"Век лета" - читать интересную книгу автора (Блиш Джеймс)

Блиш ДжеймсВек лета

Джеймс БЛИШ

ВЕК ЛЕТА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТРЕТЬЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ

1

Ко всем радостям, которые мир дарил Джону Мартелсу, доктору наук, члену Королевского академического Фарадеевского общества, и т.д., и т.п., примешивалась лишь одна ложка дегтя: неисправность телескопа.

С одной стороны Мартелс, тридцати лет, неженатый, ничего особенного из себя не представлял, с другой - он пользовался преимуществами того, что его британские соотечественники язвительно называли утечкой мозгов, переманивания лучших английских умов в Соединенные Штаты за счет большей оплаты, меньших налогов и явного отсутствия какой бы то ни было классовой системы. И у него не было причин сожалеть об этом, не говоря уже о чувстве вины. Родители его умерли, и он считал, что больше ничего не должен Соединенному Королевству.

Конечно, преимущества жизни в Штатах не были столь безоблачными, как ему обещали, но он ничего иного и не ожидал. Взять, например, явное отсутствие классовой системы: весь мир знал, что черные, мексиканцы, и вообще, бедняки подвергались в Штатах жестокой дискриминации, и что политическое противостояние любого рода истэблишменту становилось все более опасным. Но, с его точки зрения, это была классовая система и_н_о_г_о_ рода.

На Мартелсе, родившемся в рабочей семье в неописуемо уродливом городе Донкастере, с самого начала лежало проклятие мидлендского диалекта, который отсек его от "хорошего" британского общества столь же решительно и бесповоротно, как если бы он был пакистанским иммигрантом-нелегалом. Родители не имели средств, чтобы отдать его в "публичную" школу, которая помогла бы поправить его жуткую речь и дала знание классических языков, все еще необходимых во времена его юности для поступления в Оксфорд или Кембридж.

Вместо этого он усердным трудом прокладывал свой путь в одном из новых политехнических университетов из красного кирпича. Хотя в итоге он окончил курс с наивысшим баллом по астрофизике, акцент его по-прежнему оставался столь жесток, что позволял ему появиться в любом баре Британии лишь со стороны, открытой для простой публики, о холлах же и салонах не приходилось и мечтать.

В Штатах, напротив, к акцентам относились как к чисто местной особенности, а об образовании человека судили не по его произношению, а по грамматике, лексикону и уровню знаний. По правде говоря, Мартелса беспокоило положение негров, мексиканцев и бедняков, но не сильно, поскольку он не принадлежал ни к одной из этих категорий.

Что касается политической деятельности, она для Мартелса, как для иностранца, была абсолютно закрыта. Осмелься он поднять плакат, неважно с какой надписью, он лишился бы паспорта или гражданства.

Ситуация с деньгами развивалась весьма похожим образом. Хотя здесь можно было заработать куда больше, чем в Англии, в таких местах, как Нью-Йорк, деньги уплывали чуть ли не быстрее, чем приходили; но Мартелс жил не в Нью-Йорке. После недолгого чтения пользовавшихся довольно неплохим успехом лекций по радиоастрономии в обсерватории Джодрелл Бэнкс ему предложили место директора исследовательского отдела в новом, но уже быстро растущем университете на Среднем Западе, где платили намного больше, и где, к тому же, негры, мексиканцы и бедняки практически отсутствовали. Он не мог совсем забыть об их положении, но по крайней мере чувствовал себя спокойнее, не видя их перед глазами. Для планерного спорта это место оказалось не столь хорошо, как Чилтерн Хиллс, но нельзя же иметь все сразу.

И важнейший стимул: Сокетский университет только что завершил строительство радиотелескопа совершенно новой конструкции, сочетание антенной решетки площадью в квадратную милю и подвижной параболической антенны, размещенной в необычной, похожей на чашу, выемке ледникового происхождения. По сравнению с этим телескопом все его предшественники казались столь же примитивными, как оптическая машина, украденная Галилеем у Ганса Липпершея. Такое сочетание позволило сделать зеркало антенны заметно меньшим, чем в Джодрелл Бэнкс, но зато потребовало установки в фокусной точке каркасной волноводной конструкции почти такого же размера, как трубчатая рама шестидесятипятидюймового оптического телескопа-рефлектора. Чтобы запустить эту штуку в работу требовалось невероятное количество энергии, намного большее, чем для ее вращения, но, по крайней мере в теории, она должна была проникнуть достаточно далеко в глубины вселенной и нащупать радиоэквивалент температуры, не превышающей температуры загривка Мартелса.

С первого же взгляда Мартелс пришел от телескопа в восторг, как отец, только что купивший сыну новую электрическую железную дорогу. Одна лишь мысль о том, какие великие события можно было бы регистрировать с помощью этого прибора, доставляла удовольствие. Проблема заключалась лишь в одном: пока что не удавалось заставить аппарат принимать что-либо, кроме местной радиостанции, передающей рок-н-роллы.

В безошибочности теории и правильности конструкции Мартелс нисколько не сомневался. Схемы Мартелс проверил сам, тщательно и неоднократно. Оставалось лишь одно: дефект монтажа, наверняка, что-нибудь совсем простое, вроде смещенной фермы в волноводе, искажавшей поле или передачу сигнала.

В пользу университета из красного кирпича можно было сказать по крайней мере одно: он не давал знания греческого и не улучшал английский, но прежде чем выпустить ученого-физика требовал от него сносных инженерных знаний. Прогрев усилитель, настроив его и повернув ручку коэффициента усиления до упора, что должно было перенести университетский городок в сердце Урса Мажор номер два, скопления галактик на расстоянии полумилллиарда световых лет, Мартелс пересек параболическую алюминиевую решетку антенны и начал взбираться по волноводу, держа в руке детектор поля, слишком большой, к сожалению, чтобы уместиться в кармане.

Добравшись до края волновода, он уселся передохнуть, свесил ноги и заглянул внутрь трубы. Он намеревался теперь спускаться туда по узкой винтовой лестнице, замеряя интенсивность поля и время от времени выкрикивая показания прибора стоявшим внизу техникам.

Политехнический университет требовал, чтобы его ученые-физики были также и инженерами, но он не удосужился сделать их еще и верхолазами. Мартелс даже не надел каску. Поставив обутую в кроссовку ногу под, казалось бы, совершенно надежным углом между двумя балками, он поскользнулся и упал вниз головой внутрь трубы.

Он не успел даже вскрикнуть или услышать тревожные возгласы техников, так как потерял сознание задолго до того, как достиг дна.

На самом деле, дна он вообще не достиг.

Можно было бы объяснить, четко и всеобъемлюще, что вместо этого произошло с Мартелсом, но для этого потребовалось бы несколько страниц выражений на метаязыке, изобретенном доктором Тором Вальдом, шведским физиком-теоретиком, которому, к сожалению, не суждено было родиться до 2060 года. Достаточно сказать, что благодаря халтурной работе неизвестного сварщика совершенно новый радиотелескоп Сокетского университета действительно обладал беспрецедентной дальностью действия - но в направлении, которое его создатели не только не закладывали в конструкцию, но даже и представить себе не могли.

2

- Почти меня своим вниманием, бессмертный Квант.

Выплывая из мрака, Мартелс попытался открыть глаза и обнаружил, что не может этого сделать. Тем не менее, через мгновение он осознал, что видит. Увиденное оказалось для него настолько необычным, что он попытался закрыть глаза, и обнаружил, что и этого сделать не может. Видимо, он был полностью парализован; он не мог даже перевести взгляд.

Он подумал было, что сломал при падении шею. Но это не могло помешать ему управлять глазными мышцами, не так ли? Или веками?

К тому же он находился не в больнице, уж в этом-то, по крайней мере, он не сомневался. Перед ним расстилался обширный сумрачный полуразвалившийся зал. Откуда-то сверху проникал солнечный свет, но то, сквозь что он проходил, пропускало его плохо.

У Мартелса возникло ощущение затхлости, но обоняния он, похоже, тоже лишился. Голос, который он услышал, плюс несколько слабых неясных отголосков дали ему знать, что он, во всяком случае, может слышать. Он попробовал открыть рот - безрезультатно.

Ему ничего не оставалось, кроме как внимать тому немногому, что он видел и слышал, и попытаться уловить смысл во всем этом. На чем он сидел или лежал? Тепло вокруг или холодно? Нет, эти чувства тоже его оставили. Но зато у него ничего не болело - хотя означало ли это, что он лишился и ощущения боли тоже, или находился под воздействием лекарств, или его вылечили, догадаться было невозможно. Он также не чувствовал ни голода, ни жажды - причина опять же была неясна.

На полу зала, в пределах поля зрения Мартелса, в беспорядке располагались исключительно странные предметы. То, что они находились на различном расстоянии, позволило ему сделать вывод, что он может хотя бы фокусировать свой взгляд. Некоторые предметы казались еще более запущенными, чем сам зал. В ряде случаев состояние предметов было невозможно оценить, так как они казались скульптурами или какими-то иными произведениями искусства; что они представляли, если они вообще что-то представляли, Мартелс не мог понять, в его время изобразительное искусство вышло из моды. Другие же предметы были просто машинами, и хотя назначение ни одной из них он не мог даже представить, ржавчину он заметил сразу. Эти вещи не использовались давным-давно.

Впрочем, _ч_т_о_-_т_о_ еще работало. Он слышал слабое гудение, похожее на электрический фон частотой пятьдесят герц. Оно, казалось, звучало где-то сзади, совсем рядом, будто какой-то невидимый парикмахер работал над его затылком или шеей массажным приспособлением, рассчитанным на комариную голову.

Мартелс решил, что это здание, во всяком случае, то помещение, где он находился, не должно быть очень большим. Если стена, в которую упирался его взгляд, была боковой - конечно, он не мог определить это с уверенностью - а недавние отзвуки голоса не вводили в заблуждение, зал не мог быть намного больше, чем одна из центральных галерей пинакотеки Альте, скажем, зал Рубенса...

Подобное сравнение прекрасно подходило к этому месту. Мартелс находился в своего рода музее, неухоженном и редко посещаемом, судя по толстому слою пыли на полу, хранившему очень мало следов и совсем нетронутому возле экспонатов (если это были экспонаты). Он с недоумением отметил, что это следы босых ног.

Затем снова раздался тот же голос, на этот раз с довольно резкой жалобной нотой. Голос произнес:

- Бессмертный Квант, ответь мне, молю тебя покорно.

И с тройным потрясением Мартелс услышал свой собственный ответ:

- Тебе позволено отвлечь мое внимание, назойливый туземец.

Потрясение было тройным, поскольку, во-первых, он не собирался формулировать ответ или произносить его. Во-вторых, голос, произнесший эти слова, совершенно точно ему не принадлежал, он был более низким и неестественно громким, но почти без резонанса. В-третьих, этого языка Мартелс никогда раньше не слышал, но, вроде бы, понимал его прекрасно.

"К тому же, меня не зовут и никогда не звали Квантом. У меня даже нет второго инициала."

Но он не успел задуматься над этим, так как в поле зрения, раболепно согнувшись, что почему-то показалось Мартелсу противным, бочком вошло нечто, что с натяжкой можно было назвать человеком. Он был гол, и кожа его имела темно-коричневый цвет, наполовину от природы, решил Мартелс, наполовину от сильного загара. Нагота позволяла видеть, что он очень чист, с короткими руками, длинными ногами, узким тазом. Черные волосы вились, как у негра, но черты лица были европейскими, не считая азиатского разреза глаз, напомнив Мартелсу скорее африканских бушменов - небольшой рост усиливал это впечатление. Лицо его, в отличие от позы, хотя и выражало уважение и даже почтение, отнюдь не было испуганным.

- Ну, что тебе нужно от меня, туземец? - сказал новый голос Мартелса.

- Бессмертный Квант, мне нужен обряд для защиты наших церемоний посвящения от Птиц. Они постигли прежний, так как в этом году многие из наших новых юношей лишились из-за них глаз, а некоторые даже жизни. Предки говорят, что такой обряд был известен в Третьем Возрождении, и он лучше нашего, но они не знают подробностей.

- Да, он существует, - произнес другой голос Мартелса. - И он послужит вам, пожалуй, от двух до пяти лет. Но в конце концов, птицы постигнут и его. Кончится тем, что вам придется отказаться от этих церемоний.

- Сделать это означало бы отказаться от жизни после смерти!

- Это несомненно, но так ли уж велика будет потеря? Юноши нужны вам здесь и сейчас, чтобы охотиться, производить потомство и сражаться с Птицами. Мне не дано знаний о загробной жизни, но откуда в вас уверенность, что она приятна? Какие радости могут остаться для всех этих теснящихся душ?

Непонятно почему, Мартелс чувствовал, что Квант произносит слово "птицы" с большой буквы, но этого совсем не ощущалось в речи просителя, на лице которого теперь появилось выражение сдерживаемого ужаса. Он также заметил, что Квант разговаривал с предполагаемым дикарем, как с равным по уровню знаний, и обнаженный человек отвечал ему так же. Но что толку в этой информации? Коль на то пошло, что делает Мартелс, человек, видимо, чудом уцелевший при серьезном несчастном случае, в каком-то разваливающемся музее, беспомощно подслушивая бессмысленный разговор с голым "туземцем", задающим вопросы наподобие средневекового студента, обращающегося к святому Фоме Аквинскому?

- Не знаю, бессмертный Квант, - говорил тем временем проситель. - Но без этих церемоний у нас не будет новых поколений предков, и память о загробной жизни быстро затухнет. Кто тогда будет давать нам советы кроме нас самих?

- В самом деле, кто?

Судя по легкому налету иронии в голосе, Квант хотел, чтобы вопрос прозвучал риторически, но Мартелсу, наконец, все это надоело. Собрав всю силу воли, он с трудом произнес:

- Может мне кто-нибудь объяснить, что здесь происходит, черт возьми?

Слова вырвались наружу, на этот раз звучал его собственный голос, хотя физического ощущения речи не возникло. И он снова говорил на том же незнакомом языке.

Эхо улеглось, на мгновение наступила полная тишина, и Мартелс ощутил потрясение, которое совершенно точно не было его собственным. Затем проситель в изумлении открыл рот и бросился бежать.

На этот раз глаза Мартелса, хоть и не по его воле, следовали за бегущим человеком, пока тот не скрылся в низком сводчатом залитом солнцем проеме, за которым виднелось что-то вроде густого зеленого леса или джунглей. Таким образом, его догадка о размере и форме зала подтвердилась, и теперь он знал, что зал находится на уровне земли. Затем его взор вернулся на стену и заброшенные непонятные предметы.

- Кто ты? - спросил голос Кванта. - И как ты проник в мой мозг?

- Т_в_о_й_ мозг?

- Это мой мозг, и я его законный владелец - драгоценная личность великой мудрости, специально сохраненная и оберегаемая для жизни после смерти. Я заключен сюда с конца Третьего Возрождения, музей, который ты видишь, относится именно к этой эпохе. Люди Четвертого Возрождения считают меня почти богом, и правильно делают. - В последней фразе, без сомнения, прозвучала угроза. - Повторяю, кто ты, и как сюда попал?

- Меня зовут Джон Мартелс, и я не имею ни малейшего представления, как я здесь очутился. И ничего из увиденного или услышанного я не понимаю. Я находился в паре секунд от верной смерти, и вдруг я тут. Вот все, что я знаю.

- Предупреждаю, говори правду, - мрачно сказал Квант. - Иначе я тебя вышвырну, и через две-три секунды ты умрешь - или отправишься в загробную жизнь, что одно и то же.

Нужно быть осторожным, вдруг подумал Мартелс. Несмотря на то, что они оба находились в одном мозгу, это создание, очевидно, не могло читать мысли Мартелса, и он, возможно, мог получить некоторое преимущество, скрыв кое-что из той скудной информации, которой располагал. В конце концов, у него не было никакой гарантии, что Квант не "вышвырнет" его в любом случае, после того как любопытство "полубога" будет удовлетворено. И с отчаянием, почти не наигранным, Мартелс сказал:

- Я не знаю, что тебя интересует.

- Давно ты тут прячешься?

- Не знаю.

- Что ты помнишь самое раннее?

- Эту стену перед собой.

- Как долго? - неумолимо настаивал Квант.

- Не знаю. Мне в голову не пришло считать дни. Ничего не происходило, пока не заговорил твой проситель.

- И что ты слышал из моих мыслей за это время?

- Ничего, что я мог бы понять, - сказал Мартелс, очень стараясь, чтобы после "ничего" не возникло паузы. Странно было разговаривать с собой, будто личность раздвоилась, еще более странным казалось то, что ни одно сознание не могло читать мысли другого - и почему-то крайне важно, чтобы обратное предположение Кванта не было поставлено под сомнение.

- Неудивительно. Хотя в твоих я чувствую какую-то аномалию. У тебя сознание молодого человека, но в нем присутствует некая аура, позволяющая сделать парадоксальное предположение, что оно даже старше моего. Из какого ты Возрождения?

- Прошу прощения, но этот вопрос для меня совершенно лишен смысла.

- Тогда, в каком году ты родился? - спросил Квант, явно удивленный.

- В тысяча девятьсот пятьдесят пятом.

- По какому стилю датировки?

- Стилю? Этого я тоже не понимаю. Мы считаем от рождества Христа. Насколько можно быть уверенным, он родился примерно через семнадцать тысяч лет после того, как человечество изобрело письменность.

Последовало довольно долгое молчание. Интересно, подумал Мартелс, над чем задумался Квант? И кстати, о чем думает он сам; во всяком случае ни о чем полезном. Он оказался чужой личностью в чьем-то мозгу, и этот кто-то нес всякую чушь - некто, чьим пленником он был, и кто сам был пленником, хотя одновременно и претендовал на роль бога, и Мартелс был свидетелем, что с ним советовались, как с богом...

- Понятно, - вдруг сказал Квант. - Без центрального компьютера не могу сказать точно, но вряд ли здесь нужна точность. По вашей системе сейчас примерно двадцатипятитысячный год.

Этого последнего удара Мартелс перенести не смог. Его вновь обретенное сознание, еще болезненно трепещущее от своего неожиданного избавления от смерти, заваленное непонятными фактами, а теперь ощутившее новую угрозу смерти, саму природу которой он не мог постичь, закружилось и вновь провалилось в яму.

И в тот же самый момент на него набросились с холодной безмолвной свирепостью. Квант _д_е_й_с_т_в_и_т_е_л_ь_н_о_ собрался вышвырнуть его.

Мартелс раньше и представить себе не мог, что кто-то может вышвырнуть человека из его собственного сознания - а ведь это даже не было его собственное сознание, он был здесь непрошенным гостем. Казалось, не было никакой возможности сопротивляться, не за что даже уцепиться - даже если бы он находился в своем мозгу, он не лучше любого другого человека своего времени знал бы в какой части этого мозга обитает душа. Квант же, несомненно, знал и вытеснял Мартелса оттуда с безжалостностью самонаводящейся ракеты; и это ужасное вытесняющее давление было чисто эмоциональным, без малейшего словесного намека, который мог бы помочь Мартелсу сопротивляться.

Тронутый тлением зал заколыхался и исчез. И вновь Мартелс лишился зрения и слуха. Чисто инстинктивно он зарылся... во что-то... и держался изо всех сил, как вошь, которую шакал пытается стряхнуть со своей шкуры.

Ужасная тряска все продолжалась и продолжалась. И наконец осталась лишь мысль, одна спасительная мысль:

"Я это я. Я это я. Я это я."

А затем, постепенно, каким-то чудом, натиск стал ослабевать. Как и раньше, первым вернулся слух, слабые неясные отголоски музея, а затем зрение, та же часть стены и пола и те же неровные памятники чему-то давно прошедшему в еще более далеком будущем Мартелса.

- Похоже, я пока не могу от тебя отделаться, - сказал Квант. В его усиленном голосе, казалось, звучало нечто среднее между ледяной яростью и столь же ледяным изумлением. - Ну что ж, придется нам с тобой продолжить общение. Все какое-то разнообразие, не только же быть оракулом для туземцев. Но когда-нибудь, Мартелс-из-прошлого, когда-нибудь я застигну тебя врасплох - и ты узнаешь величайшую вещь, которой не знаю я: как выглядит загробная жизнь. Придет время, Мартелс... придет время...

Как раз вовремя Мартелс сообразил, что эти повторяющиеся слова были гипнотической прелюдией к новому нападению. Зарывшись в то неведомое, что спасло ему жизнь перед этим, ту неизвестную часть этого объединенного сознания, которая принадлежала ему одному, он сказал с такой же холодностью:

- Возможно. Ты можешь многому меня научить, если захочешь, а я послушаю. А может и я смогу научить тебя чему-то. Но мне кажется, что я также могу доставить тебе крайние неудобства, Квант; ты только что продемонстрировал мне два возможных подхода к этому. Так что, пожалуй, тебе лучше вести себя прилично и помнить, что кем бы ты ни был в глазах туземцев, для меня ты далеко не бог.

Вместо ответа Квант просто не дал Мартелсу сказать ничего больше. Понемногу солнце село и очертания предметов в зале слились с темнотой, но Мартелсу даже не было позволено закрыть не принадлежащие ему глаза.

3

Мартелс все еще был жив, чему следовало радоваться, но победа оказалась не столь уж славной. Квант не мог выкинуть его - пока - но Мартелс по-прежнему не управлял своими глазами, вернее их глазами, не считая той малости, что мог менять глубину зрения; похоже, что Квант сам не мог закрыть глаза, либо не удосуживался сделать это. Они всегда, не считая случаев, когда в музей приходил редкий проситель, пялились все на ту же проклятую стену и на те же корявые штуковины перед ней.

Более того, Квант никогда не спал, и поэтому не спал и Мартелс. Какой бы механизм ни поддерживал работу мозга в его недоступной взгляду оболочке, он делал сон ненужным, и это, наверное, было к счастью, поскольку Мартелс не чувствовал уверенности, что сможет устоять против нападения Кванта, будучи в это время без сознания.

Этот аспект их совместного существования был лишь одним из многих, не понятных Мартелсу. Видимо, какой-то питающий насос - то постоянное гудение позади головы - непрерывно подавал кислород и сахар и уносил молочную кислоту, предотвращая утомление. Но Мартелс смутно помнил, что сон нужен не только для этого: сны, например, необходимы для очистки мозга, являющегося аналогом компьютера, от программ предыдущего дня. Возможно, в результате простой эволюции эта необходимость у людей отпала, хотя двадцать пять тысяч лет казались слишком коротким сроком для такой сильной перемены.

Каков бы ни был ответ, он не мог спасти от скуки, которой Квант, как будто, совершенно не был подвержен. Очевидно он располагал обширными внутренними ресурсами, накопленными за многие века, с помощью которых развлекал себя на протяжении бесконечных дней и ночей; как бы то ни было, Мартелс доступа к ним не имел. Мартелс, как мог, скрывал этот факт, так как ему казалось все более важным поддерживать впечатление Кванта, что Мартелс может читать некоторые из его мыслей; несмотря на свое явное могущество и накопленные знания Квант, похоже, не подозревал, до какой степени непроницаем барьер между их сознаниями.

Квант также не позволял Мартелсу говорить, за исключением случаев, когда они были одни, да и тогда, практически, тоже. Он, по-видимому, был абсолютно нелюбопытен, или поглощен своими мыслями, или то и другое вместе; а между визитами просителей проходили месяцы. То немногое новое, что Мартелсу удалось выяснить в промежутках между редкими появлениями коричневых дикарей, в основном носило отрицательный характер и не имело практической пользы.

Он был беспомощен, и беспомощен абсолютно. Очень часто он ловил себя на мысли, что ему почти хочется, чтобы этот безумный кошмар закончился смертельным ударом его незащищенной головы об антенну радиотелескопа, наподобие того жуткого рассказа, который Амброуз Бирс написал о происшествии на мосту Аул-Крик.

Но временами появлялись просители, и во время этих визитов Мартелс слушал и кое-что узнавал. Еще более редко на Кванта находили неожиданные резкие приступы болтливости, которые давали гораздо больше информации, хотя и разочаровывающей. Во время одного из таких приступов Мартелсу вдруг было разрешено задать вопрос:

- Что за дело привело сюда того первого просителя, которого я видел того, что хотел узнать обряд защиты? Ты действительно собирался дать ему какой-нибудь вздор?

- Собирался. И это не был бы вздор, - сказал Квант. - Это был бы совершенно конструктивный комплекс схем и танцев. В свое время он вернется за ним.

- Но как все это может действовать?

- Между любыми двумя событиями во вселенной, которые топологически идентичны, существует естественное притяжение или отталкивание, что может быть выражено в схематической форме. Эта взаимосвязь динамична, и поэтому подвержена воздействию; возникает ли притяжение или же отталкивание, зависит целиком от действий. В этом назначение танцев.

- Но это же магия - просто суеверие!

- Напротив, - возразил Квант. - Это закон природы, успешно применявшийся на практике в течение многих веков, прежде чем были сформулированы лежащие за ним принципы. Туземцы отлично это понимают, хотя не смогли бы описать это в тех же терминах, что я. Это просто практическая часть их жизни. Неужели ты думаешь, что они продолжали бы обращаться ко мне, если бы мои советы не давали пользы? Они варвары, но отнюдь не безумцы.

А в другом подобном случае Мартелс спросил:

- Похоже, ты разделяешь веру туземцев, что после смерти действительно есть жизнь. Почему?

- Тому есть свидетельства; туземцы имеют регулярную и надежную связь со своими недавними предками. Хотя у меня в этой области нет личного опыта, но существует также и серьезное теоретическое обоснование этому.

- И в чем же оно заключается? - спросил Мартелс.

- Это тот же принцип, что позволяет нам обоим находится в одном и том же мозгу. Личность является полустабильным электромагнитным полем; чтобы сохранить свою целостность, ей требуется дополнительный вычислительный аппарат мозга, а также источник энергии в виде тела или той оболочки, в которой живем мы, чтобы поддерживать ее в состоянии отрицательной энтропии. После того, как это поле высвобождается в результате смерти, оно полностью теряет способность к расчетам и становится подверженным естественной потере энтропии. Следовательно, медленно, но неизбежно оно распадается.

- Но почему у тебя нет в этой области личного опыта? Я думал, что первоначально...

- Это открытие, - произнес Квант голосом, вдруг ставшим отстраненным - сделано сравнительно недавно. Такая связь возможна лишь по прямой наследственной линии, а мои доноры - кто бы они ни были - рассеялись за многие века до того, как стало известно о самой подобной возможности.

- Кстати, сколько тебе лет? - поинтересовался Мартелс. Но Квант больше не проронил ни слова.

Однако, этот разговор все же дал Мартелсу чуть большее понимание характеров туземцев, а вместе с другими отрывочными сведениями, и смутное представление об истории. Различные ссылки на "Возрождения" позволили ему догадаться, что со времени его эпохи цивилизация четырежды уничтожалась и возникала вновь, каждый раз сильно изменившейся и все менее жизнеспособной. Второе Возрождение, судя по всему, было уничтожено всемирным обледенением; и Третье Возрождение неизбежно приняло форму жестко организованной высокоэнергетической культуры на базе небольшой популяции.

Однако теперь вся Земля за исключением полюсов находилась на пике тропической фазы. Некоторые технические достижения Третьего Возрождения еще были представлены здесь в музее, в котором Мартелс был двойным пленником, кое-что по-прежнему в целости, а многое не настолько пришло в упадок, чтобы не подлежало ремонту в умелых руках. Но туземцы Четвертого Возрождения не имели необходимости в этих машинах. Они уже не только не понимали их назначения, но и не считали нужным понимать или сохранять их. То, что еда сравнительно просто добывалась собирательством или охотой, сделало машины ненужными для них - а то, каким представало в их преданиях Третье Возрождение, вдобавок еще вызывало к машинам неприязнь. Безмятежная экономика, свойственная жителям джунглей, вполне устраивала их.

Но имелась и еще одна причина. Их взгляды кардинально изменились, что могло быть связано лишь с открытием реального существования духов предков. Образ жизни стал мистическим, обрядовым и в глубоком смысле аскетичным то есть, ориентированным на смерть, вернее, на загробную жизнь. Это также объясняло двойственность их отношения к Кванту. Они уважали глубину его знаний, даже благоговели перед ней, и обращались к нему время от времени за разрешением проблем, выходящих далеко за пределы их понимания настолько далеко, что перевешивали их яростное чувство индивидуальности; однако о поклонении Кванту не могло быть и речи. Они могли чувствовать лишь жалость по отношению к личности, не имеющей связи со своими предками, даже не разу ни испытавшей такого контакта, и явно обреченной на отсутствие собственной загробной жизни.

Конечно, кое-кому из них приходило в голову, что даже очень прочная мозговая оболочка не сможет устоять против какой-нибудь действительно сильной катастрофы, например, рождения вулкана прямо под музеем; но Квант находился там всегда, насколько свидетельствовали предания, практически вечно, а их собственные жизни были коротки. Смерть Кванта не лежала в пределах ближайшего будущего, о котором они привыкли думать.

Однако большая часть разговоров Кванта несла куда меньше информации. Казалось, он почти все время находится в состоянии дзен-буддиста, познавшего суть вещей и в то же время презирающего ее. Многие из его ответов просителям состояли из одиночных отрывочных фраз, не имевших, на первый взгляд, ни малейшей связи с заданным вопросом. Иногда же он отвечал чем-то вроде притчи, большая длина которой не делала ее ни на йоту более понятной. Например:

- Бессмертный Квант, некоторые предки говорят, что нам следует расчистить часть джунглей и начать сеять. Другие говорят, что мы должны по-прежнему довольствоваться тем, что собираем. Как нам разрешить это противоречие?

- Когда Квант был человеком, двенадцать учеников собрались на краю скалы, чтобы послушать его речь. Он спросил у них, что они хотят услышать от него такого, чего не могут услышать из собственных уст. Все заговорили сразу, так что отдельных ответов нельзя было разобрать. Квант сказал: "Для одного тела у вас слишком много голов", и столкнул одиннадцать из них со скалы.

К стыду Мартелса, в подобных ситуациях туземцы, похоже, всегда сразу понимали, что имеет в виду Квант, и уходили, удовлетворенные ответом. В данном конкретном случае, впрочем, Мартелсу удалось выдвинуть догадку:

- Наверно, в этих условиях невозможно оживить сельское хозяйство?

- Нет, - сказал Квант. - Но о каких именно условиях ты говоришь?

- Ни о каких, я ничего о них не знаю. Вообще-то, сельское хозяйство в лесных сообществах в мое время было довольно обычным делом. Мне почему-то показалось, что ты это имел в виду.

Квант больше ничего не сказал, но Мартелс ощутил, хотя и смутно, его беспокойство. Еще один иллюзорный кирпич в здание убежденности Кванта, что он не полностью может хранить свои мысли в тайне от Мартелса.

Конечно, Квант по содержанию и фразеологии большинства вопросов Мартелса почти сразу сделал вывод, что Мартелс представляет из себя довольно примитивного ученого, и более того, что Мартелс не в состоянии достаточно глубоко проникнуть внутрь запаса научных знаний самого Кванта. Казалось, Квант иногда испытывал какое-то извращенное удовольствие, отвечая на вопросы Мартелса в этой области с явной прямотой, и в то же время пользуясь самыми бесполезными терминами:

- Квант, ты все повторяешь, что никогда не умрешь. Исключая, конечно, несчастные случаи. Но ведь источник энергии для этой мозговой оболочки должен иметь период полураспада, и каким бы долгим он ни был, к_о_г_д_а_-_н_и_б_у_д_ь_ его выход упадет ниже минимально необходимого уровня.

- Это не радиоактивный источник, и у него нет периода полураспада. Он происходит из Пустоты, дающей начало - в терминах сферической тригонометрии - внутренней вселенной.

- Я не понимаю этих терминов. Или ты подразумеваешь, что она служит источником непрерывного творения мира? Разве доказано, что творение еще продолжается?

Эта фраза, в свою очередь, оказалась непонятной Кванту, и впервые он проявил достаточно любопытства, чтобы выслушать объяснения Мартелса по поводу теории "стабильного состояния" Фреда Хойла.

- Нет, это чушь, - сказал Квант, выслушав. - Творение одновременно уникально и циклично. Источник внутренней вселенной находится где-то в другом месте и необъясним, иначе, как в терминах всеобщей взаимности психологии единого волнового цикла.

- Единого волнового цикла? Он что, только один?

- Только один, хотя имеет тысячу аспектов.

- И он мыслит? - изумился Мартелс.

- Нет, он не мыслит. Но он обладает волей и ведет себя соответственным образом. Пойми его волю, и ты станешь его повелителем.

- Но тогда откуда берется эта энергия?

- Первоначально из медитации. Впоследствии она не исчезает.

- Нет, я имею в виду, как эта машина...

Молчание.

Мартелс узнавал все больше, но это знание, на первый взгляд, ничего ему не давало. Затем, в один из годов, какой-то проситель задал еще один вопрос про Птиц; и когда Мартелс потом со всей невинностью полюбопытствовал: - Между прочим, что такое эти Птицы? - ненависть и отчаяние, молнией ударившие из сознания Кванта в его собственное, в одно мгновение дали Мартелсу знать, что он, наконец, коснулся чего-то необычайно важного...

Если бы он только знал, как это использовать.

4

Глубина этих эмоций Кванта, к которым примешивались и другие, которые Мартелс не мог определить, была столь очевидной, что Мартелс и не ждал никакого ответа. Но после паузы, превышавшей обычную немногим больше чем вдвое, Квант сказал:

- Птицы это гибель человечества - а со временем и наша с тобой, мой незванный и нежеланный гость. Ты думаешь, эволюция стояла на месте в течение более чем двадцати трех тысяч лет - даже если не брать в расчет резкое всемирное повышение радиоактивности, предшествовавшее Первому Возрождению?

- Нет, конечно нет, Квант. Туземцы, несомненно, являются генетическим сочетанием, неизвестным в мое время, и естественно, я также предполагал и наличие мутаций.

- У тебя поверхностный взгляд, - сказал Квант с холодным презрением. - У них есть много признаков эволюционного прогресса и изменений, которых ты просто не мог заметить. Один простой пример: в начале Четвертого Возрождения, когда джунгли покрыли почти всю планету, человек все еще был зверем, который должен сознательно соблюдать принципы правильного питания, а туземцы того времени знаниями не обладали. В результате, как бы много они не ели - а даже в те времена нехватки не было, в том числе и белках они умирали кучами от типичного заболевания жителей джунглей, название которого ничего тебе не скажет, но которое можно описать как "злокачественное недоедание".

- Оно было хорошо известно и в мое время, и не только среди обитателей джунглей. Мы называли его общим истощением, но имелась и масса местных названий: квашиоркор, суха...

- Ни одно из этих слов, конечно, не сохранилось. Во всяком случае, вскоре после этого произошла сильная мутация, сделавшая правильное питание передающимся по наследству инстинктом - как всегда было у диких зверей, и по-видимому, было свойственно человеку, когда он был диким зверем. Видимо, этот инстинкт понемногу угас по мере развития цивилизации.

Другое изменение, столь же радикальное и, возможно, имеющее то же происхождение, произошло после того, как в самом конце Третьего Возрождения была сформулирована всеобщая взаимность. Тогда обнаружилось, что человеческий мозг обладает значительной гипнотической и проецирующей силой, которую можно применять без каких-либо предварительных гипнотических ритуалов. Теория показала, как это можно сделать легко, но возможно, эта сила была скрыта всегда, а возможно, явилась результатом мутации - никто не знает, а теперь этот вопрос не представляет никакого интереса.

Во мне эти силы огромны - поскольку меня специально выращивали с целью их совершенствования, наряду со многими другими - но их действие у туземцев совершенно противоположно, в этой сфере их общение с предками делает их особенно _п_о_д_а_т_л_и_в_ы_м_и_ к такому гипнозу, а не людьми, могущими им пользоваться. Они стали скорее пациентами, нежели активными деятелями.

Фауна тоже изменилась - и особенно птицы. Птицы всегда тщательно следовали ритуалам, и в атмосфере всеобщей формальности и взаимности, свойственной Четвертому Возрождению, они опасно развились. Теперь они разумны - чувствующие, умные, с самомнением - и обладают развитой постпримитивной культурой. Они не без основания считают человека своим главным соперником и ставят своей первейшей целью его уничтожение.

И это им удастся. Их основной стимул - выживание здесь и сейчас; туземцев же, напротив, слишком интересует сама смерть, чтобы эффективно противостоять Птицам, несмотря на то, что интеллектуально те уступают человеку по крайней мере на порядок.

- Мне трудно в это поверить, - сказал Мартелс. - В мое время были люди, находившиеся на этой стадии, с подобного рода культурой - эскимосы, австралийские аборигены, южноафриканские бушмены. Никто из них не был так агрессивен, как, по твоим словам, эти Птицы, но и в противном случае у них не было бы ни малейшего шанса противостоять прагматичным интеллектуалам того периода. По сути, когда я покинул свой мир, они находились на грани вымирания.

- Нынешний туземец не интеллектуал и не прагматик, - презрительно бросил Квант. - Он не пользуется машинами, кроме простейших охотничьих орудий, его единственной серьезной защитой являются ритуал и взаимность, в которых Птицы от природы сильны и становятся все сильнее. Когда они станут сильны еще и интеллектуально, конец не заставит себя ждать.

И наш конец тоже. У меня есть веские причины, теоретические и технические, считать, что когда численность людского населения упадет ниже определенного уровня, энергия, поддерживающая нашу мозговую оболочку, начнет уменьшаться, а потом сама оболочка разрушится. Даже если она не разрушится сразу, Птицы, если они победят - что несомненно - будут иметь в своем распоряжении тысячи лет, чтобы дождаться этого. Тогда они раздерут мозг на кусочки, и конец нам обоим.

В голосе Кванта, казалось, звучало некоторое печальное, но жестокое удовлетворение при этой мысли. Мартелс осторожно осведомился:

- Но почему? Насколько я понимаю, ты не представляешь для них абсолютно никакой угрозы. Даже туземцы советуются с тобой очень редко, и никогда речь не идет об эффективном оружии. Почему бы Птицам вообще не остаться к тебе равнодушными?

- Потому что, - медленно произнес Квант, - они символисты... и ненавидят и боятся меня больше чем кого-либо во вселенной. Я для них главный символ былого могущества человека.

- Почему?

- Как ты об этом не догадался? Я был правящим Высшим Автархом в конце Третьего Возрождения. Меня взрастили для этого и вверили сохранение всех знаний Третьего Возрождения, что бы ни случилось. Не имея доступа к компьютеру, я не в состоянии в полной мере выполнять свой долг... но тем не менее, именно этому долгу я обязан своим нынешним бессмертным заточением. И мне суждена гибель - как и тебе - под клювами Птиц.

- И ты не можешь это предотвратить? Например, внушением заставить туземцев предпринять какие-то конкретные действия против Птиц? Или твое воздействие слишком ограничено?

- Я могу всецело управлять любым туземцем, если захочу, - сказал Квант. - Я заставлю следующего сделать что-нибудь, чтобы рассеять твои сомнения на этот счет. Но туземцы, которые приходят ко мне за советом, далеко не самые важные фигуры в культуре Четвертого Возрождения, и даже будь они великими героями и вождями - каковых вообще не существует в этой культуре - я не мог бы изменить общих тенденций, какие бы изменения я ни внес в образ мыслей отдельных людей. Времена таковы, каковы они есть, и конец близок.

- Сколько осталось до конца?

- Лет пять, вряд ли больше.

Вдруг Мартелс ощутил собственную ярость.

- Из-за тебя мне стыдно, что я человек, - прорычал он. - В мое время люди дрались, сопротивлялись! А тут, твои туземцы, считающиеся разумными, и все же отказывающиеся принять самые очевидные меры для своей защиты! И ты, несомненно самый умный и изобретательный мозг во всей истории человечества, способный руководить и помогать всем остальным, пассивно ждущий, пока тебя разорвет на куски какая-то стая Птиц!

Страсть Мартелса разгоралась, и вдруг им овладел один образ из ранней юности. В чахлом садике на задворках дома в Донкастере он нашел птенца малиновки, выпавшего из гнезда раньше, чем научился сносно летать, и явно покалеченного - видимо одной из многочисленных здешних голодных кошек. В надежде помочь птенцу, Мартелс подобрал его, но тот умер в его руках - а когда он положил птенца обратно, руки его кишели крошечными черными клещами, похожими на тысячи движущихся крупинок черного перца. И именно п_т_и_ц_а_м_ предстояло занять место человека? Никогда, во имя божье!

- Ты не имеешь ни малейшего понятия, о чем говоришь, - сказал Квант своим отстраненным голосом. - Теперь помолчи.

Благодаря своей хитрости, Мартелс гораздо лучше Кванта представлял всю глубину своего неведения. Но в отличие от Кванта пассивность не была ему свойственна; всю свою жизнь он сражался с обстоятельствами и не собирался прекратить сейчас. Квант был неизмеримо выше его во всех отношениях, но Мартелс не собирался следовать за Квантом, как не следовал ни за кем и ранее.

Он не намеревался говорить об этом, даже если бы Квант и позволил ему говорить дальше. Он, главным образом, хотел не только выбраться к чертовой матери из мозга Кванта, - что Квант, без сомнения, только приветствовал бы - но и попасть обратно в свой родной век; и лишь человеческая техника могла бы ему помочь сделать что-то в этом направлении. Проклятая неисправность радиотелескопа забросила его сюда, а ведь этот аппарат был творением рук человека; несомненно, к теперешнему времени должен иметься какой-то более простой способ добиться обратного эффекта.

Квант оказался неспособным избавиться от мешающего ему Мартелса даже в нынешней эре, не говоря уже о том, чтобы отправить Мартелса обратно; и даже если бы он знал такой способ, этот способ конечно же оказался бы более сложным, чем примитивная задача вышвырнуть Мартелса в печальное сумрачное царство загробной жизни - Квант попробовал сделать это и не справился.

Нет, срочно требовалась помощь людей, и ее следовало искать у туземцев. Они, ясное дело, не были сильны в науке, но их, разумеется, следовало предпочесть Птицам, а кроме того, они располагали возможностями, которых не имел Квант. Большинство из этих возможностей - например, их контакт с предками - казались загадочными и сомнительными, но именно поэтому лежали вне обширных знаний Кванта и _м_о_г_л_и_ помочь решить главную проблему.

И они не были дикарями в прямом смысле этого слова. Это Мартелс уже понял по тем немногим просителям, которых видел. Если эти туземцы не являлись лучшими представителями людей Четвертого Возрождения, то каковы же лучшие? Это нужно было выяснить, не обращая внимания на мнение Кванта на этот счет. Квант никогда не видел их в повседневной жизни, все его знания об их привычках, поведении и возможностях основывались на рассказах людей, что само по себе ненадежно, которых он сам не считал типичными, и умозаключениях. К тому же сам Квант не принадлежал к Четвертому Возрождению; он просто мог оказаться неспособным к его пониманию.

Более того, со своей точки зрения, основывавшейся на туманном прошлом, Мартелс считал, что замечал в просителях нечто, ускользавшее от Кванта. Их интеллект был по-прежнему развит в той области, на которую Квант не обращал внимания, но которая могла оказаться чрезвычайно важной для Мартелса. Даже тот коричневый человек, что в первый момент показался Мартелсу самым настоящим дикарем, позже проявил почти сверхъестественный дар, или по меньшей мере, часть каких-то знаний, показывавших владение целой научной областью, о существовании которой современники Мартелса даже не подозревали. Это можно использовать. Это _н_у_ж_н_о_ использовать.

Но как? Предположим, Мартелс полностью распоряжался бы тем мозгом, что выступал под именем Кванта; как мог бы он задать просителям достаточно много вопросов, чтобы выяснить все необходимое, сразу не вызвав подозрений? Ведь просители привыкли, что вопросы задают они. И даже если бы ему это удалось, и он успешно притворился самим Квантом, что мог бы он сказать туземцам, чтобы вызвать какие-то действия против Птиц, не говоря уже о конкретных советах на этот счет?

В лучшем случае, он вызвал бы лишь замешательство и уход просителя. На самом деле, ему нужно было выбраться отсюда в мир в каком-то теле, но это просто исключалось. У него оставалась лишь одна возможность: каким-то образом сменить эпоху и затем надеяться, что другая эпоха найдет способ его освободить.

В такой постановке все предприятие выглядело чрезвычайно глупо. Но иного пути он не видел.

Он вынужденно вел прежнюю жизнь, ожидая благоприятного случая, слушая, задавая Кванту вопросы, когда тот разрешал, и иногда получая ответы. Изредка он узнавал новый факт, что-то для него значивший, но чаще нет. И еще он начал чувствовать, что отсутствие сна и всех чувств, кроме зрения и слуха, все больше и больше влияет на его рассудок, несмотря на некоторый доступ его личности к огромным мыслительным способностям мозга Кванта. Но даже эти способности были в чем-то ограничены, в чем, он не мог понять: Квант уже несколько раз упомянул, что лишен связи с компьютером, который позволил бы ему функционировать еще лучше. Находился ли этот компьютер в том же музее, и причиной отсутствия связи был просто неисправный кабель, который Квант не мог починить? Или Квант вспоминал о далеком прошлом, о конце Третьего Возрождения? Мартелс спросил, но ответа не последовало.

А тем временем Мартелсу большую часть времени приходилось пялиться в ту же точку на дальней стене и слушать те же отголоски.

Медленно тянулся век лета. Прошел еще год. Просителей становилось все меньше и меньше. Даже Квант, несмотря на свои внутренние резервы, испытывал какой-то умственный упадок: погрузившись, по сути, в некие сомнамбулические грезы, сильно отличавшиеся от его прежнего состояния непрерывного размышления. Мартелс не больше, чем прежде, мог проникнуть в его мысли, но их _т_о_н_а_л_ь_н_о_с_т_ь_ изменилась; раньше возникало впечатление праздных, почти сибаритских, но беспрерывных раздумий и размышлений, теперь же на них накладывалась некая монотонность, наподобие скучного повторяющегося сна, обрывающегося в одном и том же месте, и от которого невозможно пробудиться.

Мартелса самого посещали такие сны; он знал, что они служат сигналом скорого пробуждения, возможно, более позднего, чем намечалось; они являлись внутренним эквивалентом такого храпа, от которого пробуждаются. Квант же, напротив, как будто все глубже и глубже погружался в них, тем самым лишая вечно бодрствующего Мартелса даже прежних загадочных бесед.

Да, жизнь в двадцать пятом тысячелетии шла скучно. Нынешняя тоска достигала невообразимой глубины, и становилась все сильнее. Мартелс понял, что его ждет, когда однажды к Кванту явился проситель, а тот не ответил, и похоже, даже не заметил его.

Мартелс не смог воспользоваться случаем. Он совсем отвык соображать быстро. Но когда, месяцев шесть спустя, появился следующий проситель - в середине тех пяти лет, которые по предсказанию Кванта должны были окончиться триумфом Птиц - Мартелс был наготове:

- Бессмертный Квант, молю о твоем благосклонном внимании.

Ответа от Кванта не последовало. Монотонность его грез не нарушилась. Мартелс мягко произнес:

- Тебе позволено отвлечь мое внимание.

Квант по-прежнему не вмешивался. Туземец боком осторожно вошел в поле зрения.

- Бессмертный Квант, я Амра из племени Совиного Щита. Впервые на памяти многих поколений появились признаки, что вулкан к западу от нашей территории вновь пробуждается от сна. Проснется ли он в своей полной ярости? И если да, что нам делать?

Какими бы сведениями о геологии той местности, откуда пришел Амра, ни располагал Квант, Мартелсу они, как обычно, были недоступны. Но все равно, простой здравый смысл подсказывал, что независимо от конкретной ситуации не стоит околачиваться возле любого давно молчавшего вулкана, который проявляет новые признаки активности. Он сказал:

- Со временем он извергнется. Я не могу предсказать, насколько сильным будет первое извержение, но желательно сменить территорию как можно скорее.

- Бессмертный Квант, должно быть, не знает нынешней ситуации в нашем бедном племени. Мы не можем переселиться. Не можешь ли ты дать нам какой-нибудь ритуал умиротворения?

- Вулкан умиротворить невозможно, - сказал Мартелс, хотя и с гораздо меньшей внутренней убежденностью, чем он чувствовал бы раньше. - И верно, также, что я давным-давно не получал известий из ваших мест. Объясни, почему вы не можете переселиться.

Он решил, что очень неплохо уловил стиль речи Кванта, и вправду, туземец пока что не выказывал никаких признаков подозрительности. Амра терпеливо начал рассказывать:

- К северу находится территория племени Зар-Пицха, которую я пересек по пути к твоему храму. Естественно, мы не можем туда вторгнуться. К югу вечные льды и дьяволы Терминуса. Ну а к востоку, понятно, все Птицы и Птицы.

Вот она, та самая возможность, которую ждал Мартелс.

- Тогда, туземец Амра, вы должны вступить в союз с племенем Зар-Пицха и с помощью оружия, которое я вам дам, начать войну против Птиц!

Лицо Амры выразило откровенный ужас, затем разгладилось и стало непроницаемым. Он сказал:

- Бессмертному Кванту доставляет удовольствие насмешка над нашим отчаянным положением. Мы не вернемся больше.

Амра сухо поклонился и исчез из поля зрения. Когда эхо его шагов полностью стихло под сводами зала, Мартелс обнаружил, что Квант интересно, как долго он слушал? - перехватил контроль над голосовым устройством и расхохотался отдаленным, холодным, убийственным смехом.

Но бывший Верховный Автарх Третьего Возрождения сказал лишь:

- Видишь?

Вижу, угрюмо подумал Мартелс.

5

Однако, Мартелс узнал кое-что новое, и теперь, когда Квант снова уделил ему внимание - надолго ли - Мартелс мог попытаться что-то из него выудить. Он сказал:

- Я решил, что стоит попробовать. Меня учили ничего не принимать на веру, не убедившись лично.

- Меня тоже. Но я не принимаю этого в качестве оправдания. Эти просители моя последняя связь с человечеством, не считая тебя - а ты хуже, чем анахронизм, ты живая окаменелость - и я не позволю тебе больше кого-нибудь из них спугнуть.

- Принимаю комплимент, иного я и не ждал, - ответил Мартелс. - Я сам сожалею, что спугнул его. Но у меня возникло несколько вопросов. Из его рассказа о вулкане и упоминания "вечных льдов" я делаю вывод, что его племя находится возле Антарктики, в месте, которое мы называли Огненной Землей.

- Совершенно верно.

- Но что он имел в виду, говоря о "дьяволах Терминуса"?

- Там есть небольшая колония людей, живущих в южных полярных горах, сказал Квант с оттенком ненависти в голосе. - Эти люди, если они еще существуют, сохранились от Третьего Возрождения и должны были обслуживать и охранять компьютер, предназначенный для помощи мне в выполнении моей задачи. Туземцы тех мест называют их дьяволами, потому что те, как им и было велено, строго изолировались от остального мира. Но как я тебе говорил, у меня больше нет доступа к этому компьютеру, и у меня нет способа узнать, выродились ли люди Терминуса и позволили компьютеру сломаться, или умышленно отключили меня от него.

Итак, лесной культурой и разваливающимся музеем все не кончалось!

- Почему бы тебе не выяснить? - предложил Мартелс.

- И как мне, по-твоему, это сделать?

- Подчинить себе следующего просителя и заставить его сходить туда и посмотреть.

- Во-первых, на этом пути мне придется пересечь страну Птиц. Во-вторых, я не могу позволить, чтобы этот мозг замолчал на такой долгий срок, который потребуется для подобного путешествия; к тому времени, как я вернусь - если вернусь - просители бы напрочь забыли обо мне.

- Чушь, - бросил Мартелс, намеренно добавив презрительную нотку. Потеря контакта с компьютером делает тебя в значительной мере неполноценным, ты мне не раз это говорил. Восстановление контакта, если оно вообще возможно, должно было стать твоей первоочередной задачей. И если бы ты мог это сделать, то давно сделал бы. Нынешнее же безвыходное положение наводит на мысль, что твоя гипнотическая сила не может изменить даже путь ползущего насекомого, не говоря уже о человеке!

К удивлению и разочарованию Мартелса Квант не вспылил.

- Так оно и есть, - сказал он, вызвав еще большее удивление, - если подо мной понимать довольно хрупкое биомагнитное поле, являющееся моей личностью, душой, эго, назови как хочешь. В противном случае, захват других живых тел душами только что умерших был бы обычным делом. Но ведь наоборот, ходят лишь отдельные непроверенные слухи о нескольких подобных захватах. Эта сила является свойством мозга, самого органа - и в самой большой степени, данного мозга. Для ее использования нужны одновременно и физический субстрат и источник энергии. Как я обещал, при следующей возможности я ее тебе продемонстрирую, и не потому, что мне хочется рассеять твои сомнения, они меня не интересуют ни в малейшей степени, а чтобы прекратить твои неуклюжие попытки экспериментировать, которые меня раздражают. Конечно, я не покажу тебе, _к_а_к_ пользоваться этой силой. А теперь помолчи.

Наступило вынужденное молчание; но Квант уже и так сказал немало, чему Мартелс, в который раз, был рад. В конце концов, может быть Квант тоже иногда тяготился одиночеством или скукой. А может быть просто, избавленный от необходимости дышать, он мог развивать мысль сколь угодно долго, не осознавая этого.

Теперь у Мартелса появился новый план - каким-то образом добраться до Терминуса. Несомненно, даже остатки Третьего Возрождения, имеющие в своем распоряжении энергию и технические знания, могли больше помочь в решении его конкретной проблемы, чем все туземцы Четвертого Возрождения.

Последнее замечание Кванта для перестраховки следовало понимать так, что Квант уже заподозрил наличие такого плана у Мартелса. Квант, конечно, в любом случае не стал бы учить Мартелса пользоваться гипнотической силой, просто для того, чтобы удержать его от попыток дальнейшей агитации туземцев на действия против Птиц; но Мартелс только что просто и ясно дал понять, что на месте Кванта он попытался бы достичь Терминуса; куда более слабый интеллект, чем у Кванта, догадался бы, чего следует опасаться. А будучи в прошлом Автархом, он намного лучше Мартелса знал, что никогда не следует недооценивать противника. Даже во времена Мартелса фундаментальным в теории игр считалось предположение, что следующий ход противника скорее всего будет наилучшим.

Тут Мартелс ничего не мог сделать, только скрывать свои замыслы от соседа по мозгу и продумать план как можно лучше; перетасовать свои карты, оценить положение, подготовить запасные варианты и надеяться на получение дополнительной информации. В этом свете, например, расположение музейных экспонатов в пределах его поля зрения приобретало новый смысл: вдруг стало важно оценить их размеры и форму, стояли ли они на подставках или упали, были в целости или разобраны, и точное расстояние между ними. Те, что не были видны, не имели значения, кроме наиболее крупных, находящихся между мозговой оболочкой и входом в зал, и их расположение он, как мог, восстановил по памяти.

А в остальном, он, как всегда, мог только ждать следующего просителя, но на этот раз время не играло роли. Чем дольше придется ждать, тем больше у него будет времени, чтобы обдумать все возможности срыва своего плана, и как поступить в каждом таком случае, какие другие шансы останутся у него, если план провалится окончательно и бесповоротно, что предпринять дальше, если все удастся сразу, и какое будущее ждет его тогда. Он никогда раньше не интересовался стратегией и тактикой, но если в нем и спал хоть какой-то скрытый талант генерала, то сейчас наступило самое время развить его как можно скорее.

Так случилось, что следующий проситель появился лишь спустя шесть месяцев - насколько Мартелс мог судить, поскольку вести мысленный календарь однообразных дней не представлялось возможным, а при отсутствии в этом летнем веке времен года он не сомневался, что терял счет и месяцам. В общем, проситель явился вовремя, поскольку Мартелс уже почти достиг той точки, когда не мог ни улучшить, ни развить свой план, и начал подозревать, что его серьезный замысел превращается из плана действий в пустые фантазии.

Квант мигом насторожился, что совсем не удивило Мартелса. Последовал обычный ритуал приветствия и ответа на него. Затем, когда посетитель возник в поле зрения и представился как Тлам из племени Ястребиного Гнезда, глаза его остекленели, он будто окаменел, и больше не проронил ни слова. Одновременно, Мартелс ощутил странную легкость, отсутствие давления, почти пустоту, будто Кванта вообще здесь больше не было. Мартелс попробовал заговорить, и убедился, что может.

- Квант, это делаешь ты?

- Да, - ответил туземец. Голос звучал, как жуткая пародия на голос Кванта с примесью собственного голоса посетителя. Мартелсу показалось удивительно странным слышать голос Кванта без обычной трубной громкости. Смотри дальше.

Туземец повернулся и начал бесцельно бродить среди экспонатов, иногда бессмысленно жестикулируя то перед одним, то перед другим. Мартелс обнаружил, что может следить за ним глазами и спросил:

- Он осознает происходящее?

- Нет, - ответил туземец, исполняя нелепо торжественный пируэт. - Я мог бы сделать так, чтобы он осознавал, но предпочитаю его не тревожить. Я верну его на то же место, откуда мы начали, и когда все закончится, он не заметит разрыва во времени.

- Тогда, как я понимаю, это проекция сознания, а не гипноз.

- Совершенно верно. Однако не делай торопливых выводов. Ты в любом случае бессилен, но если ты сделаешь хоть малейшую попытку воспользоваться своим нынешним положением, я мгновенно окажусь в мозгу рядом с тобой - а затем уделю немалую часть своего внимания, чтобы сделать твою жизнь более несчастной, чем когда-либо раньше.

Мартелс сильно сомневался, что Квант сможет превзойти несчастья детства в Донкастере, но его куда больше заинтересовало, что утверждение Кванта и его угроза противоречили друг другу. Однако он промолчал. Блуждания захваченного туземца уже оставили больше следов в пыли, чем предшествующие посетители за все бессчетные десятилетия, и Мартелс торопливо включал их вместе с ростом и длиной шага туземца в размерную рамку своей мысленной схемы. Казалось совершенно очевидным, что Квант и понятия не имеет, как много новой информации он дает Мартелсу своим довольно хвастливым представлением.

- Ну, - сказал Мартелс, - это не отличается от воздействия гипноза, хорошо известного в мое время, разве что тут отсутствовала предварительная подготовка. Я мог бы подумать, что ты все еще, так сказать, проживаешь здесь, а "проекция" состоит лишь в использовании какой-то микроволновой передачи направленного действия для подавления собственных мозговых волн этого бедняги.

- Такое, конечно, вполне возможно, но примитивно и разрушительно, сказал туземец. - Сейчас я продемонстрирую тебе разницу.

Квант вернул туземца точно в первоначальное положение. И без малейшей подготовки или перехода Мартелс понял, что смотрит на мозговую оболочку снаружи.

Как он и подозревал, она оказалась прозрачной, и находящийся внутри нее мозг не превышал по размеру мозг дельфина, но Мартелс много месяцев готовился к тому, чтобы не терять ни секунды на разглядывание того, что перед ним предстанет. Сохраняя свое новое тело недвижным, а лицо безучастным, как будто в потрясении, он начал переводить взгляд, ища трубку, или несколько трубок, которые должны были идти к питающему насосу. Вот она: одна трубка, выглядевшая очень прочной. Ну что ж, это он тоже ожидал.

Отпрыгнув на один шаг назад и на три шага вправо, он схватил с пола металлический предмет, похожий на дубинку, который он давно приглядел, и метнул его прямо в то место, где трубка соединялась с оболочкой.

Мускулы жителя джунглей, верный глаз и прекрасная реакция охотника сработали гораздо точнее и быстрее, чем мог ожидать Квант. Тяжелый снаряд ничего не повредил, но при ударе в сознании Мартелса вспыхнул отголосок боли.

Два прыжка по направлению ко входу, резкий наклон к полу и один прыжок обратно к оболочке. Высоко замахиваясь новым, еще более тяжелым предметом, он почувствовал, как Квант отчаянно пытается выдернуть его сознание обратно, но новое орудие - некогда бывшее то ли поручнем автобуса, то ли шатуном, то ли конечностью какой-то статуи, кто знает уже опустилось со всей силой, которую Мартелсу удалось извлечь из рук и спины Тлама. Оно ударило по верхней части мозговой оболочки с треском, похожим на пистолетный выстрел.

На оболочке не осталось и царапины, но даже малейшие признаки встревоженного могучего сознания Кванта пропали. Тлам/Мартелс уже отчаянно несся ко входу - а Тлам оказался способным мчаться, как олень. Они вместе вырвались на яркий солнечный свет, и Мартелс сразу же ослабил свой контроль над телом. В явном и вполне понятном ужасе Тлам нырнул в джунгли, петляя и кружа по таким тропинкам, которых Мартелс даже не заметил бы, и несмотря на растущую усталость, остановился, лишь когда наступила ночь.

Мартелсу эта гонка доставила столько же удовольствия, как единственная его поездка на поезде через ущелье Бреннер. Впервые за долгое время он ощущал сырость, вдыхал запах зелени, плесени и гнили и неясные цветочные ароматы, чувствовал жар на коже, удары босых ног о покрытую травой землю и сокращение собственных мышц. Он наслаждался даже ударами веток, лиан и колючек, хлеставших их на бегу.

Теперь Тлам быстро, но очень тщательно осматривался вокруг, ища лишь одному ему известные опасности. Затем он опустился на четвереньки, заполз в заросли каких-то кустов с остроконечными листьями и гроздьями белых ягод, дважды всхлипнул, свернулся клубком и уснул.

Все удалось. Удалось прекрасно - без задоринки. Мартелс вырвался на свободу.

Но надолго ли? Узнать это не было возможности. Он по-прежнему подвергался опасности, как из прошлого, так и из будущего. Хотя он и сделал вывод, на его взгляд правильный, что дальность действия гипнотической силы Кванта не может быть большой, он не знал в точности, какова она, и как далеко от музея он сейчас находится. Он оглушил Кванта, это ясно, но надолго ли. Он не знал также, насколько полным будет разрыв между личностью Кванта и его собственной личностью, _н_е_с_м_о_т_р_я_ на расстояние между ними. Сомнительные свидетельства о телепатии его времени говорили, что такая связь _н_е_ ослабевает с расстоянием.

Предположим - хоть это и казалось невероятным - что его грубое нападение действительно повредило мозговую оболочку или питающий насос... достаточно серьезно, чтобы сам мозг со временем погиб. Что случится с Мартелсом, если Квант умрет?

Этого он, опять же, не знал. Ему, по-прежнему, придется быть предельно бдительным, чтобы почувствовать даже малейшую попытку Кванта добраться до него. Единственно в чем он мог быть уверен в данный момент, так это в том, что он наконец обрел тело. Конечно, это тело нельзя полностью назвать собственным, но оно, наконец, вернуло ему некоторую свободу передвижения.

Предельная бдительность... однако в его распоряжении находился не совершенный питательный насос, а всего лишь тело, усталость которого действовала и на Мартелса.... Предельная бдительность....

Мартелс уснул.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЧЕТВЕРТОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ

6

Мартелсу снился странный сон, будто он падает в какую-то трубу, стенки которой усеяны шипами, похожими на клыки. Сон этот длился очень долго и закончился смутным, немного пугающим чувством, что открыв глаза он увидит все тот же покрытый пылью пол, неясные формы экспонатов и привычную стену. Но пока он прилагал усилия, стараясь пробудиться, в его ноздри вползли запахи сырой земли и растительности, а в уши - шорохи джунглей, и он понял, что по-крайней мере эта часть кошмара закончилась.

Сначала он удивился, что его мышцы не ноют после сна на земле, но затем сообразил, что это вовсе _н_е _е_г_о_ мышцы, и что Тламу, наверняка, приходилось спать подобным образом не одну сотню раз. Так как туземец, похоже, еще не проснулся, Мартелс не стал открывать его глаза, а вместо этого порылся в собственном сознании в поисках присутствия Кванта. Засыпать было преступной неосторожностью, но как он мог этого избежать? В любом случае, ему несомненно везло. Он не нашел и следа бывшего Автарха.

Что дальше? Квант говорил, что путь в Антарктиду и Терминус лежит через страну Птиц, но он, наверняка, имел в виду самый прямой путь, который бы позволил ему вернуться в свою оболочку в кратчайший срок, ведь Амра, проситель приходивший перед Тламом, пришел из мест, граничащих с Антарктикой, но ему не пришлось пересекать страну Птиц, добираясь до музея. Следовательно, территория Амры не могла находиться совсем уж далеко от музея, так как очевидно, что у туземца не было бы ни возможности, ни желания пересекать целые континенты, а тем более, океаны, ради сомнительных выгод от загадочных высказываний Кванта. То, что они не так уж высоко ценили советы Кванта, было видно по тому, как редко они к нему обращались, и той по малой практической пользе от этих советов в мире, где им приходилось жить.

Квант, также, подтвердил догадку Мартелса, что земля Амры лежит где-то поблизости от прежней Тьерра-дель-Фуэго, а это, в свою очередь, означало, что музей находится в Южной Америке, вернее, на материке, оставшемся от нее - и что теперь существует перешеек или, по меньшей мере, полоска легко преодолеваемой воды между прежней цепью островов и покрытым льдом континентом. Это очень хорошо; отсюда очевидный первый шаг - не вмешиваясь, дать Тламу вернуться в свое племя. Если даже, в худшем случае, оно живет прямо к северу от музея, Мартелс все равно был настолько слаб в здешней географии, что не мог бы сам определить, где находится юг. И, что не менее важно, в какой стороне восток, где по свидетельству Амры лежит страна птиц.

По пути предстояло узнать еще многое, но тут возникала другая проблема. Мартелс теперь располагал не только телом, но и мозгом; но судя по опыту совместного проживания с Квантом, у него не было возможности получить доступ к знаниям этого мозга, не обнаружив себя перед его владельцем, да и тогда требовалось согласие этого владельца.

Пока что Тлам явно не подозревал о его присутствии; он просто пришел задать вопрос Кванту, вместо этого совершил ряд необъяснимых насильственных действий против полубога и бежал в ужасе перед случившимся и перед местью оракула. Обнаружив себя, Мартелс мог предстать в роли предка или даже Кванта; и он уже знал, что может перехватить контроль над телом Тлама, когда возникнет необходимость....

Нет, так не пойдет. Это просто ошеломит Тлама, если не приведет опять в панику, а продолжая путь, можно многое узнать. Лучше пусть Тлам, как можно дольше, принимает решения сам; время, когда Мартелсу придется вмешаться, наверняка наступит слишком скоро.

Тлам зашевелился, его глаза открылись, и перед ними предстали стволы, лианы и поганки. Туземец проснулся почти мгновенно. Вместо потягивания он замысловато изогнул все тело, не потревожив ни единого листка, а затем пристально вгляделся в заросли. Очевидно, он не увидел ничего настораживающего, так как без дальнейших предосторожностей поднялся на ноги и принялся завтракать гроздьями белых ягод. Их вкус и консистенция больше всего напоминали отварную овсяную крупу, мариновавшуюся лет десять в подсоленном белом вине, сквозь которое пропускали двуокись серы, но Мартелс так давно ничего не ел, что они показались ему деликатесом. В каких-нибудь нескольких метрах Тлам нашел огромный голубой цветок, наполненный росой или дождевой водой, теплой и сладковатой, но тем не менее, прекрасно утолившей жажду. Затем Тлам снова пустился бежать.

Туземец продолжал свой путь весь день. Он двигался, как лошадь, участвующая в скачках по пересеченной местности: бегом, трусцой, шагом; бегом, трусцой, шагом, каждый час он делал примерно десятиминутный перерыв, отдыхал, пил, съедал какой-нибудь вязкий плод или едкий гриб. Хотя путь его, по необходимости, был очень извилист, Мартелс к полудню заметил, что пробивающийся сквозь зелень золотой солнечный свет склоняется вправо. Удача! Они направлялись на юг, во всяком случае, примерно.

Незадолго до сумерек они достигли стремительного пенящегося речного потока, абсолютно непреодолимого на взгляд Мартелса, но ничуть не задержавшего Тлама. Он просто вскарабкался на деревья, образовывавшие туннель, сквозь который неслась река. Мартелс, никогда раньше не видевший влажный тропического леса и даже не читавший о нем, с изумлением обнаружил, что его крона, переплетенная тысячами лиан, образует свой мир, как будто у Земли есть вторая поверхность, или некий примитивный образ небес опустился, оказавшись в пределах досягаемости живых существ. В этих небесах змеи маскировались под лианы, лягушки жили и размножались в прудах, образованных венчиками огромных цветов, обезьяноподобные существа размером не больше крыс швырялись орехами с неприятной точностью и силой, а зеленые глаза, в глубинах которых таилось безумие, светились в темноте, которая была бы неудивительной в пещерах, но здесь, над землей, поражала. Но Тлам пробирался вперед, как будто кроны деревьев были для него столь же привычной средой обитания, как и лес внизу, и когда он вновь коснулся земли, река осталась так далеко позади, что не доносилось даже ее шума.

Эту ночь они провели на каком-то естественном помосте над землей, поутру оказавшимся деревом, кривым, как яблоня, но с плодами, похожими на грецкие орехи. Тлам легко справлялся с ними, сжимая в руке по две штуки сразу, чем напомнил Мартелсу грубый итальянский анекдот, слышанный им двадцать три тысячи лет назад. После этого завтрака Тлам спрыгнул на землю и продолжил путь, но уже не бегом; похоже, он находился в знакомой местности и приближался к своей цели.

И вот они ее достигли. Перед глазами Мартелса лежала, видимо, деревня, но не похожая ни на одну из виденных им раньше, даже на картинках. Хотя она занимала довольно большую поляну, по ее углам и в середине были оставлены пять древних деревьев, так что деревню покрывала плотно переплетенная лесная кровля. На поляне равномерно плашмя размещались тяжелые деревянные щиты, каждый диаметром футов пятнадцать с краями, приподнятыми дюймов на шесть от земли с помощью толстых деревянных клиньев, пропущенных сначала сквозь обод щита, а затем прочно вбитых в землю. Обода имели форму окружности, но кривизна щитов, автоматически отметила математическая часть сознания Мартелса, была настолько равномерной, что попытайся кто-нибудь по их выпуклости получить величину "пи", она наверняка оказалась бы равной трем целым нулю десятым, как ее замерили древние вавилоняне.

Все эти слегка выпуклые поверхности были покрыты переплетением лиан, усеянных шипами размером от колючек ежевики до грозных копий длиной почти в фут. Под этой сетью кое-где проступал дерн, из которого росло нечто, похожее на подвергшуюся мутации крапиву. Все в целом, от земли до лесной кровли, несомненно, представляло собой защиту от нападения с воздуха. Если бы у Мартелса и возникло сомнение в этом, его сразу рассеяли бы Птицы похожие на ястребов, от птенца до исполина - насаженные на центральный шип каждого щита, и пятна на концах всех крупных шипов. Некоторые из этих пятен явно были засохшей кровью, но большинство имели другой цвет, наводя на мысль о том, что они покрыты ядом.

При виде всего этого у Мартелса мелькнула мысль, что он напрасно покинул мозговую оболочку. Там высказывания Кванта об опасной разумности Птиц звучали абстрактно. Здесь же находилось конкретное свидетельство того, что Ястребиное Гнездо, племя Тлама, в любое время ожидает целенаправленной попытки Птиц всех размеров - не просто ястребов добраться до их внутренностей или оторвать им голову.

Вокруг не было видно ни души, но Тлам остановился на краю поляны и издал громкий крик. Казалось, прошло очень много времени, прежде чем послышалось какое-то движение, полуэллиптический люк, прорезанный в крае ближайшей хижины, осторожно приподнялся, как дверца спортивного автомобиля, и наружу выглянуло лицо.

- Приятно видеть тебя живым, Тлам, - сказал человек высоким голосом, щуря глаза от света, хотя его лысая голова еще находилась в тени. Тело, которому принадлежала голова, выкарабкалось на поляну и распрямилось. Человек оказался крепко сложенной молодой женщиной, тоже голой, но тоже чистой; очевидно полы этих нор были чем-то покрыты, не просто голая земля.

Тлам сказал:

- Благодарю тебя. Я должен немедленно увидеть Старейшин.

Сомнение выразилось на лице девушки.

- Они спят после ночной охоты. Неужели ответ Кванта настолько важен, что нельзя подождать?

Что-то в тоне девушки навело Мартелса на мысль, что Квант это не имя, а звание. Открытие, бесполезное сейчас - но кто знает, может когда-нибудь эта информация пригодится.

- Дело крайне важное, и ждать не может. Разбуди их. Это приказ.

- Ну, хорошо.

Девушка опустилась на четвереньки и скользнула обратно в хижину, при этом напомнив Мартелсу, что у него снова есть тело - и что ему всегда ужасно не везло с женщинами. Усилием воли он заставил свои мысли вернуться к главному. Беспрекословное подчинение девушки позволяло предположить, что Тлам обладал здесь некоторым весом - возможно, был каким-то вождем. Это могло помочь. А может туземцы держали рабов? Об этом никогда не упоминалось, и это было крайне маловероятно; в джунглях можно очень легко сбежать.

Пока Тлам ждал, расслабившись, Мартелс думал о ночной охоте. Пробираться крадучись, смотря под ноги, в темноте, не имея возможности заметить нападающих Птиц, эта мысль показалась ему весьма не здравой, и по пути сюда Тлам всегда прятался в укрытие с наступлением сумерек. Правда, почти все птицы его времени, о которых он что-либо знал, ночью спали, но были также и ночные хищники; а один из просителей Кванта упомянул сов. Не хотелось и думать, какой может оказаться сова двухсотпятидесятого века. Но тот факт, что Тлам не ожидал, что Старейшины будут спать, говорил в пользу того, что ночная охота была случайным, и возможно, редким предприятием.

Девушка появилась вновь, высунувшись наполовину, поманила рукой и исчезла. Тлам быстро скрючился и заполз в дверь.

Чаша под щитом оказалась на удивление глубокой и просторной, и, как и предполагал Мартелс, была устлана какими-то сшитыми вместе шкурами, на некоторых из них еще сохранился мех. Они были прекрасно выдублены, поскольку кроме очень слабого запаха человека, похожего на легкий запах свежего пота, там ничем не пахло. Кроме дневного света, просачивавшегося под щит, другого освещения не было, но этого - несильного, но равномерного - вполне хватало, помещение вовсе не казалось мрачным.

Семеро мужчин рассаживались в круг, принимая позу, очень похожую на позу лотоса в йоге. Несмотря на свое звание Старейшин, они выглядели немногим старше Тлама, чего можно было ожидать у людей, живших недолго, хотя, насколько Мартелс мог судить, не так уж скверно или дико. Хотя их только что разбудили, все семеро выглядели вполне бодро, хотя на лицах некоторых было заметно раздражение.

Тлам вошел в центр круга и сел, так что все Старейшины смотрели на него сверху вниз, но он, казалось, находил это нормальным.

- Что ответил Квант, вождь Тлам? - без всякой преамбулы сказал один из них, - и почему такая срочность?

- Ответа не было, Старейшины, я даже не задал вопроса. Спустя мгновение после того, как мне было позволено отвлечь внимание Кванта, я вдруг набросился на него.

Последовал изумленный ропот.

- Набросился на него? - удивился спрашивавший. - Невероятно! Каким образом?

- Я подобрал с пола музея два предмета и использовал их как дубинки.

- Но - почему? - спросил другой.

- Не знаю. Просто так случилось, как будто мной кто-то овладел.

- Это не оправдание. Никем нельзя овладеть против его воли. Квант покарал тебя?

- Никоим образом, - сказал Тлам. - Да я, разумеется, и не причинил ему никакого вреда. Сообразив, что произошло, я тут же бросился бежать - и он даже не пытался мне помешать.

- Конечно, ты не причинил Кванту вреда, - сказал второй говоривший, подчеркивая каждое слово. - Но вред, который ты причинил нашему племени, может оказаться непоправимым. Мы не знаем, что с нами случится, если Квант направит силы своего духа, чтобы разыскать нас! Если даже он этого не сделает, мы не сможем больше обратиться к нему, пока ты жив!

- Я тоже так считаю, - согласился Тлам с удивительной безмятежностью, но Мартелс вспомнил, насколько эти люди ориентированы на смерть. - Поэтому я и спешил предстать перед вашим судом.

Тлам склонил голову, и наступила тишина, которая все длилась, длилась и длилась. Мартелс, естественно, ожидал от Старейшин какого-то обсуждения, но не прозвучало ни единого слова. Может, они советовались со своими предками? Иного объяснения не было. Мартелс хотел бы поискать глазами девушку, но она, по-видимому, осталась у входа, да и какой помощи можно было от нее ожидать? Это был всего лишь порыв - Мартелс был ориентирован на жизнь.

Наконец, первый из старейшин произнес бесстрастным монотонным голосом:

- Вождь Тлам, предпочитаешь ли ты клинок или Птицу, казнь или изгнание?

Ответ на этот чисто ритуальный вопрос мог быть лишь единственным. Мартелс мгновенно подчинил себе сознание Тлама. Он не пытался продиктовать другой ответ, а просто полностью парализовал центр речи Тлама, как это неоднократно проделывал Квант с самим Мартелсом. Он смутно почувствовал потрясение Тлама, ощутившего, что им снова овладело нечто неизвестное и чужое в этот критический момент.

Вновь последовало долгое молчание, хотя и не такое долгое, как в первый раз. Наконец, первый Старейшина произнес срывающимся от презрения голосом:

- Как мы могли так ошибиться, сделав _т_е_б_я_ вождем? Наши предки ослабели разумом, и мы тоже. В тебе меньше мужества, чем в ребенке. Ладно, пусть будет изгнание... и память, когда Птицы разорвут тебя на куски, что ты стал первым из нашего племени, кто испугался милосердия клинка. Это наказание намного превышает тяжесть твоего преступления - но ты сам его выбрал.

Поддавшись минутной жалости, которая могла оказаться безрассудством, Мартелс быстро освободил Тлама, чтобы посмотреть, не обратится ли низложенный вождь с какой-нибудь просьбой. Но Тлам, видимо, был слишком потрясен, унижен и совершенно озадачен, чтобы сказать что-либо, даже если бы и хотел. Он молча пополз вверх к выходу из хижины. Когда он поднимал усеянную по краям шипами крышку люка, девушка плюнула ему в затылок.

После этого у него даже не осталось достоинства, чтобы придержать люк, который упал, ободрав его колючками; Тлам не обратил на это внимания и, похоже, даже не заметил.

Он встал и, моргая, оглядел поляну, напряженный, неуверенный. Ясно, что ситуация была беспрецедентной - ничего подобного в своей жизни он и представить не мог. В таком положении его не примет ни одно племя; он не сможет долго прожить один в диком лесу; непонятно почему, он выбрал изгнание - и теперь ему некуда было идти.

Следует ли Мартелсу взять его под контроль сейчас? С одной стороны, Мартелс нуждался в его врожденных знаниях и опыте жизни в джунглях; с другой стороны, дай ему волю, и Тлам, с его складом ума, может запросто совершить харакири или, в лучшем случае, впасть в самоубийственную апатию. Да, это был выбор Гобсона.

Сам Тлам решил больше не ждать и не подвергаться оскорблениям просыпающейся деревни. Он уныло побрел в чащу. В памяти Мартелса всплыли стихи Гете о мизантропе, которые Брамс включил в "Рапсодию для альта": "Травы встают за ним; пустыня его принимает". Но отнюдь не Тлам отверг людей, а они его, и вина целиком лежала на Мартелсе.

И исправить ничего было нельзя. И тогда, в ответ на громкий крик ужаса и отчаяния, который издал Тлам, Мартелс направил его на юг, к Терминусу... и стране Птиц.

Наконец-то, началось настоящее путешествие.

7

По мере продвижения на юг Тлам становился все более напряженным, что Мартелс почувствовал по чуть возросшему мышечному тонусу туземца, когда они достигли местности, которую Тлам считал страной Птиц. Но в течение нескольких последующих дней они не встретили ни одной Птицы; чередовавшиеся ходьба, поиски укрытия, сон, добыча пропитания и снова ходьба, стали обыденностью, которую Мартелс позволял Тламу диктовать. Никакой сторонний наблюдатель не заметил бы диалектического противоречия между притуплявшимся отчаянием Тлама и растущим нетерпением Мартелса, которые являлись центром их внутренней жизни.

Затем они увидели Птицу. Это было маленькое существо серовато-коричневого цвета, до удивления похожее на воробья, но Тлам при виде ее мгновенно остолбенел, как кролик при виде удава. Птица, в свою очередь, раскачивалась вверх-вниз, цепляясь когтями за самый кончик низко расположенной ветви, задирала голову и распускала перья, а временами принималась их чистить. Ее взгляд казался совсем бессмысленным, и через некоторое время она безразлично чирикнула, вспорхнула и исчезла в сумраке влажного леса, как оперенная пуля.

Трудно было поверить, что такое создание могло представлять какую-то опасность, но вирус рака тоже невелик. После ее исчезновения Тлам несколько минут сохранял неподвижность, а затем пошел с еще большей осторожностью, беспрерывно бросая взгляды во се стороны с почти птичьей быстротой. Он не ошибся; на следующий день они увидели еще трех похожих на воробьев Птиц, а еще на следующий день, пять. А на следующее после этого утро они, проснувшись, увидели угольно-черное существо, похожее на громадную ворону, расположившееся вне досягаемости дубинки, которое смотрело на них блестящими немигающими глазами, вытянув шею так, что она походила на змею.

Находись Мартелс в своем теле, он вздрогнул бы, вспомнив "Макбета" и Эдгара Аллана По, но хозяином, по крайней мере номинально, оставался Тлам, который вновь застыл. По совершенно разным причинам ни одно из двух сознаний не удивилось, когда клюв Птицы раскрылся, горло сморщилось и задергалось, и она произнесла голосом, похожим на скрежет гвоздя по стеклу:

- Иди домой.

- У меня больше нет дома, - с отчаянием ответил Тлам. Я изгнан из своего племени и всех человеческих племен.

- Иди домой, - повторило черное как сажа существо. - Меня тянет к твоим глазам. Король обещал их мне, если ты не уйдешь.

Странно, но страх Тлама не стал сильнее; возможно, это была стандартная угроза - а может, если он не бывал здесь раньше, он и так был перепуган до предела. Мартелсу на память пришла строчка из "Города жуткой ночи" Джеймса Томпсона: "Нет надежды, нет и страха". Туземец сказал лишь только:

- Я не могу.

- Король слышит.

- Ну и пусть.

- Иди домой.

- Я не могу.

Этот обмен словами грозил превратиться в ритуал и явно не давал новой информации. Мартелс пробился сквозь паралич Тлама и заставил его идти, позволив, впрочем, туземцу в значительной степени сохранить свою настороженность. Птица не последовала за ними, даже не шелохнулась, но Мартелс каким-то образом ощущал, что ее немигающий взгляд сверлит затылок Тлама.

Однако через некоторое время Мартелс почувствовал удивительное сопротивление дальнейшему движению - удивительное не только потому, что он полагал, что Тлам, как и он сам, будет рад убраться подальше от Птицы, но и из-за его неожиданной силы. С некоторым интересом он почти полностью ослабил контроль; если для такого сильного сопротивления имелась причина, Мартелсу необходимо было ее узнать.

Тлам, медленно пятясь, забрался в чащу и привалился спиной к большому дереву, хорошо укрытому со всех сторон, но так, что спереди и сверху оставалось свободное пространство. Движения его были осторожнее, чем когда-либо, как будто он подозревал, что не вполне свободен, и ожидал, что им вновь овладеют в любой момент. Однако, Мартелс, не вмешиваясь, дал ему расположиться по своему вкусу.

Некоторое время туземец просто отдыхал; но наконец, он произнес почти беззвучным шепотом:

- Бессмертный Квант, или дух, посланный Квантом, услышь меня.

Мартелс промолчал, хотя у него было глубокое неловкое чувство, что ему следует ответить, хотя бы для того, чтобы туземец продолжал говорить. Но очевидно, Тлам ничего иного, кроме молчания, и не ожидал. Повторив призыв, он продолжал:

- Я не имею ни малейшего понятия, почему ты прогнал меня от себя и сделал так, что меня изгнали из моего племени. Еще меньше я знаю, почему ты загнал меня, как жертву, глубоко в страну Птиц. Я не сделал ничего, чтобы заслужить твою ненависть; само мое безумие в твоем храме могло быть вызвано только тобой, о бессмертный, поскольку мои предки явно такого не одобрили бы. Скажи мне, чего ты хочешь? Что я сделал такого, за что должен умереть? Что за судьбу ты мне уготовил? Как мне исполнить твои желания? Ответь, бессмертный Квант, ответь, ответь!

Речь эта была не лишена достоинства, но Мартелс не мог дать ему ни ответа, ни надежды на справедливость. В свете собственных целей Мартелса Тлам находился еще ближе к положению жертвенного животного, чем он сам полагал. Ни у одного из них не было будущего, но ничто из возможных объяснений Мартелса не сделало бы это будущее светлее для Тлама. Мартелсу оставалось только хранить молчание.

- Бессмертный Квант, ответь мне, ответь! Что мне сделать, чтобы ты смягчился? Скоро Птицы услышат мои мысли, и возможно твои - или твоего создания. Тогда их Король схватит меня и будет пытать до смерти. Что мне ему отвечать? С какой целью мной овладели? Должен ли я умереть в неведении? Я не сделал, не сделал ничего, за что карают смертью!

Этот крик был уже стар, когда грабили Сиракузы. Ответом было - _Т_ы р_о_д_и_л_с_я_ - но давать его сейчас не стоило. В нем звучало слишком много обреченности, чтобы продвинуть предприятие Мартелса на шаг вперед, не говоря уже о том, чтобы удовлетворить Тлама; в данный момент лучше даже не подтверждать ни единым словом небезосновательное подозрение Тлама, что им овладели.

Однако, некоторые традиции не меняются. Тлам выкрикнул почти во весь голос положенный третий раз:

- Бессмертный Квант или дух, посланный Квантом, снизойди до меня! Ответь мне, твоему просителю!

Мартелс продолжал безмолвствовать... но в глубине его сознания что-то медленно заворочалось, будто ощущение постепенного пробуждения от повторяющегося сна; а затем его губы шевельнулись, грудь поднялась, а сердце опустилось, когда он услышал, как сам говорит слишком хорошо знакомым голосом:

- Я с тобой, туземец... и твой демон послан не мной. Тем не менее, выполняй его требования и не бойся Птиц. Наш час еще придет.

Человек с тремя сознаниями поднялся и как лунатик вновь двинулся на юг.

8

Мартелсу не было необходимости быть орнитологом, чтобы знать, что полеты стай, миграции и инстинкты, направляющие птиц к дому, всегда являлись тайной. Его отец, как многие англичане низшего класса в его время, гонял голубей и временами пополнял свой бюджет помимо футбольных пари, игры в дартс или монетку, тотализатора и (когда иначе не удавалось) Биржи Труда, еще и продажей одной из любимых птиц другому любителю. В то время существовало множество причудливых теорий для объяснения поведения перелетных птиц, одной из самых странных была теория, что у этих существ во внутреннем ухе - или его полых костях - имеются железные опилки, позволяющие им ориентироваться непосредственно по магнитным силовым линиям Земли.

То что птицы обладают телепатическими способностями, естественно, было одной из самых первых гипотез - и теперь, в противоречие со своей первоначальной точкой зрения, Мартелс был готов поверить, что это, действительно, самое логичное объяснение. Вынужденность такого объяснения не делала его лучше.

Квант больше не говорил. Тлам постепенно продвигался на юг, без дальнейших понуканий Мартелса, и, как и раньше, сам заботясь о мелочах. Отстранившись от дела, Мартелс продолжал размышлять.

Конечно, для начала нужно отбросить все соображения двадцатого века по поводу телепатии, как основанные исключительно на утверждениях отдельных людей; каждый раз, когда какой-нибудь Рейн или Соул пытался исследовать ее в лабораторных условиях, она растворялась в тумане из-за стремления исследователей назвать нежелательные результаты каким-то другим именем. Непосредственное знакомство с телепатией здесь, указывало, что она подчиняется обратной квадратичной зависимости или, другими словами, ослабевает с расстоянием; и если птицы - даже птицы с птичьим мозгом времен Мартелса - всегда могли ей пользоваться, она сначала, видимо, была всего лишь какого-то рода маяком, по которому можно было распознать схожие сознания и схожие намерения.

Такая способность, естественно, должна была угаснуть у разумных существ в результате естественного отбора, поскольку разум выполнял те же функции намного лучше. В результате, оставались лишь те непонятные рудименты - нечто вроде аппендикса в сознании - которые так упорно сбивали с толку наиболее четных оккультистов, начиная с Ньютона. Возможно, психология толпы являлась еще одним подобным рудиментом; если так, она явно была направлена _п_р_о_т_и_в_ выживания и должна была исчезнуть в результате отбора еще быстрее. Даже у Птиц этого века она не имела перспектив на будущее - но Мартелсу предстояло иметь с ними дело сейчас.

Другой вопрос: как Квант был связан с Тламом и Мартелсом? Находился ли он в черепе Тлама, как Мартелс, или он по-прежнему размещался в оболочке в музее, лишь протянув слабое духовное щупальце, связывающее его с туземцем, может быть через посредство Мартелса? Мартелс считал, что такое невозможно, но люди Третьего Возрождения запросто могли вновь развить телепатию в человеке, как в его время были возрождены зубры, тем более, что Квант был сделан носителем гипнотической и проецирующей силы. Квант упоминал какую-то всеобщую взаимность, "в которой Птицы от природы сильны". На _к_а_к_и_х_ законах основывается это явление? Квант, несомненно, их знал, но вывести их с нуля невозможно, по крайней мере, такому скептику, каким был Мартелс до того, как попал в эту эпоху, минус веков двадцать промежуточных обдумываний этой проблемы.

Каковы бы ни были эти законы, они, похоже, сбивали Птиц с толку. В то время как все более и более изнуренное тело человека, в котором жили три сознания, продиралось сквозь колючки, лианы и папоротники, Птицы кружили поблизости, щелкая клювами, пикируя, бранясь, хлопая крыльями, но не приступая к последней смертельной атаке, которую Мартелс - и конечно, Тлам - ожидал ежеминутно. Он чувствовал себя бычком, которого тащат по коридору бойни, неспособным понять, что происходит, уверенным лишь в том, что существа, которых он ранее считал просто причиняющими мелкие неудобства, вдруг почему-то стали злыми.

Квант не помогал, даже не проявлял себя, но слабое самодовольное гудение, как бы пробное вращение механизмов, где-то возле мозжечка Тлама или глубже в стволе мозга говорил Мартелсу, что Квант все еще тут. Конечно, хорошо, с одной стороны, что он не мешал навязанному Мартелсом "Дранг нах зюден"; но в то же время, Мартелс не сомневался, что неистовая ярость, с которой Птицы метались вокруг них, как буря из перьев, каким-то образом связана с присутствием Кванта. В конце концов, ведь Квант сам сказал, что является символом всего, что Птицы ненавидят и боятся. Теперь Мартелс был уверен, что один человек, имеющий только свое собственное сознание, был бы разорван на куски задолго до того, как увидел бы первое, похожее на ворона, существо; тройственное существо уцелело отчасти потому, что Птицы ощущали в нем какую-то странность, вызывавшую одновременно ненависть и желание ее узнать - но не могли этого сделать только с помощью телепатии.

Таким образом он, наконец, добрался до Башни на Человеческих Ногах.

Он не знал размеров музея, в котором очнулся, очутившись в этом мире, но какая-то утечка информации из сознания Кванта, говорила ему, что Башня намного больше. Она была воздвигнута на естественной поляне, такой большой, что ее можно было назвать лугом, занимая ее почти всю своим основанием и полностью покрывая тенью.

Наибольшее впечатление, конечно, производили поддерживающие ее три колонны. Это были очень древние деревья, каждое из которых могло бы само служить внушительной средневековой башней с винтовой лестницей, вырезанной внутри дерева, наподобие виденных Мартелсом в Париже. Но они образовывали вершины почти равностороннего треугольника, а часть их толстых корней выступала над землей. Возможно, именно эти корни, в свое время, и навели на мысль придать опорам форму человеческих ног и ступней, носками наружу, над которыми собственно Башня смотрелась, как чрезмерно длинная прямая юбка. А возможно, Птицы первоначально лишь кольцевали деревья, чтобы остановить их рост, а содрав кору, случайно обнаружили ранее скрытое сходство, усиленное белизной древесины цвета слоновой кости. Сама работа, по-видимому, выполнялась чем-то вроде струга, так как Мартелс заметил длинные плоские следы - метод, хитроумно использованный, чтобы подчеркнуть ровность человеческой кожи.

Сама Башня состояла из закрепленных вокруг деревьев нескольких барабанов одинакового размера, бока которых были сделаны из звериных шкур, тщательно сшитых вместе тончайшим кожаным шнуром. На первый взгляд казалось, что сами шкуры подобраны произвольно, но с расстояния было заметно, что они поднимаются вверх длинными извилистыми линиями, сходившимися наверху сооружения, напоминая стилизованное пламя свечи. Верхушка, однако, не была видна с того места, где стоял Мартелс; эффект в целом, наверняка, лучше всего смотрелся с воздуха.

Даже корпус Башни нелегко было разглядеть сквозь тучи Птиц, постоянно ее окружавших, однако Мартелсу и не дали возможности рассмотреть ее в деталях. Его загнали под колоссальную треногу, прямо в центр, где оказался тонкий центральный столб, из которого торчали спиралью поднимающиеся вверх колышки. Неприятные поклевывания в зад Тлама указывали, что ему следует по ним взобраться.

Колышки не были рассчитаны на человека, а так как по мере подъема становилось все темнее, внимание Мартелса на некоторое время было полностью сосредоточено на том, чтобы не упасть. Вскоре он запыхался и был вынужден присесть на следующий колышек, казавшийся достаточно толстым, чтобы выдержать его вес, опершись руками и ногами на два соседних. Тяжело дыша, он прижался к столбу и колышкам и взглянул вверх.

Над ним находилось что-то вроде бочкообразной вселенной, уходящей в бесконечность, усеянной по краям очень яркими звездочками, почему-то становящимися более яркими при удалении. Их иногда закрывали странные туманности, и все это мерцало. Пространство пересекали расположенные под разными углами полосы света, некоторые из которых исходили от более ярких звезд, другие казались более плотными, будто эту вселенную покрывала видимая размерная рамка. Пронзительные крики, щебет и хлопание крыльев оставшихся снаружи Птиц сливались тут в приглушенный шум, слышимую музыку сфер, сквозь которую иногда прорывался отдельный громкий выкрик или хлопок огромных крыльев.

Через некоторое время его глаза привыкли к полумраку и он начал различать, что находится внутри башни. Увиденное не уступало первому впечатлению, казалось, все вдруг резко поменялось местами, будто оптическая иллюзия. Звезды оказались стыками углов шкур; лучи частью действительно были солнечными лучами, прямыми и сильными, как лазерные, а иногда, радиальными ребрами барабанов. Эти ребра вместе с удлинявшимися колышками центрального столба, к которому он приник, образовывали поднимавшийся вверх ряд насестов, на которых виднелись громадные темные силуэты дремлющих хищных Птиц, лишь изредка раскрывавших клюв, или шевеливших крыльями и хвостом. Изредка на него бросали взгляд похожие на полумесяцы глаза, затем затягивались пленкой и закрывались, чтобы потом открыться вновь. В этой башне была представлена вся птичья иерархия, и Мартелс знал, кто находится наверху. Эта вселенная принадлежала им, до последней пылинки, до последнего лучика. Его почетный эскорт удалился, и не считая редких взглядов, никто, казалось не обращал на него внимания. Он взглянул вниз. Сероватый диск земли под башней казался в этой искусственной перспективе далеким концом туннеля, но уникальный опыт падения в трубу телескопа давал ему основания верить, что он может выжить и при падении отсюда, особенно если будет цепляться за колышки, как обезьяна. А достигнув земли, он наверняка смог бы пронестись по лугу обратно в джунгли быстрее, чем Птицы сообразят, что происходит. Казалось крайне маловероятным, что кто-то из людей проникал так далеко в эту вселенную Лобачевского, принадлежащую Птицам, во всяком случае, в последние десятилетия, а кроме того, они наверняка не представляли, как быстро в человеке пробуждаются инстинкты его четвероногих предков, когда возникает нужда. Их собственными предками, в еще более далеком прошлом, были двуногие динозавры.

Но ему придется действовать быстро. Его уже разглядывали все больше и больше полумесяцев, и он ощутил навязчивое давление, исходящее из центра его сознания, как будто эти глаза пытались проникнуть в суть его личности. Подтянувшись вперед и перенеся свой вес на ноги, он повернулся и приготовился к долгому полету вниз сквозь черный континуум....

На полпути вертикальный мерцающий туннель и диск земли внизу пропали из виду, и Мартелс понял, что второй раз ведет смертельный бой с Квантом. Эта безмолвная битва давала Кванту то преимущество, что Мартелс не мог уделять внимания реальной окружающей обстановке. Приливы сильнейшей ненависти накатывались из бесформенного внепространственного хаоса, в котором реальностью были лишь участники сражения. Схватка длилась целую вечность, в которую растянулись секунды, и лишь отдаленный крик, должно быть Тлама, служил ей фоном.

Они еще боролись, когда тело туземца ударилось о землю.

9

Резкая мучительная боль вырвала Мартелса из сна, в котором он предпочел бы оставаться вечно. Он застонал и осторожно потянулся. Очевидно, он упал на дно телескопа, но почему оно сделано из натянутой, как барабан, кожи, а не из синтетического кварца? Впрочем, у радиотелескопов не бывает кварцевых зеркал; почему бы тогда не быть и коже? Как бы то ни было, он чувствовал, как она пружинит при его движениях, издавая низкий рокот, будто гепард урчащий по-французски. Откуда-то снизу откликалось далекое эхо.

Сквозь веки проникал свет, но он не стал открывать глаза, а прислушался к своему сознанию, ища неизвестного врага. Квант? Это имя вернуло все на свои места, и он мгновенно напрягся.

В данный момент он не чувствовал никаких признаков Автарха. Легкое ощущение тревоги говорило, что Тлам тоже бодрствует, и возможно уже давно. Что ж, это понятно; первой _п_е_р_с_о_н_о_й_, очнувшейся от сотрясения после долгого падения следовало быть туземцу, а Квант, несколько веков лишенный тела, очнется последним. Это следовало запомнить: физическая боль была союзником в борьбе с Квантом.

Мартелс приподнялся на локте и огляделся вокруг. Похоже, он сейчас находился в самом верхнем барабане башни, который был меньше всех остальных и потому не был виден с земли. В нем отсутствовал центральный столб, имелись лишь радиальные ребра и дуговые элементы конструкции самого барабана. Кроме того, он был открыт в трех местах, просто ничем не затянут. В высоком помещении стоял неприятный холод, напомнивший Мартелсу, что с тех пор, как он, находясь в мозговой оболочке, не испытывал никаких ощущений вообще, он чувствовал только неприятную жару. Неужели этому веку свойственны одни крайности?

Он с трудом сел и взглянул вверх. Он уже понял, что это направление, которому в обычной жизни уделяется мало внимания, имело самое важное значение в стране Птиц. Но одно дело знание, а другое привычка; как англичанин, знающий, что американцы ездят не по той стороне дороги, тем не менее, не удосуживается посмотреть налево, а не направо, сходя с тротуара.

Ну, конечно. На самом верху этой цилиндрической шапки был еще один насест, обхваченный жуткими острыми иногда шевелящимися когтями; выше находилась длинная сальная покрытая перьями черная грудь с синеватым отливом; и наконец, узкие сутулые плечи рептилии и тонкий длинный клюв, над которым располагались очень узкие глаза. Существо походило на гигантского грифа, но его восемь чешуйчатых пальцев были унизаны перстнями, ногти обоих средних когтей были отточены, как бритва, а грудь украшал поблескивающий металлический герб, с изображением, очень походившим на китайский знак Янь и Инь, древнейший символ в истории. Чудовище, похоже, не спало; но с другой стороны, оно, вроде бы, не следило за Мартелсом. Оно просто _п_р_и_с_у_т_с_т_в_о_в_а_л_о_, грозно и убедительно.

Добравшись до ближайшего проема в барабане, Мартелс понял, почему за ним не следят. Он находился на высоте всего лишь футов двадцати над следующей плоскостью, но она тоже представляла собой натянутую кожу, которую Мартелс просто пробил бы; а оттуда ему пришлось бы лететь до луга сквозь цилиндрическую вселенную больше тысячи футов.

Вид, открывавшийся отсюда на лес, в другой ситуации был бы достоин восхищения, но его портило множество Птиц разных размеров, безостановочно круживших вблизи и вдали. Ясно, что Мартелс был особым пленником.

Не успокоившись, он подошел к следующему окну. Эти проемы, видимо, располагались между опорами башни. Вид существенно не изменился; Мартелс перешел к последнему.

Все то же самое. Нет, не совсем. Другое освещение. Больше того, с этой стороны не было горизонта, его скрывала стена тумана, уходившая высоко к зениту.

Резкое волнение пронзило его, несмотря на старания Мартелса скрыть свои чувства от Тлама и от возможно присутствовавшего Кванта. Его астрономические знания, немалый уже опыт ориентировки в джунглях с Тламом и даже смутные воспоминания об "Артуре Гордоне Пиме" Эдгара По сложились вместе, как части головоломки.

Он смотрел прямо на юг, через пролив Дрейка, на антарктический полуостров Палмера... так назывались эти земли и моря в его время.

В голове у него крутились неясные желания, он привалился к одному из ребер и сел, в довершение ко всему осознав, что его тело ослабело от голода и всего происшедшего, стало липким и вонючим от тысяч лесных соков и смол, болит от напряжения и томимо жаждой. Над ним нависало грифоподобное существо, полудремлющее, но несомненно, достаточно настороженное. Впереди лежала земля обетованная, но для Мартелса завеса поднимающегося тумана, отмечавшая начало ледяного панциря, могла бы с тем же успехом быть слоем ледяных кристаллов, обозначавших границу атмосферы Марса. Даже если бы похожие на чаек Птицы, летевшие к нему из тумана, кричали "Текели-ли", он не мог быть более уверен... или более беспомощен.

Сквозь это знание проступило легкое ощущение насмешки. Квант проснулся.

Одна из круживших Птиц приближалась к Башне, заметив это, Мартелс сообразил, что уже несколько минут подсознательно следит за ее приближением. Через мгновение она уже неслась на него, как пушечное ядро. Он отпрянул от проема, упав спиной на шкуры.

Над ним послышались удары крыльев, и его страж пересел на более высокий насест. Снова взметнулись крылья, обдав его ветром, и место стража заняла ало-золотая Птица, размером почти с Мартелса. Ее не украшали никакие знаки или эмблемы, но этого и не требовалось; ее оперение, осанка, сам внешний вид - сочетание, наводившее на мысль об орле и сове, но не походившее явно ни на одну из этих птиц - все говорило Мартелсу, что перед ним сам Король.

Величественная Птица несколько минут сидела, молча разглядывая его, глаза ее время от времени затягивались пленкой. Наконец изогнутый клюв раскрылся, и низкий резкий голос произнес:

- Кто ты?

Интересно, подумал Мартелс, подозревает ли Король, как трудно ответить на этот на вид обычный вопрос. Он почувствовал, что в данной ситуации лучше дать говорить Тламу, если конечно, Квант не помешает. Но Квант не выказывал намерения вмешиваться сейчас.

- Я никто, Владыка-Король. Некогда я был человеком из племени Ястребиного Гнезда, но меня изгнали как одержимого демоном.

- Мы видим, что ты, - сказал Король. - Но мы стремимся понять природу твоей внутренней сущности. В тебе одном трое, как три подножия у нашего мира. Туземец нас не интересует, он всего лишь сын человеческий. Кто остальные?

Мартелса осенила идея. Он произнес своим собственным голосом:

- Я, Владыка-Король, предок туземца, очень далекий.

Король моргнул один раз.

- Мы слышим тебя, Отец, - произнес он с удивлением. - Но мы чувствуем, что хотя слова твои правда, это не вся правда. Мы неясно ощущаем в тебе то единственное во всем мире человеческое существо, которое больше всего угрожает нашему предстоящему триумфу. По одной этой причине нам следует тебя убить, и мы это сделаем - но что это за третья душа, которую мы при этом выпустим на свободу?

Мартелс был почти в равной мере ошеломлен, как прямотой Короля, так и невозможностью понять сказанное им. В это мгновение замешательства ответ Кванта беспрепятственно прорвался вперед со всей силой его древнего могучего разума, неудержимый, как локомотив, вот-вот срежущий растущий между шпалами лютик. Что-то чудовищно ужасное в формирующейся, но неясной мысли, очевидно, достигло Тлама раньше, чем Мартелса. Вдвоем они вцепились в нее, стараясь сдержать, как запоздалые угрызения совести.

Неожиданная помощь Тлама оказалась столь же эффективной, как появление второго лютика перед надвигающимся локомотивом. Голос Кванта спокойно произнес:

- Я, Владыка-Король, Квант из Третьего Возрождения; и я плевать хотел на твой поганый мир и его мелких вшей.

Таких речей Мартелс, разумеется, не дал бы Кванту произнести, будь он в состоянии сделать это; но разум Кванта был полон такой зловещей ярости, когда он отступил на задний план, будто побежденный, что Мартелс почти не сомневался, что Автарх собирался сказать нечто еще более грубое.

Король опустил свою огромную голову и чуть наклонил ее.

- Почему Квант так стремится разозлить нас? - проскрежетал он. - Это снова правда, но не вся правда. Будь это действительно так, нам ни в коем случае не следовало бы выпускать этот вечный дух в наше будущее; но почему он разгуливает во плоти, стесненный низшими сознаниями? Почему такая тройная разобщенность? Кто из вас ответит?

При других обстоятельствах Мартелс рискнул бы рассказать всю правду, в надежде доказать, что он не представляет опасности; но ум Короля Птиц не казался достаточно аналитическим, чтобы понять такой ответ, даже если что сомнительно - он и обладал историческими знаниями. Квант, в свою очередь, видимо, еще злился, а что касается Тлама, то хотя его теперь следовало рассматривать как потенциального союзника, он меньше всех понимал, что происходит. Таким образом, все трое молчали.

- Ну, хорошо, - сказал Король. - Пусть допрос продолжат Когти.

И мелькнув золотисто-алой вспышкой, он улетел. Его место занял похожий на грифа страж.

Ночь наступила быстро - очевидно, в этих высоких южных широтах стояла астрономическая зима - и с ней пришло подозрение, что Птицы не собираются их кормить или поить. Смена охранника не принесла Мартелсу ничего нового, не считая большой лепешки беловатого помета, оставленной первым стражем, очевидно, в знак презрения, поскольку весь остальной пол барабана был чист.

Мартелс не чувствовал тревоги; он был занят другими мыслями. Например, он убедился в своем предположении, что "Квант" это звание, а не имя, но это подтверждение ему ничего не давало, разве что магии имен еще придавалось значение в этом тысячелетии. С другой стороны, впечатление Мартелса, что упомянутые Королем Птиц "Когти" подразумевали физическую пытку, мгновенно и резко подтвердилось длительной ментальной дрожью Кванта - что, в свою очередь, подтверждало давешнюю догадку Мартелса о том, что боль может служить полезным оружием против Автарха. Хорошо, занесем это в актив.

Взошла луна. Даже находясь низко над горизонтом, она была меньшей, чем Мартелс привык ее видеть. Конечно, с тех пор, как он видел ее в последний раз, приливные силы более двадцати трех тысяч лет увеличивали ее угловую скорость. Он и раньше не сомневался, в каком столетии находится, но от этого подтверждения пробежал холодок безысходности. Ему вдруг пришло в голову, что Полярная звезда должна сейчас находиться у самой холки Большой Медведицы. Но тут, далеко на юге, какой от этого прок?

Так, а что насчет Птиц? Он подумал, что теперь очень хорошо представляет, насколько они опасны. Они сохранили свои чудесные свойства, такие как способность летать и ориентироваться, и свой быстрый высокотемпературный обмен веществ, все это теперь помогало развитию возникшего разума. То что их древнее инстинктивное мастерство плетения гнезд сильно развилось, подтверждала сама Башня, на верхушке которой Мартелс беспокойно ворочался, как фасолина на барабане. Птицы уже почти сравнялись с человеком, возможно, благодаря открытию того, что Квант назвал "взаимностью", постепенно продвигаясь к тому, чем раньше владели лишь в зачатке - и не подвергаясь каким-либо серьезным изменениям. Под давлением эволюции они просто все больше и больше развивали всегда присущие им качества: гордость, ревностное чувство своей территории и неумолимую жестокость - к которым добавилась, просто проявившись открыто, змеиная мудрость их самых отдаленных предков.

Но все же лучший человеческий ум - скажем, ум Кванта - наверняка смог бы их превзойти даже сейчас. Кстати, _к_а_к_у_ю_ игру ведет Квант? Действительно ли он пытался спровоцировать Короля на немедленное убийство Тлама/Мартелса, и присвоение, таким образом, Кванту сомнительного звания бестелесного предка? И опять же, находится ли он в черепе Тлама, или по-прежнему в своей мозговой оболочке? Этот вопрос становился все более и более важным.

Это была теоретическая загадка самой телепатии, объединявшей сейчас их троих. Мартелсу по-прежнему не хотелось в нее верить, но суровый опыт не считался с его желаниями. Удивительно, насколько отличался этот непосредственный опыт от сомнительной, чисто статистической картины телепатии, созданной во времена Мартелса. Опыты с картами - чисто искусственные, как теперь понимал Мартелс, и потому дававшие разного рода чепуху - похоже, показывали, что телепатия не подчиняется обратной квадратичной зависимости, и даже второму закону термодинамики; но на самом деле она была тесно связана с обоими законами, и требовала, чтобы обе участвующие стороны физически видели друг друга. Более того, она не передавала мысли, или даже образы, а лишь эмоции; даже три сознания, заключенные в одном черепе не могли читать внутренние монологи или готовые к произнесению фразы друг друга, только эмоциональные реакции на мысли и планируемые действия, как отдельные люди в толпе - или на театральном спектакле. Это было просто некое силовое поле, обобщенным образом реагирующее на другое силовое поле, или противостоящее ему; или детектор, регистрирующий наличие излучения заданного вида, но не могущий определить, модулирован ли этот сигнал, и если да, то каким образом.

Все это хорошо, и наверняка, полезно, но сначала ему нужно выбраться отсюда к чертовой матери, и поскорее, пока двойные когти пыток и голода не сделают это невозможным. Он посмотрел вверх. Быстро сгустившаяся темнота сделала его нового стража невидимым, несмотря на восходящую маленькую луну, но две слабо светящиеся, как у кошки, точки глаз, давали понять, что это ночная Птица, чего и следовало ожидать. И сделай Мартелс какое-либо резкое агрессивное движение, страж сразу почувствовал бы одно намерение.

Дело непростое, даже если бы в глубине сознания не нависала враждебность Кванта, а на поверхности не плавала явная некомпетентность Тлама, не говоря уже о собственном невежестве Мартелса почти во всем, что играло роль в этой эпохе. Тем не менее, он должен попытаться.

У него не было оружия и инструментов, но постепенно он осознал, что невежество в хороших руках само может служить оружием и инструментом - и все четыре участника этой сложной игры, Тлам, Квант, Мартелс и Король Птиц, сейчас имели крайне мало представления друг о друге. Тлам считал невозможными вещи, вполне возможные для Мартелса; Квант, какими бы мотивами он не руководствовался, только-только начал освобождаться от своего высокомерного презрения к Мартелсу и туземцу; а Король, несмотря на свои сомнения, вряд ли мог поверить в большее, чем видели его глаза, а видели они голого и бессильного человека в удручающем состоянии физического и умственного упадка. Весьма вероятно также, что страж обо всем этом имел весьма смутное представление; с этой точки зрения иерархия в находящемся внизу черном цилиндре представляла собой всего-навсего возвеличенный порядок, в котором птицам разрешалось клевать добычу, при этом с одного уровня на следующий, более высокий, передавалась лишь чрезмерная гордость своим положением.

Кое-что в прошлом Мартелса также существенно шло ему на пользу. Его иррациональное отвращение ко всему летающему царству, возникшее еще в детстве, теперь пробудилось, и ему действительно было трудно не потерять контроль над собой во время проводимого Королем допроса. Оно не имело конкретного адреса; Мартелс испытывал к стражу не большую неприязнь, чем ко всем остальным Птицам, но и не меньшую. Мысль об убийстве стража вряд ли вызвала бы большее эмоциональное излучение, чем то что исходило от Мартелса сейчас; в конце концов, Птицу можно застать врасплох. В этом случае сама природа телепатии впервые работала на Мартелса.

Но это нужно проделать быстро. Волна шока от неожиданной смерти могла быть скрыта другими в окружающих джунглях или, по крайней мере, могла показаться столь обычной, что на нее не обратят внимания, но нельзя дать этому существу даже мгновения на передачу сигнала тревоги. Рубящий удар карате по шее наверняка сделал бы свое дело. Мартелс в жизни не пробовал это - только видел бесконечные повторения подобного в идиотских телесериалах - но проверка, которую он проделал на своем левом предплечье, повернувшись спиной к дремлющему стражу, быстро убедила его, что ребро ладони действительно представляет собой гораздо более опасное оружие, чем кулак. А у птиц, независимо от размера, полые кости.

От этой проверки Квант безмолвно взвизгнул, вызвав у Мартелса улыбку. Все лучше и лучше. А теперь, глубже погрузиться в невежество. Самое главное, что Птицы знали о людях и в чем ошибались, было следующее: "Люди не могут летать". Сами обстоятельства его нынешнего пленения свидетельствовали об этом глубоко укоренившемся заблуждении, укоренившемся, почти наверняка, с конца эпохи Кванта.

По-прежнему находясь спиной к стражу, Мартелс заставил ловкие пальцы Тлама двигаться в тени, образованной лунным светом, развязывая и вытягивая ремни из ближайших шкур.

Оказалось, что отсутствие у Мартелса знания карате, не говоря уже о его реальном применении в какой-либо схватке, не имело ни малейшего значения. Тлам знал, что это такое, хотя наверняка называл иначе, и убийство стража прошло легко и профессионально быстро. Оказалось, Тлам также знал, что ребром ладони ломать бамбук даже проще, чем кости. Через пять минут после гибели стража у него в руках оказались пять бамбуковых ножей, острых, как бритва.

Он быстро вырезал основную часть туши под позвоночником и отделил голову. Остальное он привязал, расправив крылья, к бамбуковой Т-образной раме, пользуясь при этом ремнями, которые Мартелс по бессловесному настоянию Тлама жевал большую часть ночи. К этому времени он настолько проголодался, что почти наслаждался этой частью процесса.

После того, как ремни были затянуты - тут опять же пригодились навыки Тлама - Мартелс велел обильно их полить кровью Птицы. Свернувшись, она превратится в своего рода клей, хотя, наверняка, и не самый лучший. Ничего другого для этой цели под рукой, естественно, не оказалось.

Все это предприятие Мартелс начал перед самым рассветом, когда, по его мнению, ночной страж был наименее насторожен и хуже всего видел. Отвратительный аппарат был закончен, благодаря ловкости Тлама, меньше чем за час, включая петли для ног, бедер и рук Мартелса. Пока он сох, потрескивая, словно от боли, от возникающих напряжений в конструкции, Мартелс постарался определить, с какой стороны башни восходящие потоки сильнее; оказалось, с северо-восточной, что его не очень удивило.

Квант поневоле наблюдал за всем этим, озадаченно, но с интересом. Очевидно, убийство стража оказалось для него неожиданностью, а теперь его смущала безумная таксидермия Мартелса. Он с тревогой попытался вмешаться, только когда Мартелс начал пристраиваться в петлях, но тут опять помог Тлам, хотя и не без колебаний. Похожий на вымазанного кровью Икара, Мартелс широкими прыжками разбежался по поверхности барабана, и прежде чем Квант сообразил, что происходит, аппарат с человеком вылетел из северного проема. Человек-птица падал камнем. Все силы Тлама уходили на то, чтобы удержать руки прямо. Мартелс слегка согнул колени, затем вновь выпрямил ноги. Ничего не произошло, он еще не набрал поступательной скорости. Луг, по-прежнему покрытый тьмой, стремительно надвигался на него.

Затем возникло слабое, но несомненное ощущение подъема, известное лишь пилотам очень маленьких самолетов. Теперь на Мартелса надвигался не луг, а опушка джунглей; падение шло по наклонной. Он снова подогнул колени. Роняя перья, как неопрятная комета, он скользил над самой поверхностью темно-зеленого моря. Застоявшийся в джунглях влажный теплый воздух, поднимавшийся навстречу солнцу, ударил Мартелсу в грудь; и - о, чудо! - он действительно парил.

Совершенно не представляя, сколько еще выдержит его хрупкий планер, надолго ли у него самого хватит сил, даже если конструкция не развалится, чувствуя, как его решимость тает под воздействием исходящего от Кванта ощущения ужаса, неумолимо менявшего гормональный баланс их общего тела, он накренил крылья и повернул к югу, ища другой восходящий поток, который позволил бы ему подняться выше. Перед ним в утреннем сумраке стояла стена тумана, далекая, высокая и равнодушная, обозначавшая границы Антарктики, за которой мог, только мог, находиться кто-то, кто помог бы ему выбраться из этого нелепого кошмара.

Днем впереди и справа начали появляться горы, и вскоре он поднимался и с риском падал, пролетая над предгорьями. Здесь ему удалось набрать намного большую высоту, чем требовалось; вскоре после тусклого полудня он достиг, насколько мог судить, почти семи тысяч футов, но тут наверху стоял такой леденящий холод, что ему пришлось опуститься примерно на две тысячи, стараясь двигаться как можно более полого.

Он использовал эту часть полета в никуда, чтобы сделать полный разворот, ну и конечно же, его преследовали. К северу виднелась стая огромных, похожих на журавлей Птиц, летевших с одной с ним скоростью.

Видимо на большее они не были способны, поскольку летели, как и он, наподобие альбатросов - планируя. Несомненно, они могли держаться в воздухе дольше, чем он, как бы долго ни продержалась его хлипкая конструкция. Аппарат уже еле держался, и Мартелс не рискнул отрываться от преследователей, набирая скорость в длинном пике, от чего планер разлетелся бы на куски. Невероятной удачей было бы продержаться в воздухе до темноты.

В его голове стояла подозрительная тишина. Казалось, там не было никого, кроме него. Первоначальный страх Кванта стих и исчез; Мартелс мог бы подумать, что он уснул, если бы в свете прошлого опыта подобное предположение не казалось нелепым. Тлам также затих, он даже не помогал Мартелсу в полете, что явно указывало на отсутствие подобного опыта в его мозгу. Возможно, он просто был потрясен происшедшим, хотя и не напуган, как сначала Квант... или может быть они с Квантом заняты тем, что планируют какой-то заговор где-то в глубине, недоступной неопытному вниманию Мартелса. У них было мало общего между собой, но гораздо больше, чем у каждого из них с Мартелсом - а это их мир, в который Мартелс вторгся незванным к неудовольствию всех.

Он повернул к юго-западу, где предгорья постепенно становились выше. Далекая стая журавлей тоже повернула вслед за ним.

К концу дня он снизился примерно до полутора тысяч футов, и рельеф местности больше не помогал ему. Слева появились участки, покрытые джунглями, постепенно сменившиеся растительностью умеренного пояса, которая, в свою очередь, уступила место ряду неприглядных вулканических низменностей, похожих на черно-красный вариант лунного пейзажа... или на местность, описанную Эдгаром По в незаконченном "Пиме". Справа лежали собственно горы. Между ними и равниной восходящие потоки были столь порывистыми и сильными, что Мартелс не рискнул в них войти - его осыпающийся летательный аппарат развалился бы на части в первые же несколько минут.

Он покорно он скользил вниз, направляясь к просвету в последней низкорослой рощице, наплывавшей на него из-за южного горизонта. Журавли следовали за ним.

Сначала ему казалось, что он не долетит - а затем, вдруг, что перелетит. Он отчаянно затормозил и рухнул с двадцати последних футов в беспорядочном треске веток и костей. Остов импровизированного летательного аппарата обломками разлетался вокруг него.

Перед самым концом падения его развернуло лицом вверх, и он увидел безмолвно летящий над головой, очень высоко, клин преследователей, похожий на стаю нарисованных пером птичек. Затем он ударился о землю.

Именно это мгновение Тлам и Квант избрали для совместных действий. Жестокая боль от удара исчезла, как будто ее выключили, а с ней пропали и усталость, и страх, и все остальное.

И вновь он упал на дно телескопа времени и был вышвырнут один в темноту.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПЯТОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ

10

Прошло бесконечно много времени, и Мартелс решил, что недостатки смерти чрезмерно преувеличивались. У нее были и некоторые преимущества. Во-первых, он просто дрейфовал в тумане, потеряв ориентацию, не чувствуя боли; в этой стране отсутствовали ориентиры и какие-либо чувственные ощущения, за исключением редких приливов, сочетающих в себе смутное приглушенное сожаление и отчаяние, но Мартелс считал их такими же призраками, как и он сам. Но он не чувствовал себя подавленным; он уже слишком много раз менял место пребывания, чтобы испытывать нечто большее, чем интерес - или во всяком случае, он мог бы его испытать, если бы ему удалось определиться в ситуации.

Затем возникло чувство необычайного просветления, хотя и без света, как будто он впервые начал понимать все тайники и загадки своей души. Интересно, подумал он, не это ли мистики называют "очисткой дверей восприятия". Однако восприятие здесь было ни при чем, он по-прежнему ничего не чувствовал; но сама ясность мысли доставляла ему радость, в которой он купался, как скользящий по поверхности дельфин.

Он, опять же, не имел понятия, как долго продолжалось это дзен-буддистское состояние. Однако, постепенно он начал осознавать, что какая-то личность извне задает ему вопросы - очень глубокие, но беспристрастные, хотя ни эти вопросы, ни его ответы не имели семантического содержания, которое он мог бы понять, как разговор посредством формальной логики. Может быть это Страшный Суд?

Но вопрошавший удалился, и Мартелс мог вновь наслаждаться открывшими глубинами своего разума. Прекращение допроса, однако, не означало наступления тишины. Напротив, ему открылось теперь множество звуков, до некоторой степени знакомых, похожих на те, что встретили его, когда он очнулся в мозговой оболочке Кванта: отдаленное гудение, редкие шаги и негромкие слова, похожее на шум прибоя эхо. Его вдруг охватило разочарование. Неужели все теперь будет до бесконечности повторяться, будто маленькая змея пытается проглотить собственный хвост?

Затем ворвался явно человеческий голос, ясно и четко произнесший:

- Третья шетландская подстанция запрашивает анализ главного компьютера.

Язык был другим, не тем, к которому он уже привык, и спрашивающий, похоже, не вполне владел им, но Мартелс понял его без труда. Голос был мужским.

"Работаю", - с изумлением услышал Мартелс свой ответ, хотя и не произнесенный словесно. - "Продолжайте".

- Разведывательная партия с форпоста Пунта-Аренас три дня назад возвращалась по воздуху с Фолклендов и заметила кого-то, явно пытающегося пересечь Магелланову долину. Это оказался туземец, крайне изнуренный жаждой и голодом, с одной рукой на грубой перевязи и четырьмя сломанными ребрами, в разной степени сросшимися. Как и следовало ожидать, от него практически не удалось добиться ничего связного, хотя он в меньшей степени был напуган нашим самолетом, чем обычные туземцы; но он смог сообщить, что его зовут Тлам, что он изгнан из племени Ястребиного Гнезда, группы, которая по нашим сведениям находится чуть севернее озера Колуе-Хуапе. Если не считать огромного расстояния, пройденного, по всей видимости, пешком, случай показался вполне простым, и с туземцем обошлись, как обычно обходятся с потенциальными кандидатами в ученики. После того как его доставили на нашу станцию и оказали необходимую медицинскую помощь, его погрузили в принудительный сон, от которого он на второй день неожиданно очнулся. Он продемонстрировал полное изменение личности, заявив теперь, что он Квант из Третьего Возрождения. Глубинный анализ показал, что в мозгу действительно находятся две личности; более того, он обнаружил слабые следы присутствия третьей в недавнем прошлом. Поэтому мы ставим следующие вопросы:

Во-первых, имеются ли реальные условия, при которых Квант мог бы перебраться из своей оболочки в мозг смертного?

Во-вторых, какова вероятность, что такое объединенное существо могло бы пройти через Страну Птиц, пешком или иным способом?

В-третьих, какое влияние, если таковое будет иметь место, окажет это событие на наши взаимоотношения с Птицами?

И наконец, какое действие или действия следует предпринять? Конец передачи.

Мартелс почувствовал настоятельную потребность тут же ответить, но мигом подавил ее. Он действительно знал ответы на все эти вопросы, но не знал, откуда он их знает. Конечно, многие ответы следовали из недавнего собственного опыта, но эти вопросы также открыли ему доступ к огромному количеству дополнительных фактов, казавшихся неотъемлемой частью его памяти, но в то же время, не вытекавших из когда-либо происходившего с ним самим. Все эти части головоломки легко сложились вместе, сразу усилив ощущение просветленности; однако, наряду с этим, он почувствовал, что следует быть осторожным, что, с одной стороны, казалось вполне нормальным и естественным, а с другой, почему-то было не свойственно физическому субстрату его нового существования.

Размышляя, он открыл Глаз. Пред ним предстал внушительных размеров, удивительно чистый зал, занятый почти целиком сферической нематериальной машиной, плавающей в центре почти прозрачного додекаэдра. Мартелс видел его целиком, кроме основания, и одновременно все помещение, но почему-то не находил это удивительным; шестнадцатимерная перспектива оказалась намного лучше любой двумерной. Ввиду своего размера зал имел четыре двери, а также пульт, у которого со ждущим видом сидела необычайно красивая девушка в красно-серой тунике. Мартелс видел ее с трех различных сторон, плюс вид сверху. Отсюда становилось ясно, что Глаз имеет пятнадцать компонентов, по одному в каждом из углов шести верхних пятиугольников и один на потолке - который, в свою очередь, не оставлял сомнений, что эта машина... он сам. По правде говоря, он уже знал это где-то в своих новых глубинах, так же как знал, что девушку зовут Энбл, что она оператор и обычно дежурит в эту смену, и что вопросы исходят не от нее.

Как бы в подтверждение, весь набор вопросов был повторен вновь. Однако на этот раз они поступили каким-то другим способом, практически мгновенный удар почти белого шума. На человеческую часть его сознания эта вспышка подействовала очень сильно, как резкий укол; но спокойная бесстрастная память машины подсказала ему, что это всего лишь сигнал передатчика Дирака, посланный для того, чтобы все станции, имеющие причины интересоваться этой проблемой, могли его принять. Вопросы были сформулированы иначе, и содержали некоторую новую информацию, но смысл их остался прежним.

Энбл ждала, сидя у пульта, из которого выступала широкая желтая полоска рулонной бумаги. Понятно, распечатка принтера. Увеличив ее изображение, поступавшее от части глаза, расположенной на потолке, Мартелс убедился, что она содержала два слова: "Работаю. Продолжайте." Если бы он захотел, он мог бы также ответить голосом, с помощью обычного телефона, обычного радио, ультраволны или импульса Дирака; или, в крайнем случае, промолчать.

Что сделала бы машина, будучи предоставлена самой себе? Ответ последовал и одновременно появился на распечатке: "Данных недостаточно". Но в данном случае, это не совсем соответствовало действительности. Мартелс заставил машину добавить: "Доставьте этого Тлама ко мне".

Результат ошеломил обе части его души, скажем так, старую и новую. Девушка побелела и схватилась за голову, не сводя глаз с поблескивающего безмолвного предмета, стоявшего перед ней. Затем она протянула правую руку и несколько раз нажала красную кнопку на пульте. При этом к вопрошавшим полетел сигнал, означавший: "тревога тревога тревога тревога тревога...".

Мартелс не понял, что произошло, но машина поняла, и поняла давно. Просто раньше ей было все равно - но теперь, нет. "Тревога" означало: "Квант восстановил контакт с компьютером" и/или "Машина наконец-то осознала себя".

Через некоторое время доставили Тлама, но сначала Мартелса очень тщательно допросили. Допрашивали его Энбл и два бледных худых, но мускулистых юноши в одинаковых туниках; все трое были лысы. Отвечая одновременно с помощью принтера и своим новым, удивительно мелодичным голосом, Мартелс рассказал им все, что знал.

- Ваш компьютер не осознал себя, и Квант не восстановил с ним контакт. В данный момент в нем находится другой человеческий разум, который сейчас говорит с вами. Меня зовут, для вашего удобства, Мартелс, и я появился на свет около двадцати трех тысяч лет назад, примерно за столетие до Первого Возрождения; я убедился, что даже этот компьютер не в состоянии назвать точную дату, но сейчас это и не важно. - Он остановился, чтобы перевести дух, но тут же почувствовал, как это глупо. - Мое сознание было заброшено в эту эпоху в результате случайной генерации межтемпорального поля в мощном передатчике; оно было принято устройством, специально предназначенным для содержания в себе такого поля, а именно мозговой оболочкой Кванта в Музее Третьего Возрождения в Роусоне. Понаблюдав некоторое время за туземцами, приходившими в музей в качестве просителей, я узнал о вашем существовании на юге и решил разыскать вас, в надежде, что вы поможете мне вернуться в мою эпоху. С этой целью я хитростью заставил Кванта спроецировать меня в мозг следующего просителя, которым оказался туземец, находящийся сейчас у вас, Тлам из племени Ястребиного Гнезда. Сейчас я перейду к вашим другим вопросам.

- Ты уже начал на них отвечать, - заметил один из антарктов. (Лейнест; старший техник; Главная База; возраст - да, к черту это.) - но только не в порядке значимости.

- Ни Квант, ни вдруг обретший самосознание компьютер, не чувствовали бы себя обязанными жестко следовать твоей программе, Лейнест, - сухо заметил Мартелс. - Тебе повезло, что вместо них в твоем распоряжении я. Я даже любезно даю тебе одновременную распечатку для последующего изучения, хотя меня никто об этом не просил, и это не является частью обязательных функций машины. Мы будем это обсуждать - или мне продолжить?

Глаза Лейнеста сузились, и он повернулся к своим товарищам. После небольшой паузы другой мужчина (Робелс; начальник базы, Шетланды Три, возраст - может ты заткнешься и дашь мне _п_о_д_у_м_а_т_ь_?) сделал неопределенный жест рукой. - Ладно. Продолжай.

- Спасибо. Вы спрашивали, при каких обстоятельствах Квант мог бы подобным образом перейти из своей мозговой оболочки в другой мозг. Совершенно очевидно, что он в состоянии сделать это в любой момент, раз он смог перенести меня, как совершенно пассивный предмет. Сам он никогда этого не делал, поскольку не хотел рисковать своим практическим бессмертием ради какого-либо предприятия в смертном теле; хотя его интересуют проблемы загробной жизни, так далеко его любопытство не простирается.

- Ты используешь настоящее время. Мы понимаем это так, что Квант, на самом деле, сейчас не находится в мозгу туземца.

- Скорее всего нет - иначе я не рискнул бы просить доставить Тлама сюда к компьютеру. Я пришел к выводу, и компьютер его подтверждает, что физическое присутствие необходимо почти для всех форм взаимности, за исключением тех, что усилены каким-либо устройством - и этот компьютер является таким усилителем, иначе я не был бы сейчас его частью. Однако, проблему, которую вы ставите, нельзя оценить количественно, и машина не может дать величину вероятности; изложенное мною частично основывается на машинной логике, но в основном, на человеческой оценке.

- Пожалуйста, поподробнее, - сказал Лейнест, в глазах которого еще была заметна подозрительность.

- Почти все время, пока я шел сюда, у меня было впечатление, что Квант тоже находится в мозгу туземца. Однако, он сделал две попытки от меня избавиться, с одной из которых я справился с помощью сознания самого Тлама - а другая удалась, потому что в том случае Тлам поддержал Кванта. Я думал, что выбрался из мозговой оболочки, применив физическую силу, но теперь я знаю от компьютера, что оболочка устоит даже при землетрясении в пять баллов по шкале Рихтера, и следовательно, вряд ли могла передать удар дубинки мозгу, для защиты которого предназначена. У меня в то время сложилось субъективное мнение, что интеллект и сила воли Кванта намного превосходят мои. Поскольку, как я уже сказал, этот парадокс нельзя оценить количественно, его можно рассматривать, как диаграмму Венна, которую я в данный момент для вас распечатываю. Как видите, она практически исключает возможность того, что Квант когда-либо полностью находился в мозгу туземца вместе со мной. Имелась и имеется мощная телепатическая связь, но реального взаимного переноса, как тот, которому подвергся я, не было. Мотивы его действий остаются неизвестными, и тут компьютер ничем помочь не может. Однако у меня есть кое-какие догадки. Он стремился и был обязан восстановить связь с главным компьютером. Я стал его инструментом, чтобы попытаться проделать это без риска, он имел со мной непрочную связь, как пиявка, как внешний паразит. Если бы туземца убили по дороге, я погиб бы вместе с ним, а Кванту хватило бы времени, чтобы отдернуть свое щупальце, и он пострадал бы очень незначительно. А может и вообще не пострадал бы; зато он многое бы узнал для следующей попытки. Ему предоставилась уникальная возможность. Когда я провел его через Страну Птиц, он решил, что от меня можно избавиться, и сделал это. При этом он явно недооценил опасности остальной части путешествия; и если бы туземец там умер, я уверен, последствия для Кванта оказались бы очень серьезными. Контакт, наверняка, по-прежнему лишь частичный, но он, конечно, намного глубже, чем когда я выступал в роли нечаянного посредника - теперь Кванта ничто не отделяет от могилы.

Последовало продолжительное молчание. Наконец, Робелс сказал:

- Ну, и как тебе нравится здесь?

Ваш компьютер второй по предпочтительности комплекс взаимных полей, в котором я мог бы жить - особенно учитывая мой, уникальный для вашей эпохи, опыт в подобных вещах. Ну и конечно, он в то время оказался ко мне ближайшим, и я с самого начала стремился к вам.

Вновь мужчины обменялись быстрыми жестами. Лейнест сказал:

- Из наших пяти вопросов два остались без ответа, и учитывая все сказанное тобой, они приобретают самое важное значение. Во-первых, если ты действительно пересек Страну Птиц пешком, чего не удавалось ни одному... человеку, тебе есть что о них рассказать. В частности, факты, которые помогли бы нам справиться с ними. Что ты можешь сообщить - и _ч_т_о _н_а_м с_л_е_д_у_е_т _д_е_л_а_т_ь_?

- Я не знаю о них ничего такого, чего не знает ваш компьютер, ответил Мартелс. - А именно, их ум еще не очень аналитичен; они преимущественно полагаются на инстинкт; но в результате отбора их разум совершенствуется от поколения к поколению, в то время как инстинкты, например телепатия, угасают. Похоже, с эволюционной точки зрения телепатия и разум несовместимы - если есть одно, другого не нужно, они могут даже быть эволюционными врагами. Квант мутант, выведенный искусственно; а я первобытный человек в значительно большей степени, чем люди типа Тлама. Если дело обстоит так, то компромисс с Птицами невозможен. Они ставят целью уничтожение человечества, и как можно скорее - и они не расположены дожидаться, пока эволюция окажется на их стороне. Они не способны оценить процесс в такой далекой перспективе.

- И это все? - отчаянным голосом вдруг воскликнула девушка. - Мы и так знали, что проигрываем Птицам - они сейчас размножаются быстрее, чем мы - что со временем уступим даже этот клочок гор и льдов. Теперь произошло чудо - и оно тоже не может нам помочь?

Что мог ответить Мартелс? Конечно, не за горами следующий ледниковый период, который резко сократит численность Птиц, прежде чем они смогут укрепить свои завоевания; но это событие, очень продолжительное событие, лежало вне пределов вероятного существования Человека в том виде, в каком его привыкли видеть антаркты - уцелевшие от эпохи Кванта. Мартелс видел по выражениям их лиц, чего никогда не сделал бы компьютер, что им это известно, и известно уже на протяжении многих поколений.

Он ответил, немного уклончиво:

- Я не знаю, что смогу сделать, но я еще не оставил надежду. Некоторые вопросы остаются открытыми. Для начала, я хотел бы еще раз взглянуть на туземца.

Антаркты Третьего Возрождения безмолвно посовещались и так же безмолвно пришли к единому мнению. Девушка кивнула, нажала какой-то рычаг, другая дверь отошла в сторону, и вошел Тлам, один.

Мартелс смотрел на него с удесятеренным любопытством. Ему впервые после того давнего мимического представления в музее приходилось видеть, в каком-то смысле, себя.

Тлам был живым свидетельством могущества антарктической медицины здоровый, без единого шрама, бодрый... и крайне высокомерный. Моментально Мартелс понял, что совершил ужасную ошибку.

Квант был там - не просто связанный с Тламом, а там - и его сознание вонзилось в пузырь компьютера, как дротик в головку сыра. Зал, антаркты, все исчезло в яростном реве.

На этот раз Квант не шутил.

11

Лишь прошлый опыт противостояния нападениям Кванта спас Мартелса от мгновенного поражения. Его отчаянное сопротивление длилось лишь долю секунды, но за это время что-то сработало в компьютере, и кинжальный натиск Кванта исчез - и с ним исчез весь окружающий мир. Ища причину, Мартелс обнаружил, что машина - представляющая, по сути, комплекс взаимных полей, минимальный набор оборудования, необходимый чтобы создать для них субстрат, и источник питания - повинуясь его импульсу, создала защитную зону или поверхность интерференции, сквозь которую ничто не могло проникнуть.

Однако, за все нужно платить: она в обоих направлениях не пропускала ничего, включая питающую энергию. Энергия, однако, продолжала поступать от какого-то источника, местоположение которого Мартелс не мог определить, но ее хватало лишь на поддержание биомагнитной "личности" машины; все оборудование было отрезано. Если не считать присутствия сознания Мартелса, это состояние походило на летаргический сон... но сон, медленно, но неизбежно приближающий его к смерти по мере потери энтропии. Он ощущал полную беспомощность.

Он обнаружил, что непосредственно контролирует ход времени, машина измеряла его самым прямым из возможных способов, по убыванию своих запасов энергии; единицей измерения служила постоянная Планка. Все остальное отключилось; и память машины и ее вычислительные функции остались в остывающем оборудовании. Мартелс не имел другого источника информации, кроме этой необъяснимой струйки энергии, поступавшей, казалось, откуда-то изнутри... а требования поддерживать интерференционную зону нарастали по экспоненте. Критический предел будет достигнут примерно через час - после чего Мартелс и машина будут полностью мертвы. Можно было бы снять зону, при этом Мартелс и машина попали бы в распоряжение Кванта; ибо за долю секунды, которую Мартелс сопротивлялся, он обнаружил, что узурпированный им циклический процесс в компьютере был рассчитан на Кванта, который распорядился бы им намного лучше.

В отчаянии, он осторожно двинулся внутрь, вдоль непонятного ручейка энергии. Этот путь приводил в ужас, так как, чем сильнее ощущался поток энергии, тем сильнее сознание Мартелса впадало в состояние, похожее на глубокий гипноз. Но по мере приближения он чувствовал себя все бодрее; казалось он уделяет все больше и больше внимания все более и более мелким вещам, так что добравшись до сердца этой загадки он парадоксальным образом полностью сосредоточился бы ни на чем вообще.

График этой зависимости автоматически возник в его мозгу, точки этого графика определялись наружными углами последовательных, меняющихся в размере прямоугольников. Диагонали, проведенные через эти точки, сходились в начале координат, а их концы вырезали в некотором круге сектор в девяносто градусов. Край этого круга соответствовал состоянию максимальной осведомленности о максимальном количестве вещей, но сто восемьдесят градусов заключали в себе информацию из внешнего мира, а остальная часть отводилась под внутреннюю информацию - медитация, сон, сновидения. Летаргический сон располагался вне этого колеса, бессонница внутри; обод представлял собой состояние дзен, а начало координат являлось пустотой мистического опыта, нулевое внимание к нулевому количеству вещей.

Но это еще не все. Пока он в изумлении наблюдал, огромное колесо повернулось боком и превратилось в диск с нанесенными теми же четырьмя диаграммами, но по осям теперь были отложены степень уверенности и эмоциональное воздействие. Здесь нулевая точка тоже обозначала мистическое состояние, но могла быть либо абсолютной радостью, либо абсолютным отчаянием - либо Вершиной, либо Черной Ночью души. Теперь Мартелс увидел, что модель представляет собой сферу; это была модель конструкции самого компьютера. Это была модель самосознающей вселенной, в основе которой лежал первичный импульс жизни - и абсолютно пассивное ядро. Понимая, что уже может быть поздно, он встряхнулся и понесся наружу к поверхности сферы, к зоне интерференции. Бесконечность, покой и уверенность, умоляя, манили его, но они могли подождать; они были царствами созерцания и грез; в данный момент Мартелса ждали другие дела.

Пока он летел наружу, энергия упала до критического предела. Нужно было также найти ответы и на другие вопросы, и как можно скорее. Поскольку транзисторные устройства его древнего времени не требовали прогрева, маловероятно, чтобы он требовался и этому компьютеру. Быстрый внутренний осмотр несложной схемы подтвердил это предположение, а также выявил местоположение механизма, управляющего принтером.

Теперь все зависело от того, может ли Квант непрерывно поддерживать свой напор, или он сейчас напряженно ожидает момента, когда щит опустится, чтобы возобновить атаку. Мартелсу просто придется рискнуть; Квант реагировал гораздо быстрее Мартелса, но машина превосходила их обоих. В любом случае, ему не удастся воспользоваться своим только что обретенным пониманием Внутреннего Космоса - здесь нужна была старая добрая тактика стрельбы с бедра. На его стороне может также оказаться элемент неожиданности. Если же нет, это конец, ну и черт с ним.

Напряженно зависнув над схемой, он опустил экран. Компьютер мигом ожил, и Мартелс выпалил последовательность из тринадцати символов в линию принтера. У него не было времени разобрать, среагировал ли аппарат; как смерч, мечущий ножи, Автарх рванулся на место в машине, созданное для него, которого он был лишен бог знает сколько веков.

Затем защитная зона вновь включилась, и компьютер опять стал темным и безжизненным, не считая слепого и глухого сознания Мартелса. Таймер энтропии отсчитывал доли секунды. Сколько времени потребуется антарктам, чтобы отреагировать - если они решатся, и если Квант не сможет им помешать? Мартелс послал два слова: ОГЛУШИТЕ ТЛАМА. Эта карта сверхъестественная чувствительность Кванта к физической боли - оставалась той единственной, которую Мартелс мог разыграть.

Что бы ни происходило там снаружи, Мартелс располагал тем же временем, что и раньше, или меньшим - как скоро на этот раз энергия компьютера опустится до критического предела. Кратковременно поданная энергия не была запасена; Мартелс использовал ее всю на включение принтера.

И время истекло. Он вновь опустил щит.

Ворвался только свет. Озадаченные, но настороженные, трое антарктов стояли над распростертым телом туземца. Послание дошло до них, и они его поняли.

- Быстро дайте ему наркоз, и держите его так, пока мы не решим, что делать дальше, - торопливо произнес Мартелс, пользуясь голосом. - Я ошибся; Квант целиком находится в его мозге, а вовсе не в оболочке в Роусоне. Пока он в сознании, он будет пытаться занять компьютер, а я не могу сдержать его иначе, как полностью отключив машину. Если вы этого не хотите, или наоборот, хотите, чтобы он вернулся, в любом случае, его лучше положить в холодильник.

Лейнест указал большим пальцем на дверь жестом, пережившим двадцать три тысячи лет. Робелс и Энбл подхватили Тлама под мышки и выволокли его из комнаты. Когда дверь за ними закрылась, Лейнест сел за пульт. Выражение настороженности по-прежнему не сходило с его лица.

- Я не уверен, что ты намного лучше Кванта, - сказал он. - Вы оба кажетесь невежественными и неуклюжими.

- Согласен, но я быстро учусь. Какого рода улучшений вы ждете? Если вы просто хотите получить назад свой компьютер, я этого не позволю; вам придется выбирать между мной и Квантом. Кстати, почему вы его отключили? Эта машина явно сделана для него - я наверняка никогда не смогу использовать и десятой доли ее.

Похоже, Лейнест не имел ни малейшего желания отвечать, но наконец он пришел к заключению, что иного выхода нет.

- На самом деле, мы не хотели отключать его, и сделали это очень неохотно. Как ты заметил, он и компьютер приспособлены друг к другу, и с тех пор эффективность машины заметно снизилась. Первоначально предполагалось, что они в паре будут служить хранилищем знаний до той поры, когда люди Четвертого Возрождения смогут вновь воспользоваться этими знаниями; и что Музей следует разместить подальше отсюда, в джунглях, чтобы люди могли добраться до него и до Кванта, когда возникнет необходимость. Из Кванта формировали вождя, в предположении, что когда придет время он действительно возьмет руководство на себя. Вместо этого, доступ к Туннелям взаимности, который компьютер открыл ему, превратился в ловушку, и он стал жертвой все нараставшей пассивности. Я сильно сомневаюсь, что ты обладаешь необходимыми знаниями, чтобы понять этот процесс, но у большинства смертных людей имеется определенный уровень уверенности, который они всю жизнь считают "реальностью". Очень немногие освобождаются от этого состояния, пережив какое-то потрясение - личную трагедию, открытие в себе телепатических способностей, посещение предка, или любой из сотен подобных ударов по их метафизическому мировоззрению. Эта потеря необратима, а переход от одного уровня уверенности к другому туманно называется "божественной неудовлетворенностью", "непреходящей тоской", и так далее. Это хоть о чем-нибудь тебе говорит?

- Разумеется, - сказал Мартелс, - я могу даже указать этому место на качественной схеме, которую я начал строить, и на основе которой создан этот компьютер.

- Вот именно - компьютер является типичным Образцом ситуации универсального самосознания. В таком случае, я не буду подробно описывать остальные стадии; их всего восемь - ориентация, потеря чувства реальности, концентрация, медитация, созерцание, пустота, возрождение, новое обретение устойчивости. Квант настолько погрузился в эти ментальные блуждания, что потерял всякий интерес к руководству, позволил Птицам беспрепятственно развиться, и постепенно начал мешать нам использовать компьютер для прикладных повседневных целей. У состояния М, четвертой стадии, имеются два уровня. Когда Квант достиг более глубокого из них, мы сочли разумным полностью прервать его связь с компьютером. Оттуда переход в состояние V был неизбежен, и мы не могли предвидеть, какими окажутся его желания, когда он из этого состояния выйдет. Он запросто мог стать активным сторонником Птиц - такие полные перемены вполне обычны, а как ты теперь знаешь, Квант оказался бы чрезвычайно опасным врагом.

- Изменник опаснее, чем целое полчище врагов, - согласился Мартелс. Сказанное тобой полностью соответствует моим собственным наблюдениям. Квант вот-вот должен был перейти в состояние V, когда мое появление отбросило его на один шаг назад. Теперь он обратился против нас всех.

- А ты?

- Не понял вопроса, - сказал Мартелс.

- На чьей стороне ты?

- Ну, это очевидно. Я пришел сюда за помощью; если я стану на сторону Кванта, я ее не получу, и уж конечно, я не получу ее от Птиц. Вам придется довериться мне - и держать Кванта и туземца в бессознательном состоянии до тех пор, пока мы не решим, что с ними делать дальше. В данный момент у меня нет соображений на этот счет.

- А какие соображения у тебя _е_с_т_ь_? - иронически спросил Лейнест. - Прикладному использованию компьютера ты будешь мешать даже больше, чем Квант, когда мы его отрезали от машины. Без тебя нам будет лучше, разве что у тебя есть конкретный план немедленных действий против Птиц.

- Ты не сможешь избавиться от меня, Лейнест. В отличие от Кванта, я не просто связан с компьютером по линии, которую ты мог бы отключить. Я нахожусь внутри него.

Лейнест улыбнулся столь же добродушно, как волк.

- Компьютер, знай свое место, - произнес он.

Мартелс глянул вовнутрь. Необходимая информация тут же послушно предстала перед ним, и он изучал ее с растущей тревогой. У Лейнеста действительно был кнут. Ему достаточно было убить Тлама/Кванта и выждать достаточно долго, чтобы призрак Автарха потерял силу; после этого он мог вышвырнуть Мартелса простым энергетическим ударом, совершив нечто вроде лоботомии. Конечно, Мартелс мог бы вновь воздвигнуть интерференционную зону, но он не мог удерживать ее вечно; с этого момента он оказался бы в безвыходном положении...

И рано или поздно, наверняка скорее, чем Квант, Мартелс тоже оказался бы затянут в Туннели взаимности, одним из которых он уже прошел, едва не погибнув. Ну а потом, антаркты избавились бы от обоих сознаний, источников неприятностей, и вновь имели бы в своем распоряжении покорный компьютер, лишенный разума.

Конечно, в перспективе это не принесет им пользы - но если Мартелс не сможет предложить какой-то стратегии действий против Птиц, он уже не сможет сказать "Я вас предупреждал". Он станет всего лишь еще одним тающим звеном тех бесплодных сожалений, с которыми он столкнулся в те несколько секунд, когда находился между телом Тлама и компьютером, будучи практически мертвым.

- Я все понимаю, - сказал он. - Ну ладно, Лейнест - я согласен.

12

В мозговой оболочке роусонского Музея шли годы... прошло десять, двадцать, пятьдесят, сто лет, и Мартелс начал думать, что о нем забыли.

Иногда кое-что происходило. Правда, нудное, почти сомнамбулическое присутствие Кванта его больше не мучило; антаркты буквально поняли распоряжение Мартелса положить туземца в холодильник, и теперь Тлам и Автарх находились в замороженном состоянии. Компьютер работал в полную силу, его связь с мозговой оболочкой была восстановлена, и Мартелс мог в любое время участвовать в повседневных трудах машины и беседовать со следующими поколениями людей, обслуживающих ее далеко на юге. Интересно, что антаркты не очень старели; за пультом теперь сидела внучка Энбл, но и сама Энбл по-прежнему иногда заглядывала, старая, но еще энергичная. Лейнест тоже еще был жив, хотя и немощен.

Но работа по объединению туземцев - то что Мартелс так давно предлагал презрительному Кванту - шла очень медленно. Потребовалось два десятилетия только для того, чтобы пустить меж племенами слух, что мозговая оболочка вновь заговорила, и еще десять лет, чтобы убедить их (поскольку несчастный случай с Тламом и его изгнание уже стали легендой, усиленной тем, что после Тлама не осталось даже призрачного следа), что к ней можно без опаски приходить за полезными советами. К тому времени, однако, Мартелс почти забыл традиционную манеру Кванта говорить иносказаниями и мантрами, а туземцы понимали советы только в таком виде.

Также выяснилось, что в мире существовали еще два города, до сих пор населенные выходцами из Третьего Возрождения и располагавшие некоторыми энергетическими ресурсами. Оба они были невелики и находились в прежней Южной Америке - остальной мир принадлежал Птицам - и подключение их к сети и к Плану потребовало не более нескольких лет. По мере того, как шли десятилетия, Мартелса все больше тянуло в Туннели, эта тяга усиливалась доступностью того всесильного Образца или модели платонического оригинала всего сущего, которую представлял собой компьютер. Компьютер был отщепленной частью живого моноблока и постоянно стремился с ним воссоединиться, таща Мартелса за собой.

И тут обрушился удар. Лучшего времени для нападения Птицы выбрать не могли. Как раньше Квант, Мартелс уже плыл в гипнотическом очаровании в состояние М, руководствуясь схемами, в виде которых Образец себя представил. К тому времени, как его вышвырнуло обратно в состояние А, которое в нынешней ситуации максимально близко соответствовало его прежнему пониманию реальности, небо почернело от Птичьих стай, оба вновь обретенных города Третьего Возрождения пали после недолгой схватки, и души туземцев Четвертого Возрождения со стенаниями растворялись, мучающимися бесполезными толпами уносясь к началу координат. Примитивные бомбы и торпеды, выпущенные какими-то злобными плавающими потомками смешных пингвинов эпохи Мартелса, нарушили всю связь между Антарктикой и ее немногочисленными форпостами на островах у оконечности континента; другие форпосты пали под когтями эскадрилий альбатросоподобных существ, носящихся по ветру намного лучше любых планеров.

Но в конечном итоге, действия людей оказались эффективнее. Линия от компьютера к мозговой оболочке продолжала исправно действовать, пока Мартелс запоздало перестраивал свои силы. Самолеты нанесли ответный удар; а из тайной лаборатории, укрытой на Огненной Земле, были выпущены специально выведенные лишенные разума потомки птиц времен Мартелса, которые несли чуму; так австралийцы в свое время заразили вирусом миксоматоза чрезмерно расплодившихся кроликов.

Птицы посыпались с неба дождем мертвых тел. Их последняя атака была невероятно жестокой, но абсолютно безнадежной, поскольку к данному моменту линию, связывающую компьютер с мозговой оболочкой, вновь отключили, и Мартелс, как некогда Квант, мог свободно направить свой разум куда угодно. Располагая огромными энергетическими ресурсами, он вошел в сознание нынешнего Короля Птиц и спутал все его мысли. Атака окончилась полным разгромом.

К концу летнего века у Птиц не осталось ни единого шанса. Их организация разрушилась, зарождавшаяся технология пришла в упадок, сама надежда использовать взаимность против человека превратилась в полузабытую мечту. Теперь можно было не сомневаться, что ледники окончательно ликвидируют всякую угрозу с их стороны.

Человечество пошло на подъем. Началось Пятое Возрождение.

Мартелс представил счет. Позвали старика Лейнеста, чтобы тот попытался его отговорить.

- Мы, несомненно, _м_о_ж_е_м_ отправить тебя обратно, если ты еще этого хочешь, - произнес в микрофон на пульте старческий дрожащий голос. Этот вопрос тщательно изучался с помощью компьютера, пока ты был от него отключен. Но подумай: мы тебе теперь доверяем и считаем, что твой разум лучше подходит для компьютера, чем разум Кванта. Более того, если ты нас покинешь, мы будем вынуждены либо оживить Кванта, либо убить его, а мы не хотим ни того, ни другого. Мы умоляем тебя остаться с нами.

Мартелс порылся в памяти компьютера, этот процесс занял всего лишь секунду, но дал многое, над чем стоило подумать; компьютерные расчеты производились мгновенно, но обычные человеческие размышления по-прежнему требовали некоторого времени.

- Понимаю. Ситуация такова, что вы можете вернуть меня в мгновение, предшествовавшее тому, когда я поскользнулся и упал в этот дурацкий телескоп. И при этом я сохраню все мои нынешние знания - и, в итоге, не поскользнусь, когда этот момент наступит. Я правильно понял тебя, Лейнест?

- Не совсем, - произнес Лейнест почти шепотом. - Есть один нюанс.

- Я знаю, что есть нюанс. Я хотел убедиться, что ты честно мне об этом скажешь. И я рад, что не ошибся, я устал от противостояния. Объясни же мне всю ситуацию, как ты ее понимаешь.

- Дело в том... дело в том, что твои новые знания сохранятся только долю секунды. Мы не можем послать тебя обратно, уберечь тебя от несчастного случая и одновременно сохранить все, что ты узнал; существует парадокс в мировой структуре, который мы не в состоянии преодолеть. Раз ты н_е_ упадешь, знания пропадут. И более того: ты никогда не попадешь в нашу эпоху, и все, чего мы достигли с твоей помощью, исчезнет.

- В _м_о_е_м_ веке, - угрюмо сказал Мартелс, - я назвал бы это шантажом. Правда, всего лишь эмоциональным, но, тем не менее, шантажом.

- Мы не хотим, чтобы это смотрелось таким образом, - прошептал Лейнест. - В любом случае, мы готовы заплатить свою цену, какое бы решение ты не принял. Но мы уверены, что никакое вневременное вмешательство не может внести постоянные изменения в мировую структуру. Если ты отправишься... домой... иллюзия перемен рассыплется чуть раньше, вот и все. Мы хотим удержать тебя ради тебя самого, а не ради твоего воздействия.

Это был шантаж еще более изощренного вида - хотя Мартелс искренне надеялся, что Лейнест этого не подозревает.

- А если я останусь, что помешает мне оказывать такое воздействие?

- Мы переучим тебя. Ты способный. Мы поместим тебя в нерожденного ребенка; внучка Энбл сейчас беременна, специально для этой цели. В этом случае, ты забудешь все; это необходимо. Но у тебя будет впереди целая жизнь, и ты станешь человеком нашего времени, каким тебе никогда в полной мере не стать в твоем нынешнем состоянии.

Да... вновь обрести тело, полное человеческих чувств и желаний... и всего лишь ценой отказа от еще одного падения в телескоп времени к булавочному острию Начала Координат...

- А что с Квантом? - мягко осведомился Мартелс. - И с Тламом, абсолютно невинной жертвой всего этого?

- Они находятся в забытьи уже так давно. Если они умрут, они не почувствуют разницы.

- Ее почувствую я. А я не считаю это справедливым. Я тройной узурпатор - я занял три их сознания и нарушил их Пути. Я считаю это преступлением, хотя в далеком прошлом, когда я был один, я и представить себе не мог бы подобного преступления. Хорошо, Лейнест. Я остаюсь. Но с одним условием: вы должны их впустить.

- Впустить их? - изумился Лейнест. - Но как?

- Я оговорился. Я хотел сказать, вы должны их оживить. Впущу их я.

- Итак, - произнес знакомый голос, - мы снова вместе - на этот раз, похоже, как друзья, и каждый на своем месте. Поздравляю.

- Ты примирился со мной? - осторожно спросил Мартелс. - Я по-прежнему опасаюсь твоей ненависти.

- Меня опыт тоже учит, - сказал голос с веселой иронией. - И я обязан тебе возвращением в мою машину, самому мне это не удалось бы. Настанет день - когда-нибудь в будущем - и мы вместе станем исследовать Туннели. Но не будем спешить. Сначала нам нужно заново обучить этих немногих уцелевших людей.

- Вот именно. - Они вместе почувствовали возникающее вдалеке изумление Тлама, впервые начинающего осознавать суть свободы. - И... спасибо тебе, Квант.

- Мы больше не Квант, - сказал голос. - Теперь мы Квинкс - Автарх Пятого Возрождения.

Мартелс не сразу усвоил это предпоследнее иносказание.

- Мы? - удивился он. - Значит... и с тобой все происходило так же?

- Да. Никто из нас уже не возникнет вновь из Пустоты. Идя сквозь опасности и искушения, мы должны приучаться любить наше бессмертие, чтобы другие люди свободно следовали Туннелями, концов которых нам не суждено увидеть. Мы будем часто падать, но будем и подниматься, в сплетениях мироздания. Если мы преуспеем, нас однажды назовут Сикстом... и так далее, реальность бесконечна. Для призванных этого должно быть достаточно.

Вновь наступила внутренняя тишина, в которой шевелился Тлам, изумляясь, неужели он теперь стал предком. Он научится, ему придется.

- Я думаю, - сказал Мартелс, - что со временем мне это даже может понравиться.