"Адъютант его превосходительства" - читать интересную книгу автора (Болгарин И. Я., Северский Г. Л.)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Уже с раннего утра Микки, сидя в приемной, с восторгом и любопытством допрашивал кого-то по телефону:

– А капитан что?.. Ну-ну!.. Что ты говоришь!.. – Микки весь светился, оттого что одним из первых в городе оказался посвященным в такую но­вость. Он опустил трубку и доверительно, лучась довольством, сказал си­дящим в приемной офицерам: – Господа, я сообщу вам сейчас нечто потряса­ющее. Представьте себе, адъютант его превосходительства подрался вчера из-за своей пассии с какими-то цивильными…

Через приемную торопливо прошел Щукин. Не останавливаясь, бросил:

– У себя? – и не дожидаясь ответа, скрылся в кабинете командующего. Ковалевский сидел, утопая в глубоком кресле. Кивком он указал Щукину

на кресло против себя. А сам снял пенсне, привычно протер его и, близо­руко щурясь, спросил:

– Узнали что-нибудь?

– Пока ничего, Владимир Зенонович, – усаживаясь в кресло, мрачным то ном сказал Щукин. – Солдаты охраны показали, что в вагон никто не вхо­дил, шума борьбы они тоже не слышали.

– Что с пакетом? Нашли?

Никогда Щукин не видел командующего таким нетерпеливым и резким. Его благодушие как рукой сняло.

– Нет, пакет исчез.

– Чертовщина какая-то. – Ковалевский резким движением надел пенсне. – Не кажется ли вам, полковник, что в убийстве Осипова замешана нечистая сила? – саркастически заключил командующий.

Щукин нахмурил брови, он был явно шокирован холодным и непримиримым тоном Ковалевского.

– Странный вопрос, ваше превосходительство, – обидчиво нахмурился на­чальник контрразведки.

– Нет, почему же? Ваш помощник поехал с секретной миссией, с которой, кроме контрразведчиков, никто не был знаком, и… не доехал, – напомнил Щукину генерал Ковалевский и с нескрываемым раздражением продолжил: – Недавно вы доложили о полном разгроме Киевского центра. Теперь эти собы­тия… Если большевистская Южная группа не будет разгромлена, то это исключительно из-за вашей нераспорядительности, а вернее, нерасторопнос­ти.

– Может быть, еще есть смысл попытаться, – хотел было хоть на немного отклонить разговор Щукин.

– Будем, конечно, пытаться. Но время… Оно в этом случае работает против нас. – Ковалевский какое-то время сидел молча, точно давая воз­можность Щукину прочувствовать свою вину. Затем безнадежно сказал: – У меня создается впечатление, что где-то рядом с нами находится хорошо за­маскированный враг…

– Так оно, видимо, и есть, ваше превосходительство, – с неожиданной откровенностью согласился Щукин.

– Но ведь этого вполне достаточно, чтобы принять вашу отставку, – ти­хо взорвался Ковалевский.

– Я готов подать рапорт, – с нескрываемым раздражением ответил пол­ковник.

Наступила напряженная, неприятная тишина. Собеседники старались не смотреть друг другу в глаза.

Наконец Ковалевский со вздохом сказал:

– Поймите меня правильно, Николай Григорьевич, мы с вами уже доста­точно работаем, и я не хотел бы на вашем месте видеть другого. Я знаю, вы опытный разведчик, но посмотрите, что делается. Следует один серьез­ный провал за другим. Если, как вы предполагаете, у нас работает больше­вистский лазутчик – его надо выявить! Это архиважно, особенно сейчас, когда мы готовим генеральное наступление…

Дверь открылась, и в кабинет вошел Кольцов. На его лице белели плас­тыри. В руках он держал телеграфную ленту.

– Разрешите! – с удрученным и вместе с тем с победоносным видом про­изнес адъютант.

– А что, Николай Григорьевич, синяки и царапины, оказывается, иногда украшают мужчину, – насмешливо глядя на Кольцова, сказал Ковалевский. – Я бы приравнял их к боевым шрамам…

– Об этом подвиге капитана я уже наслышан, ваше превосходительство, – ответил Щукин и с облегчением подумал, что Кольцов вовремя прервал этот тяжелый для обоих разговор. – Выходит, не перевелись еще в России гуса­ры!

– И болтуны тоже, господин полковник, – недовольно поморщился Кольцов. – Я имею в виду ротмистра Волина.

– Вы зря на него обижаетесь. Он рассказывал мне об этом с тайной за­вистью, – продолжил Щукин, с любопытством изучая пластыри на лице адъютанта.

– Что там у вас, Павел Андреевич? – как бы подвел черту под этим бла­годушным разговором Ковалевский.

– Телеграмма от Антона Ивановича Деникина. К нам выезжают представи­тели английской и французской военных миссий… – Кольцов заглянул в ленту, – бригадный генерал Брике и генерал Журуа.

Ковалевский, принимая ленту, зябко передернул плечами, на его лице появилась озабоченность.

– Давно жду. Наверное, поторопить нас хотят. – И стал читать ленту: – Военную миссию союзников прошу встретить должным почетом…

Оторвавшись от ленты, Ковалевский бросил на Кольцова мимолетный взгляд:

– Сразу же, чтобы не забыть, капитан! Предупредите градоначальника о приезде миссии. Пусть позаботится о церемониале

Да и город не мешало бы привести в порядок…

– Будет исполнено, ваше превосходительство, – четко сказал Кольцов.

– «Переговоры с ними ведите в рамках известной вам моей директивы, – продолжал монотонно читать Ковалевский. В его волосе слышалась горькая и бессильная ироничность. – Особое внимание уделите представителю Великоб­ритании бригадному генералу Бриксу. Он наделен большими полномочиями во­енного министра господина Черчилля… – Ковалевский снова оторвался от телеграммы, с иронией бросил: – Едут с полномочиями… лучше бы с оружи­ем… – И опять стал нервно перебирать телеграфную ленту, непокорно сви­вающуюся у него в руках в упругие замысловатые кольца: – Желательно от­метить прибытие миссии более решительным наступлением на Киев… Желаю успеха… „Деникин“. – Ковалевский с раздражением бросил на стол телег­рафную ленту, зло сказал: – На Киев! Скорее брать Киев! И это в такой момент, когда я не успеваю подбросить генералу Бредову подкрепления…

– Интересы союзников, Владимир Зенонович, – осторожно заметил Щукин и выжидательно замолчал, давая понять, что такие вопросы не обсуждаются при подчиненных.

– Да уж это как водится!.. Интересы союзников! Политика! И так все время жертвуем стратегией для политики. Французам на Украине нужны же­лезные рудники и угольные шахты! – язвительно продолжал Ковалевский о том, о чем давно мучительно передумал. – Значит, наступайте на Украину. Англичане нуждаются в металлургических заводах, железных дорогах и ко­нечно Же в нефти. А нефть на Кавказе. Значит, поворачивайте на Кавказ… А к чему это приведет?

– Мы от них слишком зависим, Владимир Зенонович, – невесело напомнил Щукин. – Без оружия много не навоюешь!

– Это понятно! – Ковалевский замолчал и спустя несколько мгновений осуждающим тоном добавил: – А между прочим, Николай Григорьевич, наша родная русская буржуазия удрала туда не в, одном исподнем – прихватила с собой немалые капиталы. Могли бы там и раскошелиться господа патриоты. За свои денежки могли бы купить и обмундирование, и оружие, и танки.

Щукин не ответил, внезапно замкнувшись в своей непроницаемой угрюмос­ти. Наступила неловкая тишина.

– Ждут ответа, – напомнил Ковалевскому Кольцов, понимая, что сейчас ему нужно быть предельно сдержанным.

Ковалевский поднял голову и несколько мгновений рассеянно смотрел пе­ред собой. Затем зло сказал:

– Ну что ж… Передайте Антону Ивановичу, что к приезду союзников Ки­ев постараюсь взять… Ну и пожелайте ему чегонибудь… здоровья и все такое. – И Ковалевский с явным пренебрежением махнул рукой.

Кольцов записал и коротко спросил, храня на лице выражение почти­тельной бесстрастности:

– Можно идти?

Ковалевский усталым жестом руки отпустил Кольцова.

– Капитан! Зайдите, пожалуйста, чуть позже ко мне! – с необычной веж­ливостью сказал Кольцову Щукин, провожая его холодным взглядом.

– Хорошо, господин полковник.

Когда дверь за Кольцовым закрылась, Щукин неохотно вернулся к прер­ванному разговору:

– Владимир Зенонович! Я принимаю все меры, для того что, – бы выявить и обезвредить большевистского агента. И будем надеяться, довольно скоро смогу назвать вам его имя.

Слава его, однако, звучали неубедительно, казенно… Несколько позже Кольцов спустился вниз, на первый этаж, где размещались помещения контрразведки, быстро прошел по длинным петляющим коридорам.

На скамейке, возле кабинета Щукина, смиренно сидел щуплый старик в солдатских сапогах и косоворотке, тот самый, что в ночь гибели капитана Осипова дежурил возле склада и поздоровался с Кособродовым.

Кольцов наметанным глазом разведчика сразу узнал его и, не поворачи­вая в его сторону лица, торопливо прошел мимо. А старик, увидев Павла Андреевича, на полпути к губам задержал цигарку и, что-то мучительно припоминая, посмотрел ему вслед.

Щукин был в кабинете один и нервно перекладывал на столе какие-то бу­маги. Увидев Кольцова, продолжал еще некоторое время сосредоточенно за­ниматься своим делом и, усыпив Кольцова этим монотонным действием, вдруг тихим голосом сказал:

– То, что вы вели себя достойно, господин капитан, защищая даму от оскорблений, весьма похвально, и я не смею за это судить вас строго. Но, как мне стало известно, это не просто дама, это – ваша дама. Более того, это дочь какого-то лавочника или что-то в этом роде. И я хочу сделать вам замечание за то, что вы неразборчивы в своих связях с женщинами. Вы

– адъютант командующего, и это накладывает на вас определенные обязан­ности…

– Но, Николай Григорьевич… – начал Кольцов с ничего не значащего обращения, что давало ему некоторое время на раздумья. А сам стал лихо­радочно прикидывать: «Надо учесть, что явка известна контрразведке. И пользоваться ею теперь нужно осторожно. Лишь в крайних случаях… Впро­чем, надо поменять явку. Так будет лучше и для меня, и для Старцевых». И чтобы выгадать драгоценные мгновения, он продолжил: – Мне кажется, что это…

Щукин нетерпеливым жестом остановил его:

– Вы хотите сказать, что это ваше сугубо личное дело. Безусловно, ва­ше… Вы вправе выбирать друзей и подруг согласно своему вкусу, сердеч­ным наклонностям, привычкам и, конечно… – Тут Щукин, подчеркивая зна­чение сказанного, произнес по слогам: – Вос-пи-тани-ю… – Кольцов еще раз попытался что-то сказать, возразить, возмутиться, но Щукин кисло по­морщился, всем своим видом выражая недовольство тем, что Кольцов осмели­вается его перебивать. И снова угрюмо произнес: – Я попросил вас зайти ко мне вот почему. Не далее как вчера моя дочь предупредила меня, что пригласила вас в гости к нам… Я хотел бы сказать, что мне будет непри­ятно, если вы примете это приглашение… – И Щукин, словно ожидая от Кольцова упорного несогласия, угрюмо опустил вниз глаза. Было видно, что он и сам понимает: их разговор никак не может войти в нужное русло, ему трудно даются убедительные и здравые слова.

Но Кольцов все понял, и особенно то главное, что полковник Щукин в ослеплении отцовских чувств пошел по ложному пути, что расчет Кольцова оправдался и случай с Осиповым не бросает на него ни малейшей тени. По­хоже, что это так.

– Николай Григорьевич! Но это несправедливо! Я действительно был два раза в том доме, – тихо сказал Кольцов и сделал выразительную паузу, по­казывая, как ему трудно дается это признание. – Хозяин-археолог, а не лавочник. Время и разруха вынудили его торговать старинными монетами, распродавать свою коллекцию…

Щукин нетерпеливо слушал, чутьем опытного разведчика угадывая за сло­вами этого любимчика командующего какой-то второй, настойчиво ускользаю­щий от него, Щукина, смысл. И чтобы скрыть от Кольцова свою обескуражен­ность и досаду, он внезапно поднялся из-за стола, неприязненно отодвинул от себя ставшие в этот миг ненужными бумаги и коротко, как команду, бро­сил:

– Я вас более не задерживаю!

– Не понимаю, но мне кажется, вы крайне несправедливы по отношению ко мне, – с нескрываемой горечью еще раз повторил Кольцов и, тщательно зак­рыв за собой дверь, вышел от полковника с ощущением одержанной победы.

На скамейке, у самых дверей кабинета, все еще сидел, комкая в руке выцветший от солнца и дождей картуз, старик сторож. Увидев Кольцова, он встрепенулся и снова стал внимательно к нему присматриваться и – никак не мог вспомнить, где и когда он уже встречался с этим человеком…

– Сидорин! – выкрикнули из щукинского кабинета.

Старик вытянулся по стойке «смирно» и одернул на себе косоворотку. Затем строевым шагом, но так, что его заносило кудато вбок, трепетно направился в кабинет.

– Явился по вашему приказанию! – зычно гаркнул он полковнику Щукину и стал глазами, как его когда-то учили, пожирать начальство.

– Проходите, Сидорин ваша фамилия? – бесцветным и оттого сильно действующим на неискушенных голосом произнес полковник.

– Так точно-с, Сидорин! – радостно отозвался сторож.

– Давно работаете на железнодорожном складе? – таким же ровным, без­душным голосом спросил Щукин, даже ни разу не поглядев на сторожа.

Сидорин начал рассказывать обстоятельно и деловито. Он привык за дол­гую свою жизнь так говорить с начальством, зная, что за бестолковщину оно по головке не гладит.

– Приставлен я, значит, ваше высокоблагородие, к складу уже седьмой год. И при царе-батюшке, и при красных, и при ваших. Власти меняются, а без сторожей, стало быть, ни одна не обходится. Там, где ежели есть что охранять, нужен караул. Хочешь порядка – станови сторожа. А то развору­ют, разнесут, крошки не оставят. Люди – воры, сами знаете…

Щукин сердито оборвал его:

– Сто пятый-бис при вас отправлялся?

– Так точно, при мне, ваше высокоблагородие. – Сидорин наконец понял, что от него требуют не обстоятельности, а четких ответов.

– Паровоз с вагоном вам видно было?

– Как на ладони, ваше высокоблагородие.

– Ну и что вы видели?

– Да ничего такого. Сел в вагон офицер, охрана, и поехали они…

– А на паровоз кто сел?

– Окромясь трех паровозников, никто не садился.

Щукин заинтересованно поднял голову, снова спросил старика:

– Значит, вы хорошо видели, что на паровоз сели три человека?

– Вот как вас вижу… Это уж точно, ваше высокоблагородие, Глаз у ме­ня, надо сказать, прицельный, артиллерийский.

– Вы знаете этих троих? – строгим голосим продолжал задавать вопросы Щукин.

– Только машиниста, Кособродова Митрий Митрича… – добросовестно признался Сидорин.

– А остальные как выглядели? – не отступал от своего полковник?

– Обыкновенно, ваше высокоблагородие. Молодой парень, человек такой,

– средних годков… неловкий… – опять перешел на обстоятельную речь Сидорин, почувствовав заинтересованность Щукина.

– Неловкий? Почему? – невольно вскинулся полковник. Сторож потер пе­реносицу пальцами, переступил с ноги на ногу и с готовностью ответил:

– Да он когда на паровоз садился, то с подскоком. И чуть сундучок не выронил.

– Вспомните, как он выглядел, – попросил Щукин, теперь уже не без лю­бопытства изучая этого цепкого на зрение человека. – Лицо, фигура?.. Са­мое приметное вспомните…

Сторож старательно насупил брови, наморщил лоб, всем своим видом по­казывая, что старается думать изо всех сил.

– Ничего больше не запомнил, – наконец вздохнул он. – Да и темновато было, ваше высокоблагородие.

– Ладно. И на том спасибо. Понадобитесь – вызовем. О нашем разговоре

– никому! – сухо сказал Щукин.

– Уж не сумлевайтесь, ваше высокоблагородие. Я – ни-никому! Я – за порядок! Должен же он когда-нибудь установиться твердо!

Сторож пошел, старчески шаркая ногами. У дверей остановился, покло­нился.

Щукин несколько мгновений сидел молча, что-то прикидывая, потом нажал кнопку звонка. И тут же незамедлительно на пороге появился молоденький поручик.

– Прикажите начальнику железнодорожной охраны доставить паровозную бригаду сто пятого-бис…

…Машиниста сто пятого-бис Дмитрия Дмитриевича Кособродова втолкнули в узкую темную комнату с облезлыми и исчерканными стенами. Здесь стоял хромой дощатый стол и две табуретки, а в потолок ввинчена зарешеченная электрическая лампочка.

– Положив руки за спину, по комнате с неторопливой выжидательностью ходил ротмистр Волин, не показывая арестованному налитых ненавистью глаз.

– Дмитрий Дмитриевич, – елейным голосом участливо сказал он, – кто должен был вести в тот вечер паровоз?

– Я уже объяснял там, в депо, бригада Колпакова, – недоуменно пожимая плечами, пробубнил машинист. – А только загуляли они. У кочегара ихнего дочка замуж выходила. Ну и попросили меня. Чтоб я, значит, съездил…

– А может, наоборот: вы попросили его остаться дома? – прицелился взглядом в переносицу машиниста Волин, уже заметно выходя из себя.

– Ну зачем же это мне?.. – невозмутимо спросил Кособродов, невинно сложив руки на коленях.

– Рассказывайте, что было дальше! – все больше раздражаясь, наседал Волин.

– Дальше? – Кособродов помедлил, опять пожал недоуменно плечами и продолжил: – А что было дальше… сели да поехали…

– Втроем?

– Это я тоже уже говорил! – Кособродов поднял на Волина лукаво-невин­ные глаза. – Без помощника мы поехали. Заболел помощник.

– И паровоз вы, значит, вели вдвоем? – загадочно спросил ротмистр, радуясь заранее расставленной ловушке.

– Вдвоем, – как ни в чем не бывало повторил Кособродов.

– Не путаете?

В комнату стремительно вошел Щукин. Сел на край стола, бросил вопро­сительный взгляд на Волина.

– Вдвоем, говорят, были, Николай Григорьевич.

– Вдвоем? – Щукин достал портсигар, закурил, затем резко обернулся к Кособродову и быстро спросил: – А третий кто был на паровозе? Пассажир?

– Никого больше не было. Я уже сказал! – твердо ответил Кособродов.

Щукин неприязненно оглядел арестованного и подал Волину какой-то знак глазами.

Волин открыл дверь, крикнул:

– Давайте!

В комнату втолкнули паренька – кочегара сто пятого-бис.

– Как зовут? – спросил Щукин.

– Меня-то? – переступая на месте ногами, часто заморгал глазами паре­нек. – Колей… Николаем.

– Так вот, Коля, скажи нам, сколько вас было на паровозе сто пято­го-бис? – со слащавой вкрадчивостью продолжал расспрашивать полковник.

– Я да Митрий Митрич… – Коля подумал, добавил: – Митрий Митрич вел паровоз. Помощник заболел. А я и за кочегара и за помощника… Да мне это не впервой…

– А был еще третий… Третий кто был на паровозе? – с хорошо разыг­ранным удивлением спросил Щукин.

– Третий?.. Третий?.. Ах, вот вы о чем! Напросился один железнодорож­ник. Подвезите, говорит, до следующей станции. Ну, мы его и взяли. Очень уж просился человек. Жена, говорит, больная, возьмите… говорит… Христа ради…

Коля бросил мимолетный взгляд на Кособродова. Хотя тот молчал, по его гневному, укоризненному взгляду Коля понял, что говорит не то. И осекся. Глотнул воздуху, собираясь с мыслями. И вдруг рассмеялся. Давясь смехом, заговорил:

– И что это я вам тут намолол?! Это же все во вторник было… Ну да! Во вторник мы пассажира везли. А вчера ж среда была?.. – Коля посмотрел на Щукина невинно-обалделыми глазами и снова спросил: – Вчера среда бы­ла, госп…

Волин коротко взмахнул кулаком – Николай отлетел к стене и, схватив­шись руками за живот, медленно сполз на пол. Глаза ему застлало слепо­той, а в горле забился, так и не сумев вызваться наружу, крик.

Щукин брезгливо поморщился и, повернувшись к Кособродову, уперся в него тяжелым взглядом.

– Семья большая? – спросил он загадочно, и злорадная усмешка косо пе­речеркнула его губы.

– Чего?

– Семья большая, спрашиваю? – продолжал странно усмехаться полковник Щукин.

Машинист молча и угрюмо смотрел на Щукина, и подбородок у него чуть-чуть подергивался то ли от обиды, то ли от недоумения.

– При чем тут семья? – хрипло произнес допрашиваемый.

– Она вас может больше не увидеть! – Щукин порывисто встал, подошел поближе и, в упор уставясь в машиниста, доверительно произнес: – Кособ­родов! Как только мы начнем вас допрашивать по-настоящему, вы скажете все, слышите? Но отсюда уже никогда не выйдете. Мы не освобождаем ка­лек… Подумайте об этом. – И, словно потеряв к машинисту и его помощни­ку всякий интерес, Щукин подошел к двери и властно позвал: – Надзира­тель!

– Здесь, ваше высокоблагородие! – Мгновенно появился на пороге надзи­ратель и, еще не успев прогнать с лица равнодушной заспанности, встал навытяжку.

– В тюрьму их! – громко скомандовал Щукин, показывая на арестованных. …Домой полковник Щукин пришел поздно ночью. Был он усталый и хму-

рый, как бы вобрав в себя всю тяжесть дня. Он чувствовал, что и в разго­воре с Кольцовым, и при допросе машиниста Кособродова он потерпел пора­жение. Но больше всего его удручали дурные предчувствия, что это только начало, что теперь он стал утрачивать власть над волей и судьбами людей. И от этого Щукин почувствовал себя одиноким и беспомощным.

Он взглянул на дверь, ведущую в Танину комнату. Под дверью лежала желтая и тонкая, как соломинка, полоска света. Щукин в раздумье остано­вился, откашлялся и постучал.

– Папа? – удивленно и, как показалось Щукину, недовольно спросила Та­ня, приоткрыв дверь. – Уже очень поздно.

– Прошу прощения, но ты ведь не спишь, – возразил Щукин. – Нам надо поговорить, Татьяна! К тому же днем мне некогда. Так что придется тебе выслушать меня сейчас.

– Ну что ж… – спокойно согласилась Таня и отступила от двери. Только сейчас Щукин заметил, что пальцы дочери выпачканы землей.

«Видно, возится по ночам с цветочными горшками. Какая блажь!.. Вот так и мать ее блажила… – подумал он с досадой. И внезапно сухо и сдер­жанно сказал дочери:

– Вчера ваш знакомый капитан Кольцов ввязался возле ресторана в пьяную драку. Из-за женщины.

В широко раскрытых глазах Тани мелькнуло удивление.

– Дрался?.. Из-за женщины?.. Тут какая-то путаница. Ошибка…

Таня не могла поверить в то, что обычно сдержанный и обходительный Кольцов может ввязаться из-за какой-то женщины в драку. А если это слу­чилось, значит, Павел Андреевич вынужден был поступить именно так.

– Нет, Таня, никакой ошибки, – стоял на своем Щукин. – Поговорим спо­койно.

Дочь присела, безвольно уронив руки на колени. И этот мертвенно-по­корный жест и медленно каменеющее Танине лицо вызвали в Щукине глубокую жалость, но он усилием воли отогнал ее и сказал дочери все, что считал нужным сказать.

– Вспомни, Таня, маму, – воззвал Щукин к самой чувствительной струне ее души, настойчиво подбирая проникновенные, убедительные слова. – Ты уже взрослая, Таня, и должна понять, что мы с твоей мамой были очень разные люди. Да-да, разные! Но разве я ей запрещал жить по ее разумению, воспитывать тебя так, как она считала нужным? Я уважал ее склонности и взгляды. Точно так же и с тобой… – Он выразительно взглянул на дочь – Таня смотрела прямо перед собой, и глаза ее были странно недвижны, лицо

– необыкновенно красивым и чужим. «Откуда у нее эта безбоязненная отчуж­денность? – на мгновение испугался Щукин. – Не от слабости же! Тогда от­куда? От любви? Неужели?» Но вслух, храня на лице маску строгого отцовс­кого благодушия, продолжил: – Да, я никогда не стеснял твоей свободы. Долг – это не гнет. Мой долг и перед тобой, и перед Россией, и перед всеми – это мой выбор… И все же есть вещи, которые невозможно допус­тить. Понимаешь?.. И вот твои взаимоотношения с Кольцовым как раз я до­пустить никак не могу. Ибо этого я не боюсь сказать, – Щукин глубоко вздохнул, – он человек низких душевных качеств. Ты знаешь мою жизнь, мой характер, наконец. Мне всегда была ненавистна в людях распущенность.

Таня быстро подняла голову, на ее лице вспыхнуло упрямство.

– Он не может быть распущенным, папа! – горячо заговорила Таня. – Это не так, это не так, уверяю тебя. Ну, пожалуйста, поверь мне. – Не вста­вая со стула, Таня вся подалась к отцу: – Позволь мне самой поговорить с Павлом Андреевичем. Я уверена, он передо мной ничего не утаит.

– Нет! – с силой произнес Щукин. – Я готов еще раз повторить, что ни­когда ничего тебе не запрещал, что вмешивался в твою жизнь лишь в край­них случаях. А ныне я категорически запрещаю тебе видеться с Кольцовым. Если ты нарушишь этот запрет… ты уедешь отсюда. У меня нет иного выхо­да. – Голос Щукина стал странно хриплым, губы плотно сжались, и теперь перед Таней сидел не отец, а чужой человек с белыми, злыми, глазами…

Таня сидела молча, опустив голову. Щукин несколько раз прошелся по комнате. Гнев его прошел, и сейчас он испытывал к дочери только жалость.

– Таня! – Он подошел к Тане и с опаской, бережно тронул ее за плечо, но она отстранилась. – Поверь мне, моей любви к тебе, моему знанию жизни и людей. Когда-нибудь ты скажешь мне спасибо, я уверен в этом… Спокой­ной ночи! – Он пошел к двери и, уже выходя, обернулся.

Таня сидела, все так же опустив голову. Лица – не было видно, а поза выражала бессилие. И все же Щукин не был уверен, что одержал победу над дочерью. Ему показалось, что он потерпел в этот густонасыщенный события­ми день третье поражение…