"Полночный вальс" - читать интересную книгу автора (Блейк Дженнифер)

Дженнифер Блейк Полночный вальс

ГЛАВА 1

Сильный порыв ветра захлопнул за Амалией Пескье-Деклуе входную дверь, прервав однообразную дробь дождя, барабанившего по полу лоджии. На минуту молодая женщина задержалась на плетеном коврике у порога, стряхивая с насквозь промокшего капюшона плаща воду и отирая полусапожки от грязи. Капли дождя серебристо-голубым бисером переливались в мягких завитках ее каштановых волос, бусинками свисали с темных ресниц и бровей, сверкающими мушками прильнули к розовым лепесткам щек. В холле, у выхода на галерею, светлело массивное зеркало в старинной чиппен-дейловской1 раме, оно занимало весь проем над столом с мраморной крышкой, но Амалия на себя даже не взглянула. Небрежно смахнув остатки дождя, она повернулась к двери в гостиную свекрови, расположенную слева от холла: оттуда доносились приглушенные голоса.

— Конечно, я отказываюсь от этого предложения, дорогая тетя Софи. — В голосе мужчины слышалось плохо скрываемое возмущение. — Я не знаю, как такое могло прийти вам в голову, но еще более странным кажется то, что вы посылаете за мной и просите об этом!

— Ты обижен, cher2, и это делает тебе честь, но… отнесись к моей просьбе спокойно, без эмоций. Я уверена, ты поймешь…

Неожиданное появление Амалии заставило мадам Софию Деклуе замолчать. Щеки ее немолодого уже лица покрылись вдруг красными пятнами. Мадам бросила многозначительный взгляд на своего визави, который сидел в мягком кресле у отделанного мрамором камина. Гость встал и изящно поклонился Амалии, спрятав сверкнувший любопытством взгляд темно-синих глаз под густыми ресницами.

На какое-то мгновение в элегантной гостиной с кремовыми стенами и занавесями цвета шампанского, зеркалами в роскошных золоченых рамах и мебелью из розового дерева, расставленной по периметру обюссонского ковра, воцарилось неловкое молчание.

Желание сообщить нечто важное угасло, как только Амалия приметила смятение на лицах свекрови и ее гостя.

— Прошу прощения, Мами, — произнесла она глубоким грудным голосом. — Я надеялась… я думала встретить здесь Жюльена.

— Ничего страшного, ma cher3. — Хозяйка приветливой улыбкой попыталась скрыть замешательство. — Надеюсь, ты помнишь Роберта, кузена твоего мужа и моего племянника?

— Мне кажется, нас знакомили на свадьбе, — сказала Амалия, делая шаг навстречу Роберту и протягивая руку для приветствия.

— Ну конечно же, вы знакомы! — радостно заулыбалась мадам Деклуе, хотя некоторая неловкость еще сохранялась. — Именно Роберт стоял рядом с Жюльеном.

Амалия смутно помнила и тот день три месяца назад, и высокую фигуру молодого человека, стоявшего сбоку от Жюльена. Фата мешала рассмотреть лица всех родственников и гостей, тем более что многих из них она видела впервые. Потом она не раз слышала о Роберте Фарнуме. По правде сказать, Амалия и со своим женихом была едва знакома.

— Как же, конечно, помню, — вежливо улыбнулась Амалия. Роберт бережно охватил сильными, привычными к работе пальцами протянутую молодой женщиной руку, и сероватый луч пасмурного утра, пробившийся сквозь занавеси, утонул в волнах темных волос склоненной в учтивом поклоне головы, а потом оттенил на мгновение глубину его темно-синих глаз. Молодая женщина выдержала этот пристальный взгляд. Она чувствовала, как пальцы слегка покалывает от тепла, пульсирующего в его ладони, и как учащенно забилось вдруг ее сердце. Доселе ей не приходилось ощущать рядом столь сокрушительного мужского начала — сила, воля, целеустремленность буквально исходили от этого человека. Ничего подобного она не испытывала ни с Жюльеном, ни даже с Этьеном, ее первым женихом. Возможно, поэтому Амалия смутилась и как-то сразу притихла: не было сил поднять глаза, ответить любезностью на любезность, не было сил дышать. Никогда еще она не чувствовала себя такой слабой и беззащитной.

— Роберт только что вернулся с Севера, он ездил за машинами для своего сахарного завода, — пришла ей на помощь мадам Деклуе.

Голос свекрови вывел Амалию из минутного оцепенения, она поспешно отдернула руку, хватаясь за предложенную тему, как утопающий хватается за соломинку:

— Жюльен говорил мне об этом. Полагаю, ваши дела завершились успешно, мистер Фарнум.

Мягкая снисходительная улыбка скользнула по губам гостя, высветив вокруг рта чуть наметившиеся лини — результат былых наслаждений, но не изменила выражения глаз.

— Зовите меня просто Роберт. А что касается удачи, то она действительно сопутствовала мне.

Сказано это было слишком непринужденно, чтобы показаться бахвальством, и Амалия поняла, что этот человек умеет добиваться успеха. Ее быстрый взгляд из-под опущенных ресниц успел уловить многое. Лицо и открытая шея Роберта были темными, но не оливковыми, как у французских креолов, которых она знала с детства, а с оттенком бронзы — свидетельство того, что большую часть времени молодой человек проводит под субтропическим солнцем Южной Луизианы. Густые темные брови, глубокие опушенные темными ресницами глаза, прямой классический нос, резко очерченные, словно высеченные из гранита, губы, сильный, волевой подбородок, указывали на решительный и мужественный характер. Под пиджаком — белая сорочка из льняного полотна с распахнутым воротом, которая заткнута в бриджи из мягкой оленьей кожи. Высокие сапоги слегка забрызганы грязью, но сияют, благодаря паре великолепных серебряных шпор. Сходство Роберта с Жюльеном было очевидным: фигура, цвет лица, рост, ширина плеч. Разнила их только манера держаться.

— Тогда и меня зовите Амалией, кузен Роберт, — ответила она, изобразив невероятным усилием воли улыбку и придав его имени французское звучание с ударением на последнем слоге.

— Твой плащ, ma cher, — забеспокоилась мадам Деклуе, с него каплет вода на ковер. Где ты была в такой ливень?

— О, Мами! — повернулась она слишком поспешно и, как могло показаться, с некоторым облегчением к свекрови, назвав ее домашним именем, придуманным Жюльеном в детстве, именем, которое та предпочитала всем остальным. —

Именно об этом я и собиралась рассказать вам. Я вернулась с залива. Сэр Бент утверждает, что вода прибывает и выйдет из берегов еще до вечера. Если не соорудить дамбу из мешков с песком, она может затопить нижние этажи. Он взял несколько человек с плантации, но этого мало, нужны еще люди, а мсье Дай куда-то уехал. Мами нахмурилась.

— Неблагодарный! Вечно его нет под рукой, когда нужен.

Ирландец Патрик Дай числился надсмотрщиком на плантации «Дивная роща». Его высокомерие и самомнение не шли ни в какое сравнение с прилежанием и ответственностью, на которые могли рассчитывать его хозяева. Амалии он не понравился с первого дня пребывания в доме Деклуе, и, как ни пыталась она побороть это чувство, ничего не получалось. Однако в сложившейся ситуации он был именно тем человеком, который умел организовать работу и работников.

— Возможно, он отправился в город? — предположила мадам Деклуе. — Если кого-нибудь послать за ним, то он, возможно, успеет вернуться к сроку.

— А может, и не успеет, — заметила Амалия.

— Что же нам делать? — в голосе мадам чувствовалась растерянность. Тот факт, что Амалия пришла за советом и помощью к свекрови, а не к мужу, показался бы странным только непосвященному. Жюльена никогда не интересовали заботы плантации, и к перспективе появления грязи в доме он отнесся бы с присущим ему безразличием: дом для того и построен на девятифутовых сваях, чтобы в случае наводнения вода не могла добраться до верхних этажей. Первый этаж использовали под склады, жилье для прислуги, буфетную и столовую (единственное неудобство в экстремальной ситуации). Об остальном семейство Деклуе, располагавшееся на втором этаже, могло не беспокоиться. Их апартаментам серьезные повреждения не угрожали. Что касается Жюльена, он наверняка проигнорировал бы и возможный кавардак в доме, и усилия по наведению порядка: он до таких мелочей не опускался.

Мами сокрушенно покачала головой, и тогда в разговор неожиданно вступил Роберт.

— Вы можете во всем положиться на меня, — сказал он твердо.

— На вас?! — Амалия повернулась, чтобы лучше рассмотреть его.

— А как же твой собственный дом, Роберт? — спросила мадам Деклуе обеспокоенно.

— Мои «Ивы» расположены, если вы помните, на возвышенности, — сказал Роберт Фарнум, не обращая внимания на удивленный взгляд Амалии. — Я, конечно, поговорю с Сэром Бентом, но сомневаюсь, чтобы вода поднялась так высоко. Прежде такого никогда не было.

— Мы будем тебе очень признательны, — обрадовалась мадам Деклуе. — Но так ли ты уверен, mon cher?

— Уверен, тетя, — сказал Роберт, направляясь к выходу.

— Подождите! Я провожу вас к Сэру Бенту, — предложила Амалия.

Роберт помедлил минуту, держась за ручку приоткрытой двери, но потом решительно сказал:

— Не стоит. Я знаю дорогу.

— Да-да, — поддержала племянника Мами. — А тебе, детка, — посмотрела она на Амалию, — следует пойти и сменить мокрое платье.

В голосе свекрови причудливо соединились забота, просьба и приказ.

Поморщившись, Амалия откинула полу плаща и, повинуясь какому-то внутреннему беспокойству, посмотрела на молодого мужчину, продолжавшего стоять в проеме дверей. Пристальный взгляд его темно-синих глаз, казалось, охватывал все ее тело — от макушки до носков полусапожек, выглядывавших из-под подола обвисших юбок. Мокрая, прилипшая к телу одежда только помогала ему, подчеркивая все достоинства женской фигуры. Амалии показалось, что Роберт не ожидал, что она обнаружит его бесцеремонное любопытство, и от этого смутилась еще больше, покраснев до корней волос. Готовая возмутиться, она почему-то промолчала, только беспокойная дрожь пробежала по всему телу, проникая в каждую клеточку, задевая каждый нерв.

— Тетушка Софи права… по крайней мере, на этот раз, — сказал Роберт, бросив на мадам Деклуе жесткий многозначительный взгляд, и быстро вышел из гостиной с таким выражением на лице, будто гора с плеч свалилась.

Пройдя к себе в спальню, Амалия призвала звонком служанку и отдала ей мокрый плащ. Отжимая края плаща в большой кувшин, девушка издала удивленное восклицание, но тут же смолкла, остановленная упреждающим кивком Амалии на широкие створчатые двери в спальню мужа. Открываясь, они превращали две комнаты в одну, но сейчас, как, впрочем, и всегда, двери были плотно сдвинуты. Жюльен редко поднимался раньше одиннадцати, а порой оставался в постели и до полудня.

Девушка вмиг посерьезнела. Хозяин «Дивной рощи» мог оглядывать томным и безразличным взором работы на плантации, мог равнодушно принимать ласки и заботу всех в доме, начиная от матери и кончая старым Сэром Бентом, но дерзости и непослушания не терпел.

Амалия позволила служанке раздеть себя и обернуть в мягкий белый фланелевый капот, украшенный лентами и кружевом. Потом с улыбкой отправила девушку унести намокшую одежду и без посторонней помощи решила заняться волосами. Распустив волосы, которые пенящимся водопадом разлетелись по спине, и держа в руке черепаховый гребень, Амалия подошла к окну. Дождь беспрестанно и бесшумно лил уже которую неделю подряд, не давая весне сменить поднадоевшую зиму. Иногда Амалии казалось, что он льет, не переставая, со дня ее свадьбы.

Роберт Фарнум. Каких-либо воспоминаний о нем в день свадьбы у Амалии не осталось. Тогда ее вниманием полностью владел только один человек — ее будущий муж. Как она волновалась в тот день, как нервничала! Все произошло слишком уж стремительно. Письмо мадам Деклуе с предложением поженить детей тетя Тон-Тон получила в ноябре, а в конце января следующего года, в последний скоромный вторник перед Великим постом, они уже поженились. Спешка объяснялась тем, что справлять свадьбу во время поста невозможно, а откладывать на послепасхальную неделю нерезонно — большинство жителей Нового Орлеана уезжают в это время года на отдых за город.

Амалия жила тогда в доме своей двоюродной тетки мадам Антуанетты Пескье в местечке Фелисианас. О замужестве она в свои двадцать четыре года уже не мечтала, смирившись с тем, что останется старой девой.

Правда, в семнадцать лет Амалия была помолвлена с Этьеном Бодье, сыном близкого друга ее отца, приятным и обходительным молодым человеком, который души в ней не чаял. Она его тоже боготворила. Но человек предполагает, а Господь располагает.

Несчастья посыпались разом, как из рога изобилия. Все началось с «золотой лихорадки», которая охватила Америку. Отец Амалии не устоял перед искушением быстро разбогатеть и тоже отправился добывать свое золото в Калифорнию. Приходившие от него письма поначалу напоминали главы увлекательной повести, они завораживали, вселяли надежду. Неожиданно письма прекратились, а еще через полгода какой-то доктор в затрапезном сюртуке занес им узелок с отцовскими пожитками и записку. Нацарапанная отцом наспех на клочке бумаги, она, к сожалению, не пролила света на истинные обстоятельства его гибели. Известно, что беда не приходит одна. Следующий удар не заставил себя ждать. Деньги, на которые отец пытался организовать свое предприятие, были взяты в местном банке под залог их дома и земли. Не успел закончиться семейный траур, как пришло время платить по закладной. Матери Амалии не оставалось ничего другого, как собрать скарб и переехать к мадам Тон-Тон, единственной близкой родственнице.

После всего случившегося мать не смогла оправиться. Она таяла буквально на глазах, и когда срок официального двухлетнего траура — год в черном и год в пурпуре — подходил к концу, она умерла. Лечащий врач сказал, что от нервного и физического истощения, но у Амалии на сей счет было свое мнение.

После смерти матери ей предстояло провести в трауре год. И только после этого они с Этьеном могли пожениться. Его родители, решив использовать возникшую паузу с пользой для сына, отправили его в путешествие по Европе, которое продлилась не год, а целых два. В Америку Этьен возвратился повзрослевшим, возмужавшим, с налетом новомодных космополитических идей, но по-прежнему влюбленным в Амалию и мечтавшим жениться на ней. Несмотря на ранее лето, свадьбу решили не откладывать — городские порядки для провинции не указ. К свадьбе Этьен хотел преподнести невесте браслет, изготовленный по его собственному эскизу во Франции. За две недели до венчания он отправился в Новый Орлеан за драгоценной посылкой. Стоял июнь 1853 года. На Юге Америки свирепствовала небывалая эпидемия желтой лихорадки, прозванной газетчиками «Бронзовым Джоном». Смерть косила людей сотнями, не щадя ни детей, ни стариков. До конца лета в ее ледяных объятиях нашли покой десять тысяч жителей Нового Орлеана. Этьен оказался среди них.

Крушение всех надежд, конец мечтам и ожиданиям.

Еще целых два года носила Амалия траур. Но вот пришло то самое письмо от мадам Деклуе. Тетя Тон-Тон и мадам, тогда носившая другую фамилию, познакомились за сорок лет до описываемых событий, когда они вместе с мужьями приехали обустраиваться в этот Богом забытый край. Годы, проведенные в Фелисианасе, трудности и лишения первых поселенцев сблизили молодых женщин. Когда муж мадам Деклуе умер, она уехала из этих мест и позже вновь вышла замуж, но дружба между женщинами не прервалась — они поддерживали переписку.

Сватовство и устройство браков — явление распространенное в среде креольской аристократии французского и испанского происхождения. К этим вопросам здесь относились со всей серьезностью, справедливо полагая, что предоставлять их решение детям небезопасно. Пока молодые люди знакомились и начинали ухаживать, взрослые обсуждали между собой и тщательно взвешивали каждую деталь: способность юноши обеспечить жену, размеры приданого невесты, общественное положение семей, чистоту крови — чтобы никакой примеси cafe au lait4. Обыкновенно то, что производило впечатление счастливого брака по любви, являлось итогом дипломатии и режиссуры матерей жениха и невесты. Но и когда все условия были соблюдены, молодых ни на минуту не оставляли наедине, даже для того, чтобы жених мог сделать предложение. Ему позволялся один-единственный целомудренный поцелуй по окончании официальной помолвки.

При таком положении дел не было ничего предосудительного в том, что мадам Деклуе воспользовалась присутствием у себя в гостях старинной приятельницы мадам Тон-Тон с племянницей и присмотрела Амалию в жены своему единственному сыну — Жюльену.

Сначала Амалия отказалась, сославшись на то, что привыкла к одиночеству, к положению компаньонки при старой тете и иного не желает. Кроме того, она так сильно была привязана к Этьену, так беззаветно его любила, что просто представить себе не могла на его месте другого мужчину.

Столь прямодушные аргументы не только не тронули сердце тети Тон-Тон, но рассердили ее. Она заявила, что Амалия не должна жить одним прошлым, закопав себя в могилу раньше времени, и что ей не следует преувеличивать свою роль в судьбе бедной тетушки — о мадам Тон-Тон вполне могут позаботиться пятеро детей и пятнадцать внуков. И надо быть круглой идиоткой, чтобы упустить столь выгодную с любой точки зрения партию. Став женой Жюльена Деклуе, Амалия обретет уважение и богатство: драгоценности, лучшие наряды из Парижа, собственный выезд, путешествия по всему миру, поездки в милую Францию, с которой все еще сохранялись родственные связи. Зимой она сможет жить в городском особняке, расположенном в самом престижном и живописном районе Нового Орлеана, куда не стыдно пригласить известных и влиятельных людей, сможет бывать в опере, присутствовать на роскошных балах и торжественных раутах. Весной и осенью приятно жить в поместье «Дивная роща» на берегу реки Теш неподалеку от Сан-Мартинвилля. От летнего зноя лучше всего прятаться на острове Дернир, расположенном в заливе неподалеку от курортного побережья Луизианы, где у семейства Деклуе собственная вилла, овеваемая мягким морским бризом. Если такая перспектива не привлекает Амалию, то стоит подумать о муже и будущих детях. О чем еще может мечтать девушка двадцати четырех лет без средств? Хочется уважения, внимания, нежности? Но и это не заказано: Жюльен Деклуе — завидный жених, один из самых привлекательных молодых людей Нового Орлеана, воспитанный и любезный.

«Такого легко полюбить», — подумала Амалия при их первой встрече. До свадьбы они виделись дважды, и оба раза, как этого требовал обычай, в присутствии родственников. Даже официальное предложение Жюльен сделал под неусыпным оком мадам Тон-Тон. Приняв его, Амалия удостоилась нежного поцелуя в лоб. Однако темные искрящиеся глаза жениха обещали многое, и Амалия успокоилась, решив, что на смену мрачной полосе в ее жизни пришли, наконец, счастье и удача.

Свадьба — праздник для гостей и мука для молодых. Амалия нервничала в ожидании пяти дней уединения, которые по обычаю следовали сразу за торжествами. Но ее страхи оказались напрасными. Жюльен с деликатностью и пониманием отнесся к ее переживаниям, предложив провести эти дни так, чтобы ближе познакомиться, лучше узнать друг друга, но без вынужденной близости. Они спали раздельно в смежных комнатах. Амалия была бесконечно благодарна мужу за эту отсрочку и за чуткость. Какие возвышенные надежды она возлагала на этот брак!

Однако прежде чем начать семейную жизнь, молодожены должны были по традиции нанести визиты родственникам, живущим в верховье и низовье реки, на побережье залива и на островах. Жюльен настоял на том, чтобы обновить гардероб Амалии, тактично отвергнув платья, приобретенные ею к свадьбе. Конечно, она слишком долго носила траур, чтобы следить за изменчивой модой.

Надо сказать, что муж Амалии обладал отменным вкусом. Он сопровождал ее в поездках по портнихам, помогал отбирать ткани, выказывая недюжинные познания в области цвета, фактуры, качества, с удовольствием рассматривал вместе с женой модные журналы, фасоны на присланных из Парижа куклах, давал дельные советы. Но и это не все. Жюльен повел жену в лучшее ателье головных уборов за чепцами, шляпами и шляпками, вуалями и накидками, чтобы защитить кожу лица от солнца и дождя. Затем они отправились к галантерейщику за перчатками из тончайшей кожи и шелка, к башмачнику за бальными, выходными и комнатными туфлями, к ювелиру за украшениями, которые могли бы достойно завершить эти многочисленные туалеты. Никогда еще об Амалии так не заботились, никогда так не баловали, никогда не были с ней так внимательны и предупредительны.

Потом настала ночь, когда Амалия проснулась и обнаружила, что Жюльен стоит рядом с постелью. Неожиданно для себя она ощутила трепет и прилив необыкновенной нежности, когда он опустился возле нее. Его поцелуи были пылкими и нежными, легкие прикосновения туманили разум, изысканные ласки возбуждали в ней неведомое ранее желание. Страх прошел, Амалия готова была стать его женой, хотела этого, стремилась к этому. Жюльен бережно снял с нее ночную рубашку, покрыл ласковыми поцелуями ее лицо, шею, грудь и… И все!

Он отодвинулся от нее и замер, уставившись в темноту. Сначала Амалия не поняла, что произошло, испугалась, что по своей неопытности сделала что-то не то, не так, чем-то оттолкнула мужа, обидела его. Она потянулась к Жюльену, неловко пытаясь возбудить его желание, но он медленно отвел от себя ее руку и положил рядом. Кончилось тем, что он разрыдался, как ребенок, заглушая всхлипывания, захлебываясь своим горем, смысл которого Амалия не могла понять. Еще дважды Жюльен пытался овладеть ею: один раз на пароходе, когда они возвращались после необходимых визитов к родственникам, а другой — после того, как поселились в «Дивной роще», чтобы провести там весну, однако результат оказался прежним.

Амалия отвернулась от окна. Запустив гребень в перепутавшиеся волосы, она поежилась: в комнате было сыро и прохладно. «Не помешало бы погреться у камина, — подумала она, протягивая руку к шнурку звонка, но, вспомнив о возможном наводнении, решила не сидеть сложа руки в доме. — Надо чем-то помочь, иначе вода может затопить „Рощу“. — Недавно она открыла для себя, что занятия по хозяйству отвлекают от мрачных дум и жалости к самой себе.

Не то чтобы она сожалела о своем поспешном замужестве — Жюльен был хорошим компаньоном, когда хотел этого и когда оставался на плантации, а не уезжал развлекаться в Сан-Мартинвиль, возвращаясь порой заполночь. Конечно, найдется немало женщин, которые считали великой глупостью возлагать слишком большие надежды на физический союз мужчины и женщины; по их убеждению, надо только радоваться, если кому-то удается избежать этой обузы. Такого рода суждения она не раз слышала в доме тетки от приезжавших к ней на вечерний чай пожилых дам, которые, забывая о присутствии в комнате незамужней девушки, говорили вслух о подобных вещах.

Амалия не разделяла эти взгляды. Порой ее охватывало непреодолимое желание оказаться в чьих-то объятиях, ощущать мужскую силу, способную одолеть ее сопротивление.

Она любила своего мужа, очень любила. Порой у нее возникало дерзкое желание защитить его своей любовью. Но от кого? У Жюльена было столько восхитительных качеств: умение понять, что-то тактично не заметить; щедрость; стремление комплиментом, добрым словом ободрить человека, поддержать. Многие молодые женщины, вероятно, завидовали Амалии, что у нее такой славный муж: высокий красивый брюнет с аристократическими манерами. И все же бывали минуты, когда его грациозность, его манеры раздражали ее, а очаровательная улыбка казалась оскорбительной насмешкой. Тогда Амалии хотелось закричать, сделать что-то вызывающе-дикое: ударить, оскорбить, что выведет его из себя, заставит сбросить маску невозмутимого безразличия, привлечет внимание к ней и рассеет наконец комплекс ее женской неполноценности, от которого она так страдала.

А что Жюльен испытывал к ней? Амалия не была уверена, но сильно опасалась, что его влюбленность заключалась лишь в заботе о ее удобствах.

«Не наши ли отношения с мужем обсуждались только что в гостиной Мами?! — ужаснулась Амалия. — Этим можно объяснить внезапное смущение Мами и те странные взгляды, которые бросал в ее сторону Роберт Фарнум. Хотя понять его нетрудно. Наверное, не каждый день встретишь такое: девственная жена при живом муже. Подобную невидаль стоит рассмотреть повнимательнее, чтобы понять, почему молодой муж не желает спать со своей женой.

От этих мыслей краска стыда залила ей лицо до самых корней волос. «И все-таки, о чем они говорили? Не может быть, чтобы о нас! — не могла успокоиться Амалия. — Хотя Мами не может не знать о сложившейся ситуации. Стоит ей умело задать несколько вопросов, и она в курсе событий. В этом Амалия убеждалась не раз. — Да и от прислуги не скроешь».

Служанки, убиравшие спальни, наверняка видели, что она спит в одиночестве: простыни не смяты, баночка со смесью гусиного жира с розовым маслом, заботливо оставленная на тумбочке у кровати, чтобы облегчить при необходимости трудности первой брачной ночи, стояла нетронутой.

«А может, не догадываются, и я все придумываю? — попыталась успокоить себя Амалия, вспомнив о своих маленьких хитростях. Время от времени она сминала простыни и делала вмятину на второй подушке, чем тешила собственную гордость. — Нет-нет, это невозможно! Мами не опустится до того, чтобы обсуждать вслух постельные дела собственного сына, — решила Амалия, остывая. — Да и зачем?»

Она поняла, что вновь разыгралось воображение: нельзя же всерьез думать, что всех интересуют чужие проблемы. И Мами с племянником обсуждала дела плантации, а интерес Роберта к ее скромной, персоне — простое любопытство. Кузену небезразлично, как Амалия вписывается в сложившийся уклад усадьбы «Дивная роща».

Когда спустя некоторое время Амалия вышла из своей комнаты, на ней было надето накрахмаленное платье из розового поплина всего на трех нижних юбках и без кринолина, чтобы не особенно стеснять движения. Волосы были заплетены в тугие косы и уложены вокруг головы. Амалия чувствовала себя собранной, решительной, а главное — готовой принести пользу. Она направилась в холл, чтобы оттуда через лоджию выйти во двор.

Усадьба «Дивная роща» строилась в начале прошлого века, когда каждый дымоход, каждый встроенный шкаф и расположенная внутри помещения лестница облагались налогом. В результате в доме имелись две наружные лестницы (с фасада и с тыльной стороны) и ни одной лестницы внутри, четыре камина при двух внутренних дымоходах и множество шкафов разной конфигурации. В облике постройки без труда угадывалось влияние Вест-Индии.

Тот Деклуе, кому первому пришла мысль построить здесь дом, прибыл из Санто-Доминго, гонимый восставшими рабами. Беглец поселился возле Сан-Мартинвиля, потому что неподалеку жил его хотя и дальний, но влиятельный родственник Александр Деклуе, комендант крепости Аттакапас.

Старинный дом Деклуе имел двускатную крышу и шесть оконных проемов — по три на каждую сторону. Края крыши служили навесом двум открытым галереям с колоннадой, тянувшимся вдоль фасада; опорой им были квадратные кирпичные столбы. Тыльную сторону дома украшали две открытые лоджии, расположенные на том же уровне, что и галереи. Верхние комнаты фасадной части дома отделялись от верхней галереи огромными створчатыми окнами до самого пола, что давало возможность обеспечивать естественную вентиляцию жилых помещений, а при желании подышать свежим воздухом, не выходя из дому. Нижняя галерея тоже не бездействовала.

Внутри дома не было большой залы. Все семь комнат второго, главного, этажа соединялись между собой по принципу анфилады. Небольшой холл в центре соединял лоджию с галереей. Слева от холла, если смотреть со стороны лоджии, находились спальня и гостиная Мами, а также комната, которую занимала Хлоя, крестница мадам Деклуе. Справа от холла располагались спальни Жюльена и Амалии и одна запасная, именуемая «кельей». Комнаты располагались тоже анфиладой: первая от фасада — «келья», посередине — спальня Амалии со входом из холла, первая от входа со стороны лоджии — Жюльена. «Келья» была убрана как запасная спальня, но предназначалась для будущих дочерей Амалии и Жюльена. Войти в нее можно было только из спальни Амалии. Столь предусмотрительная планировка позволяла избежать тайных ночных визитов, когда девочки подрастут, и исключить ночные прогулки, когда они достигнут брачного возраста. Сыновей устраивали в одной из просторных комнат мансарды. Там они обитали до подросткового возраста, а потом, когда поведение мальчиков становилось неуправляемым, а невольная грубость могла оскорбить целомудренный слух сестер, их переводили в двухэтажные флигели, предназначенные для одиноких гостей-мужчин, но в быту называемые «гарсоньерками» 5. Домики эти строились позже, но в том же стиле, что и основное здание, поэтому не нарушали общего ансамбля усадьбы.

— Амалия, подожди меня, пожалуйста! — окликнул ее знакомый голос.

Амалия, спускавшаяся по крутой лестнице, приостановилась. Приветливая улыбка играла на ее губах, зажигая огоньки в широко распахнутых карих глазах. Из глубины холла к ней подплывала, покачиваясь, юная толстушка в юбке колоколом из голубого шелка, хорошенькую головку девушки украшали блестящие колечки волос, топорщившиеся над ушами. Хлоя, а это была она, ухватила Амалию за руку с такой силой, что обе они, потеряв равновесие, чуть не упали. Но уцепились вовремя за балясину перил.

— Какая я неуклюжая! — рассмеялась Хлоя. — Жюльен прав, говоря, что в эти дни я обязательно сломаю себе шею. Молю Бога, чтобы все другое осталось цело.

— Хотелось бы, конечно, — ответила Амалия, думая о своем.

— Разве все это не будоражит?! Я говорю о наводнении, — продолжала твердить Хлоя. — Такого еще ни разу не случалось за все время, что я живу здесь.

Амалия взглянула поверх крыш флигелей и сараев туда, где падающий дождь пузырил серебряную воду в каналах, разделяющих ряды синеватой зелени сахарного тростника, простиравшихся насколько хватал взгляд по всей равнине позади дома. Пейзаж выглядел безмятежно, а надвигающаяся опасность казалась призрачной.

— Очень волнует, — сухо отреагировала она спокойно.

— Да! Именно так! — Хлоя капризно топнула ножкой, сверкнув темными глазами и обиженно выпятив нижнюю губу. — Джордж целый день места себе не находит. Но опасается он, как ты понимаешь, не за себя и даже не за людей, а за своего распрекрасного Эроса. Побежал только что к Роберту просить мешки с песком, чтобы защитить от порчи это уродство.

— Моя дорогая Хлоя, как ты можешь называть его уродством? — возмутилась Амалия.

— Очень даже могу. Все, что отвлекает внимание возлюбленного от меня есть чудовищное уродство, способное вызвать отвращение!

Хлоя была не просто крестницей мадам Деклуе, а ее дальней родственницей, взятой на воспитание в десятилетнем возрасте. Родители Хлои благодарили Бога и мадам, что хоть один ребенок из пятнадцати пристроен в хороший дом. Мами растила крестницу как родную дочь с дальним прицелом воспитать послушную и уважительную невестку, но сильно просчиталась: дети, выросшие вместе, скорее стали братом и сестрой, которые, кстати сказать, не слишком ладили друг с другом. Хлоя при первом появлении Амалии в доме заключила ее в объятия, не сумев скрыть бурной радости, что ей теперь не придется выходить замуж за нелюбимого. Жюльен никогда в долгу не оставался и использовал любую возможность, чтобы указать Хлое на ее недостатки: то резва не в меру, то небрежна в одежде. Но в отдельных случаях они демонстрировали поразительное единодушие и согласие. Например, Жюльен был осторожен, когда речь заходила о садовнике-англичанине Джордже Паркмане, нанятом для переустройства территории усадьбы в некое подобие сада.

— Не сомневаюсь, что Эрос — ценная вещь, — попыталась утешить свояченицу Амалия.

— Какое это имеет значение, если в минуту крайней опасности Джордж готов рисковать жизнью ради него, а я остаюсь совершенно беззащитной, — резонно возразила Хлоя.

— Слов нет, обидно, когда статую предпочитают любимой женщине, — согласилась Амалия, — но, по правде говоря, нам ничто не угрожает.

— Он простудится и умрет! — заявила Хлоя решительно.

— Кто? Эрос?!

— При чем здесь Эрос? Я говорю о Джордже, — фыркнула Хлоя. — Хотя, будь он жив, мог бы и не разгуливать в столь откровенном виде… совершенно раздетым.

— Кто? Джордж?! — снова удивилась Амалия с наигранной наивностью.

— Почему Джордж? Я говорю об Эросе, — смутилась Хлоя и, взглянув сердито на Амалию, добавила: — Боюсь, Джордж обязательно схватит воспаление легких.

— Зато как он будет благодарен тебе за заботу и уход. Лицо Хлои просветлело, а в глазах появился радостный блеск.

— Он привык к дождливому климату Англии и считает нашу весну теплой. Надеюсь, коварные сквозняки обойдут его стороной.

— Я тревожусь за людей, которые таскают мешки с песком, — сказала Амалия озабоченно. — Как бы они не надорвались и не простудились под таким дождем.

— Те, кто работают постоянно в поле, уже привыкли, — поспешила успокоить ее Хлоя. — А о кузене Роберте вообще можно не беспокоиться. Он целыми днями в любую погоду разъезжает по своей усадьбе «Ивы» или охотится на оленей и уток. Домашним слугам, конечно, труднее — они отвыкли от тяжелой работы, особенно такой.

Разговаривая, они прошли через нижнюю лоджию в столовую, которая, как и холл на втором этаже, делила этаж надвое. По обе стороны от столовой размещалось сложное хозяйство дворецкого: кладовки, комнаты для посуды и сервировки блюд, мойка для грязной посуды, а также жилые помещения для семьи дворецкого и няни. Нянины комнаты давно пустовали. Обогнув массивный комод из красного дерева, над которым висело круглое зеркало, молодые женщины прошли на нижнюю галерею. Но дождь проникал и туда. Пузырясь на кирпичном полу, он оставлял маленькие лужи. Амалия и Хлоя выбрали сухое место и стали наблюдать сквозь серебряные нити дождя за темными фигурками людей, двигавшимися в каком-то причудливом танце позади дорожки, окружавшей усадьбу.

Работы по сооружению дамбы шли споро и намного организованнее, чем утром. Руководил ими всадник на лошади, который, объезжая живую цепочку, направлял, подправлял, а порой и подгонял людей, перекрывая криком зловещие раскаты грома. Вокруг дома и дальше к заводи высились огромные дубы, остатки некогда прекрасной рощи, давшей имя усадьбе, которые при каждом порыве ветра важно покачивали пышными головами-кронами и седыми бородами из мха, выказывая тем самым полное равнодушие к разбушевавшейся стихии. По бокам галереи возвышались причудливые башенки, отдаленно напоминавшие башни средневековых французских замков. Из них время от времени вылетали в сумрачное небо потревоженные громом голуби, но, напуганные дождем и ветром, они тут же возвращались обратно.

За извилистые берега индейцы племени чоктоу назвали реку и заводь в ее излучине, своеобразный водный рукав шириной в двести футов, коротким словом «теш», что означало — змея. Когда-то в стародавние времена заводь была протокой реки Миссисипи, или Атчафалая, как называли ее аборигены, которая сначала поглотила ее, а потом оставила медленно течь по широкому руслу. За последние несколько сотен лет уровень воды в Теше значительно понизился, и старое русло вполне удерживало ее в своих берегах. Однако описываемый год не походил ни на один из предыдущих. Весна на севере штата припозднилась, и беспрестанные дожди наложились на быстрое потепление и весенний паводок. Реки взбухли, угрожая затопить все вокруг.

Пространство между «Дивной рощей» и пугающе разлившейся заводью было покатым. Дом и его постройки располагались, к счастью, на возвышении, поросшем дубами и кустами магнолии, тянувшей изогнутые ветви к воде. По замыслу организаторов спасательных работ, сооружаемая из мешков с песком и землей дамба должна была преградить путь воде к дому.

— Надеюсь, успеют закончить к сроку, — не то спросила, не то подбодрила себя Амалия.

— Если это в человеческих силах, кузен Роберт сделает, не сомневайся. — В голосе Хлои прозвучала такая уверенность, что Амалия окончательно успокоилась, и только воспоминания о встрече с Мами навевали грустные размышления.

— По-моему, он какой-то странный, — сказала Амалия задумчиво.

— А чего ожидать от человека, отец которого был un coquin Americain?

«Американской мразью» поселенцы называли людей, которые много лет назад привозили на речных суденышках из Кентукки свою продукцию для продажи в Новом Орлеане. Их вызывающее поведение, непробиваемая наглость, безудержная жажда наживы, способность по любому пустяку устраивать драки и громить все вокруг вызывали у поселенцев, особенно родовитых, проживших многие годы в этой бывшей французской колонии, брезгливость и презрение.

— Но он племянник Мами, — во взгляде Амалии сверкнуло плохо скрываемое любопытство.

Этого было достаточно, чтобы Хлоя начала живописать.

— Такого громкого скандала, скажу тебе, в этих местах никто не помнит, — радостно захихикала Хлоя. — В то время в Новом Орлеане жила с родителями несравненная Соланж Деклуе — краса края, любимица и гордость своего отца, завидная невеста. И все было бы расчудесно, если бы в один не лучший для семьи Деклуе день не встретился на ее пути Джонатан Роберт Фарнум, неотесанный мужлан из Кентукки в черном костюме, какие любят носить деревенские парни. Все произошло, как водится, случайно. — Хлоя сияла от удовольствия, что первой может поведать Амалии эту историю. — Итак, громила увидел Соланж на галерее ее дома и остолбенел, потрясенный ее сказочной красотой. Он хотел тут же ворваться в дом, но его не впустили, он что-то кричал ей, но она вряд ли расслышала, так как чуть не упала в обморок. Служанка и мать увели ее под руки в дом, а наш герой остался торчать под дверью. С тех пор, — продолжала Хлоя с удовольствием, — он стал ее тенью. Наиболее вероятный кандидат в женихи вызвал заезжего на дуэль, но… проиграл и, раненый в руку, вынужден был отступить. Тем временем деревенщина подкупил служанку и передал через нее записку Соланж, которую неизвестно почему тянуло к этому охламону. Влюбленные начали встречаться в церкви, куда Соланж с некоторых пор зачастила. Джонатан был на седьмом небе от счастья, хотя и понимал, что ее родители никогда не благословят этот брак.

Однако события развивались быстрее, чем можно было того ожидать. О тайных встречах Соланж с Джонатаном стало известно: кто-то видел их вместе. Родители решили ускорить свадьбу дочери с раненным на дуэли молодым человеком, но девушка проявила редкостный для своего круга людей характер, заявив, что лучше уйдет в монастырь и станет Христовой невестой, чем выйдет замуж за нелюбимого. Деревенщина тоже оказался парень не промах: он с согласия девушки, похитил ее из дому и увез в неизвестном направлении. Обвенчались они на далекой почтовой станции Poste de Natchitoches. Долгое время родители Соланж и слышать не хотели о мятежной дочери, но рождение малыша всех примирило.

— Неужели Роберт? — удивленно вскинула брови Амалия.

— Угадала.

— Значит, плантация «Ивы» — приданое Соланж, ведь усадьба находится рядом с владениями Деклуе?

— На этот раз ты ошиблась, дорогая, — улыбнулась Хлоя. — Поскольку мужлану, как, впрочем, и его сыну, всегда везло, он купил эти земли в подарок Соланж, чтобы она жила поблизости от своей семьи и была счастлива.

— Затем появилась Мами, хорошенькая молодая вдовушка, готовая выйти замуж за брата Соланж, — попыталась продолжить Амалия.

— Скорее всего она была уже замужем и находилась здесь, — поправила ее Хлоя. — Мадам Деклуе поздно обзавелась ребенком, о таких обычно говорят, слишком строга, чтобы иметь детей. Но все обошлось. Нет правил без исключений.

— Да-да, понимаю, — кивнула Амалия, думая о чем-то своем. — Роберт, похоже, в ладу с теткой?

— Что же тут необычного? — удивилась вопросу Хлоя. — Роберт — круглый сирота. Соланж умерла во время очередных родов, когда ему было пять или шесть лет. Не успели высохнуть слезы и утихнуть боль от этой утраты, как в дом пришла новая беда: во время несчастного случая на утиной охоте погибли Джонатан и муж Мами. Мадам Деклуе забрала племянника к себе и воспитала вместе с Жюльеном как родного сына. Роберт поэтому и относится к ней с нежностью, как к матери.

— Теперь ясно, почему Жюльен и Роберт так близки, они почти одного возраста! — воскликнула Амалия, радуясь тому, что так легко и просто развеялись многие ее сомнения.

В действительности братья и были почти погодками: Жюльену исполнилось двадцать девять лет, а Роберту — тридцать или тридцать один.

— Их водой не разольешь, — согласно закивала головой Хлоя.

— Такие близкие друзья, что ни тот, ни другой не торопились обзавестись семьей.

Амалия из обрывков разговоров, которые велись в ее присутствии, догадалась, что Роберт Фарнум — холостяк и о женитьбе пока не помышляет.

— Ха! А зачем мужчинам вообще жениться? — воскликнула Хлоя. — К их услугам все удовольствия: танцорки, оперные певички, а можно завести утешительницу из квартеронок — мало их тут без дела мается! Разве могут сравниться мелкие домашние радости с этим праздником жизни? А некоторые предпочитают бегать на свидания с бронзовой статуей. — Хлоя в ярости стиснула пальцы, а потом, повернувшись к Амалии, прижала их к губам. — Ох, мой язык! Не обращай внимания на мою болтовню ma chere!

— Я никогда не считала, что они — они оба — пребывали в монашеской воздержанности, — сказала Амалия как можно спокойнее.

Лицо Хлои просветлело.

— Так тебя это не шокировало, ma chere?! — изумилась она дружелюбному тону Амалии. — Превосходно! Ненавижу и презираю ханжей! Точно не знаю, но говорят, что у Роберта никогда не было постоянной пассии. Он предпочитал встречаться с оперными певицами, хотя несколько лет назад имел непродолжительную связь с одной замужней дамой. Когда ему прескучили их тайные свидания, она от горя чуть не отравилась, приняв крысиный яд.

— По-моему, отвратительно, когда разрушают чужие семьи, — заметила Амалия.

— Да уж чего хорошего, — быстро поддакнула Хлоя. — Жюльен никогда так не поступал. Правда, одно время у него была утешительница, которую нашла ему Мами, — отца в ту пору уже не было в живых. Надо же образовывать молодого человека и в этом вопросе. Но ты не беспокойся, — успокоила она Амалию. — Девице дали денег и отослали еще до свадьбы. Вряд ли они когда-нибудь встретятся.

Амалия понимающе кивнула головой. Она не могла представить Жюльена с любовницей-квартеронкой, женщиной, которой он дарил свои объятия и ласки, а она, возможно, рожала ему детей. Амалия с тоской подумала, что у них с Жюльеном детей может и не быть.

— Не надо было рассказывать об этом, — виновато потупилась Хлоя, состроив жалостливую гримаску. — От всей души прошу прощения, дорогая. Язык мой — враг мой. Просто я подумала: лучше знать правду, чем мучиться догадками и сомнениями.

— А хорошо ли в твоем возрасте знать об этом? — В вопросе Амалии слышалась нотка осуждения.

— Ну, это совсем уж глупо! — обиделась Хлоя. — Так и Мами сказала бы, а она жизнь знает. Как же узнавать мир, в котором предстоит жить, если от тебя будут скрывать все, что в нем происходит?

Внимание Хлои привлекла фигура человека, согнувшегося под тяжестью какого-то предмета, наскоро прикрытого мешковиной. Человек заворачивал уже за угол, направляясь в сторону «гарсоньерки», когда Хлоя окликнула его.

Джордж Паркман оглянулся и медленно заковылял под дождем к галерее. Амалия подождала его, желая поприветствовать и помочь избавиться от тяжелой ноши, а потом отошла чуть в сторону, чтобы продолжить наблюдение за людьми на строительстве дамбы и не слышать упреков, которыми Хлоя осыпала промокшего до нитки англичанина. Ее карие глаза неотрывно следовали за ладной фигурой человека на коне. Амалия видела, как он, потянув одной рукой за повод, а другой упершись в бедро, разговаривал с кем-то из работников. Было видно, как блестит от дождя его куртка, плотно обтягивающая широкие плечи и мускулистый торс. Закончив давать указания, всадник выпрямился в седле и повернулся к усадьбе, всматриваясь в освещенные окна дома. Амалия вспыхнула, сама не зная почему, и поспешила вернуться в холл.