"Адъютант его превосходительства" - читать интересную книгу автора (Болгарин И. Я., Северский Г. Л.)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Звонили настойчиво, неотрывно. И оттого что было уже утро и в окна процеживался благожелательный свет, Викентий Павлович без опаски прошел к калитке, отодвинул задвижки, открыл замки и… отступил, отшатнулся. В дверном проеме встал, заслонив собой улицу, Красильников, сзади него, стояли еще двое.

– Викентий Павлович Сперанский? – коротко бросил Красильников, скорее утверждая, чем спрашивая.

И по тому, как эти трое холодно смотрели, как деловито шагнули во двор, обтекая Сперанского, он понял: это из Чека.

– Д-да, – растерянно отозвался Сперанский и тут же попытался скрыть смятение, широко, приглашающе взмахнул рукой – жест, однако, получился запоздалым и ненужным: все трое уже были во дворе.

– Мы из Чека. Вот ордер на обыск. – Красильников обернулся к своим помощникам, приказал: – Позовите понятых, и приступим.

– В чем, собственно, дело? – все еще пытался взбодриться Сперанский, ступая за Красильниковым на ослабевших ногах. А сам лихорадочно прикиды­вал: «Обыск или арест? Если обыск, то все еще может обойтись. Арест – значит дознались. Спокойнее! Спокойнее…»

Не отвечая, Красильников прошел в переднюю, бегло огляделся, открыл дверь в гостиную. Задержался взглядом на копии «Спящей Венеры», укориз­ненно покачал головой, и Сперанскому стало окончательно не по себе. А Красильников, кивнув в глубину комнаты, хмуро бросил:

– Там что?

– Мой кабинет, – с тоскливой предупредительностью ответил Викентий Павлович, быстро прошел через гостиную, открыл дверь. – Пожалуйста, про­шу… – И, поймав на себе взгляд Красильникова, спросил: – Мне что, со­бираться?

Оглядывая кабинет, Красильников безмятежным голосом ответил:

– Собирайтесь, конечно. Собирайтесь!

Из кабинета Красильников снова вернулся в переднюю, осмотрелся здесь тщательней. Подошел к двери рядом с гостиной.

– Комната моей жены… спальня, так сказать, – опережая вопрос, то­ропливо объяснил Сперанский.

В спальню Красильников не вошел, приоткрыл еще одну – белую – дверь, ведущую в кухню. Увидев там Ксению Аристарховну, в глазах которой леде­нел безмолвный ужас, вежливо и успокаивающе сказал ей:

– Здравствуйте.

– Дорогая, это недоразумение… Прошу тебя, ты понимаешь?.. – многоз­начительно начал Сперанский и тут же под вопросительным взглядом Кра­сильникова осекся: – Я действительно уверен, товарищ, произошла досадная ошибка.

– Разберутся, – спокойно пообещал Красильников и, не найдя ничего примечательного в кухне, снова вышел в переднюю и только теперь обратил внимание на низенькую дубовую дверь, толкнул ее рукой. Дверь была запер­та.

– Откройте! – приказал Красильников.

– Да-да… секундочку… – суетливо гремя ключами и не умея скрыть своего волнения, пробормотал Сперанский. – Тут, видите ли, некоторым об­разом… узник… мой племянник… наказан – кхе-кхе! – за непослушание.

Дверь со скрипом открылась. Сперанский понуро остановился на пороге, а Семен Алексеевич, переступив плоский порог, всмотрелся в полумрак и увидел в углу чулана худощавого мальчика, который сидел на матрасе, без­надежно обхватив колени руками. Мальчик даже не пошевелился, когда отк­рылась дверь, лишь только чуть отвернул лицо от ворвавшегося в чулан света. Что-то знакомое почудилось Красильникову в этой узкоплечей согну­той фигурке, в острых коленках. Внимательно вглядевшись, он узнал Юру.

– А-а, старый знакомый!.. Здравствуй… э-э… Юра! – добродушно и даже радостно поздоровался Красильников.

Юру тоже не только не испугало, но даже и не очень удивило появление здесь Семена Алексеевича. Он многое передумал за эту ночь, далеко не все понял, но кое-что уяснил для себя твердо и иначе взглянул на то тайное в доме Сперанских, что вначале влекло его, а теперь показалось совсем не таким заманчиво-героическим. Была какая-то закономерность в появлении чекистов здесь, у Сперанских, и Юра даже испытывал удовлетворение от то­го, что одним из этих чекистов оказался именно Красильников, как будто он сразу же сумеет дать ему четкие ответы на все мучившие его вопросы. И в то же время Юра понимал, что вопросы станет задавать Красильников. Только он, Юра, ничего не скажет. Как бы там ни было, но предателем он не станет. Пусть сами во всем разбираются… И ожесточение, и вызов от­разились на его лице.

А Красильников, пристально глядя на Юру, сожалеюще подумал: «Запуга­ли, запутали парнишку».

– За какие такие провинности тебя в каталажку упрятали? – морщив нос, что бы хоть как-то развеселить мальчишку, спросил чекист. – Нашалил че­го-нибудь?

– Да нет… так… ничего, – равнодушно отозвался Юра, даже не подняв головы.

– Из ничего – ничего не бывает, – обронил Семен Алексеевич. – Помнит­ся, ты говорил тогда, что едешь к родственникам. Это, что ли, твои родственники?

Юра отметил нотки неподдельного презрения в голосе Красильникова, когда он спросил о родственниках, и обреченно кивнул головой.

– Понятно…

«Ничего ему не понятно», – с внезапной горечью подумал Юра, и такое отчаяние, вошло в его сердце, что он готов был заплакать. Не расскажешь ведь, что и он, Юра, со вчерашнего вечера многое понял о своих родствен­никах, особенно о Викентии Павловиче, что и он презирает дядю за то, что тот связан с бандитами…

– Так все-таки за что тебя сюда? Не на тот курс лег? – посочувствовал мальчику Семен Алексеевич.

Юра даже вздрогнул: к его удивлению, Красильников почти угадал.

В чулан заглянул один из чекистов, доложил:

– Понятые уже здесь.

– Начинайте, – распорядился Красильников. – По порядку – гостиная, кабинет, спальня. Я подойду…

И снова они остались вдвоем. Молчали. Юра внимательно исподлобья рассматривал Красильникова. Ему нравилось его доброе, несколько утомлен­ное лицо, стеснительная, неторопливая улыбка – он еще тогда, – в артди­визионе, отметил про себя, как хорошо и озаренно улыбался Семен Алексее­вич. Но Юру отпугивал его матросский бушлат, лихо сломленная посередине фуражка и висящий на длинном ремне маузер в деревянной кобуре.

– Скажите, а вы и взаправду чекист? – решился задать Юра давно инте­ресовавший его вопрос.

Семен Алексеевич повеселел: ему все больше нравился этот мальчишка, с которым так часто, так упорно сводила судьба.

– Что, слово страшное? Или форма тебя смущает? Так это отчего. Был, понимаешь, моряком, а теперь вот пришлось… – Голос у него слегка пост­рожал, и на лице еще резче выступили скулы. – Только какой я чекист. До чекиста мне еще во-она сколько плыть! Однако же кому-то и этим надо…

Красильников вытащил кисет, несколько раз встряхнул его в руке, чтобы табак сильнее перемешался, свернул цигарку и всласть затянулся горьким дымом отстоявшегося самосада. Когда он снова начал оборванный разговор, голос у него потеплел, стал каким-то свойским и обстоятельным:

– Двое детишек у меня в Евпатории остались, один – вроде тебя, четыр­надцать годков ему, а второй и вовсе салажонок…

– Как это – «салажонок»? – спросил Юра, ему нравилось, что их разго­вор идет неторопливо, по душам.

– Ну совсем пацан еще: семь годков… Н-да! Вот видишь, какой я че­кист! – досадно крякнул Красильников. – Мне бы помалкивать про Евпато­рию-то. Она пока у ваших, у белых… Эх!

– А за что вы Загладина арестовали? – вспомнил Юра свое недавнее пот­рясение, с которого, как показалось ему, все в доме Сперанских измени­лось, пошло кувырком.

– Э-э, да ты и его знал? Ну и компанию ты себе подобрал, однако! – сокрушенно покачал головой Красильников.

– Я видел, как вы его там, на базаре… возле телеги с оружием…

– На совести у твоего знакомого не только оружие, – цепко вглядываясь в мальчика, сказал чекист. – Когда пожар случился, ты уже в Киеве был?

– Это когда Ломакинские склады горели?.. Да, – ежась от воспоминаний, ответил мальчик.

– Вот он их и поджег, – жестко подытожил Красильников. – Сколько доб­ра сгорело! Люди голодают, осьмушка на брата, а там весь хлеб в огне по­гиб!.. Однако заговорились мы с тобой, а дело стоит. – И его шаги тороп­ливо простучали по лестнице, затем, то удаляясь, то приближаясь, зазву­чал его распоряжающийся голос.

…Обыск в квартире Сперанского ничего не дал. Когда чекисты вошли в переднюю, уже одетый Сперанский бодрым голосом попытался пошутить:

– Я так понимаю, мне уже можно раздеться?

– Нет, почему же! Сейчас поедем! – не приняв шутки, бесстрастно отве­тил Красильников и отошел. Воспользовавшись этим, Викентий Павлович ук­радкой дотронулся до плеча Юры и попытался что-то втолковать ему взгля­дом. Но не успел. Красильников вернулся, приказал Сперанскому: – Прохо­дите!

Викентий Павлович, держась одной рукой за конец шарфа, которым за­чем-то укутал шею, скорбно склонился к своей жене:

– Ты не волнуйся, Ксения. Надеюсь, товарищи теперь все поняли, и ме­ня, видимо, сразу же отпустят. Но очень тебя прошу… ты пойми… – и он снова выразительно взглянул на жену, Красильников опять обратил внимание на эту фразу, нахмурился, обернулся к Юре и Ксении Аристарховне.

– Вы тоже поедете с нами! – отчужденно сказал он, налитый весь ка­кой-то ледяной и властной силой.

На стареньком автомобиле, который волочил за собой пласты густого ды­ма, они поехали в Чека. По дороге Викентий Павлович еще несколько раз пытался подать Юре какие-то знаки, но Юра каждый раз отворачивался, де­лая вид, что внимательно рассматривает случайно взятую с собой книгу «Граф Монте-Кристо».

…Фролов дружелюбно встретил мальчика, кивнул ему, даже подал большую и гостеприимную ладонь.

– Садись… Юра. Так, кажется, тебя зовут? – ласково произнес Фролов, с любопытством вглядываясь в хмурое лицо маленького гостя.

«Покупают», – растерянно подумал Юра и решительно ответил:

– Ничего я вам рассказывать не буду. Можете сразу расстрелять. – И высокомерно пожал худыми плечами.

Фролов беззвучно засмеялся, глаза у него сошлись в веселые щелки.

– С расстрелом мы малость повременим. А рассказать я тебя прошу только одно: за какие провинности тебя упрятали в чулан? А?

Юра сжался, беспомощно глядя перед собой, и невесело молчал.

– Ну что ж… не хочешь рассказывать – не настаиваю, – пристально ог­лядев Юру своим особым прищуренным взглядом, продолжил Фролов. – Понимаю

– кодекс чести. Да мне и не нужно, чтобы ты выдавал чьи-то секреты. Мне и без тебя хорошо известно, что за птица – твой дядя. И кто такие – его друзья. И чего они добивались – тоже знаю… Ты, конечно, не раз слышал, как высокомерно они называли себя патриотами.

Говорили высокие слова о чести, совести, любви к родине. А на самом деле они попросту отпетые бандиты. Все. В том числе и твой дядя!

Фролов задел в Юре самое больное, и тот опустил голову. Перед его мысленным взором один за другим прошли рябой Мирон, вкрадчиво-сладкий Бинский, весовщик Загладин, Лысый, Прохоров, испуганный подполковник с пистолетом в руке, Викентий Павлович с искаженным от гнева лицом…

– Запомни, плохие люди не делают хороших дел!.. Так-то вот! – хоть и резко, но с доброжелательством произнес Фролов и неторопливо размял в руках тощенькую папироску, прикурил, позвал Красильникова: – Отведи его, Семен, в дежурку, пусть там побудет. И вели, чтоб чаем напоили.

Большая комната, куда привел Юру Красильников, поражала строгой, поч­ти стерильной аккуратностью, даже обычные дощатые нары не портили этого впечатления.

В раскрытые окна с улицы неутомимо вливалось солнце, наполняя комнату веселым светом, матово блестели в пирамиде стволы винтовок, отсвечивал золотом большой надраенный медный чайник.

Четверо красноармейцев за столом играли в домино. На нарах, прикрыв глаза от солнечного света кто фуражкой, а кто и просто рукой, спали еще несколько красноармейцев. Один сидел в нижней рубашке и пришивал к гим­настерке пуговицу.

– Входи, входи, – добродушно подтолкнул Красильников Юру и обратился к красноармейцам: – Пусть мальчонка пока тут у вас посидит.

– Это как? – перекусывая нитку, спросил красноармеец в нижней рубахе.

– Под охраной его, что ли, держать? Или он сам по себе?

– Да нет! Скажешь тоже – под охраной. Сам по себе…

Чаю ему дайте! – Красильников порылся в кармане бушлата, достал кусок сахару, стыдливо сунул его Юре в руку и тут же вышел.

…В полдень Лацис вызвал к себе Фролова с докладом. Слушал не пере­бивая, ни на миг не спуская с докладчика прямого, заинтересованного взгляда. Он по привычке стоял у окна, и за его плечами виднелось широ­кое, разливное украинское небо и луковки собора, так похожие на этом фо­не на созревшие каштаны…

– Сперанский – один из руководителей заговора, – докладывал Фролов. – В прошлом – кадровый офицер. Вот… нашли при обыске… – Он положил на стол несколько фотографий. – Бывший председатель местного союза офице­ров. Убежденнейший монархист.

– Что показывает? – Лацис прислонился спиной к подоконнику и весь напрягся в ожидании.

– От показаний отказался! – Фролов грустно усмехнулся.

На столе лежали фотографии. Лацис стал неторопливо их рассматри­вать… Вот еще совсем молодой и бравый Викентий Павлович в новенькой офицерской форме картинно стоит, опираясь на эфес шашки… А вот группо­вая фотография: он – в центре – уже с внушительным лицом и строгим об­личьем. На третьей фотографии он же, по-гвардейски вытянувшись, с вос­торженно-оторопелым выражением лица, стоял возле кресла, в котором сидел полковник. Это был полковник Львов.

Фотографии – тоже свидетели. Они давали показания, нужно было только внимательно всмотреться в них. И эти показания были против их хозяина, они говорили красноречиво о нем как о человеке заурядном и самовлюблен­ном. Такие люди обыкновенно упрямы.

– А вы его пока не трогайте, – небрежно бросив на стол фотографии, посоветовал Лацис. – Пусть денек потомится. Глядишь, разговорчивее ста­нет. Такая порода больше всего боится неизвестности.

– Денек?.. Да за денек они могут такого натворить!..

– Умение ждать – тоже немалая чекистская наука, Петр Тимофеевич, – мягко заметил Лацис и обнял Фролова за плечи.

Потом они обсуждали текущие дела. Их к середине дня уже накопилось немало, все они были важные, все требовали безотлагательного решения.

В завершение разговора Лацис рассказал Фролову, что к нему обратился Управляющий делами ЦК КП(б)У Станислав Викентьевич Косиор, по совмести­тельству возглавляющий недавно созданное при военном отделе ЦК Зафронто­вое бюро.

Просил помочь наладить надежную связь с Харьковом. До сих пор она осуществляется курьерами от случая к случаю, и зачастую ценная информа­ция приходит с большим опозданием, устаревает.

Слушая Лациса, Фролов все больше хмурился. Он понимал: к хорошо нала­женной и пока не имевшей провалов эстафете, по – которой передавал свои донесения Кольцов, Косиор рассчитывает подключить и своих людей из Харьковского подполья. Дело общее, это ясно. И все же умножалась вероят­ность провала эстафеты и неизмеримо увеличивался риск для самого Кольцо­ва. Фролов так прямо и сказал об этом Лацису.

– Риск, бесспорно, возрастает, – согласился Лацис. – Однако что иное мы можем предложить?

– Надо подумать, – потер подбородок Фролов. – Во всяком случае эста­фету, которая надежно действует, не следует трогать. Думаю, можно сдуб­лировать эстафету. Наладить еще одну – запасную. Она, в общем, уже су­ществует, хотя мы ею еще и не пользовались. Через Харьковское депо. Вот ее и нужно попытаться привести в действие. Пока пусть ею пользуется Заф­ронтовое бюро, а в случае надобности к ней сможет подключиться и Кольцов.

Лацис согласился с доводами Фролова, и они договорились вернуться к этому разговору еще раз в ближайшие же дни.

– А ты все-таки хорошенько отдохни, Петр Тимофеевич, – снова сказал Лацис, когда Фролов покидал его кабинет. – Оттого что ты вот уже какие сутки не спишь, выиграет не Советская власть, а ее враги.

– Слушаюсь, – тихо сказал Фролов и вышел.

В приемной его ожидал, сложив руки между коленками, Красильников. Они пошли по длинному коридору Чека, и шаги их гулка отдавались в огромном помещении.

– Ну что? Вызывать к тебе Сперанского? – спросил Красильников. – Ночь длинная – размотаем.

– Ночь для того, Семен, чтобы спать, – наставительно сказал Фролов.

– Та-ак! Мы, значит, будем спать, а наши враги тем временем… – так же как недавно Фролов, взметнулся Семен Алексеевич.

– Это товарищ Лацис велел так: хорошенько выспаться.

Чтоб голова была ясная!.. – Смеющимися глазами посмотрел искоса на своего помощника Фролов.

– Шутишь?! – опять усомнился Красильников.

– Нет, не шучу! – еще больше повеселел от красильниковской неуступчи­вости Фролов. – Мальчик где?

– В дежурке! Как-то надо и с ним решать. Малец, конечно, многое зна­ет, это точно, но упрямый, вряд ли что скажет… Может, его в Боярку отправим? – предложил Красильников. – Там приемник для малолетних орга­низовали…

Фролов от удивления даже остановился, зло сказал:

– Ну и до чего же ты туго соображаешь, Семен! Да люди Сперанского сейчас только и ждут, чтобы мы от парнишки избавились. Они же понимают, что как не меняй квартиры, а он для них все равно опасен. Даже если больше он ничего не знает, то в лицо определенно многих видел… Поверь, они еще попытаются его разыскать! Вот об этом ты уж, пожалуйста, поза­боться!

– Понятно! – сказал удрученный своей недогадливостью. Семен Алексее­вич и открыл дверь в дежурку. Поискал глазами Юру, увидел, весело спро­сил его: – Ну, что нового в гарнизоне, – Юрий?

– Ничего, – буркнул Юра, не принимая нарочито веселого тона Кра­сильникова.

– Ничего – это уже хорошо, – будто не замечая отчужденного тона, вме­шался Фролов. – Собирайся, пойдем ко мне в гости.

– Зачем?.. – настороженно спросил Юра.

– Ну пообедаем вместе, если, конечно, не возражаешь, – предложил Фро­лов и, не скрывая к мальчику симпатии, добавил: – И подумаем, как тебе дальше жить.

После стольких событий в доме Сперанских Юру охватило какое-то стран­ное, дремотное равнодушие, словно между ним и миром выросла непроницае­мая ни для чувств, ни для воспоминаний стена. Вот почему Юра молчал и апатично принял приглашение Фролова.

Жил Фролов в гостинице «Франсуа», фасад которой выходил на шумную улицу. Мимо гостиницы с утра до ночи проносились легкомысленные пролет­ки, катили солидные кареты, а в подъезде вечно толпились какие-то подоз­рительные, юркие люди. И трудно было понять, что привлекает их сюда, что связывает этих столь непохожих людей – подчеркнуто высокомерных господ, как попало одетых сутенеров, молодящихся бывших «дорогих» женщин и их надменных, спешащих стать поскорее «дорогими» молоденьких конкуренток. Все они толпились, перешептываясь и перебраниваясь друг с другом, возле гостиницы. Это был чужой, враждебный Фролову мир.

Завидев Фролова, все эти люди еще сильней заперешептывались, засуети­лись, запереглядывались. Но только он подошел к гостинице, как все они молча и боязливо расступились.

В номере Фролова за шкафом Юра увидел еще одну широко распахнутую дверь, которая вела в маленькую комнатку, где стояла узкая койка, тща­тельно заправленная грубым одеялом, стол и два стула у стены, на которые грудами были навалены книги. Юре очень захотелось посмотреть, что читает Фролов, но тут же посчитал, что неудобно любопытствовать, едва вступив в чужое жилье.

На столе, где уже стоял только что вскипевший чайник, из его носика выбивалась горячая и добродушная струя, появилась еда: очищенная тарань, краюха хлеба, две горстки сахару на бумаге.

Горячий чай определенно разморил Фролова. Он расстегнул ворот гимнас­терки, отчего, его худая шея с остро выпирающим кадыком стала еще тоньше и длиннее. И сам он показался Юре таким домашним и чуть-чуть беспомощ­ным. Юра посмотрел на него, вспомнил что-то, поперхнулся и вдруг выпа­лил:

– Мы в гимназии одного учителя Сусликом дразнили.

Фролов недоуменно покосился на мальчика и вместе с тем обрадовался тому, что Юра сам с ним заговорил.

– Он что, тоже, как я, чай прихлебывал? – озорно, помальчишечьи спро­сил Фролов.

– Нет, просто он на вас чем-то похож, – сказал Юра и почувствовал, как покраснело и загорелось его лицо.

– Но Фролов вовсе не рассердился – добродушно усмехнулся, покачал го­ловой.

– Сусликом, говоришь?.. Нет, не угадал. У меня в тюрьме другая кличка была, – доверительно сказал он мальчику.

– Вы… вы сидели в тюрьме? – удивился Юра.

– И не один год, и не один раз!

– А что вы… украли? За что вас… в тюрьму? – беспрестанно и бояз­ливо продолжал удивляться Юра.

– Украл?.. – переспросил Фролов, несколько мгновений помедлил, взял в руки принесенную Юрой книжку. – А разве Монте-Кристо, перед тем как его заточили в крепость Иф, чтонибудь украл?.. Понимаешь, штука какая, Юрий! В тюрьмах частенько сидели не те, кто воровал, а кого обворовывали…

– Это был совершенно, необыкновенный человек! – с жаром воскликнул Юра, обиженный за своего любимого героя.

Фролов усмехнулся:

– Ну, положим, не такой уж он необыкновенный… Чему посвятил он свою жизнь? Каким идеалам служил? Мстить своим врагам – вот цель его жизни! А я знаю людей, которые совершали подвиги, сидели в тюрьмах, шли на смерть во имя других целей.

– Каких же? – недоуменно спросил Юра, чувствуя, что Фролов говорит ему ту самую правду, о которой он еще недавно мучительно думал.

– Хочешь, – тихо сказал Фролов, – я расскажу тебе об одном необыкно­венном человеке? Он из дворян. Но всю жизнь боролся за справедливость, за то, чтобы богатые не обирали бедных. А его сажали за это в тюрьму, ссылали на каторгу… В Вятке, в ссылке, я с ним и познакомился… А не­давно в Москве видел его снова. Он болен. Недоедает. Спит по три-четыре часа в сутки. Но даже враги называют его Железным Феликсом… Вот так-то… Однако давай-ка подумаем вместе, как тебе дальше быть. – Фро­лов задумался, долго молчал, а Юра терпеливо ждал, ему была неинтересна его собственная судьба, ему нужно было обязательно дослушать рассказ о необыкновенных людях, которые жили не когда-то, а живут сегодня, рядом с ним, Юрой.

– Вот что, Юра, – наконец заговорил Фролов. – Ты, наверное, хотел бы вернуться домой?

Юра представил себе пустую разоренную обыском квартиру Сперанских. «Домой»! Нет, эти большие комнаты не были его домом. У него теперь вооб­ще не было дома, где бы его ждали и могли обрадоваться ему.

– Мне все равно, – сказал он упавшим голосом. Но вспомнил тетю Ксеню

– она была ведь добра и ласкова, почти как мама, – и, наверно, сейчас очень беспокоится о нем. Тетя Ксеня, пожалуй, была единственным челове­ком в этом городе, которого Юра хотел бы видеть, и с проснувшейся надеж­дой он спросил: – Скажите, а Ксения Аристарховна, моя тетя… Вы ее тоже отпустите?

– Твоя тетя… – Фролов грустно помолчал. – Понимаешь, мне и самому тут еще не все ясно. Могу тебе только обещать, что мы разберемся в самое короткое время. Возможно, очень возможно, что твоя тетя скоро вернется. Может, даже сегодня или завтра. Так как будем решать?

– Хорошо, я пойду домой, – согласился Юра. Ему хотелось остаться сей­час одному, он очень устал, и ему нужно было так много продумать, ре­шить, и чтоб никто, никто не мешал.

– Ну вот и ладно. – Фролов опять помолчал. – Только ты, пожалуйста, будь осторожен и никому не открывай, слышишь, никому! А завтра к тебе придет Семен Алексеевич, расскажет, что будет с тетей. Завтра наверняка кое-что прояснится. Договорились?.. – старался уберечь мальчишку от все­го случайного Фролов.

Юра молча кивнул, хотя и не понял, почему никому нельзя открывать, но переспрашивать не стал: с недавнего времени он почти совсем отвык от из­лишних вопросов.

– Значит, договорились? – Фролов встал и вызвал дежурного.

Вскоре Красильников отвез Юру на Никольскую. Разыскал дворника, при нем отомкнул калитку, распечатал дверь, пожелал Юре всего доброго, еще раз предупредил, чтобы никомуникому не открывал двери, а завтра он обя­зательно наведается к нему, и – ушел.

Заперев за чекистом дверь, Юра, не заходя в комнаты, поднялся на ман­сарду, сел возле окна и стал бездумно смотреть на улицу. Смотрел и ниче­го не видел. Не заметил он, как в подъезд дома, стоящего напротив, прош­мыгнул человек в студенческой куртке. Юра мог бы даже узнать этого чело­века – он видел его в коридоре Чека. А вскоре в одном из противоположных окон настороженно шевельнулась и тут же опустилась занавеска. И этого Юра тоже не заметил. События дня беспорядочно вставали в памяти, в мыс­лях царила совершенная сумятица…

Уснул Юра в тот вечер рано. А когда проснулся, лучи солнца щедро за­ливали мансарду. Юра подбежал к окну и зажмурился от удовольствия: так на улице было хорошо, солнечно, нарядно! Едва-едва пожелтевшие с краев листья деревьев ярко зеленели на солнце. Зыбкий теплый ветерок раскачи­вал занавеску, тени образовывали на полу причудливые узоры.

Ах как здорово! Скорее на улицу – просто на улицу без всякой цели, к солнцу, к теплу, к людям… Но тут же Юра вспомнил, что обещал заглянуть утром Красильников. Нет, надо подождать, а то вдруг разминутся. И вскоре услышал звонок.

Звонили вначале осторожно, потом посильней. Юра открыл окно, перег­нулся через подоконник – возле калитки стоял какой-то мальчишка в драном пиджачке и коротких брюках.

Юра метнулся к двери и тут же вспомнил предупреждение чекистов никому не открывать. «Какие пустяки, – подумал Юра. – Ведь это же всего-навсего мальчишка». И он быстро выбежал во двор, открыл калитку. Мальчишка встал на порожке.

– Тебя как зовут? – спросил он, присвистнув для вящей убедительности.

– Ну, Юра. А что? – недоуменно ответил Юра.

– А фамилия? – продолжал допрашивать мальчишка, рассматривая Юру ис­подлобья.

Юра усмехнулся:

– Зачем тебе?

– Раз говорю – надо. Дело есть. Может, тебя касаемо. – Гость, опер­шись о косяк калитки плечом, принял независимый вид.

– Львов моя фамилия.

– Вот ты как раз мне и нужен! Получай! – Парнишка протянул Юре свер­нутый трубочкой листок бумаги, повернулся и тут же исчез вмиг, вроде и не было его.

Юра осторожно развернул листок. Там было написано:

«Твой папа прислал письмо. Получишь записку – сразу же приходи в Дар­ницу. Никому ничего не говори. Жду. Андрей Иванович».

Письмо от папы! Значит, наконец от папы! Это-главное! Все остальное не имеет значения! Ура! Юрино сердце радостно забилось. Он лихорадочно метнулся наверх, быстро накинул курточку и выскочил из парадного.

Вот кладбище вагонов и паровозов… Знакомый домик, в котором он бы­вал не раз. Юра повернул деревянную щеколду, толкнул заскрипевшую на петлях калитку. Нетерпеливо, не чуя под собой ног, вбежал на крыльцо, постучал.

– Входи! – послышался кашляющий голос.

Юра вошел в комнату. Там стоял Бинский. Был он весь какой-то взъеро­шенный и злой, руки у него нервно тряслись, и он сунул их в карманы. Та­ким его Юра никогда раньше не видел.

– Кто-нибудь знает, что ты сюда пошел? – сразу спросил он, стараясь не глядеть в глаза мальчику.

– Нет, никто, – недоумевающе ответил Юра и только хотел спросить у Бинского о письме, как скрипнула дверь и в комнату вошел Лысый – Прохо­ров. Не замечая Юры, словно его и не было здесь, он вопросительно взгля­нул на Бинского, тот в ответ качнул головой.

– Вроде все в порядке. – И тоже отвел глаза в сторону. Затем Викентий опять спросил Юру: – Где записка?

Юра уловил в голосе Бинского что-то враждебное.

– Вот она. – Юра вынул из кармана курточки измятую записку.

Лысый молча взял записку, сунул ее в карман, остановился напротив Юры, широко расставив ноги.

– Ты садись, кадет. У нас с тобой разговор серьезный. – И он показал Юре на стул.

– Где папино письмо? – спросил Юра с нарастающей неприязнью к этому наглому человеку с впалыми глазами, к этой пропахнувшей мышами комнате.

– Подожди ты с письмом! – отмахнулся Бинский. – Скажи лучше, о чем с тобой чекисты говорили? – И он в упор уставился в Юрины глаза, ловя ма­лейшее изменение взгляда.

– Ни о чем не говорили. Спрашивали только, за что меня в чулан поса­дили, – отчужденно ответил Юра.

– Ну а ты что? – Все ближе, ближе надвигались на Юру белые и холод­ные, похожие на стекла бинокля глаза Бинского.

– Я им ничего не сказал, – тихо сказал Юра.

– Рассказывай подробнее, – приказал Лысый. И тоже придвинулся к Юре.

«Чего они от меня хотят?» – со страхом додумал мальчик.

– Все. – Юра подумал немного. – Да, еще про Загладина говорили. Вы мне неправду про самогон сказали. То вовсе не самогон был.

– Ты им сказал об этом? – У Лысого испуганно взметнулись брови.

– Нет, конечно. Но я догадался. Зачем вы это сделали? – Юра в негодо­вании сжал свои кулачонки. – Ведь там, на складах, пшеница была! Люди голодают, а там пшеница…

– А о том, к кому ты ходил с поручениями Викентия Павловича, спраши­вали? – недобро перебил его Бинский.

– Да нет же!.. Дайте мне папино письмо! – взмолился Юра, начиная по­нимать, что письма ему не дадут.

Бинский коротко взглянул на Лысого, тот нервно пожал плечами.

– Не спрашивали, так спросят. Не сказал, так скажет, – холодным от­чужденным голосом обронил Лысый. – К великому сожалению, вся его беда в том, что он слишком много знает, да-да!

«О чем это они?» – подумал Юра. И вдруг окончательно понял: никакого папиного письма у них нет. Просто его заманили сюда, чтобы выпытать, что им нужно.

– Нет у вас никакого письма! Вы все врете! Да, да, врете! – вдруг с отчаянной решимостью вознегодовал Юра. – Вы такие же гадкие, как тот бандит, который к вам ходит! Вы… – Дальше он не смог продолжать: к горлу подступил ком, на глаза набежали слезы.

Бинский долго и задумчиво смотрел на Юру широко открытыми тусклыми, немигающими глазами. Потом сомкнул веки и тихо произнес:

– Вы правы, штабс-капитан, он опасен.

Юра повернулся к Лысому и увидел, что тот тоже как-то странно, как загипнотизированный, смотрит на него круглыми белыми глазами. И скорее почувствовал, нежели понял: сейчас должно произойти что-то ужасное, не­отвратимое. Ему почудилось, что он стоит в темном, липком пятне, пытает­ся сдвинуться с места и никак не может. Ноги налились противной, вязкой тяжестью, приросли к полу. Он затравленно посмотрел снизу вверх на Бинс­кого, цепляясь за мысль: «Ведь он хорошо знает Викентия Павловича… Ча­ем меня поил!..» И в это мгновение цепкие, костлявые пальцы Лысого схва­тили Юру сзади за горло.

Юра сильно дернулся и почти вырвался, в ушах у него загудело, и поп­лыли перед глазами огненные круги.

– Ну, не так же! Не та-ак! – донесся до Юры истеричный голос Бинско­го. Он обеими руками схватил Юру за волосы, заломил назад голову. И тог­да пальцы Лысого еще сильнее сдавили горло. Юра стал задыхаться и терять сознание…

Последнее, что он увидел уже как во сне, – это как с грохотом распах­нулась дверь и знакомый, с хрипотцой, голос крикнул:

– Брось мальчонку! Руки вверх, гады!

На пороге комнаты стоял Фролов с наганом в руке, а сзади него – Семен Алексеевич.

Бинский рванулся к узкой боковой двери, резко захлопнул ее за собой. А Лысый, прикрываясь Юрой, несколько раз выстрелил в чекистов.

Фролов внезапно покачнулся, схватившись за левое плечо. А Лысый, вос­пользовавшись этим, с силой оттолкнул Юру и бросился вверх по лестнице, ведущей на второй этаж.

Вслед ему прогремело почти одновременно два выстрела. Лысый остано­вился на лестнице, руки у него обвисли, и он обронил пистолет. Несколько мгновений постоял, точно к чему-то прислушиваясь, затем тело его подло­милось, и, рухнув на лестницу, он – покатился по ней вниз.

Фролов, морщась от боли, спрятал в кобуру наган. На защитной его гим­настерке медленно расплывалось темное пятно.

– Ну… как? Сильно они тебя… помяли? – нашел он силы спросить Юру и тяжело опустился на стул.

Семен Алексеевич выхватил нож, до плеча располосовал рукав рубахи Фролова. Стал его перевязывать.

Юра, пошатываясь и держась за стены, вышел из дома, спустился с крыльца.

Мимо него взад и вперед пробегали чекисты. Никто возле него не оста­навливался, никому не было до него дела. Лишь один раз кто-то запыхав­шийся, пробегая мимо него, спросил:

– Слышь, малый, не видал, куда он побег?

Ответить Юра не успел, так как чекист, пригибаясь, вдруг побежал че­рез двор к огородам. Там разгорелась перестрелка, тонко запели пули…

А потом внезапно все смолкло, и Юра увидел, как двое еще не остывших от боя чекистов провели через двор пожелтевшего от страха Бинского, под­толкнули его наганом на крыльцо и ввели в дом.

Юру мутило. Он присел на крыльцо и долго сидел так, подперев рукой голову. В дом идти ему не хотелось, еще не прошел страх перед Бинским, хотя он и понимал, что Бинский для него уже не опасен.

Потом чекисты сели в машину, усадили в нее Бинского. О Юре в этой су­матохе забыли, и он, постояв немного на улице, пешком отправился в го­род…

А минут двадцать спустя Красильннков вернулся, озабоченно осмотрел двор, спросил одного из чекистов, оставшихся охранять дом:

– Мальчонка здесь был. Не видали, куда делся?

– Ага, был. Совсем недавно на крыльце сидел, – закивал чекист. – По­ди, во дворе где-нибудь…

Красильников еще раз внимательно осмотрел все дворовые закоулки, но Юры нигде не было.

Он тем временем перешел через Цепной мост, поднялся на Владимирскую горку и направился в гостиницу «Франсуа». До вечера ждал Фролова в гос­тиничном коридоре, возле номера, но зашел какой-то незнакомый Юре чело­век и сказал, что Фролова сегодня не будет и завтра тоже, потому что его увезли в больницу.

Допрашивал Викентия Павловича Сперанского сам Лацис, Тут же, в каби­нете, находился и Семен Алексеевич.

Викентий Павлович, небрежно развалясь в кресле, спокойно курил папи­росу. Лацис сидел напротив него, за письменным столом, напружиненный, непримиримый, с воспаленным от бессонницы взглядом.

– Ну так, может, кончим дурака валять, Сперанский? – жестко спросил его Лацис.

Сперанский выпустил на лицо улыбку. Она дрожала на его лице, скользкая, как улитка. После некоторого молчания он посвойски отмахнул­ся:

– Ах, честное слово, мне, право, неловко. Вы уделяете моей скромной персоне так много внимания. А мне нечего вам рассказать. Вот и при обыс­ке – ничего. Видимо, ваши сотрудники перестарались. Но… как говорит­ся… лес рубят – щепки летят… Я понимаю.

Лацис терпеливо выслушал эту длинную тираду, внимательно глядя на Сперанского, не принимая его льстивой улыбки. Он знал: такие улыбки – от желания спрятать страх.

– Странно, – все так же холодно проговорил Лацис. – У вас ведь было время подумать, собраться с мыслями…

Сперанский аккуратно погасил окурок, равнодушно согнал с лица привет­ливую улыбку и – на ее место выпустил недоумение.

– Вы, вероятно, ждете от меня какого-то заявления, но я даже прибли­зительно не могу представить, о чем бы вы хотели от меня услышать!.. – уклончиво ответил Сперанский и притворно вздохнул.

– О чем? – Лацис обернулся к Красильникову, тихо, но так, чтобы слы­шал Сперанский, сказал: – Прикажите ввести арестованного.

Сперанский медленно перевел взгляд с дверей, за которыми скрылся Кра­сильников, на Лациса. Лацис увидел, как на мгновение губы Сперанского, до этого опущенные в обиженном выражении, дрогнули, в глазах вспыхнула тревога. Было видно, как Сперанский озаботился и теперь тщетно силился угадать, что его ожидает. Они какое-то время пристально смотрели друг на Друга: один – тупо, излучая ненависть, другой – спокойно – два врага, разделенные столом, хорошо сознающие, что борьба еще не окончена. И оба готовились к этому последнему поединку. Под пристальным взглядом Лациса Сперанский попытался овладеть собой и даже снова вернуть улыбку. Но она получилась странной, потерянной, вымученной.

Два красноармейца ввели в кабинет Бинского. Он расслабленно встал посреди кабинета и устремил взгляд куда-то в сторону, в окно.

На лице Викентия Павловича отразилось вначале смятение, а затем рас­терянность и неподдельный испуг. Он приложил немало усилий, чтобы вновь взять себя в руки.

– Скажите, Сперанский; вы знаете этого человека? – спросил Лацис. Го­лос у него сейчас был ровный, без всяких оттенков.

Викентий Павлович долго, гипнотизирующе смотрел на Бинского, но взгляда его так и не поймал. Пауза явно затянулась, и, сознавая это, Сперанский досадливо поморщился и бросил:

– Не имею чести… Первый раз вижу.

– А вы? – Лацис повернулся к Бинскому. – Вы знакомы с этим человеком?

– Да. Это Викентий Павлович Сперанский, – сдавленным голосом неохотно выдавил из себя Бинский, он по-прежнему упорно старался смотреть в окно.

– Я его хорошо знаю.

– Откуда? – спросил Лацис, исподволь наблюдая за реакцией Сперанско­го.

– Я уже дал показания. Викентий Павлович являлся одним из руководите­лей Киевского центра, некоторые задания я получал непосредственно от не­го, – четко, словно зачитывая по бумажке, отбубнил Бинский.

– Какие же это задания?

Сперанский не выдержал, нервно передернулся и зло посмотрел на Бинс­кого: уж от кого, от кого, но от Бинского он не ожидал такого позорного малодушия.

– Шкуру спасаете, Бинский? Боюсь, что это вам не поможет! – сквозь зубы процедил Викентий Павлович и обернулся к Лацису: – Прикажите увести эту дрянь. Я все сам расскажу.

Обессилев от того, что все рухнуло и что теперь нужно самому подороже продать сведения, Сперанский проводил Бинского тяжелым взглядом решивше­гося на все человека, но еще долго сидел, низко опустив голову, боясь заговорить и услышать звук своего голоса. Но вот он выпрямился на стуле и бросил:

– Пишите!..

Молоденький чекист, сидевший незаметно в углу, приготовился стеногра­фировать.

– Да-да, пишите! – медленно повторил Сперанский. Он, видимо, никак не мог примириться с мыслью, что все проиграно, все кончилось. Но нужно бы­ло перешагнуть через это, перешагнуть а во что бы то ни стало.

Лацис смотрел на него. Терпеливо ждал.

– Еще до вооруженного восстания, – тихо заговорил Сперанский, – мы предполагали активизировать нашу деятельность и провести в городе ряд крупных диверсий… Это была трудная ночь. Задолго до рассвета десятки автомобилей, срочно мобилизованных на ликвидацию контрреволюционного за­говора, разъехались в разные концы города. Вместе с чекистами в операции участвовали поднятые по тревоге красноармейцы гарнизона.

Арестовывать бразильского консула графа Пирро, по понятным причинам, поехал сам Лацис. Предъявив обвинения, он вру – чип ему ордер на обыск. Консул занервничал, стал ссылаться на дипломатический иммунитет, настаи­вал на том, чтобы его сейчас же, ночью, представили членам правительства Украины.

– Это попрание всех международных норм! Это неслыханое… простите, неслыханное дикарство! – кричал он, успевая, однако, настороженно расс­матривать чекистов. – Мое правительство доведет этот факт до сведения мировой общественности.

– Приступайте к обыску! – не обращая внимания на угрозы, спокойно сказал Лацис.

– Постойте! – воскликнул с отчаянием граф. – Хочу предупредить, что, даже если вы ничего не найдете, – а в этом я уверен! – я все равно сооб­щу об этом неслышимом… простите, неслыханном произволе своему прави­тельству. И вашему тоже.

– Конечно. Больше того, если мы ничего не найдем, мое правительство извинится перед вами и перед вашим правительством, – невозмутимо сказал Лацис.

– Мы не примем извинений! – театральным голосом, с вызовом вскричал граф Пирро.

– Я иного мнения о вашем правительстве. Надеюсь, оно сумеет нас по­нять. Ведь вам, господин консул, предъявлено обвинение в попытке сверг­нуть в Киеве Советскую власть путем военного переворота.

– Это чудовищно!.. Это нелепое обвинение еще надо доказать! – Граф Пирро изобразил на своем лице степень крайнего удивления.

Но уже вскоре после начала обыска консул сник, опустил голову. Чекис­ты обнаружили в особняке несколько тайников с оружием, а также десятки ящиков динамита.

– Как видите, господин консул, моему правительству не придется изви­няться перед вашим правительством! – сухо сказал Лацис.

Остаток этой ночи бразильский консул провел в Чека, куда то и дело привозили все новых заговорщиков.

Заведующего оружием инженерных командных курсов Палешко чекисты под­няли с постели и вместе с ним проехали по другим адресам, арестовав еще человек десять его коллег и сообщников.

Около ста заговорщиков было арестовано в Управлении ЮгоЗападной же­лезной дороги. На заводе «Арсенал», в цехах, где стояли отремонтирован­ные и готовые к отправке на фронт орудия, чекисты извлекли из вентиляци­онных колодцев несколько пудов взрывчатки. А на Владимирской горке, не­подалеку от памятника Владимиру крестителю, нашли тайник с несколькими десятками пулеметов и большим количеством патронов к ним. Еще одним тай­ным складом оружия служила полузатопленная баржа…

Среди арестованных оказался армейский ветеринарный врач. В небольшом здании ветеринарной аптеки чекисты обнаружили вакцину, при помощи кото­рой врач уже неоднократно заражал кавалерийских лошадей сапом.

Не избегли своей участи главари заговора петлюровцев, которые к тому времени уже вступили в переговоры об объединении с Киевским центром. В эту ночь были арестованы петлюровские офицеры Стодоля и Корис и нес­колько сот их помощников.

С заговором было покончено. Через несколько дней, улучив свободную минуту, Красильников собрался съездить в больницу проведать Фролова и зашел в приемную, чтобы предупредить Лациса.

Дежурный, немногословный и неторопливый с виду человек, разъяснил, что Мартина Яновича нет, но он только что звонил от Косиора: будет минут через десять.

Красильников задержался, и очень скоро появился Лацис. Наметанным глазом Красильников сразу заметил, что он чем-то взволнован.

– К Фролову поедем вместе! – озабоченно сказал Лацис. – Возникли но­вые, важные обстоятельства – я только что узнал о них, и посоветоваться с Фроловым мне крайне необходимо.

…Госпиталь, в котором лежал Фролов, находился неподалеку от Купе­ческого сада. И хотя сюда долетала музыка, пение цыганского хора, смех, здесь, как нигде в городе, чувствовалось дыхание неотвратимо надвигающе­гося фронта. В госпитальном садике, под редкими деревьями, прямо на выж­женной солнцем ущербной траве, лежали выздоравливающие красноармейцы, курили махорку и вели бесконечные, то по-крестьянски медлительные, то, как на митингах, бурные, разговоры о войне, о родном доме и больше всего

– о земле, о том, что за нее, кормилицу, можно и голову сложить. Один из них откровенно наслаждались вынужденным бездельем, другие явно тяготи­лись им.

В вестибюле и коридорах госпиталя с сосредоточенной поспешностью мелькали мимо тесно поставленных друг возле друга коек озабоченные вра­чи, строгие усталые сестры и по-домашнему уютные нянечки. У кроватей смиренно сидели родственники и знакомые, невесть как отыскавшие и не­весть каким путем пробравшиеся к своим дорогим, любимым, близким.

Пожилая нянечка проводила Лациса и Красильникова до палаты, останови­лась у двери.

– Только, пожалуйста, недолго. Крови у них вышло страсть как много, – наказывала она им, – слабые они очень.

Фролов лежал в крошечной палате один. Лицо его, и без того сухое, еще больше заострилось, щеки глубоко запали, на губах запекся жар нестерпи­мой боли. И только глаза, как и прежде, светились молодо и живо.

– Вот спасибо, что пришли, – приподнялся на локте Фролов, пытаясь встать, и по лицу его разбежались радостные морщинки.

– Лежи-лежи! – сердито приказал Красильников и переставил вплотную к кровати беленькие крохотные табуретки. – Мы посидим, а ты полежи, раз такая канифоль вышла.

Лацис и Красильников по очереди дотронулись руками до бледной худой руки Фролова, лежащей поверх белой простыни, – поздоровались. Фролов в знак приветствия смог только слабо, беспомощно шевельнуть рукой. Лацис неловко полез в карман своей куртки, достал газетный сверточек и тихо положил его на тумбочку:

– Сахар.

– Папирос бы. Третий день без курева, – глядя благодарными глазами на друзей, попросил Фролов.

Лацис хитровато взглянул на Фролова и из другого кармана извлек две пачки папирос.

– Ну, теперь живем! – медленно в улыбке разжал губы Фролов. – А то ни походить, ни покурить. Прямо хоть помирай!

– Помирать, положим, еще рано. Пускай враги наши помирают, а нам жить надо, – внимательно рассматривая Фролова, сказал Лацис.

– Принимаю как руководство к действию! – И Фролов нетерпеливо доба­вил: – Будем считать, что о погоде поговорили. Не томите, выкладывайте новости!

– Новости разные. Начну с хороших, для восстановления гемоглобина. С заговором, в общем-то, покончили. Напрочь. Товарищ Дзержинский просил всем участникам, а тебе особо, передать благодарность, – тихо начал Ла­цис, не спуская тревожного взгляда с бледного, измученного лица Фролова.

– Спасибо, – растроганно сказал Фролов и, поморщившись, показал гла­зами на забинтованное плечо. – Вот только с этим неудачно получилось.

– Врачи говорят: скоро поправишься, – успокоил его Лацис.

– Да я и сам решил: дня через три-четыре убегу. Пулю вынули, рану за­шили. Чуть затянется – и… – загорячился Фролов, на щеки его выплесну­лась краска волнения.

Лацис нахмурился:

– Давай условимся так: лежать, пока не выпишут. Своевольничать не на­до.

– Вот и я так думаю, – поддакнул Красильников. – Хоть отоспитесь тут.

Фролов посмотрел на Семена Алексеевича долгим взглядом, спросил:

– Скажи, Семен, что с мальчишкой? Где он?

Красильников неуклюже заерзал на табурете.

– Не знаю… Поначалу забыли про него: этот Сперанский всем нам задал работы – во! – Он провел ладонью по горлу. – Потом искал его. И дома был… Нету. Но ты не беспокойся – разыщу.

Фролов на секунду прикрыл глаза, тихо проговорил:

– Жалко парнишку… Пропасть может в этой заварухе…

– Я его обязательно найду, ты не сомневайся, – еще раз пообещал Кра­сильников; – Я всем нашим, которые его в лицо знают, наказал – найдут. Куда денется?!

Фролов слабо кивнул в знак того, что верит Красильникову. В палату заглянула нянечка, укоризненно посмотрела на посетителей.

– Гонят, – вздохнул Красильников и хитровато взглянул на Лациса. – Может, пойдемте, Мартин Янович?

– Плохие новости с собой хотите унести? – понял уловку Красильникова Фролов. – Рассказывайте!.. Лацис посуровел лицом, вздохнул.

– Понимаешь, обстановка на фронте за эти дни резко ухудшилась. Осо­бенно на юге. Сорок пятая, сорок седьмая и пятьдесят восьмая наши диви­зии на грани окружения. Приказом командующего двенадцатой армией их объединили в одну, Южную, группу и поставили задачу удерживать юг Украи­ны. Удерживать во что бы то ни стало. Но подошел военный флот Антанты, блокировал все Черноморское побережье, и вчера депикинцы с помощью союз­ников захватили Херсон и Николаев. На очереди Одесса… – с затаенной горечью, что говорит все это еще не пришедшему в себя человеку, обстоя­тельно развертывал картину последних дней Лацис.

– Н-да… – Красильников как-то несмело, украдкой взглянул на Фроло­ва, будто и себя признавал виновным в происшедшем, и сокрушенно покачал головой. – Я так понимаю, что, пока не поздно, надо им из этой каши вы­бираться. И чем быстрее, тем лучше.

– Вот об этом и шла сегодня речь в Центральном Комитете, – сказал Ла­цис. – Готовится приказ о боевом переходе Южной группы на соединение с основными силами двенадцатой армии – в район Житомира…

– Куда?.. К Житомиру? – Фролов приподнялся на подушке и вскинул на Лациса удивленные глаза. – Но ведь это… это больше четырехсот верст!..

– Они долго молчали. Затем Фролов спросил: – А вы, Мартин Янович? Вы ве­рите в успех этого рейда?

– Нет. – Фролов ожидал, что Лацис промолчит или уклонится от ответа, или уж во всяком случае ответит не столь категорично. А Лацис между тем сурово продолжал: – Нет, если мы не окажем Южной группе помощь. Если бу­дем полагаться только лишь на счастливую звезду или военный талант това­рища Якира, на его везение или просто на случай… Нет!

– Командование Южной группой возложено на товарища Якира?.. Это пра­вильно, это хорошо, – задумчиво сказал Фролов. – Но чем, чем мы можем им помочь?

– Если бы я мог сказать сегодня чем… Не знаю! Надо думать! И ис­пользовать любую, самую малейшую возможность для помощи! – Лацис встал, нервно подошел к окну палаты и долго стоял так, не оборачиваясь. – Для начала надо получить исчерпывающую информацию, что конкретно предпримет Ковалевский против Южной группы. А он, конечно, будет знать о ней и при­ложит все силы для ее уничтожения.

– Надо срочно сообщить об этом Кольцову, – предложил Фролов, на, лице у него выступило выражение сосредоточенной тревоги.

– Согласен. Но дело, как ты понимаешь, слишком важное, чтобы пола­гаться на эстафету. Надо кому-то идти к Кольцову, быть неподалеку от не­го. – Лацис вопросительно посмотрел на Фролова.

И они снова замолчали. Фролов несколько раз коротко взглянул на Кра­сильникова, но тот, погруженный в раздумье, не заметил этого.

Вновь в палату заглянула нянечка, сокрушенно покачала головой, с мол­чаливым укором поглядела на Лациса. Когда Дверь за нею закрылась, Фролов поднял глаза на нервно вышагивающего по палате Лациса:

– Мартин Янович! Я думаю, что в Харьков может пойти…

Красильников.

– Я? – брови Семена Алексеевича стремительно изогнулись. – Ну зна­ешь… Вот уж для чего я точно не способен, так это для разведки.

– Речь идет о другом, – мгновенно оценив выгоды этого предложения Фролова, сказал Лацис. – Речь идет о помощнике Кольцову. О диспетчере, что ли, который будет связан с большевистским подпольем. Проверять явки, следить за четкой работой связников. Нужна регулярная и быстрая пересыл­ка всех сведений, добытых не только Кольцовым, но и товарищами из Заф­ронтового бюро… Не исключено, что вам прямо из Харькова придется про­бираться навстречу Южной группе, если, конечно, товарищи там сумеют снабдить вас надежными документами.

– Насчет Южной группы – сильно сомневаюсь, чтоб справился, а вот дис­петчером… – Красильников сокрушенно вздохнул, понимая, что это дело уже решенное. – Диспетчером, может, и получится.

– Что ж… Удачи тебе, Семен! – погрустнев, ласково сказал Фролов Красильникову и слегка пошевелил неслушающейся рукой. – С кровью от сердца тебя отрываю. Нужен ты мне здесь – вот как! Да только понимаю: там ты еще нужнее… Адреса явок до Харькова возьмешь у Сазонова, выу­чишь на память, – уже деловито наказывал он, забыв, что лежит в палате и через минуту-другую может потерять сознание от боли.

– Ясно. Как молитву.

– Вот-вот. Уточни у Сазонова пароль. Если его еще не поменяли, он та­кой: «Скажите, не доводилось ли нам с вами встречаться в Ростове? – „Ва­ше имя? – «Я – человек без имени“.

– Я – человек без имени! – медленно повторил Красильников последние слова пароля, словно пробуя их на слух, покачал головой. – Мудрено шиб­ко!

– Мудрено, зато надежно.

Они еще сидели бы у Фролова, но не на шутку встревоженная нянечка привела врача – маленького, толстого, воинственного старичка, – и тот, несмотря ни на какие мандаты, просто выставил их за дверь. Лациса врач знал, вскинув острую бороденку, сказал ему холодно, с достоинством:

– Это здание, товарищ Лацис, республика, государство, остров. Здесь самое высокое начальство – старик Гиппократ. И его предписаниям обязаны подчиняться все, кто ступит на эту территорию. Даже вы, хоть вы и пред­седатель ВУЧК.

– Но ведь мы по делу, – попробовал сопротивляться его напору Лацис.

– Тем более! – резко бросил старичок.

Спускаясь по лестнице, Красильников предложил:

– А может, поищем этого… ну, который предписания им спускает. Стол­куемся.

– Гиппократа?

– Во-во? Строгий, видать.

– Трудно будет столковаться. Он ведь грек, а ни ты, ни я греческого не знаем, – сказал Лацис, пряча улыбку. – Да и помер он больше двух ты­сяч лет назад.

Красильников даже остановился.

– Так что ж этот коновал мелет! – гневно сказал он, и яростные желва­ки вспухли на его скулах.

– Это он иносказательно, в переносном смысле, – продолжал улыбаться одними глазами Лацис.

Они вышли на улицу, сели в автомобиль. Автомобиль заурчал, выбросил густое облако сизого дыма и под этим дымом, как под зонтом, покатил по улице.

А немного времени спустя этот же двор пересек Юра. Вошел в вестибюль госпиталя. Около лестницы за столиком дежурила сестра, что-то записывала в журнал.

Юра громко кашлянул, чтобы обратить на себя внимание. Сестра подняла голову:

– Тебе что, мальчик? – строго спросила она.

– Извините, я хотел бы посетить товарища Фролова, – замялся перед этой казенной строгостью Юра.

– Его сегодня уже проведывали!..

– Но мне тоже нужно… – Он подумал и тихо, но твердо добавил: – Мне необходимо…

– Вы – родственник? Сын? – с любопытством разглядывая мальчика, доп­рашивала сестра.

– Нет. Но…

По лестнице спускался маленький старичок в белом халате. Он сердито махал руками:

– Ступайте! Ступайте! Часы приема посетителей кончились!

Сестра, в чем дело? Немедленно удалите посторонних! Юра, вздохнув, направился к выходу. Но потом вернулся.

Вынул из-за пояса книгу, положил ее перед сестрой:

– Пожалуйста, передайте эту книгу товарищу Фролову!

Сестра взяла книгу, пролистала ее, удивленно прочла название:

– «Граф Монте-Кристо»…

Юра вышел из ворот госпиталя, и город в сумерках показался ему чужим и неприветливым. С глухой обидой он думал о том, что остался совсем один, что нет у него в этом огромном городе человека, дома, крова, куда бы он мог сейчас пойти. Страх одиночества родил и окончательно укрепил в нем то решение, которое он принял.

Где-то был его отец… Путь к нему далек и труден. Но, отойдя от гос­питальных ворот, он сделал первые шаги по этому пути.