"После первой смерти" - читать интересную книгу автора (Блок Лоуренс)

Глава 14

Я поспешно отступил в тень, повернул за угол и быстро пошел прочь. Железную дорогу явно следовало исключить, автобусная станция, по всей вероятности, тоже была под охраной. На крупных шоссе, ведущих из города, наверняка были выставлены патрули, а если бы я попытался голосовать, первый полицейский забрал бы меня в участок.

На седину в волосах вряд ли можно было рассчитывать. Линда, поставив на ноги полицию, наверняка описала им, как я теперь выгляжу. Я еще раз повернул за угол, прислонился к дереву и попытался перевести дух. Волна бешеного гнева на мгновение захватила меня и так же быстро отступила. Я хотел было вернуться к дому Линды и забрать ключи от машины, но, надо думать, полицейские взяли под наблюдение ее дом — по меньшей мере на несколько ближайших часов, а может быть, на всю ночь. Даже если этого не произошло, Линда, скорее всего, будет умнее и не откроет дверь во второй раз.

Я продолжал идти. Я понимал, что бесполезно ненавидеть Линду. С таким же успехом можно ненавидеть кошку за то, что она убивает птиц. Лишать пернатых жизни — такая же неотъемлемая часть кошачьей натуры, как частью натуры Линды было украшать стены воображаемого охотничьего зала трофеями в виде мужских гениталий. Это свойство вида; как бы прискорбно это ни было, вряд ли стоило ожидать чего-то другого.

Я удалялся от центра города, в темноте проходя по безлюдным улицам между жилых домов. Каждая семья имела здесь по две машины, и зачастую лишь одна из них помещалась в гараже, деля небольшое пространство с велосипедами, детскими игрушками, газонокосилкой и прочим. Вторую машину выставляли на улицу, припарковывая на подъезде к дому или на обочине.

Я обнаружил, что многие из этих машин не заперты.

Это было интересное открытие, вопрос заключался в том, как это использовать. Я знал о существовании возможности завести машину без ключа; вроде бы для этого нужно было какое-то приспособление — стартовый провод, проволока или что-то в этом роде, — при помощи которого замыкалась цепь и срабатывало зажигание. Я не очень разбирался в том, как это работает, и не имел ни малейшего представления, как самому это сделать.

А в то же время подобной вещью, наверное, стоило поинтересоваться. Незапертые машины начинали действовать мне на нервы. Было бы гораздо лучше, если бы они были надежно заперты, а ключи зажигания торчали бы на своем месте. Любой дурак может разбить окно.

Тайник для ключа...

Я вдруг вспомнил хитрое приспособленьице, продававшееся через сеть «Товары почтой», в магазинах металлических изделий и на бензоколонках, — магнитную коробочку для запасного ключа, которую полагалось крепить на крыле внизу, с тем чтобы — теоретически — запасной ключ в случае необходимости всегда был под рукой. Я тоже когда-то, много лет назад, обзавелся такой коробочкой, куда с сознанием выполненного долга запрятал лишний ключ, и пришлепнул ее внизу, под крылом. Прошло несколько месяцев, прежде чем он мне понадобился. Но за эти месяцы ключ в какой-то момент выпал из коробочки и навсегда потерялся.

Интересно, пользуются ли еще тайниками для ключа? Я стал осматривать все машины подряд, проверяя подозрительные места в нижней части левого и правого крыла, впереди и сзади машины, поначалу чувствуя себя довольно глупо, а потом и вовсе полным идиотом, когда в поисках ключа приближался к десятой или двенадцатой машине. Но в конце концов мне попался «плимут» с откидным верхом, выпущенный всего год назад, владелец которого откликнулся на призыв распространителей тайников для ключа. Скорее всего, он купил эту штуку примерно тогда же, когда и автомобиль, и с тех пор к ней не прикасался. Тайник для ключа покрылся грязью и ржавчиной. Но он послушно открылся, и ключ легко вставился в отверстие зажигания.

Я долгое время не садился за руль, я не знал здешних дорог. Вождение машины — это как секс или умение плавать: раз научившись, не забываешь никогда. Дороги — да, но стоило выехать из города, как я начал ориентироваться по дорожным указателям и понял, где нахожусь. Были некоторые вещи, о которых я предпочитал по дороге не думать. Я включил радио, и между звуками рок-н-ролла на музыкальной волне, незнакомым шоссе и чужой машиной для прочих мыслей почти не осталось места.

Я бросил машину где-то в Вест-Сайде и пешком прошел к гостинице. Ночь я провел без сна. Мне мучительно хотелось напиться. Но когда я наконец решился встать, выйти из отеля и купить себе выпивку, было уже четыре часа, и все бары закрылись. Я остался ни с чем, все время пытаясь заснуть, но мне это не удалось.

Со слов моей бывшей невестки, у Гвен был роман с Дугом Макьюэном. Линда, конечно, не принадлежала к людям, органически неспособным говорить неправду; единственное, что побуждало ее быть правдивой, вместо того чтобы врать, — то обстоятельство, что правда на этот раз была больнее. В данном случае она, по-видимому, состояла в том, что друг, которого я любил, украл у меня женщину, которую я любил, — в сложившихся обстоятельствах мое собственное отношение казалось вполне предсказуемым.

Но дело в том, что вещи редко настолько же просты, насколько кажутся. Неконтролируемое бешенство, чувство, что меня использовали и безжалостно обманули, так и не появилось. Время может больше, чем просто лечить раны. Время иногда способно заранее нарастить рубец, так что удар не ранит, а только скользит по поверхности.

С тех пор прошла вечность. Женщина, которую я любил, стала женщиной, которую я больше не любил. Все это случилось пять лет назад, пять немыслимо долгих лет, и за эти пять лет мой мир так сильно изменился, что в нем не было места этому предательству. Участниками драмы были моя бывшая жена (которая теперь изменяла мне каждую ночь, или как там у них получалось по их расписанию, совсем с другим мужчиной, за которым она к тому же была еще и официально замужем) и единственный оставшийся у меня, мой лучший друг, чья судьба теперь на удивление тесно переплелась с моей и с кем мне теперь невозможно было общаться. Я мог бы проклинать их за б...ство и ренегатство, но я был настолько далек от этой реальности, что случайная рифма поразила меня гораздо больше, чем устрашающие масштабы преступления.

Я верил, что так все и было. Я знал, что так все и было. При взгляде с моей теперешней, выигрышной позиции, когда я располагал сведениями, освеженными в памяти Линдой, мне живо вспомнились все те моменты, начиная с вечера воскресенья, в которые Дуг был неискренен. Еще лучшим подтверждением могли послужить слова Кей, сказанные чуть раньше в тот же вечер, — не важно, что они были произнесены на грани срыва.

Алекс, оставь нас в покое! Не впутывай нас в это! Все в прошлом! Это сейчас не важно, можешь ты понять? Все уже быльем поросло, мы все давно об этом забыли...

В тот момент я принял эти слова за ничего не значащую истерику, то, что не нужно понимать буквально. Что поросло быльем? И о чем все давно забыли? О нашей дружбе, так понял я тогда. Но сейчас казалось очевидным, что, по мнению Кей, я знал об этом романе — поскольку она сама, судя по всему, уже давно знала о нем.

И я поверил. Я поверил в это, и я лежал в кровати без сна и пытался как следует разозлиться, но не мог. Что вовсе не означает, что я ничего не чувствовал. То, что я чувствовал на самом деле, складывалось из двух разных чувств, не смешивавшихся между собой: с одной стороны, ощущение оторванности от всего мира, тревожившее меня; с другой стороны — что-то наподобие того, что должен чувствовать ребенок, спустя долгие годы узнавший, что он в своей семье не родной.

Выбивающее почву из-под ног открытие, заставляющее сделать вывод, что самые главные люди в его жизни — не те, кто он думал, и что сама его жизнь не такая, какой он привык ее считать.

Когда взошло солнце, меня вдруг осенило, что я наконец нашел ответ на свой вопрос. Дуг был тем самым неведомым любовником Гвен. Это означало, что он и был тем самым неведомым убийцей и дважды убил, чтобы обвинить в этом меня. Некоторое время я обдумывал это, поворачивая и так и эдак. На первый взгляд логика была безупречной. Но многие вещи со временем оказывались гораздо более противоречивыми, чем на первый взгляд. Я исходил из того, что если у Гвен был любовник, то этот человек обязательно должен быть и убийцей. Теперь чем больше я думал об этом, тем больше убеждался, что уравнение, которое я пытался решить, имело две неизвестные. X был любовник, а Y был убийца, и не было никаких оснований заранее считать, что X = Y. Теперь же, когда X стал мне известен, это представлялось еще менее вероятным.

Их роман не производил впечатления всепоглощающей страсти. Он закончился, и закончился так, что Кей Макьюэн, во-первых, узнала об этом и, во-вторых, не сочла его достаточным поводом, чтобы уйти от мужа. Теоретически эта любовь могла побудить Дуга повесить на меня убийство. А когда все получилось, он мог решить, что Гвен, в конце концов, не так уж ему и нужна, или что он должен остаться с Кей, или что-нибудь еще.

Но потом, когда пять лет об этом никто не вспоминал, когда Гвен вышла замуж за другого человека за три тысячи миль отсюда в противоположном конце страны, зачем было Дугу подставлять меня во второй раз? Он лучше, чем кто-либо, знал меня. Он лучше, чем кто-либо, знал, что у меня не было и тени сомнения в том, что убийство Евангелины Грант — моих рук дело, что у меня даже в мыслях не было пытаться оправдать себя, что единственное, чего я хотел, — это как-нибудь, как угодно, но все же оставаться на плаву. Для первого убийства у Дуга еще мог быть мотив, хотя бы и не очень убедительный. Но для второго я, сколько ни старался, при всем желании не мог придумать подходящего основания.

Конечно, у Гвен мог быть не один любовник. Несмотря на слова Линды, Расселла Стоуна нельзя было исключать полностью. И Пит Лэндис, что бы она там ни говорила, тоже еще мог оказаться человеком, которого я ищу. И...

Замки из песка. Пустые измышления.

Все оставалось там, где было. Я не продвинулся, ни на шаг. Я не привык к работе детектива, и, хотя в том, что касалось тактики, иногда демонстрировал некоторые успехи, стратегия выдавала дилетанта и в лучшем случае заслуживала упрека в отсутствии ясности. Мне было известно достаточно большое количество фактов, некоторые из которых мне лучше было бы вовсе не знать, но я до сих пор не мог дать хоть сколько-нибудь стоящего ответа на вопрос, кто мог убить Робин или хотя бы зачем.

Где-то ближе к десяти утра я наконец заснул. Мне снился дурацкий сон про девушку с тремя голубыми глазами: третий глаз, несколько меньше других, располагался над переносицей, между бровями. Она все время что-то говорила, обращаясь ко мне, и третий ее глаз все время моргал. Я проснулся около шести, но сон все стоял перед глазами, и я не мог от него избавиться. Этот образ не шел у меня из головы и долго меня преследовал. Я пытался вспомнить, как выглядела остальная часть девушки, но вспоминался только лишний глаз.

Я просмотрел свежие газеты. Последнее время обо мне стали писать меньше, что позволило мне чуть увереннее ходить по улицам, но сейчас Линда дала им свежий материал, способный вызвать большой интерес, — не важно, насколько он был правдивым, — и вот я снова присутствовал на страницах прессы. Моему исчезновению из Ларчмонта не было дано официального объяснения. Если полиция и догадалась, что я угнал «плимут», или узнала, где я его бросил, в нью-йоркской «Пост» об этом пока ничего не знали.

Я поужинал, потом забрал газету к себе в номер и прочитал от корки до корки. Потом попытался решить, куда теперь идти и что делать. Несколько дней подряд я провел в кипучей деятельности, а сейчас делать было нечего, и это выбивало меня из колеи.

Думаю, на меня подействовал ряд обстоятельств. Статья в газете плюс то, что меня чуть не поймали в Ларчмонте, испугало меня. Я боялся выходить из номера и чувствовал, как во мне растет прежде незнакомая мне боязнь замкнутого пространства — словно комната была ловушкой, в которой меня легко было схватить в любой момент. Что мне делать, я не знал, но как никогда был обуреваем жаждой деятельности. Около одиннадцати часов я вышел из гостиницы и побрел по направлению к Таймс-сквер.

Девочки уже стояли по Седьмой авеню, хотя время серьезной работы еще не наступило. Большинство прогуливались, только некоторые скрывались в проемах дверей или делали вид, что изучают киноафиши. Группка безупречно одетых негров-сутенеров стояла перед входом в бар Уэлана на Сорок седьмой улице, при взгляде на них делалось понятно, что значит «понты». Копы в униформе следили за порядком и на все закрывали глаза. Парочка моряков сняла двух девиц. Я держался в тени, купил себе на улице папайевый сок и методично приканчивал пачку сигарет.

В такой обстановке было опасно что-то предпринимать. Девушки, которые были здесь сейчас, вероятно, стояли тут и вечером в субботу. Они, вероятно, знали Робин, а некоторые, возможно, даже видели, как я ушел с ней. Они могли узнать меня. Копы — а в этом месте, в дополнение к одетым в форму полицейским, традиционно околачивалось также немалое число переодетых в гражданское — лучше знали описание моей внешности, чем полицейские в любой другой части города. Этот район был для меня особо опасен, и в то же время меня сюда неудержимо тянуло.

Я был уже на полпути к гостинице, когда наконец понял, в чем дело.

Я подходил к решению проблемы не с той стороны. Мои неудачи объяснялись тем, что я пытался угадать мотив, а значит, искал вслепую. А ведь имелось кое-что получше мотива. Имелся факт, имелись непосредственные наблюдения, имелась подборка различных по степени важности данных. Я пренебрег всем этим, сосредоточившись на теории. Я все время пытался решить, кому могло быть выгодно обвинить меня в убийстве, хотя нужно было заняться чистыми фактами и выяснить, кто в действительности проделал это со мной.

Проститутки и сутенеры, которых я видел, знали Робин. Они могли наблюдать, как я ушел с ней.

Но они могли видеть и убийцу. Могли видеть, как он пошел за мной, за нами с Робин, к «Максфилду». Могли знать, как он выглядел, во что был одет.

Вот это мне и нужно было узнать. Полиция и сама могла бы получить эти сведения, если бы они не перестали искать убийцу раньше, чем начали. С другой стороны, с чего им было искать дальше, если все были стопроцентно уверены в том, что преступник — я. Проститутки, сводники и наркоманы тоже не спешили в участок со своей информацией. Если они и знали о другом человеке, этому знанию суждено было пропасть втуне. Меня могли арестовать, судить, вынести приговор и привести его в исполнение, и никто не выступил бы вперед и не сообщил присяжным, что я невиновен, что другой человек проследил за нами и ножом перерезал горло Робин.

Они ничего не скажут полиции, потому что полиции никогда не придет в голову расспросить их.

Но мне они могли бы сказать...

Мне вспомнилось сравнение с лампой и мотыльком. Если какое-то место в Нью-Йорке и было для меня небезопасно, то это были как раз те несколько кварталов. Одна мысль подойти к девушке или начать задавать вопросы приводила меня в ужас. Она убежит или завопит, и тогда вмешается полиция и все будет кончено. УБИЙЦА ПРОСТИТУТОК ПОЙМАН ПРИ ОЧЕРЕДНОЙ ПОПЫТКЕ, будут кричать, ликуя, на всех углах бульварные газетенки, а обозреватели из раздела преступлений напишут, что преступник возвращается на место последнего преступления, — а дважды убийца, почувствовав себя в безопасности, посмеиваясь, будет наблюдать, как на моей шее затягивается петля.

Если бы только у меня был билетик в этот мир. Если бы только я мог изобразить из себя кого-то, кроме обычного прохожего, которому захотелось подцепить шлюху.

Я нашел телефон и взял телефонную книгу. Турка Вильямса в книге, конечно, не было. Его настоящее имя было Юджин, а здесь подряд шли примерно пятнадцать Юджинов Вильямсов, значительная часть которых проживала в Гарлеме. Кроме того, имелось некоторое количество Ю. Вильямсов, каждый из которых мог быть Турком.

Я разменял пару однодолларовых бумажек на монеты по десять центов и стал звонить подряд всем Юджинам. Всех, кто подходил к телефону, я спрашивал, нельзя ли поговорить с Турком, и восемь раз мне ответили, что я неправильно набрал номер. Не знают ли они Юджина Вильямса по прозвищу Турок? Нет, никто не знал.

На девятый раз подошел он. Я не был уверен, что узнал голос. Поэтому я спросил Турка, и он сказал:

— Это я, парень.

Я сказал:

— Это звонит... — и замолчал, потому что вдруг сообразил, что телефоны торговцев героином могут прослушиваться.

— Это Фонтан, — сказал я. Так он окрестил меня, когда я помогал ему с апелляцией. Он говорил, что я гений, а я соглашался, говоря, что для меня привычное дело быть источником знаний.

Тогда он сказал:

— Да, ты — Фонтан Пенн[9].

— Мистер Авторучкин.

— Точно.

— Дай свой номер, телефон на прослушке.

Я дал номер и отсоединился. Рукой нажав на рычаг, я продолжал держать трубку возле уха, изображая, что продолжаю начатый разговор, чтобы оправдать свое присутствие в кабине. Минут через пять — десять телефон зазвонил.

Он сказал:

— Сейчас я из автомата, но давай не называть имен, лады? Приятель, я думал, ты уже в Бразилии.

— Я здесь, в Нью-Йорке.

— Ладно, что-нибудь придумаем. Слушай, ты почему позвонил? Я рад. Ты вытащил меня из местечка покруче, чем Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, и если я смогу отплатить тебе тем же...

— Турок, я...

— Тебе ведь небось нужны деньги и тачка? Деньги не проблема, тачка для тебя тоже найдется. Хочешь встретиться, скажи когда и где. Тебе лучше всего податься в Мексику. По крайней мере, для начала. Я скажу тебе, где пересечь границу, а когда ты будешь на той стороне...

— Турок, я не убивал ее.

Он замолчал на середине фразы. На секунду воцарилась тишина, потом он сказал:

— Рассказывай, старина.

Стараясь говорить как можно короче, я ввел его в курс дела.

— Этот засранец, который убил ее, — сказал он, когда я закончил, — ты узнаешь его, если снова увидишь?

— Я помню только руку.

— Припомнишь, как она выглядела?

— Рука как рука. Представь себе руку...

— Нет, стой-ка. Рука была толстая или тонкая, рукав какой-нибудь — помнишь? Принадлежал белому или цветному. Сечешь?

Я попытался вспомнить.

— Нет, — в конце концов сдался я. — Знаю только, что рука была не моя. Больше ничего не помню.

— Напрягись. Это могла быть женщина?

— Наверное. Я не думал об этом, но в принципе...

— Мм-да, понятно. Может быть, со временем что-нибудь всплывет, может быть...

— Не всплывет. Я уже слишком много раз пробовал. Я больше ничего не могу из себя выжать и, боюсь, никогда не смогу.

— Да, сурово, парень.

— Я знаю.

— Ну и куда ты теперь?

Я рассказал ему о своей идее раскрутить это с другого конца, попытавшись связаться с какой-нибудь девушкой, которая могла знать Робин. Его ответ прозвучал не слишком обнадеживающе.

— Они не будут говорить, — сказал он. — Знаешь, наркуши вообще ничего кругом не замечают. А когда замечают, то забывают тут же или просто не хотят говорить об этом.

— Я думал, ты, может быть, знаешь кого-нибудь из них.

— Этих нет. Мои ближе к окраинам, ты знаешь...

— Да, знаю.

— А здесь совсем другие. Слушай, что я тебе скажу, старина. Ты невиновен, и счастье для тебя, что ты это знаешь, это ясно. Но если ты будешь торчать здесь, в городе, они все равно разберутся с тобой, виновен ты или нет. Как ни крути, тебе нужно убраться подальше. Потом, может, что и прояснится, пока тебя здесь не будет, и тогда ты вернешься. Но до тех пор...

— Я все же попытаюсь еще.

— Твое дело, парень. Тебе что-нибудь нужно?

— Нет.

— Ну-ну, где меня найти — знаешь. В любое время, что только будет нужно.

— Спасибо, Турок.

— Я твой должник, ты знаешь, и готов платить по счетам.

Я повесил трубку и вышел из автомата. Интересно, поверил он мне или нет. И тут, с ощущением полной безнадежности, я вдруг понял, что ему абсолютно все равно. Своим умом делового человека, трезвым и холодным, он совершенно ясно сознавал, что, моя или чья-то еще рука убила Робин Канелли, для меня от этого ровным счетом ничего не менялось. И совет его был столь же практичен. Беги, беги, спасайся...

Я нашел магазин, где торговали спиртным, и купил бутылку виски.

В гостиничном номере я поставил бутылку, не открывая, на туалетный столик, и уставился на нее, и попытался смотреть на что-нибудь еще, и подумал о Линде, о Гвен, о Дуге, о сводниках и шлюхах, о девушках с тремя голубыми глазами, о девушках с перерезанными глотками.

Если я собирался напиться, то само по себе, и вне связи со всем прочим это было приемлемо. Я мог побыть одну ночь мертвецки пьяным. Я даже мог позволить себе похмелье и частичную потерю памяти, которые неизбежно должны были последовать за приступом горького пьянства. Но одна мысль, что я могу уйти из гостиницы, приводила меня в ужас. Мне необходимо было оставаться там, где я был, а когда я пью, я имею обыкновение отправляться бродить, а когда я брожу, я имею обыкновение кружить поблизости от Таймс-сквер, а этого-то как раз мне и не хотелось.

Я снял с себя все и завязал всю свою одежду в тугие узлы. Каждую вещь — штаны, рубашку, нижнее белье. Я посмотрел на то, что получилось, и подумал, что эти узлы слишком легко было снова развязать и что, напившись, я смогу это сделать. Я хотел было замочить одежду в ванне, но решил, что это глупо, что она мне понадобится, когда я просплюсь. Поэтому я принял компромиссное решение и запихал вещи как можно глубже под кровать: в пьяном виде достать их оттуда будет трудно.

Я не думал, что предприму попытку уйти. В конце концов, не такой уж я безответственный пьяница, каким считал себя раньше. Я не убивал тех девушек. Я пошел с ними, как ходил с другими; возможно, эта человеческая слабость заслуживала порицания, но вряд ли такое случается редко, и уж конечно не только с пьющими мужчинами.

Может, я и чокнутый, но уж точно не идиот. Я не пойду из отеля на улицу голым. Я буду пить, я напьюсь, а потом во сне хмель улетучится. А если даже мне и захочется отправиться бродить, то узлы на одежде не позволят мне быстро одеться и у меня будет шанс передумать.

Я взял бутылку, сломал печать, отвинтил колпачок и понюхал содержимое. Взяв в ванной стакан, наполнил его виски до половины.

Я тряхнул головой и поставил стакан на комод. Сел на кровать, закрыл глаза и увидел девушку из своего сна, с тремя голубыми глазами. Я почувствовал озноб, и меня затрясло.

Чертовщина.

Я взял стакан, выпил виски и снова наполнил стакан.