прошла к ночному столику и включила на нем лампу. Она при свете взглянула вниз и еле сдержала в себе дикий крик.

Бет лежала в луже крови. Кровью была замарана ее хлопчатобумажная ночная рубашка внизу и руки. Она лежала, свернувшись калачиком, закрыв глаза и еле слышно дыша. При этом было видно, как подрагивают ее посиневшие губы. Рядом с ней, тоже запачканная в крови, лежала старомодная авторучка, словно выпавшая из ослабевших пальцев Бет.

Следующий день отразился в памяти Ребекки в виде мешанины из ярких вспышек света, больничных запахов, тяжелых вздохов и диких воплей. Бет умерла от потери крови в четыре утра. С матерью тут же случился удар, и ее вынуждены были увезти в больницу, где дали сильного успокоительного и приставили к сердцу чуткий датчик. Маргарет чувствовала себя полностью убитой, кляла себя страшно за все плохое, что говорила старшей сестре, винила себя в том, что ругала Бет вместо того, чтобы помогать ей. Сильные транквилизаторы, которые прописал ей их домашний врач, превратили ее в зомби. Она была неспособна не только принимать какие-то самостоятельные решения, но даже нормально передвигаться.

Так что, кроме Ребекки, некому больше было заняться устройством похорон, выбором гроба и других принадлежностей, наряда для покойной Бет, в котором ей суждено было предстать перед Всевышним, семейным венком из розовых роз и гвоздик. Кроме нее, некому больше было оповестить всех родственников и поговорить с пастором их церкви о молебне в честь Бет и о том, какую следует играть музыку при этом. Она должна была ухаживать за больной матерью в больнице и при этом успевать сидеть в доме, где назначена гражданская панихида, в качестве представителя семьи Бснсонов принимать соболезнования и утешения со стороны родственников и друзей. Она разрывалась на части, смертельно устала, но тем не менее везде поспевала.

Ей же пришлось принять и двух агентов ФБР, которые приходили в больницу.

Они показали ей свои удостоверения, извинились за то, что беспокоят ее во дни скорби, и вежливо попросили уделить им немного времени для того, чтобы ответить на некоторые вопросы. Уходила ли она или кто-нибудь еще из семьи из дома той ночью? Не было ли необычным находиться им всем дома в тот субботний вечер? В какое время они обычно ложились спать? В какое время они легли именно той ночью? Видели ли они, слышали ли что-нибудь необычное?

Ребекка даже была благодарна своей усталости и душевной опустошенности, иначе она не смогла бы спокойно отвечать на все их вопросы. А так ее ответы были короткими и по сути дела. Вначале ей пришло было в голову спросить их, зачем им все это нужно, но она не стала этого делать. Может, людям, которых допрашивают представители ФБР, не позволено задавать встречные вопросы? Да и станут ли отвечать пятнадцатилетней девочке эти важные люди в темных костюмах?

Так или иначе, а много она сообщить им не могла. Конечно, она не могла забыть про машину на тропинке той ночью, но, если говорить по большому счету, в этой машине не было ничего такого удивительного или необычного. Мало ли… Кроме того, если бы она стала рассказывать о машине, ей пришлось бы пересказывать, как она нашла сестру и почему Бет умерла. Эту информацию из нее старательно, как она заметила, выжимали. Домашний врач, который много лет наблюдал их мать, высказал мнение, что Бет умерла от сильного кровотечения из прободившегося кишечника. Во имя их матери было решено, что ничто не должно подвергать сомнению эту версию. Миссис Бенсон благодаря усилиям дочерей и врача ничего не знала об искусственно произведенном выкидыше, о действительном состоянии Бет. В ту ночь, прежде чем позвать к старшей дочери мать, Маргарет и Ребекка убрали окровавленную авторучку и накрыли Бет покрывалом, чтобы не было видно ее ночной рубашки. Так или иначе, а замеченная Ребеккой машина, ехавшая к пруду, ничего не могла изменить в случившемся. Ведь, рассказав о ней, Ребекка не помогла бы этим вернуть к жизни их любимую, красивую, веселую Бет. Она умерла, и вслед за ней была готова отправиться мама…

Позже, тем вечером, проведенным в доме для гражданской панихиды, Ребекка узнала, что умерла и другая молодая женщина. Та воинственная защитница гражданских прав негров. Она была убита, когда ехала в грузовике с двумя черными, бандой белых хулиганов, которые находились в темном автомобиле. Убийцы кинулись с места происшествия наутек, а охота на них, устроенная городской полицией, окончилась ничем. Бандитов потеряли в сельской местности к югу от города.

Бет и защитница прав негров лежали в смежных комнатах. Две трагически погибшие женщины. Молодые женщины. Бет назначено было похоронить на следующее утро, а за телом другой должны были вот-вот приехать ее родные из Массачусетса и увезти ее, чтобы предать земле около дома.

Поток визитеров не иссякал в течение всего дня. В основном большинство людей ходили из одной комнаты в другую, удовлетворяя какое-то мрачное любопытство. Час за часом Ребекка вдыхала в себя запах цветов, принесенных для украшения могилы. Ее теребили за плечо какие-то люди, старались успокоить, хотя она и так уже была выжата как лимон, спрашивали о состоянии ее матери. Маргарет сидела некоторое время рядом с ней, но потом дала верному Ботинкам увести себя оттуда, пролепетав на прощание, что не может всего этого вынести. Просто не может…

Было уже поздно, когда пришел Эдисон. Он прошел в ту комнату, где в гробу без крышки лежала Бет, и молча смотрел на нее. Он стоял у гроба так долго и столь неподвижно, что по дому поползли шелестящие слушки, повсюду на него стали оглядываться. Наконец Ребекке это надоело, она поднялась со своего места и встала рядом с Эдисоном.

Он повернул к ней свое лицо, и она увидела в его глазах блеск слез. Когда он заговорил, голос у него был тихий и какой-то жесткий:

— Я не думал, что это убьет ее, — сказал он. — Я не хотел…