Блоцкий Олег МихайловичРеализация

Олег Блоцкий

Реализация

Рота готовилась к боевым.

После завтрака командир роты - подтянутый и сухощавый старший лейтенант Башкиров объявил:

- Завтра - реализация. Идет только старший призыв. Остальные на технику - помогать готовиться к войне. Задача ясна? Вопросы есть? Вопросов нет! Р-разойдись!

В роте началась обычная в таких случаях круговерть: механики-водители, как жуки, ползали по машинам, в последний раз проверяя их исправность. Пулеметчики, клейкие от пота, в душной утробе бронетранспортеров лязгали затворами и удобнее прилаживали цинки с длинными металлическими лентами, которые был набиты тускловатыми патронами с острыми одноцветными головками.

Остальные солдаты - в просторечье "курки", раздевшись до синих уставных трусов (у "дедушек" они обязательно были ушиты), занимались оружием и экипировкой: протирали автоматы на длинных деревянных стеллажах, зашивали "лифчики", которые предназначались для гранат и магазинов, время от времени перекусывая зубами крепкую суровую нить.

Ротный с заместителями пошел в каптерку: уточнять списки уходящих на боевые, а также количество сухпаев, боекомплектов и топлива. Вскоре после этого старшина с бойцами начал перетаскивать картонные ящики с коробками сухих пайков, внимательно следя, чтобы часть коробок по дороге от складов не исчезла в неизвестном направлении.

В роте царили оживление и нервозность, которые всегда наступают перед войной. Такая суета была обычным делом в бригаде. Каждый день кто-то уходил на боевые и кто-то возвращался обратно. Бывало так, что не успеет еще прийти батальон с войны, привести в порядок технику, смыть с нее и себя многодневную пыль и грязь, выстирать и подлатать истрепавшуюся, разорванную на камнях одежду, как вновь поднимают его по тревоге и бросают в горы.

В такой ситуации выход роты - дело обычное, но странным было другое: подразделение уходило не все, шли только те, кого воспитал сам Башкиров.

Выходы в таком составе были крайне редки, но всегда очень успешны. Ни разу не случалось, чтобы возвратился Башкиров с пустыми руками. Вовремя засекая, беря врасплох и умело забивая караваны, привозил ротный в бригаду тюки с оружием и тех, кому оно предназначалось: чернобородых, пышноволосых, угрюмых афганцев в длинных простых рубахах, широченных штанах, в сандалиях на босу ногу, со скрученными за спиной руками. Все, как на войне: трофеи и пленные.

Удачлив Башкиров, что и говорить. Сколько караванчиков взял, сколько душков! И все малой кровью, вообще без потерь. Были раненые, но не было погибших. Поэтому и ходил Башкиров у командира бригады в любимчиках. Иначе как объяснить его стремительный взлет по служебной лестнице?

Сразу после училища Башкиров попал в Туркмению, на офицерские курсы, а оттуда, как положено, прямой дорогой в Афганистан. В Кабуле направили зеленого лейтеху в бригаду на должность командира мотострелкового взвода. Через пять месяцев, после отстранения командира бригады за развал дисциплины и высокие потери на боевых, новый руководитель начал свои перестановки. Так Башкиров стал командиром роты.

С этого назначения минуло полгода. Башкиров досрочно получил звание "старший лейтенант" и съездил в отпуск. По бригаде ходили слухи, что прочит командир своего любимчика на должность начальника штаба батальона вместо заменяющегося майора Гизова.

Однако даже самые злые завистники из числа тех, кто втайне желал Башкирову свернуть себе шею, не могли не признать, что он стоящий, толковый командир и держит роту железной рукой. А рота боготворила Башкирова. И раненые торопились вылечиться, чтобы побыстрей вернуться и уйти с командиром в горы.

Под вечер Башкиров заглянул к комбригу в кабинет.

Полковник был на месте. Увидев ротного, улыбнулся.

- А, Серега! Заходи! Заходи! Заждался тебя.

- Дела, товарищ полковник. То-се, пятое-десятое. Пока сделал...

- Понимаю. Объяснять не надо. Не оправдывайся. Садись поближе, пригласил комбриг и, подойдя к дверям, щелкнул замком.

- Так-то лучше, никто не помешает...

Башкиров, как и подобает младшему по званию, послушно растянул губы в искусственной улыбке.

- Тебе все ясно? - спросил комбриг, тяжело опускаясь в кресло. Выйдешь под Хаджикейль. Будешь ждать караван. По данным разведки, он должен пройти завтра.

Башкиров кивнул.

- Но это все имитация, - самодовольно улыбнулся комбриг. - Каравана такого в природе нет. Сам понимаешь, для чего тебе старая гвардия нужна. Прямым ходом - в Хаджикейль. Времени на раскачку у тебя не будет - три, от силы четыре часа. К обеду должен быть здесь. Увидишь Китабуллу - возьмешь деньги. Будет упираться - прошерстишь кишлак и обратно. Когда последний раз мы там были?

Глаза ротного сузились.

- Вроде месяца четыре назад. Да, четыре месяца. Точно, вспоминаю. Как раз перед вашим отпуском.

- Видишь, как хорошо, - удовлетворенно откинулся на спинку кресла комбриг и достал из кармана пачку фирменного "Кента", а не пакистанскую подделку. - За это время они понатащили все в свои норы, как белки перед зимовкой. Разбогатели. Жируют. Надо их тряхануть. Но учти - меня интересует одна пайса. Только пайса. Не мне тебе рассказывать, как и что делать. Но чтобы все тихо, осторожно. Ни одна собака не должна знать. Туда и обратно. К обеду - деньги на стол. - Комбриг хлопнул широкой крепкой ладонью по крышке стола.

- Сделаем, товарищ полковник, - осклабился Башкиров. - Не волнуйтесь, все будет в лучшем виде. Не впервой.

Командир соединения загадочно посмотрел на старшего лейтенанта.

- Уверен? Я главного не сказал. От политотдела с тобой пойдет капитан Крылов - заместитель начальника политотдела по комсомольской работе, - и, заметив, как у ротного меняется выражение лица, добавил: - Что, съел? То то! Не думай! Не все так просто!

- Это новость! - Башкиров непроизвольно вздрогнул.

- Еще какая! На днях из штаба армии указивка пришла: на все боевые, даже мелкие, обязательно должны идти политработнички - наблюдать, чтобы грабежей не было, ну и прочего. Кампания! Бляха-муха. Теперь всегда так будет. Представляешь, какую пайсу начнет косить начпо?! Его шавки только и будут, что из нашего рта куски вырывать. Он сейчас ходит довольный. А что делать? Придется делиться, - вздохнул комбриг.

Ротный заерзал на стуле.

- Да не бойся ты, - усмехнулся полковник. - Духов не боишься, а как услышишь про политотдел, так трясешься. Что они, не люди? Тоже, небось, жить по-человечески хотят. Пайса и им нужна, а за остальное не переживай. - Тут комбриг сжал пальцы в кулак и потряс им перед лицом Башкирова. - Они у меня вот где сидят: и начпо-хапуга, и Крылов этот, вечный комсомолец. За каждым делишки имеются. Если пикнут - глотки заткнем! А Крылов - редкий мерзавец. Нас с тобой здесь еще не было - история в медсанбате приключилась. Девчонка - медсестра - руки на себя чуть не наложила, еле откачали. Стали разбираться - ее Крылов на это подвинул. Закрутил голову, жениться обещал, да через это и в постель уложил. Главное - она порядочная была, не то что эти шлюшки медсанбатские, и так обожглась. Ее потом в другую часть перевели, а Крылову - все нипочем. Делал вид, что его это не касается. - Комбриг покачал головой. - Я считаю так, что это не мужик, а самый распоследний пидармот, когда, желая переспать, обещает жениться. Крылов такой и есть. За деньги мать родную продаст, особенно сейчас, перед заменой. Так что все нормально, дашь ему, - полковник на мгновение запнулся, прикидывая, - кусков сорок - заткнется. Понял меня?

- Так точно.

- Ну, давай, - комбриг пожал руку Башкирову. - Думаю, до обеда управишься. Я тебя знаешь каким борщом угощу, - его жесткое лицо внезапно стало сладким и мечтательным, - настоящим, украинским, со сметаной. Людмила Зиновьевна замечательные борщи готовит.

Башкиров, четко повернувшись, вышел из кабинета, а полковник остался стоять у стола. Голубоватая ленточка сигаретного пепла становилась все длиннее, но комбриг, думая о Людмиле Зиновьевне, своей очередной "афганской" жене, этого не замечал.

Глаза комбрига стали мутными, как обкатанные морем бутылочные стеклышки, и он резко закрутил ручку полевого телефона, надавливая указательным пальцем на черную тангенту.

- Баню мне!.. Иваненко, ты? Начинай топить! К двадцати двум часам буду. Да! Да! По полной программе!

Полковник вложил трубку в гнезда и сладостно улыбнулся. Он представил себе парилку со звенящим в ней паром; дурманящий запах эвкалиптового веника; холодное пиво в жестяных баночках; бассейн, на который ночь набросила свой черный, вышитый звездами, бархатный балдахин; и, конечно же, на фоне всего этого Людмилу Зиновьевну. И за это он прощал ей все, даже ненасытную страсть к красивым вещам.

За то недолгое время, что провела Людмила Зиновьевна в бригаде, она уже сумела упаковать огромный чемодан и отправить его с помощью полковника (он снарядил прапорщика в командировку) к себе домой.

Но это были цветочки. Была бы воля Людмилы Зиновьевны - все бы из здешних дуканов утащила в Союз. Вчера на КПП приезжал ее знакомый дуканщик и сообщил, что заказанные драгоценности привезут завтра.

Людмила Зиновьевна пришла в восторг: сбывалась мечта всей ее не такой уж и долгой жизни, - и потребовала у полковника денег. Ей не терпелось стать обладательницей миленьких украшений прямо в этот же день.

Именно поэтому рота Башкирова и уходила на так называемую реализацию.

Хаджикейль, куда направлялся Башкиров, был одним из тех кишлаков, которые входили в "империю" комбрига. Полковник, глядя на большую - во всю стену - карту зоны ответственности бригады, так и говорил: "Это моя империя".

Неповоротливый, с виду увалень, полковник был жестким, порой жестоким человеком и расчетливым игроком.

Давным-давно, еще в Союзе, он понял, что профессиональные качества не главное в армейской карьере, что в повышениях и награждениях существует некая закономерность, что она - следствие личных симпатий, удачных браков, надежных связей и, безусловно, денег. Помыкавшись по гарнизонам, пропадая в подразделении сутками и наблюдая, как менее старательные, но более удачливые офицеры резко, почти вертикально уходят вверх, полковник понял: как удила ни закусывай, как ни тяни на себе тяжелый воз, а без знакомств в лучшем случае закончишь начальником штаба полка или умрешь от инфаркта сразу же после выхода на пенсию в звании "подполковник". Даже будучи майором, полковник хотел умереть генералом и в очень преклонном возрасте.

Попав в Афганистан, полковник раньше других понял, что существующая на боевых бесшабашность, а после них пьяный разгул в городках долго безнаказанными оставаться не могут. И начал наводить порядок, строго пресекая мародерство, наркоманию и расхлябанность.

"Денежная" реформа, проведенная комбригом, заслуживала особого внимания. Обычно система сбора денег - конечно, незаконно отобранных в ходе боевых у афганцев, - не отличалась какой-либо изощренностью и была похожа как две капли воды на вымогательство в других частях. Она представляла собой пирамиду, вершиной которой был командир, а основанием - солдаты. "Передаточные" звенья - взводные, ротные и комбаты - изымали деньги у нижестоящих и подавали их наверх. Чем больше было "звеньев", тем больше прилипало денег к рукам. Однако недовольство было всеобщим: каждый считал себя обобранным, а командиры вполне обоснованно подозревали, что им недодают, обделяют.

Комбриг поставил дело иначе. Во-первых, он начал карать грабежи, а во-вторых, резко сократил число "звеньев". Это означало только одно полковник желал иметь всю пайсу, посвящая в свои дела как можно меньше людей. А за деньги в Афгане можно сделать все: купить любую вещь, подмазать почти каждого штабного, не говоря уже о каких-то там наградах.

Командир приблизил к себе Башкирова и обложил данью несколько кишлаков.

Кишлаки была богатые - дувалы там, что крепости. Народ работящий: кто кирпичи лепит и на солнце сушит; кто мак выращивает, делая из него грубый сырец и переправляя его в Пакистан, где платили за наркотики большие деньги.

Некогда было воевать в тех кишлаках. Народ был занят работой, делом. Если при шахе, до революции, ни о каком маке и речи вести было нельзя, то теперь - пожалуйста. Вольному - воля. Коммунистическое правительство не лезло в эти дела: сил было маловато, и потому считало: пусть хоть чем занимаются, только против него не воюют.

Комбриг, возглавив бригаду и получив реальную власть, очень осторожно, но настойчиво начал проводить задумку в жизнь.

Для начала встретился со старейшинами зажиточных, не разрушенных войной кишлаков и обо всем (разумеется, без свидетелей) договорился. Так, мол, и так: я не трогаю ваши отряды, кишлаки, караваны, а вы за это платите и, конечно же, ни одного взгляда искоса в сторону бригады. Старейшины закачали седыми, точно пеплом усыпанными, бородами: "Конечно! Конечно! Дигярваль саиб! Мы ваши лучшие друзья! Спасибо вам, дигярваль саиб!" Старики прикладывали сухие, морщинистые руки, похожие на птичьи лапки, к груди, а глаза радостно и хитро поблескивали из-под клочковатых бровей.

С того дня началось между бригадой и кишлаками мирное сосуществование. Все смерчи обходили эти оазисы стороной. Бригадные "Ураганы" не выворачивали из земли дувалы и не рвали на куски маковые поля, перепахивая их по-своему.

Да и к чему было воевать этим кишлакам? Им жить, работать и богатеть надо. Это голь перекатная может воевать. Ей гораздо выгоднее за деньги и оружие стрелять в шурави, нежели умирать с голоду в своих нетопленых лачугах. И самые злые, самые непримиримые кишлачки - это нищие кишлаки. У них и раньше были крохи, а тут русские пришли - и последнее из рук рвут. Надо воевать! И они воевали. До последней капли крови. Им нечего было терять, кроме своих жизней.

Осторожный комбриг действовал не торопясь, умно, умело, хитро. Он поступал так, словно был настоящим азиатом, хорошо знающим законы Востока. Договором своим не злоупотреблял. Понимал прекрасно: чем жирнее будут кишлаки, тем богаче в итоге "оброк"; меньше у них станет неприятностей лучше будет ему, командиру бригады.

Поэтому, когда приходили высохшие старцы и, закатывая глаза, начинали долго и путано мямлить, что Давар с таким же бандитом Гафуром задумали напасть на их самого лучшего друга - д'стасо ливо и перехватить их караваны, полковник нетерпеливо перебивал: "Короче, что надо, мужики?"

"Мужики" сразу оживлялись и начинали наперебой говорить о всех коварствах Давара, Гафура и прочих мелких командиров, которые то ли сразу начали использовать оружие против своих единоверцев, то ли постепенно выродились в бандитов, предпочитая грабить и своих, и чужих, нежели воевать с русскими.

Комбриг слушал, пощипывая переносицу, затем кивал: "Сделаем!" Старейшины сдержанно улыбались, гортанно благодарили и уходили, оставляя подарки: то роскошный, ручной работы, шерстяной ковер, легкий как пушинка, несмотря на его размеры; то старинное, в потемневшем от времени серебре, оружие: винтовку, саблю, кинжал или пистолет, благо в горах еще сохранились кое-где настоящие древние вещи, а не грубые подделки городских или кишлачных мастеровых.

Через некоторое время по мелким, назойливым и чрезвычайно вредным кишлачкам наносился артиллерийский удар, отправляя всех этих Даваров и Гафуров в райские кущи. А возбужденные и радостные представители отомщенных кишлаков осаждали КПП, требуя встречи с комбригом.

Вот таким было их мирное добрососедство.

Старейшины, в свою очередь, не забывали сообщить комбригу о караванах, идущих в недружественные им кишлаки, о том, что там замышляют, добавляя при этом, что их караван пойдет за границу завтра, и пусть д'стасо ливо не ошибется, пропустит его. Ошибок в таких случаях не было.

Случалось порой, что некоторые вассалы начинали злоупотреблять хорошим к себе отношением со стороны большого русского начальника, забывая о бригаде, ее командире и полностью уходя в свои, только им ведомые товарные отношения с родственниками по ту сторону границы.

Комбриг, усвоив заповедь, что на Востоке уважают лишь большие деньги и стальную, несгибаемую силу, ненавязчиво напоминал о своем существовании, направляя в такие кишлаки роту Башкирова, где тот настойчиво и без особых грубостей старался найти и отобрать денежные и вещевые излишки. Профилактика приносила свои результаты. Старики-парламентеры немедленно спешили к комбригу - мириться.

Небо еще только начинало синеть над темными, по-прежнему бесформенными громадами гор, а луна постепенно растворялась в нем, как рота Башкирова тронулась с места.

Заработавшие моторы разрушили тишину окрестной природы. Все это время она затаенно молчала и тут выдала себя многоголосием птиц, шелестом камыша, шуршанием травы и дрожащими на деревьях листьями. Бронетранспортеры, переваливаясь с боку на бок, протянулись вереницей по извилистой грунтовой дороге.

Было пронзительно чистое, душистое утро, настоянное на изумрудной траве, хрустальном воздухе и розовых вершинах гор, когда рота остановилась под Хаджикейлем.

После коротких указаний Башкиров на двух бэтээрах направился в кишлак.

Бронетранспортеры приближались к Хаджикейлю. По обе стороны от машин узкими, тонкими, невысокими хребтами тянулись стены, слепленные из песка, глины и земли, отделяющие дорогу от обширных пестрых, словно цыганские платки, маковых полей.

В полях стояли афганцы, аккуратно надрезающие коробочки цветов и тут же обматывающие это место тряпочкой.

Медленная, тягучая музыка в унисон жаркому воздуху плыла над полем, над людьми, над их согнутыми спинами: ритмично били барабаны, тонкий мужской голос протяжно тянул высокую ноту, резко, жалобно всхлипывая. Большой двухкассетный магнитофон стоял на земле, аккуратно накрытый платком.

Башкиров, усмехнувшись, покачал головой. "Ох, и народ, - подумал он. Пойди, пойми его. Средневековье двадцатого века. Работают мотыгами, деревянной сохой, которую волокут буйволы, живут при керосиновых лампах, и здесь же - современная аппаратура".

Сидевший рядом с Башкировым пулеметчик Болячий уловил движение ротного, понял это по-своему и, отодвигая пулемет в сторону, упирая его надежнее сошками в броню, с надеждой спросил: "Может, сбегаю, товарищ старший лейтенант, прихвачу вещицу? Делов-то несколько минут, туда и обратно. Не подходит магнитофончик пейзажу. Джапанский. Я быстро - одна нога здесь, другая там".

Башкиров удивленно посмотрел на него, затем бросил взгляд на Крылова. Тот с интересом смотрел на работающих афганцев. Ротный достал тяжелую ребристую гранату и двинул ею по каске Болячего.

Солдат зажмурился и втянул голову в плечи.

- Что я вам вчера говорил, мудозвоны? Думать забудьте на этом выходе о своих художествах!

- Я для вас хотел! Как лучше! - обиделся Болячий.

- Инициатива наказуема, чукот!

- Что?

- Через плечо и на охоту. Вперед смотри! Не отвлекайся.

- Понял, - завозился Болячий, берясь за приклад пулемета, но не удержался, добавил: - Больно же, товарищ старший лейтенант!

- Не больно - не интересно, - отрезал Башкиров.

Бэтээры вошли в тенистый прохладный кишлак, накрытый сверху зеленью деревьев, с журчащими у их корней узенькими арыками. Машины остановились у высоченных стен дома старейшины. Сам хозяин вместе со своим старшим сыном уже стоял возле массивных, под стать стенам дверей.

Башкиров пожал руки афганцам, кивнул хрупкому, с тонкими, почти девичьими чертами лица таджику Абдурахманову, который был у него за переводчика: "Поговори пока с ними". И пошел к Крылову, который и не думал спрыгивать на землю.

- Ну как? - миролюбиво спросил ротный, кладя руку на горячую, шершавую шкуру бронетранспортера.

- Нормально. - Глаза Крылова трусливо прыгали по сторонам. - Долго мы здесь будем?

- Не очень. Этот старик за нас. Поговорю с ним, узнаю, что и как. Если караван поблизости, в каком-нибудь из кишлачков - пойдем выковыривать его. Если нет - домой повернем.

- Лучше домой, - политработник крепко держался руками за автомат. - Что здесь ловить? Еще накостыляют!

- Дом не душок - в кяриз не спрячется, - подмигнул Башкиров. - Давай чай к бачам пить, как раз и поговорим обо всем.

- Нет. Не хочу. Я лучше здесь побуду. Хотя, - Крылов подозрительно огляделся, - тут тоже не фонтан. Да и тебе не советую чаи распивать: подсыплют чего-нибудь - и дуба дашь.

- Ну нет, - засмеялся Башкиров, - это хорошие ребята. С ними дело иметь можно.

- Да? - засомневался Крылов. - Хороший афганец - мертвый афганец.

- Ты прав! - согласился, улыбаясь, Башкиров, а про себя зло подумал: "Много ты знаешь об афганцах, прихвостень начповский. Наслушался в своем политотделе всякого дерьма и ходишь - повторяешь. Да со стариком гораздо проще, чем с тобой. Я знаю, что он от меня хочет, а он знает, что я от него хочу. И никаких выкрутасов. Тебя тоже вижу насквозь - деньги тебе нужны. Но ты никогда не скажешь об этом в открытую. Будешь крутить вокруг да около, говорить высокие слова, партию вспоминать, Ленина с Марксом, жаловаться на свою жизнь, считать бабки в чужих карманах, но прямо о своих мыслях не скажешь".

- Поедем, что ли? - капитан принял молчание Башкирова за согласие и вновь начал причитать. - Место опасное. Нападут из-за угла и передавят, как щенят, а то и в плен возьмут. Ведь защиты практически никакой.

- Вот твоя защита. - Башкиров указал на босоногую малышню, которая столпилась недалеко от них, но подходить ближе не решалась. - Если бы нас захотели убивать - детей и в помине не было бы. И вообще никого, кто не воюет: ни матерей их, ни дедушек с бабками, - зло говорил Башкиров, указывая на отшатнувшуюся ребятню: - Если рядом они - будь спокоен, их папаши в тебя стрелять не будут.

В прохладной полутемной комнате на пушистых, мягких коврах, облокотившись на упругие, точно резиновые мячи, подушки, сидели Башкиров с Абдурахмановым с одной стороны, Китабулла с сыном - с другой.

Хушхаль, сын старейшины, вторил отцу, переводя с пушту на дари, за Хушхалем начинал говорить Абдурахманов, окончательно донося мысль старика до Башкирова. Спрашивал Китабулла, как живет товарищ полковник. Башкиров благодарил: хорошо, но только обижается товарищ полковник на старейшину. Сколько времени он и его люди не приезжают в бригаду. Совсем забыли командира, который так много хорошего сделал для Китабуллы. Сколько месяцев его кишлак никто не трогает! Сколько раз беспрепятственно его караваны уходили в Пакистан и возвращались оттуда! И ни разу не вспомнил Китабулла о полковнике. Но зато полковник помнит Китабуллу и считает, что у того образовался должок, который надо выплатить прямо сейчас.

Последние слова произнес Хушхаль быстрее, а лицо отца становилось все более задумчивым. Старик пристально посмотрел на Башкирова, а затем обратился к сыну. Тот встал, бесшумно ступая босыми ногами по ковру, вышел в другую комнату и почти сразу вернулся, держа в руках "дипломат" с замком-шифром под ручкой.

С такими чемоданчиками улетали солдаты в Союз, и Башкиров про себя усмехнулся, глядя на Хушхаля: "На дембель собрался".

Китабулла, положив перед собой "дипломат", начал говорить, что он с большим почтением относится к командиру. Пусть Аллах дарует ему множество лет, проведенных в сладости и покое, пусть никогда горе не коснется его своим крылом. Пусть полковник всегда будет счастлив и никогда не узнает трудностей, а если и настанут тяжелые времена, Китабулла обязательно придет ему на помощь. Кстати, сколько денег требуется уважаемому д'стасо ливо?

- Миллион, - не задумываясь, ответил Башкиров, прекрасно усвоив за время, проведенное в Афгане, что здесь, торгуясь, цену, как правило, сбивают наполовину.

Китабулла помолчал, а затем начал долго, витиевато говорить, то и дело поднося правую руку к сердцу. Смысл слов сводился к следующему: старейшина очень уважает полковника, но миллион - это слишком много, ровно половина легковой машины "Тойота". Китабулла печально улыбнулся. Он не очень богатый человек. В ответ Башкиров хищно показал зубы, и начался спор, сопровождаемый любезными взглядами и медовыми речами. Остановились на шестистах тысячах.

Китабулла щелкнул замками. Чемоданчик был набит толстыми пачками денег, плотно пригнанных друг к другу, точно патроны в обойме.

Двенадцать спрессованных, от этого кажущихся совершенно тонкими пачек в банковской упаковке легли горкой перед Башкировым.

Китабулла отодвинул "дипломат" в сторону, вопросительно глядя на ротного. Тот нехотя, с ленцой взял одну пачку, надорвал обертку и начал пересчитывать хрустящие, сладко пахнущие типографской краской бумажки.

Китабулла и Хушхаль разом заговорили, простирая руки то к деньгам, то к Башкирову и переводя взгляд с Абдурахманова на ротного. Башкиров понял все без перевода.

- Скажи им, что деньги счет любят. У нас, кстати, и поговорка есть: "Доверяй, но проверяй". Я доверяю, но чем черт не шутит? Так и скажи, назидательно пробурчал Башкиров, медленно перебирая пальцами прилипшие друг к другу бумажки с изображенными на них скачущими всадниками.

В эту минуту дверь открылась, и один из младших сыновей Китабуллы ввел в комнату Крылова.

Если бы в дом ворвались несколько крепких бородатых, обвешанных оружием душков и заломили Башкирову руки, он бы так не удивился.

Ротного прошиб пот, он выпрямился, глядя на "комсомольца". Глаза у того трусливо скакали по сторонам, но губы растягивались в подлой, все понимающей усмешке.

- Скучно стало. Решил вот чайку попить!

"Обманул, гад. Понял, что дело наклевывается, выждал немного и пришел", - обреченно подумал Башкиров, а вслух прохрипел:

- Обувь скидывай! Не топай по ковру, в гостях все-таки!

- Заработная плата? - капитан прикидывал количество денег.

- Да.

- Тебе одному?

- Да.

- А мне?

Башкиров двинул в сторону Крылова запечатанную пачку, которая тут же отлетела обратно. Капитан смотрел на ротного зло, остервенело.

- За кого меня принимаешь? За идиота? Делить будем поровну!

- Ты что? - опешил Башкиров. - Здесь пятьдесят тысяч! Такие деньги на дороге не валяются. На них ты оденешься с головы до ног, да еще и останется.

- Мне лучше знать, что останется, а что нет! - резко оборвал капитан, и ноздри его побелели. - Значит, так: или пополам, или гореть тебе синим пламенем!

- Половины не получится. Бери две пачки - сто кусков. На большее не рассчитывай.

- Как бы не так. Ищи дураков, - зашипел Крылов, и его незагорелое лицо стало страшным. - Думаешь, не понимаю, почему ты такой упорный? За тобой "бригадир" стоит. Но запомни - это последняя капля. Не согласишься - тебе не только партбилета не видать, но и роты своей. У нас тоже сила есть.

"Да, - подумал Башкиров, стараясь не смотреть в сторону "комсомольца", - прав был комбриг: из-за бабок он удавится, а вернее, кого хочешь удавит. И смелый оттого, что начпо такой же жлоб. Это он его науськал, накрутил. Что ж, посмотрим, кто кого".

И мысль, которая с самого подъема не давала ему покоя, которая беспокойно созревала в его подсознании все это время, медленно прорастала, набирая силу, окончательно завладела Башкировым. Неожиданно для себя ротный успокоился и ощутил в теле необычайную легкость. Он улыбнулся Китабулле и Хушхалю, приложил ладонь к тому месту, где по-прежнему спокойно и ровно билось его сердце.

- Пора. Спасибо. Ташшакур.

- Ладно, поехали к нашим, под кишлак. - Собирая одна к другой пачки и укладывая их в карманы "лифчика", сказал Башкиров Крылову примирительно. Пополам, так пополам.

Выходя из комнаты, немного замешкался Башкиров, прижал к стене Абдурахманова и шепнул: "Бегом на четыреста восьмой! Скажешь Урюку, чтобы выходил на дорогу первым. Пойдете тихонечко, без рывков. Смотри, чтобы за этим чмом никого не было. Услышите выстрелы - жарьте вперед, не останавливаясь".

Таджик согласно прикрыл глаза изощренного убийцы и садиста и побежал к бронетранспортерам.

Машины медленно выползали из кишлака, распуская за собой светло-серые хвосты пыли. На головном бэтээре сидел, свесив ноги в командирский люк, Крылов. На другом точно так же - Башкиров. Прямо перед ним на откинутой крышке люка висел автомат. Ротный медленно взял его в руки, щелкнул предохранителем, подавая его вниз, до упора, и кивнул механику-водителю: "Остановись!"

Четыреста восьмой продолжал медленно двигаться между глиняными стенами, удаляясь от Башкирова.

Крылов сидел в тяжелом керамическом бронежилете и армейской кепке нового образца.

"Пижон. Нужна ему эта кепка, как мне сейчас дубленка. Два года в Афгане, а так ничего и не прорубил. Ведь кожа с ушей слезет. Панама - вот самая лучшая вещь в наших условиях", - почему-то подумал Башкиров, аккуратно подводя мушку под затылок политработника и совмещая ее с прорезью прицела. А затем спокойно, не торопясь, словно был на полигоне и стрелял по учебной мишени, плавно повел указательный палец на себя.

Крылова кинуло вперед. Затем он начал сползать вниз, ударился о края люка руками - словно широко взмахивая, подобно тому как утопающий уходит под воду, - и исчез. Это движение рук поразило Башкирова: он знал наверняка: Крылов мертв.

Четыреста восьмой резко рванулся вперед, за ним, точно привязанный, пошел второй бронетранспортер. Башкиров, разворачиваясь к кишлаку, перевел предохранитель на автоматический огонь и начал вбивать длинные очереди в кишлак. Наученные войной, люди в поле, словно подкошенные, валились в цветы. А Башкиров все стрелял, меняя рожки и крича солдатам, сидевшим рядом с ним: "Снайпер, с-сука, так я и знал!" Солдаты тоже стреляли.

Болячий, растягивая в страшной улыбке припухшие, потрескавшиеся губы наркомана, лупил из пулемета не по толстым стенам дувалов, как делали остальные, а туда, где еще покачивались высокие стебли маков. После каждой очереди он радостно взвизгивал и подвывал, вторя Башкирову: "Конечно, снайпер, товарищ старший лейтенант! Будьте спокойны: подыхать будем - не выдадим. Я всегда говорил, что духов мочить надо. Так им, сволочам. Так!" И, все-таки не выдержав, он придвинулся к командиру, крича в ухо: "А ловко вы, товарищ старший лейтенант. Все правильно. Не духов, а этих шакалов, что на халяву, как мухи на дерьмо, - в первую очередь кончать надо!"

В эту же ночь по Хаджикейлю из бригады был нанесен мощный удар - в отместку за убийство советского капитана. Артиллерийский корректировщик, сидящий на одной из застав, доложил, что снаряды попали в кишлак после первого пуска и что в занявшемся пожаре хорошо видны люди, в панике мечущиеся по кишлаку.

Людмила Зиновьевна купила драгоценности сразу же после возвращения Башкирова.

Ночью она проснулась от грохота работающих "Ураганов". Визжа, реактивные снаряды расчерчивали огненными хвостами небо цвета солдатского гуталина.

Людмила Зиновьевна уже привыкла к такой стрельбе. "Кишлак, наверное, жгут или караван засекли", - равнодушно подумала она и посмотрела на безмятежно спящего рядом с ней полковника.

Потом женщина подумала: что же ее разбудило - вой снарядов или чувство радости, пережитое ею сегодня и еще не до конца улегшееся в груди? Окончательно просыпаясь, она осторожно, боясь вспугнуть свое счастье, дотронулась рукой до сережек, которые не сняла, даже ложась спать. Рука нащупала теплый металл перстня. Людмила Зиновьевна радостно засмеялась. Она была по-настоящему счастлива в эту ночь.

Через три дня, как и положено после боевых, из строевой части бригады уходили в штаб армии наградные листы. В списке представленных, подписанном командиром бригады и начальником политического отдела соединения, к ордену Красной Звезды первым шел капитан Крылов (посмертно), за ним - старший лейтенант Башкиров.

"Строевики" заверили Башкирова, что его наградной лист хитрованы из общего отдела кадров штаба армии вряд ли завернут. Башкиров был склонен им верить, ибо как он был в своем деле профессионалом, так они - в своем. Тем более что за оформление документов Башкиров, как и полагается в таких случаях, "проставился": по бутылке литровой водки на рыло.