"Закон мести" - читать интересную книгу автора (Блейк Дженнифер)

18.

Дон Эстебан не стал преследовать Пилар в Испании, так как думал, что его падчерица достаточно скомпрометировала себя, чтобы быть навсегда потерянной для общества. Следовательно, она совершенно не опасна. Но ведь положение Пилар и сейчас не изменилось. Так зачем же она нужна дону Эстебану? Нет, Рефухио заблуждается. А если он не заблуждается, а пытается что-то скрыть от нее? В это не хотелось верить. Да, он был преступником. Жил на сомнительные доходы, пренебрегал законами и вообще правилами приличия, считал, что для достижения цели все средства хороши. У Рефухио был свой кодекс чести, очень удобный для него. Но что мог сделать Рефухио такого, что заставило ее отчима последовать за ними?

Однако если она была права, предполагая, что это дон Эстебан дважды покушался на жизнь Рефухио, то, может статься, теперь он преследует вполне определенную цель: покончить с врагом раз и навсегда. Возможно, он потерял терпение или доверие к тому, кому поручил это дело, или тот просто сбежал. И все равно казалось невероятным, чтобы дон Эстебан вылез из теплой постели, добровольно подвергал свою жизнь опасности и при этом им двигала только ненависть. Но это было фактом. Этот негодяй был у них за спиной. Пилар не знала, что и думать. Когда их с отчимом разделяло время и расстояние, на душе у нее было очень спокойно. И вот теперь — прощай, надежды. Ей казалось, что в Техасе можно будет начать жизнь сначала. Она устала бояться, вынашивать планы мщения и лелеять мечты о призрачном богатстве. Нельзя сказать, что эти мечты были совсем уж несбыточными, но она все равно как-то отвыкла от них. И вот теперь они снова не дают ей покоя.

Господи, что же отчиму нужно от нее? Она целый день ломала голову над этим вопросом. Обсудить это с остальными пока возможности не представлялось, потому что, после того как Рефухио ошеломил своих спутников, сообщив им о своем неприятном открытии, они гнали лошадей с предельной скоростью, не отвлекаясь ни на что другое, тем более на праздную болтовню. Сам по себе дон Эстебан не был страшен, но, к несчастью, он путешествовал не один, а в компании тех самых торговцев оружием, которых навязывали в попутчики Рефухио. Наверное, дон Эстебан наобещал им золотые горы, если они поехали с ним в Камино-Реаль, вместо того чтобы отправиться на север по проторенным дорожкам. По словам Рефухио, отряд противника насчитывал полдюжины человек, вооруженных до зубов. И перспектива встретиться с ними лицом к лицу казалась не слишком заманчивой.

Привал сделали только тогда, когда начало смеркаться. И Пилар наконец смогла удовлетворить свое любопытство и получить ответ на мучивший ее вопрос. Она подошла сзади к Висенте, вытиравшему взмыленную лошадь пучком сухой травы, и начала без обиняков:

— Скажи, только честно, ты действительно оставил ларец с золотом в доме дона Эстебана?

Рука Висенте замерла на холке лошади.

— Я уже говорил тебе это. С какой стати мне обманывать?

— Корыстные побуждения, — просто сказала она.

— Я всегда был выше этого.

— Брось. Никто не в силах устоять перед блеском золота.

— Выходит, я исключение. Я на самом деле не брал его.

— А никто другой этого не мог сделать?

Беспокойство отразилось на лице Висенте. Вот теперь он стал очень похож на Рефухио, но ему не хватало твердости и цельности старшего брата.

— Я допускаю это.

— Энрике? Балтазар? Чарро?

— Любой.

— У тебя есть основания подозревать кого-то из них конкретно? Хоть какие-нибудь?

После минутного раздумья он покачал головой:

— Никаких. Но почему ты думаешь, что на уме у дона Эс-тебана только золото? Может, ему нужен я.

Пилар знала, что может обидеть Висенте, но все же выпалила:

— Ты только пешка в этой игре.

— Вероятно. Но если дону Эстебану что-то втемяшится в голову, то он не успокоится, пока не добьется своего. И уж если он кого ненавидит, то его ненависть не знает границ. Мне даже кажется, что у него не все дома.

— Это из-за клейма?

Висенте потрогал шрам на щеке — напоминание о пережитых страданиях.

— Это еще что. Вот он грозился оскопить меня и послать… ну… результаты Рефухио, а потом продать меня в Северную Африку в какой-нибудь гарем. Он считал, что я отлично справлюсь с ролью евнуха. А еще он собирался угостить меня медленно действующим ядом и насладиться созерцанием моей предсмертной агонии.

— Господи боже мой! — прошептала Пилар. Она была потрясена и полна сострадания к Висенте. Сколько ему, бедняжке, пришлось пережить, и как он выдержал все это! Только теперь она поняла одну вещь: Рефухио все время, пока они плыли на «Селестине», догадывался, какое чудовище ее отчим, и знал, на что он способен. Рефухио смертельно боялся за брата, и этот страх покинул его только тогда, когда он нашел Висенте в Новом Орлеане. Это многое объясняло в его поведении.

Наконец она снова заговорила:

— Но ведь в интересах дона Эстебана было сохранить тебя живым и невредимым. Ведь ты был его щитом в войне против Рефухио.

— Я сомневаюсь, что он вообще когда-нибудь соображал, что творит.

— Ты правда думаешь, что он не в своем уме?

— Я думаю, это вполне правдоподобное объяснение тому, что он преследует нас. Ведь это чистейшее безумие.

Это давало ответы на многие вопросы и рассеивало многие сомнения. И хотя Пилар не до конца приняла версию Висенте, она чувствовала, что на душе стало легче.

Новость о появлении в этих краях дона Эстебана все восприняли по-разному, в зависимости от характера и свойств натуры каждого. Балтазар и Энрике ругались, один — выражая таким образом покорность судьбе, другой — едва сдерживая ярость. Чарро рвался вернуться назад, устроить засаду на дороге и переловить всех преследователей. У Исабель глаза были на мокром месте, а донья Луиза перетрусила настолько, что, когда прозвучала команда «По коням!», она первая вскочила в седло.

Все так же светило солнце и дул ветер, а отряд продвигался дальше по этой бесплодной равнине, преодолевая милю за милей. Никто не знал, сколько еще таких миль будет у них впереди. Их упорству и безграничному терпению можно было позавидовать. Дон Эстебан следовал за ними по пятам. Пока им удалось оторваться от преследователей, но что это давало? Те неминуемо настигнут их на подходе к Сан-Антонио-де-Бексар. Но, по крайней мере, уменьшалась вероятность того, что придется принять бой на открытой местности.

Как-то раз они ехали друг за другом по узкой тропке, протоптанной через заросли колючего кустарника, который Чарро называл мескитом. Техасец умчался вперед, скрывшись в чаще, чтобы проверить, не преграждает ли им дорогу какое-нибудь очередное стадо. Дробный стук копыт возвестил о его возвращении. Когда Чарро появился в поле зрения, все увидели, что он где-то потерял шляпу и что его лицо, разгоряченное бешеной скачкой, и руки покрыты длинными глубокими царапинами, из которых сочилась кровь. Его конь летел как птица, поднимая тучи пыли. И было в его облике что-то такое, что заставило всех приготовиться к самому худшему.

— Только не вздумай сказать, — протянул Энрике, — что ты повстречал другого быка, по сравнению с которым твой старый знакомый просто жалкая козявка.

— Да какие быки! — Чарро едва переводил дух. — Апачи!

— Сколько? — деловито спросил только что подъехавший Рефухио.

— Не могу сказать точно. Я видел только следы. Но никаких признаков женщин или детей. Это боевой отряд. Около двадцати воинов, а то и больше.

— Думаешь, они знают, что мы едем за ними? — уточнил Балтазар, нахмурившись.

— Не «за», а рядом с ними. Их маршрут пролегает параллельно нашему. Это их тропа.

Все хранили гробовое молчание, которое в конце концов нарушила донья Луиза:

— Ты хочешь сказать, что они следят за нами?

— Точно. — Голубые глаза Чарро затуманились, голос звучал глухо.

— Нас всех перережут! — всхлипнула вдова.

Энрике похлопал Луизу по руке, которой она обнимала его за талию, будто желая утешить. Она на миг прижалась к нему, а затем воровато огляделась — не заметил ли кто.

Но все взгляды были устремлены на Рефухио. Положение отряда было плачевным. Дон Эстебан мог в любую минуту нанести им удар в спину, а бок о бок с ними бесшумными тенями скользили индейцы. И в этой необъятной пустыне некому прийти им на помощь, они со всех сторон окружены только врагами. А поскольку все привыкли, что в сложных ситуациях решение за всех принимал Рефухио, то теперь от него ждали именно этого. Ему никогда не позволяли забывать, что он — вожак.

Рефухио поудобнее устроился в седле. Обращаясь к Чарро, он спросил:

— Когда апачи могут атаковать нас?

— В любую минуту. Завтра на рассвете или как-нибудь в полдень на следующей неделе. А могут и вообще нас не тронуть. Все зависит от решения верховного вождя и от того, захотят ли воины подчиниться его приказу.

— Неужели они могут не повиноваться?

— Такое случается. Вожди у апачей, в том числе и верховный вождь, избираются всеобщим голосованием. Племя дает им власть, но племя может ее и отобрать. Стоит вождю дать повод усомниться в том, что он достоин занимать этот пост, — он становится пустым местом. Ни один воин не последует за ним.

Рефухио и Чарро не сводили глаз друг с друга. Между ними установились довольно странные отношения, будто они все время что-то недоговаривали, что-то скрывали один от другого. Чарро имел основания претендовать на привилегированное положение в их группе. Здесь была его родина, здесь он чувствовал себя королем. И он считал себя вправе оспаривать трон у Рефухио. Возможно, не сейчас. Но в недалеком будущем.

Рефухио окинул взглядом свой отряд так же равнодушно, как посмотрел бы на мескитовые кусты, росшие вокруг. Наконец он заговорил:

— Двинемся дальше. Других предложений у меня нет. Апачи знают здесь каждую травинку, в отличие от нас. А наше численное соотношение — один к трем, а то и больше. Им очень удобно напасть на нас здесь. Они будут прятаться в этих густых зарослях, едва мы откроем по ним огонь, и появляться снова тогда, когда мы их меньше всего будем ждать. И потом, не забывайте, что дон Эстебан совсем рядом. И хотя искушение заманить его в ловушку и подстроить ему встречу с апачами велико, мы не можем себе позволить поддаться этому искушению.

— По-твоему, он знает, что уже так близко подобрался к нам? — спросила донья Луиза.

Рефухио мельком взглянул на нее.

— Мы ведь не старались замести следы, и потом, это единственная дорога. Я даже склонен предполагать, что дон Эстебан знает о том, что на нашем горизонте появились апачи. Ведь он путешествует в обществе людей, которые неплохо ориентируются в этой местности и знакомы с краснокожими. Может статься, что дон Эстебан очень рассчитывает на то, что наши с индейцами пути пересекутся.

Донья Луиза вздрогнула и больше не проронила ни звука.

— Тогда какой смысл продолжать путь? — подал голос Чарро. — Не лучше ли просто подождать, пока апачи нападут на нас, и сразиться с ними?

— То есть поставить на карту жизнь восьми человек, среди которых три женщины?

— Но, Рефухио, — возразила Исабель, — если только присутствие женщин удерживает тебя от решительных действий, то поверь, ты совсем не должен обращать на нас внимания.

Рефухио не рассердился. Повернувшись к Исабель, он мягко сказал:

— Это не так-то легко.

Исабель пожала плечами.

— Все, что тебе нужно сделать, — это забыть о чувствах и прислушиваться только к голосу разума.

— Я пытаюсь, но что-то не выходит. Тогда, может, разум Чарро скажет нам что-нибудь дельное?

Чарро старался не подавать виду, что сильно раздосадован. И после минутного колебания он произнес:

— В путь.

Эта последняя неделя показалась всем просто кошмаром. Чтобы выдержать это испытание, от всех потребовалось огромное присутствие духа. На сон времени почти не было, и даже во время отдыха двое верховых оставались на часах. Излюбленным приемом апачей было тихонько подкрадываться к своей добыче под покровом темноты и брать ее, что называется, «тепленькой». Иногда жертва даже не успевала понять, что с ней произошло. Поэтому необходимо было предусмотреть каждую мелочь. Каждый шаг делался с оглядкой, все «за» и «против» тщательно взвешивались.

Эти меры предосторожности должны были дать понять индейцам, что отряду неизвестно об их присутствии. Время от времени какой-нибудь воин показывался путешественникам на глаза. Иногда он стрелой пересекал дорогу перед самым их носом, иногда выныривал из чащи на освещенное костром пространство, а потом снова исчезал во мраке, подобно призраку. А случалось, что очертания нескольких апачей смутно вырисовывались на фоне ночного неба, наполовину скрытые ветвями деревьев. Индейцы будто поддразнивали, проверяя, насколько крепкие у белых нервы и насколько еще хватит у них терпения.

Все были охвачены дурными предчувствиями. Но страх — это еще полбеды. Хуже всего было то, что усталость начинала брать свое. Тела казались одеревеневшими и какими-то чужими. Создавалось впечатление, что еще немного — и они просто-напросто прирастут к седлам. Но люди молча скакали, стиснув зубы, стараясь сосредоточиться только на дороге. И это отнимало последние силы.

Но даже это физическое изнеможение можно было перенести. Самым тяжелым ударом было то, что иллюзия обретенной наконец свободы рассеялась как дым. Пилар надоело жить в постоянном напряжении, надоело бояться каждого шороха и даже собственной тени. Она часто задавала себе вопрос, который занимал и Рефухио: кончится ли когда-нибудь весь этот ужас и смогут ли они жить спокойно?

Однажды они остановились на ночлег в небольшой дубовой рощице. Это было единственное место, которое встретилось им по дороге, мало-мальски подходящее для того, чтобы разбить в нем лагерь. Благодатная тень хоть немного спасала от летней жары. Над ухом надоедливо жужжали мухи, ветер шелестел листвой деревьев. Почему-то здесь все неуловимо напоминало Испанию. Небольшую полянку посреди рощи, похоже, до них частенько использовали для отдыха другие путники. Земля повсюду чернела ямами старых кострищ, а в траве нашли ржавую пряжку от ремня, наполовину втоптанную в грязь.

Пилар и Исабель сидели на разных концах древесного ствола, поваленного бурей, пронесшейся когда-то над этими краями, и заканчивали запоздалый ужин, состоящий из бобов с мясным соусом. Наконец Исабель нарушила молчание. Она застенчиво взглянула на Пилар, хлопая белесыми ресницами.

— Прости меня, если я лезу не в свое дело, — неуверенно начала она, — но скажи, у вас с Рефухио что-то не ладится?

— О чем это ты? — Пилар грызла сухарь, медленно и тщательно пережевывая каждый кусочек.

— Вы едва разговариваете и почти не прикасаетесь друг к другу. Ты каждую ночь ложишься рядом с ним, он заботливо укутывает тебя своим одеялом, но дальше этого дело не идет. Не я одна, все это заметили.

Пилар проглотила сухарь и пристально посмотрела на девушку.

— А кого это касается?

— Конечно, я понимаю, тебя злит, что я вмешиваюсь. Но я ведь желаю тебе только добра. — Исабель мяла в руках то, что осталось от ее собственного сухаря, и бросала крошки птицам, которые порхали поблизости. Потом она продолжила: — Я думала, он небезразличен тебе. Так, по крайней мере, казалось, когда мы плыли на корабле.

— С тех пор много воды утекло.

— Но что теперь? — настаивала Исабель.

— И ты еще спрашиваешь? Сначала пожар, потом река, теперь вот дон Эстебан и апачи. На разные нежности нет ни времени, ни сил.

— Но если бы ничего не мешало, как бы ты поступила?

— Да что тебе за дело? — Пилар слегка занервничала. — Кроме Рефухио, для тебя на всем белом свете никого не существует. А мои чувства никого не волнуют. Почему ты считаешь, что если жизнь волею случая свела нас с Рефухио вместе, то я должна все бросить и только тем и заниматься, что ублажать его в постели?

— Да я не об этом! — воскликнула Исабель с упреком. — Понимаешь, ему просто кто-то нужен. И нужна ему ты.

— Что-то не заметно, чтобы он в ком-то нуждался, тем более во мне.

— Ошибаешься. Ты спасла ему жизнь на корабле. Ты возродила в нем само желание жить.

— Не смеши меня. Моя заслуга заключается только в том, что я помогла ему одолеть болезнь.

— Вот как? Нет, на самом деле все гораздо сложнее. Не знаю, как тебе это удалось, но ты сделала его совсем другим человеком, не таким, каким он был раньше. Я уже как-то говорила тебе, что он очень раним, хотя стыдится это показывать, поэтому и притворяется таким суровым и черствым. Но это для него своего рода самозащита. Смерть отца и сестры была для него тяжелым ударом. Много лет он был отравлен своим горем. И только тебе удалось растопить лед его сердца, но именно из-за этого жизнь его уже несколько раз висела на волоске. Ты не можешь его бросить просто так.

— Да кто ему еще может понадобиться, если он имеет такую ревностную защитницу в твоем лице?

— Даже не знаю, что тебе сказать. Мне всегда хотелось думать, что Рефухио не позволяет себе влюбиться в меня, заботясь о моем благополучии. Ведь враги могли бы захватить меня и использовать в качестве приманки, чтобы завлечь Рефухио в ловушку. И потом, ему нечего было предложить мне взамен моего чувства. У него ничего не осталось, даже его имя втоптали в грязь. Иногда я говорила себе, что просто недостаточно сильна, чтобы бороться за его любовь. Но горькая правда заключается в том, что он никогда не будет чувствовать ко мне то же, что я чувствую к нему.

И столько муки было в бесхитростных словах девушки, что в душе Пилар всколыхнулись жалость и сострадание. Но собственная боль тут же напомнила о себе.

— А ты не считаешь возможным, — произнесла Пилар, — что ко мне он тоже совершенно равнодушен?

Исабель покачала головой:

— Вы делаете друг другу больно. Временами Рефухио бывает трудно понять, тем более простить. Он всегда с такой легкостью приносит себя в жертву ради других, что кажется, будто это ему ничего не стоит. Но это только видимость. Поэтому я очень тебя прошу, не обижай его.

Исабель говорила так убедительно, что Пилар на мгновение забыла, что перед ней человек, прославившийся своим умением сочинять разные небылицы. Исабель жила в мире собственных фантазий и часто выдавала желаемое за действительное. Поэтому глупо было бы верить ей сейчас, хотя Пилар поймала себя на мысли, что ей отчаянно хочется поверить в это. Но нет, нельзя поддаваться слабости, решила про себя Пилар, а вслух сказала:

— А как же Балтазар? Думаешь, он не замечает того слепого обожания, с которым ты относишься к Рефухио. Разве ты не видишь, как он мучается из-за этого?

— Все я знаю, но ничего не могу поделать. Я не просила Балтазара любить меня и не виновата, что так получилось.

— Ты могла бы исправить положение, если бы перестала рассказывать каждому встречному о том, как тебя спас Рефухио.

— Но он меня действительно спас! — возмутилась Исабель.

— Так ли? Может, ты, по своему обыкновению, это выдумала? А если и правда, зачем постоянно твердить об этом прямо в глаза Балтазару. Пощади, по крайней мере, его чувства, если уж не можешь ответить, на них.

В глазах Исабель заблестели слезы.

— Я не нарочно. Так само собой выходит.

— Но Балтазару от этого не легче.

— Я знаю. Но иногда я так много болтаю только затем, чтобы Рефухио хоть на минуточку обратил на меня внимание. Ему это так же неприятно, как и Балтазару, но я ничего не могу с собой сделать.

Что ж, возможно, думала Пилар. Исабель просто нельзя было остановить, когда она заводила свою старую песню о подвигах Рефухио. Но это не могло заставить ее героя испытывать к ней что-нибудь, кроме жалости, смешанной с презрением. Но чего только люди не делают, чтобы хоть немного утихла тоска, подтачивающая и сжигающая их изнутри, не думая о том, к чему это может привести.

Ночь была удивительно тихая. Не слышалось даже воя койотов, только ветерок играл листвой деревьев. Новый месяц тонким бледным серпом висел в небе. Пилар долго не могла заснуть, но в конце концов задремала, прикорнув возле Рефухио.

Апачи напали на них на рассвете.

Они появились с первыми лучами солнца. Все члены отряда были уже на ногах и занимались кто чем. Чарро и Энрике седлали лошадей, Балтазар навьючивал поклажу на мулов, стреноженных на ночь, чтобы не убежали. Три женщины сворачивали в тюки немудреные постели, Висенте чистил кастрюлю с длинной ручкой, в которой обычно готовили еду. Рефухио был в седле и гарцевал в некотором отдалении. Это он заметил индейцев, темные силуэты которых были четко видны на фоне утреннего неба. Рефухио немедленно помчался обратно в лагерь. План действий на случай опасности был давно продуман до мельчайших деталей. Едва Балтазар увидел Рефухио, скачущего назад во весь опор, и услышал его крики, предупреждающие о случившемся, он схватил мушкет и пристрелил одного из мулов. Другого мула достал пулей Чарро. Тела убитых животных сдвинули вместе, а между ними положили громоздкие вьючные седла. Получилось нечто вроде бастиона. Пилар и Висенте быстро вытаскивали из тюков лучший порох и пули, Балтазар перезаряжал мушкеты, Исабель готовила перевязочный материал на случай, если кто-то будет ранен. Когда с приготовлениями было покончено, все поспешили укрыться в наспех построенной «крепости».

Все, за исключением доньи Луизы. Когда распределяли обязанности, вдове досталось следить за тем, чтобы бочонки с питьевой водой были всегда под рукой и чтобы во время боя с ними ничего не случилось. Но вместо этого она просто стояла, сжав руки в кулаки, и немигающим взглядом смотрела в ту сторону, откуда надвигались апачи.

— Луиза! — крикнул Энрике. — Немедленно в укрытие!

Она обернулась к нему только на мгновение и тут же опять обратила лицо к индейцам. Ее губы беззвучно шевелились, будто она произносила какую-то гневную тираду.

Энрике быстро выскочил и, подбежав к вдове, схватил ее за руку. Потом он силой затащил ее в укрытие.

— Сядь и не высовывайся! — рявкнул он. — Будешь перезаряжать. Да не зевай по сторонам, если тебе жизнь дорога.

Донья Луиза злобно сверкнула глазами, но немного пришла в чувство. Оглядевшись, она нашла бочонок с водой и подкатила его поближе.

Апачи приближались с громким гиканьем, от которого дрожал холодный утренний воздух. Их было немного, но эти жуткие физиономии, расписанные черными, белыми и желтыми полосами, могли нагнать страху на кого угодно. Пятеро или шестеро из них были вооружены мушкетчми. Один из воинов вскинул ружье и пальнул в Рефухио, который скакал как раз впереди него. Индеец промазал, но следующий выстрел мог достичь цели.

Рефухио низко пригнулся к шее лошади и взглянул назад через плечо. Лошадь замедлила бег, потом совсем остановилась, дико вращая глазами. Рефухио оглядел укрепление и резко свернул вправо, чтобы ненароком не задели пулей свои же. Мимо него свистели стрелы и врезались в землю совсем рядом с ним. Смертоносный ливень стрел усилился, некоторые даже долетали до их прикрытия.

В этот момент другой индеец поднял мушкет. Он долго целился, приноравливаясь к шагу своей лошади, затем выстрелил. Вокруг заклубился сизый дым. В ту же секунду разом заговорили ружья товарищей Рефухио. И тут стало ясно, что Рефухио сражен пулей. Шляпа слетела с его головы, он покачнулся, попытался сесть прямо, потом начал медленно сползать с коня и упал лицом в траву.

Двое индейцев были убиты наповал, третий шатался, но оставался сидеть верхом, крепко обхватив руками шею своей лошади. Остальные воины неумолимо приближались, гикая и размахивая оружием.

Пилар лихорадочно заталкивала пулю и пыж в мушкет Чарро. Ей некогда было следить за тем, что происходит на поляне, но ее взгляд случайно упал туда, где лежал Рефухио. Он приподнял голову и пытался ползком добраться до укрытия. Пилар вытянула шею, чтобы получше рассмотреть, но Чарро немедленно заставил ее снова пригнуться. Перепуганная Исабель поминутно вскрикивала. Чарро потребовал оружие, и Пилар поспешно протянула ему перезаряженный мушкет.

Теперь стрельба велась почти в упор. Еще двое апачей были выведены из строя. Остальные, видя, что их ряды сильно поредели, сочли благоразумным отступить и один за другим скрылись в зарослях деревьев.

— Рефухио, — простонала Исабель и поднялась на ноги. Слезы застилали ей глаза и струились по чумазому личику. Балтазар попытался поддержать ее, но она вырвалась и, перемахнув через вьючное седло, побежала к Рефухио. Висенте уронил мушкет и устремился вслед за ней. Воспользовавшись тем, что внимание Чарро было поглощено удирающими индейцами, Пилар поднялась и, подобрав юбки, перелезла через укрепление. Затем она быстро последовала за Висенте.

Исабель стояла на коленях возле Рефухио, вытирая кровь, сочившуюся из раны на голове ее героя. Подоспевший Висенте подставил брату плечо и помог ему подняться. Пилар не намного отстала от Висенте. Подбежав, она подхватила Рефухио с другой стороны, и вдвоем с младшим Каррансой они потащили его в безопасное место.

В это время апачи вернулись. Земли задрожала под копытами их лошадей. От их воплей у Пилар волосы встали дыбом. Она, Висенте и Рефухио двигались медленно, спотыкаясь, поминутно останавливаясь, чтобы перевести дух. Ноги у Рефухио были будто ватные и отказывались служить ему. Ценой неимоверных усилий он старался хоть немного управлять своим телом, чтобы совсем не повиснуть на руках Пилар и Висенте. Исабель путалась у всех под ногами, суетясь и пытаясь поддерживать голову Рефухио.

Вдруг Исабель остановилась.

— Его шляпа! — воскликнула она и помчалась обратно.

Пилар оглянулась на ходу. Апачи снова шли в атаку, беспрерывно стреляя из луков и мушкетов. На их раскрашенные лица нельзя было смотреть без содрогания. Совершенно нагие, они скакали верхом, обходясь без помощи уздечек, не говоря уже о седлах, так что тело человека почти сливалось с телом животного. Пилар на мгновение почудилось, что на нее надвигаются то ли мифические кентавры, то ли какие-то злые демоны.

Исабель отнеслась к появлению апачей так беззаботно, как будто это были не индейцы, а ее друзья, возвращающиеся с прогулки. На ее лице заиграла довольная улыбка, когда она добежала до того места, где валялась шляпа Рефухио. Исабель повертела шляпу в руках, потрогала дырочку, пробитую пулей, которая и сорвала шляпу с головы Рефухио. Ветер трепал юбки девушки и играл ее локонами, так что паутина тонких волос все время падала ей на лицо. Постояв еще немного, Исабель неторопливо пошла по направлению к укрытию.

Балтазар, выпрямившись во весь рост, звал Исабель по имени, а Чарро и Энрике помогали перетаскивать Рефухио через туши мулов. Затем они снова залегли на землю и взяли в руки мушкеты. Висенте тоже вернулся на свое место. Пилар легла рядом с Рефухио, чтобы осмотреть его рану.

— Пустяковая царапина, — вдруг сказал он хрипло, но достаточно отчетливо. — Где мой мушкет? Мы еще повоюем.

Не дожидаясь ответа, он приподнялся и огляделся в поисках ружья. И тут он увидел Исабель.

— Господи боже мой, — растерянно пробормотал он. — Что она там делает?

Балтазар все еще кричал и размахивал руками:

— Исабель! Оглянись, ради всего святого! Оглянись!

Девушка услышала, оглянулась, сделала несколько неуверенных шагов, а потом побежала, путаясь в своих юбках. Балтазар покинул бастион и поспешил ей навстречу. Внезапно он застыл на месте. Стрела, пущенная одним из апачей, пронзила его. Он согнулся пополам и начал медленно заваливаться набок.

Исабель закричала. Она продолжала кричать на бегу, когда ее настигли индейцы. Они окружили Исабель плотным кольцом. Она металась из стороны в сторону, уворачиваясь от преследователей. Шляпа выпала из ее дрожащих пальцев и была тут же затоптана, но сама девушка еще каким-то чудом держалась на ногах. Она выглядела совершенно ошеломленной, ее волосы совсем растрепались и рассыпались по плечам.

Отряд открыл огонь — другого выхода не было. На миг поляна скрылась в густом едком дыму. Когда дым рассеялся, оказалось, что один индеец лежит на земле, дергаясь в конвульсиях, а другого, раненого, его соплеменник с трудом удерживает на коне в сидячем положении.

Апачи развернули коней. Теперь они носились по поляне и, низко наклоняясь, прямо на скаку подбирали убитых и взваливали их к себе на колени.

Крик Исабель перешел в непрерывный стон.

К ней подъехал один индеец. Он нагнулся и схватил девушку за волосы, намотав их на руку. Потом он быстро приподнял Исабель и перебросил ее поперек лошадиной спины прямо перед собой. Руки Исабель повисли безжизненно, будто плети; голова болталась из стороны в сторону в такт шагу коня. Индеец помчался догонять соплеменников, увозя с собой свою добычу.

Балтазар взвыл, будто зверь. Чарро упал на колени, изрыгая проклятия. Энрике стиснул плечо доньи Луизы, которая пребывала в состоянии шока. Висенте обводил всех безумным взглядом и беззвучно шептал молитву.

Рефухио выхватил мушкет из безвольных рук Висенте. Установив ружье на боку мула, он тщательно прицелился в спину удаляющегося индейца и нажал на курок.

Прогремел выстрел. Но краснокожий только покачнулся и еще ниже наклонился над своей пленницей, почти прижавшись к лошади.

Рефухио медленно опустил голову, коснувшись лбом горячего мушкетного ствола, и закрыл глаза.