"Юность командиров" - читать интересную книгу автора (Бондарев Юрий)

13

Ранним утром майор Градусов вызвал Алексея в штабную палатку.

– Вы вовремя приехали, старший сержант Дмитриев. Командование училища подписало приказ о назначении вас старшиной дивизиона. Я поздравляю вас.

Майор Градусов протянул приказ.

– Читайте.

– Я не понимаю вас, товарищ майор, - сухо сказал Алексей. - Меня - старшиной дивизиона? Почему?

– Постарайтесь понять.

Грузно расхаживая по палатке, Градусов принялся объяснять обязанности старшины дивизиона, и Алексей уже слушал его с чувством неприязни. Ему неприятен был сейчас командир дивизиона с его резкой манерой говорить, с его нахмуренными бровями, командными интонациями в голосе; особенно неприятно было, что Градусов хотел его назначения на должность старшины дивизиона, это было совершенно непонятно ему: они разговаривали всего один раз и то на экзамене. "За что он снимает Бориса?"

Градусов продолжал:

– Я надеюсь на вас, старший сержант Дмитриев. Уверен, что вы наведете образцовый порядок в дивизионе. Прежний старшина не смог справиться со своими обязанностями как положено: распустил людей, мало этого - сам нарушал устав, не оправдал возложенной ответственности! Так вот, старшина…

– Я только старший сержант, товарищ майор, - подчеркнуто сказал Алексей, пытаясь показать этим, что его совсем не радует новое нежданное повышение. - Я на фронте получил это звание.

Майор Градусов заложил руки за спину, и ответная колючая твердость возникла в его ощупывающих глазах.

– Будете старшиной, вам присвоят звание! Полагаю, что это звание выше звания старшего сержанта. Но коли вы так скромны, прежнее звание может остаться. Так вот! - слегка повысив голос, повторил он. - Вы теперь не только курсант, вы - старшина дивизиона. В ходе внутреннего распорядка, чистоты, чистки матчасти вам подчиняются все курсанты дивизиона и даже старшины батарей. Требуйте дисциплины с людей! Тем более это необходимо сейчас, в период стрельб! Знаю, надеюсь - вы это сможете. Вы отлично сдали экзамены после болезни - стало быть, у вас есть воля. Это, собственно, и все.

Градусов некоторое время с пытливым упорством наблюдал Алексея; затем крупные губы его обозначили улыбку, он заговорил:

– Как провели два дня в училище? А? Один! Свободный! Встретились, верно, с кем-нибудь? Н-да, молодость! Ничего, ничего, иногда не мешает проветриться. Офицер должен нравиться! Так-то! Вышел в город, прошагал по улице - чтобы все девки от восторга из окон падали! Так, Дмитриев? - спросил он уже с незнакомой, добродушной благосклонностью и кашлянул. - Ну, делу - время, потехе - час. Тут вот капитан Мельниченко прислал рапорт по вашему поводу. Что тут он?.. Кажется, вот хвалит вас. Прекрасно привели из мастерских орудие. Все, Дмитриев. Желаю успеха, идите! Принимайте дивизион.

Алексей вышел; его немного трясло нервной, ознобной дрожью.

А в лагере начиналось утро, дорожки были располосованы теплым солнцем, подсыхала роса. По песчаным тропкам прыгали синицы, нехотя отлетали в сторону, спугнутые шагами Алексея. Дневальные подметали линейки, заливали умывальники, среди поляны над походными кухнями вертикально поднимался погожий дымок; гремели черпаками повара. Дивизион находился на реке - было время утренней физзарядки и купанья.

Алексей направился к своей палатке, сел на пенек, достал папиросы. Солнце из-за деревьев начинало чуть припекать, но в груди было холодно, пусто, и он никак не мог унять эту нервную дрожь после разговора с командиром дивизиона.

Дневальный Луц выглянул из палатки, оббил березовый веник о ствол сосны, спросил, сощурясь от солнца:

– Если не секрет, Алеша, зачем вызывали?

– В большое начальство выхожу, Миша, - хмуро ответил Алексей. - Никогда не думал…

– Ставят на полк? - сострил Луц. - Немедленно отказывайся. Скажи - некогда, грудные дети…

– Ставят на дивизион.

– Старшиной? Неужели? - догадался Луц, и брови его поползли вверх. - Так. А как же Борис? Снимают? Ну и ну!..

В это время со стороны реки донеслась песня, и синицы вспорхнули с дорожки. Потом дивизион показался на просеке, неся с собою песню. Борис вел строй, шагая сбоку; волосы у него были мокрые от купанья; возбужденно и придирчиво следя за строем, иногда пятясь спиной или задерживая шаг, он упоенно, перекатывая голос, командовал:

– Громче пес-ню, пер-рвая батарея! Раз-два, два, три! Не-е слышно подголосков! Пе-ечатай шаг!

Да, он был красив сейчас, Борис; его мужественное лицо, покрытое бронзовым загаром, выражало волевую сосредоточенность. Дивизион проходил мимо, но Алексей все не двигался с места. Он знал, что это внезапное смещение со старшин жестоко ударит по самолюбию Бориса, и сидел на пеньке до тех пор, пока мимо не прошел весь дивизион, не остановился возле столовой. Тогда Алексей сказал:

– Миша, позови Бориса.

– Это уже приказание старшины дивизиона? - спросил Луц. - Или еще нет?

– Почти, - ответил Алексей.

Спустя минуту Борис уже быстро шел по дорожке к Алексею, похлопывая сорванным прутиком по голенищу - жест майора Градусова, шел бодрый, оживленный после десятиминутной физзарядки и купания, и, казалось, от его гибкой походки исходила сила уверенного в себе человека.

– Ты знаешь, мои вернулись из эвакуации, - еще издали с обрадованным и каким-то снисходительным видом сообщил он. - И не смогли черкнуть хотя бы десяток строк, а сразу с места в карьер прислали деньги! А здесь они мне так же нужны, как дятлу модный галстук в клеточку.

Они утром не успели поговорить, и Борису не терпелось продолжить разговор; подойдя, он взял Алексея под локоть, повел по линейке.

– Ничего провел время в училище? Валю видел?

– Нет.

– Что так? Ах, мои стариканы! - Борис снова щелкнул прутиком по сапогу. - Скажи - что с ними делать? Мамаша даже двух строчек не прислала. А сразу деньги, как беспомощному мальчику! Чудаки, если им все рассказать о войне, ахали бы целый вечер! - Он усмехнулся. - Вообще ничего стариканы! Ну вот подумай: для чего мне деньги, когда у меня полная планшетка фронтовых? И наверно, оторвали от себя!

Он, видимо, находился еще под впечатлением того, что только что с песней лихо и браво привел в лагерь дивизион, и сейчас точно смотрел на себя со стороны, немного любуясь собой, этой игрой прутиком, которая назойливо мешала Алексею, раздражала его.

– Знаешь, Алешка, теперь мы сделаем вот как: настрочим письмо моим, дадим твой адрес, пусть сходят и все подробно узнают о твоих. Только не медлить. Мамашу я свою знаю, она разовьет бешеную деятельность, все узнает…

– Не надо, - сказал Алексей, - никаких писем не надо. Мать погибла в блокаду. Я получил письмо от сестры.

Борис остановился, проговорил, разделяя слова:

– Не может быть!

– Слушай, Боря, тебя вызывал командир дивизиона. Зайди к нему.

– Ох и надоели мне эти вызовы, если бы ты знал! В чем дело? Не знаешь?

– Знаю, что глупость, - ответил Алексей. - Тебя снимают с дивизиона, меня назначают. А я только мечтал об этом.

– Ах во-он что?! - Борис, бледнея, покривился, потом со всей силы щелкнул прутиком по голенищу и, больше не сказав ни слова, зашагал прочь.

Когда через несколько минут он вышел из штабной палатки с холодным, застылым лицом и когда, уже пересилив себя, с превеселой бесшабашностью протянул руку Алексею, тот вскипел.

– Ты что - хочешь поздравить, что ли? Может, думаешь, что я мечтал об этом назначении, ночи по спал?

– Вот именно, хочу поздравить с повышением, Алеша! Спасибо, ты избавил меня от этой должности. Спасибо. Что ж, с удовольствием сдам тебе старшинство. Рад?

– Места от радости не нахожу!

Вечером второго дня помкомвзвода Грачевский сказал Борису:

– Вы заступаете в наряд дневальным.

Взвод готовился к разводу караулов, все чистили карабины около пирамиды, в палатке были только Гребнин, Брянцев и Витя Зимин. Оба заступали часовыми: Гребнин, назначенный на самый дальний пост, был недоволен этим и, сидя на топчане, огорченно читал устав, Зимин сворачивал на полу скатку.

Борис, насвистывая, рылся в своем чемодане, который он принес из каптерки, достал оттуда папиросы - две роскошные коробки "Казбека"; услышав приказ Грачевского, он выпрямился, ногтем распечатал коробку и, продолжая насвистывать, помял в пальцах папиросу - у него был такой вид, будто он не замечал никого.

– Брянцев, вы слышали? - повторил Грачевский, и некрасивое лицо его напряглось.

– Ах это ты?.. Что, голубчик, начинаешь мстить мне? Или - как позволите понимать? - со спокойной ядовитостью спросил Борис. - Ох как ты быстро!.. Что, власть почувствовал?

Грачевский замялся:

– Я не мщу… Я не собираюсь мстить. Взвод идет в караул. Луца я не могу назначить второй раз дневальным. Ты ведь свободен. Целый год не ходил в наряд.

– А ты уж забыл, что старшина не ходит в наряд? Или постарался забыть? Я еще, голубчик, не разжалован, кажется.

– Но теперь ты… курсант, как и все.

– Теперь он будет курить махорку, а не "Казбек", - невозмутимо вставил Гребнин, перелистывая страничку устава. - И прутиком не будет хлопать, как Градусов. "Часовой есть лицо неприкосновенное", - прочитал он углубленно фразу из устава и добавил: - Борис тоже считает себя лицом неприкосновенным.

– Что ж, тогда ты кури "Казбек"! Пожалуйста! - Борис швырнул коробку на стол и с выражением самоуверенной неприступности обернулся к Грачевскому. - Запомни: сегодня я в наряд не пойду. Понял? Завтра пойду, послезавтра, но не сегодня… Тебе все ясно? Или требуется перевести с русского на русский?

– Безобразие какое-то, - вздохнул Зимин и, подняв голову от скатки, захлопал своими длинными ресницами.

Не находя убедительных слов, Грачевский потерянно затоптался в палатке. Гребнин же взял со стола коробку папирос, с безразличием отбросил ее в сторону, сказал:

– Спасибо, милый Боречка. Тебя оскорбляет быть дневальным? Тебе не хочется подметать пол? Я видел таких пижонов на Крещатике. Ходили по вечерам с аристократическими галстучками. Мне хотелось таким побить морды. Но я воздерживался. Не потому, что морды у них стеклянные, нет. Не хотелось марать рук.

– Что ты сказал? - Борис рывком схватил его за ремень, притянул к себе. - Что? Повтори!

В это время в палатку вошел Алексей, бегло взглянул на обоих, устало спросил:

– Что стряслось?

– Выясняем добрососедские взаимоотношения, - ответил Гребнин, заправляя гимнастерку. - Все в порядке.

– Здорово выясняете. А в чем дело?

– Благодари его, что все так обошлось, Сашенька! - насмешливо выговорил Борис, кивнув на Алексея. - В другой раз мериться силой со мной можешь на ринге, это будет разумнее для тебя и для меня!

– Не понимаю, при чем тут ринг? - спросил Алексей.

Когда Грачевский начал объяснять, в чем дело, и, хорошо зная об их дружбе, стал неуверенно, робея даже, подбирать мягкие, полуоправдывающие и себя и Бориса слова, Алексей, слушая этот лепет, вдруг не сдержался:

– Да что вы мнетесь, Грачевский? Что ж тут неясного, Борис? Что за нежности, черт возьми! Идет весь взвод - а почему ты не должен идти? - И, ругая себя в душе за эту горячность, он тише добавил: - А что касается ринга, то, прости, твоя угроза - глупость.

Он сказал это, чувствуя, что он, конечно, прав и, конечно, не прав Борис, но сейчас же подумал, что ему сейчас, в своем новом положении старшины, легче быть правым, и внезапно ощутил жгучий, тоскливый стыд за свои слова, за свою несдержанность. "Что это со мной? Почему я так раздражен? Этого не должно быть между нами!.."

– Я очень хорошо тебя понимаю! Очень хорошо! - с язвительным и каким-то горьким удовлетворением произнес Борис, ударил коробкой "Казбека" о стол так, что рассыпались папиросы, и вышел.