Блейлок ДжеймсЧеловек, который верил в себя

Джеймс Блейлок

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ВЕРИЛ В СЕБЯ

Перевела с английского Валентина КУЛАГИНА-ЯРЦЕВА.

Почему Джорджу Мейсону захотелось заглянуть на распродажу домашних пожитков, он не мог бы объяснить. Может, все дело было в погоде, в прекрасном субботнем утре и предвкушении свободного дня. Он часто гулял по соседству с домом, неизменно глядя под ноги в надежде на удачу. Потерянные монеты встречаются чаще, чем можно предположить, и если он выходил гулять рано, то редко возвращался домой, не найдя десятицентовика или, на худой конец, никеля.

Объявление о домашней распродаже было приклеено к почтовому ящику. На ящике стояла фамилия "Фортунато" и была нацарапана стрелка, указывающая на открытую дверь гаража - неясно вырисовывавшийся темный прямоугольник, заполненный полумраком обещаний. Мейсон вошел внутрь, и как только его глаза привыкли к темноте, он сразу же понял, что распродажа не стоит его внимания, несмотря на знаковую фамилию устроителя. Все, что продавалось, было ненужным хламом, безделушками, ветхими книгами и кучей поношенной одежды. Ему сразу же захотелось поскорее покинуть гараж - чувство, странно похожее на страх, - и когда он направился к выходу, то увидел голову старухи, висевшую прямо в воздухе, в темном углу, и у него перехватило дыхание.

Открыв от изумления рот, он уставился на голову: одинокая лампочка высвечивала лицо, а стропила отбрасывали тень на плечи старухи, отчего и создавалось это пугающее впечатление. Хозяйка кивнула посетителю и слегка улыбнулась, но и улыбка, и кивок усугубили чувство страха: казалось, старуха обладает каким-то тайным знанием. Рядом с ней стоял поднос, а на нем открытая коробка из-под сигар. В ней лежало немного мелочи и ни одной банкноты.

"Прочь отсюда!" - сказал он себе, но вместо того, чтобы уйти, принялся рассматривать хлам, разложенный на шатком карточном столике: стеклянный высокий стакан, грязную старую щетку для волос, сувенирный ножик для открывания конвертов (его деревянную ручку явно грызла собака) и другие не менее унылые вещи. Единственное, что выглядело не столь жалким, это кожаный кошелек для мелочи, на котором краской была нарисована пальма. Такие кошельки покупают дети в сувенирных киосках на побережье. Неожиданно Мейсон почувствовал странную ностальгическую тягу к этой вещице. Медная застежка, легонько щелкнув, расстегнулась, когда он коснулся ее: кошелек раскрылся, словно рот. В нем лежала одинокая монетка достоинством в пенни.

- Сколько стоит кошелек для мелочи? - спросил он, нарушая молчание. Но едва он произнес эти слова, как понял, что вышел из дома без денег. Он уже готов был положить кошелек на место. Старуха пожала плечами.

- Назовите свою цену.

Он еще раз взглянул на вещицу и вдруг вообразил, что этот кошелек принадлежит ему, что он хранит в нем мелочь и, может быть, прячет туда ключ от дома. Нарисованная пальма манила его - она одиноко стояла на острове, позади нее заходило красноватое солнце и мерцала полоска голубой воды. Помолчав несколько секунд, он произнес:

У меня с собой всего лишь пенни, - при этом он потихоньку, стыдясь, дал возможность монетке из кошелька скользнуть к нему в ладонь. Лицо его горело, и он чувствовал, как начинает краснеть. У него не было ни пенни. Это в кошельке был пенни.

- Я возьму пенни, - сказала старуха.

Он услышал скрип, словно отворилась дверь, почувствовал порыв ветра, который пробрался в гараж и закружил маленький пыльный смерч, раздул одежду на металлической вешалке и умер с призрачным шепотом. Мейсон испытал странное ощущение - словно кто-то наклонился к нему и сказал что-то в самое ухо. Однако в гараже никого не было, кроме этой женщины, миссис Фортунато, которая, сдвинув брови, смотрела на него со своего кресла.

- Я вышел из дома, не взяв денег, - сказал он в смущении, полез в карман, все еще в нерешительности. Он вытащил руку, в которой был зажат пенни, и взглянул на монетку. - Вы не можете взять за кошелек всего лишь пенни... - Он криво усмехнулся ей. Мелочи в коробке из-под сигар не набралось бы и на два доллара. Этих денег не хватило бы на оплату света единственной лампочки, горевшей в гараже. Впрочем, домашние распродажи - это всегда небольшая выручка, а заработанный пенни - это заработанный пенни, как гласит старая поговорка.

Он понял, что женщина что-то говорит ему:

- Эта вещица стоит столько, сколько за нее дадут.

- Что ж, пенни - это все, что у меня есть.

- Я не пренебрегаю и пенни. Были вещи получше, которые ушли еще дешевле. И вещи похуже тоже.

Полагаю, так оно и есть, - сказал Мейсон, не задумываясь над смыслом своих слов. Ему сейчас хотелось только одного - уйти и унести с собой кошелек. Он вручил старухе монету, поблагодарил ее и вышел на утреннюю улицу, которая уже не выглядела столь многообещающе. Ему вспомнился один случай, и он почувствовал еще большую неловкость. Однажды, лет в десять, Джордж стащил в магазине несколько стеклянных шариков и был пойман. Сейчас он ощущал то же самое, даже хуже: он обманул старую даму, а не ловких продавцов, он не был ребенком, и его никто не поймал.

Возможно, он найдет какой-нибудь предлог, чтобы вернуться в гараж и положить на место кошелек с другой монеткой внутри, так, чтобы она не увидела. Он как раз собирался это сделать... да-да, так он и сделает - пойдет домой, возьмет пенни, положит в кошелек и оставит кошелек в гараже, словно так и было. На это уйдет минут десять, а его совесть успокоится. Если же он положит туда четверть доллара, ему станет в двадцать пять раз спокойнее.

Эта мысль ободрила его.

Разумеется, он мог просто пойти назад и вернуть кошелек, незаметно положив его на стол. Только бы проклятая старуха не смотрела на него! Ведь она была почти уверена, что он собирается как-то словчить. С другой стороны, она явно была рада получить пенни. Ей казалось, что она подзаработала.

Значит, в конечном счете ничего плохого не случилось, сказал себе Мейсон, продолжая прогулку. Тут лишь перепутались способы и цели, хотя в данном случае способы и цели казались одним и тем же. Возможно, это всегда одно и то же. Вдруг он задумался: что по этому поводу скажет Пегги. Может быть, она не придаст значения подобной ерунде. Любую вещь можно истолковать, как хочешь, если как следует пораскинуть мозгами. Господи, подумал он, да большинство людей даже не поднимет пенни с земли.

Стоило Мейсону подумать об этом, как он тут же заметил на тротуаре пенни и, словно иллюстрируя собственную мысль, прошел мимо, оставив монетку лежать, хотя в любое другое утро подобрал бы ее. Нагнись он и подбери кругляшок, его можно было бы положить в кошелек и вернуться на распродажу. Но он не повернул назад, а вытащил из кармана новое приобретение и снова принялся разглядывать его. Здесь, при солнечном свете, он казался более нарядным и новым, чем в гараже старухи, и Мейсон ощутил всю странность того, что эта вещь лежала на столе вместе со всяким хламом, словно была положена туда нарочно - этакое жемчужное зерно в навозной куче.

Было ли это каким-то заговором против него? Какой-то операцией с целью выманить у него деньги? Сама мысль об этом казалась нелепой. Никто не станет утруждаться, чтобы поймать человека на пенни...

Он обнаружил, что пришел к дому, поднялся по ступенькам, пересек крыльцо и вошел в гостиную, с облегчением и радостью очутившись в знакомом, уютном месте, чувствуя себя полностью защищенным. Однако занять себя было решительно нечем. Пегги еще не вернулась, а он ничего не запланировал на этот день. Он нашел мелочь на кухонном столе и положил ее в кошелек, который скользнул к нему в карман, так что его совсем не было заметно. Конечно, он делает из мухи слона. Вся история не заслуживает того, чтобы лишний раз о ней вспомнить, даже если кто-нибудь предложит за это пенни. Он рассмеялся собственной шутке, но в пустом доме смех его прозвучал слишком громко, и он замолчал, вернулся в гостиную, сел в мягкое кресло и попытался почитать. Но день явно не подходил для чтения - лучше поработать, пока солнце светит.

Мейсон отправился в гараж, осмотрел свои инструменты и наполовину сделанную деревянную стойку для лампы, над которой трудился в свободное время в течение последних недель. Но приземистая стойка из орехового дерева сегодня показалась ему безобразной, а сама мысль о работе - неприятной. Он вышел из гаража, закрыл дверь и бесцельно пошел по дороге, как раз когда Пегги сворачивала во двор с улицы.

- У меня сегодня было ужасное утро, - пожаловался он, помогая ей вытаскивать из машины сумки и следуя за ней в дом. Пока Пегги укладывала продукты в холодильник, Мейсон рассказал ей о кошельке и о пенни.

- Я забыла купить яйца, - вдруг прервала его жена. - Придется снова ехать в магазин. - Она захлопнула дверцу холодильника и наклонилась над столом.

Он пристально смотрел на нее.

- Да оставь ты это, - сказал он. - Я потом куплю яйца. Я тебе рассказываю, что со мной случилось утром.

- Прости, - ответила она, - но я не вижу здесь большой проблемы.

- Ну как же, этот проклятый пенни...

- Ты беспокоишься из-за пенни? - она улыбнулась мужу, отводя локон, упавший на лицо. Он снова упал ей на лоб, она посмотрела на него, скосив глаза, подула, и он упал снова.

Мейсон поймал себя на том, что улыбается. У нее иногда были совершенно дурацкие манеры, но это ему нравилось. Однако рассуждала она всегда умно, а сейчас он нуждался в ее совете.

- Я думаю, нет особой причины беспокоиться, - сказал он. - Просто эта история раздражает меня, как навязчивая песенка.

- Прекрасно. Если беспокоиться не о чем, тогда перестань этим заниматься. И кончено дело.

- Но, видишь ли... Я взял пенни этой женщины. В этом и есть... дело.

- Но ты же сказал, что отдал ей пенни.

- Но я взял кошелек.

- Верно. Но кошелек, как сказала его владелица, стоил один пенни Значит, ты за него заплатил.

- Да...

- Тогда это значит, что у тебя комплекс Авраама Линкольна.

- Наверное... Черт возьми, о чем ты говоришь?

- Авраам Линкольн прошел в метель десять миль, чтобы вернуть пенни, который брал взаймы.

- Скажи мне, для чего Линкольн брал в долг пенни?

- Может быть, ему нужно было купить кошелек для мелочи. - Она улыбнулась мужу. - Дай мне посмотреть на него.

Он извлек из кармана кошелек и протянул ей. Пегги рассматривала рисунок, все еще улыбаясь.

- Да, - сказала она - Это и правда непростая вещь.

- За пенни это отличная покупка.

- Да, за пенни, который ты истратил, это отличная покупка.

- А тут ты ошибаешься. Я в жизни не тратил пенни с таким трудом. И последний час это просто грызет меня.

- Ладно. Я могу разрешить твои проблемы. Задай себе вопрос: что

в данной ситуации самое сложное для тебя?

- Пойти назад и признаться.

- Значит, это и надо сделать. Самый трудный выбор - самый верный. Принеси этой женщине другой пенни, и твоя совесть будет спокойна.

Несомненно, совет был хорош, но когда Мейсон миновал дом миссис Фортунато, на этот раз на машине, он вздохнул с облегчением, увидев, что гараж заперт, а на почтовом ящике больше не висит объявление. Она рано прекратила распродажу. Он заметил свет лампы сквозь задернутые занавески в окне фасада и уже готов был постучать в калитку. Но вместо этого направил машину к парку, словно улица притягивала его с какой-то магнетической силой. Он закончит свою прогулку спокойно. А миссис Фортунато подождет. Да и его совесть тоже.

Он шел вверх по холму, к деревьям на лужайке для пикников, шел с неясной мыслью, будто ищет что-то особенное. Пегги он сказал, что собирается в книжный магазин, и при этом не солгал. Может быть, он еще зайдет туда... Еще ничего не решено. Утром у него просто сдали нервы - сколько волнений из-за одного чертова пенни. Во всяком случае сейчас у него не было намерения встречаться с миссис Фортунато. Но у него не было намерения и не встречаться с ней. Он двигался по нейтральной территории, по земле "поживем-увидим".

В парке было пусто и тихо, и ему мерещилось нечто странное в ветре, словно ветер хотел ему что-то внушить, но что именно, непонятно. Он пересек пустое бейсбольное поле и напился из фонтанчика, прежде чем продолжить восхождение. В двадцати футах впереди лежала куча опавших листьев, казалось, кто-то не до конца разворошил ее Мейсон внезапно подошел к ней, ударил ногой, так что листья закружились в воздухе, а ветер разнес их по траве. Он наблюдал за летящими листьями, захваченный наводящей грусть атмосферой безлюдного парка, а когда повернулся, чтобы идти вниз, увидел огромный лист, сухой и скрученный, странно напоминавший отрубленную человеческую руку.

Он наклонился и поднял лист. Под ним лежала двадцатидолларовая банкнота, гладкая, словно только что отпечатанная, и хрустящая, как сам лист.

Мейсон постоял минутку, в удивлении и страхе. Банкнота, совершенно неуместная здесь, лежала на траве, и ему пришло в голову, что эти деньги принадлежат миссис Фортунато и что это некая уловка или проверка. Он робко поднял банкноту - обыкновенные двадцать долларов и ничего больше.

"Чур, мое", - пробормотал он, вертя деньги в руке. Почти тут же легкий отсвет этой находки окрасил утро в новые тона, Мейсон стал по-другому видеть вещи и был поражен этим...

Возможно, он совершенно неправильно истолковал случай с кошельком. Возможно, найти кошелек и суметь заплатить за него было не чем иным, как началом счастливого дня. А двадцатидолларовая банкнота, как он понимал сейчас, была кармой, воздавшей ему за утреннее волнение, уравновесившей чаши весов, перестроившей его мир, пополнив его бумажник. Обрадованный этой новой догадкой, он поспешил вернуться к машине, сложил двадцатку и сунул ее в кошелек, который, несмотря на свой малый размер, начал казаться чем-то вроде золотого гуся.

В книжном магазине он не провел и пяти минут, как в глаза ему бросился том Амброза Бирса - старая толстая книга. Ему давно хотелось перечитать Амброза Бирса, одного из самых таинственных писателей-человеконенавистников, исчезнувшего в Мексике при загадочных обстоятельствах. Он открыл книгу на первой попавшейся странице, посмотрел на верхний абзац и прочел первую фразу "Однажды вечером по дьявольскому наущению я стал законченным дураком". Он захлопнул том и трясущимися руками стал запихивать его на полку, хотя еще секунду назад его руки нисколько не дрожали.

Внезапно Мейсон остановился. Зачем думать о законченных дураках, в одного из которых он должен, по-видимому, превратиться, зачем реагировать на любой пустяк, как будто он ничему не научился в парке. Он направился прямо к кассе. Положил на прилавок книгу и расплатился только что найденной двадцаткой, которой ему хватило с избытком. Он сунул сдачу в кошелек и вышел на освещенную солнцем улицу, внешне довольный, но все это время в глубине души сомневаясь: вдруг книга действительно хотела что-то сообщить ему? Вдруг это - послание? От кого? От ангела-хранителя? Он остановился и дал книге возможность снова раскрыться в его руке, чтобы она второй раз сказала ему что-то, если ей так хочется.

"Я весь внимание", - пробормотал он себе под нос, хотя, произнося эти слова, знал, что говорит неправду. На самом деле ему было наплевать, что скажет книга, потому что ни одна книга не может сказать хоть что-нибудь сравнимое с двадцатидолларовой банкнотой. Но тем не менее он ткнул пальцем в страницу и прочел строчку "В отношении архитектуры и мебели быт их отличается суровой простотой, приличествующей их скромному материальному положению..." и так далее. Чепуха!

Он закрыл книгу. Удача требует зоркости и старания. Сомнения убивают ее. Он направился к паркингу, внимательно разглядывая мостовую, надеясь, что везение продолжится. Двадцатидолларовая бумажка, сказал он себе, это предвестник. Если можно найти двадцать долларов, значит, можно найти и сорок. Это казалось логичным. Но под ногами он не видел ничего, кроме самого обычного мусора, поэтому сел в машину и проехал два квартала до супермаркета. Он должен был купить яиц, совершить доброе дело, позаботиться о не знающих отдыха ангелах.

На самом краю парковки, уже поворачивая на улицу, он заметил в клумбе бутылку из-под кока-колы, наполовину скрытую побегами плюща. Повинуясь внезапному предчувствию, он выключил мотор и подошел поближе. Это была обычная небольшая бутылка, стекло расцвечено радужными потеками от длительного пребывания на солнце и под дождем. Вытащив сосуд из-под плюща, Мейсон увидел, что он наполнен серебряными десятицентовиками.

Он недоверчиво оглядел бутылку, затем вытряс один десятицентовик на ладонь. Старый десятицентовик со статуей Свободы. "Да-а, - подумал он. Настоящее серебро!" Сколько их может быть в бутылке? Сотни две? Это уже не было везение, это было что-то другое... чего он не мог выразить словами. Но одну вещь он понял точно, впервые за это утро он почувствовал уверенность в себе самом. Он поверил в себя. Он наконец был хозяином своей судьбы, с верой в свои собственные, свои собственные...

Но эта мысль мгновенно испарилась, как только он заметил в канаве упаковку "Тако Белл". Он поспешил туда, осторожно развернул ее и заглянул внутрь ничего, только сырные корки и потеки подливки. Он влез в машину и направился к магазину, по дороге раз пять останавливаясь, чтобы порыться в мусоре, но безрезультатно, и к тому времени, как он поставил машину около супермаркета, ему казалось, что любая вещь, которая попадается ему на глаза, должна скрывать в себе нечто ценное. "Вообрази, - внушал он себе, - попробуй вызвать сокровище к жизни. Соберись, черт возьми". Но ничего не получалось: не было ни банкнот в сто долларов между страницами рекламной брошюры, лежащей в магазинной тележке для покупок, ни золотых самородков, позвякивающих в пустой жестянке "Доктора Пеппера", которую он пнул ногой.

Однако когда банка перестала катиться, он заметил, что она остановилась рядом с круглым стеклянным сосудом, похожим на маленький аквариум, который стоял под водосточной трубой, и сразу понял с уверенностью прозрения, что еще раз попал в точку. Затаив дыхание и оглядываясь по сторонам, он поспешил к этой стекляшке, опустился на колени и заглянул внутрь сосуда: стеклянный шар размером в кварту, с рифленым краем, стекло с крошечными известковыми включениями, как будто этот сосуд пролежал на дне океана годы. Шар был до краев полон воды, а в воде увеличенные кривизной стекла лежали жемчужины, множество жемчужин, почти неразличимых на фоне беленой бетонной стены.

По пути домой он ломал голову над вопросом: "Что человек обязан рассказывать своей жене", - и остался доволен, когда наконец сформулировал ответ: "Меньше знаешь - крепче спишь". Он был совершенно в этом уверен. Безусловно, было бы нехорошо сейчас впутывать Пегги в свои дела Что-то еще должно случиться, говорил он себе. Он был бы мерзавцем, если бы посвятил ее во все происходящее, не зная, какая опасность ждет его впереди.

Вдруг он вспомнил, что в возбуждении так и не купил яиц. "Пусть едят пирожные", - сказал он, громко рассмеявшись, и тут же вспомнил, что именно за это высказывание Мария-Антуанетта лишилась головы.

Повернув на свою улицу, он заметил по правой стороне дом миссис Фортунато, и на какой-то момент его охватила нерешительность. Свет за занавесками продолжал гореть.Он снял ногу с акселератора и несколько секунд держал ее над тормозом, пока не миновал палисадник.

Конечно, мысль остановиться была нелепой. И именно тут все воспоминания о миссис Фортунато сменились тревожными раздумьями: жемчужины легко могли оказаться подделкой. О жемчуге он не знал почти ничего.

Но ведь десятицентовики никак не могли оказаться поддельными, подумал он, выключая мотор. Кто бы стал утруждаться, подделывая мелкие монетки? И почему в такой счастливый день, как сегодня, ему вдруг достались бы поддельные жемчужины? Он посмотрел на светящиеся шарики в аквариуме, переливавшиеся в солнечном свете, падавшем сквозь ветровое стекло, и снова пришел в отличное расположение духа.

Выйдя из машины и потихоньку закрыв дверцу, он сунул бутылку из-под кока-колы в карман, затянул потуже ремень, потому что под тяжестью серебра брюки начали сползать. Он тихонько пошел по подъездной дороге к гаражу, придерживая аквариум так, чтобы его не было видно, если вдруг Пегги заметит мужа из окна. Не зажигая света, он спрятал бутылку и аквариум в ящик верстака и поспешил назад. Войдя в дом, он услышал сверху мерное жужжание швейной машинки Пегги. В кабинете он поставил на полку том Амброза Бирса и минуту-другую полистал историю древнего Египта, которую открыл на указателе имен, чтобы найти главу о жизни Клеопатры, которая, как гласит легенда, была знаменита тем, что растворяла жемчуг в красном вине, чтобы продемонстрировать свое презрение к богатству.

Он нашел этот абзац и прочел его, направляясь в кухню, там вытащил из буфета бутылку каберне, поставил ее на стол и достал из ящика штопор. Обрадованный возможностью надежной, как ему казалось, проверки, он торопливо воткнул штопор в пробку и принялся быстро и сильно крутить его...

- Не рановато ли? - голос Пегги перепугал его насмерть, и он пропихнул пробку в бутылку, так что струя вина взметнулась в воздух, залив стол.

- Сегодня суббота, - сказал он, запинаясь, и взглянул на висевшие на стене часы. - К тому же уже четыре. Мне казалось, что я встал уже давно, и хотел отдохнуть за добрым стаканчиком вина.

- Хорошо. Конечно. Почему бы и нет...

- Что-то не так? - он пытался успокоить ее взглядом. - Если ты собираешься разнести бар топором, я лучше посижу за чашкой чая. - Он поставил бутылку в буфет и закрыл дверцу.

- Что ты ворчишь, - сказала она. - Пей свое вино. Меня это не задевает. Только не надо переходить в наступление.

- Ну вот, теперь я еще и агрессор! Терпеть не могу этих уловок. Это одно из пяти неоспоримых доказательств...

- Ради Бога, никто ничего не собирается доказывать. Да что с тобой?

- Со мной?

Какое-то время она просто смотрела на него, затем усмехнулась, ее настроение изменилось в минуту - будто гроза прошла.

- Такие глупости, - сказала она, - если нас с тобой послушать. Он нахмурился, не желая смягчиться так сразу. Привычка Пегги мгновенно оставлять какие-то темы всегда несколько сердила его, ему казалось, что существует другой способ добиваться своего. Вдруг настроение его изменилось, он вспомнил: ведь это же он настоящий победитель - серебро, жемчуг, Бог знает, что еще ждет его, а жена не имеет об этом ни малейшего представления. Это чертовски удачный день - для него, а не для нее. За этой мыслью последовал вопрос, должна ли в случае развода жена получить половину сокровищ, которые ее муж спрятал в гараже.

Но он прогнал эту мысль как недостойную.

- С тобой все в порядке? - спросила Пегги. Она казалась обеспокоенной, ее настроение опять изменилось. - Ты выглядишь как захмелевший.

- Неужели? - он взглянул в зеркало над кухонной раковиной, и то, что он увидел, заставило его побледнеть. Волосы торчат дыбом, брови тоже, словно он долго трудился, чтобы превратить себя в хэллоуинского черта. Лицо припухло, кожа кажется шероховатой, старой. Рот кривится неизвестно из-за чего. Он попробовал пригладить волосы и собраться, расслабить мышцы лица.

- Думаю, я немного напряжен, - сказал он. - Извини, что я не сдержался.

- Погоди минутку, - сказала Пегги, на лице ее отразилось понимание. - Ты не вернул пенни, да? Конечно, ты все еще испытываешь чувство вины. Оно будет грызть тебя целый день.

- Разумеется, я вернул его, - солгал он. - И кошелек, и все прочее. Ничего меня не грызет. Я отлично себя чувствую.

- Хорошо, - она оставила эту тему. - Я пойду пошью. Кстати, какие еще четыре?

- Четыре чего?

- Остальные четыре неоспоримых доказательства?

- Сейчас придумаю.

- Тогда ответь мне вот на какой вопрос: ты заезжал в магазин?

- Нет. Я совсем забыл про яйца. Но я куплю их. Не вздумай идти сама, я просто взбешусь. - Он улыбнулся жене, хотя внезапно осознал, что говорит неправду, что улыбается фальшиво, что это не первая его ложь, и в какой-то момент уже готов был рассказать все: про деньги в парке, десятицентовики, жемчуг, непонятное решение не возвращать миссис Фортунато кошелек, потому что это...

Он не мог точно сказать, что "это". Однако ощущение было тревожным, достаточно тревожным, чтобы удержать от поспешности. Пока он не поймет, сказал себе Мейсон, он будет прислушиваться только к собственным советам. Фраза понравилась ему необыкновенно - к собственным советам. В ней была мудрость, как во всех старинных непритязательных фразах. К чьему же совету и прислушаться, как не к собственному?

Он вдруг понял, что Пегги что-то говорит ему, поднимаясь по лестнице.

- Что? - переспросил он.

- Я сказала, дай мне время до шести.

- Хорошо, - согласился он.

Когда она ушла, он взял свою книгу, вытащил из буфета бутылку, вышел через заднюю дверь, тихонько прикрыв ее за собой, и нырнул в гараж. Включил свет над верстаком. Не надо устраивать иллюминацию, это могло только привлечь внимание Пегги. Он вытащил из ящика сосуд с жемчужинами. Они были чертовски большими, некоторые размером с ноготь большого пальца.

Три удачи за один день, Господи! Четыре, если считать пенни. Что об этом скажешь? Один раз - удача, два - чертовское совпадение. Но третий означал нечто большее, в третьем случае была магия - план, модель, голый факт, твердый и яркий, как бриллиант. Бриллианты! Эта мысль привела его в восторг. Корзинка отлично ограненных бриллиантов - вот это фокус! Он был бы счастлив. Не то чтобы он презирал жемчуг - вовсе нет, - но пригоршня бриллиантов совсем другое дело.

Он осторожно налил полную чашку вина, торопливо прочел абзац в книге и опустил в чашку одну из самых маленьких жемчужин. Вино почти сразу же помутнело, как будто жемчужина превратилась в эмульсию. Мейсон, словно зачарованный, наблюдал, как поверхность вина целых полминуты бурлила, прежде чем успокоиться и снова стать прозрачной; слабое остаточное изображение жемчужины, казалось, застыло на дне чашки, словно луна в ночном небе. Понемногу вино стало прозрачным, и он увидел, что жемчужина полностью исчезла.

"Вот и все", - произнес он вслух и выпил вино за Клеопатру. Он подавился, его чуть не вырвало от уксусного привкуса испорченного вина, и он понял, что уже пьян, как сапожник, жемчужный напиток ударил ему в голову. Но зато богат, как лорд, подумал он, держась за верстак. Он весело смеялся над собственной остротой, прикрыв рот рукой, пока наконец не остановился. В наступившей тишине он услышал, как его смех отдается эхом где-то далеко, но слышится позади него так явственно, что он повернулся к окну, где увидел какое-то лицо, глядевшее на него.

У него вырвался хриплый крик, он наклонился вперед, едва не опрокинув жемчужины. Мейсон медленно повернулся к окну: это явно было его собственное лицо, которое он видел в зеркале в кухне, но еще более деформированное, бледное и грязное - старое стекло, несомненно, искажало отражение. Многолетняя пыль придавала Мейсону смертельную бледность при слабом свете лампочки.

Он жадно схватил банку с жемчужинами и прижал к себе, так что в стекле она отразилась рядом с его лицом, которое улыбалось ему в ответ с непередаваемым удовлетворением, в то время как сам он кивал головой. "Огромный куш", - сказал он вслух. Слова отдавали уксусным привкусом растворенной в вине жемчужины, а затем, как недавно смех, он услышал свою фразу, повторенную искаженным свистящим шепотом. В его ушах звучал этот шепот, а жемчужины в банке светились переливчатым светом.

Он взглянул на часы - около пяти. Уже через час он окажется во власти Пегги, и день больше не будет принадлежать ему. "Я не хочу быть неучтивым, сказал он, театрально подмигнув отражению, - но мне надо кое с чем поспешить".

"Поспеши..." - повторило отражение, и он снова спрятал жемчужины в ящик и зашагал к двери, чувствуя, что надо торопиться, а затем направился прямо на улицу.

Он провел целый час, просто бродя по тротуару, заглядывая под кусты, переворачивая упавшие листья и клочки бумаги, заглядывая в мусорные баки у задних дворов; поиски завели его в неисследованные места. Хотя он был полон ожидания, ничто вокруг не отозвалось. Что-то присутствовало, когда он нашел десятицентовики и жемчужины - что-то привлекало его внимание, что-то призывало его, - но к концу часа, когда ему пришлось повернуть к дому, безмолвный мир, казалось, был безнадежен, и, входя в дом, он с трудом выжал из себя улыбку.

- Давай закажем обед на дом в китайском ресторане и никуда не пойдем, сказал он Пегги, когда оба они оказались в кухне. - И возьмем напрокат кассету. - Он старался выглядеть спокойным, хотя был вне себя, сгорая от желания снова оказаться на улице. - День был долгий. Меньше всего мне хочется выходить снова.

- Согласна, - весело ответила Пегги.

Он взял когда-то принесенное из ресторанчика меню, которое лежало на холодильнике

- Цыпленок кунь-пао? - спросил он, взглянув в окно. Спускались сумерки. Минут через десять настанет вечер. В темноте, раздумывал он, ему бы никогда не увидеть ни десятицентовиков, ни жемчужин, даже если бы они взывали к нему.

- Суп вон-тон, - сказала она. - И, я думаю, мясо с брокколи. А что ты хочешь? Может быть, предпочтешь мясо с апельсинами?

- Брокколи - в самый раз, - сказал он, набирая номер китайского ресторана мистера Лаки, находившегося в полумиле от их дома. Даже фамилия владельца звучала обещанием. Через двадцать минут еда будет готова, сказали ему. Времени оставалось мало. Он дал им свой номер телефона и повесил трубку.

- Полчаса, - сообщил он Пегги. - Может быть, минут сорок. У них много народу.

- Я съезжу, - предложила Пегги. Она взяла свитер. - А по дороге захвачу фильм.

- Нет, давай я, - возразил он. - Ты лучше меня завариваешь чай. Серьезно. Я проветрюсь. И куплю яйца, раз уж поеду. - Он отобрал у нее свитер и повесил его на спинку стула.

- Но ты и так весь день не был дома, - сказала она. - Ты же говорил, что не хочешь выходить. И ты опять привезешь "Крестного отца".

- Обещаю тебе, нет. Выбирай ты. Все, что хочешь. Я сегодня добрый.

- Правда? - спросила она, поигрывая бровями. - Может, какую-нибудь фантастику?

В ответ он тоже поиграл бровями. "Господи, да поторопись же", - подумал он.

- Хорошо, - согласилась она. - "Контакт"?

Он поколебался, чуть было не начав спорить с женой. Он бы предпочел сунуть голову в гладильный аппарат, только бы не смотреть этот фильм.

- Конечно, - сказал он. Время уходило впустую. Каждая минута могла стоить миллиона

- Мы можем взять что-нибудь еще. Как насчет... даже не знаю. Подскажи мне что-нибудь.

- Нет. Я уже поехал Решено, "Контакт". К тому же он наверняка там окажется.

Он вышел из дома и кратчайшим путем поспешил к машине, поглядывая на часы. Добравшись до бульвара, он, повинуясь интуиции, повернул к деловому центру, в другую сторону от ресторана мистера Лаки и видеопроката. Сигнал светофора впереди сменился на желтый, и Мейсон, нажав на акселератор, проскочил на красный свет, краем глаза заметив, как от его заднего бампера, гудя, увернулся автомобиль. Секундой позже он услышал громкий металлический скрежет и, взглянув в зеркальце заднего вида, увидел старый автомобиль на обочине. Водитель, слава Богу, невредимый, как раз выбирался из него. Однако крыло машины было варварски искорежено. Мейсон свернул в узкую улочку и сбросил скорость. На минуту он представил себе, как возвращается на бульвар, предлагает помощь пострадавшему, приносит свои извинения... Однако это видение вскоре исчезло.

Мейсон продолжал свой путь и уже через несколько домов, снова повинуясь наитию, припарковал машину на площадке, темной в вечерних сумерках, хотя фонарь ярко освещал два мусорных контейнера и задние двери магазинов. С полдюжины голубей сгрудились на асфальте и клевали рассыпанные около контейнеров крошки. Он направился прямо к контейнерам, тяжело дыша от предвкушения. Голуби разлетелись, тяжело хлопая крыльями. В первом контейнере не было ничего даже отдаленно интересного - развалившаяся на несколько кусков полка из древесно-стружечной плиты, разломанный мягкий стул и под останками стула кучка сплющенных картонных коробок. Он наклонился и вытащил сиденье, порванное и грязное. Потряс его несколько раз, слушая, не раздастся ли шорох бумажных купюр или звон монет, затем бросил его в сторону, еще больше перегнулся через край контейнера и подтащил поближе одну из коробок, увидев в ней набитый бумажный пакет. Деньги? Вообразив туго перетянутые стодолларовые банкноты, он наполовину влез в бак. Почему бы и не тысячедолларовые, подумал он, стараясь дотянуться до коробки. Но когда он открыл ее, оказалось, что она набита воздушной кукурузой, и Мейсон раздраженно бросил ее обратно, не заметив, что на рубахе осталась грязная полоска от края контейнера.

Выругавшись, он поспешил к другому баку, который выглядел еще менее привлекательно, чем предыдущий: он был набит остатками еды из ресторана. Из мусора торчал черенок метлы, и кладоискатель начал действовать этой палкой, тыча ею в мусор, отбрасывая в сторону скомканную бумагу с пятнами жира, пожухлые овощи и бесчисленные кофейные фильтры с сырой гущей внутри. Деревянная палка стукнула о пустотелый металл где-то в самой глубине контейнера. Мейсон замер. В возбуждении он бросил палку, нагнулся над контейнером и принялся вышвыривать из него отбросы, пытаясь обнаружить, что лежит на дне. Мусор сыпался назад, сводя на нет его усилия, и ему пришлось просто выбрасывать его пригоршнями на асфальтированную площадку. От вони протухшего мяса ему хотелось плакать.

Вдруг одна из тыльных дверей магазина открылась, в ярко освещенном проеме появилась женщина; она с отвращением посмотрела на Мейсона и на заваленную мусором площадку.

- Мы уже вызвали полицию, - сказала она, отряхивая руки характерным жестом. - Роясь в этих баках, вы нарушаете порядок в городе. Посмотрите, что творится рядом с контейнерами. - Она показала на асфальт, где громоздилась куча отбросов.

Слово "полиция" привело его в ужас, он сразу вспомнил разбитый автомобиль. Мейсон услышал звук запираемой двери и метнулся к машине. На полпути он остановился, его мозг был во власти противоречивых импульсов: конечно, она все наврала про полицию... Он чуть было не повернул назад, вспоминая этот металлический звук от удара черенком метлы и воображая, что могло оказаться внутри той коробки. Тут перед его взором возникло лицо, которое он видел в гаражном окне. "Огромный куш", - шептало лицо. Но в этот момент снова завыла сирена - полицейская? - совсем близко, и он понял, что опасность рядом. Не было времени испытывать судьбу. Он поспешил к машине, сел и включил мотор, с вожделением оглядываясь на мусорный контейнер, сиявший в золотом ореоле. Часы на приборной доске показывали семь! Он потратил двадцать пять минут. Чтобы избежать еще одной аварии, он повел машину по задворкам, направляясь на восток и по дороге тихо проклиная торговку из магазина. На бульваре вечернее субботнее движение заставило его сбросить скорость. Он посигналил идущему впереди автомобилю, затем резко обошел его справа, возвратился в свой ряд, визжа тормозами, чтобы не стукнуть идущую впереди машину, затем пересек два ряда и заехал на парковку около видеопроката. Сзади слышались автомобильные гудки. Когда он наконец вошел в помещение проката и отыскал фильм, у кассы собралась порядочная очередь, и ему пришлось ждать, в нетерпении считая проходившие впустую минуты.

Люди неодобрительно косились на него, и Мейсон попытался пригладить волосы и поправить одежду. Грязная рубашка выбилась из брюк, а на самих брюках разошлась молния. Он привел себя в порядок, хмуро глядя на подростка, таращившего на него глаза. "Пошли вы все к черту", - думал он, скрестив руки на груди, чтобы загородить большое жирное пятно.

К тому времени, как он заплатил за кассету, прошло еще пятнадцать минут, а по пути к ресторанчику Лаки ему все время приходилось останавливаться у светофоров, он злился на людей и машины, которые словно сговорились мешать ему. Он заставлял себя дышать ровно и думать о жемчужинах и серебряных монетах в гараже, но сама мысль о находках только заставила его понять, насколько они убоги - сокровище для бедных. Когда-нибудь он окажется в положении героя французского романа, который продавал свою последнюю жемчужину, проклиная день, когда судьба подала ему надежду, а затем рассмеялась в лицо. Перед ним всплыл образ миссис Фортунато, и он испытал прилив ненависти к ней за то, что она с ним сделала...

Вдруг он понял, что проскакивает ресторанчик, громко выругался и, изо всей силы сигналя, свернул в улочку, прилегавшую к паркингу. "Соберись, - призвал он себя, глядя на собственные дрожащие руки. - Не время терять голову". Стоит ему сосредоточиться, и он еще сумеет найти желанное сокровище, если, конечно, оно так и осталось лежать в мусорном контейнере.

Когда он вошел в ресторан, народу там оказалось не меньше, чем в видеопрокате: полдюжины людей у стойки и еще дюжина ждала за столиками. Наконец он заплатил и вышел на вечернюю улицу. Мейсон мог бы поручиться, что еда остыла, и неудивительно: ведь прошло около часа, как он вышел из дома. Торопливо шагая к машине, он миновал открытую дверь кухни, где несколько поваров в белых фартуках что-то резали на длинных разделочных столах. Рядом с открытой дверью валялась куча выброшенных коробок, а подальше, в маленькой полутемной нише, стоял обычный мусорный бак, набитый до краев. Он приостановился в нерешительности. В конце концов, одна удачная попытка - и все будет оправдано, даже остывшая китайская еда...

Он начал поднимать и бросать в сторону коробки, все они оказались пустыми. Но каждая пустая коробка только подогревала его решимость, сужая поле поисков. Тем не менее они не дали результата.

Его гнев вернулся, подобно морскому приливу, когда он поднял последнюю коробку. Она была наполнена мятой газетной бумагой, но, Господи, достаточно тяжела, чтобы в ней нашлось что-то еще. Он вытащил бумагу, рот его приоткрылся в ожидании, сердце тяжело стучало, однако под газетой оказались лишь сигаретные окурки и разбитая бутылка "Джим Бим" в лужице виски, пахучая жидкость перелилась через бортик коробки прямо ему на рубашку и брюки. Выругавшись, он бросил коробку и попытался промокнуть жидкость газетой, но только измазал одежду пеплом и газетной краской.

- Ах ты, сволочь! - воскликнул он, швырнув куском газеты в стену. Он заметил, что повар-азиат наблюдает за ним из открытой двери кухни. Он поднял свой пакет с едой и вернулся к машине, сел в нее и уехал, не оглянувшись. Пять минут спустя он был дома. Он вошел, выставив пакет перед собой в надежде, что Пегги не заметит пятна. Но жена была в кухне. Он растянул губы в подобии улыбки.

- Что случилось? - спросила она с тревогой. Но прежде чем он успел ответить, беспокойство в ее глазах погасло. Пегги сморщила нос и сказала. - От тебя несет, как из бочки.

- Представляешь себе, они не получили заказа! - соврал Мейсон сквозь зубы. - И пока я ждал, ухитрился пролить на себя ликер. Чертовски неудачно.

- Ты опять пил? На этот раз виски или что-то вроде?

- Нет, не пил. Просто так получилось. Причем все досталось не мне, а рубашке. А почему ты говоришь "опять"?

- И еще от тебя пахнет, как из мокрой пепельницы, - продолжала она, словно не слыша его вопроса. - Боже мой, а это что за мерзость? - Она указала на его рубашку.

- Я пытался вытереть газетой.

- Умно, ничего не скажешь, - съязвила она. Но тут голос ее опять изменился. В нем снова появилась тревога, а гнев и ирония исчезли. - Ты неважно выглядишь, - сказала она. - Тебе нужно измерить давление.

- Хорошо, - отозвался он. - Отличная мысль.

- Может быть, ты пойдешь переоденешься?

- Да, - согласился он. - Мне нужно переодеться.

Он развернулся и пошел вверх по лестнице, и когда взглянул в зеркало, едва узнал себя в измазанной мерзкой роже, которая глядела на него. Может быть, и правда, давление на пределе. Или, скорее, долгий и утомительный день совершенно измотал его. Он сунул голову под кран и намочил волосы холодной водой, помассировал лицо, пытаясь придать ему знакомые очертания. Улыбнулся своему отражению в зеркале, подмигнул и кивнул, но все его жесты выглядели гротескными. Он насухо вытерся, расчесал волосы, сменил рубашку и сошел вниз, не переставая с тревогой думать о том, что вечер проходит. Пегги разложила по тарелкам еду и разлила по чашкам чай, но выглядела она невесело, словно ужин оказался той пресловутой соломинкой, которая сломала спину верблюда.

- Еда холодная, - сообщила она.

- Холодная? - он изобразил изумление.

- Комнатной температуры.

- Что ж, неудивительно, - сказал Мейсон. - В прокате было столько народа, что я стоял минут двадцать. А потом, как я уже сказал, они потеряли наш заказ и должны были выполнить его заново. Ресторанчик был переполнен. Прошло, наверное, полчаса, прежде чем они принесли мне еду.

Пегги пристально смотрела на него, словно он был первейшим лжецом на свете, но Мейсон держался весьма нахально.

- Готов поклясться, я понял, в чем дело, - на него вдруг нашло вдохновение. - Ручаюсь, все было готово, но кассир просто не увидел заказа. Знаешь, он завалился куда-нибудь в кухне, в угол или куда еще. А потом они всучили мне его, когда нашли, вместо того чтобы выкинуть и приготовить все заново. Меня от такого вранья просто тошнит, но наверняка так все это и было.

- Да, меня тоже тошнит от вранья, - сказала Пегги.

- Я могу отвезти еду обратно.

- Давай попробуем согреть в микроволновке. Но я позвоню и выскажу им все. Тридцать долларов за остывшую еду...

- Я сам позвоню. Они меня долго не забудут.

- Не сомневаюсь, - сказала Пегги, и пока она ставила тарелку в микроволновку, он набрал номер справочной времени. "Точное время..." послышалась запись.

- Да, это Джордж Мейсон. Я был у вас только что и брал заказ. Да, цыпленок кунг-пао и мясо с брокколи. Так вот, все совершенно холодное. Дом полон голодных людей, а ваш цыпленок, как мороженый. - Он подмигнул Пегги, но она не ответила.

Он снова прослушал точное время, затем, прикрывая микрофон, обратился к жене:

- Хочешь, чтобы они повторили заказ? Если скажешь, я съезжу еще раз. "Ну же, давай", - подумал он, изо всех сил стараясь подтолкнуть ее к этому решению.

- Да, - сказала она. - В микроволновке все это превращается во что-то совершенно несъедобное.

- Мы едем, - оповестил он и повесил трубку. Было семь часов тридцать восемь минут и тридцать секунд.

- На этот раз поеду я, - заявила Пегги.

- Нет. Лучше завари еще раз чай.

- Чай не надо заваривать второй раз.

- Тогда начинай смотреть кино. Это я виноват. Я поеду прямо к ним и проверю, все ли в порядке с заказом.

В этот раз он не сумел разобрать выражения ее лица, но раздумывать было некогда. Ему хотелось поскорее удрать из дома. Ему выпал еще один шанс, но на большее рассчитывать нельзя.

В золотистом свете фонаря он снова оглядел мусорные контейнеры. Кто-то подобрал всю грязь, наверное, та скандальная торговка. "Так ей и надо", подумал он, снова разыскал черенок метлы и потихоньку принялся ковырять им в мусоре. Почти сразу же палка стукнула о предмет, который терпеливо дожидался его. Он вытащил сиденье от стула из соседнего контейнера, положил его поверх кучи, затем взобрался на контейнер и встал коленями на сиденье в напрасной попытке не испачкаться. Он осторожно разгребал отбросы, но контейнер был доверху полон, и время тратилось напрасно. Никакими полумерами тут не обойдешься.

Он погружался в недра контейнера все глубже, пока наконец не нашел коробку: гладкие бока, маленькие петли и металлическое колечко спереди. Ему пришлось по плечи засунуть руки в содержимое контейнера, чтобы достать ее Коробка оказалась хлебницей, расписанной белыми и красными петухами. Вытаскивая ее, он ощутил тяжесть содержимого, услышал стук металла о металл словно внутри были старинные монеты. Он осторожно вылез из контейнера и поставил коробку на деревянный ящик, опустился перед нею на колени, горя желанием заглянуть внутрь, не сомневаясь, что именно здесь ему удалось найти воплощение своей мечты. В желтом свете лампы красные петухи походили на дьяволов, а ржавчина на железных боках цветом напоминала засохшую кровь.

Взявшись за кольцо, Мейсон почувствовал, что за ним кто-то наблюдает стоит позади него на парковочной площадке и не сводит с него глаз. Он медленно обернулся, но, разумеется, на парковке было пусто и тихо, темнота кругом застыла в молчаливом ожидании. Он осторожно, отклонив коробку назад, чтобы ничего не просыпать, взялся за кольцо и поднял крышку. В хлебнице лежали драгоценности, она была просто набита ими. Задыхаясь от волнения, он захлопнул крышку, встал и сделал шаг назад; ноги его подгибались, голова кружилась, сердце стучало, как паровой молот. Он ведь только заглянул в коробку. Наверняка он ошибся! Наверное, это была какая-то картинка, на которой изображены драгоценности. Он снова встал на колени перед коробкой, потянул за кольцо, приподнял крышку на дюйм, посмотрел внутрь...

То, что он увидел, не было картинкой. Он открыл коробку полностью и как следует рассмотрел ее содержимое. Бижутерия? Это никак не могут быть настоящие бриллианты, рубины и изумруды. Но, Господи, они выглядят совершенно настоящими! Они не кажутся дешевыми и кричащими, как стекляшки. Кулон, который лежал сверху, был украшен бриллиантом не меньше полудолларовой монеты. Его окружали зеленые камни, которые казались удивительно глубокими, словно прозрачные, поросшие мхом родники. Что он когда-либо слышал о бриллиантах? Он вспомнил: они не мутнеют, если на них подышать, а стекло мутнеет. Это самая простая проверка. Он вытащил бриллиантовый кулон из коробки и тихонько дохнул на него. Камень не помутнел... Мейсон положил сокровище обратно, закрыл крышку, отступил на шаг и дохнул на циферблат своих часов. Стекло тут же затуманилось, и влага начала медленно испаряться в прохладном воздухе. Не оглядываясь, он схватил коробку и пошел к машине, поставил коробку на заднее сиденье и, ни секунды не раздумывая, направился к своему убежищу-гаражу. Перед глазами у него, как в калейдоскопе, переливались живым блеском драгоценности.

Наконец-то он в безопасности. Захлопнув за собой дверь, Мейсон поставил коробку на верстак и зажег аварийную лампочку. На этот раз он не стал зажигать большой свет, слишком яркий, слишком разоблачительный. Облизнув губы, он открыл хлебницу и, несмотря на все свои предчувствия, был ошеломлен увиденным. Там, на парковке, он только бросил беглый взгляд на свое сокровище, но теперь сумел оценить его величину, и обилие драгоценностей потрясло его. Он разъединил бриллиантовый кулон и золотую диадему, украшенную рубинами, диадема оказалась невероятно тяжелой: не меньше фунта золота и драгоценных камней. Здесь были браслеты, которые выглядели так, словно пришли из Атлантиды или какой-нибудь другой легендарной страны - граненые камни в них были величиной с птичье яйцо. Эти драгоценности не имели ничего общего с модой; они напоминали найденный на пустынном острове клад - пиратский клад, копи царя Соломона, пещеру Аладдина. Он взвесил на руке ожерелье из гигантских сапфиров, каждый из них цветом напоминал тропический океан. Под ожерельем лежала плоская инкрустированная бриллиантами брошь с искусной золотой филигранью, камни располагались по спирали, словно звездная туманность, уходящая в глубь собственного бесконечного центра На дне коробки лежали золотые монеты, наваленные горкой, на взгляд старинные, чужестранные, сказочные, их было множество. Там же были перепутанные золотые цепи, звенья их - странной формы напоминали алхимические знаки; казалось, эти звенья множатся под его взглядом и сыплются через край коробки, словно осенний урожай из рога изобилия. Руки его дрожали, он вешал цепь за цепью себе на шею, украшал себя золотом, а в коробке становилось еще больше золота, лежащего в самых углах, блестящего и переливающегося, свивающегося и движущегося, подобно змейкам Он застегнул на шее сапфировое ожерелье и поверх всего повесил бриллиант. Золота и драгоценностей оказалось так много, что бриллиант впился Мейсону в подбородок. Он надел на запястья браслеты с камнями и обмотал предплечья цепочками, так что буквально согнулся под тяжестью золота, затем подтянул брюки и рассовал монеты по карманам, передним и задним, наклонился, чтобы положить монеты еще и в ботинки, в ошеломляющей уверенности, что сокровище, горой лежащее в хлебнице, неисчерпаемо. Если бы он мог, он бы купался в нем, плавал, он бы зарылся в него.

Весь гараж стал золотым от отраженного света, окрасившего кожу Мейсона, казалось, он и сам был отлит из металла. Звуки неописуемой радости вырвались у него из горла, и он услышал эхо позади себя, со стороны окна, и обернулся, горя желанием посмотреть на отражение этого золотого великолепия, увидеть, каким он стал только потому, что верил в себя, следовал собственной интуиции, надеялся на удачу.

В тусклом стекле плавало знакомое круглое лицо - его собственное лицо. Словно одинокая жемчужина, висевшая на невидимой нити, лицо смотрело на него, а сзади снова раздавался шепот, будто принесенный ветром, вперемежку с металлическим смешком, который звучал эхом его собственных радостных восклицаний в банке из-под кофе. Сгибаясь под тяжестью своих драгоценностей, он с трудом шагнул к окну, сердце тяжело колотилось в груди. На какое-то мгновение он совершенно ясно разглядел искаженное стеклом собственное лицо, увешанную золотом и драгоценностями шею, словно его отрубленная голова торчала из кучи сокровищ. И пока он смотрел в свои запавшие глаза, они медленно слились в темное пятно, напоминавшее пещеру, и он увидел, что темнота внутри этой пещеры была полна таинственной глубины, что там были еще более глубокие тени и тени этих теней. Он почувствовал, как отделяется от мира, от бетонного пола гаража и, словно в невесомости, вплывает в этот туннель, подхваченный порывом прохладного воздуха и преследуемый тенью лица, которое удалялось от него, появляясь и исчезая в темноте, а рот, нашептывавший тайны, казался слегка меняющей очертания кляксой. Вокруг него простиралось огромное пустое пространство, и в мертвом воздухе слышался тихий шепот, который иногда напоминал голос, а иногда - дуновение ветра у входа в пещеру, далеко позади него. Светящаяся точка мерцала у него над головой, как путеводная звезда, этот свет казался ему необыкновенно щедрым обещанием, квинтэссенцией вознаграждения, чуда и сокровищ творения. Ее слабый свет постепенно становился все ярче, пока не осветил всю похожую на храм пещеру, тени удалились, очертания стали четче.

Он очутился в огромной подземной сокровищнице, в подвале, который, казалось, простирался в бесконечность. Здесь стояли открытые сундуки с драгоценными камнями, нитки жемчуга, ограненные самоцветы валялись, а сами сундуки наполовину утопали в грудах золотых монет, которые простирались вдаль, подобно дюнам; все это блестело, сияя отраженным светом, который то вспыхивал, то угасал, словно ведьмин огонь, освещая еще более далекие сокровища на еще более дальних холмах из монет.

Когда Мейсон окинул взглядом бескрайнюю подземную сокровищницу, он понял совершенно ясно: именно это ему обещал шепчущий голос. И у него появилась странная уверенность, что он может одним глотком поглотить все это, что он может выпить его и заполучить весь мир - точно так, как он выпил жемчужину, растворенную в вине.

Вдруг он услышал стук. Это были дребезжащие удары костяшками пальцев о стекло, они отвлекли его. Пещера с сокровищами померкла, и знакомое шепчущее лицо снова повисло перед ним, дурацкое, ничего не видящее, и вдруг оно испарилось, сделалось прозрачным, сменилось другим, которое Мейсон не сразу узнал. Внезапно он понял, что смотрит в лицо женщины и что его собственный рот открыт самым глупым образом. С усилием он сфокусировал взгляд и увидел: за окном стоит Пегги и смотрит на него с недоумением. Он попытался улыбнуться ей, но не сумел, лицо его только исказилось. Она исчезла, а гаражная дверь отворилась, яркий свет ослепил Мейсона, глаза которого привыкли к темноте. Пегги не казалась сердитой, скорее обеспокоенной и сбитой с толку. Мейсону передалось ее замешательство, и чудесная ясность, которую он ощущал всего несколько минут назад - средоточие желания, предвкушения и знания, рассеялась, как туман. Он огляделся вокруг. В ярком свете гаража теперь, когда тени исчезли, он вспомнил, что не вернулся в китайский ресторанчик за едой, как намеревался, что он просто забыл об этом, охваченный алчностью и возбуждением, и невольно задумался, сколько же сейчас времени и как долго пришлось Пегги ждать его возвращения. Он понял, что вновь перемазался в мусорном контейнере и что вокруг шеи, к его удивлению и ужасу, висят жуткие куски проволоки и грязной бечевки Его запястья охватывали аптечные круглые резинки и тесемки, а ботинки набиты обломками пластиковых ложек и вилок, заляпанных засохшей едой. Золото и драгоценные камни исчезли, превратившись в мусор.

- Я думал - начал было он объяснять Пегги, но то, что он думал, было слишком смехотворно, чтобы об этом говорить.

Хотя ведь у него сохранилось доказательство. Хлебница, подумал он, поворачиваясь к верстаку, все еще не совсем расставшись с надеждой. Но в хлебнице не было сокровищ, а только несколько кусочков заплесневевшей еды, при виде которых его затошнило. Он сел на холодный бетонный пол и принялся сдирать с себя проволоку и бечевку, пытаясь освободиться от того, чем совсем недавно украсил себя. Он не мог взглянуть на Пегги, хотя страшно боялся, что услышит за спиной стук двери она просто уйдет, оставив его здесь. Пегги наклонилась над ним, чтобы помочь ему освободиться. Она взяла ножницы, висевшие на доске с инструментами и принялась разрезать проволоку и бечевку, пока он стаскивал ботинки и вытряхивал грязь на пол. Наконец он поднялся и открыл ящик, молча вытащил бутылку из-под кока-колы, наполовину наполненную сигаретными окурками. В аквариуме на слое ила лежало несколько влажных камней. Он положил и то, и другое в хлебницу, начал закрывать крышку, как вдруг заметил в ярком свете монетку в дальнем углу. Некоторое время он смотрел на нее

- Пенни, - сказал он жене.

- Я вижу, - ответила она - По-моему, тебе повезло.

- Да, - согласился он.

Он полез в карман и вытащил кошелек миссис Фортунато, открыл его, взял пенни и положил внутрь. Затем закрыл хлебницу, бросил ее в бак для мусора, стоявший в гараже, и закрыл крышку. Вместе они вышли на темную улицу, прошли два квартала до дома миссис Фортунато, в котором уже не горел свет. Он положил кошелек вместе с пенни на коврик у крыльца, и они вместе направились обратно, к своему дому.