"Тишина" - читать интересную книгу автора (Бондарев Юрий)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. 1945 ГОД

1

Выбиваясь из сил, он бежал посреди лунной мостовой мимо зияющих подъездов, мимо разбитых фонарей, поваленных заборов. Он видел: черные, лохматые, как пауки, самолеты с хищно вытянутыми лапами беззвучно кружили над ним, широкими тенями проплывали меж заводских труб, снижаясь над ущельем улицы. Он ясно видел, что это были не самолеты, а угрюмые гигантские пауки, но в то же время это были самолеты, и они сверху выследили его, одного среди развалин погибшего города.

Он бежал к окраине, там, на высоте - хорошо помнил, - стояла единственная неразбитая пушка его батареи, а солдат в живых уже не было никого.

Задыхаясь, он выбежал на каменную площадь и вдруг впереди, в дымном от луны пролете улицы, возникли новые самолеты. Они вывернулись из-за угла, неслись навстречу ему в двух метрах над булыжником мостовой.

Это были черные кресты с воронеными пулеметами на плоскостях.

Он ворвался в подъезд какого-то дома - все пусто, темно, вымерло. Все квартиры на этажах закрыты. Лифтовая решетка затянута паутиной. Не оборачиваясь, спиной ощутил ледяной сквозняк распахнувшейся двери и понял: за спиной - смерть.

Хватая кобуру на бедре непослушными пальцами, с тщетной попыткой дотянуться к ТТ, он, мертвея от своего бессилия, обернулся. В проеме парадного горбато стоял плоский крест самолета, щупающими человеческими зрачками глядел на него, и этот крест из досок должен был сделать с ним что-то ужасное. Тогда, всем телом прижимаясь к стене, напрягаясь в последнем усилии, он ватной рукой охватил ускользающую рукоятку пистолета, лихорадочно торопясь, поднял онемелую руку и выстрелил. Но выстрела не было…

– А-а!.. Где патроны?..

Сергей закричал. И, сквозь сон услышав задушенный, рвущийся крик, вскочил на диване, сел на смятой простыне, потный, с изумлением озираясь: где он находится?

– Черт! - сказал он и облегченно, хрипло рассмеялся. - Вот черт возьми!..

И сразу почувствовал сухую теплоту комнаты.

Было морозное декабрьское утро. На полу, на занавесках, на диване - везде солнечный снежный свет, везде блеск ясного веселого утра. Толсто заиндевевшие, ослепляли белизной окна с узорчатой чеканкой пальм по стеклу; на столе мирно сиял бок электрического чайника. И в комнате пахло дымком, свежим горьковатым запахом березовых поленьев.

Жарко и ровно гудело пламя в голландке. Старая Мурка лежала возле печи в коробке из-под торта, купленного Сергеем в день приезда в коммерческом магазине; кошка, жмурясь, старательно облизывала беспомощно пищащие серые тельца котят, тыкавшихся слепыми мордочками ей в живот.

Сергей увидел и солнечный свет, и Мурку, и новорожденных котят и с радостным приливом свободы улыбнулся оттого, что он в это декабрьское утро проснулся у себя дома, в Москве, что только что ощущаемая им опасность была сном, а действительность - это уютное солнце, мороз, запах потрескивающих в голландке поленьев.

В квартире тихо по-утреннему. Он, испытывая наслаждение, услышал в коридоре серебристый голосок сестры; затем мерзло хлопнула наружная дверь, проскрипел снег на крыльце.

– Сережка, спишь? Газеты!

Вошла Ася, худенький подросток в стареньком отцовском джемпере, посмотрела живо и заспанно на Сергея, почему-то засмеялась, кинула газету ему на грудь.

– Проснулись, ваше благородие? Лучше вот… почитай. Наверно, от жизни совсем отстал?

Сергей потянулся на постели в благостном оцепенении покоя, развернул газету, свежую, холодную с улицы - она пахла краской, инеем, - и тотчас отложил: читать не хотелось. Он лежал и курил. И так лежа, с особым удовольствием видел, как Ася, присев перед печью, раскрыла дверцу, обожгла пальцы, смешно поморщилась, лицо было розовым от огня. Потом подула на пальцы, опять засмеялась, косясь на Мурку, лениво и безостановочно лижущую своих котят.

– Знаешь, я стала затапливать печку, наложила дров, зажгла, вдруг - раз! - кто-то молнией как метнется из печки, только дрова полетели! Смотрю - Мурка, глаза дикие, в зубах котенок пищит. Оказывается, она хотела детенышей в печь перенести, устроить их потеплее. Вот дура-дура! Дурища, а не мамаша!

Ася со смехом погладила утомленно мурлыкающую кошку, одним пальцем нежно провела по головам ее мокрых, жалко некрасивых котят.

– Не такая уж она дура, - улыбнулся Сергей. - По крайней мере, шла на риск.

"Ведь все это мне тоже снилось, - подумал Сергей, - и морозное утро, и кошка с котятами, и печь, и Ася…"

Он сказал:

– Ася, брось папироску в печку. Я встаю.

– Интересно, это приятно? - Ася взяла папиросу, покраснев, поднесла к губам, вобрала дым и закашлялась. - Ужасно! Как ты куришь?

– Ты это зачем?

– У нас в школе некоторые девчонки пробуют. Ты знаешь, я два раза вино пила.

– Это такие соплячки, как ты? Бить вас некому. Марш в другую комнату! Я оденусь.

– Подумаешь! - Ася дернула плечами, вышла в другую комнату, оттуда сказала обиженным голосом: - Ты грубый. В тебе осталось благородного только твои ордена и довоенная фотокарточка.

– Ладно, Аська, - миролюбиво сказал Сергей и потянул со стула обмундирование.

В этот час утра кухня, залитая морозным светом, была пустынной. Солнце ярко сияло и на цементном полу в ванной, колючие веселые лучики играли, искрились на инее окна, на пожелтевшем глянце раковины. Старое, еще довоенное зеркало над ней отражало потрескавшуюся стену, облупленную штукатурку этой старой маленькой комнаты, в которой летом всегда было прохладно, зимой - тепло.

Он мечтал об этой ванной в те дни, когда думать о доме казалось невозможным.

Сергей брился, радуясь переливу солнца на пузырях в мыльнице, легкой пене мыла, щекочущей подбородок, мягкой и острой безопасной бритве. Впервые за этот месяц ощущал он, что обыкновенный процесс бритья - разведение душистой пены, намыливание теплой пеной щек, прикосновение лезвия к распаренной коже лица, которая становится чистой, молодой, - приносит острое удовольствие.

После бритья он по обыкновению вставал под душ в ванной, ровный шум прохладной воды, теплые иголочки по всему телу, махровое полотенце - и он чувствовал себя в отличном настроении, когда казалось, что все прекрасное в самом себе и в жизни он только что счастливо понял и оно никогда не должно исчезнуть.

Он знал, что это ощущение до сумерек.

Вечером или особенно декабрьскими мглистыми сумерками, когда фонари горели в туманных кольцах, это чувство полноты жизни исчезало, и боль, странная, почти физическая боль и тоска охватывали Сергея. В доме и во дворе, где он вырос, его окружала пустота погибших и пропавших без вести; из всех довоенных друзей в живых остались двое.

Когда он уже стоял под душем, оживленно растираясь под колючими струями, послышались быстрые шаги из коридора, стукнула дверь на кухне, потом возле ванной раздался голосок Аси:

– Сережка, к тебе Константин. Что ему сказать?

– Пусть подождет. Без штанов я к нему не выйду.

– Фу, какой грубиян! - сказала Ася за дверью.

Минут через пять он вышел, надевая на ходу китель, - мокрые волосы были зачесаны назад, - спокойно, весело и твердо поглядел на сестру. И Ася, будто не узнавая, с удивлением и восторгом мизинцем провела по длинному ряду зазвеневших орденов, по кружочкам медалей, спросила то, что спрашивала уже не раз:

– Сережка, за что ты получил все это?

– За грубость.

– Пожалуйста, ты не городи, а скажи серьезно. Опять какую-то чепуху отвечаешь!

– За грубость, честное слово, Аська.

Он вошел в комнату, чувствуя, как после душа горячо звенит все тело, сел к столу, не здороваясь, сказал шутливо:

– Давай, Костька, завтракать. Вот этот омлет из яичного порошка жарила моя сестра. Проникся, какие у нас сестры? Ася, раздели нам это пополам.

Константин, высокий, худощавый, с узким лицом, с темными усиками, докуривая сигарету, сидел на маленькой скамеечке подле печки, брезгливо и заинтересованно разглядывал тоненько пищащих котят. С хрипотцой в голосе он говорил сквозь затяжку сигаретой:

– Красивое создание кошка, а? Что-то есть от женщины. Или, наоборот, в женщине - от кошки. - Он покосился на Асю. - Ася, вы меня не слушайте, я по утрам болтаю чушь, когда не высплюсь. А, черт, трещит башка после вчерашнего!

– Не потрясай болезнями, - сказал Сергей.

– Оставьте в покое котят! - сердито проговорила Ася. - Я просто не знаю, чем я буду теперь кормить их - молока нет, ничего нет…

– Ася, у меня остаются иногда талоны на хлеб. Будете менять на какой-нибудь кошачий продукт.

– Вы просто богач.

– Иногда. - Константин по-военному одернул кремового цвета пиджак с щегольским разрезом сзади, потер двумя руками голову, коротко засмеялся, показывая из-под усиков великолепные белые зубы. Вышел в коридор и тотчас вернулся, подбросил на ладони бутылку, всю залепленную цветной этикеткой.

– Под твой омлет с салом или наоборот - ямайский ром!

Вынул из кармана немецкий ножичек, отделанный перламутром, ногтем подцепил штопор. Не спеша вытащил пробку, разлил по стаканам, приготовленным для чая, подмигнул Асе.

– Вам бы рюмочку, а? - И тут же продекламировал: - О донна Ася, донна Ася, как я люблю твои глаза, когда глаза твои большие ты подымаешь на меня.

– Пошлость! - заявила Ася. - И никакой рифмы!

– Нет, за твои параллели я тебе сегодня накостыляю по шее, - сказал Сергей прежним тоном и посмотрел стакан на свет. - Неужели ты, Костька, обыкновенную родную водку можешь променять на какой-то паршивый ром?

– После войны решил попробовать все вина мира - своего рода идея фикс!

– Аська, ты слышала? - спросил Сергей. - Он тебя не поражает идеями?

– Давайте рюмку, Асенька, - сощурясь, предложил Константин. - Вы единственная женщина среди нас. Правда ведь?

Немного подумав, Ася достала из буфета рюмку, поставила ее на стол, сказала с виноватым выражением:

– Немножечко… капельку… - И взглянула на удивленного Сергея протестующе. - Не воспитывай меня, пожалуйста!

– Видишь? - Константин поощрительно и щедро налил Асе полную рюмку. - Какого лешего лезешь в личную жизнь сестры?

Сергей молча вылил из ее рюмки себе в стакан, взял бутылку из рук Константина, накапал в рюмку несколько капель, словно лекарство, произнес тоном, не терпящим возражений:

– Одному из вас я в самом деле нахлопаю по шее, другую, соплячку, выставлю за дверь!

– Где нет доказательств - там сила! - Константин захохотал, чокнулся с рюмкой Аси, выпил, крякнул ожесточенно. Опять подмигнул сердито нахмурившейся Асе, стал вилкой тыкать в ускользающий на сковородке кусочек сала, зажевал с аппетитом.

– Аська, выйди, - приказал Сергей. - У нас мужской разговор.

– Нет, Сергей, ты… невозможный! - Ася" краснея, швырнула полотенце на стул. - Просто ужасный грубиян!

– Так ты можешь продать часы? - спросил Сергей после того, как она вышла.

– Подожди, - сказал Константин. - Твои часы? Какая марка?

Сергей снял часы - черный с фосфорической синевой циферблат, тоненькая, как волосок, пульсирующая секундная стрелка - отличные швейцарские часы, которые носили немецкие офицеры, положил их на скатерть.

– Трофейные. Взял в Праге. Лежали в ящиках. В немецкой комендатуре.

Константин взвесил часы на ладони.

– На фронте я никогда не брал часы. Часы напоминают человеку, что он смертен. Полторы косых дадут за эти часы. Повезет - две. Постараюсь.

Сергей разлил ром в стаканы, поинтересовался:

– Что это за "полторы косых"?

– Полторы тысячи рублей. О наивняк! Привыкай к понятиям "карточки", "лимит", "коммерческий магазин", "Тишинский рынок".

Константин, еще жуя, достал коробку "Казбека", придвинул Сергею, чиркнул зажигалкой-пистолетиком, прикуривая, договорил по-домашнему:

– К вечеру у меня будет солидная пачка купюр. Вернут долг. Можешь часы не продавать. На шнапс бумаг хватит. Оставь часы для, худших времен. Зачем тебе деньги, когда у меня есть?

– Надо купить костюм. Отцовский не лезет.

– Купим! Деньги - это парашют, дьявол бы их драл! - сказал Константин. - Пустота под ногами - и тогда открываешь парашют! - От выпитого вина смуглое лицо его стало насмешливо-отчаянным. - На Тишинку поедем хоть сейчас. К спекулянтским мордам визит сделаем.

В его манере говорить, в его движениях ничего сходного не было с прежним аккуратным Костей - всегда умытым, застегнутым на все пуговички сшитой из теткиной юбки курточки, всегда приготовившим уроки, всегда детски красивеньким, чинно и пряменько сидевшим за партой. Был он робок перед учителями, жаден той особой жадностью прилежного ученика ("свою резинку надо иметь", "задачу списывать не дам - сам решай"), которая постоянно раздражала Сергея. Они жили в одном доме, но не были друзьями. Даже в десятом классе Константин ходил в своей аккуратной курточке, был замкнут, тих, нелюдим.

Они встретились полмесяца назад, и было странно видеть на Константине офицерскую шинель, спортивный пиджак с двумя нашивками ранений, с тремя орденами под лацканами и гвардейским значком, и странными казались как бы чужие темные усики. Он изменился так, как будто ничего, даже смутных воспоминаний, не оставалось от прежнего.

– Наш план на сегодня? - спросил Сергей, испытывая знакомое по утрам чувство легкости, оттого что жизнь, казалось, только начиналась.

– Рынок и танцы с девочками, - ответил Константин весело, засунул часы в карман и тут же пропел задумчиво: - "О поле, поле! А что растет на поле? Одна трава - не боле. Одна трава - не боле…" Пошли… Асенька, привет! - крикнул он из коридора в кухню, когда, надев шинели, они вышли. - Плюньте на мелочи и берегите нервы. Сережка - известный бурбон!

Ася выглянула из кухни, озабоченно стягивая тонкой тесемочкой передник на муравьиной талии. Темные длинные глаза скользнули по лицу Сергея беспокойно.

– Опять до ночи, Сережа?

– Нет, - ответил он с нарочитой грубостью и поцеловал ее в лоб. - Я позвоню.