"Зоны нейтрализации" - читать интересную книгу автора (Петецкий Богдан)

4. «ГЕЛИОС»

Огромный, безоблачный шар. Мертвый. Но мнимо мертвый. Его молчание, которое казалось молчанием пространства, не могло обмануть меня. Я летел шесть лет, чтобы добраться до того, что крылось под каской абсолютной неподвижности. Что жило. Если не окажется необходимым подобрать новое слово, чтобы описать им форму движения, способную на сознательное определение своих целей, способную на их реализацию, на противодействие разуму человека. Форму настолько отличную от всего того, что мы привыкли называть живым, что здесь потребуется новое не только слово, но и оружие. Во время посадки монитор замолк навсегда. Трудно представить себе катастрофу, о которой не предупредил бы ни один, пусть даже самый короткий сигнал тревоги тахионных «глаз» нейромата. Но если бы кому-нибудь очень захотелось, он смог бы в это с горем пополам поверить. Какое-нибудь метеорит в то мгновение, когда все автоматы как раз переключены на ретроспектирование, одновременное короткое замыкание в главных и вспомогательных сетях, управляющих моделированием поля вокруг основных лазерных генераторов, взрыв, дьявол знает, что еще. Хватит об этом. Судьба, которая была уготована двум другим кораблям на аналогичной стадии полета, должна была отрезвить самых заядлых оптимистов.

Огромный, безоблачный шар. Огромный ли? Не для нас, землян, если бы мы рассчитывали его массу и площадь поверхности, считывали данные с чистеньких перфолент, дежурить у радиотелескопов, когда за окном огромный парк до голубого горизонта, а над ним солидные, кучевые облака.

Огромный для меня. Слишком огромный. Не говорю, что чересчур слишком. Для нас ничто не может оказаться излишне громадным, поскольку уж мы сюда прибыли. Но существует ничего такого, что бы ни смог прогрызть длинный огонь лазерных батарей. Если планета эта состоит из материи, если существа, населяющие ее, материальны, если в их организмах, живых или мертвых с нашей точки зрения, есть хотя бы доля основных материальных структур, мы можем любое из них вместе со всей их планетой уничтожить в долю секунды, испепелить огненным дуновением одного-единственного удара антипротонов.

Я прилетел сюда, чтобы сделать это. Предостеречь этот мир, вбить им в головы, что людей не только есть за что уважать, но и не уважать их не позволено, если у них есть охота еще немного пожить в этом мире, каким бы он ни был.

Изумительно. Особенно, что сейчас я из мстителя превратился в мишень для стрельбы. Пока я плыл к цели, повиснув над плоской сушей со слегка загибающимися краями, мне казалось, что я – утка, которую можно сбить несколькими дробинами.

Я был целью, поскольку этот шар только с виду был мертвым. Его поверхность, казалось, следила миллиардами глаз за каждым моим неловким движением, регистрировала и рассчитывала каждый лучик, вырывающийся из легкого, плоского пистолетика. Порой мне начинало казаться, что эти там, внизу, специально выманили меня из вооруженного корабля, чтобы полюбоваться этим зрелищем – пришельцем, плывущим в пустоте и нелепо перебирающим ногами, словно огромная черепаха с Галапагосских островов, втащенная в лодку и перевернутая на спину, которую демонстрируют детям, прежде чем обратить ее в суп и костяные шкатулки.

Этот шар жил. И жило пространство вокруг него. В любое мгновение сквозь мое тело мог пройти поток жесткого излучения, меня могло окутать поле, смертельное для белковых субстанций. Ведь это правда, что они выманили меня из «Урана», вынудили порхать над поверхностью их спутника; смешная фигурка, упрятанная в панцирном коконе со стенками, отделяющими от всего того, что меня окружало, на одну-единственную бесконечность. Передо мной был земной корабль. Они создали вокруг него сферу или поле, недоступные для автоматов. Ведь что такое автоматы без управления, без связи? А туда, где подводят автоматы, туда идет человек. Не обязательно. Туда посылают парня из инфорпола.

Крохотный экранчик под забралом шлема вел меня изумрудной нитью к цели. Рядом с ним пульсировал голубенький светлячок, в несколько раз меньше настоящего. Это означало, что пока что ничего не происходило. Никакого излучения, которого мне следовало бы опасаться, никаких искусственных полей. Шлем был сконструирован так, что оба датчика постоянно находились у меня перед глазами. По сути дела, я не обращал на них внимания. Только проверял направление, нажимая спуск пистолетика. Мои глаза были прикованы к рыжевато-серой поверхности спутника, раскинувшейся подо мной чуть ли не до горизонта.

Все было чужим. Чужеродность эта была заметна уже с первого взгляда. Кратеры. Такие же, как на Луне, и все-таки другие. Резкий, почти что белый свет. Контуры теней, видимые даже с этой высоты. Под солнечными белыми мазками, не похожими ни на что, что можно наблюдать в окрестностях Земли. На всем полушарии лежала еще одна тень, словно бы от гигантского дерева, лишенного листьев. Начиналась от толстого ствола вблизи полюса и ползла, разделяясь на все более тонкие, переплетшиеся между собой ветви, опутавшие экватор. Я напряг глаза, пытаясь разобраться только ли тень это, или же нечто, чего не способна создать природа, что-то, напоминающее гигантскую сеть проводов, накинутую на планету. И тут же понял всю бессмысленность подобных попыток. Даже если это тень, так что-то должно же ее отбрасывать. Я невольно затряс головой. Не почувствовал ни малейшей боли, слабости, ничего такого, что могло бы заставить меня неожиданно предаваться размышлениям на уровне пятилетнего ребенка. Тревожно скользнул глазами по датчикам. С ними все было в порядке. Со всеми. Но ведь что-то происходило. Должно было происходить. Что-то, о чем я до сих пор понятия не имел, что такое может мне повстречаться. Я видел корпус ракеты, до которой добирался. Она была уже совсем близко. Росла на глазах, как это и бывает в пустоте. Я должен был заметить их давным-давно. Она достаточно четко выделялась на подкрашенном красным сером фоне поверхности и гранатовом полотнище с воткнутыми в него звездами. Я машинально переложил пистолет в левую руку. Правую вытянул перед собой, чтобы уцепиться за борт корабля, когда я его достигну.

И тут я почувствовал страх. Это было как удар током. Резкая встряска, шок, не дающий возможности дышать, не позволяющий даже подумать, что необходимо что-то делать. По моим жилам растеклась жгучая дрожь, словно кто-то ввел в них концентрированную кислоту. Меня колотила лихорадка. Челюсти сомкнулись на губе, что-то теплое начало течь тоненькой струйкой за воротник скафандра. Я не чувствовал боли. Я вообще ничего не чувствовал. Начались судороги. Голова колотилась о стенки шлема словно пневматический молот, мне даже показалось, что все, конец, что я под обстрелом. Меня спас огонек. Микроскопический светлячок возле забрала шлема полыхал красным. Изумрудная нить исчезла. Неожиданно датчик погас. Еще несколько раз блеснул зеленью. Потом вновь разгорелся, на долю секунды. Перед собой я не видел ничего. Не видел собственной, отчаянно выброшенной вперед руки. Почувствовал удар. Невольно сжал руку в кулак. Изо всей силы, что еще во мне оставалось, ударил по тому, что преграждало мне путь. Стало больно. На минуту я пришел в себя. Был возле корабля. Он высился надо мной на много этажей вверх, словно гора. Плывущая в пустоте. Ничего не понимая, я глядел на его некогда белый, опаленный панцирь. Меня охватило отчаяние. Казалось, корабль притянул меня к себе, словно пылинку материи, странствующую по космосу, что я пристал к его поверхности, прилип к ней и уже никогда не смогу от нее оторваться. Но ни на мгновение не пришло в голову подумать, что я здесь делаю, что я один в пустоте, что вылетел ради достижения какой-то цели и, наконец, достиг ее. Я знал только одно. Эта страшная стена передо мной не давала вернуться к своим. Домой. Отчаяние нарастало. Я инстинктивно выставил перед собой руку с пистолетом и надавил на спуск. На меня вновь обрушилась чудовищная вспышка. Теперь корпус корабля был передо мной. Взрыв на его поверхности отшвырнул меня назад. Я полетел в ту же сторону, откуда прибыл. Несколько секунд потребовалось на то, чтобы набрать воздуха в грудь.

Меня ошеломила тишина. Датчик под забралом каски нервно мигнул раз и другой красным светом, погас, а потом, словно ничего не происходило, начал пульсировать ласковым зеленым огоньком. Я увидел изумрудную нить. Она не исчезла, как мне казалось. Вибрировала со скоростью, недоступной для глаза. Теперь успокоилась, плавно закачалась синусоидальными движениями и замерла чуть наискось к направлению рассчитанной трассы.

Отозвался лакей. Я заметил, что начал получать больше кислорода. Из утолщения, встроенного в шлем, выдвинулась серебряная, матовая ложка. На ней лежали три зеленые таблетки и одна желтая. Проглотил их. Я все еще плыл в пространстве, в направлении, приданном моему телу при взрыве на поверхности корабля. Он был там. Я до него добрался. Единственное, в чем я мог быть уверен. Это земной корабль, наш корабль. Тот, что мы разыскивали. И еще одно. Что-то случилось, на борту его нет ни одного живого человека.

Я вытянул ноги, сложил руки на груди. Отдыхал. Шли секунды, минуты. Наконец я лениво потянулся до переключателя на левом рукаве и вызвал Снагга. Тот отозвался немедленно, словно только этого и ждал. Я рассказал, что зона действует не только на автоматы и что мне пришлось пережить вблизи покинутой ракеты. Добавил, что эффект достигается, скорее всего, воздействием излучения или поля на некоторые нервные центры.

– С той минуты, как ты приблизился к объекту, в записях корабельного компьютера пробел, – сказал Снагг. – А твой?

– У подручных систем нет блоков воспроизведения, – пробурчал я. – Передай все это на базу.

– Сделал, – сообщил он. – Возвращаешься?

Я не ответил. Медленно поднял руку с пистолетиком, чтобы прочитать запись расхода энергии. Я мог вернуться. И ничего больше. Сунул пистолет за пояс и включил компьютер. Без интереса следил за цифрами, выскакивающими в крохотном, овальном окошке. Координаты моего положения, траектория пройденного пути, расстояние от корабля и от цели... Последнее было излишней роскошью. Я невооруженным глазом все время видел силуэт земной ракеты, проступающий на фоне утыканного звездами пространства. Если мне и предстояло что-то выяснить, то не с помощью компьютера. Еще раз потянулся к левому рукаву. Подключил свою диагностическую систему к анализатору, потом на выход. Отозвалась сразу же. Я узнал, что весьма утомлен. Нарушено психическое равновесие, вследствие воздействия сильных факторов. Каких?

Лакей детально проинформировал, что происходит в моих мозговых центрах, сердце, печени, выдал характеристику химических изменений в мышцах. И все такое прочее. Еще я узнал, что довольно быстро возвращаюсь к норме. С чем и мог себя поздравить. Если бы только не то, что я до сих пор ничего не знал. Ничего о том, что было по-настоящему важным. Было определенно общее состояние моего организма. Без следа данных о том, что оный организм до этого состояния довело.

Бортовой компьютер корабля потерял связь с аппаратурой, вмонтированной в мой вакуум-скафандр, когда я оказался в зоне действия поля, обволакивающего брошенную ракету предыдущей экспедиции. Но если они, в кабине, следили за его воздействием на контрольном экране, то могли догадаться, что же со мной происходило. Бред – холодно оборвал я себя. Из этой зоны не пробивается никаких сигналов. Они видели только то, что принимал компьютер. Хаос.

«Меркурий» выказал непокорство. В данном случае, – подумал я, – человек оказался столь же беспомощен, что и машины. Хотя, кто знает? Я все-таки вернулся. Сам. Сомневаюсь, чтобы это удалось какому-нибудь из наших автоматов. Так или иначе, моего страха они не видели. Отчаянной, беспомощной суетни. А жаль.

Я знаю, что люди стесняются своего испуга. Не испуга: страха. Те, кому приходилось бояться. Чаще, чем единожды в жизни. А для меня страх был чем-то столь же интересным, как, скажем, явление сверхпроводимости. И чем-то столь же безличным. Как мои нервные окончания не могли неожиданно превратиться в криогенные кабели, точно так же я не мог и бояться. Это последствия воспитания, и даже корректировки генетического кода. Атмосферы, царящей в нашем сообществе. А в первую очередь – нейропсихологической стимуляции.

И все же я пережил столько-то там минут подлинного страха. Это было необходимо исследовать. Так же, как расследуют причины космической катастрофы. Хладнокровно и до конца. Скажи мне кто-нибудь, что я мог бы устыдиться этого страха, я бы посмотрел на него как на ненормального. Впрочем, не я один. Снагг. Рива. Любой из нас.

Надо серьезно заниматься этими полями, излучениями, чем бы оно там ни было. Пошлю полный отчет тем, в Будорусе. Пусть тоже поломают головы.

А пока необходимо добраться до этого корабля. Ха, легко сказать. Может, если заменить автоматические стимуляторы на какие-нибудь механизмы... соединить их проводами... Нет, это ничего не даст. Во-первых, ничего такого у нас на борту не было, а во-вторых – нервные волокна те же провода. Открытие, как оказалось, для сил, действующих вблизи мертвой ракеты.

Попробовать, по врожденной глупости, тот же финт еще раз? Я пожал плечами. На этот невольный жест ответило все мое тело, лениво изменив положение на более вертикальное. Я усмехнулся. Уже пришел в себя. Вытащил пистолетик, подрегулировал стрелку тахдара, устанавливая курс на «Уран» и нажал спуск. На этот раз до люка я скорее добрался, чем доплыл, цепляясь рукавицами за шершавый панцирь. Энергобаллон пистолетика был пуст до последнего миллиграмма.

Они даже не шевельнулись, когда я объявился в кабине.

– Код? – спросил я, устраивая в своем кресле.

– Пошел, – буркнул Рива.

Не скажу, чтобы они были мной довольны. Наверно, прикидывали, кого из них я отправлю доделывать за меня эту работенку. Я прокрутил назад ленты записей и проглядел полный отчет о моем собственном поведении, дополненный впечатлениями Ривы и Снагга, когда те следили за контрольным экраном, на котором не было видно, как я боюсь – и еще раз передал все материалы на базу. Потом приказал Риве запрограммировать зонд.

– Лазерный? – неохотно спросил он.

– Коммуникационный, – ответил я. – Прицепи к нему метров двести кабели с электромагнитом. Пусть зависнет над объектом на безопасном расстоянии. И постарается вынудить его из этой зоны.

– Если только она не стабилизируется с корабля, – хмыкнул Снагг. – Или самим кораблем.

– Именно, – кивнул я.

Это был единственный шанс. Если источник поля, подавляющий наши средства коммуникации, находился вне покинутой ракеты, ее следовало из этой зоны вытащить. Если же нет... тогда помудрим, что дальше. Зондов, снабженных удочкой, у нас не было. Риве пришлось отправиться в транспортировочную камеру и прогуляться по нескольким уровням корабля. Пришлось немного подождать, пока он вернулся. Тяжело упал на кресло, перебросил изображение на боковой контрольный экран, отрегулировал резкость изображения, потом, не поворачиваясь к нам, бросил:

– Можем стартовать.

Нейромат уже кончил разрабатывать программу для зонда. Теперь он вводил ее в автопилот. Это было небольшое устройство со сравнительно низким уровнем памяти; я видел, что некоторые данные повторялись по два и даже три раза. Наконец в углу экрана засветился сигнал готовности.

– Зонд, – бросил я.

– Есть зонд, – повторил Рива.

Что-то коротко мяукнуло под нами. По экрану промчалась полоса разноцветной, светящейся ряби. Рива вел аппарат по крутой, параболической траектории, на минимальной скорости, которую только можно было позволить, чтобы не сбиться с курса.

– Покажи-ка, – попросил я.

Он дал изображение. Мы увидели на экране клочок небосвода и заполняющую пространство поверхность спутника. И корабль на ее фоне. Здоровенная ракета, один из тех транспортов, над которыми в самом деле изрядно потрудились, чтобы создать для многочисленного экипажа условия не хуже, чем существовали на базах. Ясное дело. Не для инфорпола их строили. Иллюзия никогда не была полной, но люди не жаловались, даже после многих лет, проведенных в пустоте.

Рива навел объектив и увеличил изображение.

Совсем недавно я был там. Касался этого шершавого, потемневшего словно бы от огня панциря. Восемьсот, может, девятьсот метров. В сравнении с расстояниями, к которым мы были привычны, даже говорить не о чем. Но я вернулся оттуда ни с чем. И еще мог поздравить себя с этой удачей.

Объектив зонда медленно плыл вдоль корпуса корабля. Выхватывал знакомые очертания, общие для всех земных ракет с экипажем. Обтекатели дюз, конусообразно расширяющиеся к корме; характерные крепления, весьма полезные при проведении работ в пустоте и на корпусе; наглухо задраенная крышка люка; сеточки антенн; створки объективов; и, наконец, первые буквы, белые, огромные, образующие надпись, вытянувшуюся от носа до середины корпуса. Я начал произносить их вслух. Г... Е... Л... – повторял я, следя за постепенно выплывающими на экран буквами. Достаточно было и этих трех, чтобы угадать, что мы здесь отыскали.

«Гелиос».

Корабль Торнса. Один из двух, что были высланы вслед за «Монитором».

– Двести пятьдесят, – доложил Рива.

Я посмотрел на указатель компьютера. Полет зонда проходил в соответствии с программой. Аппарат миновал наивысшую точку траектории и по пологой дуге начал спускаться к кораблю.

– Двести.

Весь экран занял фрагмент корпуса ракеты. Он приближался на глазах, медленно, но отчетливо. Пятна, самые крохотные крепления и соединения с каждой минутой проступали острее, контрастнее.

– Сто пятьдесят.

– Хватит, – решил я. В ту же самую долю секунды экран заполнился матовым, бесцветным сиянием. Изображение исчезло, словно сметенное взрывом.

– Ноль, – весьма к месту заметил Рива.

Ноль. Конец. На борту зонда не было человека, который в припадке отчаяния мог бы направить ствол пистолета на корпус корабля и оказаться таким образом выброшенным за пределы сферы, нейтрализующей связь. И не только связь.

– Наверно, мне показалось... – начал Снагг.

– Не показалось, – резко перебил Рива.

Да. Это не было иллюзией. В последние секунды, когда изображение еще транслировалось на экран, объектив зонда зацепил маленький, шарообразный предмет в нескольких метрах корпуса «Гелиоса», позади него, если смотреть со стороны наших кораблей.

– Слетал бы я, да посмотрел, – промурлыкал Снагг.

Он был прав. При условии, что не знал того, что уже испытал я.

– Нет, – сказал я.

– Зонд? – спросил Рива. – Ладно. Их еще несколько штук осталось. Потом наделаем новые. Лучше всего, из пенолита. Выстругаем ножичками.

– Нет. Не зонд, – спокойно ответил я. – Приготовь мне двести метров кабеля. И отнеси его в шлюз.

Какое-то время он просидел неподвижно, разглядывая меня со спокойным интересом, потом молча поднялся и направился в сторону прохода к гипернационным камерам. Только оттуда можно было пройти в остальные помещения корабля и, в первую очередь, на склады.

Я услышал голос Снагга.

– «Гелиос», – сказал он словно бы сам себе, потом повторил: – «Гелиос». Интересно, какому дьяволу удалось выманить оттуда Кросвица...

Я вспомнил сообщения, принятые Будорусом.

И возразил:

– Там остался Арег. Кросвиц садился вместе со всеми.

– Знаю, – буркнул Снагг. – Но, наверно, вернулся, когда экипаж покинул корабль.

Да, рассуждал он верно. С небольшой поправкой. Кросвиц не вернулся.

В кабине установилось молчание. Немного погодя я сильно наклонился и прижался лбом к иллюминатору. Мне удалось разглядеть неподвижно застывший на расстоянии нескольких сотен метров веретенообразный силуэт. «Кварк». Он чуть-чуть приподнял нос, словно готовясь к отлету. Запасы энергии, позволяющие многократно совершить рейс от нашего солнца к ближайшему и обратно. Огромный химический синтезатор, работающий на сырье, получаемом из пространства. Фабрика антиматерии, способная в доли секунды распылить средних размеров небесное тело. Излучатели.

Я наклонил голову. По другую сторону, невидимый для меня, находился близнец «Кварка» – «Меркурий». Вооруженный не лучше и не хуже первого. И между ними – «Уран». С экипажем. Оборудованный точно так же, как те два корабля. Если не лучше. А чего лучше ты хочешь? Земля могла бы прислать сюда десяток таких эскадр, как наша. Пять десятков. Сотню. Но это уже не имело бы значения. Астероиду безразлично, взорвется на его поверхности одна кварковая бомба или тысяча. И наоборот. Если кто-то изобрел действенный способ защиты от антиматерии, если он способен противостоять одному излучателю, он с тем же успехом справится и с батареей.

«Гелиос». Я подумал о первой экспедиции, контактной. Поскольку сразу же после выхода на орбиту спутника Третьей мы наткнулись на неповрежденный, по крайней мере, с виду, земной корабль, может, удастся отыскать и два остальных. На первом полете Энн. Энн, которую ждут. Интересно, она такая же миленькая, как и Лина? Я улыбнулся. Лина.

Рива не возвращался. Может быть, ждут у шлюза. Я встал, потянулся, опасаясь, как бы не зацепить головой выступающие обрамления индикаторов, и неторопливо направился в сторону двери. В рубке было адски тесно. Наши кресла почти соприкасались пухлыми, пенолитовыми подлокотниками. Вся передняя стенка была разделена на экраны, сгруппированные тремя рядами, один над другим. Под ними – пульты. В центре главный экран нейромата. Вдоль потолка сотни перемигивающихся датчиков. Иллюминаторы тоже были экранами, оформленными как оконца, вроде тех, что устраивали в каютах старинных парусников. Мода такая.

Остальную часть пространства заполняла аппаратура кресел, системы личного контроля экипажа и кошмарная путаница силовых кабелей. Ничего страшного. Корабль этот был выстроен специально для инфорпола. Его проектировщики, видать, сочли оптимальным вариантом расчленить нас на мелкие кусочки и с большим нежеланием отказались от этого намерения. Под конец оставили нам чуточку места. Ровно столько, чтобы в случае чего дотянуться до переключателей. Но в кресла мы забирались ногами вперед, словно в спальные мешки.

Снагг малость приподнялся и повернул лицо в мою сторону.

– Иду с тобой, – сообщил он.

– Нет.

Он напрягся. Уперся руками в подлокотники кресла и наклонился вперед.

– Почему?

– Почему, – мысленно повторил я. Он спрашивает, почему. Звучит приятно и вполне по-свойски.

Но Снагг не надеялся дождаться ответа. В Корпусе нет обычая расспрашивать, когда идешь на дело. Начальство говорит, что требуется. Ни словом меньше. Если о чем-то умалчивает, значит сказать ему на этот счет нечего. Оно располагает точно такой же обратной связью с психотроном или стимуляторами, что и любой выполнитель их распоряжений. Один и другой перерабатывают за одинаковое время одинаковое количество информации. На заданиях все думают одновременно и одинаково.

Нет. В инфорполе нет привычки расспрашивать. И отвечать.

С минуту я манипулировал над пультом. Отключил некоторые системы и добавил несколько усилителей к блоку связи с датчиками моего скафандра. Сдвинул до упора регулятор селективности. Усилил корректировку. Ничего большего я сделать не мог.

Перед уходом на мгновение на мгновение задержался и ощущал скафандр. Вроде, все было на месте.

– Зеркальце, – донесся до меня мурлыкающий голос Снагга.

Я шагнул в сторону умывальни и наклонился к встроенному в стену треугольному зеркалу. То, что я там увидел, мне не понравилось. Искусанные, опухшие губы. От уголка рта тянулась струйка засохшей крови.

Смазал лицо стерилизующим раствором и тщательно, не торопясь, вытер его.

– Такие дела, – проворчал я, возвращаясь к двери. Мне пришлось подтянуть живот, чтобы протиснуться между краем газового умывальника и подлокотником кресла Снагга. Он неожиданно повернулся ко мне и спросил приглушенным голосом:

– Расскажешь?

Я остановился. Посмотрел на него с улыбкой и положил руку на плечо.

– Угу, – буркнул я. – Как вернусь. Поболтаем. Тогда времени у нас будет – хоть отбавляй.

Он ответил улыбкой. Лицо его неожиданно помолодело. Это было лицо мальчонки, который не все еще понимает, но уверен, что может улыбаться спокойно. Поскольку никого не должен убеждать ни в силе своей, ни в мужестве. Я легонько похлопал его по плечу, повернулся и направился прямо в шлюз.

Рива уже ждал. Стоял, опершись о панцирную крышку люка, и выглядел так, словно позы этой не менял уже несколько дней. Когда я подошел, он отступил в сторону, поворчал что-то невразумительное, потом протянул конец кабеля, отмотанного со здоровенной катушки, установленной на легком, вращающемся барабане. Я молча прошел мимо, отодвинул запоры и вошел в шлюз. Рива втащил за мной барабан, буркнул «это все», или что-то в том же духе, и захлопнул люк. Я загерметизировал шлем, сунул за пояс резервный пистолет и, когда давление упало до зеленой отметки внизу темного, вертикально установленного датчика, включил автоматику выхода. Во второй раз за этот день передо мной разверзлась пустота.

Я встал на пороге, наклонился и вывалил за борт барабан с намотанным кабелем. Он полетел в пространство необычайно медленно, распутываясь плавными, извивающимися лентами, словно в замедленном фильме. Когда катушки исчезла у меня из глаз, я привязал другой конец кабеля карабину на моем поясе, определил направление и надавил спуск пистолета. На этот раз я не злоупотреблял никакими маневрами. Через равные промежутки времени стрелял из пистолета, короткими толчками ускоряя движение своего тела в направлении ракеты. Я хотел оказаться на ее корпусе после по возможности самого недолгого пребывания в опасной зоне.

После первых ста метров я попытался припомнить, о чем я думал в прошлый раз, приближаясь к мертвому кораблю. На этот раз я решил направить свои мысли на что-нибудь этакое симпатичное. Ясно, это не имело никакого значения. Но кто знает?

Подумал об Ите. О розовом ее пеньюарчике. Об Устере. Любовь – штука серьезная. Но вот приятная ли? Знал, что приятной она бывает. Но не мог так о ней думать. Даже, если думал без гнева и, по сути дела, без сожалений.

Лицо Ити смазалось в моей памяти, переменилось и неожиданно оказалось лицом Лины. Словно в коротком, беспокойном, сне. Я улыбнулся.

Изумрудная нить незначительно отклонилась от выбранного курса. Я выровнялся одним ударом из газового пистолета и неожиданно, в долю секунды, почувствовал, что становлюсь легким, теряю материальную массу собственного тела. Это не была невесомость. Нечто такое, с чем мне еще не приходилось сталкиваться. Словно я сделался газом, наполняющим невероятно тонкие, существующие лишь в воображении стенки скафандра. Я знал, я был непоколебимо уверен, что нет таких вещей, таких явлений, которые оказались бы способны нарушить воцарившееся молчание, смутить спокойствие моих мыслей. Если эти лениво проплывающие, наслаивающиеся друг на друга образы можно вообще назвать мышлением.

Лицо Лины ожило. Она посмотрела на меня сонным взглядом, прикрыла веки и шевельнула губами, словно вздохнув неслышно. Волосы прикрывали ее лицо. Короткие, светлые волосы, чуть-чуть темнее моих. Должно быть, стояла ночь, полная звезд. Звезд добрых, далеких, глядеть на которые удовольствие, ощущая под ногами твердую, устойчивую Землю.

Не переставая улыбаться, я протянул руку, собираясь осторожно коснуться ее лица, ощутить тепло его, успокоить лаской пальцев ее кожу, мускулы, нервные ткани, в которых притаилось подсознательное беспокойство, тревожащее сон. Чем она встревожена? Ах, – вспомнил я, – она ждет.

Ей бы не надо тревожиться. Ей бы быть такой, как я. Я напряг память, чтобы, порывшись в прошлом, отыскать то, что навсегда устроило тревогу из моей жизни. Ничего не вышло. И не вышло. И не надо. О чем это я думал? Ах, да, о беспокойстве. Да. В этом было что-то, с чем мне не приходилось сталкиваться. Вот именно. И все же я никогда в жизни не был таким спокойным, как в эту минуту. Тем спокойствием, что граничит со счастьем.

Счастье. Тут мне захотелось смеяться. Я захохотал в полный голос. Чувствовал, что легким не хватает воздуха. Но не мог остановиться. Я корчился от смеха, извиваясь в мягкой оболочке скафандра, лениво перебирая ногами. В жизни не видел ничего более смешного, чем этот оранжевый огонек возле забрала. Это не казалось чем-то раздражающим. Скорее, милым. Милым. Мои вытянутые руки неожиданно наткнулись на что-то твердое и массивное. Я сжал пальцы, пытаясь ухватиться. Неведомо почему, но мне это представилось менее забавным. Корабль, – подумал я. – Пора домой. Я похлопал шершавый панцирь. Приложил к нему открытую ладонь, стараясь не утратить это ощущение прикосновения, словно я нуждался в опоре, чтобы не вывалиться из этой гранатовой пустоты, полной безмятежного спокойствия. Я заговорил. Объясняя Лине, что возвращаюсь.

– Возвращаюсь домой, – вслух повторил я. Детство? Нет, школа. Квартирка при клубе базы. Очаровательном, земном клубе. На этот раз эмоции были самые верные. Но, следовательно, недавно пришлось думать о чем-то, что, по сути дела, оказалось не столь уж и очаровательным. О чем бы это?

Устер. Я ему улыбнулся. Ласково, как прежде.

Я вцепился пальцами в изъеденный корпус корабля. Начал очень медленно продвигаться вдоль его борта, выискивая знакомый огонек, приглашающий в шлюз. Неожиданно зацепился за что-то. Люком это не было.

Подожди, – попросил я Итю. Она кивнула. Такая серьезная. Слишком серьезная. Без тени улыбки. Она глядела на меня холодно, изучающе, без снисхождения. Я понял, что-то не в порядке. Она не должна смотреть так. В конце концов, я же пришел сюда за Устером. Я застыл. С изумлением уставился на нее. За Устером? Но, в таком случае, это должна была быть Лина.

Это ничем тебе не поможет, – сказал я сам себе, – если ты начнешь так думать. Это Итя. Она мне мешает.

Неторопливо, с внутренним удовлетворением, словно додумавшись до чего-то неслыханно оригинального, я отцепил кабель от пояса и привязал его к массивному уху, выступающему из корпуса корабля. Сделав петлю, другую, затянул, что было силы, и испробовал. Выдержит. И только тут до меня дошло, что другой конец кабеля теряется где-то в пространстве. Что Итя там. Наверно, ждет меня на полпути, сразу же за этой многоэтажной стеной, заслоняющей от меня Лину. Сжав кулак, я ударил раз, другой. Нет. Сплошная скала. Молчаливая. Мне оставался только этот кабель.

Я осторожненько взял его двумя пальцами и слегка потянул. Он сразу же подался. И начал скользить мимо моего тела, сперва лениво, словно преодолевая сопротивление, потом все быстрее. Мне опять захотелось смеяться. Я дернул посильнее. Тело мое неожиданно закачалось. Кабель выскочил из сжимающих его пальцев. От легкого трения, с которым кабель скользил между моих пальцев, рука, а потом плечо начали дрожать, а я покрылся потом. Вспотел – и тут же захотелось спать. Надо вздремнуть. Но придется подождать, пока они не окажутся рядом. Кто? Итя? Лина? Какая разница. Лине это было бы труднее. Это уж точно. А мне... Может такое быть, чтобы мне оказалось труднее с Итей? Я сильнее вцепился в кабель. Отвел руку назад и рванул что было силы. Я летел. Тело мое перемещалось в пространстве. И вовсе не так медленно, как могло бы казаться.

Сделалось темно. Только через некоторое время я сообразил, что огонек возле моих глаз угас; в лампочке датчика еще тлела крохотная искорка, практически незаметная после яркого, красного пламени, слепившего меня на протяжении многих минут. Я услышал тихий, торопливый голосок лакея. Но не обратил на него внимания. Перед моими глазами все еще плавали их лица. Итя, – пробормотал я. Мысль оказалась скверная. Я крепче ухватился за кабель и выстрелил из пистолета в направлении «Гелиоса». Не шевельнулся. Я крепко застрял на одном месте, встретил неожиданно сильное сопротивление. Так и должно быть. Я свое сделал.

Пришлось подождать, пока нить тахдара совместится с указателем направления. И, только надежно установив курс, я повернул голову и надавил на спуск.

В камере шлюза я прокопался дольше, чем обычно. Снял шлем. Швырнул его в угол, на груду парашютов, подошел к двери и лбом уперся в холодный, массивный люк. Мне пришло в голову, что я впервые в жизни не послушался лакея. Не было никаких рациональных причин, чтобы игнорировать его рекомендации. Они же – советы. Мы привыкли реагировать на них инстинктивно. Как водители на знаки светофора на перекрестке. Скорее всего, состояние, в которое приводился организм человека полем, окружающим мертвый корабль, сохраняется после выхода из опасной зоны. Пусть, как след, незаметный с первого взгляда. Но, поскольку я не обратил внимания на сигналы личной аппаратуры, я должен был быть выведенным из равновесия. Кроме последствий воздействия этой зоны, других причин я не находил. Необходимо было установить, на какой срок эти последствия сохраняются. Или, быть может, воздействие зоны каким-то образом распространяется за пределы той сферы, где происходит наложение факторов, заставляющих не срабатывать тормоза психики. Это объясняло бы отклоняющееся от нормы поведение Снагга и Ривы. Особенно, Снагга. Вопросы эти. Какое-то недовольство. Состояние, почти что граничащее с эмоциональными. Надо этим заняться. Проверить программы наших диагностических систем. Должны отыскаться какие-нибудь пробелы.

Я потянулся так, что кости затрещали, покосился на автомат шлюза и открыл люк.

Они торчали в своих креслах, в позах, в каких я их оставил, и производили впечатление, что во время моего отсутствия не произошло ничего такого, что заслуживало бы внимания. Ни один из них даже на мгновение не оторвал глаз от разноцветных указателей датчиков, пока я протискивался сквозь паутину проводов, добираясь до своего пенолитового кресла.

Наконец-то я устроился с удобствами, испытывая облегчение и ожидая, пока автомат соединит аппаратуру моего скафандра с бортовыми системами. Скользнул глазами по экранам.

На первом плане виднелась светящаяся серебристая нить, выходящая из нижнего угла и рассекающая экран пологой дугой примерно на две равные части. Значит, я в самом деле сделал это. Соединил оставленную ракету с «Ураном». Кабель был солидным. В любом случае, достаточно солидным для того, чтобы стронуть с места «Гелиос», который на Земле или в любом другом заслуживающем уважения гравитационном поле весил бы свои тысячи тонн.

Я мог воззриться на это с удовольствием. Если бы мне с детства не вдалбливали о полной бесполезности чего-либо такого, как удовлетворение и неудовлетворение. Порой, человек может оказаться перед проблемой, когда всякие там ей сопутствующие прекраснейшие чувства могут только затруднить ее разрешение. Хотя бы то, что мы здесь делаем. Вооруженная операция в зоне обитания иной цивилизации. Цивилизации, о которой человек мечтал тысячелетиями. С которой связывались надежды, огромнейшие и весьма личные. А когда эта цивилизация отыскалась, одиночество человека только углубилось. Поскольку современный человек – существо недостаточно покорное, чтобы ощущать себя менее одиноким на необитаемом острове, чем в окружении врагов.

Дело зашло слишком далеко, чтобы продолжать прятать голову в песок. Кто-то должен был этим заняться. Сохранить спокойствие на Земле. И только потом дать ее обитателям, всем, если исключить одну-единственную тысячу, повод для вздохов и рефлектирующего возмущения.

Неожиданно по кабине пронесся радостный голос Ривы:

– Остается!

Мы заметили это одновременно. Корма «Гелиоса», двигающегося в нашу сторону, неожиданно открыла незаметную невооруженным глазом крохотную детальку, до сих пор прятавшуюся за корпусом ракеты от наших камер.

– Так-так, – протянул Снагг. В его голосе чувствовалось невеселое удовлетворение.

Рива не отрывал глаз от датчиков.

– Посмотрим, – бросил он.

– Хочешь туда прогуляться? – спросил Снагг. Потом повернулся ко мне. Взгляд его выразительно свидетельствовал, что он размышляет о перспективе новой прогулочки.

– Нет, – спокойно сказал я. – Устраним эту штуку с нашего пути.

Он еще какое-то время разглядывал меня, словно проверяя, не разговариваю ли я его, потом кивнул и занялся своим пультом.

Мы уже сместились на добрые двести метров, двигаясь в пространстве вместе с прикрепленными к эластичному, стеклянному кабелю кораблем, на котором шесть лет назад прибыли сюда люди. Тормозные двигатели работали без перерыва, выбрасывая перед собой кольца раскаленного газа, образующие возле носа корабля красочный, многоцветный цветок. Что-либо такое мне приходилось наблюдать впервые, но ведь и случается невероятно редко, чтобы носовые дюзы работали на столь мизерных порциях энергии. Попросту скорость выстреливаемых газов была до смехотворного низкой в сравнении с теми условиями, в которых обычно проводится торможение.

Прошло следующие десять минут. Расстояние светящегося на экране предмета от кормы «Гелиоса» выросло до шестисот метров. Даже принимая во внимание все возможные поправки, этого должно было хватить. Граница парализующей зоны, когда я сам приближался к кораблю, наверняка не превышала ста метров.

Я наклонился над пультом Снагга. Хотел все сделать сам. На секунду, может, полторы дал полную тягу. Тормозные двигатели полыхнули огнем, на этот раз ни о каком цветке речи не было. Я почувствовал сильный рывок вперед. Одновременно раз и другой ударил главным двигателем с кормы. «Уран» остановился, пожалуй, даже слишком быстро. Я заметил, что Рива бросил на меня короткий, вроде бы даже удивленный взгляд. Неважно. Зато «Гелиос» начал расти прямо на глазах. Мы уже на видеоэкранах видели его вытянутый корпус, перемещающийся на черно-красном фоне и заслоняющий собой все новые и новые звезды. Не прошло и пяти минут, как он поравнялся с нами, лениво подплыв левым бортом. Какое-то время на экране перед нами были его кормовые дюзы, конусообразно расширяющиеся, почерневшие, словно жерла средневековых орудий.

Я отправил Риву в шлюз, чтобы тот выбрал кабель. Сам же занялся прицелами. Левую руку, не отрывая, держал на переключателе главной тяги, учитывая возможность немедленного старта, на тот случай, если опасная зона приплыла сюда вместе с «Гелиосом» и охватила нас своими парализующими объятиями. Но ничего не происходило.

Представлялись только две возможности. Или же аппаратура, стабилизирующая зону, была размещена обитателями Альфы внутри захваченного ими земного корабля. Или же ее виновником был тот крохотный объект, что виднелся на экране тахдара в виде искорки или, скорее, светящейся точки. Что касается «Гелиоса», то нам и без того придется посвятить ему немного времени. В любом случае, больше, чем этого требовала бы простая осторожность. Следовало выяснить, оставят ли нас на орбите в покое. Если уж «поприветствовали» нас на границе своей системы. Как бы там ни было, но чем скорее мы с этим справимся, тем лучше.

Поэтому я и сказал Снаггу, что хочу убрать с дороги эту безделку. Пока с нас хватит и того, что мы обнаружим на борту мертвого корабля. Я предпочитал не иметь перед глазами еще одного объекта, требующего изучения. Ну, а если окажется, что генератором поля служит устройство, установленное внутри корабля... Но не стоит опережать событий.

Я подождал, пока Рива не вернулся на свое место за пультом, и приказал ему подготовить излучатель антиматерии. Решил, что обойдемся без всяческих игр. В случае чего, одновременно избавимся и от светящейся точки, от кабеля, соединяющего нас с земным кораблем, и, увы, от самого «Гелиоса».

Рива в несколько секунд настроил автомат и замер, небрежно опустил руку на пульт, так, чтобы верньеры прицела оказались вблизи его пальцев.

Тогда я нажал на спуск. Экран мгновенно подернулся рябью, потом тьму прошила ослепительная игла. Индикатор прицела погас. Теперь вблизи нас находился только один объект. Если не считать «Кварка» и «Меркурия».

Вне сомнения, было бы любопытно рассмотреть поближе то, что перестало теперь существовать. Но, исходя из приема, который был уготован землянам, мы могли быть уверены, что нам еще не раз предоставится такая возможность. Осталось лишь надеяться, чтобы это не случилось слишком быстро.

Теперь же настала очередь «Гелиоса». Как бы там ни было, мы не могли рисковать и соединить корабли, не удостоверившись, что сфера, в которой он находился, распалась вместе с неидентифицированным объектом, спаленным излучателями «Урана». Значит, предстоит прогулочка. Попытки дистанционного управления двигателями покинутого корабля не увенчались ничем. То же самое – с автоматикой шлюза. Не отвечала ни одна из систем «Гелиоса». Наши импульсы проходили сквозь корабль или же отражались от него, словно от первого попавшегося метеорита.

На этот раз я обошелся без пистолетика. Попросту подтягивался по кабелю, словно по спасательному шнуру, брошенному на воду. Не прошло и пяти минут, как я уперся перчаткой в корпус ракеты. Без каких-либо иллюзий, психических причуд и прочих развлечений того же типа.

Я проплыл вокруг корабля, внимательно осматривая его панцирь. С корпусом все обстояло в порядке. Мне не удалось отыскать ни следов аварии или несчастного случая, ни каких-нибудь проломов корпуса. Диафрагмы лазерных батарей и излучателей были черными, закоптевшими. Выглядели как дюзы после длительного рейса в атмосфере.

Входной люк был задраен намертво. Я даже не пытался связаться с автоматикой шлюза. Это ничего не дало бы. Я уже знал, почему «Гелиос» молчит. Его энергозапасы были исчерпаны до предела. Аккумуляторы перестали снабжать током бортовую аппаратуру, включая и автоматический пеленгационный передатчик, потребляющий смехотворно малую дозу энергии. Додуматься до этого было нетрудно. Хотя бы потому, что другой причины безмолвия корабля просто не выдумаешь. Правда, хотел бы я поглядеть на того, кто выступил бы с гипотезой, объясняющей обстоятельства, при которых питающие генераторы энергоемкости оказались опорожненными.

Я направился к транспортному люку. Та же самая история. В отличие от первого этот, однако же, можно было открыть снаружи, блокировав встроенную в корпус магнитную защиту. Такое было предусмотрено на тот случай, если корабль пришлось покинуть всему экипажу, а за время его отсутствия автоматы вышли из повиновения. Я не слышал, чтобы до сих пор хоть кому-нибудь привалило такое счастье, но дела это не меняло.

Я оперся о панцирь между насадкой дюз и предохранителем транспортного люка и вызвал Снагга. Приказал, чтобы он взял «Скорпиона», немного химического топлива и пару сменных блоков для автоматов пилотажа.

Несколько минут спустя пурпурный фон, на котором чернел массив «урана» ярко осветился – фиолетовой вспышкой. Снагг стартовал. «Скорпион» был не достаточно большим аппаратом, чтобы я мог разглядеть его очертания, скользящие меж звезд. Напрягая зрение, я смог заметить лишь что-то вроде темного облачка, наплывающего на отдаленные светила.

Снагг вел «Скорпион» широкой параболой. Ведя по касательной к корме «Гелиоса», затормозил несколькими ударами двигателей. Развернул ракетку носом в мою сторону и, выключил двигатель, планировал словно мертвое насекомое, и в самом деле напоминающее скорпиона благодаря выступающему из корпуса заостренному жалу излучателя. Это был один из самых маленьких летательных аппаратов из имеющихся у нас на борту.

Когда он оказался достаточно близко, чтобы я мог добраться до него одним выстрелом из пистолетика, из-под носа «Скорпиона» высунулись два длинных, эластичных усика магнитных присосок. Прошло еще несколько секунд, и в открытом люке аппаратика, теперь уже неподвижно пристроившегося тут же, у насадок кормовых дюз, я увидел голову Снагга в огромном стеклисто-серебряном шлеме.

– Чехарда, – буркнул он, раздвигая антенны подручного блока связи, используемого в пространстве для координации работы автоматов.

Я не ответил. На фоне идеальной тишины и спокойствия, царящего вокруг «Гелиоса», все мои предыдущие маневры должны были показаться им по меньшей мере странными. И не подлежало сомнению, что оба они жаждут объяснений.

Автоматы расправились с люком за тридцать секунд. Минутой позже первый шлюз транспортного отсека был открыт перед нами настежь.

Я сказал Снаггу, чтобы тот не вводил «Скорпиона» внутрь корабля. Пусть подождет несколько минут и идет за мной следом. Он кивнул в знак того, что понял. Я видел, как он манипулирует с аппаратурой связи, чтобы передать полученные данные Риве.

Я перевернулся возле края люка и головой вперед, как ныряльщик, вплывающий в грот, окунулся в мрачное нутро шлюза. Сразу же за порогом, от которого отходили плоские направляющие люка, включил рефлектор. Остановился и внимательно оглядел стены помещения. Меня охватило странное чувство. Как бы этакая радость, но и непонятное воодушевление одновременно. Думаю, что-то похожее могли испытывать первые исследователи, углубляясь в коридоры древнеегипетской пирамиды.

Но этот корабль был мертв всего лишь шесть лет. Если не меньше. Что бы он ни скрывал в своих кабинах и помещениях – этим окажутся не золотые саркофаги. Даже, если форма гибернационных коконов и в самом деле кое-кому напоминает старинные гробы.

Транспортный отсек был пуст. Так же, как и два последующих. Между вторым и третьим герметизирующая переборка оказалась раздвинута. Обычно на корабле здесь помещались наиболее тяжелые средства передвижения. Должно быть, кто-то выслал их в пространство в лихорадочной поспешности. Но, кроме этого, в транспортных отсеках царил идеальный порядок. Длинные гирлянды проводов тянулись ровными плетями, оплетали потолок и стены, уходили в плоские коробки усилителей и корректоров, выныривали на поверхность, чтобы неожиданным изгибом исчезнуть в шарообразных наростах на плите, отделяющей транспортные отсеки от энергетических. Я проверил их метр за метром, пытаясь отыскать следы аварии или механических повреждений. Под конец подплыл в угол помещения и задержался перед овальной нишей, в которой был вход во внутренний шлюз.

На то, чтобы открыть люк, мне требовалось гораздо больше времени, чем я предполагал. Отвык от ручного обслуживания механизмов. Впрочем, и сами механизмы имели право «отвыкнуть» от работы. Так или иначе, мне удалось, в конце концов, отодвинуть люк, с ненамного меньшим усилием, чем если бы я делал это в гравитационном поле, и протиснуться в шлюз.

Я остановился посередине шарообразного помещения, немногим большего, чем аналогичные камеры на кораблях типа «Уран» и направил свет рефлектора на стену. Поначалу содрогнулся и невольно потянулся за излучателем. Но это был всего лишь скафандр. Сноп света выхватывал их по очереди, один за другим; вывешенные ровным рядом, они напоминали доспехи в музее. Шлемы, серебристые туловища, раздутые, как у манекенов, тонкие, гибкие провода.

Противоположная стена была пуста. От скафандров остались только пальцеобразные крепления и разъемы контактов. Нигде ни следа беспокойства, поспешности, паники. Люк на дверях, ведущих в кабины, задраен наглухо.

Я еще раз провел рефлектором по остальным стенам, полу, потолку, заглянул во все углы, с растущей уверенностью, что не отыщу ни малейших следов, которые могли бы разъяснить тайну покинутого «Гелиоса», и что точно также будет и везде, по всему кораблю. Наконец, я подошел к дверям, отвел предохранитель запора и рванул люк на себя. И тут же отскочил назад, прячась за выступ, чтобы избежать вихря, который мог образоваться при неожиданном перепаде давлений. Но кроме секундного нажатия на грудь скафандра и звука, напоминающего глубокий выдох усталого человека, я ничего не почувствовал и ничего не услышал.

Переждал минуту, потом, оставляя за собой широко распахнутый люк, прокрался в коридор. Свет рефлектора терялся в мрачной перспективе туннеля, не доходя до запирающей его стены, за которой находились навигаторская и кабина управления. По обе стороны поблескивали ровным, уменьшающимся с расстоянием рядом, стеклянные двери. Да. Сие сделано было не для инфорпола. У каждого человека из экипажа была своя отдельная каюта, немногим большая положенного на спинку шкафа, но шкафа, оборудованного всеми теми приспособлениями, к каким человек привык в собственном доме.

Я прошел до конца коридора, до прохода, ведущего в энергоотсеки, и, скользнув глазами по фигуркам и надписям, предостерегающим людей перед излучением, начал систематически, фрагмент за фрагментом, обследовать стены, пол, потолок, медленно продвигаясь на направлении носа корабля.

Примерно на середине ко мне присоединился Снагг. Он выступил из боковой ниши, словно головизионное изображение без звука, лизнул меня узким, белым лучом своего рефлектора, буркнул что-то невразумительное и, не задерживаясь, сразу же направился вглубь коридора. Неожиданно задержался перед дверью одной из кабин. Я подошел поближе.

На матовой плите, покрывшейся серебристо-серым налетом, виднелась визитная карточка Торнса. Снагг наклонился, переложил пистолет в левую руку и изо всей силы, какую только можно было достичь в невесомости, надавил на магнитный листок, прилегающий к косяку. Дверь открылась тотчас же, с тихим свистом, словно кто-то вспорол ножом лист металлической фольги.

Он переждал минуту, пока не восстановил равновесие, точнее – вернулся в вертикальное положение, потом ступил на порог и направил свет рефлектора вглубь кабины. Встроенный в противоположную стену экран, оформленный под иллюминатор, тотчас же замигал, словно бы приступая к переводу на язык оптики информации, записанной в компьютере. Но в контурах этого компьютера не сохранилось ни следа энергии. Снагг подошел поближе, наклонился вперед и описал рефлектором плавную дугу. Луч света вырвал из темноты навигационный пульт с мертвыми глазами индикаторов, потом сполз ниже, на панель компьютера, лизнул поверхность узенького стола, скорее даже полки, и вновь устремился вглубь и вверх, скользя по развешенным схемам и напоминающим перевернутые пирамиды кассетам, хранящим микрофильмы. В первую очередь это были карты и геофизические записи. На столе лежало несколько небрежно брошенных предметов, магнитный карандаш, пепельница, солнечные очки, несколько рулонов ленты. Словно тот, кто жил здесь, прервал свою работу не шесть лет назад, а только что, чтобы вернуться к ней через несколько минут, после того, как заскочил к соседу.

– Пошли дальше, – сказал он, выбираясь в коридор.

– Хм-м...

– Что такое? – задержался он.

– Подожди, – бросил я и, не торопясь, вошел в кабину. Уже открыл было рот, чтобы что-то сказать, когда до меня дошел приглушенный стук. Рефлектор резко задрожал, потом пологой параболой поднялся к низкому потолку. Теперь он освещал место, где всего минуту назад стоял Снагг.

– Ладно, ладно, – донесся сверху спокойный голос. Видать, он тоже порой обращался вслух к своему лакею, когда тот особенно настойчиво призывал его к порядку.

Сноп света, падающий из-под потолка, неожиданно ударил меня по глазам. Я зажмурился, ожидая, пока вмонтированный в козырек шлема фотоэлемент окрасил забрало водянистой зеленью. Но ослепительный круг тотчас же сполз с моего лица, быстро скользнул по кабине из угла в угол и замер на полу, в двух шагах от того места, где я стоял. Прошло несколько секунд, прежде чем до меня дошло, что то, что лежит там, это всего лишь ботинки вакуум-скафандра. Дальше шли ноги, разбросанные, сплющенные, словно конечности старого, изуродованного манекена. Круг света продвинулся на метр вперед.

– Опять? – сказал я, делая шаг в направлении этих ботинок.

Снаггу в самом деле могла потребоваться помощь личной аппаратуры. В круге резкого света торопливо брошенный скафандр и в самом деле мог показаться трупом. Его легкая, многослойная грудь вздымалась, образуя четкий рисунок грудной клетки, живота и бедер. И только темный провал пустого шлема возвращал к действительности.

Я наклонился и тронул скафандр стволом пистолета. Он неторопливо сложился, приподнялся и медленным движением поплыл в направлении стола, одновременно переворачиваясь на спину. На этот раз в моем динамике ожил беспокойный сверчок. Но ничего не сказал.

Снаггу в конце концов удалось отпихнуться от потолка и опуститься возле меня, в центре кабины. Ни слова не говоря, мы склонились над брошенным скафандром. Примерно от пояса и до правого плеча, почти доходя до шеи, шел узкий разрез. Концы волокон, торчащие из неровных краев ткани, были потемневшими, словно бы закопченными. Мы знали, что это значит.

Снагг выпрямился первый. Еще раз обшарил кабину световым лучом рефлектора, внимательно заглядывая во все закутки, шаря даже под столом и низенькой, изготовленной по спецзаказу кроватью. Но, если не считать брошенного посреди пола скафандра, все остальное в каюте Торнса находилось в образцовом порядке.

Я сдвинул с плеча излучатель и направил его ствол на подошвы ботинок навигатора и руководителя экипажа «Гелиоса», если, разумеется, это был его скафандр, в чем не было никакой уверенности. Быстро перевел компьютер на спектральный анализ и нажал на спуск, а точнее едва коснулся его пальцем. Кабину прошила мгновенная белая вспышка. Я подождал немного, пока очертания находящихся в каюте предметов вновь не приобрели четкость, и поглядел на запись. Увы, серый осадок, заметный на подошвах ботинок скафандра, покрывал их слишком тонким слоем. Может быть, системы нейромата и могли что-нибудь из этого выкопать. Подручная аппаратура была недостаточно чувствительна.

Снагг какое-то время разглядывал меня, потом – убедившись, что ничего разъяснять я не собираюсь – что-то недовольно проворчал и направился в сторону установленного сбоку экрана пульта. С минуту манипулировал переключателями, потом отвернулся и направился к выходу.

– Включено, – бросил он, проплывая мимо меня.

Я посветил рефлектором. Верно, ручка главного выключателя находилась на красном поле. Компьютер в кабине работал до тех пор, пока генераторы «Гелиоса» давали энергию. Или его позабыли выключить, что было малоправдоподобным, или же к тому времени, когда замер последний агрегат, на корабле не было никого, кто мог бы это сделать.

– Похоже на то, – раздался уже из коридора голос Снагга.

Я потянул за ремень излучателя, вновь закидывая его на плечо, и вышел, захлопывая дверь. Магнитный листок мягко прилип к косяку. Не обращая внимая на прочие визитные карточки, мы направились прямо в конец коридора, где находился вход в навигаторскую. Крохотный тамбур вел в просторный зал, исполняющий функции столовой, фильмотеки, штаб-квартиры и, наконец, места дружеских сборищ. Тютелька в тютельку как наш клуб, там, внизу. Разве что без психотрона. Полукруг стены был усыпан разноцветными экранами.

Прямой проход, достаточно широкий и начисто лишенный каких-либо стенок или переборок вел к собственно рубке управления. Вот тут уже начиналось что-то нам родственное. Потолок и стены исчезали за обилием проводов и датчиков. В центре стояли два соприкасающихся подлокотниками кресла. Перед нами, на уровне горизонта, тянулся дугой широкий пояс комбинированного экрана. Перед креслами виднелись многоугольные, словно взятые напрокат из футуристических фильмов двадцатого века, пульты управления с крохотными клавишами. Нечто родственное? Да не особенно. Правда, все пространство кабины оплетали узлы кабелей и проводов. Но между ними и креслами можно было без труда провести дрессированного слона.

Мы заглянули в приемник, куда сбрасывались записанные ленты, выходящие из регистрирующих систем бортового компьютера. Он был плотно забит, примерно на половину высоты. В боковой нише мы нашли толстую пачку использованных листов. Работы на пару дней. Если, разумеется, многолетнее отсутствие энергии вкупе с тем, что такое состояние породило, не сведет на нет все наши попытки восстановить информацию, полученную до остановки. Так или иначе, но ни о каких попытках не могло быть и речи до приведения в действие хотя бы нескольких энергоблоков «Гелиоса».

– Возвращаемся, – кинул я.

Снагг бросил на меня короткий взгляд. И в тот же момент я понял, что мы ведем себя иначе, чем обычно. Не только он. Я тоже. Размышляя о чем-либо, я подбирал приходящие мне на память аналогии, невольно прикидывал, не следует ли посмотреть на происходящее с какой-нибудь другой точки зрения, поискать возможности, до которых не додумался сразу. Не то, чтобы это были колебания. Сомнения эти, если их можно так назвать, занимали не дольше доли секунды. Но мысли быстры. Особенно, наши мысли.

Мой динамик неожиданно ожил и загудел. Я пожал плечами и направился в сторону выхода. Вся эта ерунда – всего лишь последствия пребывания в чужом силовом поле, нарушающем балансировку биотоков. Впрочем, вблизи корабля может находиться гораздо большее число этих самых шариков. Но недостаточно близко, чтобы воздействовать как тот, чуть ли не прилепившийся к корпусу «Гелиоса», но и не настолько далеко, чтобы не задевать нас нагруженной зоной активности.

Мы проработали шесть часов без перерыва. Автоматы перетрясли покинутые корабль, устанавливая все контакты, переключатели, распределители в нулевое положение. Простое это действие потребовало нового перепрограммирования механизмов. Мы поручили его нейромату. На космическом корабле – нетрудно подсчитать – несколько тысяч выключателей, от ночников у постелей до автоматов наводки и пульта управления. Энергия израсходовалась в результате деятельности множества устройств. Среди них могли оказаться и такие, приведение в действие которых вызвало бы, к примеру, стрельбу по «Урану» изрядными дозами антиматерии. Невозможно определить программу, заложенную в автоматику корабля, когда в ее цепях не осталось ни следа энергии.

Заодно автоматы проверили целостность и экранировку цепей, удостоверились в верности контуров и соединений, устранив заодно две-три мелкие неисправности, какие всегда отыщутся, после любого мало-мальски длительного рейса. Теперь можно было подумать и о переправке некоторого количества топлива из энергозапасов «Урана» в емкости покинутого корабля. Перед этим мы соединили люки обоих кораблей вакуум-коридором, точно таким же, что применяются на стартовых полях первой попавшейся космической станции. Помпы работали на полную мощность, атмосферное давление на обеих ракетах понемногу выравнивалось. Мы ожидали, пока указатель содержания кислорода окажется в зеленом секторе круга, а пока проверили программу всех автоматов наводки, поле обстрела всех наших боевых единиц, после чего отправились спать.

Я проснулся до назначенного времени. Снагг и Рива храпели за милую душу, нежась в пенолитовых объятиях своих кресел. Я услышал негромкое верещание лакея. Но сон хорошо освежил меня. Закрыл глаза и лежал неподвижно, вслушиваясь в тишину пространства, раскинувшегося в одиночестве времен и изменений за бортами корабля. Усталости я не чувствовал. Зато появилось неясное ощущение, что моя жизнь, или, скорее, та часть сознания, которая не принимает непосредственного участия ни в каких действиях, обогатилась чем-то крайне важным, что не было предусмотрено программами обучения инфорпола и уж наверняка не понравилось бы их авторам. Что же, собственно, произошло? Пока что, ничего особенного. Жители системы, в пространство которой вторглись земные корабли, располагали аппаратурой, парализующей психическую координацию человека. В поле, возбуждаемом этой аппаратурой, я, парень из Корпуса, начинал испытывать эмоции, которые неведомы даже самому незащищенному из людишек. Страх, растерянность, тоска... Слова из английских мелодрам девятнадцатого века.

Мне пришло на ум, что Снагг и Рива не могли поверить в то, что я им рассказал.

Лежа с закрытыми глазами, в кабине, тьму в которой нарушали только лишь не яркие огоньки индикаторов, я неожиданно обнаружил, что испытанные вчера эмоции вовсе не были неприятны. Скорее даже сам факт, что нечто этакое вообще случилось. Не то, чтобы страх тот или же то вялое самодовольство доставляли мне удовольствие. Но я не мог избавиться от впечатлений, что, пока я находился в зоне действия полей, нарушающих координацию нервных центров, я добрался до более глубинных, до тех пор неоткрытых уровней собственной личности. Впервые в жизни я задал себе вопрос, не кроется ли под всей этой машинерией, тщательнейше запрограммированной в централи Корпуса и тысячекратно проверенной в самых немыслимых ситуациях, не кроется ли под ней нечто большее, до сих пор мной не обнаруженное, к чему я смог лишь прикоснуться слегка, собственными руками перенастроив память персональной аппаратуры.

Я мог позволить себе задавать такие вопросы. Ответы на них ни в коей мере не могли повлиять на результаты доверенной нам миссии. Если даже почва, на которой был возведен механизм парня из Корпуса, была, по сути дела, землей неведомой, то сама конструкция, так или иначе, работала без неожиданностей. Даже, если то, что мне пришлось испытать вчера, когда я добирался до мертвого «Гелиоса» было всего лишь тенью того, что нас ожидает после посадки. Мы выполним все, что от нас требовалось.

Я бесшумно сел, широко раскрыл глаза. Что мы окажемся в состоянии сделать, лишенные координации и связи даже в пределе собственных организмов? Немного... или совсем ничего? Может, все-таки будет не настолько плохо. Может быть, именно это окажется самым суровым, наиболее безапелляционным тестом, какого до сих пор не удалось выдумать нашим спецам по обучению?

Зашумел динамик. В бестеневых лампах появился слабый поначалу свет. Снагг лениво пошевелился и отдал некий невразумительный приказ. С каждой секундой становилось светлее. Несколько часов, условно именуемых ночью, остались у нас позади.

Близился полдень. В навигационной кабине «Гелиоса» светились все экраны. Болтовая аппаратура работала без помех, словно корабль минуту назад покинул монтажный цех. С минутным интересом пальцы Снагга короткими, ритмичными движениями пробегали по клавиатуре пульта. Сам он сидел неподвижно в одном из двух кресел-близнецов, сильно наклонившись вперед. Рива и я стояли позади него. Не вмешивались. С той секунды, когда на экране и в динамиках начали оживать записи блоков памяти нейромата и бортовых регистрирующих систем, мы не проронили ни слова.

Еще раз просмотрели сообщения, ушедшие на базу. До самого конца, точнее – до того момента, когда Торнс потерял связь с экипажем «Проксимы» и пытался восстановить ее, серией выстреливая зонды. Запись обрывалась на фразе, в которой Торнс сообщал, что меняет орбиту, надеясь отыскать лучшую полосу приема.

С последним словом изображение на экране растаяло; о том, что нейромат и компьютеры все еще находились под током, свидетельствовали только скачущие линии, секундные вспышки, беспорядочные, ничего не значащие цифры, выскакивающие в самых разных участках экрана безо всякого смысла. Единственное, что можно было установить в этой неразберихе – фактор времени.

Шли минуты, из минут складывались чесы. Мы ускорили, насколько было возможно, скорость ленты. Из вспышек, цифр, прыгающих линий на экране сложился изумительный, кинематографический танец. Под веками нарастала острая, колющая боль.

Неожиданно, без малейшего перехода, изображение изменилось, выровнялось. Снагг молниеносным движением изменил скорость перемотки ленты. Динамик немилосердно заскрежетал. Недолгое молчание. Потом раздался чужой, мужской голос.

– Прием! Прием! Говорит Арег. Говорит Арег. Вызываю «Гелиос». Прием!

Рива что-то буркнул и многозначительно посмотрел на меня. Меня тоже поразила архаическая форма этого вызова, противоречащая обязательному коду.

Неожиданно из динамика вырвался крик, скорее, смешавшиеся вопли многих людей. Это происходило не на борту. Не на борту. Неизменный, прерывистый треск, слишком хорошо нам знакомый. Такой эффект дает фотонная серия. Голос женщины. Высокий, спазматический, переходящий в нечеловеческий вой. Смех.

В то же мгновение я почувствовал боль. Понял, что закусил губу. По моей спине пробежались крохотные, холодные мурашки.

– Давай его сюда, Бонс! – зазвучал чей-то голос на первом плане, заглушая крики остальных. Опять этот протяжный треск. – Кросвиц! Сзади! – взывал динамик. Марш мурашек у меня по спине ускорил движение. Я узнал голос Торнса.

– Прием! – Это кричал Арег. – Прием! Я один на борту. Я один...

В то же мгновение серия повторилась, но значительно ближе, словно стреляли вплотную к микрофону. Из динамика раздался чудовищный скрежет, от которого у меня все заныло под черепом, словно я сунул голову между полюсов нуклеарного вибратора. Внезапно все стихло.

По экрану спокойно проплавала запись действий Арега, после этой недолгой – назовем ее так – трансляции со спутника. Несколько часов подряд он всеми возможными способами пытался связаться с базой на поверхности, если вообще они успели выстроить там какую-нибудь базу. Потом выключил аппаратуру. Какое-то время не предпринял ничего. Наконец взял небольшую ракету, вооруженную одним лазерным излучателем, последнюю из находящихся на борту, и полетел. Но перед этим запрограммировал орбиту «Гелиоса» и пеленгационный передатчик корабля.

Прошло несколько часов с тех пор, как мы задействовали аппаратуру, расположенную в этой кабине. Без перерывов просматривали данные, которых уже не было, пустив ленту с максимальным ускорением. Счетчик указывал, что с того момента, когда Арег покинул корабль, прошли уже не месяц, а годы.

Еще раз мелькнуло нормальное изображение на экране. Скорость уменьшили.

Место Арега занял Торнс. Вел он себя по меньшей мере странно. Что-то мудрил с диагностическим автоматом. Потом несколько часов неподвижно лежал в кресле. Затем поднялся и направился в ванную, косясь по дороге на проектор, который, кстати, тогда не действовал. Получасом позже он открыл огонь. Из всех лазерных батарей, бластеров, излучателей антиматерии. Экран, зарегистрировавший эту затянувшуюся канонаду, медленно угасал с течением времени, он же, однако, ничего не предпринял, чтобы обуздать этот ад, который царил в радиусе многих сотен километров от «Гелиоса». Это длилось до тех пор, пока светляки датчиков не потускнели и не погасли, барабаны, падающие ленты записи на регистраторы, не замерли в неподвижности, пока не нависла мертвая, безмолвная ночь.