"Вьюга" - читать интересную книгу автора (Богданов Евгений Федорович)

II

— Эй, вор! Хлебай щи, покудова жив! — послышался окрик.

Иван Исаевич, неподвижно сидевший в углу, вздрогнул и открыл глаза. Темная фигура отошла от него и скрылась за дверью. Чья-то рука поставила на полку с той стороны зарешеченного окошка слюдяной фонарь. Светлее стало в коморе. На полу — глиняный горшок, деревянная обкусанная ложка и краюха хлеба на дощечке.

Один из караульщиков, приподняв фонарь, заглянул в окошко, потряс бородой, скаля зубы.

— Воевода жалует тя щами со своего стола!

Иван Исаевич взял горшок на колени и стал есть. Пусть смеются эти ублюдки. Ему надо набираться сил, чтобы вырваться на волю. Воля! Добудет ли он ее?..

Окончив еду, Иван Исаевич поднялся с соломы, подойдя к окошку, попытался заговорить с караульщиками:

— Спасибо, брат!

— Леший тебе брат! — глухо донеслось из караулки.

— Не ведаю, куда пеня привезли? Скажи, стрелец!

— Нам растабарывать с тобой не велено!

Иван Исаевич, волоча по полу цепь, прошел по коморе взад-вперед, погрел коченеющие руки о стену печки. Приблизился к оконцу, что выходило на улицу, оглянулся, потряс руками решетку.

— Решетку добрые мастера ковали! Не первый ты щупаешь, да зря! — из караулки в комору заглядывал стрелец, ехидно щурясь и елозя бородой по обоконью. Казалось, стрелец сидит за решеткой, а не он. Болотников.

Иван Исаевич отошел от окна. Затекшие обмороженные ноги плохо слушались, подгибались в коленях. Снять бы сапоги; погреться у печи, да как снимешь, если ноги в железах?

Решетка крепка. Стены — тоже. Половицу не поднимешь, подкопа не сделаешь. Днем и ночью будут следить стрелецкие вороны… Головами небось отвечают за меня, — думал он.

Иван Исаевич силился угадать, куда его привезли. Но как ни напрягал память — напрасно. Ехали долго. Он потерял счет дням. В пути его почти не выпускали из возка. Лишь на двух неведомых ямах обогрели да накормили горячей пищей. А так: сунут под полог возка краюху хлеба да баклажку с водой — и все…

По приметам да обрывкам разговоров Иван Исаевич предполагал, что везут куда-то на Север. Мороз становился все лютей. То ли Вологда? То ли Устюг Великий? — Неведомо…

И зачем его привезли сюда в это, судя по всему, глухое место? Сохранит ли Шуйский, как обещал при переговорах под Тулой, жизнь ему и Илейке Муромцу? Эх, да чего стоят царевы обещания! Разве мало супротивников царских болталось на виселицах, корчилось на кольях, обливалось кровью четвертованными на Лобном месте?..

А тело все еще болит после пыток в тайном приказе. Трещали кости, терял сознание, но лишнего не сказал.

В памяти вставало недавнее.

…Пытошная башня в Кремле. Горит очаг. Возле него — железные прутья да клещи. Пока они холодны. Царь не велел пытать Болотникова горячим, чем озадачил дьяка тайного приказа Окольницына. Дьяк терялся в догадках, почему царь решил испробовать узника лишь плетью?

А Шуйский собирался отправить Болотникова в глухомань, и надо было, чтобы он имел силы не умереть в дороге.

— Все, что скажешь, милостью обернется для тебя, — предупредил дьяк, глянув на Болотникова и подвинув к себе бронзовую чернильницу с гусиным пером. — Утайки быть не должно! Великий государь должен знать правду! От языка твово зависят твои суставы, кости да воровская спина!

Болотников молчал, расслабив связанные за спиной руки, но голову держал дерзко и прямо. Дьяк начал допрашивать:

— Что обещал князьям Мосальским да Долгорукому за измену государю?

Болотников подумал и ответил спокойно:

— Обещаний никаких не давал.

— Зачем тогда они к тебе пришли?

— То у них на уме и осталось, а мне неведомо.

— Во лжи мало толку! — нахмурился дьяк. — Что сулил холопам в подметных письмах?

— В тех письмах говорил народу правду.

— За сколь злотых продал душу свою проходимцу Лжедмитрию — Мишке Молчанову? И за что купил тя Шаховской?

— С ними дела не имел. Во всем все от себя вершил.

— Опять ложь! — крикнул дьяк и дал знак палачу. Тот взмахнул плетью, ожег спину узника. Болотников от неожиданности вздрогнул, но устоял на месте.

— Умыслил Лжедмитрия посадить царем и получить от того себе выгоды? Так?

— Неправда это.

— Правда! Нам ведомо!

— А ведомо, так что спрашиваешь? Дьяк взбеленился:

— Шкуру спущу!

— Тебе не привыкать то делать…

— Молчи! Говори дале: Прокопка Ляпунов что измышлял против государя?

— То — ему ведомо, а мне — нет…

— Тебе неведомо? Так… Клещи вон изготовлены! Паленое мясо с тебя полезет клочьями! Что хотел делать, ежели бы в Кремль вошел со своим вшивым воинством?

Болотников угрюмо молчал. Палач уже много раз прошелся по его спине плетью. Дьяк вцепился, словно борзая в подранка оленя:

— Что бы стал делать на Москве? Что? Ответствуй!

Молчал узник. В пытошную вошли двое, развязали Болотникову руки, вдели их в ременные кольца дыбы, ноги притянули к тяжелому бревну. Что-то хрястнуло, заскрипело, как колодезный ворот, и Болотников повис на дыбе с вывернутыми суставами. Острая боль прорезала тело. На миг сознание помутилось, голова склонилась на грудь. В лицо плеснули водой, и он пришел в себя, замотал головой. Брызги воды летели на дьяка, тот посторонился, повеселел:

— Так-то толковать сподручней, — и подошел и как будто участливо заглянул в лицо узнику, а потом стал повторять те же вопросы. Болотников молчал. Плеть снова и снова свистела в промозглом воздухе пытошной. Палач взопрел, утирал лоб рукавом рубахи. Дьяк настойчиво спрашивал:

— Государя Шубником звал по какому праву?

Молчит Болотников.

— Сколь войска собрал перед походам на Москву?

— Боле, чем у царя, — поднял голову Иван Исаевич. — И войско доброе! Не то, что ваши трусливые стрельцы да прелюбодейное боярство!

— Ах, ты вот как! — задохнулся от злобы Окольницын и сильно ударил узника по скуле. — Что бы стал делать в Москве?

Болотников собрался с силами и сказал, сверкая набрякшими кровью белками:

— Ближних бояр покидал бы с Ивана Великого. Остальных развесил бы по стенам, яко крыс!

Дьяк злобно оскалился, подскочил к нему с новым вопросом:

— А что думал с государем учинить?

— Про государя ничего не скажу. А для твоей з… изладил бы добрый кол, вострой!

…Из пытошной Болотникова без памяти унесли в тюрьму.

Иван Исаевич чувствовал себя худо: ноги совсем отказывали, в голове будто кто бил в набат. Он поплелся в угол и лег на солому. Долго лежал неподвижно, потом стал сгребать к бокам солому, чтобы хоть немного стало теплее. Когда стал засыпать, услышал, как за дверью тихо говорили стрельцы:

— Кинуть ему, ай нет?

— Не ведено!

— То так. Не велено… Но смерзнет вор.

— Смерзнет. Кинь, пожалуй.

— Ответ держим оба, коли воевода лаяться будет.

— Да уж так. Кидай!

Сквозь дрему Иван Исаевич слышал, как кто-то вошел и набросил на него какую-то одежду. Стало теплее. Узника сморил сон, тревожный, глухой, как вьюжная ночь. Иван Исаевич будто провалился в пропасть.

А вьюга за стеной то улюлюкала, то выла по-звериному тоскливо и надсадно, и съезжий домишко вздрагивал от ударов ветра.

Стрельцы на улице, пока не пришла смена, продрогли до костей. И воеводская чарка не помогла.

На рассвете воевода поспешил к съезжей — проверить, не случилось ли чего ночью. Стрельцы, вытоптавшие торную тропу вокруг домишка, спросили:

— И днем тут стоять?

— Стоять. Смена будет! — ответил Кобелев. Внутренняя охрана бодрствовала. Один стрелец мерял караулку шагами, другой за столом лепил безделку из хлебного мякиша.

— Как вор? — спросил воевода, заглянув в оконце.

— Щи ел. Спит. Вечор окошко щупал, решетку шатал.

— Шатал-таки? Ах, тать! Всяка тварь, попадя в неволю, вырваться норовит…

— Будешь ли, нет ли ругать нас, — сказал стрелец, сидевший, у стола, — мы ему попону кинули, не закоченел бы…

— Ладно. Пускай. Ну, зрите в оба! Утеклецом будет — ваши головы с плеч!

— Бдим, воевода!

— Щей ему дали единый только раз. Велено кормить вора хлебом да водой. Молчанко будет ему приносить. Разумеете?

— Разумеем!