"Узник страсти" - читать интересную книгу автора (Блейк Дженнифер)

ГЛАВА 3

«Бо Рефьюж» был построен в креольском стиле, который получил распространение в теплом климате Вест-Индии с его частыми ураганами и сильными ливнями. Это было двухэтажное здание с мансардой и двускатной крышей, длинные карнизы которого нависали над галереями, тянувшимися вдоль фасада дома и вдоль задней стены. Нижний этаж был построен из кирпичей, которые были сверху оштукатурены, чтобы защитить от разрушения мягкую глину, из которой они были сделаны. Материалом для строительства верхнего этажа послужили кипарисовые бревна. Снизу галереи поддерживались кирпичными столбами, а изящные, выточенные из дерева колонны самих галерей были соединены между собой крепкими перилами. Окруженный узловатыми, покрытыми мхом виргинскими дубами, которые были старыми уже тогда, когда первый француз только появился в долине Миссисипи, дом казался призрачно-бледным в первых лучах солнца.

Сначала Аня направила экипаж прямо к дому. Самсон вышел и позвонил в дверь. Когда Дениза, экономка, которая жила вместе со своим сыном Марселем в мансарде, спустилась и открыла дверь, Аня вышла из экипажа и вошла в дом. Через несколько минут она вновь появилась со связкой ключей. Забравшись в ландо, она приказала кучеру править к хозяйственным постройкам позади дома.

Они проехали мимо каретного сарая и конюшен, а потом свернули на дорогу между дубами. По обеим сторонам дороги были расположены коптильня, бондарня и кузница, амбары и курятники, маленькая церковь, рядом с которой был установлен большой колокол плантации, больница и хижины рабов, из труб которых уже начинали подниматься в холодный утренний воздух струйки дыма. В самом конце дороги стояло здание с хлопкоочистительными машинами.

Большое приземистое строение из посеревших от времени кипарисовых бревен стояло прямо на краю поля. В его боковых стенах были сделаны огромные дверные проемы на половину всей ширины здания. Справа был расположен вход, куда въезжали наполненные хлопком телеги. После разгрузки они выезжали через проем в левой стене. Находившиеся внутри машины, холодные, молчаливые и блестящие от смазки, доставали до верхнего этажа и в темноте казались каким-то металлическим монстром. Почти весь верхний этаж использовался для хранения хлопка в кипах, пока его снова не погружали на телеги и не отвозили к реке, чтобы перегрузить там на пароход. Но небольшая часть верхнего этажа была отгорожена стеной так, что образовалась небольшая комната, в которую можно было подняться по ведущей только туда лестнице. Именно здесь провел много лет Анин дядя Уилл.

Экипаж остановился у разгрузочной платформы внутри здания.

Аня вышла первой и поднялась по ступенькам, чтобы открыть дверь, пока Самсон и Илайджа поднимали Равеля, чтобы вынести его из экипажа. Она на какое-то мгновение задержалась и обвела взглядом старое темное здание, волокна хлопка, прилипшие к грубо обтесанным доскам и висящие серыми клочьями в паутине и грязных птичьих гнездах в углах здания. Воздух был сырым и холодным, пахло раздавленными семенами хлопка, прогорклым маслом, потом и сыростью от земли. Она не хотела бы остаться в этом месте надолго, но вынужденное пребывание здесь Равеля Дюральда тоже не продлится больше, чем день-два.

Пытаясь пронести длинное тело Равеля через узкую дверь экипажа, негры ударили его головой о косяк. Мужчина, находившийся в бессознательном состоянии, хрипло простонал.

– Осторожно! – Аня ощутила острое беспокойство.

– Да, мамзель! – ответили в один голос Илайджа и Самсон, посмотрев друг на друга. В их взглядах угадывалось облегчение от того, что ноша вдруг подала признаки жизни.

Осторожно, как сиделки у новорожденного, они пронесли высокого джентльмена вверх по ступенькам на маленькую площадку перед дверью в комнату. Аня повесила ключ туда, где его всегда прятали, на крюк позади лампы, затем толкнула дверь с маленьким зарешеченным окошком и прошла в комнату. Она подошла к кровати, расправила матрас и слегка взбила его.

Через окна над кроватью в комнату проникал серый утренний свет, который не смог рассеять полумрак комнаты. Пока Самсон и Илайджа устраивали Равеля на матрасе, Аня подошла к столику у камина, взяла с него лампу и потрясла ее, чтобы определить, достаточно ли в ней масла, а потом выдвинула ящик стола и принялась искать в нем спички. Ей не сразу удалось найти сухую спичку, но в конце концов лампа зажглась, осветив комнату желтоватым светом. Аня поднесла ее к кровати и стала рассматривать своего пленника.

Плащ с него был снят в экипаже, потому что был слишком пропитан кровью, из рубашки сделаны бинты, которыми сейчас и была обмотана его голова. Пелерина, ранее накинутая на плечи, сползла, обнажив его до пояса. Свет лампы бросал золотистые отблески на обострившийся профиль фигуры, смягчая его и придавая его грудной клетке бронзовый оттенок.

Она ожидала, что будет испытывать в этот момент нечто вроде триумфа. Вместо этого она ощущала только усталость, раздражение и желание как-то защитить себя. Более того, когда она посмотрела на Равеля Дюральда, ее охватило чувство, близкое к раскаянию. Лежавший совершенно неподвижно, находившийся без сознания человек излучал такую силу и мужественность, что она на миг пожалела о том унижении, которому он подвергся.

Аня тут же отбросила эту мысль, упрямо тряхнув головой. Другого выхода у нее не было, он сам навлек это на себя. Она повернула голову и через плечо сказала:

– Илайджа, разведи, пожалуйста, огонь. А потом пойди в дом и помоги Денизе и ее сыну принести сюда простыни и одеяла, надо стелить постель, и воду, которую следует подогреть. Самсон, я думаю, что его побег сейчас маловероятен, но все же не мешало бы надеть на него кандалы.

– Вы правы, мамзель, – ответил негр и занялся кандалами и цепью, которые лежали на полу. Аня тем временем продолжала:

– После этого, я думаю, будет лучше, если вы немного отдохнете, возьмете лошадей из конюшни и вернетесь в Новый Орлеан. Большинство мужчин в подобной ситуации чувствуют огромное желание отомстить тем, кто поступил с ними подобным образом. Возможно, мсье Дюральд и не принадлежит к этому большинству, но я предпочитаю не испытывать судьбу.

– А как же вы, мамзель? Если бы он рассердился даже на нас, го на вас он рассердился бы гораздо сильнее.

– Я – женщина, он – джентльмен. Что он сможет сделать?

Самсон посмотрел на нее внимательным долгим взглядом. Аня отвела глаза и посмотрела поверх плеча негра, чувствуя, как ее щеки краснеют.

– Я буду держаться в стороне, как только он придет в себя, можешь быть в этом уверен. Но ты же понимаешь, что я не могу оставить его до тех пор, пока он не придет в сознание. Я отвечаю за него. Если он не очнется до обеда, придется послать за врачом.

– Как вы собираетесь сделать это?

Она махнула рукой.

– Не знаю. Скажу, что мсье Дюральда нашли на обочине дороги или что он упал, осматривая машины в сарае. Что-нибудь придумаю.

– А когда Дюральд придет в себя?

– Тогда я оставлю его в этой комнате одного, потом пошлю кого-нибудь, наверное, сына Денизы Марселя, чтобы освободили его завтра ближе к полудню, когда время дуэли уже будет позади.

– Вы должны быть осторожной. Он джентльмен, это так, и все же не совсем.

– Какой же ты сноб, – сказала она с улыбкой в глазах.

– Но вы же понимаете, о чем я говорю?

Она посерьезнела.

– Да, понимаю. Я буду осторожна.

Позднее, после того как братья ушли и вода была принесена и нагрета, рана на затылке Равеля промыта, аккуратно зашита и снова забинтована, Аня отослала помогавших ей экономку и ее сына и села на стул рядом с кроватью Равеля.

Время шло. Небо было затянуто тучами и снова обещало дождь, но все же становилось светлее, и вскоре лампа была уже не нужна. Аня поднялась, задула ее и поставила на столик у камина. Возвращаясь на свое место рядом с кроватью, она заметила, что у Равеля на шее и в волосах все еще оставалась запекшаяся кровь. Это выглядело неприятно и, возможно, доставляло ему неудобство. Чтобы заняться чем-то, она принесла в тазике воды и салфетку и, присев на краешек кровати, стала нежными аккуратными движениями вытирать засохшую кровь. Аня сказала себе, что то же самое она сделала бы и для раненого животного. В ее желании дать возможность врагу почувствовать облегчение не было ничего предосудительного.

Его загорелая кожа сохраняла какой-то оливковый оттенок – наследие его испанского и французе кого происхождения. Вытирая кровь, она задумалась о других особенностях его наследственности. La famille, семья, честь семьи, чистота крови имели огромное значение для большинства креольских женщин старшего поколения. Многие из них гордились своим происхождением от шестидесяти filles a la cassette, «девушек с сундучками», привезших с собой в Луизиану приданое в небольших сундучках, подаренное им Индийской компанией. Большинство из них были сиротами из хороших семей, тщательно отобранными в качестве невест для первых колонистов. Их репутация верных жен и преданных матерей, их благочестивость и милосердие вызывали всеобщее уважение.

Но перед filles a la cassette в колонии прибыли женщины и девушки из тюрем и исправительных учреждений Франции, которых насильно отправляли в Луизиану, чтобы воспрепятствовать набегам мужчин на окрестные леса в поисках индейских женщин. Они с самого начала доставляли одни лишь хлопоты и неприятности, были ленивыми, сварливыми, жадными, часто вели себя аморально и помышляли только о возвращении во Францию. Жители Луизианы говорили в шутку, что «девушки с сундучками» были чрезвычайно плодовиты и положили начало многочисленным семействам, а большинство женщин, присланных из тюрем, были, вероятно, бесплодны: очень немногие в Луизиане вели свою родословную от них.

Равель Дюральд, или скорее его отец, был одним из этих немногих.

Но Равель не занимал достойного места в обществе не только из-за этого. Его отец незадолго до смерти впал в вольнодумство, оставил церковь и большую часть времени проводил в сочинении романов о привидениях и странных неземных женщинах. Его труды приносили ему заработки, которых едва хватало на перья, поэтому он отправился с женой и детьми в деревню и тем самым уготовил им жизнь в полуразвалившемся домике на содержании у своего старого друга, мсье Жиро, который был отцом Аниного жениха Жана.

Именно тогда Жан и Равель подружились, их дружба продолжалась и после того, как отец Равеля умер, а мать несмотря на уговоры переехала с сыном в Новый Орлеан. Мать Равеля, практически испанка, не закончила свою жизнь вдовой, как это тогда случалось. После неприлично короткого интервала – менее чем два года – она снова вышла замуж, что было воспринято окружающими как окончательное свидетельство отсутствия в семье хороших манер и должного воспитания. Ее муж, отчим Равеля, испанский креол па имени сеньор Кастилло, был отменным фехтовальщиком и держал в городе тренировочный зал, где обучал всех желающих этому мужественному искусству.

Одно из неписанных креольских правил гласило, что единственными приемлемыми занятиями для джентльмена являются профессии врача, юриста и политика. Человек может вкладывать свои деньги в различные коммерческие предприятия, но не должен работать в них сам. Молодой же Дюральд был не только лучшим учеником своего отчима, но и часто скрещивал шпагу с юными щеголями, которые посещали salle d'armes[11], чтобы совершенствоваться в этом искусстве и увеличить свои шансы на победу в дуэлях. Именно его практически профессиональное владение шпагой усугубило его дуэль с Жаном, сделав ее по существу убийством.

Когда она наклонилась над Равелем, его рука оказалась у ее бедра. Она ощущала из-за этого какое-то беспокойство и, взяв салфетку в левую руку, подняла его руку правой рукой, чтобы согнуть ее в локте и положить ему на грудь. Взяв его ладонь в свою, она на мгновение замерла, рассматривая красивую форму его кисти, его длинные и тонкие пальцы. Прикосновение его пальцев было легким и одновременно теплым, каким-то интимным, и это вызывало у нее странное беспокойство. Интересно, что чувствуешь, подумала она, когда такие пальцы ласкают тебя? Было много женщин, которые знали ответ на этот вопрос.

Его пальцы судорожно дернулись и на мгновение крепко сомкнулись вокруг ее кисти, прежде чем снова расслабиться. Аня быстро положила его руку ему на грудь, выпрямилась и едва дыша ожидала, что будет дальше. Минуту спустя Равель вздохнул и глухо простонал. Время шло, но никаких изменений не было. Аня снова наклонилась, чтобы прополоскать салфетку в тазу с водой, и снова начала вытирать кровь с его виска.

Ресницы Равеля медленно поднялись, он остановил на ней свой взгляд, всматриваясь в правильный овал ее лица, слегка приоткрытые губы и морскую синеву ее глаз. Образ Ани не исчезал, ее черты не были искажены гневом или ненавистью. С огромным усилием он поднял руку и кончиками пальцев прикоснулся к ее щеке. Это была она – настоящая, живая. Он озадаченно нахмурил брови и прошептал:

– Аня?

Она оставалась недвижимой, как бы подчиняясь какой-то неожиданной внутренней силе. Она уловила выражение недоверия на его лице и почувствовала, как что-то перехватило ей горло. Она встретила вопросительный взгляд его темных глаз и ощутила таящуюся в них боль как свою собственную. Она почувствовала себя виноватой.

Нет, она не должна поддаваться слабости только потому, что Равель Дюральд ранен. Не только она одна в этом виновата. Аня резко подняла голову и встала со стула, а затем взяла тазик и отнесла его к столику возле камина.

Темная волна отчаяния захлестнула глаза Равеля, затем он опустил веки, чтобы скрыть выражение своих глаз. А когда снова поднял их, его взгляд уже стал более осмысленным. Он обвел глазами комнату, оценивая обстановку.

Наконец он заговорил, отрывисто, но спокойно:

– Сарай с хлопкоочистительными машинами.

Аня обернулась и с удивлением спросила, вытирая руки отжатой досуха салфеткой:

– Откуда ты знаешь?

– Я был здесь однажды с Жаном, когда мы были еще мальчишками. Мы влезали наверх по лестнице, чтобы посмотреть в окно на твоего дядю.

– Да, полагаю, что так и было.

Она вспомнила, хотя и старалась это забыть. Это было в то лето, когда она встретилась с Жаном. Они тогда играли все вместе – она, Жан, Равель и еще полдюжины кузенов Жана, которые были приблизительно одного возраста. Равель был чуть старше их, худой темноволосый мальчишка со слишком длинными руками и ногами, который несмотря на это двигался с небрежной грацией молодой пантеры. Его отец умер в августе того года, и она не видела его в течение нескольких следующих лет, хотя он и Жан ходили в одну и ту же школу, поддерживая знакомство друг с другом. Позднее они встречались на нескольких вечерах и одном-двух балах уже тогда, когда Аня с Жаном были помолвлены, но, по правде говоря, Равель получал мало приглашений, если не считать приглашений к Жиро.

– Не будет ли дерзостью с моей стороны спросить, как я здесь оказался? Я помню, как встретил тебя на тротуаре а потом – не помню.

Она вглядывалась в него, пытаясь понять, потому ли он не вспомнил о поцелуе, чтобы не смущать ее, или он действительно забыл о нем. Ее нервы напряглись до такой степени, что казалось, еще чуть-чуть – и они начнут один за другим рваться, как слишком туго натянутые веревки. Ее охватили сомнения и дурные предчувствия, а настойчивый взгляд черных глаз Равеля отнюдь не помогал ей овладеть собой.

Наконец она сказала:

– Я привезла тебя сюда.

– Это несомненно. Меня мучает вопрос, как?

– Я добилась, чтобы ты потерял сознание и уложила в экипаж.

– Ты?

Удивление, отчетливо прозвучавшее в его вопросе, вызвало у нее раздражение.

– Разве это невозможно?

– Не то чтобы невозможно, но маловероятно. Хорошо. Я понимаю, что у тебя были союзники, и я даже догадываюсь кто.

– Я сомневаюсь в этом.

– Судя по тому, как у меня болит голова, это были кузнецы твоего отца. Мне кажется, я слышал о том, что ты пеклась об их освобождении и нашла им работу в городе.

– Ты думаешь, я втянула бы их в подобное предприятие?

– Я не думаю, что ты втянула бы кого-нибудь другого.

– Ты имеешь полное право думать так, как тебе хочется. Он не должен знать ничего определенного, а она все равно ни в чем не признается.

– Даже при том, что у меня почти нет других прав?

Уголки его губ поднялись, но Аня не ошиблась, решив, что это вовсе не является признаком удовольствия.

– После того как ты пришел в себя, ты, наверное, не откажешься от бренди?

– Я предпочел бы виски, но не сейчас. Так почему, Аня?

– Ты, без сомнения, мог бы и сам догадаться. – Она скрестила руки на груди, приняв ту самую оборонительную позу, которую так осуждала у других.

Он смотрел на нее ничего не выражающим взглядом.

– Ты думаешь, что можешь предотвратить дуэль?

Она выдержала его взгляд и ответила твердым голосом:

– Я не думаю, я знаю это наверняка.

Его лицо побелело от гнева. С искаженным от боли лицом он приподнялся, поправил одной рукой повязку на голове, а затем бессильно уронил ее.

– Ты думаешь, что можешь вести себя до конца своей жизни, как девчонка-сорванец, и тебе это сойдет с рук? Что ты делаешь, пытаешься разрушить свою жизнь?

– Ты собираешься учить меня, как нужно жить?

– Никто не сделает это лучше меня, потому что я знаю, о чем говорю. Я наблюдаю за тобой несколько лет и вижу, как ты намеренно нарушаешь все каноны поведения настоящих леди, вижу, как ты превращаешь себя в женщину-фермера и хоронишь себя на этой плантации. Это не поможет, не вернет к жизни Жана!

Он пристально смотрел на нее. У Ани не было ни времени понять, что кроется в его словах, ни желания разбираться в этом – ее охватили гнев и отчаяние.

– Мне не пришлось бы хоронить себя здесь, если бы ты не убил Жана!

Его лицо исказилось от боли. Тихим срывающимся голосом он сказал:

– Ты думаешь, я этого не знаю?

– Тогда тебя не должно удивлять то, что я хочу спасти Муррея Николса от подобной участи.

– Это совсем другое дело. Я должен встретиться с ним на дуэли.

– Не в той ситуации, когда я могу помешать. А я могу. – Ее глаза горели, а губы были сжаты.

В течение нескольких мгновений он смотрел ей прямо в глаза, а потом отбросил в сторону одеяла, которыми был укрыт, и попытался подняться. Он сделал шаг вперед, но тут же смертельно побледнел и покачнулся. Его ноги запутались в цепи, и, потеряв равновесие, он упал на спину поперек кровати, ударившись головой о стену. Руками он ухватился за матрас и вместе с ним сполз на пол.

Аня подбежала к нему, опустилась на колени и попыталась поддержать его за плечо.

– С тобой все в порядке?

Он хрипло и тяжело дышал. Прошло несколько секунд, прежде чем он открыл глаза, почерневшие от гнева настолько, что Аня отшатнулась.

– Все ли со мной в порядке? – переспросил он напряженным голосом, прикладывая к голове дрожащие руки. – О, Господи!

Она поднялась и, гордо выпрямившись, стояла рядом, глядя на него.

– Приношу свои извинения за рану на голове. Ее бы не было, если бы ты не поцеловал меня.

Он опустил руки и искоса скептически посмотрел на нее.

– Было бы очень интересно узнать, как бы ты посадила меня на цепь, как собаку, не ударив по голове? Или ты хотела предложить мне стаканчик вина со снотворным?

– Возможно, что да, если бы я хорошо все обдумала, но у меня было мало времени рассчитывать. На самом деле они не собирались ударить тебя настолько сильно.

Некоторое время он сидел неподвижно, затем легко вздохнул и снова попытался подняться. Она протянула руку, чтобы помочь ему, но он даже не взглянул на нее. Аня отступила назад и сцепила пальцы опущенных рук перед собой, Наконец он приподнялся и тяжело сел на край кровати.

– Хорошо, – спокойно сказал он, – возможно, я заслужил это. Ты добилась своего. Сейчас ты можешь уже отпустить меня.

– Я отпущу тебя завтра в полдень.

– В полдень? – переспросил он, нахмурившись, но через мгновение его лицо прояснилось. – Ясно. Ты понимаешь, не так ли, что если я не смогу вовремя появиться на месте дуэли, я потерял свою честь? Ты знаешь, что меня будут называть трусом, что я стану предметом насмешек?

Она почувствовала неловкость, услышав это, но это не проявилось ни в выражении ее лица, ни в голосе:

– Ты – Равель Дюральд, идол всех зеленых юнцов города, человек, который больше десяти раз дрался на дуэли и убил как минимум троих из своих соперников. Ты всегда сможешь сказать, что ты заболел или тебе что-то помешало. Можно сомневаться в храбрости других, но не в твоей. А что касается твоей драгоценной чести…

– Не надо, – слегка язвительно сказал он.

– Очень хорошо, но не надо мне рассказывать, как это важно для тебя – драться на этой дуэли!

– Но на что ты надеешься? Дуэль всего-навсего будет отложена.

Она сделала рукой быстрый, нетерпеливый жест.

– Не надо, я читала дуэльный кодекс Хосе Кинтеро и слышала, как мужчины обсуждали Nouveaux Code du Duel[12] графа дю Верже де Сен-Тома. Дуэль, на которую один из противников не является, не может быть назначена повторно.

– Николс и я, мы ведь можем встретиться на дуэли и позже, по какой-нибудь другой причине, – сказал он.

– Я не вижу для этого никакого повода. Ты едва знаком с Мурреем и можешь просто больше никогда с ним не встретиться. Все, что он мог сказать тебе, чтобы спровоцировать тебя, было предназначено только для того, чтобы защитить меня. Он чувствует ответственность, так как он вскоре станет членом нашей семьи.

Когда он снова заговорил, его голос звучал довольно жестко:

– Я так и подумал. А как будет себя чувствовать Николс, если выяснится, что сестра его будущей жены вызвала самый крупный скандал из тех, которые когда-либо бывали в Новом Орлеане? А это будет именно такой скандал, ты же знаешь. Не думаешь же ты на самом деле, что сможешь держать меня здесь без того, чтобы это стало известно всем?

– Я действительно думаю, что могу это сделать, по крайней мере на короткое время. Ты вряд ли будешь жаловаться на мои действия, иначе неизбежно станешь тем самым предметом насмешек. А если тебя беспокоят слуги, то знают об этом только экономка и ее сын, а они умеют хранить тайну.

Равель лег, вытянулся на кровати, а затем снова приподнялся на одном локте. Мягким голосом он спросил:

– А при каком условии ты соизволишь меня отпустить?

Она слегка нахмурилась.

– Я не знаю, что ты имеешь в виду. Ты, конечно же, сможешь совершенно свободно уехать отсюда.

– Предположим, я решу не уезжать?

– Почему же?

– О, я могу назвать тебе ряд причин, – нежно сказал он, в то время как взгляд его темных глаз переместился с ее губ сначала на мягкую округлость ее груди, затем на ее тонкую талию, а потом на бедра, выпуклость которых подчеркивалась драпировкой ее залитого кровью костюма из оленьей кожи, который все еще был на ней надет. – Женщина, отчаявшаяся до такой степени, чтобы похитить для себя мужчину, должна составить весьма возбуждающую компанию.

– «Отчаявшаяся»?! Да это просто смешно! – Пульс ее участился, и она буквально чувствовала, как сердце колотится о ребра.

– Смешно? Что бы ты делала, Аня, любовь моя, если бы я вошел в твой дом и устроился там, как дома, – за твоим столом, в твоей спальне, в твоей постели?

– Я не твоя любовь, – ответила она, прищурив глаза. – Сделай только шаг без приглашения за порог моего дома, и я вышвырну тебя так быстро, что тебе придется посылать за собственной тенью!

– И кто же будет меня вышвыривать? Твои слуги? Это будет стоить жизни каждому рабу, который дотронется до меня. Кузнецы? Нападение является серьезным обвинением даже для свободных негров. Муррей Николс? Но если все это было задумано для того, чтобы уберечь его от моего гнева, то какой смысл снова подвергать его риску? Так кто же?

Безрассудная смелость этого мужчины приводила Аню в ярость. Невозможно было поверить в то, что он пытался испугать ее, будучи совершенно обессиленным и лежа в постели с зашитой ее же руками раной на голове. И тем не менее в его длинном теле, в том, как он лежал на кровати, опираясь на локоть, ощущалась сила, которая была лишь временно подавлена и подчинена. Пелерина упала у него с плеч, когда он попытался встать, и сейчас он был обнажен до пояса, но не делал никаких попыток прикрыть тело, давая ей возможность беспрепятственно рассматривать тугие узлы мышц на руках и плечах, широкую мускулистую грудь с двумя темными кружками сосков и черными курчавыми волосами, которые из треугольника, покрывавшего грудь, плавно переходили в тонкую линию и исчезали за поясом брюк. Лишенный каких-либо принципов, распутный, он излучал непреодолимую мужскую силу и весьма определенную угрозу.

Аня почувствовала, как напряглись мышцы живота. Никогда раньше она не чувствовала себя так, находясь рядом с мужчиной. Никогда. Она не помнила, чтобы когда-либо была настолько обеспокоена, настолько не уверена в себе. Ей не нравилось это ощущение. Медленно, подчеркивая каждое слово, она ответила на его вопрос:

– Я сделаю это сама.

– Не потрудишься ли объяснить мне, каким образом?

– У меня есть пистолет, и я знаю, как им пользоваться.

На губах Равеля появилась легкая улыбка. Это была необыкновенная женщина. Большинство представительниц слабого пола, которых он знал, начали бы запинаться, краснеть и в конце концов просто бы убежали от него, услышав только что произнесенные им слова, или застенчиво захлопали бы ресницами, пытаясь сделать вид, будто они не понимают, о чем речь, или всем своим видом выразили бы явное приглашение. Конечно, подобные женщины никогда не отважились бы взять его в плен. Обожание имеет свои пределы.

Он сказал:

– В меня уже стреляли раньше.

Приподняв бровь, она попыталась выбрать новый способ обороны.

– Скажи мне, являются ли твои угрозы появлением твоей чести, о которой ты так упорно отказываешься говорить? Меня предупреждали, что ты не являешься в полном смысле слова джентльменом, и я теперь понимаю почему.

– Поскольку ты не являешься в полном смысле леди, – протянул он, – то это вряд ли имеет какое-либо значение.

– Не являюсь леди? Это смешно! – Замечание задело ее за живое, так как она и сама сомневалась в том, что ведет себя приличествующим образом.

– Напротив. Покажи мне, если можешь, книгу по этикету или женский журнал, в которых была бы описана подобная ситуация. Под каким заголовком она Может там быть – «Приличный способ привлечь мужчину»?

– Я не собираюсь привлекать тебя, – сказала она язвительно. – Я всего лишь собираюсь продержать тебя здесь в течение нескольких часов.

– Ты можешь держать меня столько, сколько захочешь, – ответил он медовым голосом.

– Я вовсе не это имела в виду!

– Правда? При общении с некоторыми женщинами приходится догадываться, чего они хотят. Но я помню: ты не любишь играть в загадки. Мы можем прекратить нашу игру и начать серьезный разговор.

Она холодно посмотрела на него.

– Очевидно, после удара по голове у тебя перепутались все мысли. Тебе нужен отдых. Я покидаю тебя.

– Ты собираешься оставить меня без еды и воды? Я бы не отказался от завтрака.

То, что он был голоден, было хорошим признаком.

– Я пришлю завтрак, – бросила она через плечо.

В этот момент цепь легонько звякнула. Она оглянулась и увидела, что он резко поднимается с кровати. Молниеносно, как лань, почуявшая опасность, она одним прыжком пересекла комнату и ударилась о стену рядом с дверью с такой силой, что стена гулко задрожала.

Дальше можно было не отступать. Она точно знала пределы цепи Равеля, так как на полу было полукруглое углубление – след многолетней ходьбы по комнате ее дяди. Даже если бы Равель вытянулся на полу во всю длину своего тела, он все равно не достал бы ее. Комната была обставлена таким образом, что пленник, содержащийся в ней, мог приблизиться к огню в камине, не достигая пламени. Он мог подойти к кровати, шкафу и обеденному столу, но лампа, стоявшая на столике между камином и дверью, была ему недоступна. Так ему обеспечивались не только удобства, но и безопасность, равно как и безопасность тем, кто разводил огонь, приносил еду или ухаживал за ним.

Аня вся дрожала, ей казалось, что сердце клокочет где-то у нее в горле. Она устремила на Равеля Дюральда взгляд своих темно-синих глаз, полный гнева и страха. Он снова улегся на кровать и лежал, опираясь на локоть. Его взгляд упал на полукруглое углубление на полу, затем на цепь, которую он подобрал, чтобы она не гремела. Он поднялся с кровати и, посмотрев на Аню своими темными глазами, спокойным глубоким голосом сказал:

– В следующий раз.

Следующего раза не будет! Аня молча поклялась себе в этом, удаляясь от хлопкового сарая. Она больше не подойдет к этому человеку. Он не был серьезно ранен; если бы это было так, у него бы пропал аппетит. Если же он не голоден и эта просьба была лишь уловкой, чтобы вызвать сочувствие, она поступит правильно, если покинет его. Она пришлет ему виски и какую-нибудь еду, и на этом все закончится. Ей безразлично, увидит ли она его еще. Она не будет расстраиваться, если больше никогда его не увидит. Пусть за ним ухаживают Дениза и Марсель.

Однако ей не удавалось перестать думать о нем. Она вспоминала его слова и принимая горячую ванну, пытаясь смыть с себя остатки той мрачной ночи, и когда лежала в постели, задернув шторы и натянув одеяла до самого подбородка, пытаясь отдохнуть после бессонной ночи.

Неужели он на самом деле сделает то, чем ей угрожал? Сможет ли он силой вломиться в ее дом, в ее постель, когда будет освобожден? Не может быть, чтобы он был таким мстительным, ведь так?

Это казалось маловероятным. Не будь он настоящим джентльменом, каким он мог ей показаться, он пришел бы в ярость, узнав, в каком затруднительном положении очутился. Аня ожидала подобного, но этого не произошло. Возможно, он был слишком слаб для такого взрыва гнева? Или он сберегал силы для осуществления той мести, о которой ей рассказал?

Даже если так, она должна освободить его. Она больше не может держать его взаперти. Остальные слуги и рабы скоро догадаются о его местонахождении, если это уже не произошло, так как она беспрестанно ходила в хлопковый сарай, заботясь о раненом. Эта новость быстро разлетится по разным плантациям и достигнет Нового Орлеана скорее, чем туда доскачет всадник на хорошей лошади. Просто поразительно, как молниеносно разносились новости среди рабов. И тогда она рискует запятнать свое доброе имя, как предупреждал Равель.

Ей надо быть осмотрительной хотя бы ради мадам Розы и Селестины. Несмотря на обвинения, выдвинутые Равелем, перечеркивать всю свою жизнь не входило в ее планы.

Неужели она действительно хоронит себя, как он сказал?

Аня понимала, что со стороны это могло выглядеть именно так, но ей нравилось объезжать верхом плантации, следить за урожаем и животными, за людьми, которые жили и работали у нее на плантации. Она была равнодушна к приемам и сплетням, бесконечному кругу визитов и увеселений, где изо дня в день, из ночи в ночь мелькали одни и те же лица. Она не имела никакой склонности к вышиванию картин разноцветной шерстью, или вылепливанию цветов из воска, или плетению узоров из волос, которые тщательно собирались после вечернего расчесывания. Ей, как и всякой женщине, нравилось носить красивые платья и украшения, но она не смогла бы сидеть в салоне, как разодетая кукла, и ожидать визитеров или лежать на кушетке и читать роман, заедая шоколадными конфетами. Она любила заниматься делом. Ей казались неживыми именно эти ленивые леди, которым было нечего делать.

Ей было неприятно то, что Равель Дюральд наблюдал за ней и знал о ней так много. Возможно, он делал это из чувства вины, перед ней за то, что нарушил нормальное течение ее жизни? Если бы он не убил Жана, она сейчас была бы молодой матерью семейства и имела бы троих или четверых детей. Она проводила бы свое время, занимаясь детьми и домом, заказывая обеды для мужа, следя за его комфортом, разделяя с ним постель. Она, без сомнения, располнела бы после родов, и, возможно, имела бы более уравновешенный характер. А о всем, что происходит на плантации, она знала бы только со слов Жана. Что касается новостей и мнений, она полностью полагалась бы на него.

Аня нахмурилась и подняла взгляд на шелковую подкладку балдахина над кроватью. Такое монотонное течение дней могло бы свести на нет всю ее жизнь. Но у нее, конечно же, был бы Жан. Они бы разговаривали и смеялись, и играли с детьми, а ночью они спали бы рядом в постели.

В течение нескольких мгновений, испытывая при этом чувство стыда, она попыталась представить себя в объятиях Жана, но это ей не удалось. Вместо этого перед ее внутренним взором возникало худое лицо и широкая грудь Равеля Дюральда.

Она перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку. Он был там, в хлопковом сарае. Ее пленник. Она пленила Черного Рыцаря, главного дуэлянта Нового Орлеана, человека, которого называли Эль-Тигре, когда он сражался вместе с флибустьерами Уильяма Уокера в Центральной Америке.

Она поймала тигра и посадила его в клетку. Но как теперь выпустить его? Как?