"Шпион в тигровой шкуре" - читать интересную книгу автора (Блок Лоуренс)

Глава вторая

Канада…

Да, честно сказать, не больно-то хотелось туда ехать. Ничего против Канады я не имею, я несколько раз был в Монреале и мне там понравилось, но в мире полно городов, куда более симпатичных. Всемирная выставка «Экспо-1967» планировалась стать грандиозным событием для Канады, я рад, что она открылась, но моя радость по поводу того, что солнышко висит в небе, вовсе не подвигает меня мечтать о путешествии в космос. Я был на последней Всемирной выставке в Нью-Йорке. Весь день я провел в длиннющих очередях и вернулся домой с твердым ощущением, что любая страна мира может устраивать какие угодно выставки, но только мне на них делать нечего!

Минна заводила разговор про монреальскую «Экспо» примерно в том самом тоне, в котором она обычно обсуждала походы в детский зоосад в Центральном парке. Я убедил ее, что мы не поедем, и она сдалась. Начало лета было многообещающим. В моей квартире поселилась украинская девушка Соня. Как обычно, шесть дней в неделю мне приходилось пропускать через себя нескончаемый поток корреспонденции. Мне предстояло прочитать ворох книг, рекламных брошюр и журналов, усовершенствовать свои познания в языке банту с помощью учебного курса в пластинках, принять участие в работе разнообразных конференций и дискуссионных клубов, а также, исключительно в меркантильных интересах, написать очередную диссертацию. На улице стояла чудовищная жара, но у меня в квартире есть кондиционер, а прогноз погоды каждое утро обещал отступление жары.

А потом все полетело к черту.

Сначала полетел кондиционер. Жара, как я уже упоминал, день от дня крепчала, а метеожулики продолжали беззастенчиво лгать, и мой кондиционер просто-напросто не выдержал. Он уснул вечным сном. Только дня через два пришел мастер взглянуть на сдохший прибор, взял с меня десятку за вызов на дом и через десять минут объявил, что аппарат ремонту не подлежит.

Кондиционер оказался устаревшей конструкции, что было еще полбеды. Полной катастрофой было то, что этому ископаемому оказалось невозможно найти замену. Пик августовской жары — не самое подходящее время для приобретения кондиционера. Самое подходящее время для этого, как я догадываюсь, февраль, когда ни у кого не возникает даже мысли о подобной покупке. Я обзвонил все магазины города и натер на кончиках пальцев мозоли, листая нью-йоркские «желтые страницы». Самое лучшее предложение, которое я получил, — доставка искомого электробытового прибора в трехнедельный срок.

После того, как сдох кондиционер, Соня съехала, хотя я не уверен, что между его смертью и ее отъездом существовала определенная причинно-следственная связь. Когда столбик уличного термометра подскакивал с тридцати семи до тридцати девяти, физические преимущества ее присутствия все равно мало ощущались, хотя мне очень жаль, что наши отношения прервались весьма нелепым образом. Она бросила в яичницу слишком много укропа, я высказался на сей счет не слишком дипломатично, и дело кончилось криком. В иных, нормальных обстоятельствах мы бы просто расцеловались и помирились в койке, но при такой жаре подобный исход был просто невозможен. Легче оказалось продолжить ссору. Она швырнула яичницу в меня, потом подбежала к холодильнику, вынула оттуда оставшиеся яйца и начала метать их во что ни попадя. Одно яйцо попало в проигрыватель, что обнаружилось только на следующий день: пока я прослушивал пластинку аудиокурса бантусского языка, яйцо там испеклось.

Но и вне квартиры дела обстояли не лучше. Город медленно, но верно превращался в ад кромешный. В Бруклине, в микрорайоне Бедфорд-Стайвезант, вспыхнули уличные беспорядки, продолжавшиеся три дня. Какой-то брокер спятил от жары и поверг Уолл-Стрит в шок, затеяв стрельбу из пневматического пистолета. Полицейские избили каких-то хиппи в парке у Томкинс-сквер. Таксисты грозили забастовкой. Социальные работники грозили забастовкой. Мусорщики тоже грозили забастовкой.

Я литрами поглощал холодный чай и пытался сосредоточиться на докторской диссертации о последствиях Тильзитского мирного договора для внешней политики стран Центральной Европы. Меня крайне заинтересовала эта тема, и я не без удовольствия штудировал исторические источники. Когда я на семьдесят пять процентов был уже готов к написанию текста, мне позвонил Роджер Кэрмоди и сказал, что диссертация ему ни к чему, потому что он провалился на устных экзаменах и решил плюнуть на все и пойти в армию.

Я предварительно оценил эту диссертацию в 1750 долларов, что по-моему вполне приемлемо для такой серьезной работы. Половину этой суммы я получил с него в счет задатка, и теперь, когда моя работа пошла насмарку, можно было удержать эти деньги в качестве неустойки, но Роджер Кэрмоди — классный мужик, и из-за всей этой затеи с написанием для него диссертации за деньги я чувствовал себя последним дураком. Поэтому я просто вернул ему задаток, после чего почувствовал себя еще большим дураком. Когда-нибудь надо будет все же закончить эту чертову диссертацию, найти для нее покупателя и получить-таки свою упущенную выгоду. Между тем остаток на моем банковском счете оставлял желать лучшего.

Уж коли не везет, так не везет: как говорится, беда не приходит одна. Выяснилось, что в Македонии девушка по имени Анналия, мать моего сына Тодора, ожидает нового ребенка. Но больше никаких подробностей я не смог узнать. Мои европейские друзья, которые поддерживают тесные связи с македонцами, тоже ничего не сумели выяснить. А тут еще другие мои друзья уехали в Африку оказать помощь сепаратистскому движению в одной из недавно обретших независимость стран и бесследно исчезли. Никто из наших общих знакомых понятия не имел, что с ними стряслось, и поскольку в последний раз их видели на территории, населенной племенами каннибалов, вполне вероятно, что их там попросту съели.

А потом я получил от моего идиота-домовладельца уведомление о выселении.

Разумеется, грозное письмо пришло ко мне по ошибке. Мой домовладелец нанял новую секретаршу, и либо она была патологически глупа, либо он был патологически неспособен обучить ее стандартным бюрократическим процедурам, потому что она разослала уведомления о выселении всем жителям полудюжины доходных домов, находящихся в его собственности. В моем случае, все кончилось телефонным звонком с извинениями, но с прочими своими квартиросъемщиками ему не так повезло. Они и впрямь задолжали ему квартплату и давно уже привыкли к подобным уведомлениям, поэтому на сей раз они попросту съехали. Раз — и все как по команде сгинули, так что этот старый болван остался на бобах: мало того что треть его квартир опустели, так он еще и навсегда лишился возможности получить долги по квартплате.

Наверное, он уволил ту девчонку. Наверное, она пришла домой и наорала на мать или швырнула туфлей в своего котенка. Наверное, котенок в испуге сбежал на улицу и оцарапал какого-нибудь прохожего. Вот такое стояло в тот год лето в Нью-Йорке, и каждый последующий день был хуже предыдущего.

Наконец я понял, что жара и не думает спадать. Я перестал слушать прогнозы погоды и прислушался к своему внутреннему голосу, который мне сказал: жара будет продолжаться до тех пор, пока ты не купишь новый кондиционер. Уж в чем — в чем, а в этом можно было не сомневаться. Все летело к чертям. Цивилизация рушилась. Я сидел запершись у себя в квартире, читал книгу пророка Иеремии и ожидал конца света.

Ну и, само собой, получил послание от Шефа.

Пора мне рассказать вам про Шефа. Я не слишком много о нем знаю, но ведь никто не знает и больше. Он возглавляет одно из суперсекретных правительственных агентств. Я не знаю его официального названия, как, между прочим, не знаю настоящего имени Шефа. Насколько я могу судить, его контора занимается операциями, в которых задействованы агенты-одиночки, действующие сугубо по личной инициативе и под глубоким прикрытием. Если Центральное разведывательное управление, к примеру, использует разветвленные агентурные сети, то люди Шефа даже не знакомы друг с другом. Они не составляют официальных рапортов, им даже запрещено вступать в контакт с центром, так что они в основном планируют и осуществляют свои операции самостоятельно.

Шеф считает, что я один из его агентов.

Может быть, так оно и есть. Трудно сказать. Однажды он вырвал меня из застенков ЦРУ в мрачных подземельях Вашингтона и с тех пор он время от времени вызывает меня и дает новые задания. Лучше бы он этого не делал! Но Шеф твердо убежден, что я один из его лучших оперативников, и мне до сих пор не удавалось его в этом разубедить. Кроме того должен добавить еще кое о чем в этой связи. То есть чтобы вы поняли, что моя жизнь не сахар. Я нахожусь под практически постоянным наблюдением ЦРУ, которое уверено, что я чей-то — неважно чей — секретный агент, и ФБР, которое уверено, что я — особо опасный подрывной элемент, подпадающий под шесть категорий неблагонадежности. Знаете, когда твой телефон круглосуточно прослушивают, а твои письма регулярно читают, единственным успокоением остается мысль, что хотя бы одно государственное учреждение считает (справедливо или ошибочно, это другой вопрос) тебя своим.

Сообщение от Шефа я получил с утренней почтой в четверг накануне нашего с Минной неудачного полета в Монреаль. По-видимому, он счел, что раз фэбээровские цензоры читают мою корреспонденцию, то избежать их недреманного ока может письмо, опущенное непосредственно в мой почтовый ящик. Во всяком случае, принеся домой ворох писем, я обнаружил среди них конверт со своим именем и фамилией, но без марки и без обратного адреса… В конверт была вложена фирменный коробок спичек в виде картонной книжечки из какого-то бара «Гекторз-лаундж» в Хелене, штат Монтана. Я открыл клапан и заглянул внутрь, надеясь найти там какую-то записку. Не нашел.

Но я понял, что это весточка от Шефа. Ни один член многочисленных экстремистских движений, в которых я состою, никогда бы не додумался до чего-нибудь столь же хитроумного. Я вертел картонку со спичками в руках. Ведь это же послание мне — но что оно гласит? Картонка не давала ответа.

Я вышел из дома и по дикой жаре поплелся к аптечному универсаму на Бродвее. Войдя в телефонную будку, я набрал код Хелены в штате Монтана — 406, если вам интересно. Потом набрал семь цифр телефона «Гекторз лаундж». На другом конце провода послышались гудки, потом к линии подключилась телефонистка, поинтересовалась, какой номер я набираю, и сообщила, что в Хелене, штата Монтана, не существует ни такого телефонного номера, ни бара «Гекторз лаундж».

Я выпил кока-колы у прилавка. Если кому-то взбредет в голову причинить мне зло, подумал я, достаточно просто озадачить меня до смерти. Достаточно просто оставлять мне в почтовом ящике загадочные, абсолютно бессмысленные послания, и я с ног собьюсь, названивая по несуществующим телефонным номерам или иным образом выставляя себя полным идиотом. А может быть, подумал я, надо опустить картонные спички в воду? Я попросил у бармена стакан воды, бросил туда картонку со спичками и стал ждать, старательно избегая его изумленного взгляда. Произошло то, что и должно было произойти: картон размок, и красноватая сера сошла с кончиков спичек.

Я вернулся в телефонную будку, набрал код Вашингтона 202 и затем семь цифр. Я позвонил в министерство здравоохранения и образования, попал на какого-то чиновника, которому не смог объяснить, что мне нужно, а я и сам не знал, что, и отнял у него, да и у себя кучу времени, пока наконец не выяснил, что он никогда не слыхал о «Гекторз лаундж»…

Тогда я стал листать телефонную книгу и быстро наткнулся на бар «Гекторз лаундж», расположенный на Манхеттене, на Шестой авеню в районе Сороковых улиц. Вот только его номер не совпадал с тем, который фигурировал на спичечной картонке. Я семь раз крутанул диск, но мне никто не ответил.

Тогда я набрал номер из спичечной картонки, но без междугородного кода. Оказалось, в том и состояла задумка Шефа. Может быть, мне сразу так и следовало поступить, не знаю. Может быть, так бы поступил любой другой на моем месте. Может быть, для того и надо было все так усложнить, чтобы любой дурак смог найти способ облапошить конкурирующую контору.

Итак, я набрал номер, и на первом же звонке трубку сняла женщина.

— Да?

Я спросил, правильно ли набрал номер «Гекторз лаундж».

— Правильно, — ответила она.

— Могу я поговорить с Гектором?

— А кто его спрашивает?

— Хелена, — сказал я.

Она продиктовала мне адрес — квартира на втором этаже в заброшенном фабричном корпусе на Ганзвурт-стрит, в трущобах Вест-Виллидж. Я доехал на метро до Шеридан-сквер и долго там проплутал, пока не нашел искомое здание. В помещении на втором этаже стоял тяжелый запах сырой кожи, повсюду валялись тюки со шкурами. Стояла адская жарища. Древний вентилятор на стальной треноге с тарахтением гнал мне в лицо душный воздух.

Все мои прежние встречи с Шефом проходили в комфортабельных номерах шикарных отелей. А сегодня, именно в такой вот день, он умудрился выбрать одно и немногих в Нью-Йорке помещений (не считая моей душной квартиры) без кондиционера. Он сидел в кожаном кресле, при моем появлении вскочил на ноги и резво пересек бывший цех, чтобы пожать мне руку. Его серый с искрой костюм весь уже покрылся темными пятнами от пота, и вид у него был несчастный. Ну, а что же вы хотите…

— Э-э, Таннер, — виновато обратился он ко мне. — Я прошу прощения за духоту и за весь этот бардак.

Шеф снова упал в единственное в этом помещении кресло. Он неопределенно мотнул головой на тюк со шкурами, куда я и уселся. Он достал бутылку и пару стаканов.

— Скотч?

— И побольше льда!

— Боюсь, льда нет.

Мы потягивали теплый виски и болтали о том о сем. Я поинтересовался, не слыхал ли он чего о моих друзьях, пропавших в Африке. А он ответил, что по его сведениям, их съели. Я уже и сам пришел к аналогичному выводу, но мне просто хотелось узнать кое-какие поточнее об их гибели. Можно свыкнуться с трагической гибелью друзей пускай даже при столь варварских обстоятельствах, но пребывать в полном неведении об их судьбе — это невыносимо. Лучше уж ужасный факт, нежели ужасная неизвестность.

— Куба, — вдруг ни с того ни с его произнес Шеф. — Ты поддерживаешь контакты с кубинцами, Таннер?

— Нельзя сказать, чтобы очень…

— С общиной кубинских беженцев… Я это имею в виду.

— А как же!

Да половина Флориды принадлежит той или иной общине кубинских беженцев, и у меня есть добрые знакомые во всех этих группах. Моя любимая — это пиратская бригада в Карибском море, чьи катера топят направляющиеся в Гавану корабли. Фидель смотрит на их деятельность сквозь пальцы, но правительство США сильно усложняет им жизнь, и как мне кажется, их поддерживают самые разные силы в регионе.

— Да, — кивнул я, — у меня есть знакомые, поддерживающие контакты с этими группами.

— Я так и думал. Ты, кажется, был связан с какой-то легальной «крышей», не так ли? «За честную игру с Фиделем» — так она вроде бы называлась.

— «За честную игру с Кубой».

— А ну да, она самая!

— Это организация не была в полном смысле слова легальной «крышей», — возразил я, — ее поддерживало кубинское правительство, конечно, но в свое время это был не просто пропагандистский рупор режима Кастро. Первую скрипку там играли леваки, это точно. В эту организацию входили люди, сильно обеспокоенные тем, что Соединенные Штаты вмешиваются во внутренние дела Кубы.

— Ммм…

— На что у них были все основания, конечно. Помните заварушку в заливе Свиней?4

— А что там было?

Он бросил на меня неопределенный взгляд, но что именно этот взгляд выражал, я так и не понял, потом глубоко вздохнул и протянул мне бутылку виски. Но я истекал потом и был не в состоянии пить что-либо безо льда, тем более виски. Тогда он плеснул себе в стакан и залпом выпил.

— Так на чем мы остановились?

— На Кубе.

— Ах да. Как ты сам понимаешь, не наша зона ответственности. За этим уголком Западного полушария обычно приглядывают цээрушные бойскауты.

— Все еще присматривают?

— Да, даже сейчас. Человеку свойственно ошибаться — такова их официальная линия. И они, естественно, ее придерживаются, сам понимаешь. Похоже, бойскауты просто пытаются улучшить свой показатели на том направлении.

— Это будет нетрудно.

— Совсем не трудно. — Он поставил пустой стакан, уронил пухлые ручки на колени и сцепил пальцы. Я ждал, что он сейчас прикажет мне отправляться в Гавану, переодевшись рубщиком сахарного тростника, прокрасться в спальню к Фиделю и сбрить ему бороду во сне. Гаване в августе — это то еще удовольствие! Навскидку могу сказать, что это единственный на земле город помимо Нью-Йорка, где в августе еще жарче. Плохо, если я получу задание настолько же опасное, насколько глупое и аморальное. Я ожидал получить от Шефа именно такое вот задание — с бытовыми неудобствами в придачу.

— Я отправлю тебя, Таннер, на охоту вслепую.

— Да?

— Я как только услыхал об этом задании, чуть было не отфутболил его обратно. Чуть было не сказал, чтобы его перекинули бойскаутам. У них штаты и так раздуты, так что они могут себе позволить роскошь угробить десяток-другой людей, они могут давать своим людям всякие дурацкие поручения, потому что ведь их личный состав по большому счету ни на что другое и не годен. Представляешь, Таннер, чуть было не спихнул задание на сторону! Но потом вспомнил про тебя!

Я не стал говорить ему всего того, что я о нем в эту минуту подумал.

— Мне пришло в голову, что ты-то как раз с этим делом и справишься. Если это дело вообще стоит усилий, не говоря уж о том, стоит оно свеч или нет. Но учитывая твой опыт, твои обширные контакты, знание языков и особые таланты, я подумал: чем черт не шутит, а вдруг это дело в твоем вкусе!

— Понятно, — солгал я.

— Можешь отказаться, если хочешь.

— Даже так?

— Да.

Он опять вздохнул, поднял было бутылку с намерением наполнить стакан, но потом отставил ее. Я никогда не видел Шефа поддатым, но с другой стороны, я никогда не видел его и без бутылки. Возможно, он вообще не просыхает, вот только со стороны это не заметно. Я набрал полные легкие воздуху и стал придумывать разные оправдания для своего отказа ехать в Гавану. Но в голову ничего путного не лезло. Наверное, меня отвлекал сильный запах необработанной кожи. Мне всегда нравилось, как пахнет кожа.

— Я хочу отправить тебя в…

— Гавану? — вырвалось у меня.

— Почему в Гавану? — Он смутился. — Да нет, какая Гавана! На кой черт тебе ехать в Гавану? Я хочу отправить тебя Монреаль.

— Меня интересует кубинский павильон, — продолжал Шеф. — Ты ведь в курсе, что в этом году в Монреале проводится Всемирная выставка. «Экспо-1967» — так она называется. «Человек и его мир» — это тема выставки. Сильно облегчает задачу для участников выставки, не правда ли? Я даже не могу придумать ничего такого, что бы не соответствовало теме «Человек и его мир». Даже Салли Рэнд5 и та подходит, а? Так вот, Куба входит в число стран-участниц. Тема их павильона — революция или «человек и его революция», уж не знаю точно. Как я слышал, от этой кубинской экспозиции все в шоке. Все страны выставили миленькие экспозиции ремесел и народных промыслов, достижений промышленности и сельского хозяйства, а посетителей кубинского павильона встречают агитационные плакаты и автоматы, в общем самая что ни на есть махровая пропаганда. Посетители, значит, глазеют на эти устрашающие плакаты, потом заходят в кафешку, где им предлагают стаканчик рому и гаванскую сигарку. Вот чем они там торгуют — ромом, сигарами и революцией.

— И что, их пропаганда пользуется успехом?.

— Возможно, не очень. Подозреваю, что туда в основном заглядывают семейные группы, осматривают всю эту фигню и говорят: «Что ж, мило, а теперь пойдемте-ка покатаемся на монорельсовой дороге!» Трудно измерить степень эффективности такой тонкой материи, как агитпроп.

Я был несколько озадачен. Я все еще никак не мог свыкнуться с мыслью, что он посылает меня не в Гавану, а в Монреаль. Монреаль, рассуждал я, расположен в четырехстах милях к северу от Нью-Йорка. К северу! То есть в Монреале будет явно прохладнее. И Минна мне уже всю плешь проела, упрашивая ее туда свозить. В Монреале нет уличных беспорядков на расовой почве, нет забастовок таксистов, нет забастовок мусорщиков, и моего домовладельца там тоже нет, и…

— Разрешите мне кое-что уточнить, — начал я. — Вы же не хотите, чтобы я взорвал кубинский павильон?

— Господи, да нет, конечно!

— Или устроил около него пикет или что-нибудь в этом духе?

— Нет.

— Тогда что? То есть, я хочу сказать, что Гавана тратит три четверти своего бюджета на проведение разного рода пропагандистских кампаний по дискредитации Америки. Этот павильон, по всей видимости, — один из наименее удачных примеров кубинской пропаганды, поскольку девяносто пять процентов людей, на которых она нацелена, — это американцы или канадцы. Я не совсем…

— Кубинская пропаганда тут не при чем, Таннер.

— Тогда что же?

Шеф на мгновение зажмурился и, снова открыв глаза, тихо сказал:

— Хотел бы я сам знать, что, черт побери! — Он откашлялся. — По правде сказать, в последнее время у меня что-то с головой… А все из-за этой проклятой жары. Тут у вас в Нью-Йорке жарища такая же, как в Вашингтоне.

— А в Вашингтоне так же мерзко?

— Хуже, гораздо хуже. — Он снова откашлялся. — Кубинский павильон. В последнее время мы стали получать довольно странные рапорты по поводу этого павильона. Похоже, кубинцы используют этот павильон как плацдарм для какой-то секретной операции. Есть информация, что они собираются использовать этот павильон как «окно» для своих агентов, которые под видом американских туристов въедут в Штаты. По другой информации, они планируют усилить свое влияние в негритянских и пуэрториканских гетто с тем, чтобы спровоцировать в наших городах серьезные уличные беспорядки. Звучит слишком уж неправдоподобно, как, по-твоему? С другой стороны, ты же помнишь, зачинщиков недавних расовых волнений искали где угодно, хотя, на мой взгляд, за ними стоял один человек — Фидель. Словом, смысл вот в чем: все эти бредовые рапорты давно следует отправить в мусорную корзинку. Дело на сегодняшний день обстоит следующим образом: мы получили слишком много мусора. Но просто отмахнуться от этой ерунды тоже нельзя. Кубинцы что-то замышляют под крышей своего монреальского павильона, и мы не знаем, что именно, но нам очень хочется это узнать, — он опять смежил веки. — Я понятно излагаю?

— Да, сэр.

— Я спрашиваю исключительно потому, что и мне самому очень трудно отнестись к данному факту с той долей серьезности, какой он, вероятно, заслуживает. Теперь ты понимаешь, Таннер, к чему сводится твое задание? Я хочу, чтобы ты заглянул в кубинский павильон. Сходи туда, посмотри, послушай, понюхай там все, постарайся разобраться, что там у них происходит… Возможно, тебе удастся наладить там контакт с кем-нибудь из их сотрудников, втереться в доверие, ну, сам понимаешь… Ты же говоришь по-испански…

— Это вряд ли поможет!

— Но и не помешает. Твои политические связи тоже пригодятся. Ты мог бы попытаться… черт, не хочу учить тебя уму-разуму, ты ведь, бог свидетель, в таких делах большой мастер. Уж если кто и способен отделить факт от фикции — так это ты, Таннер. Но в то же время мне бы не хотелось заставлять тебя зря терять время на дело, которое не стоит выеденного яйца. Может быть, у тебя сейчас есть на примете что-то более интересное? Что-нибудь по-настоящему многообещающее?

А вот и повод увильнуть от задания! Шеф чуть ли не намекнул мне, что я могу отказаться.

— В данный момент ничего, сэр.

— А в ближайшее время ничего не может всплыть?

— Да нет.

— Гмм. Ну тогда, может, попробуешь?

Какая мне разница, что происходит в кубинском павильоне? Никакой. Хочется ли мне съездить осмотреть монреальскую выставку? Нет. Хочется ли мне свалить из расплавленного жарой Нью-Йорка? Еще как!

— Попробую! — твердо сказал я.

Он настоял, чтобы я взял у него деньги на авиабилеты, с усмешкой заметив, что после выполнения заданий я никогда не предъявляю ему ресторанных чеков и билетов для возмещения моих расходов. На это я сказал, что обычно стараюсь сам возмещать свои расходы во время заданий, а он опять усмехнулся и пробурчал что-то насчет того, как же удобно иметь состоятельных оперативников, действующих по собственной инициативе.

— Вряд ли эта поездка принесет тебе лично какую-то выгоду, Таннер, — ведь ты всего-навсего летишь в Канаду.

Я сообщил Шефу, что возьму с собой в Монреаль свою дочурку. Он похвалил меня, заметив, что Минна послужит для меня хорошим прикрытием. И дал мне еще денег на детский билет. Честно говоря, мне в голову даже не приходила мысль использовать Минну как прикрытие. Я просто подумал, что ей не помешает выбраться из раскаленной печки под названием Нью-Йорк, да еще и побывать на этой дурацкой выставке.

Я оставил Шефа наедине с вонючей кожей. На 42-й улице я купил авиабилеты на ближайший рейс до Монреаля — на вечер вторника. Все более ранние были уже выкуплены. Клерк авиакассы посоветовал мне захватить с собой в Монреаль удостоверение личности. У меня уже имелся паспорт Минны: мне хватило ума озаботиться его оформлением задолго до того момента, когда он мог бы ей реально понадобиться. Любой, у кого в ящике письменного стола не лежит заготовленный на всякий случай паспорт, — просто болван. Потому что никто не гарантирован от того, что в один прекрасный день у него вдруг не возникнет острейшей необходимости по-быстрому слинять из страны.

Я поймал такси и вернулся домой. В машине работал кондиционер, и мне не хотелось оттуда вылезать. Я поднялся пешком на четвертый этаж. Теплый воздух имеет свойство подниматься снизу вверх, и чем выше я взбирался по лестнице, тем жарче становилось. Я вошел в квартиру и обнаружил Минну около радиоприемника с пачкой ксерокопий приказов командования Латвийской армии в изгнании.

— Ты бы лучше освежила в памяти французский. Во вторник вечером мы летим в Монреаль.

— В Монреаль!

— Если, конечно, у тебя нет других планов…

— О, Ивен! Мы едем на «Экспо»?

— Мы едем на «Экспо».

Но теперь, похоже, наша поездка сорвалась.