"Узник страсти" - читать интересную книгу автора (Блейк Дженнифер)

ГЛАВА 17

«Гэйети Театр» Криспа закрылся этой зимой и снова открылся под новым руководством и новым названием. Хотя сейчас он официально назывался «Театр Варьете», жители Нового Орлеана, не привыкшие к изменениям, по-прежнему называли его по-старому. Как бы он ни назывался, в этот вечер туда съехалось огромное количество людей. Количество экипажей было так велико, что было очень трудно даже подъехать к дверям. Толпа, стоящая у входа и требующая, чтобы их пропустили внутрь, несмотря на отсутствие пригласительных билетов (причем в толпе было достаточно много дам в изысканных туалетах, кричавших и размахивавших кулаками, как базарные торговки), была настолько велика, что Аня сочла большой удачей, что билет не вырвали у нее из рук и что им с Эмилем и Гаспаром удалось пробраться в театр, сохранив в целости и сохранности одежду. Истерия у входа была явным доказательством (если таковое было необходимо) того, что бал был самым пышным и великолепным событием светской жизни в этом году.

Но из этого ни в коем случае не следовало, что это был единственный бал. Большинство креольского высшего общества находилось сейчас в «Театр Орлеан», где проходил еще один сверкающий бал-маскарад. «Благотворительное общество молодых людей» также устроило бал-маскарад, на котором, по слухам, члены общества должны были появиться в алых шелковых костюмах китайских мандаринов Поднебесной империи и представить несколько пантомим.

У Гамильтонов была возможность получить пригласительные билеты на оба эти бала, но было решено, что бал Комуса предпочтительнее.

В самом театре веселые мелодии, которые играл оркестр, практически заглушались шумом голосов. Ряды кресел, установленных на деревянном полу, прикрывающем паркет, блестели и сверкали от бриллиантов, драгоценностей, шелка и атласа бальных платьев дам. Очень редко можно было увидеть темное пятно, так как джентльмены либо находили убежище в буфете, либо стояли в глубине лож, предоставляя удобные кресла женам и дочерям. Вдоль рядов белых плеч и сверкающих дорогих туалетов было видно постоянное движение вееров, которыми обмахивались дамы из-за жары, вызванной теплым днем, массой собравшихся людей и потоками горячего воздуха от газовых фонарей.

Кресла, отведенные Гамильтонам в ложе, которая находилась чуть ли не на самой сцене, были, как и опасался Гаспар, уже заняты. Ане показалось невозможной задачей сдвинуть с места сидевших там дородную жену и двух пухлых племянниц американского плантатора с верховий реки, но Эмиль справился с этим с помощью хитрости и своих изысканных манер. Они стали возле ложи, и он принялся небрежно, но довольно громко рассуждать о том, какие места являются лучшими. Рядом с бельэтажем, где огни горят ярче всего, так жарко, не правда ли? Здесь, безусловно, станет душно, когда театр заполнится, и, конечно же, эти места находятся очень далеко от выходов, если вдруг случится пожар или какая-нибудь другая катастрофа. Театры горят просто с ужасающей частотой – необходимо взять себя в руки, чтобы решиться на посещение театра вообще. А помните, совсем недавно, всего лишь несколько лет назад, деревянный пол, настланный поверх паркета, провалился, и несколько молодых леди погибли и получили увечья, а еще несколько были просто затоптаны в панике, потому что оказались слишком далеко от выходов. Sacrebleu[26], но он не думал, что юные леди из провинции слышат его – он ни за что не стал бы пугать их! Но он видел возле окна три свободных кресла. Он лично проводит туда молодых леди, держа каждую под руку, если, конечно, они пожелают взглянуть на них.

Одна из племянниц была некрасивой и похожей на мышку, а другая довольно самоуверенной, с голубыми кукольными глазками, светлыми локонами и склонностью жеманно улыбаться и хлопать ресницами. Но ни одна из них не могла противостоять галльскому шарму, особенно когда он появлялся с таким количеством поклонов и цветистых комплиментов, какое было присуще Эмилю.

Они ушли. Аня и Гаспар заняли свои места. Аня бросила накидку на одно из кресел, а на другое положила веер и театральный бинокль. Она не была уверена в своей возможности даже с помощью Эмиля, долго противостоять решительным попыткам окружающих занять эти места, но она в любом случае намеревалась хотя бы попытаться.

Осада была короткой. Селестина и мадам Роза прибыли очень скоро. Эмиль и Гаспар продолжали разговаривать, указывая на знакомых в толпе, пока леди не устроились на своих местах, а затем они приготовились отправиться в буфет, чтобы восстановить силы. Муррей же намеревался остаться в ложе, пока Селестина не сказала ему прямо, что ему было бы лучше тоже пойти в буфет, чем стоять над ней и мешать доступу свежего воздуха.

Джентльмены еще не ушли, а уже из соседней ложи Селестине помахала рукой девушка ее же возраста, которая ходила вместе с ней в монастырскую школу, и вскоре она уже пришла к ним в ложу, чтобы показать рубиновый обручальный браслет, который она только что получила.

Мадам Роза, воспользовавшись тем, что внимание Селестины отвлечено разговором с подругой, повернулась спиной к дочери. Обратившись к Ане, она сказала:

– Сейчас ты можешь рассказать мне без обиняков, о чем вы с Гаспаром разговаривали в салоне.

Аня принялась лихорадочно рыться в памяти, а затем довольно туманно сымпровизировала:

– Мы разговаривали о Равеле и об этом восхитительном параде.

– Пожалуйста, не увиливай, Аня. Я, возможно, приближаюсь к среднему возрасту, но слух у меня очень острый. Я отчетливо слышала, как вы несколько раз упомянули мое имя рядом со словами о браке.

Гаспар не просил ее об этом, но Аня знала, что он ожидал, что она сохранит сказанное им в тайне. Она очень хотела бы поступить именно так, но мадам Роза была ее другом и доверенным лицом в течение очень многих лет. Ребенком она доверяла ей свои детские секреты, девушкой делилась свадебными планами, став хозяйкой «Бо Рефьюж», стала советоваться с ней по поводу своих стратегических планов, которые должны были заставить плантацию приносить больший доход. Ей было нелегко противостоять.

– Это было неважно.

– Я с тобой не согласна. Меня беспокоит мысль о том, что вы с Гаспаром обсуждали меня за моей спиной.

– Но это было совсем не так. Это была всего лишь… всего лишь пустая болтовня.

– Если это так, то почему ты не скажешь мне, о чем вы говорили?

– Гаспару было бы неприятно. Может быть, было бы лучше, если бы вы сами спросили его? – сказала Аня с ноткой отчаяния в голосе.

– Я спрошу, можешь не сомневаться, но я бы хотела также услышать это и от тебя. Аня нахмурилась.

– Но вы, конечно же, не думаете, что у нас с ним есть какие-то тайны – это слишком смешно!

– Тогда объясни мне, почему мне не следует так думать, – с терпеливой настойчивостью продолжала мадам Роза.

У Ани в голове пронеслась идея, которая либо давала ей возможность выбраться из этой ситуации, либо, как минимум, возможность получить информацию, так нужную ей, в обмен на предательство Гаспара.

– Меня беспокоит одна вещь. Я как-то спрашивала вас об этом, но вы тогда не прояснили вопрос. Возможно сейчас, когда у вас было время подумать об этом, вы могли бы это сделать.

Мадам Роза поджала губы и осторожно сказала:

– Возможно.

– Это касается Равеля и тех слов, которые он произнес, когда пришел просить моей руки. Объясните мне, что он сказал вам тогда, и я расскажу вам, что сказал Гаспар.

Если она надеялась, что мадам Роза станет возражать, чтобы защитить Равеля, позволяя ей таким образом защитить Гаспара, то она недооценила ее. Мадам Роза тут же пожертвовала Равелем.

– Конечно, могу.

– Когда он просил моей руки, – сказала Аня, медленно восстанавливая в памяти всю сцену, – он сказал вам, что он уверен, что вы «помните недавние обязательства», как если бы вы знали, в чем они заключаются, и были обязаны ему чем-то достаточно важным, чтобы заставить вас против вашей воли выслушать его предложение. Лицо мадам Розы окаменело, и ойа почти невольно обернулась на дочь.

– Да, да, я помню.

До тех пор пока снова не подумала об этом, Аня не подозревала, насколько глубоко обеспокоил ее тот инцидент. Внезапно ей показалось важным только одно – узнать поскорее ответ на этот вопрос, невзирая даже на то, какими могут стать ее взаимоотношения с мужчиной, который мог бы стать мужем мадам Розы, невзирая ни на что.

Ожидая продолжения со стороны мачехи, Аня чувствовала, как все сжимается у нее внутри. Когда же продолжения не последовало, она сказала напряженным голосом:

– Так что же?

– Это очень деликатный вопрос, который касается других людей.

– Конечно. – Аня не ожидала ничего другого, но все же нахмурилась, когда мадам Роза еще раз бросила взгляд через плечо.

– Я думаю, ты знаешь, что я не совсем довольна выбором моей Селестины.

– Я знала, что вы попросили ее и Муррея подождать, прежде чем официально объявить о помолвке, – осторожно ответила Аня.

– Я надеялась, их привязанность растает, исчезнет сама по себе, как это часто бывает. Но до сих пор этого не случилось.

– У Селестины нежное сердце.

– Да, а Муррей чрезвычайно внимательный любовник. Она просто уже не может жить без него.

Аня подняла брови.

– Разве это недостаток?

– Немногие женщины назвали бы это недостатком, но я все же не рада тому, что Селестина выбрала именно его.

– Но почему? Что в нем такого, что вам не нравится?

Мадам Роза пожала пышными плечами и криво улыбнулась.

– Не знаю. Может быть, то, что он хочет отнять у меня дочь. Или что он американец, а не креол, и ему не хватает лоска. Может быть, то, что он напоминает мне глупого щенка, бесконечно привязанного, всегда мешающегося под ногами и начинающего жевать и грызть ножки мебели, как только повернешься к нему спиной.

Аня не могла удержаться от смеха.

– Ну, мадам Роза!

– Это все были только фантазии. И все же я думала, что если Селестина увидит своего молодого человека в деликатной ситуации, которая будет требовать смелости и манер настоящего джентльмена, она увидит, что он – не тот человек, которого она хотела бы себе в мужья.

Аня тут же сделала, забежав вперед, очевидный вывод:

– Вызов на дуэль на балу в «Сент-Чарльз Театре»?

Мадам Роза важно кивнула головой.

– Но как вам удалось это организовать? Как вы убедили Равеля сыграть эту роль?

– Эта часть оказалась чрезвычайно простой. Я послала ему записку, пригласив его прийти. Когда он пришел, я рассказала ему, чего хотела бы от него – спровоцировать ссору с Мурреем. Сначала он отказался: это было несовместимо с его принципами. Но потом я сказала ему, что знаю о собраниях, которые они с Гаспаром посещают.

– Вы знаете? – Аня быстро наклонилась и схватила мачеху за руку.

– Chere, мне же больно! Конечно, я знаю.

– И что же это за собрания, какова их цель?

– Гаспар сказал мне, что это собрания Комитета бдительности. У меня нет причин не верить ему.

– «Бдительности»… Конечно. Это группа людей, противостоящих коррумпированной партии «Ничего не знающих». Аню переполнило такое глубокое чувство облегчения, что у нее на глазах навернулись слезы. Мгновением позже они высохли, и она продолжила:

– Я не могу поверить, что Равель позволил себя шантажировать.

– Тем не менее он сделал это. Это была его идея вызвать Муррея на ссору через тебя. Сначала мне казалось, что это следует сделать через Селестину, но он подумал, что если встать на защиту своей невесты для мужчины является естественным, то гораздо более вероятным является уклониться от дуэли из-за сестры невесты, и особенно неродной сестры. Привязанность же Селестины к тебе настолько велика, что она почувствовала бы себя глубоко оскорбленной в подобной ситуации.

Аня кивнула. Таким образом, она узнала, в чем заключались обязательства, а также почему Равель нарушил молчаливый договор, который существовал между ними все эти годы, договор не видеть и не говорить друг с другом. Почему же она не чувствует себя более счастливой?

– Вы ошиблись, – сказала она. – Муррей прекрасно ответил навызов. Он как мог пытался защитить меня.

– Да, – со вздохом сказала мадам Роза.

– Но как вы могли сделать это? По вашей инициативе один из них мог быть убит. Как бы вы дальше жили с этим?

– Я никогда не думала, что у Муррея хватит храбрости на это, и на самом деле никогда не хотела, чтобы дошло до дуэли. Но как только все сдвинулось с места, выяснилось, что остановить это невозможно. Если бы не тот выход, который нашла ты. Ты вмешалась. Ты нанесла рану Равелю и разрушила его репутацию, поставив меня в положение, когда я стала обязана ему еще большим. Как же я могла в таком случае не дать ему своего разрешения обратиться к тебе? Это было невозможно.

– Он сделал это невозможным.

– Ты содействовала ему.

– Я просто не могу понять, почему вы решили, что Муррей трус. Вы только вспомните, как он застрелил мужчину в ту ночь, когда на наш экипаж напали бандиты.

– Очевидно, я была не права, – с необычной резкостью в голосе сказала мадам Роза. – А сейчас ты должна рассказать мне, о чем говорил тебе Гаспар.

Аня колебалась всего лишь мгновение. Она сама предложила это и не могла отрицать, что ей было бы интересно увидеть реакцию мачехи.

– В основном он рассказывал мне, почему никогда не просил вас выйти за него замуж.

– Ему нравится существующее положение вещей, при котором его светская и частная жизнь существуют отдельно друг от друга, причем я нахожусь в одной из них, а его квартеронка – в другой.

– Вы знаете о ней?

– Я же не дурочка.

– Наверное, нет, но вы все же ошибаетесь насчет Гаспара. – Аню охватили угрызения совести за то, что она собиралась сделать. Вмешиваться в жизнь других людей всегда было неразумно.

– Разве?

– Он попросил бы вас стать его женой, если бы думал, что вы примете его предложение. Его квартеронка – не более чем ширма, служащая для защиты вашего доброго имени. Он любит вас.

Аня не могла бы сказать, каких слов или действий она ожидала от мадам Розы. Краснеть или запинаться было настолько же не в характере ее мачехи, как и проявлять бурную ярость или высказывать неискренние угрозы. И все же она ожидала чего-то большего, чем то, что получила.

– Разве? Действительно ли это так? – сказала мадам Роза. С этими словами она отвернулась и, развернув веер, стала лениво обмахиваться им, прислушиваясь к болтовне своей дочери и ее подружки.

Аня осталась наедине со своими мыслями. Равель и Гаспар, члены тайного Комитета бдительности. Действительно ли это было правдой или это лишь история, придуманная для того, чтобы успокоить мадам Розу? Неужели теперешняя администрация, мертвой хваткой державшая город за горло, была настолько обеспокоена деятельностью небольшой группки людей, которую она увидела в доме квартеронки, что послала полицию, чтобы разогнать их?

«Бдительность». Это слово предполагало настороженность, постоянную заботу. Без сомнения, мотивы некоторых членов комитета были самыми возвышенными, и все же это могло оказаться не более чем поводом для того, чтобы вырвать власть из рук публично назначенных чиновников и самим осуществлять ее. Что же в таком случае могло предотвратить нарушение ими самими законов для достижения собственных целей? Можно ли доверять им в том, что они не станут использовать власть, чтобы навязывать собственные предпочтения, чтобы осуществлять свою личную месть, чтобы получить свою личную выгоду? Однако нельзя было отрицать, что наступило время, когда просто необходимо что-то предпринять. В управлении городом был такой хаос, что люди, избранные для того, чтобы управлять городом, занимались как раз всем тем, чем, как она боялась, могут заняться члены Комитета бдительности, только в гораздо больших масштабах. Эти чиновники были по большей части американцами, которые приехали в этот город, чтобы сделать себе состояние в богатейшем морском порту мира. Они использовали суматошную и беспорядочную тактику, присущую северным политикам, чтобы оттеснить креолов, которые видели в общественной деятельности не карьеру, а выполнение своего долга перед обществом. Они пытались взять в свои руки медлительную и основанную на невмешательстве политику управления городом, в основании которой лежали горячие споры за кофе и вином, оканчивающиеся сердечным согласием, подхлестнуть ее и превратить в нечто, больше похожее на шумную, кровавую и лишенную всякого изящества борьбу быка с медведем. А в последнее время они принялись подрезать сухожилия быку, чтобы быть уверенными в том, что победа будет на стороне медведя.

Но если Равель действительно был членом этого тайного комитета, то как объяснить желание тех мужчин убить его? Или ее? Существовала ли связь между бандитами в «Бо Рефьюж» и теми, кто остановил экипаж, в котором она ехала в ту ночь, когда они смотрели Шарлотту Кушман в роли Екатерины? Была ли эта попытка покушения на ее жизнь, как и более позднее нападение на нее арабов?

Нет. Она не должна позволять своей фантазии заходить так далеко. Единственной причиной того первого нападения было ограбление. Оно произошло, потому что они свернули в боковые улицы, стараясь избежать пробки возле театра. Это была простая случайность.

Ее внимание привлек появившийся на сцене мужчина. В течение какого-то времени за закрытым бархатным занавесом были слышны негромкий стук, скрип, шарканье и скрежет. Сейчас все затихло.

Когда публика заметила на сцене высокого мужчину в вечерней одежде, звуки голосов, шепот и шум, производимый большой беспокойной аудиторией, затихли, и сейчас лишь иногда раздавалось негромкое покашливание.

Мужчина поднял к губам золотой свисток в форме флейты и издал длинный мелодичный звук. Изо всех сил он прокричал:

– Когда вы услышите этот звук во второй раз, это будет сигналом к началу полуночной трапезы. Сейчас он извещает об открытии второго ежегодного бала живых картин «Мистической группы Комуса». Будучи капитаном команды Комуса, я приветствую здесь вас всех и желаю вам радости в сезон Марди Гра. Пусть начнется веселье! Смотрите! Боги и богини – на предназначенных им местах!

Сделав широкий жест, капитан покинул середину сцены. Занавес распахнулся, и отовсюду послышались возгласы восхищения, когда перед зрителями предстала великолепно освещенная, сверкающая яркими цветами прекрасная сцена. В этой первой картине, которая называлась «Победа Минервы», были представлены около четверти персонажей в порядке, обратном тому, в котором они шли во время парада, все со своими мифологическими атрибутами и другими символами своей божественности. Позолоченные и отполированные, усыпанные цветами и окруженные ужасными и прекрасными животными, они неподвижно стояли в высокомерных или величественных позах. Над каждым былзакреплен чудесный транспарант с его именем, подсвеченный изнутри.

Занавес продолжал раскрываться, пока одна за другой не стали видны все четыре живых картины – «Полет времени», «Вакханалия» и «Команда Комуса и процессия». Картины были похожи на произведения искусства в натуральную величину, каждое из которых отличалось великолепной композицией и производило максимальный эффект своими цветами и пропорциями, а также сочетанием добра и зла, возвышенного и смешного.

Какие огромные усилия были затрачены, какие невероятные суммы потребовались, чтобы представить эту иллюзию. В зале были люди, которые, качая головами, бормотали себе под нос:

– Сколько денег, сколько денег потрачено напрасно!

Но были и другие, которые смотрели сияющими глазами и всем сердцем воспринимали радость момента, восхищались полетом творческого воображения и были счастливы от того, что являются частью этого чуда.

Мало-помалу в публике снова начался шум, послышались восклицания:

– Смотри, вон летучая мышь, какое чудовище!

– Посмотрите на лебедей!

– Бедный Атлант, ему приходится тащить на себе такую тяжесть!

– Пегас выглядит так, будто действительно может полететь!

– Как они это сделали? Как они это сделали?

Равель находился в предпоследней картине. Аня сидела и смотрела, как он стоит в костюме козлоногого бога Пана, который должен был бы казаться смешным, но который вовсе не казался таковым, и невольная улыбка играла у нее на губах. Какой из него получился прекрасный бог любви – такой же прекрасный, каким и должен был быть этот бог, и в то же время такой неспокойный и выбивающий из колеи, как беспокойна сама любовь. Поза, в которой Равель стоял, была превосходной – одновременно просительной и угрожающей, нежной и похотливой. У него не двигался ни один мускул, а свет лампы над его головой сиял золотом на виноградных листьях, вплетенных в его иссиня-черные волосы, поблескивал на его широкой бронзовой груди среди черных вьющихся волос.

Он не видел ее, так как не мог смотреть никуда, кроме как прямо перед собой, и она была благодарна за это. Почему она должна была полюбить его? Почему один его вид разжигал у нее внутри желание, о котором она даже и не подозревала две недели назад? Она чувствовала, как ее тянет к нему, как будто им нельзя находиться порознь, как будто она никогда на протяжении последних семи лет не была свободна от него. Ей казалось, что они оба были втянуты в нечто, находящееся вне их контроля, возможно, в один из этих древних мифов о любви и ненависти, ревности и разрушении, которые тщеславные боги разыгрывали для собственного развлечения и из которых не было иного выхода, кроме смерти.

Наконец занавес закрылся. Музыка стала громче.

Наступила очередь костюмированного марша. Волнение пронеслось по залу подобно молнии. Сидевшие в ложах дамы, как старые, так и молодые, выпрямились и принялись поправлять прически и разглаживать оборки. Некоторые из них будут выбраны в качестве партнерш членами «Группы Комуса» и вместе с ними в костюмах пройдут парадом по всему залу, а после этого перейдут от марша к танцам. Однако здесь существовали особые правила. В танцевальный зал не мог спуститься ни один джентльмен, одетый в вечернюю одежду, и ни один джентльмен в карнавальном костюме не мог подняться в ложи. Дамы для танцев выбирались следующим образом: капитан громко выкрикивал их имена, так, чтобы они могли спуститься из ложи к мужчине, спрятанному за маской, который и выбрал их.

Большой марш, возглавляемый Комусом, начался. Боги и богини отправились в последний круг по залу, чтобы дать возможность зрителям еще раз полюбоваться их великолепием. Сначала последовала небольшая пауза, а затем было громко названо имя первой дамы.

Когда дамы одна за другой стали занимать свои места, на их лицах можно было увидеть смущение или стыдливые улыбки, услышать крики восхищения или триумфа. Некоторые из них были женами, некоторые дочерьми или племянницами, а некоторые, поскольку члены группы в большинстве своем были молоды, – матерями. Но большинство дам были возлюбленными, и каждая из них пристально и вопросительно смотрела в лицо мужчине, встречающему ее на краю танцевального зала, как бы пытаясь убедиться, что это именно тот, кого она ожидала увидеть. Было очень интересно наблюдать за ними и за смятением членов клуба, которые должны были находить дам, имена которых называл капитан, и которые сновали по всему залу, повторяя имена снова и снова, пока их лица не становились красными от смущения настолько, что, казалось, их вот-вот хватит апоплексический удар. Было также трудно не улыбнуться, видя выражение крайнего беспокойства или нарочитого спокойствия на лицах дам, которые ждали, выберут ли их для парада и танцев, или они останутся сидеть в одиночестве, забытые всеми, когда начнется музыка.

– Мисс Гамильтон! Мисс Аня Гамильтон!

Возглас прозвучал где-то вдали и теперь становился все ближе. Аня замерла. Равель! Она не ожидала этого. Во всяком случае не после их сегодняшнего расставания. Ее имя прозвучало еще раз. Она сидела, как парализованная. О чем он думает, открыто связывая ее имя со своим после всех сплетен? Надежда на то, что люди не узнают его, была очень мала. Можно было сказать, что по сравнению с другими на нем практически не было никакого костюма или маски.

Мадам Роза подтолкнула ее.

– Чего ты ждешь? Выходи.

– Но как я могу?

– Это же карнавал. Как ты можешь отказаться?

Действительно, как? Аня встала и спустилась из ложи вниз. Равель ожидал ее на краю танцевального зала. Увидев его, она тут же почувствовала, что сердце стало биться сильнее. Ее пальцы слегка дрожали, когда она положила их на его запястье, которое он ей официально предложил в соответствии со всеми принятыми нормами приличий.

Он склонил голову, и его взгляд потеплел, когда он увидел легкий румянец на ее щеках и то, как оттенок ее платья отражается в ее глазах, ее гордо поднятую голову и нежную ложбинку на груди, открытую обширным декольте.

Он не был уверен в том, что она спустится вниз; его вовсе не удивило бы, если бы он остался один, без партнерши, после того, как марш уже начался. Он чувствовал себя так, будто одержал победу, хотя не был в этом уверен. Сейчас, если ему только удастся удержаться, чтобы не схватить ее прямо здесь, на глазах у изумленных пожилых дам в ложах, и, между прочим, приемлемо протанцевать в этих проклятых ботинках в виде раздвоенных копыт, он может считать, что Госпожа Удача снова повернулась к нему лицом. Он вывел ее туда, где выстраивалась колонна для парада.

– Полагаю, ты знаешь, – тихо сказала Аня, – что ты только что подтвердил все худшие подозрения у тех, кто слышал в нашей странной эскападе.

– Я думал, что фигурировал в ней как галантный спаситель твоего семейного поместья. Естественно, что увидев, как ты борешься с пламенем в восхитительном дезабилье, я тут же влюбился в тебя!

– Дезабилье? Я была совершенно одета, и ты прекрасно знаешь об этом!

– Я-то знаю, но все эти сплетники с деятельным воображением не имели чести видеть тебя, как я, и считают своим долгом думать самое худшее. Кроме того, лишь благодаря исключительно удачному стечению обстоятельств ты в этот момент оказалась…

– Неважно! Если ты не понимаешь, что это не несет ничего хорошего ни одному из нас, значит, ты не понимаешь. Я убеждать тебя в этом не собираюсь.

– Хорошо. Вместо этого ты можешь рассказать мне, обнаружила ли ты ошибку в своих рассуждениях. И тебе лучше перестать бросать на меня такие жаркие взгляды, иначе ты дашь сплетникам повод для еще более неприличных мыслей.

Она посмотрела на него с улыбкой, сладкой, как патока.

– Я очень скоро поняла, что ты хотел сказать, но мне еще предстоит решить, что хуже: принять предложение, сделанное из чувства долга, или вытекающее из твоих разгоряченных мужских потребностей.

Марш начался. Шедшая сзади пара буквально наступала им на пятки, а они в свою очередь очень близко подошли к идущим впереди, которые отстали от остальных, и поэтому прошло несколько минут, прежде чем он смог ответить. Когда он заговорил, в его тоне было слышно смирение.

– Мне следовало бы знать, что ты вложишь самый худший смысл в любое слово, сказанное мной.

– В этом случае он уже находился там. Но тебе не нужно больше беспокоиться и повторять свое предложение. Ты больше не найдешь союзника в мадам Розе. Я знаю, почему она не отказала тебе в твоей просьбе в тот раз, почему она была на твоей стороне. Подобный шантаж, каким бы искусным он тебе ни казался, не сработает во второй раз.

– А кто, – начал он убийственно нежным голосом, – сказал, что будет второй раз?

– О, так его не будет? В таком случае я буду весьма обязана тебе! – Ее глаза были такими же темными и холодными, как глубины океана.

– Я надеюсь, ты не сообщила Муррею о роли, которую сыграла мадам Роза в нашей с ним ссоре?

– Конечно, нет!

– Хорошо. Я как-то сомневаюсь, что он сможет это правильно понять. Это как раз то самое, что могло бы заставить его броситься ко мне, дыша праведным гневом и настоять на том, чтобы мы продолжили с того места, на котором остановились.

– Лучше бы я разрешила ему встретиться с тобой на дуэли. Сомневаюсь, что ты был бы таким самодовольным сейчас. – Никто не мог довести ее до такого гнева, как этот человек. Никто!

– Да, действительно, – подтвердил он с величайшей готовностью, – при достаточном везении я мог бы даже быть убит.

Марш закончился. Оркестр сразу же начал играть вальс, и стройная колонна проходивших маршем тут же рассыпалась, партнеры повернулись друг к другу, и пары заскользили под музыку. Равель не дал ей шанса отказать ему в танце. Он решительно положил свою левую руку на изящную талию Ани и твердо сжал ее левую руку в своей. Они закружились в вальсе, и их тела исключительно гармонично двигались под музыку.

Убит? Это слово заставило Аню похолодеть. Нет, этого не может быть! Он так полон жизни, он обладал такой силой ума и тела! Казалось невозможным, что все это может закончиться в одно мгновение.

Но это было возможно. Подобно языческому богу, которого он олицетворял, он мог в один момент лишиться всего своего могущества. Не останется ничего, кроме памяти о нем в сердцах некоторых людей и букв, вырезанных на надгробной плите.

А как же тогда любовь, которую она чувствовала, любовь, которая, подобно ее сердцу, билась у нее внутри с такой силой, как будто настойчиво искала выхода?

Она задумалась, что произошло бы, если бы она внезапно сказала: «Я люблю тебя, Равель»? Поверит ли он ей? А если поверит, засмеется ли? Воспользуется ли он ею? Останется ли равнодушным или, что хуже всего, почувствует жалость к ней?

Он не был единственным обнаженным до пояса мужчиной в зале – здесь были также фавны, которые сопровождали его, и сатиры, сопровождавшие Вакха, – но он явно был самым великолепным из них. Половина сидевших в ложах женщин следили за ним в бинокли, и большинство из них с радостью пожертвовали бы своим добрым именем за честь быть вызванной им на этом балу у Комуса.

Почему же женщины, несмотря на всю свою кажущуюся степенность, так обожают повес и распутников? Подобно бабочкам, стремящимся к огню, они наслаждаются близостью опасности. Она не должна быть глупой бабочкой.

– Твоя мать сегодня здесь? – спросила она, еще раз окидывая взглядом лица женщин, сидящих в ложах.

– Я не смог убедить ее прийти сюда.

– Надеюсь, она не заболела?

– Нет, нет. По правде говоря, ее литературный кружок проводит встречу сегодня вечером, и она предпочла отправиться туда. Ее болезнь скорее причиняет ей неудобства, чем препятствует заниматься тем, чем она хочет. Возможно, ее сердце чуть слабовато, но я обнаружил, что оно становится еще слабее, когда она хочет заставить меня что-то сделать.

– Например, остаться в Новом Орлеане, вместо того чтобы отправиться с Уильямом Уокером в Никарагуа прошлой осенью?

– От одной мысли об этом у нее чрезвычайно усилилось сердцебиение. Она очень мудрая леди, хотя и немного хитрая.

Теплота его голоса вызвала какое-то странное ощущение в сердце Ани.

– Я полагаю, твоя мать видела парад?

– Да, и объявила мой костюм вульгарным, но впечатляющим.

– Женщина со вкусом, – притворно-застенчивым голосом сказала Аня.

Конечно же, он был впечатляющим. Находясь так близко к нему в обществе, при том что он был полуобнажен, она чувствовала, что ей становится все жарче. Этот жар, казалось, исходил из нижней части тела, воздействуя на нее так, как если бы Равель действительно был всемогущим Паном.

Равель, бросив взгляд на нежный румянец у нее на щеках, пробормотал:

– Я рад, что он тебе нравится.

Чтобы сменить тему разговора, Аня принялась искать в уме что-нибудь подходящее.

– Мне кажется, я не поблагодарила тебя за то, что ты так доблестно бросился спасать меня сегодня днем. Он покачал головой.

– Ты можешь рискнуть и сделать это сейчас.

– Моя жизнь много значит для меня, и было бы величайшей неблагодарностью не выразить тебе свою признательность.

– Она значит много и для меня.

Она обдумывала эти слова в тишине, в то время как они кружились по залу в вихре ее пышных юбок и волны голубого шелка практически скрывали нижнюю часть его тела.

Зеленый плащ развевался у него на плечах, а в золотом шнуре, стягивающем его, в брошах-застежках, в золотистой маске и короне из листьев отражались блики света, так что вдвоем они представляли собой вращающийся калейдоскоп движения, цвета и ярких золотых бликов.

Постепенно между ними возникло ощущение единения, ощущение того, что ограничения исчезали, а враждебность улетучивалась. Они двигались синхронно, как бы в едином порыве. Как бы много или мало чего-то еще не существовало между ними, этой физической гармонии нельзя было отрицать. Она сама по себе была удовольствием, приносила подлинное удовлетворение.

Его руки были сильными, движения уверенными, а чувство ритма природным. На этот короткий промежуток времени Аня полностью, с безоговорочным доверием отдалась ему. Она знала, что он не подведет здесь ни ее, ни себя.

Легко, без устали, она кружилась, ведомая им, инстинктивно следуя за ним с такой точностью, что Равелю она казалась частью его самого, костью от кости, плотью от плоти, и расстаться с ней значило как бы отрубить себе руку. Он не хотел ее отпускать. Никогда больше в своей жизни.

Это было безупречное, свободное слияние душ, разумов и тел, нечто, направляемое самой судьбой и неосознанным желанием, величественное и великолепное. Это было просто невозможно вынести.

Музыка закончилась. Раздались аплодисменты. Окружавшие Аню и Равеля танцоры стали медленно расходиться к ложам – кавалеры провожали своих дам на их места.

Опьяненные танцем, Аня и Равель неохотно отошли друг от друга. Аня снова положила руку ему на запястье. Она бросила взгляд на свою ложу и увидела, как Селестина сидит, опершись локтями на перила, а на ее лице просто написано страстное желание потанцевать. Мадам Роза сплетничала с одной их своих подруг, а Гаспар стоял позади, в глубине ложи. Муррея и Эмиля нигде не было видно.

Чтобы разрушить напряженную тишину, повисшую между ними, Аня сказала:

– Как жаль, что Селестина не может потанцевать.

– С ней что-то случилось?

– Нет, нет, просто она никого здесь не знает, кроме Муррея и Эмиля, которые одеты в вечерние костюмы и поэтому не могут танцевать.

– Я мог бы вызвать ее.

Она резко посмотрела на него, но его внимание было приковано к затененной нише, по направлению к которой они двигались и в которой скрывались несколько ступенек, ведущих к ним в ложу.

– Конечно, ты мог бы, но было ли это благоразумно?

– Я уже слегка устал от собственного благоразумия.

– Минуту назад я думала, что ты беспокоился насчет праведного гнева Муррея.

– Минуту назад и ты хотела, чтобы я встретился с ним на дуэли. Скажи мне, если это действительно случится, что ты сделаешь на это раз, чтобы спасти его?

– Не говори ерунду!

– Возможно, это вовсе и не ерунда. Возможно, было бы лучше начать с того места, на котором мы остановились, и положить конец всему этому. – Он посмотрел на нее сквозь прорези маски своими темными непроницаемыми глазами.

– Ты пытаешься испугать меня.

– Разве ты испугаешься, Аня?

– Но ведь ты поклялся мне, что не станешь провоцировать дуэль между тобой и Мурреем! – Она почувствовала, что что-то сжалось у нее в груди настолько, что она едва могла дышать.

– А я и не буду этого делать. Все, что я предлагаю, – это вальс или, может быть, полька с дамой, которую до сих пор никто не пригласил танцевать.

– Это самая настоящая провокация!

Он улыбнулся ей с озорным очарованием, хотя в глубине его глаз таилась осторожность.

– Ну, если бы я сейчас обнял тебя и, прижавшись к твоим нежным губам, расстегнул половину пуговиц на твоем прекрасном, но таком стесняющем платье, вот это была бы провокация!

– Это, – сказала она сквозь зубы, – было бы самоубийство. Я убила бы тебя своими руками.

– Может быть, это стоило бы того.

Они приближались к нише. Как бы подчинившись какому-то внешнему импульсу, Аня сказала:

– Равель, ты ведь не будешь на самом деле провоцировать Муррея, правда?

– Предложи мне какую-нибудь альтернативу.

– Что ты хочешь сказать? – Что-то в его тоне насторожило ее, и она мрачно посмотрела на него.

– Пообещай мне другое, более личное развлечение.

Кровь отхлынула от ее лица, как только она поняла, что он имеет в виду. Она ожидала, что у нее внутри вспыхнет гнев, но вместо этого по всему телу разлилась боль. В этом было что-то, чего она не понимала. Его слова, то, как он произнес их, звучали совсем непохоже на него. Ей показалось, что он больше не беспокоится о том, что она может подумать, что он намеренно хочет обидеть и оскорбить ее, и все же за всем этим стояло нечто большее.

Кто же он был на самом деле, что было скрыто за его маской? Золотистая, с металлическим отблеском ткань маски придавала ему жесткий, почти чужой вид, как будто бы она никогда не знала его. Это было похоже на засаду, в которой он прятался и от нее, и от самого себя.

Он почувствовал, как она отстранилась от него, почувствовал всплеск озадаченного гнева у нее внутри, и тут же его пронзило острое сожаление и раскаяние. Он чуть было не протянул к ней руки, но тут же подавил это побуждение, поскольку должен был это сделать. Всего лишь на какое-то мгновение он позволил себе подумать о том, каково это – знать, что ее беспокойство направлено на тебя, а не против тебя, но он не мог долго держаться за эту мечту.

Аня глухо ответила:

– Будь ты проклят, если я это сделаю!

– Ты уже давно сделала это, моя дорогая Аня, поэтому нет никакой необходимости держать себя выше того, что, как мы оба знаем, может доставить огромное удовольствие…

Аня не смогла ничего ответить, но это оказалось и не нужно. Из ниши вышел мужчина, фигура которого до этого была скрыта полумраком. Это был Эмиль. Его лицо раскраснелось, а глаза ярко блестели, но манеры были исключительно вежливыми. Он поклонился.

– Это Дюральд за этой маской, я уверен, и снова надоедает мадемуазель Ане. Вы слишком долго беспрепятственно преследовали ее. Настало время вас остановить.

Глаза Равеля слегка расширились, и он выдохнул проклятье, когда увидел лицо брата Жана. Но спустя мгновение все видимые признаки того, что он был захвачен врасплох, исчезли, и он продолжал непринужденно стоять в своем диковинном костюме. Он спокойно сказал в ответ:

– И вы предлагаете сделать это?

– Если должен.

– Даже зная, что сплетни полностью уничтожат ее доброе имя? Ваше беспокойство за нее невероятно трогательно!

– Ваше продолжающееся преследование будет иметь те же последствия.

– Что вы имеете в виду? – мягко спросил Равель.

– Я имею в виду, что вы недостойны общаться с ней, недостойны вообще никакого приличного общества, кроме общества тех canailles americaine[27], которые поставили сегодня это зрелище, и им подобных.

– Эмиль, нет! – воскликнула Аня, снова обретя голос, который она было потеряла от шока и ужаса.

– Действительно, – послышалось у нее за спиной, когда Муррей быстро спустился по ступенькам и подошел к краю танцевального зала. – Будучи американцем, я так понимаю, что эти слова относились именно ко мне.

Эмиль едва глянул на него.

– Я готов дать вам сатисфакцию после того, как разберусь с этим ренегатом.

На помощь Ане наконец пришел гнев.

– Да не будьте же идиотами, вы все! Не произошло ничего такого, что требовало бы всего этого!

– Я должен попросить вас оставить нас, мадемуазель Аня, – сказал вежливо Эмиль. – Это не для женщин.

– Это должно быть моим делом, поскольку я в этом замешана! Это смешно, это варварство, и я собираюсь стоять, сложа руки, и смотреть, как кто-либо из вас погибает из-за этого и из-за меня!

– Вы не можете предотвратить этого.

Гаспар, очевидно привлеченный их громкими голосами, открыл дверь ложи и спустился по ступенькам, чтобы присоединиться к ним. Он окинул взглядом троих молодых людей и строгим голосом с нотками осуждения произнес:

– Что за безумие? Вы обеспокоите дам, не говоря уже о том невосстановимом ущербе, который вы можете нанести мадемуазель Гамильтон.

– Да, – сказал Эмиль, – пойдемте куда-нибудь.

– Какой в этом смысл? – спросил Муррей. – Мы можем договориться обо всем прямо здесь и сейчас. Вопрос лишь в том, кто первым будет драться на дуэли.

– Ерунда! – раздраженно сказал Гаспар. – Эти вещи так не делаются.

– Я требую сатисфакции, – настаивал Муррей.

У них за спинами послышался крик. Селестина стояла в дверях ложи. Прижав ладони ко рту, она рассматривала напряженные лица людей, стоявших внизу, переводя взгляд с одного мужчины на другого.

Внезапно ее ноги подогнулись, и она упала в обморок прямо на ступеньках, Эмиль рванулся было к ней, но остановился, как только увидел, что на помощь девушке пришла мадам Роза. Он бросил тяжелый взгляд на Муррея и сказал:

– Вы не имеете права требовать чего-либо, мсье. Это право принадлежит Дюральду.

– Совершенно справедливо, – одобрил Гаспар.

– Избавьте меня от формальностей, – сказал Равель Эмилю. – Я не буду драться с вами.

– Полагаю, для этого существует какая-то причина?

– Вы являетесь братом Жана.

– Случайность рождения. Я также являюсь защитником мадемуазель Ани.

– Это не имеет значения.

– Возможно, это приобретет значение, если эту роль возьму на себя я, – сказал Муррей. – Я требую этого в качестве ее будущего зятя. Будете ли вы драться со мной?

– Это невозможно! – горячо возразил Эмиль, поворачиваясь к Муррею. – Если вы хотите сделать вызов, то должны дождаться своей очереди.

– Джентльмены, джентльмены, – вмешался Гаспар, призывая их жестами сохранять спокойствие.

Это был фарс, смертельный фарс. Аня закрыла глаза, а затем снова открыла их, чтобы посмотреть туда, где упала в обморок Селестина. Мадам Роза суетилась вокруг своей дочери, расстегивая ей корсаж и ослабляя корсет под ним. Глаза обеих женщин встретились, и они увидели презрение и отчаяние в глазах друг у друга.

– Если он снова навязывал свое общество мадемуазель Ане, – говорил Муррей, – я был бы счастлив получить возможность наказать негодяя. Если это должно состояться после вашей дуэли, то так тому и быть.

– Это конечно, в том случае, если я останусь жив, – сказал Равель, но за любезностью в его голосе была ясно слышна насмешка. – С другой стороны, меня устроило бы, если бы вы сначала скрестили шпаги или обменялись выстрелами, после чего я бы встретился с тем из вас, кто останется в живых.

Эмиль выпрямился еще сильнее и сказал:

– Это не повод для насмешек, Дюральд, и я не позволю вам избежать дуэли со мной. Если вы не изволите отреагировать на мои оскорбления, тогда я требую от вас удовлетворения за ваше дерзкое поведение с дамой, которая когда-то была помолвлена с моим братом.

– Прекрасно! – внезапно разъярившись, сказал Равель. – Давайте же все обменяемся карточками и любезностями, прежде чем соберем своих друзей, чтобы они посмотрели, как мы пытаемся убить друг друга! Завтра начинается пост. Если мы умрем, то нам не придется обходиться сорок дней без мяса. Если же выживем, то что может быть прекраснее для начала поста, чем настоящий грех, в котором можно будет раскаяться?