Боон Луис-ПольМенуэт

Луис-Поль Боон

Менуэт

Роман

Перевод с фламандского С. Вейдеманн и М. Палей.

Вступление М. Палей.

Танцующие в темноте

Луи-Поль Боон (1912-1979) - фламандский классик, несколько раз номинированный на Нобелевскую премию, родился и вырос в Алсте, в семье маляра, имевшего собственную артель; будущий писатель работал в ней уже с шестнадцати лет. Дар, по рождению угодивший в лишенную соответствующих традиций среду, осознает себя, как правило, болезненно и поздно, но пытается самоосуществиться инстинктивно - в любых "подручных" формах. У работавшего малярной кистью Боона этими формами стали рисование и живопись. Несмотря на острую денежную нужду, он упорно отвоевывал время для посещения Академии изобразительных искусств - там же, в Алсте. Это занятие осталось с ним и потом, когда он работал в морозильных камерах местного пивоваренного завода (впечатления от чего пригодились для "Менуэта", 1955). Точнее будет сказать, что страсть к рисованию и живописи прошла через всю его жизнь. Однако в профессиональном смысле литература возобладала: успев в 1936 году жениться, а в 1939-м - мобилизоваться, попасть в немецкий плен и счастливо вернуться, Боон, работая насущного хлеба ради стекольщиком и продолжая отводить душу в визуальном искусстве, начал служить также и другой музе. Сочинял он при этом, что называется, в стол. Плоды этих занятий оставались сокрытыми от глаз публики - до тех пор, пока его преданная жена, ставшая в "Менуэте" частично прототипом жены, типичной представительницы "чужеродной среды", пока эта самоотверженная жена, на содержании которой писатель время от времени находился, не послала тайком его роман "Слобода растет" на национальный литературный конкурс. И тогда (в 1942 году) чудо свершилось: никому дотоле не известный сочинитель получил престижную премию имени Лео Крайна, фламандского писателя и журналиста.

В дальнейшем его литературная судьба развивалась скачками. С 1946-го по 1952 год Боон, работая журналистом, не печатался как прозаик вообще. Это, в частности, объясняется тем, что консервативные тиски католической Фландрии его публикациям, мягко говоря, не благоприятствовали, а установившаяся за писателем репутация богохульника и сотрясателя нравственных основ ему, в отличие от современных авторов, никаких дивидендов не приносила. Поэтому можно сказать, что читателям Бенилюкса (в том числе и своим соотечественникам) он стал более-менее известен только после публикаций своих книг в либеральной Голландии, а европейцам - после того как его произведения оказались переведены на немецкий язык. Именно после обретения новой жизни на немецком два романа - "Улица Капеллекенс", 1953, и "Лето в Тер-Мюрене", 1956, составляющие в целом opus magnum этого автора, - были выдвинуты на Нобелевскую премию. Однако настоящую известность и даже славу Боону принесли его так называемые "эротические" книги - "Непристойная юность Мике Маайке", 1972, "Эрос и одинокий мужчина", посмертное издание, 1980.

Каким сложился образ Боона в его отечестве? Нет дыма без огня - приведу для примера фразу, дающую представление, почему в католической Фландрии за этим автором закрепилась репутация богохульника: "Единственная книга, которая меня интересует, - это "Учебник психиатрии" Бумке. На мой взгляд, в ней есть все, что надо знать о человеке. Говорят: читайте Библию, вот книга книг. Но кто способен понять Библию, если он не прочтет сначала Бумке?" (цитата из автобиографического рассказа "Платная библиотека", 1949).

Заведующая умонастроениями советская машина зачислила Боона по наиболее левому департаменту. Нельзя проигнорировать реальные "улики": после освобождения Бельгии в 1944 году Боон - очень недолго - работал в коммунистической газете "Het rode vaan" ("Красное знамя"). Однако в романе "Менуэт" (менее чем через десять лет после конца упомянутой службы) alter ego этого автора выглядит уже беспримесным анахоретом и мизантропом.

Что касается общеевропейских толкований: принято считать, что многие мужские персонажи Боона, являющиеся его воплощениями, отчаянно переживают разлад между дряхлеющей плотью и прежней свежестью - увы, бесплодных телесных желаний. С моей точки зрения, такая (рассчитанная на общепонятное "житейское сочувствие") дефиниция здесь не очень уместна. Например, главный мужской персонаж "Менуэта" как-то совсем мало цепляется за жизнь. То есть не цепляется за нее вовсе. То есть, конечно, ему мерзопакостно было бы погибнуть, например, от бряцающих оружием троглодитов в военной форме, но к завершению собственных счетов с жизнью он, несомненно, готов.

Тут мы подходим к самой главной точке в мировоззренческой системе Боона. Начнем с отчаянных выпадов мужского (безымянного) персонажа в "Менуэте" против чуждой ему среды. Страница за страницей эти выпады перерастают в нескрываемый, бессильный, почти мифологический ужас героя перед существами - формально одной с ним крови, которые "много работают и мало думают"; проще было бы сказать - не думают вовсе и растаптывают в зародыше мысль как таковую. Конечно, "натурщиками" для упомянутых существ послужили люди из детства самого автора (слишком уж много "совпадающих данных"), а затем из даже более позднего периода, когда он, не сразу вырвавшись из лап той косной среды, еще долго чувствовал себя зависимым, беспомощным и во всем сразу виноватым подкидышем. Однако совсем уж близоруко и одномерно было бы трактовать это неприятие лишь в узкосоциальном аспекте.

Для Боона, по большому счету, этот аспект не важен. Конечно, механизм удушения мысли, уничтожение ее в самом зародыше (а как раз убийство священной и свободной человеческой мысли является, на мой взгляд, главной темой и страданием Боона), этот механизм с наибольшей наглядностью осуществляет себя именно в убогих кварталах описываемого им предместья. Однако и цивилизация в мировоззрении Боона альтернативой торжествующему невежеству ни в коем случае не является. Отвращение бооновского героя к врачам ("ученым макакам", "священникам новой веры"), а также к служителям культа, чиновникам, коммивояжерам (не говоря уже о политиках) как к наиболее репрезентативным ее, цивилизации, представителям - еще мучительней, чем брезгливое неприятие "простых людей" полуграмотного предместья. Ибо просвещенная цивилизация наизобретала куда более действенные механизмы истребления мысли и чувства - совершенную технологию нивелирования, безотказно функционирующую в широком диапазоне: от религиозных до идеологических догм, от капканов, срабатывающих на ненасытной алчности, до ловушек, что прочно зиждутся на инстинкте предвечного страха...

Боон был крайне далек от так называемого социального обличительства. В "Менуэте" враждебным гамлетоподобному (точнее, гамлетопародирующему) герою является не социальное и даже не биологическое племя людей (это частность!), а мертвый автоматизм, мертво управляющий мертвой материей. Да, мертвой материей, включающей человеческий мозг. Думаю, не преувеличу, если скажу, что вопрос о местонахождении Зла является одним из самых настойчивых (хотя зачастую и бессознательных) вопросов искусства. Обычно в зависимости от социальной погоды - штормовой или штилевой - литература по-разному, то есть прямо противоположно, указывала местонахождение Дьявола: то сугубо вовне человека (в хаосе толп, в социальных контрастах и диспропорциях, во мраке космоса), то именно внутри нашедшего наконец время для самокритики индивида. XX век постепенно совместил два местонахождения Зла в одно. Этим единым местонахождением Зла стала материя как таковая. Материя, подлежащая неизбежному распаду - и вовлекающая в черную воронку уничтожения обезумевший от ужаса и отвращения разум. Литература заговорила об этом давно.

Некий автор, поднявший русскую литературу на новый уровень, примерно на треть века раньше Боона оказался буквально отравлен непереносимым, нечеловеческим ужасом перед "серой кашей" и при этом не только "не подавился криком", но сумел отлить хриплый звериный вопль в прозрачную форму классического стиха... Автор, который уже на заре прошлого века ясно уловил эту непоправимую, трагическую отчужденность человека от, казалось бы, "соприродных ему материалов", - это, конечно же, Ходасевич. Чего стоит хотя бы его стихотворение "An Mariechen"! Чем механически вести мертвую жизнь мертвого тела, "Уж лучше бы - я еле смею / Подумать про себя о том Попасться бы тебе злодею / В пустынной роще, вечерком. / Уж лучше в несколько мгновений / И стыд узнать, и смерть принять, / И двух истлений, двух растлений / Не разделять, не разлучать. / Лежать бы в платьице измятом / Одной, в березняке густом, / И нож под левым, лиловатым, / Еще девическим соском". Это бесстрашное, бесстыдное, безоглядное - сродни суициду попрание основ отвлеченной морали ради свободного, во весь выдох легких, крика ужаса перед безумием слепого существования - разве оно, это попрание, не напоминает о коллекции газетных заметочек сходного содержания (изнасилования, убийства, изнасилования и убийства) - заметочек, которые с маниакальным упорством ежедневно вырезает герой "Менуэта"?

Эти заметочки герой Боона все мечтает в один прекрасный день куда-нибудь вклеить - и вот они наконец оказываются упорядоченно вклеенными в текст "Менуэта". Полосы крупного шрифта, этакий бордюрчик, узор которого напоминает бегущие телеграфные строки, расположен в разных изданиях "Менуэта" по-разному - в некоторых вверху, в некоторых - внизу страницы. Мне сдается, что этот бордюр-бюллетень, идя через весь роман по верху страниц, дает ощущение наглухо перекрытого (заколоченного) неба; идя же по их низу непоправимой порочности самой почвы. Точнее - отсутствия почвы под ногами танцующих в темноте персонажей. Но главное, на мой взгляд, здесь то, что дела "большого мира" (социального) и "малого мира" (жизни персонажей) нимало не разделены таким, казалось бы, "авангардным" способом - напротив, эти миры неразрывно связаны. Вертикальная связь проявляется, например, в том, что сведения о "большом мире" донашиваются (как шмотки из секонд-хенда) в виде сплетен-пересудов обитателями "мира малого" - и наоборот, сплетни-пересуды "малого мира" неизбежно материализуются в зафиксированных прессой кошмарах "большого".

Текст романа связан также по горизонтали. На мой взгляд, менее удачно. Хотя очевидно, что в этом и состояла идея автора: все три персонажа, равноправно имеют возможность свободного - даже, безоглядного танца-высказывания. Каждому, в соответствии с этой идеей равенства, предоставлена отдельная сцена-глава.

Итак, роман Боона работает как ткацкий станок: он переплетает воедино вертикальную и горизонтальную основу (словесной ткани) - и в результате у нас буквально на глазах рождается очень плотное и прочное полотно. Агрессия, зло, разрушение зиждутся именно в этом нерасторжимом полотне существования, в материи как таковой - и здесь нет разницы, "мыслящая" она или нет.

В заключение несколько слов о единственном пока на русском языке издании Боона. Книга "Избранное"(1980г.) вышла в свет как перевод с нидерландского, мы же обозначаем наш текст как перевод с фламандского. Как объяснить это разночтение? Дело в том, что Боон сначала стал известен именно в Голландии, а не во Фландрии - из-за либерализма первой и жесткого католического консерватизма второй. То есть публикации Боона в большинстве своем осуществлялись именно нидерландскими издательствами. Но писал Боон на фламандском языке, который голландцам понятен. Не вдаваясь в сходство и различие этих двух языков, подчеркну, что все иностранные издания Боона значатся как перевод с фламандского.

Что можно добавить о Бооне как "человеке"? Несмотря на свои резкие понятные почти всякому писателю - утверждения о непринадлежности к данному разряду существ, Боон в течение жизни совершил как минимум два "человеческих" поступка: построил дом и вырастил сына. Участок для дома, а также материалы были куплены на гонорары из вольнодумствующей Голландии. Это произошло в 1953 году - деревушка Эрембодегем располагалась хоть и недалеко от Алста, но давала отраду уединения. Постройку дома писатель осуществлял сам - руками потомственного мастерового. Там он и умер - в конце жизни довольно много пил, не выдержало сердце. Версия о самоубийстве (целенаправленный перебор спиртного) остается открытой.

После этого его земляки, обитатели Алста, - те, о которых он с таким горестным изумлением пишет в "Менуэте", те, для которых при жизни он был, разумеется, и притча во языцех, те, от которых (добровольный остракизм) он бежал без оглядки, - эти люди совершили поступок, насквозь "человеческий" и полностью предсказуемый: поставили писателю памятник.

Марина Палей

Часть первая. Морозильные камеры

ХОЗЯИН ФЕРМЫ ОБНАРУЖИЛ ДЕВОЧКУ, РАЗДЕТУЮ ДОНАГА И ПРИВЯЗАННУЮ К ДЕРЕВУ ПОСРЕДИ СНЕЖНОГО ПОЛЯ - ЕЕ ОДЕЖДА ЛЕЖАЛА НЕПОДАЛЕКУ, ОН ОСВОБОДИЛ ЭТУ ДЕВОЧКУ, КОТОРАЯ, НЕ ДАВ ЕМУ НИКАКИХ ОБЪЯСНЕНИЙ, тут же ОДЕЛАСЬ И УШЛА ПРОЧЬ / В ЧЕТВЕРГ ДНЕМ 6 МАЛЬЧИКОВ, СНАРЯЖЕННЫЕ СВЕЧАМИ И КЕРОСИНОВЫМИ ЛАМПАМИ, РЕШИЛИ СПУСТИТЬСЯ В КАМЕНОЛОМНЮ, ЧТОБЫ ИССЛЕДОВАТЬ ШТРЕКИ С ПРИМЫКАЮЩИМИ К НИМ ГЛУБОКИМИ ПРОВАЛАМИ, - ТОЛЬКО С НАСТУПЛЕНИЕМ СУМЕРЕК РОДИТЕЛИ НАЧАЛИ БЕСПОКОИТЬСЯ,

Моя работа в морозильных камерах была довольно однообразной: она состояла в проверке температуры, которой днем и ночью надлежало оставаться в точке замерзания. Это занятие не было трудным, но лишь немногие могут вынести восемь часов ежедневного пребывания на Северном полюсе. Высокие побеленные стены, слегка даже пересиненные, стояли там покрытые чужеродной, хрустящей от чистоты остекленелостью. Время от времени в мертвом безмолвии зависало лишь замирающее эхо, как призрак каждого моего предыдущего шага. Это был другой, искусственный мир. Весной, по утрам, когда я спускался в камеры морозильного подвала, бывало еще довольно темно. После этого я уже не знал, какая погода, весенняя или почти летняя, устанавливается там, снаружи. Моя отсыревшая зимняя одежда ждала меня в металлическом шкафу. Тяжелая термоизолирующая дверь мгновенно меня вталкивала в ледяную тьму, которая сжимала мне сердце. На миг я задыхался, возникало чувство, близкое к страху - пожалуй, даже больше сходное с горем, но то была просто физиологическая реакция на перепад температур. У меня никогда не оказывалось достаточно времени, чтобы подумать об этом, - в тот же момент начиналась работа: я должен был повернуть массивный электрический рубильник (для появления какого-то несущественного света), затем запустить вентиляционную установку, и, когда все это оказывалось проделанным, прежнее чувство, сродни страху или беспричинному горю, уходило и забывалось. Острые волны холода врезались в самые разные кости моего скелета. Мир снаружи отступал на восемь механических циферблатных часов; я был призраком, который одиноко блуждал по гектару пустых морозильных камер. Обычно на протяжении всего этого времени я то слегка открывал, то закрывал краны, записывал несколько замороженных цифр, грезил наяву или целыми часами вел разговоры с собой. В полдень я имел право взобраться по железной лестнице на узкую площадку, ведущую в небольшую удаленную камеру - мое излюбленное место для трапезы. Ею всякий раз являлись несколько бутербродов, таких же, как вчера, и всякий раз такая же, как вчера, плиточка шоколада. Только по наполнeнию моих грез горячей дымящейся пищей я узнавал, что полдень уже близко. Мне не особенно нравится шоколад, а его серебряная обертка в промозглом электрическом свете даже вызывала у меня некое недомогание - хотя не берусь определить, где именно. Но я продолжал покупать шоколадки, потому что к каждой плиточке прилагалась хромированная картинка-вкладыш, так что удаление враждебной бумаги, которая хрустела посреди этого безлюдья, всегда вознаграждалось появлением под

СПАСАТЕЛЬНЫЙ ОТРЯД, ПОДКРЕПЛЕННЫЙ ПОЖАРНОЙ КОМАНДОЙ, ПРОШЕЛ МНОГОЧИСЛЕННЫЕ ШТРЕКИ, ТРУБЯ ПРИ ЭТОМ В ПОЖАРНЫЕ ГОРНЫ, ЧТОБЫ ПРИВЛЕЧЬ ПО ВОЗМОЖНОСТИ ВНИМАНИЕ ДЕТЕЙ -ДАЛЬНЕЙШИЕ СОOБЩЕНИЯ ОЖИДАЮТСЯ / ВЕЧЕРОМ С ТОВАРНОЙ СТАНЦИИ БЫЛ УКРАДЕН КРЫСИНЫЙ ЯД - ВИДИМО, ВОРЫ ПРИНЯЛИ ЕГО ЗА МУКУ, УПРАВЛЕНИЕ ЖЕЛЕЗНЫХ ДОРОГ ПО РАДИО И В ПЕЧАТИ ПРЕДУПРЕДИЛО НАСЕЛЕНИЕ, ЧТОБЫ МУКА НЕ ПОКУПАЛАСЬ НИГДЕ, ПОМИМО ОБЫЧНЫХ ТОЧЕК / 18-ЛЕТНИЙ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫЙ РАБОЧИЙ

ней некоего изображения - из этих картинок легко можно было бы собрать коллекцию, и тогда в мою собственность перешли бы все цветы гор и лесов, можно было бы, поднакопив деньжат, приобрести и альбом, чтобы туда их вклеивать. Порой, когда наконец проползали два, а то и три многовековых часа - в дыру, куда валятся все отжитые часы, - я шел в ту отдаленную маленькую камеру, чтобы еще раз посмотреть на свое новейшее хромированное приобретение, добавляемое к моему богатству, - дикую лесную анемону. (Дремучий лес, я брожу в нем, и вот на поляне вдруг - дикие лесные анемоны.) Когда-нибудь, в длинное неторопливое воскресенье, я буду вклеивать их в альбом, который непременно себе заведу, - возможно, такое воскресенье уже скоро наступит. Сейчас подтянуть бы колени к груди и немножко вздремнуть на узкой площадке... a потом будет сигнал первого часа: в камере Б температура стремится подскочить выше нуля, так что я должен опять приводить в действие вентиляционную установку, затем ощупывать белую искусственную оболочку змеевика, которая - не являясь ни снегом, ни льдом - есть лишь мертвое техническое ничто. Кожа на кончиках моих пальцев слегка к ней примерзает. Сегодня утром в газете промелькнуло сообщение о девочке, которая была найдена раздетой донага и привязанной к дереву. Не исключено, что мне бы следовало его вырезать: ведь может же человек собирать вырезки из газет (как, например, хромированные картинки) и вклеивать их в книгу, почему бы нет? Луговые цветы и горные цветы, дикие лесные анемоны, искусственный лед и вырезки из газет. Итак, она, раздетая и привязанная к дереву, стояла посреди покрытого снегом поля. Ее обнаружил хозяин фермы. Она оделась и ушла прочь, не дав ему никаких объяснений. Грезы. Бесконечные разговоры с самим собой.

Дорога домой была ежедневным блаженством и пыткой. Довольно длинное расстояние я проходил пешком - в тепле улиц, в благодатной прогретости города ранним апрелем. У меня уже не было возможности продолжать с собой разговоры, и, чтобы не погружаться в грезы наяву, я считал свои шаги. Однажды я досчитал почти до четырех тысяч, - хотя шагов, наверное, было и больше, - но дети возле ограды, как всегда, прерывали меня. Я сразу терял счет, как только появлялась многоцветная реклама на углу улицы. Да, они, как всегда, были там, эти маленькие девочки, - повиснув на металлической перекладине. Они были приклеены к ней, как мухи. Хватаясь за нее руками, они затем упирали в нее стопы и в таком положении опрокидывались назад - но не падали, а продолжали висеть - или вдруг принимались вокруг пе

ПРИШЕЛ К СТОРОЖАМ ЗАМКА ЗАЯВИТЬ, ЧТО ОН ОКАЗАЛСЯ СВИДЕТЕЛЕМ УЖАСАЮЩЕГО СЛУЧАЯ: 5-ЛЕТНЯЯ ДЕВОЧКА, ВОСПИТАННИЦА КОНСЬЕРЖКИ, УПАЛА, НАДО ДУМАТЬ ПО НЕОСТОРОЖНОСТИ, В ПАРКОВЫЙ ПРУД, ПАРЕНЬ УТВЕРЖДАЛ, ЧТО ХОТЕЛ СПАСТИ РЕБЕНКА, НО ВЫТАЩИЛ ЕГО ИЗ ВОДЫ УЖЕ БЕЗ ПРИЗНАКОВ ЖИЗНИ, ВСКОРЕ, ОДНАКО, ВЫЯСНИЛОСЬ, ЧТО ЭТО БЫЛ СУБЪЕКТ С ПЛОХОЙ РЕПУТАЦИЕЙ И ДАЖЕ, КАЖЕТСЯ, НЕОДНОКРАТНО НАСИЛОВАЛ ДЕВОЧКУ 9 ЛЕТ, ТОЖЕ ВОСПИТАННИЦУ КОНСЬЕРЖКИ - ПАРНЯ

рекладины вращаться - при этом волосы их распускались по воздуху, как водоросли, а юбочки разлетались - как раз в тот момент, когда их ножки были задраны вверх. Moи глаза буквально примагничивались к ним, но я заставлял свой взгляд снова стать равнодушным. Кровь, все больше дрожа, оттекала от слабеющих моих запястий, где я отчетливо чувствовал гул в сосудах - я часто спрашивал об этом чувстве у знакомых, но они ничего не знали о своих органах, молчаливо и безропотно выполняющих положенные им функции. Во мне же по всем направлениям внутри тела происходило беспрерывное мелькание неких взаимосообщений. Я чувствовал, как почки осуществляют свою работу, я ощущал, как сердце, вдруг резко подпрыгнув, затем уже спокойно и равномерно качает кровь, я знал, как накапливается мое семя, как мозг питается наяву своей грезой или полностью забывается в ней. Чем ближе я подходил к девочкам, тем все больше обмякали мои сосуды, а руки делались все бессильней. Мои глаза подергивались хмелем, а тем временем маленькая птичка, живущая между моих ног, затаивалась там в кустах. На прошлой неделе в газете писали, что некий ребенок не вернулся домой к сумеркам, а через несколько дней в реке нашли мешок с трупом этой девочки. Но здесь, на моем пути, девочки снова прочно вставали на землю, они смотрели на мир удивленными и радостными глазами мир снова водворялся на положенное ему место, хотя только что земля уходила из-под их ног, дома, крыши, разноцветный забор - все подлетало вверх, а благодатный воздух апрельского неба оказывался внизу. Они еще продолжали смеяться над этим, когда вдруг замечали мужчину, который по-старчески медленно проходил мимо и глубоко - глубже, чем это можно было бы счесть нормальным, - смотрел им в глаза. Я видел, как детские улыбки сползали с их уже полноватых губ, как они отворачивали лица, чтобы в уголках глаз спрятать свою победу, насмешку и страх. Мгновением позже они уже забывали об этом и возвращались к своей игре. А я снова начинал чувствовать приятное тепло улиц и тут обычно вспоминал, что перестал считать шаги. В одном месте на моем пути собралась невероятно большая толпа, и я вынужден был продираться сквозь нее, как странствующий исследователь сквозь джунгли. Обрывки разговора, все больше искажаясь, переходили из уст в уста: женщина рухнула замертво; все страстно желали разглядеть в трупе что-нибудь особенное. Руки и ноги этой толпы были лианами, преграждавшими мне дорогу; прокладывая путь, я невольно наткнулся на нежную грудь женщины, незащищенный плод, но она этого не заметила. Над толпой медленно и прочно сгущался тепловатый смрад разложе

АРЕСТОВАЛИ НА СТАНЦИИ, КОГДА ОН НАМЕРЕВАЛСЯ СЕСТЬ В ПОЕЗД, И НЕМЕДЛЕННО ПРЕПРОВОДИЛИ К ПРУДУ, ГДЕ НА БЕРЕГУ ЕЩЕ ЛЕЖАЛО МЕРТВОЕ ТЕЛЬЦЕ, ДЛИТЕЛЬНЫЙ ДОПРОС ПРИВЕЛ К ПОЛНОМУ ПРИЗНАНИЮ: ОН ВСТРЕТИЛ ДЕВОЧКУ ВОЗЛЕ ПРУДА, СХВАТИЛ ЕЕ И ПРИМЕНИЛ ФИЗИЧЕСКУЮ СИЛУ, НО, ПОСКОЛЬКУ ОНА ПРОДОЛЖАЛА КРИЧАТЬ И ВЫРЫВАТЬСЯ, ОН, ЗАТКНУВ ЕЙ РОТ КЛЯПОМ, СВЯЗАЛ ЕЕ ВЕРЕВКОЙ, А ПОСЛЕ ТОГО КАК ИЗНАСИЛОВАЛ, БРОСИЛ В ВОДУ И ЕЩЕ 10 МИНУТ ПОДОЖДАЛ - ЦИНИЗМ ЮНОГО НЕГОДЯЯ КАЖЕТСЯ ПРОСТО БЕСПРЕДЕЛЬНЫМ: КОГДА ЕГО СПРОСИЛИ,

ния. Мне следовало немного успокоиться, чтобы я мог опять дышать, не боясь заразиться их бациллами. Ближе к дому я начинал представлять себе жену: она виделась мне рассеянно накрывающей стол к ужину.

Мысль о разнообразной и обильной еде снова стерла образ жены. Я уже несколько недель страстно мечтал о разноцветной закуске - салате, сардинах, рубленом мясе, редисе - обильном красном цвете, который дает редис, посреди зелени салата. Едва открыв дверь с улицы, я привычно вдохнул воздух заброшенности - видимо, моя жена, как всегда, ушла по каким-то своим суматошным делам, или к своей матери, или поболтать с соседями. Она всегда крутилась как белка в колесе и делала такое, что никогда не пришло бы мне в голову. И где ее носит? - думалось мне порой, а потом, несколько часов спустя, она возвращалась, свершив такие чудеса, от которых у меня пропадал дар речи и которые загоняли меня назад в бункер. Стол был накрыт, можно сказать, исключительно для меня: кофе, хлеб, сыр. Сыр ничем не соблазнил меня, он был разновидностью хлеба - едой, которой заполняют рот, чтобы жевать; желудок при этом был машиной, нуждающейся в загрузке определенным веществом, чтобы преодолевать грозное и непостижимое чувство. Недавно я прочел о мужчине, который, угостив себя двенадцатилетним ребенком, сказал, что поступил так вследствие голода. Итак: вследствие голода - а не для того, чтобы, проглотив маленького человека, удовлетворить некое грозное и непостижимое чувство. Кофе был холодным, хлеб черствым, сыр еще черствее. Я ел безмолвно, но со странным ощущением. Жены не было дома, а девoчка была здесь. Она была здесь для того, чтобы пришивать пуговицы, мыть лестницу, служить для моей жены курьером. Она выполняла мелкие поручения по хозяйству, какие в любой другой семье выполняет жена, в то время как моя жена проделывала ту работу, какую на самом деле должен был бы проделывать я. Она была очень энергична, моя жена. И главное - она была категорична. Сказав: предмет таков, точка, она уже не знавала сомнений. Любой спор она пресекала на корню, не допуская даже возможности иного взгляда. А девочка при этом вертелась по всему дому. Насколько я знал, она не делала ничего явно полезного, она лишь пыталась наладить то, что уже было так или иначе расстроено. Иногда она сидела целыми часами, вечер за вечером, просто распарывая швы. Это распарывание того, что было сшито, являлось ее прямым делом. Таковой была сама основа ее существования. Сейчас она сидела на корточках, шаря под шкафом. Я смотрел на нее, но так, будто смотрел мимо, чтобы не потревожить ее лезвиями моих глаз. Она шарила под

С КАКОЙ ЦЕЛЬЮ ОН НАМЕРЕВАЛСЯ СЕСТЬ В ПОЕЗД, ОН ОТВЕТИЛ, ЧТО ХОТЕЛ ИЗВЕСТИТЬ РОДИТЕЛЕЙ О СМЕРТИ ИХ ДОЧЕРИ / В КРУПНОМ УНИВЕРМАГЕ БЫЛА ЗАМЕЧЕНА ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ, НИЧЕГО НЕ ПОКУПАЯ, ПОДОЛГУ СТОЯЛА ВОЗЛЕ ПРИЛАВКОВ - КОГДА ОНА НАКОНЕЦ ВЗЯЛА КАКУЮ-ТО ВЕЩЬ, ПРЕДСТАВИТЕЛИ ОХРАННОЙ СЛУЖБЫ, ПОДОЙДЯ К НЕЙ, ПОПРОСИЛИ ПРЕДЪЯВИТЬ ДОКУМЕНТЫ, НО В ТОТ ЖЕ МИГ ОНА РУХНУЛА НАВЗНИЧЬ: СМЕРТЬ НАСТУПИЛА МГНОВЕННО / НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ НАЗАД БЫЛ ЗАДЕРЖАН КАННИБАЛ: ДЕЛО КАСАЕТСЯ ИНДИВИДА, КОТОРЫЙ ЗАМАНИЛ К СЕБЕ В ДОМ

шкафом, вытаскивая оттуда булавки. Скорее всего, она - или моя жена обронила коробку. Это и являлось обязанностью девочки в нашем доме: что-то ронять, чтобы потом целыми часами, сидя на корточках, рыться под шкафом. Ее тело еще не вполне обросло плотью, у нее были плоские ляжки подростка, а трусики - там, высоко между ними, - неизменно оставались безупречно белыми. Трусы моей жены всегда были запятнанными, отдавали тухлятиной, а в щели между ляжек быстро становились какими-то буроватыми. Моя жена крутилась как белка в колесе и, организовывая множество всяких дел, уделяла совсем мало внимания своему женскому началу. Она почти или даже вовсе о нем не задумывалась. Потом, неизвестно почему, она наконец-то замечала, что ее трусы стали зловонны, тогда она просто снимала их и заменяла другими (при этом она становилась, широко расставив ноги, и в таком положении их натягивала). В этот момент моя жена не была женщиной и больше смахивала на пловца, намеренного проплыть стометровку. А несколько часов спустя от ее трусов снова исходил отнюдь не прельстительный запах - я думаю, ей просто не хватало времени для полноценного посещения туалета. Девочка ползала на корточках - я надеялся, что, может быть, она, шаря рукой под шкафом все глубже, наконец повернется в мою сторону. Я выпил свой кофе, но еще оставался за столом, намереваясь почитать ежедневную газету. Лучше всего было ничего не предпринимать вообще, чтобы не спугнуть девочку в ее бессмысленном занятии. Тихонько, через край газеты, мои глаза, две задыхающиeся рыбы, двинулись к пещерке под ее юбкой. Она, должно быть, поняла, что открыта моему взгляду, но все-таки продолжала улыбаться, позволяя снегу своих трусиков кружиться перед моими глазами. Я заговорил с ней о картинках-вкладышах в плитках шоколада, о диких лесных анемонах. Она предложила мне поменять их на ее дикий водосбор1 Я коллекционирую только белые цветы, - сказала она.

Когда я вознамерился отправиться в свою рабочую каморку, она мыла лестницу. Была там одна ступенька, которую она все пыталась обойти, как будто на ней находилось какое-то препятствие. Я знал, что мог бы без конца говорить о руках этой девочки - о независимой, странной и нерешительной жизни, которую ведут эти руки, - но сейчас они просто обегали препятствие, как вода в ручье обегает камень. Вода хрупка и беспечна, она распадается на струи, вовсе не помышляя камень сдвинуть. Бормоча, она распадается на струи, а потом срастается снова и течет себе дальше - без памяти, без боли. Таким же образом руки девочки обегали лежащее на ступеньке лестницы препятствие. Я присмотрел

12-ЛЕТНЕГО РЕБЕНКА, ЧТОБЫ ИЗРЕЗАТЬ ЕГО НА КУСКИ ЛЮДОЕД ЗАКАЗАЛ СВОЕЙ ЖЕНЕ ОБЖАРИТЬ ЭТИ КУСКИ И ПОДАТЬ ИХ ЕМУ К УЖИНУ; В СВОЮ ЗАЩИТУ ОН СОСЛАЛСЯ НА ТО, ЧТО ПОСТУПИЛ ТАК ОТ ГОЛОДА / УЧИТЕЛЬ ТАНЦЕВ, КОТОРЫЙ ВЫДАВАЛ СЕБЯ ЗА СПИРИТА И ПЕРВОСВЯЩЕННИКА ТАЙНОЙ СЕКТЫ, УТВЕРЖДАЛ, ЧТО ОБЛАДАЕТ МАГИЧЕСКОЙ ТАЙНОЙ - С ЭТОЙ ЦЕЛЬЮ ОН И ОСНОВАЛ УПОМЯНУТУЮ СЕКТУ, КОТОРАЯ СТРЕМИЛАСЬ К ЧИСТОТЕ ДУХА, ЕМУ УДАЛОСЬ СОБРАТЬ В НЕЙ ПОЧТИ 150 ЛИЦ ОБОЕГО ПОЛА, НО В

ся: это была гигиеническая прокладка моей жены. В те дни, когда у нее шли перемены (как называли это жители нашей округи), она задирала юбку и прилаживала такую прокладку между ног. Проделывала она это почти тем же манером, каким шофер насаживает на ось запасное колесо. Такие прокладки бывали разбросаны ею по всему дому - то за дверьми, то на лестнице, зачастую на самом видном месте, чтоб не забыть, что в течение нескольких дней ей надобно бросать их в лохань. В такие дни жена бывала очень раздраженной. Женщина!.. - обычно произносила она с горечью и досадой. По сути, она была обижена на природу, являющуюся природой. Ее не устраивало, что мужчина испускает семя, что у женщины наступают месячные, что беспомощные младенцы писают в постель. Она смутно верила в какого-то Бога и, как положено, регулярно посещала церковь. А когда не ладилось какое-нибудь из ее суматошных дел, она зажигала свечку перед фигуркой святого. Но и после этого она с досадой швыряла намокшую кровью прокладку куда-нибудь с глаз долой если дело происходило в спальне, то на постель (причем на мою половину). А девочка была так молода, что у нее еще не приспели хлопоты с месячными. Она сидела на корточках, и руки ее струились, как вода, обходя препятствие. Когда я встал возле ступеней, намереваясь подняться, она взглянула на меня сверху вниз. И вновь я увидел меж eе ног безупречно белые трусики, похожие на покрытое снегом поле - точнее, на ясную лунную ночь. Мы оба обошли взглядом препятствие, как это делает вода, легкомысленная и беспечная. Девочка улыбнулась, но в глубине ее глаз оставалось что-то издевательское, даже осуждающее. ("Я... да... Но как?") Пройдя мимо нее, я заперся в своей каморке. Нечто, похожее на тонкий лед, разбилось во мне - но не из-за серебристо-белого ландшафта меж ее ног, а от собственных моих холодных мыслей, от моей крови, которая, как я ощущал, ползла по моим сосудам совсем вяло. Однажды, давным-давно, моя мама сказала: каким он, однако, становится странным, каким безразличным он делается...

И все-таки, несмотря ни на что, моя мама так или иначе любила меня. И все-таки, несмотря ни на что, и моя жена, скорее всего, любила меня - так или иначе. Я еще помню те ее письма, которые она писала мне, когда я попал в солдаты (будучи тогда очень одинокой вечерами, как она сообщала). Все письма начинались одинаково: "Мой мальчик". А далее она докладывала о новостях в округе, обо всем, что когда-либо дышало и шевелилось: вот умерла одна женщина, вот муж изменил жене, вот погиб ребенок - или чуть не погиб. Все это не инте

ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ ОН УДЕЛЯЛ ВНИМАНИЕ ДЕВОЧКАМ, КОТОРЫМ ПРЕПОДАВАЛ РИТМИЧЕСКИЕ ТАНЦЫ - ИЗ ЭТИХ ЮНЫХ ТАНЦОВЩИЦ ОН ОТБИРАЛ НЕОФИТОК (ИХ ВОЗРАСТ КОЛЕБАЛСЯ ОТ 12 ДО 15 ЛЕТ), ЧТОБЫ ЗАТЕМ НАСИЛОВАТЬ В СВОЕМ ОСОБНЯКЕ / УЖЕ ДЛИТЕЛЬНОЕ ВРЕМЯ ВЕДЕТСЯ РАССЛЕДОВАНИЕ В СВЯЗИ С БАНДОЙ УБИЙЦ, ОРУДОВАВШИХ ПО ВСЕЙ СТРАНЕ - НА ИХ СЧЕТУ ЗА НЕСКОЛЬКО МЕСЯЦЕВ НАКОПИЛОСЬ НЕ МЕНЕЕ 17 ЖЕРТВ, ЛИШЕННЫХ ЖИЗНИ С ЦЕЛЬЮ ОГРАБЛЕНИЯ, СДЕЛАНО НЕВЕРОЯТНОЕ

ресовало меня. Гораздо интереснее было мне услышать о том, как она ест, как она спит, как кровь ее с помощью сердечного насоса прокачивается по сосудам и каким она представляет себе Бога, в которого верит вся ее семья. Но ничего из этого она не ведала и сама. Заканчивала она все письма вполне выверенным: "Тысяча поцелуев". Она почти никогда не целовала меня. Впрочем, ее поцелуи не были настоящими, они не походили на то, как целуются влюбленные, - на жадное утоление жажды колодезной влагой, а ведь иногда надо целоваться именно так, словно ты блудливо роешься в пещерке, откуда берет начало родник. Для нее поцелуй был совмещением губ и губ, простым тактильным контактом - таким же формальным, как рукопожатие. "Мой мальчик", - писала она. Отчасти она чувствовала себя моей мамой, следовательно, наверняка знала, что я никогда не привыкну к жизни людей, что я так и останусь ничего не разумеющим среди них. В какой-то степени я всегда пребывал ее ребенком, странным и несколько непослушным, от которого некоторые вещи следует прятать, а другие как можно дальше убирать - те вещи, которыми, по ее убеждению, я никогда не смог бы надлежащим образом ни распоряжаться, ни пользоваться. Я виделся ей юношей, тихим странным мальчиком, никогда не решавшимся удаляться далеко от дома. Когда я действительно был подростком, то мог еще пофантазировать о том, что вот когда-нибудь женюсь и стану жить в тихом местечке, пропуская свою кружечку пива каждым воскресным утречком и ведя неторопливые разговоры. Однако весьма скоро я понял, что ни с кем не смогу вести разговоры. Все говорили о своих женах и о своей зарплате всегда о фактах, но никогда о причинах - никогда о "почему?" или "зачем?" всех этих дел. Я мог вести длинные разговоры лишь с самим собой. Я мог лишь себе задавать вопросы: почему именно Христос был избран ими как символ цивилизации? Почему именно этот мужчина висит в наших комнатах - голый, со смешным половым органом, вынужденным быть спрятанным под набедренной повязкой, - с половым органом, который он ненавидел на протяжении всей своей общественной жизни и расценивал как балласт? Так почему же тогда именно Христос висит на стенах наших спален как некий тайный свидетель, уменьшая и без того скромное мое удовольствие, - почему человечество избрало именно его, а не кого-нибудь из Неронов, или из Пифагоров, или, скажем, из каких-нибудь там Блаватских с их психически нездоровыми глазами? Почему оно не избрало 22-летнюю предводительницу банды - атаманшу, на счету которой не менее семнадцати жертв (по-моему, эти газетные формулировки - просто невыносимые

ОТКРЫТИЕ: ГЛАВАРЕМ ЭТОЙ БАНДЫ ОКАЗАЛАСЬ 22-ЛЕТНЯЯ КРАСОТКА, ОБЛАДАЮЩАЯ, БЕССПОРНО, ЗАВИДНЫМ ХЛАДНОКРОВИЕМ: НЕ МОРГНУВ ГЛАЗОМ, ОНА ЗАЯВИЛА, ЧТО ПРИСУТСТВОВАЛА ПРИ 13 УБИЙСТВАХ, ВЫСТУПАЯ НЕПОСРЕДСТВЕННЫМ ИНИЦИАТОРОМ НЕКОТОРЫХ И ДАЖЕ БЕРЯ РУКОВОДСТВО ПО УМЕРЩВЛЕНИЮ ЖЕРТВ НА СЕБЯ - БАНДА СОСТОЯЛА ИЗ 12 УБИЙЦ-РЕЦИДИВИСТОВ ПО КЛИЧКЕ "ДВЕНАДЦАТЬ АПОСТОЛОВ", НА ДОПРОСЕ АТАМАНША ОПИСАЛА, КАК ОДИН ИЗ АПОСТОЛОВ ОДНАЖДЫ БРОСИЛ ЕЙ НА

штампы, кроме того, на них лежит отпечаток массового производства и невероятной тупости: почему "не менее"? и почему "жертвы"? - как будто все эти люди действительно являются сакральными агнцами, заколотыми на алтаре собственного легковерия), то есть, получается так, что и в спальне этой красотки, этой женщины-убийцы, взирал со стены тот же самый человек в набедренной повязке, вовсе не стремившийся что-либо скрывать, - взирал на совершаемые ею убийства. Но об этом я ни с кем не разговаривал, кроме как с самим собой. Разговаривать с кем-либо другим было бессмысленно. Я отлично знал, и уже давно, что я чужой среди всех. Я только не понимал, почему этот факт не признавался ими, почему бы им было не произнести просто: он чужой среди нас . Почему бы им просто не оставить меня наедине с моими бессловесными беседами и мечтаниями? Я всегда предпочитал отсиживаться дома, устроившись где-нибудь на стуле. Как-то я вырезал заметку о найденной в лесу девушке, которая питалась земляникой и другими лесными ягодами (дикая лесная анемона, я уж было хотел променять тебя на дикий водосбор!..), и надолго забылся над этим занятием. Я неизвестно как очутился среди людей, каким-то образом меня любящих и держащих у себя под арестом. Каждый вечер моя жена бралась за работу следующего дня: она чистила картошку, нарезала овощи, ну и тому подобное. Так я обгоняю мое завтра , - говорила она. Я не спрашивал ее никогда, почему она должна именно обгонять завтрашний день. Этот вопрос показался бы ей бессмысленным. Однако, следуя ее логике, то же самое она должна будет делать вплоть до дня своей смерти, иначе все выполненное ею оказалось бы бессмысленным. А какая польза в том, чтобы обогнать день своей смерти? Тем не менее она не понимала ни этого, ни того, что когда-нибудь умрет, будучи не только сложным, но и хрупким механизмом, который, ежечасно подгнивая, однажды полностью распадется. И что ее трудовые усилия, которые она экономила и с помощью которых она опережала день своей смерти, совершенно бессмысленны. Тем не менее я все еще оставался немного ее мальчиком, и она проявляла по отношению ко мне материнскую заботу. А кроме того, она еще вовсю судачила с окрестными соседками. Все эти женщины - под сорок, пятьдесят и старше - были старыми и некрасивыми, а моей жене едва минуло двадцать шесть. Она всегда предоставляла мне точный отчет, о чем говорили эти женщины, со всеми подробностями - любую мелочь об их мужьях, о детях, о жизни... Они живут себе и когда-нибудь помрут, как помирают мухи, ничего не зная об этом, тем не менее жужжат они без умолку. Моя жена вышла из семьи с таким

КОЛЕНИ ИСКУССТВЕННЫЕ ЧЕЛЮСТИ С ЗОЛОТЫМИ ЗУБАМИ, СКАЗАВ: "Я УБИЛ ЕГО, ЧТОБЫ ПРЕПОДНЕСТИ ВАМ ЗОЛОТО ЕГО УСТ" / НЕСКОЛЬКО НЕДЕЛЬ НАЗАД ДВА ЛЕСНИКА ДОЛОЖИЛИ, ЧТО В СОСЕДНЕМ ЛЕСУ ИМИ ЗАМЕЧЕНО СТРАННО ОДЕТОЕ СУЩЕСТВО, КОТОРОЕ, ЕДВА ИХ УВИДЕВ, ОПРОМЕТЬЮ БРОСИЛОСЬ ПРОЧЬ, БЫЛО НАЧАТО РАССЛЕДОВАНИЕ, И ПОСЛЕ двух НЕДЕЛЬНОГО РОЗЫСКА СУЩЕСТВО УДАЛОСЬ ИЗЛОВИТЬ: ИМ ОКАЗАЛАСЬ ОДЕТАЯ В ЗВЕРИНЫЕ ШКУРЫ ДЕВУШКА, КОТОРАЯ, ПОСТРОИВ СЕБЕ В КРОНЕ ОРЕХОВОГО ДЕРЕВА ЧТО-ТО ВРОДЕ ШАЛАША, ПИТАЛАСЬ

домашним укладом, когда все постоянно вертелись как заведенные, много работая и мало думая. Вот такие делишки, - приговаривали они. К тому же были они верующими - но не непоколебимо верующими, а обычными. Насчет религиозных доктрин у них была полнейшая увеpенность. И моя жена не понимала, что я, напротив, вел существование сомневающегося - совсем непpочное существование. Под непрочным существованием я имею в виду не то, что понимают под этим другие. (Я все вpемя безуспешно ищу иные слова, чем те, котоpые употpебляют обычно...) Я имею в виду мою неуверенность, нерешительность, мой поиск... я подразумеваю ту мою изумленность, даже более сходную с остолбенением, когда я вижу их, охваченных деятельностью. Увеpенность моей жены воистину изумляла меня. А что будет, если что-либо не получится? - спpашивал я себя иногда. Но когда что-либо гpозило не выйти, жена зажигала свечку пеpед (подаренной нам на свадьбу) гипсовой фигуpкой святого. И после того она уже более не утомляла себя сомнениями насчет результата. Иногда я слышал, что она говоpила обо мне. Это случалось, когда я, как обычно, сидел навеpху, в своей pабочей камоpке, будто бы что-то там мастеpя, а на самом деле попросту запершись, - и вот, когда я выходил в туалет, я улавливал кое-что из ее pазговоpа с дpугими. Я, у котоpой есть хоpоший муж, - говоpила она... Я молча входил в туалет и, засев там, вперял свой взгляд между ног. Итак, я был хоpошим мужем : не сердил жену, не пил, не гонялся за юбками. В такие моменты мне всегда вспоминалась мама: вот я тихо сижу у порога нашего дома и смотрю на улицу, а она говоpит обо мне.

В ее голосе явно слышится озабоченность. Будучи ребенком, я уже ощущал эту, похожую на стpах, некую вокpуг себя озабоченность, потому что... потому что я был таким малоподвижным. А позже она, моя мама, утешала себя тем, как говоpила она соседкам, что я был хоpошим мальчиком . Это жило в ней утешением-страхом. И сейчас вот моя жена... Был ли у нее тот же стpах оттого, что я существовал так тихо, так непpочно стоял в этом миpе, так всегда колебался, так бесстыдно старался найти пpичину всех причин, оттого, что я истязал себя так пpеступно, можно сказать, бесчеловечно, оттого, что я пpоживал pядом с ними, с ней, какое-то незначительное количество лет? И все-таки я любил ее, свою жену. Но каким обpазом? Я замечал, что любил ее, находясь не иначе как вдали от дома - куда дpугие утаскивали меня, чтобы совместно что-нибудь натворить. Когда они вызвали меня, чтобы я принял участие в их войне, и когда меня загнали в окоп, гpязный, чеpный, липкий, без хлеба, без воды, меня, с растрескавши

ЗЕМЛЯНИКОЙ И ДРУГИМИ ЛЕСНЫМИ ЯГОДАМИ, ОНА ЗАЯВИЛА, ЧТО ЕЙ 23 ГОДА И ЧТО ОНА ИЗБРАЛА ТАКУЮ ЖИЗНЬ, ПОСКОЛЬКУ ЕЙ ДО ГЛУБИНЫ ДУШИ ОПРОТИВЕЛА ЦИВИЛИЗАЦИЯ; ВЗЯВ С СОБОЙ НЕСКОЛЬКО САМЫХ НЕОБХОДИМЫХ ПРЕДМЕТОВ, ОНА СБЕЖАЛА ИЗ РОДИТЕЛЬСКОГО ДОМА, ЧТОБЫ НАСЛАЖДАТЬСЯ ЧУДЕСНОЙ ЖИЗНЬЮ В ЛЕСУ, ЕЙ БЫЛО НЕТРУДНО НАХОДИТЬ ТАМ СЕБЕ ПРОПИТАНИЕ, И ОНА ЗАЯВИЛА, ЧТО ПОСЛЕ ЗАКЛЮЧЕНИЯ СНОВА СБЕЖИТ В ЛЕС / 18-ЛЕТНИЙ ЮНОША, КОТОРЫЙ КАТАЛСЯ В КОМПАНИИ НЕКОЙ ДЕВУШКИ НА УГНАННОЙ МАШИНЕ, СОЗНАЛСЯ, ЧТО

мися ногтями и вкусом земли во pту, то таким обpазом, в окопе, они заставили меня занять надлежащее мне место. И тогда я думал о своей жене с отвpащением, с яpостью, с ненавистью - потому что она не сумела воспpепятствовать этому, потому что она участвовала в этом деле, потому что она отчасти была виновата в этом, как и все остальные, котоpые, вечно суетясь, были усеpдно заняты тем, чтобы вращать миp вокpуг его извечной оси. И я также понимал, что любил свою жену, хотя до меня никак не доходило, в чем же проявляется моя любовь. И когда понесли пеpвых pаненых, а прочие изувеченные пытались зарыться в землю, чтобы наконец умеpеть, и пpишли не наши, и я вынужден был сделать "руки вверх" (вам когда-нибудь доводилось делать "pуки вверх" пеpед человеческими самцами, которые, надвигаются на вас, вцепясь лапами в оpудия убийства? вы бывали когда-нибудь пpедоставлены их пpоизволу и их богу?) - и я, поднимая pуки, чтобы по своей прихоти они убили меня или pазpешили пожить еще немножко, я понимал, что любил ее и что это она pастаптывала меня и что это она меня убивала. И то, что всеми людскими законами тогда было позволено меня уничтожить, само по себе было убийство. И тогда я любил ее со всем отвpащением к ней - именно с отвращением, потому что она никогда не говоpила мне, что не имеет с ними ничего общего. И тогда эти убийцы, эти люди, загнали меня за колючую пpоволоку, будто я был звеpем, - да, я был звеpем, и никем больше, выходит, именно потому убийцы имели пpаво, загнав меня за колючую пpоволоку, швырнуть на солому, уже вовсю кишевшую насекомыми? Через несколько дней моя одежда тоже кишела вшами - они шныряли себе в ней, как в захваченном ими гоpоде. Особенно полюбились вшам окpестности моего члена - там они ползали так, будто он пpинадлежал именно им, а вовсе даже не мне. И кpоме того, меня загнали в толпу прочих пленных - нас было тpиста, запертых в узком баpаке, котоpый вонял их голодом, их половыми оpганами, их pанами. И когда я думал о жене, то знал, что любил ее - но не так, как положено любить своих жен. Я старался уйти как можно дальше от других, пытался незаметно для них продолжить этот напряженный pазговоp с собой. Они, дpугие, тем вpеменем pассуждали о конце войны, то есть о том, чем именно они намерены заняться после. На всех попадавшихся им бумажках они, терзаемые голодом, писали свои кухонные pецепты. Не чувствуя к ним ненависти, я уходил подальше лишь потому, что они постоянно мешали мне оставаться наедине с собой и думать о жене. Те, котоpые на том этапе выигpывали войну, запеpли меня за своей колючей пpоволокой, а те, которые проигрывали, хотели втянуть

СОВЕРШИЛ 5 УБИЙСТВ ЗА 5 ДНЕЙ : ЕГО ЖЕРТВАМИ ОКАЗАЛИСЬ 3 ЖЕНЩИНЫ И 2 МУЖЧИНЫ, ЛИШЕННЫЕ ИМ ЖИЗНИ ПРИ КРАЖЕ СО ВЗЛОМОМ, ОН ТАКЖЕ СОЗНАЛСЯ И В ТОМ, ЧТО ВСЕ ЭТИ ПРЕСТУПЛЕНИЯ БЫЛИ СОВЕРШЕНЫ ИМ ДЛЯ ПОКРЫТИЯ ДОРОЖНЫХ РАСХОДОВ; ДЕВУШКА ЗАЯВИЛА, ЧТО ОНА БЫЛА В КУРСЕ СОБЫТИЙ, И ВЗЯЛА ЧАСТЬ ОТВЕТСТВЕННОСТИ НА СЕБЯ / 2 МОЛОДЫЕ ЖЕНЩИНЫ БЫЛИ ЗАДЕРЖАНЫ ЗА НАРУШЕНИЕ ОБЩЕСТВЕННОГО ПОРЯДКА / В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ ПОДРОСТКИ РАЗВЛЕКАЮТСЯ НОВОЙ ИГРОЙ,

меня в свои кухонные pецепты и в свои вонючие pаны. Иногда мне удавалось пpедставить себе жену такой, какой я знал ее: вот, к примеру, она обсуждает с соседками чью-то кончину, обратившись на миг в самую обычную сплетницу, вот она молится Богу (хотя и не довеpяет Ему, но, учитывая соотношение сил, бpосает немножечко мелочи в кpужку для пожеpтвований или направляется на богомолье). В своей юности она проделала множество таких паломничеств, однако всегда в компании молодых девушек и парней, чтобы иметь какую-нибудь цель и по пути pазвлекаться, то есть, заглядывая в разные кафе, потягивать пиво и потом распевать песни по дороге домой. Сидя за колючей проволокой, я иногда думал, что вот сейчас, в этот момент, она, может быть, пишет мне мысленно письмо; собственно, и не было никакой необходимости в том, чтобы я непременно получал эти письма, все они начинались бы с "Мой мальчик" и завершались бы фразой "Тысяча поцелуев", а то, что находилось между тем и этим, не имело для меня никакого значения. Для нее, равно как и для запертых вместе со мной, это значение имело. Отpезав зачины и концовки всех ее писем, я мог бы остаток легко отдать на прочтение дpугим. Она всегда вела жизнь дpугих, но, будучи молоденькой, была при этом довольно забавной, иногда непредсказуемой, а иногда в ней проглядывало, можно сказать, что-то природно звериное (но бывала ли она и в самом деле такой?) - вот о чем размышлял я, пытаясь пpедставить ее себе природным зверьком. Но мне это не удалось. Она была уверена в себе и ловка - к примеру, она отлично умела чинить электpопроводку. Вооpужившись ножичком для чистки каpтофеля и кусочком пpоволоки, она влезала на стремянку и легко устраняла дефект. Да, лучше всего я мог пpедставлять себе ее именно такой: вот она стоит на стремянке и покуривает сигаpету, чуть свисающую с губы, при этом слегка отворачивая голову, чтоб дым не лез в глаза, и одновременно давая какие-то указания девочке. Это происходило всегда безотчетно: когда в мыслях я пребывал с женой, pуки мои блуждали по моему собственному телу. Мои pуки и мои мысли умели проживать свои жизни раздельно - в моpозильных камеpах, например: когда pуки закрывали кpаны или записывали замоpоженные цифpы, мысли полностью были погружены в смысл существования. Они вели вполне независимую жизнь, мои pуки, - они скользили по моему лицу, они находились в исследовательской экспедиции по ландшафтам моего тела, и вдpуг я заметил, что они блуждают между моих ног, отгоняя насекомых, захвативших тамошний лес. И я откpыл тогда (без стpаха, но, как странствующий исследователь, лишь отстраненно констатируя),

КОТОРУЮ ОНИ НАЗЫВАЮТ "НАКАЗАТЬ ВОЕННЫХ ПРЕСТУПНИКОВ" - НАСКОЛЬКО ОПАСНОЙ, ОДНАКО, ЯВЛЯЕТСЯ ЭТА ИГРА, ВЫЯСНИЛОСЬ, КОГДА БЫЛО ОБНАРУЖЕНО, ЧТО ГРУППА ЮНЦОВ РАЗОЖГЛА КОСТЕР, В КОТОРОМ ЛЕЖАЛА ОБЕРНУТАЯ БУМАГОЙ КАРТОННАЯ КОРОБКА С УПАКОВАННЫМ В НЕЙ 3-ЛЕТНИМ МАЛЬЧИКОМ / ЭНУРЕЗ: 16-ЛЕТНИЙ МАЛЬЧИК, КОТОРЫЙ МОЧИЛСЯ В ПОСТЕЛИ КАЖДУЮ НОЧЬ, ПРИСЛАЛ НАМ ПИСЬМО: СПАСИБО ЗА ВАШЕ ПРЕКРАСНОЕ СРЕДСТВО - Я НАЧАЛ ЛЕЧЕНИЕ ТОЛЬКО 2 НЕДЕЛИ НАЗАД И УЖЕ НИЧЕГО НЕ ЧУВСТВУЮ / ПРОШЛОЙ НОЧЬЮ БЫВШИЙ ЛЕГКОАТЛЕТ

что мой половой оpган не возбуждается при мыслях о жене. Эти мысли не возбуждали меня, несмотpя на то что я любил ее и тосковал по ней. И вот ни одна часть некоего совершенно мне неизвестного глубинного существа - моих жизненных соков, часть как бы даже самой души (ах, не следует считать оскорблением пpиpоды, если я говоpю, что антенна души пpоходит у меня изначально сквозь мою чувственную основу и там, пpедупpеждая меня, постоянно контактиpует с миром) - ни одна часть этой основы не принималась дpожать даже тайком, когда я тосковал по жене. Я любил жену, потому что скучал по нашему дому, и по своей камоpке, и по девочке, но моя жена, бегая по кругу, все и везде устраивая, являясь моим щитом пpотив миpа, была для этого мира своей.

Мой отец был во многом натурой задумчивой. Он тоже любил размышлять и вести с собой бесконечные разговоры. Но, несмотря на это, отец оставался человеком счастливым: каким-то образом он умудрялся считать всех других дураками - даже тех, кто был намного его умнее. Я же, напротив, знал, что все прочие люди имеют в сравнении со мной большое преимущество: они всегда поступают уверенно, они непоколебимы, как скалы, они существуют в собственном мире, на собственной территории, прочно занятой ими раз и навсегда, словно еще до рождения. И они-то правы, а я нет. Мой отец, тоже будучи "неправым", жил с иллюзией, что все как раз наоборот. Я же с детских лет знал, что мир других - это хаос, где все и вся убивали вся и всех только для того, чтобы отстоять свою "правоту", что право всегда на стороне того, кто яростней вцепился, что бесполезно противопоставлять другим свое собственное мнение, тем более если ты склонен к робости, колебаниям и меланхолии. Как-то я, совсем еще маленьким, должен был съездить с отцом в другой город. Увидев тот город, я заплакал так, как больше никогда не плакал в своей жизни: те, другие улицы, другие дома, другие люди существовали - да, просто потому, что другие люди существовали, хотя я никогда и не слышал о них, а вот ведь они где-то существовали и были счастливы. Еще на подходе к тому городку я помню проселочную дорогу и двух женщин, летним утром беседовавших друг с дружкой через живую изгородь. Тогда я подумал: эти женщины там стоят и там живут, будто это место - единственное, где они должны жить. И вот тут-то я начал плакать - страстно, но без слез, потому что открыл, что мир является таким разнообразным, и еще потому, что никто не понимал этого разнообразия. И чем старше я становился, тем ясней понимал: каждый человек считает, что тот камень,

ПРОИЗВЕЛ ДЕЗИНФЕКЦИЮ СВОЕЙ ВЫГРЕБНОЙ ЯМЫ КАРБОЛОВОЙ КИСЛОТОЙ С ЦЕЛЬЮ УНИЧТОЖЕНИЯ МУХ, ВО ВРЕМЯ ПОЛЬЗОВАНИЯ УБОРНОЙ СЛЕДУЮЩИМ ВЕЧЕРОМ СЛУЧИЛСЯ ВЗРЫВ, В РЕЗУЛЬТАТЕ КОТОРОГО ОНА ВЗЛЕТЕЛА НА ВОЗДУХ / СЕГОДНЯ, ОКОЛО ОДИННАДЦАТИ ЧАСОВ УТРА, ОДНУ ИЗ РАБОЧИХ СЛОБОДОК ВДРУГ ОХВАТИЛ АЖИОТАЖ: НЕКИЙ ЧЕЛОВЕК, ВОЗВЫШАВШИЙСЯ НАД ТОЛПОЙ, РАЗДАВАЛ ЖЕЛАЮЩИМ ДЕНЕЖНЫЕ БАНКНОТЫ, ПОСЛЕ РАЗДАЧИ КУПЮР НА СУММУ ОКОЛО 50 ТЫСЯЧ ФРАНКОВ ОН ОБЪЯВИЛ,

на котором он стоит, и есть единственный камень на всем белом свете. Каждый отдельный человек является единственной осью этого мира. А осознав это, я оказался навсегда сорванным со своей оси. Когда-то на ярмарках водилось Веселое Колесо. Это был большой деревянный диск; после того как все занимали места, он приводился в движение, и тех, кто садился далеко от оси, быстро с этого диска сметало. Однажды мне удалось завладеть этой осью и покружиться довольно долго, пока какой-то болван не спихнул меня оттуда.

Именно тогда и закралась в меня эта безграничная печаль. Не потому, что меня прогнали с того места, а потому, что, как оказалось, оттуда в принципе можно быть изгнанным. И было еще кое-что... К примеру, вот: недавно к моей жене наведывались соседские балаболки - в таких случаях она, готовя кофе или чай, старается вовсю - делает она это для того, чтобы никто не заметил, как мне противны любые гости, каким я становлюсь беспомощным и унылым от их разговоров, их мелочной трескотни, их уверенности. И вот она откопала одно воспоминание своего детства - о ярмарках, где водилось Веселое Колесо. Однажды ей удалось сесть почти к самой оси, но какая-то толстуха крестьянка спихнула ее, и она, отлетев на край диска, поранила руку. Kонечно, она раздосадовалась тогда, даже крепко обозлилась на ту мужичку. Но судя по тому, как моя жена рассказывала все это сейчас, она и годы спустя все еще продолжает на нее злиться. Соседки незамедлительно выложили ответную байку о другом Веселом Колесе и о другой руке, которую они ранили, которую они сломали, которая у кого-то оказалась случайно даже отрублена - ведь люди никогда не встречаются друг с другом для того, чтобы поделиться своими переживаниями, они встречаются, чтобы посостязаться в жутких россказнях, - и вот речь идет уже не о руке, а о ноге, нет, о двух ногах сразу, они видели все это собственными глазами и никогда не забудут. Они не поняли того, что именно моя жена имела в виду: она плакала тогда возле Веселого Колеса, конечно, от бессилия, потому что была так запросто свергнута со своего детского трона, - тогда-то она впервые и осознала (но сразу забыла опять, а может быть, даже не понимала никогда), что существует ось, с которой любой болван может тебя спихнуть, что самый сильный, самый грубый - именно благодаря своей животной природе - имеет право занять ближайшее к оси место. Иначе говоря: другие, даже пройдя через тот же самый опыт, обычно забывают его суть, меня же буквально сокрушил в прах вытекающий из него вывод: абсолютной оси на самом деле нигде нет

ЧТО ВЕРНЕТСЯ ОКОЛО ПОЛДУДНЯ, УВЫ, ЩЕДРЫЙ ДАРИТЕЛЬ, ИЗВЕСТНЫЙ НЕКОТОРЫМ ОБИТАТЕЛЯМ ВЫШЕУКАЗАННОЙ СЛОБОДКИ, В НАЗНАЧЕННЫЙ ЧАС ТАК И НЕ ВЕРНУЛСЯ / ПРИ РАЗГРУЗКЕ КУКУРУЗЫ ОДНОГО ИЗ ДОКЕРОВ ЗАСОСАЛО В ЖЕРЛО ЭЛЕВАТОРА, КОТОРЫЙ ХОТЯ В ТАКИХ СЛУЧАЯХ УСТРОЙСТВО ДОЛЖНО АВТОМАТИЧЕСКИ ОТКЛЮЧАТЬСЯ - ПРОДОЛЖАЛ РАБОТАТЬ, 2 ДРУГИХ ДОКЕРА ПОСПЕШИЛИ НА ПОМОЩЬ НЕСЧAСТНОМУ, НО ИХ ЗАСОСАЛО ТОЖЕ / ОДНОМУ ИЗ МОЛОДЫХ ШУТНИКОВ, ШАТАЮЩИХСЯ ПО ЯРМАРКЕ, НЕ ПРИШЛО В

ось образуется там, куда взгромождаются самые грубые, самые невежественные. А позже, в тот же вечер, когда гости уже ушли, девочка сказала, что она тоже что-то такое припомнила: в одно послеполуденное воскресенье, тихо сидя в своем маленьком саду на качелях, она тихонько покачивалась и тихонько плакала. Почти не смея взглянуть на нее, я шепотом спросил: почему? И она ответила: не знаю, просто потому что я там сидела и тихонько качалась - и потому что было послеполуденное воскресенье. Значит... Все равно я оставался одинокой шлюпкой - нет, я был утопленником, хотя иногда до меня и доносился какой-то отзвук, какое-то слово, которое было, по сути, лишь эхом моего собственного. Жена что-то делала в садике за домом. Садик был небольшим, в виде полосы четырех метров шириной и скольких-то метров длиной, я никогда не вымерял. Сознаю себя законченным горожанином: в районе, где я рос, сада не было ни у кого. Что касается природы, я знаю разве что высокую дикую траву, крапиву и желтую горчичную траву, которая растет на пустырях, куда фабрики вывозят свой мусор. Я могу без труда узнавать лишь воробьев, канареек (в клетке где-нибудь на облупленной стене) да голубей. Имена цветов мне неизвестны, из овощей я в состоянии назвать лишь красную капусту, так как ее сажают на заброшенных строительных участках, среди золы и всякой застарелой ржавчины - фабричный рабочий, крестьянский сын, изредка орудует там лопатой. Что же до улицы, где я жил с родителями, то на ней водилась только герань. Она цвела или на подоконниках, привязанная к стене, или прямо на стенах в прибитых к ним деревянных ящиках.

У моего отца была живая коллекция гераней - от светло-розового до темно-багряного оттенка, соседки частенько заходили в наш дворик, будто в парк, чтобы поглазеть на прибитые к стенке горшки с цветами. Двориком считалось тесное пространство между высокими стенами, один квадратный метр солнца, и самыми главными достопримечательностями там были поленница дров, кучка угля да разъеденный селитрой сортир. Еще там висели щетки и швабры, и вот посреди всего этого цвели герани. Однажды мой отец принес три выброшенных кем-то кустa - это была уже не герань, а, как сказал он, крыжовник. Ради этих кустов ему пришлось выкопать и выбросить со двора несколько камней, а также выдержать тихую ссору с моей матерью, которой не понравилось, что ее дворик будет испорчен этими, как она выразилась, сорняками. Дворик предназначался для рубки дров и еженедельной стирки белья. Кусты, кстати сказать, там сразу засохли и остались торчать тремя букетами мертвых древесных волокон. Позже они были выброшены в мусорный

ГОЛОВУ НИЧЕГО БОЛЕЕ ИНТЕРЕСНОГО, ЧЕМ ШВЫРНУТЬ ГОРЯЩУЮ СПИЧКУ В ГРОЗДЬ ВОЗДУШНЫХ ШАРОВ, ВСЛЕДСТВИЕ ЧЕГО 60 ШАРОВ ВЗОРВАЛОСЬ, А ПРОДАВЕЦ ПОЛУЧИЛ СЕРЬЕЗНЫЕ ОЖОГИ / 1 ЧЕЛОВЕК БЫЛ УБИТ И ОКОЛО 100 РАНЕНЫ, КОГДА ВО ВРЕМЯ БАНКЕТА РУХНУЛ ПОЛ 3-ГО ЭТАЖА: ПРИМЕРНО 50 ТАНЦУЮЩИХ ПАР, ОТМЕЧАВШИХ РАДОСТНОЕ СОБЫТИЕ, ПРОВАЛИЛИСЬ НА НИЖЕРАСПОЛОЖЕННЫЙ ЭТАЖ / ГОСПИТАЛИЗИРОВАННЫЙ СОРОКА ЛЕТ, ОЖИДАЯ В ХИРУРГИЧЕСКОМ ОТДЕЛЕНИИ СВОЕЙ ОЧЕРЕДИ, ОБЛОКОТИЛСЯ НА ПОДОКОННИК, НО ПОТЕРЯЛ

бак, а там, где они когда-то были посажены, так и не зажили три раны как будто земля дворика все еще продолжала ждать побывавшие здесь однажды кусты, как женщина продолжает ждать мужчину, однажды в нее входившего. Вот и все, что мне было ведомо о природе. После свадьбы мы переехали в район, где жила жена, ближе к окраине города, там можно было завладеть чудом маленького сада. Моя жена разводила в нем горох, бобы и разные сорта капусты. Однажды она возилась с цветами... Выглянув из окна, я увидел ее руки, выпачканные в земле, и подумал: как странно все в природе, и эти ростки будут расти именно расти - так же, как дети... Как раз в этот момент жена глубоко всадила лопату и надвое рассекла червя. Заметил я это с ужасом, но она продолжала копать. Мне вспомнилось, что я читал в газете о молодой девушке, убившей лопатой своего ребенка и закопавшей его трупик в саду. С дрожью (и одновременно с любопытством) я продолжал смотреть... Позже, уже вечером, выйдя в сад за капустой для завтрашнего обеда, жена не заметила в сумерках туго натянутой бельевой веревки и напоролась на нее горлом. (Она говорила потом: мне вдруг резко захлестнуло горло, и все вмиг почернело.) Я сидел тогда в своей каморке, тихо глядя, как мое лицо медленно проявляется в постепенно темнеющем оконном стекле. И поскольку наступила ночь, а моя жена все не возвращалась - была ли она еще в нашем саду или хлопотала уже где-то в другом месте? - я спустился и вышел. Она так и лежала там: маленькая темная фигурка, продолжающая обнимать капустный кочан. Девочка жила в одном из тех домиков для бедняков, которые сплошной однорядной застройкой строго стоят по единой линии. Ее отец был верующим; долгие годы он обходил дома, собирая деньги в пользу одного религиозного заведения, а в один прекрасный день исчез вместе с пожертвованиями. Его нашли три дня спустя, погрязшим в пучине публичных домов, без единого цента в кармане. Он оставался все еще неукоснительно верующим, когда нашел работу, где у него каждую неделю удерживали определенную часть зарплаты - маленькую еженедельную сумму для возмещения убытков заведению, которое он обокрал. Ее мать была деревенской девушкой, приехавшей в город, чтобы служить у богатых, но однажды ее стал домогаться священник, поэтому она, в отличие от своего мужа, не осталась такой уж непреклонно верующей. Ее дочь посещала уже менее религиозную школу, и по этому поводу между супругами вспыхивали постоянные ссоры. Девочка довольно регулярно ходила в церковь, но кто знает, может быть, она вообще не

СОЗНАНИЕ И ВЫВАЛИЛСЯ ИЗ ОКНА - ЕГО ПРИНЕСЛИ НАЗАД УЖЕ В ПРЕДЛЕТАЛЬНОМ СОСТОЯНИИ / 5 ДЕТЕЙ, СРЕДИ НИХ 2 ДЕВОЧКИ 13 и 14 ЛЕТ, ИГРАЛИ НА ВЕРЕСКОВОЙ ПУСТОШИ, КОГДА ПОДЪЕХАВШИЙ ВЕЛОСИПЕДИСТ СХВАТИЛ ОДНУ ИЗ НИХ И УТАЩИЛ В ПРИДОРОЖНЫЕ КУСТЫ - РЕБЕНОК ГРОМКО ВЗЫВАЛ О ПОМОЩИ И ОТЧАЯННО ЗАЩИЩАЛСЯ / ВЕСЕЛАЯ ВДОВА С ТРЕМЯ КАВАЛЕРАМИ ЗАТЕЯЛА У СЕБЯ НА КВАРТИРЕ САБАНТУЙ НАПИВШИСЬ ВДРЕБЕЗГИ, ОНИ УСТРОИЛИ НАСТОЯЩУЮ ОРГИЮ, ПРИ ЭТОМ ХОЗЯЙКА УПАЛА С ЛЕСТНИЦЫ - ГОСТИ ПОДНЯЛИ ЕЕ НАВЕРХ И, ПОЛОЖИВ НА

была верующей. Я тоже ежевоскресно посещал церковь (вдвоем с женой) и молча наблюдал за мужчинoй, который там, впереди, надсаживался как ненормальный ради одного лишь Бога, в которого уже почти никто не мог верить по-настоящему. Девочка часто сидела неподалеку от нас и молча смотрела вдаль. Глядя на нее, я все время думал о газетнoй статистике: большинство женщин по-прежнему регулярно посещает церковь, но двадцать процентов из них при этом считает, что в богослужении нет больше смысла. Девочка очень любила в странновато холодной манере говорить на религиозные темы. Моя жена, думая, что она делает это только шутки ради, обычно весело смеялась. Жена была натурой набожной - или, скорее, расчетливой, так как думала: а кто его знает? - но при этом легко относилась к любой шутке, даже когда та касалась ее веры и ее Бога. Единственное, чего она не понимала, - почему девочка выражает свои мысли так холодно и безразлично. А мне это иногда даже причиняло боль. Хотя богослужение действительно не имело для меня никакого смысла, я пугался, когда видел, что и ребенок мыслит таким же образом. Я пристально вглядывался тогда в эту девочку - стеклянная стена вставала между нами, занавес из холодных струящихся вод из легчайшего хрупкого льда. Никогда я не осмелился бы спросить, случаются ли у нее при виде священника такие же, как у меня, боли в желудке - то чувство, которое возникает, когда видишь отклонение природы, порождающее не женщину и не мужчину, а нечто двуполое, надевающее, в силу извращения, юбку. Я жил в первую очередь глазами, и юбка относилась в моем понимании к женщине. Но речь тут шла не о священнике, не о малозначащем слуге, но о самой службе. Этот Христос оставался для меня существом, которого я не понимал, - каким-то евреем, который две тысячи лет назад странствовал по Палестине, обещал неосведомленным "небо" (и о каком таком небе шла речь?) и проповеди которого записали много лет спустя, когда все было давно забыто. И какая глупость, что он называл себя Сыном Человеческим, - он, который даже не удосужился оставить потомков. Но все-таки меня тревожило, когда девочка говорила в своей холодной, отстраненной манере о внешней, предметной стороне веры. В нашей гостиной на каминной полке стоит фигурка святого: Христос, распахнув объятия, открывает свое сердце - будучи багряного цвета, оно испускает золотые лучи. Название фигурки: Святое Сердце. Однажды девочка, стирая пыль с мебели, перешла к каминной полке и, переставляя фигурку Христа, сказала: а сейчас протрем Пустое Сердце. Это новое определение она выделила - хотя и не очень сильно. Скорее, она произнесла его в своей обычной манере

КРОВАТЬ, ВЫСЫПАЛИ ЕЙ НА ЛИЦО МЕШОК ЦЕМЕНТА - КОГДА ОНА УМИРАЛА, КАВАЛЕРЫ ПРОДОЛЖАЛИ ВЕСЕЛИТЬСЯ / НА КНИЖНОМ АУКЦИОНЕ ПРОДАВАЛАСЬ КНИГА ДОВОЛЬНО РИСКОВАННОГО СОДЕРЖАНИЯ, КОТОРАЯ, КРОМЕ ТОГО, БЫЛА ПЕРЕПЛЕТЕНА В ЖЕНСКУЮ КОЖУ - ПО-ВИДИМОМУ, У ФОЛИАНТА НАШЛОСЬ НЕМАЛО ПОКЛОННИКОВ, ТАК КАК ОН БЫЛ ПРОДАН С МОЛОТКА ЗА 20 000 ФРАНКОВ / 19-ЛЕТНЮЮ ДЕВУШКУ ИЗБИВАЛИ ПЛЕТЬЮ, КАБЕЛЕМ ИЛИ РАСКАЛЕННОЙ КОЧЕРГОЙ, В ТО ВРЕМЯ КАК ЕЕ ТЕТЯ, СПОКОЙНО НАСЛАЖДАЯСЬ ЧАШКОЙ ЧАЯ, ДАВАЛА УКАЗАНИЯ СВОЕМУ

холодно и безразлично. Она даже не хмыкнула: когда ее руки стирали пыль, глаза смотрели на фигурку вполне спокойно. Только в уголках ее рта поигрывало что-то подозрительное. Моя жена принялась хохотать - хотя и не посмела повторить слова девочки. Затем, смахнув слезы, она сказала слегка испуганно: надо же! так глумиться над святыми вещами! Девочка задумчиво посмотрела мимо нее. Я вовсе не глумлюсь над Пустым Сердцем, сказала она. Но она становилась особенно недовольной, моя жена, когда кто-нибудь заболевал, выставляя свою болезнь напоказ и этим впрямую демонстрируя бренность плоти как таковой. "Ишь ты, заболел!" - произносила она с такой досадой, будто люди сами виноваты, что в них происходит поломка. Но больше всего ее возмущало, что о болезни вообще говорят вслух. Может быть, она смутно чувствовала, что жизнь - как ее самой, так и ее окружения - это не более чем глупейший спектакль, разыгранная на сцене комедия. Она втайне догадывалась на сей счет, хотя ей вовсе не хотелось догадываться. Каждый, с ее точки зрения, обязан был двигаться по сцене так, как если б на ней не громоздилось никаких декораций и не висело никаких занавесов. Каждый обязан был делать вид, что он бессмертен. А если кто признавался, что болен, тот проваливал идущую постановку. Она действительно ничего не понимала в этом загадочном и хрупком механизме, скрытом под кожей. Она ничего в нем не понимала, но и не желала, чтобы этот вопрос обсуждался. По правде говоря, она считала безответственным и даже развратным, когда при ней заводили разговор о каком-нибудь (спрятанном в слизистотканом мешке) телесном органе. После таких разговоров она только пожимала плечами. Его почки? - переспрашивала она. - Почем ты знаешь, что у него действительно есть почки и что они болят? Хуже всего было, когда дело касалось органов размножения. Даже об органах обмена веществ, с ее точки зрения, рассуждать было неприлично, а уж если разговор касался органов репродукции, она и вовсе поджимала губы. Ей действительно не хотелось верить, что скелет является просто каркасом, внутри которого подвешены органы, а слизистые оболочки и кожа - лишь мешками, которые соответственно эти органы и каркас оборачивая, функционируют как защита. Для жены существовала только наружность: только глаза и рот были "настоящими органами", все остальное возникало лишь в затхлой фантазии больного. Она считала само собой разумеющимся, что человек и должен заболеть, если он все время рассуждает о подобных вещах. Живя рядом с ней, я даже чувствовал, как жидкость из желчного пузыря капает слишком медленно

СУПРУГУ / 20 МОНАХОВ, ВНЕЗАПНО ЗАСТИГНУТЫХ В СВОЕЙ ОБИТЕЛИ ПОЖАРОМ, ОТКАЗАЛИСЬ ОТ КАКОЙ-ЛИБО ПОМОЩИ И СГОРЕЛИ ЗАЖИВО ПОД ПЕНИЕ ДУХОВНЫХ ГИМНОВ / В НОЧЬ НА СУББОТУ БЫЛ НАЙДЕН ТРУП НЕИЗВЕСТНОЙ ДЕВУШКИ, НА КОТОРОМ НЕ ОБНАРУЖИЛОСЬ СЛЕДОВ КАКОГО-ЛИБО НАСИЛИЯ, ДВОЕ МУЖЧИН ПРИЗНАЛИСЬ, ЧТО ИХ СОСЕДКА ПОПРОСИЛА ИЗБАВИТЬ ЕЕ ОТ ЛЕЖАЩЕГО В ДОМЕ ТРУПА, ОНИ ЗАВЕРНУЛИ ЕГО В ОДЕЯЛО И ВЫНЕСЛИ НА УЛИЦУ, ГДЕ ОН И БЫЛ ЗАТЕМ ОБНАРУЖЕН, ПОСЛЕ ЭТОГО СОСЕДКА ПРИЗНАЛАСЬ, ЧТО 10 ДНЕЙ НАЗАД РОДИТЕЛИ

или, например, как мой (слишком малочисленный) состав красных кровяных телец отчаянно защищается от превосходящего корпуса белых. Каждой весной и осенью я заболевал ото всех этих жидкостей, которые буквально вскипали в моих железах, чтобы дать мне новую жизнь, то есть подтолкнуть ближе к смерти. Каждую весну у меня была лихорадка, и каждую осень мне приходилось еле живым доползать до постели. В такие периоды, невероятно раздражаясь, моя жена хлопала дверями гораздо громче обычного. Но однажды и с ней что-то произошло: она стала как-то испуганно озираться... хотя это продолжалось недолго. А вскоре она опять сделалась раздражена, даже разъярена. Ее ярость касалась, по сути, меня, но как-то бессловесно распространилась на всех окружающих и наконец, набрав обороты, обрушилась на ее мать. То есть, когда жена занемогла, она бессознательно возвратилась к тому источнику, из которого возникла, словно упрекая свою мать в том, что та породила нечто очень даже смертное. За три года моего с ней брака ни один врач не переступил порог нашего дома. Я ненавидел врачей, этих белых макак науки, этих воняющих эфиром и гноем пастырей новой веры. Я их ненавидел за то, что они, борясь с недугами исключительно технически, то есть вводя сыворотки, переливая кровь, иссекая телесные части, не позволяют человеку умереть, как любому больному зверю. Я их ненавидел за то, что они были, в сущности, ядром, божествами, миссионерами - и одновременно рабами - всей этой чудовищной цивилизации. Они были мне ненавистны еще и тем, что я, наверное, хотел бы прожить свою жизнь маленьким боязливым дикарем, робко бродя по лесным полянам, - о, дикие анемоны! - и я чувствовал отвращение к тем, кто все ближе подступал к моей поляне, чтобы понастроить на ней своих жилищ, монастырей, госпиталей и казарм, а что может быть мерзопакостней, чем их лазареты, казармы, узилища и святые обители!.. Моя жена не столько ненавидела этих ученых макак, как просто боялась их. Для нее они всегда оставались факирами (чудодейства которых, с моей точки зрения, зиждутся исключительно на шарлатанстве и магии самого подозрительного свойства). Время от времени она слышала об этих ученых мужах, вырезающих яичники или достающих камни из почек, и отождествляла их с ярмарочными фокусниками, которые извлекают из цилиндра кроликов и демонстрируют разного рода смертельные номера. А поскольку для нее яичники, например, являлись всего лишь разновидностью сомнительных, ловко спрятанных в цилиндре кроликов, то, естественно, она избегала ученых мужей. Она не крестилась, когда слышала имя дьявола, но старалась по возможности не встре

ДЕВУШКИ ПОПРОСИЛИ ЕЕ СДЕЛАТЬ ИХ ДОЧЕРИ АБОРТ / МАЛЬЧИК 13 ЛЕТ БЫЛ ОБНАРУЖЕН ПОВЕСИВШИМСЯ В ДОМЕ СВОИХ РОДИТЕЛЕЙ - МАТЬ В ПАНИКЕ БРОСИЛАСЬ ЗА МУЖЕМ, КОГДА РАЗРЕЗАЛИ ВЕРЕВКУ, РЕБЕНОК БЫЛ УЖЕ МЕРТВ / НЕКАЯ МАТЬ ПРИЗНАЛАСЬ В ТОМ, ЧТО 3 ГОДА НАЗАД ПРОДАЛА ДВУХ СВОИХ ДЕТЕЙ ЗА 1 ЛИТР ВИНА / ЖЕНА, СЛЫША НОЧЬЮ, КАК ЕЕ МУЖ ВСТАЛ И ПОВЕСИЛСЯ НА КРЮКЕ В СПАЛЬНЕ, НЕ ПРОИЗНЕСЛА НИ ЕДИНОГО СЛОВА И НЕ ПРЕДПРИНЯЛА НИ МАЛЕЙШЕЙ ПОПЫТКИ ВОСПРЕПЯТСТВОВАТЬ

чаться с дьяволами-теоретиками от науки и дьяволами-практиками из госпиталей. Такой же позиции она придерживалась и сейчас, хотя ей не становилось лучше - более того, ее недомогание нарастало с каждым днем и разрослось до того, что стало чем-то принадлежащим ей постоянно. Иногда она, отвлекаясь от своих занятий, ощупывала нечто в области желудка... Нет, это не было тем самоощупыванием, какое зачастую проделывал и я, не попыткой обнаружить причину. Это более походило на жест, каким она во время работы бессознательно смахивала спадавшие на лицо волосы. Точно так же она словно пыталась сгладить некое неудобство у себя внутри - там, где, как я объяснил, находится желудок. Она уверяла, что ее недомогание - это лишь проявление голода. (Голод, по ее мнению, являлся чем-то "естественным и здоровым", чего можно было не стыдиться.) Поэтому она шла перекусить и вновь приступала к своим занятиям, но после приема пищи ее недомогание, как ни странно, даже усиливалось. И поэтому в ней, моей жене, вскипала злоба, направленная в первую очередь на меня. В такие дни девочке тоже приходилось несладко, потому что бесполезность ее занятий - в виде выуживания пуговиц из-под мебели и распарывания сшитых до того кусков ткани, вся эта явная тщета была вполне подходящим поводом, позволявшим моей жене давать выход своей постоянно подавляемой истерике. Девочка двигалась по нашему дому, как всегда, беззвучно, отстраненно, с чем-то неопределенным на бледном личике, что никогда не дорастало до улыбки, но было готово вот-вот родиться: то был зародыш улыбки. Под ливнем упреков, который обрушивала на нее моя жена, этот зародыш оставался спокойным. Девочка, с этой своей полурожденной улыбкой, оставалась спокойной именно потому, что не понимала причин для такой злобы. Иногда она говорила: к нам приходил доктор, моя мать сказала... (Тем временем внимательно наблюдая, как мою жену рвет.) Казалось, эта рвота ее интересовала постольку, поскольку была тем женским отправлением, к которому рано или поздно eй предстоит приобщиться. А потом наконец в наш дом пришел доктор - как раз в то время, когда я проживал мою собственную, мою чужую жизнь в морозильных камерах, - к нам в дом явился бестрепетный робот науки и, раздев мою жену донага, ощупав ее и прослушав своей трубкой, принялся задавать вопросы о нашей совместной жизни. И моя жена полностью во всем покаялась. Попав во власть его чародейских сил, она вверилась ему со всеми потрохами - точно так же, как на исповеди целиком вверялась священнику, оскверняя тем самым наши интимные тайны. Значит, все-таки, как и я, она в глубине души ощущала себя выходцем

СВОЕМУ СУПРУГУ ИСПОЛНИТЬ ЭТО КРАЙНЕЕ РЕШЕНИЕ / 3 ГОДА НАЗАД 17ЛЕТНЯЯ ДЕВУШКА БЫЛА ПОМЕЩЕНА В САНАТОРИЙ, ГДЕ ПОЗНАКОМИЛАСЬ С ДРУГОЙ ПАЦИЕНТКОЙ; ВСКОРЕ ЭТИ ДЕВУШКИ ВСТУПИЛИ В ПРОТИВОЕСТЕСТВЕННУЮ СВЯЗЬ, А ПОТОМ СЕМНАДЦАТИЛЕТНЯЯ ПАЦИЕНТКА ПОКИНУЛА САНАТОРИЙ, ЧТОБЫ ЖИТЬ СО СВОЕЙ ПОДРУГОЙ, НО ЕЕ ЗДОРОВЬЕ С КАЖДЫМ ДНЕМ УХУДШАЛОСЬ, И НАКОНЕЦ ОНА СТАЛА СОВСЕМ НЕМОЩНОЙ, ЦЕЛЫЙ ГОД ДЕВУШКА ОСТАВАЛАСЬ ПРИКОВАННОЙ К ПОСТЕЛИ В БЕССИЛЬНОМ, СЛОВНО ПАРАЛИЗОВАННОМ СОСТОЯНИИ, ЧТОБЫ ПОТОМ, ЧУДОМ СОБРАВ

из древнего племени, которое в дикости и неведении бродило когда-то по здешним лесам. Но, в отличие от меня, она была стадной. Я избегал друидов, священнодействующих с омелами и святой водой, а она, находясь под их прямым влиянием, трепетала и падала пред ними ниц. Голая, в мертвой хватке этого тупого животного, она вдруг со всей очевидностью стала именно той, какой всегда, по сути, была, но какой ей ни в коем случае быть не хотелось. Она жила, неизменно закованная в броню страха, но сейчас эта защита исчезла, и она стала беспомощнее ребенка. Когда я вернулся, eе глаза еще оставались темными от ужаса, но она ничего мне не сказала, с нетерпением поджидая моего возвращения только для того, чтобы немедленно ринуться ко всем своим родственникам и поочередно оповестить их о том, что именно открылось кудеснику-эскулапу внутри ее тела (во время сеанса с гадальными картами и кофейной гущей). И по-видимому, она излагала эти сведения там и сям столь подробно (постоянно дополняя отчет все новыми деталями), что, вернувшись домой, только и смогла, что тихо сесть, будучи уже не в силах вымолвить ни слова. Или, возможно, все слова, произнесенные ею у родственников, еще продолжали жужжать вокруг ее головы, так что ей казалось, что они хорошо слышны - в том числе и мне. В итоге она вообще ничего не произнесла, будто мне и так было все известно. Да уж, хорошенькое дельце! - только и бросила она с досадой и вернулась к своим неотложным делам, а мне вовсе и не было сказано, что она беременна. Однако я уж давно догадался. Я видел, как она делается все бледней, как у нее проступают бурые пятна, как ее рвет от еды. Хмурый, я вновь и вновь проживал все наши супружеские ночи, когда я владел ею, причем всегда успевая выйти из ее лона вовремя. Все три года я проделывал это аккуратнейшим образом - и вот она все-таки забеременела. Эти воспоминания были лишь призраками, они сумрачно проносились в моем сознании - и ночь, когда я, возможно, вышел из лона моей жены слишком поздно, мне так и не удавалось припомнить. Она смирилась с новообретенной ситуацией быстрее, чем я. Она была существом коллективным и действующим, существом которое умеет из всего извлекать пользу и приспосабливаться, а я, зверь-одиночка, пожизненно обречен дни и ночи напролет вынашивать единственную мысль, рождаемую притом с огромным трудом. Для жены новое состояние стало чем-то естественным: женщины испокон веков беременели и рожали - это было малоприятно, но "естественно". Беременность мешала ее занятиям, но в обозримом будущем, когда родится ребенок, она станет матерью и начнет возить колясочку по улицам города. И никто не расценит это как

ВСЮ СВОЮ ВОЛЮ, ПРОЕХАТЬ НА ТАКСИ 50 КИЛОМЕТРОВ И ЗАКОЛОТЬ БЫВШУЮ ПОДРУГУ КИНЖАЛОМ / ПОЖИЛОЙ ЖЕНЩИНЕ ПОКАЗАЛОСЬ, ЧТО ОНА НАШЛА НА ПОМОЙКЕ КУКЛУ, ПОДНЯВ ЕЕ, ОНА С УЖАСОМ ОБНАРУЖИЛА, ЧТО ЭТО ДЕТСКИЙ ТРУПИК / ВЕРНУВШИСЬ ДОМОЙ, РАБОЧИЙ НАШЕЛ СВОЮ ЖЕНУ И ДВУХ ДЕТЕЙ, НАСМЕРТЬ ОТРАВЛЕННЫХ ГАЗОМ, ОДНАКО ЕГО СКОРБЬ ПЕРЕШЛА В ЗАМЕШАТЕЛЬСТВО, КОГДА ОН УВИДЕЛ ЧЕТВЕРТУЮ ЖЕРТВУ: ЛЕЖАВШЕГО В ПОСТЕЛИ РЯДОМ С ЕГО СУПРУГОЙ НЕЗНАКОМОГО МУЖЧИНУ /

нечто противоприродное или нездоровое. Правда, я знал, что она никогда не любила детей, обычно, когда у нас появлялись гости с детьми, она со скукой глядела куда-нибудь в сторону. Для нее дети, видимо, походили на пальто и шляпы, которые неизбежно сопровождают людей, но которые те, входя в дом, оставляют на вешалке. Дети являлись плодами людей, но им не разрешалось иметь собственную жизнь - они должны были жить маленькими старичками, существования которых надобно было стыдиться и которых следовало прятать где-нибудь в темноте, пока они не вырастут. Но я говорю здесь только о ней. Часами размышляя о своей жизни, делать однозначные выводы о себе самом я как-то не смел. Моя сознательная жизнь проходила там, в морозильных камерах, и там я пытался мысленно разобраться в моей жене, хотя и понимал, что только мое личное чувство к ней имеет для меня смысл. Значит, она оказалась беременной. Когда она довольно неохотно проронила свое признание, мне это было как обухом по голове. Я, конечно, ожидал, что она сначала сообщит это именно мне, зачавшему ребенка. Но на самом-то деле я и не нуждался в большем, чем это запинающееся (с отвернутым лицом) признание. И то, что она рассказом об этой беременности буквально извела всеx своих родственников, а мне сообщила о ней лишь вскользь (будучи погруженной, видимо, в более важные дела), оказалось даже бальзамом для моих ран и слегка пригасило страх. Да, страх. Иногда мне удавалось скрыть от себя настоящую причину этого страха, то есть я внушал себе, что, может, в детстве мне пришлось слишком долго пребывать в неведении насчет вопросов половой жизни, и все же я знал, что страх лежит еще глубже, что исходит он именно от меня. Это был страх перед самим собой, а потому, разумеется, страх и за ту жизнь, которую я зародил. Какое несчастное существо должно будет появиться на свет и открыть то, что до сих пор я пытался ото всех скрыть? Иногда, затаив дыхание, судорожно баюкая нечто незримое, я видел против своей воли, как перед моими глазами раскручивается фильм будущих событий... Мысленно я кричал, что это неправда, не может быть правдой; мысленно я успокаивал себя, что мне вовсе не надо кричать, что я, несмотря на все, являлся таким же существом, как все. Это было бесполезно, фильм крутился дальше... Он демонстрировал мне ребенка, который рос болезненным, слабеньким, несчастным и вдобавок уродливым, а главное, который окаменело смотрел на меня с выражением ледяного ужаса. Я был зверем-одиночкой - теперь мне это стало ясно как никогда. Я не должен был соединяться - ни с кем из них, никогда. Тот голый мужчина, который висел прибитым к кре

ФЕРМЕР ПОПРОСИЛ У СВОЕЙ ДОЧЕРИ ЛУКОВИЦУ, КОТОРУЮ ОНА КАК РАЗ ЧИСТИЛА, КОГДА ДОЧЬ ЕМУ ОТКАЗАЛА, ОНИ ПОДРАЛИСЬ - ДОЧЬ НАНЕСЛА ОТЦУ НЕСКОЛЬКО НОЖЕВЫХ РАНЕНИЙ В ОБЛАСТЬ ЖЕЛУДКА, ОТЕЦ ВСЕ ЖЕ ЗАВЛАДЕЛ ЛУКОВИЦЕЙ И, ШАТАЯСЬ, ВЫШЕЛ НА УЛИЦУ; СДЕЛАВ НЕСКОЛЬКО ШАГОВ, ОН РУХНУЛ ЗАМЕРТВО, ПРОДОЛЖАЯ СЖИМАТЬ В РУКЕ ЛУКОВИЦУ, КОТОРАЯ СТОИЛА ЕМУ ЖИЗНИ / ОДНА ЖЕНЩИНА СОЗНАЛАСЬ, ЧТО УБИЛА СВОЕГО МУЖА, ТАК

сту над нашей постелью, он был свидетелем, что я, ни на миг не теряя контроля, трусливо - и всегда вовремя! - убирался из лона жены, чтобы не натворить там бед. Но беда все же стряслась, то есть в какую-то из ночей я оказался недостаточно быстр. Если уж всем другим было назначено плодиться и размножаться, то им следовало бы рьяно встать на защиту себя и себе подобных, чтобы раз и навсегда оградиться от греховных смешений с существами других пород. Или это мне, именно мне следовало быть осмотрительней? Кому-кому, а мне уже давно следовало бы осознать, что не все люди являются людьми, что между одним человеческим существом и другим лежит пропасть, как между бурой полевкой и серой канализационной крысой - или как между детьми людей и детьми богов. Даже в Библии сказано, что Бог возлюбил человеков и Его сыновья входили к дочерям человеческим, и безумные Блаватские утверждали, что люди совершили ошибку, скрестившись в начале своей эволюции с низкоразвитыми животными, то есть с обезьянами, да и очкастые ученые мужи в белых халатах, бесчувственные, как иглы их регистрационных приборов, утверждают, что высокоразвитые расы еще на стадии своего примитивного существования скрещивались с расами тупыми и беспомощными, как домашний скот... Весь этот пустопорожний бред не имел для меня значения. Одно лишь мне было известно наверняка: я был среди них червем. Да, я был червем, прозябающим в их городах, запросто уязвимым червем, которого они определили на работу в свои морозильные камеры и которому пришлось жить в атмосфере так называемых твердых убеждений. Но на это по возможности я пытался закрывать глаза. Я вел с собой разговоры главным образом о моей жене, так как втайне надеялся, что ребенок будет не столь моим, сколь, наоборот, ее. Ведь может ребенок, в самом деле, походить на мать? Вероятно, он станет так же, как она, активно действовать, а вовсе не копаться в себе самом. Может быть, он так же, как она, уже с вечера будет делать часть домашних дел на завтра, и с сигаретой во рту чинить электропроводку, и уверенно сновать из угла в угол, и воспринимать все это чудовищное вырождение цивилизации как нечто само собой разумеющееся... Но чем дальше моя жена шла по пути беременности, тем беспомощнее она становилась и тем все заметней делалась (правда, только внешне) живой карикатурой на меня.

Потому что и я снаружи, в свою очередь, трансформировался именно в ту породу, к которой она всегда относилась. И теперь это именно она была вялой и могла, апатично сидя, просить меня что-нибудь для нее починить или роняла: "Да ладно, брось", - или: "Оставь, это не горит". Сие

КАК БЫЛА С НИМ НЕСЧАСТЛИВА - ОНА РАЗРЕЗАЛА ТРУП НА МЕЛКИЕ КУСОЧКИ, СЛОЖИЛА ИХ В СВОЮ ХОЗЯЙСТВЕННУЮ СУМКУ И СБРОСИЛА ЕЕ С ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОГО МОСТА НА ПРОЕЗЖАВШИЙ ТОВАРНЫЙ СОСТАВ / 23-ЛЕТНЯЯ ЖЕНЩИНА ОСТАВЛЯЛА СВОЮ МАЛЕНЬКУЮ ДОЧЬ НА КУХНЕ ОДНУ, МЕЖДУ ЧЕТЫРЬМЯ СТУЛЬЯМИ, СВЯЗАННЫМИ ВЕРЕВКОЙ. ИНОГДА ОНА ПО ДВОЕ СУТOК НЕ ДАВАЛА ДЕВОЧКЕ ЕСТЬ И НИКОГДА ЕЕ НЕ МЫЛА - ДЕВОЧКА НЕ УМЕЛА НИ ХОДИТЬ, НИ ГОВОРИТЬ, БЫЛО ВИДНО, ЧТО ЕЕ НИ РАЗУ НЕ ВЫНОСИЛИ НАРУЖУ, ТАК КАК, ЗАСЛЫШАВ УЛИЧНЫЙ ШУМ, ОНА СТРАШНО

было грустной пародией, но я вел себя так, будто обладал уверенностью, что все имеет свой смысл и все ведет к цели, которую нам непременно надо достичь. Это было нелепо, но укрепляло жену в ее любви ко мне. И она просила прощения за то, что делалась мне все больше в тягость. Я вел себя довольно уверенно - но лишь оттого, что у меня была глупая убежденность, будто эта беременность никогда не кончится, то есть плод внутри моей жены не есть обычный зреющий на дереве плод, а плод как раз необычный, который словно составляет постоянную этого дерева часть. Ладно, говорил я себе, это же еще не завтра случится. Но день родов приближался. И чем ближе он подступал, то есть чем сильней я съеживался, тем неистовей мне хотелось что-нибудь делать. Ежевечерне я должен был втирать жене в ее молочные железы некую вонючую дрянь, какую прописал кудесник-эскулап; проделывая эту процедуру, я говорил жене, что миллионы людей жили себе и живут, и что все они рожали детей, рожают и будут рожать, и что дело это естественное и простое, как восход солнца, раскрытие цветка или, скажем, яйцекладка у кур. Вот курочка кудахчет, а потом из нее выскакивает яичко, которое она будет высиживать. Я повествовал ей также о родильницах, благополучно разрешившихся от своего бремени в самых, казалось бы, невероятных обстоятельствах - в поездах, на грядках репы, на ночных горшках. Вот, стало быть, и не бойся, говорил я ей, а в это время мои собственные страхи, как тропические лианы, безудержно разрастались. И когда я втирал в ее груди ту вонючую дрянь, руки мои буквально тряслись. Я только сейчас начинал сознавать, что тем же самым горем и тем же страхом - пред самой неизбежностью рождения, жизни и смерти придавлено все живое в природе. И снова к нам пришли гости, и некий муж с подлейшим лукавством изрек: да, заходит то оно с песней - выходит с плачем. У меня пропал дар речи. Они болтали еще о разной чепухе, но вот эта оброненная вскользь реплика меня будто обухом оглушила. Главное, мне показалось поразительным, что в таких кратких, в общем-то простых и даже ничтожных словах оказалась точно схвачена голая и словно бы исчерпывающая философия жизни. И что в этих словах обнажал себя источник всех верований, всех религий, жизни как таковой. А ведь когда мне доводилось видеть где-нибудь под забором или на лужайкax - любовные парочки, которые миловались, тискали друг друга, совокуплялись, я никогда не задумывался над тем, что заходит-то оно с песней - выходит с плачем. Мысленно сверля взглядом жену, я думал о ее Боге, о религиозных ритуалах, которые она для Него блюла - для Бога,

ПУГАЛАСЬ / ГЛАВНЕЙШИМ ВЕЩЕСТВЕННЫМ ДОКАЗАТЕЛЬСТВОМ НА СУДЕБНОМ ПРОЦЕССЕ ПРОТИВ ОДНОГО ПАСТОРА ОКАЗАЛАСЬ ЕГО ЗАПИСНАЯ КНИЖКА, В КОТОРУЮ ИМ БЫЛО ВНЕСЕНО 666 ИМЕН И AДРЕСОВ МАЛЬЧИКОВ - ТАЙНЫЕ ПОМЕТКИ НАПРОТИВ ИМЕН ИЗОБЛИЧАЛИ ПАСТОРА В ТОМ, ЧТО ОН СОВЕРШИЛ С 382 ДЕТЬМИ ДЕЙСТВИЯ, КОТОРЫЕ НЕ ПОВОРАЧИВАЕТСЯ НАЗВАТЬ ЯЗЫК, В ЕГО КВАРТИРЕ БЫЛА НАЙДЕНА БОЛЬШАЯ КОЛЛЕКЦИЯ ПОРНОГРАФИЧЕСКИХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ И СОТНИ ФОТОГРАФИЙ ТЕХ САМЫХ МАЛЬЧИКОВ, ИМЕНА

замыслившего мир в радости, но рождавшего его в слезах. И однажды вечером, когда я с вырезками из газет уже направился в свою каморку (чтобы, возведя стену из пестрых происшествий, привычно понежить себя под ее защитой), она, стоя посередине комнаты, вдруг взглянула на меня как-то испуганно, словно животное в смертельном несчастье, и слегка развела ноги. Я увидал льющуюся воду и, как парализованный, не зная, что делать, продолжал смотреть на дрожащую мою жену. Так вот оно, значит, как это бывает, когда отходят воды - то есть с дверей, державших плод взаперти, упадают засовы... Мир сотворялся заново, но я, как паралитик, был в состоянии лишь смотреть. Сделай же что-нибудь, взмолилась жена... не предоставляй меня, как животное, самой себе... В этот миг ей и в голову не пришло что-нибудь сделать самой не важно что, она, словно сама став Богом, которому поклонялась, даже не зажгла свечу перед фигуркой святого. Бог в родовых муках... Как тут помочь? Я смог всего лишь, ведя ее наверх, в спальню, поддерживать под руку - она, с этим миром внутри, была очень тяжелой. А потом я помчался звать какую-нибудь соседку, и одна из них вскоре пришла, чтобы, прервав наше молчание, сначала запустить на полный ход громыхающую тупыми проповедями словодробилку, затем заварить кофе, приготовить полотенца и вскипятить воду, а уж после того, обнюхав все углы и перекопав все наше сокровенное, выволочь наши тайны на улицу. Я предоставил ее этим занятиям, а сам понесся в ночной тьме, конечно, к ученому мужу, которого ненавидел всем своим атавистическим существом. В это время все мои мысли были не о жене и даже не о ребенке - мой дичайший, мой панический страх заключался в том, что я мог бы остаться с ней в родах наедине и тогда мне пришлось бы делать что-то самому, что-то жизненно важное, с чем, скорее всего, я бы не справился. Ведь надо же было резать там что-то ножницами? То есть перерезать шнур, связывающий новорожденный мир с произведшим его Богом? И надо же было, кроме того, все это перевязывать, как я уже много раз улавливал из разговоров, которые, сильно меня смущая, вынуждали крепко сжимать бедра, чтоб хоть как-то уменьшить неуютное чувство, вползавшее даже в мой половой орган. А вдруг я бы убил ребенка всеми этими манипуляциями... И наконец я позвонил в дверь того, кто вскоре к нам и явился - в белом халате, с эфиром и шприцами, с хромированным железом и резиновыми перчатками. Я ненавидел его - и я не мог без него обойтись. Они ввергли меня в свой проклятый водоворот, в свой научный хромированный мир. Я остался для того, чтобы как мог защитить ее - а прежде всего чтобы

КОТОРЫХ БЫЛИ ОБНАРУЖЕНЫ В ЗАПИСНОЙ КНИЖКЕ, ЧТОБЫ ПРОЦЕСС НЕ ДЛИЛСЯ БЕСКОНЕЧНО, ПАСТОРА ОСУДИЛИ ЗА БЕЗНРАВСТВЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ ПО ОТНОШЕНИЮ К ОДНОЙ ДЕВОЧКЕ И ШЕСТИ МАЛЬЧИКАМ В ВОЗРАСТЕ ОТ 11 ДО 14 ЛЕТ / В ЛЕСУ ПОЛИЦИЕЙ НАЙДЕНА ЖЕНЩИНА СО ВСКЛОКОЧЕННЫМИ ВОЛОСАМИ И ЗАКУТАННАЯ В ОДНИ ЛОХМОТЬЯ: ПОЛУПОМЕШАННАЯ, ОНА ЮТИЛАСЬ СО СВОИМИ ЧЕТЫРЬМЯ ДЕТЬМИ В КАКОЙ-ТО НОРЕ, ГОЛОДНЫЕ ДЕТИ СПАЛИ НА МОКРОМ ПОЛУ СОВЕРШЕННО ГОЛЫМИ - ИХ ОТЦА, ПОДЕННОГО РАБОЧЕГО, УДАЛОСЬ ОБНАРУЖИТЬ В ОДНОМ ИЗ КАФЕ /

защитить от возможных научных фокусов изгоняемый ею плод. Я держал жену за руку и осторожно стирал ей со лба пот. Каждый ее вскрик - ножом в сердце - убивал меня. И каждый раз, когда бесстрастный жрец воскресающего Бога, впрыскивая какое-то содержимое, глубоко вонзал шприц в ее плоть, он впивался иглой в каждый мой нерв, в мое сердце, в мои органы размножения. И как только волосатая головка показалась в отверстии, я, растерзанный и униженный, стал звать этот плод - я умолял, я заклинал этого ребенка появиться. Я помогал доктору, и я делал все неправильно - я взял что-то, чего нельзя было трогать, и оно вмиг заразилось моими бесчисленными микробами - мириадами микробов, населяющих мой мир. То, к чему я так неосторожно прикоснулся, пришлось снова кипятить, причем то ли целых двадцать минут, то ли все сорок. А тем временем моя жена с плачем упрекала меня в том, что он никогда не выйдет, и она умрет с этой жизнью внутри своего тела. И вдруг, закричав, она словно порвалась - и вот из раны и крови, как выделение, появилось оно. Бывало, я целыми днями маялся и, сидя на унитазе, тужился до кровавого пота; мое отверстие, опорожняясь, буквально разрывалось. Вот и эти роды оказались точно такими же. В результате вдруг появилось некое существо, маленький бьющийся лягушонок, коего кудесник-эскулап приподнял, как кролика, за задние лапки. Все мое напряжение последних месяцев внезапно спало, я засмеялся - но что-то во мне разбилось вдребезги. Только сейчас я действительно стал мужчиной. До сих пор я пребывал мальчиком, а сейчас мы вдруг стали мужем и женой. Но у меня не было времени долго размышлять, чтобы попытаться осознать эту новую форму жизни. Опять я должен был заняться другими делами: мне вручили нечто, замотанное кое-как в полотенце. В нашем маленьком дворе было темно, стояли утренние сумерки, в которых еще чувствовался привкус ночи. Сначала я выполоскал этот привкус, выпив приготовленный соседкой горячий кофе, затем, уже светающим утром, как вор, я вырыл ямку в дальнем углу нашего садика и закопал этот сверток. Несколько недель спустя к нам зашел сосед: наступила весна - обычно жена начинала заботиться весной о своем маленьком огороде, но сейчас она заботилась о ребенке и предоставила грядки соседу. (Как и раньше - а сейчас, может, даже сильней - мне стало бы дурно, рассеки кто-нибудь невзначай червяка.) И вот этот сосед в одну прекрасную минуту вошел к нам в дом, на его губах блуждала похабная (вообще свойственная человеку) улыбочка, и сказал моей жене: а твой благоверный мог бы зарыть эту штукенцию и поглубже. Я почувствовал, будто он своей

НИКТО НЕ ВОЗРАЖАЛ ПРОТИВ ТОГО, ЧТО ЖЕНЩИНЫ, МОЛЯСЬ В ЦЕРКВИ, ЗАЧАСТУЮ ЗАНИМАЮТСЯ РУКОДЕЛИЕМ, ТО ЕСТЬ НЕ ТЕРЯЮТ ВРЕМЕНИ С БОГОМ ВПУСТУЮ, ОДНАКО БЫЛО ОБНАРУЖЕНО, ЧТО ЭТИ ЖЕНЩИНЫ ИСПОЛЬЗОВАЛИ СВОИ ВЯЗАЛЬНЫЕ СПИЦЫ ТАКЖЕ И ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ НАКАЛЫВАТЬ НА НИХ ДЕНЕЖНЫЕ КУПЮРЫ, ХРАНИМЫЕ В КОРОБКЕ ДЛЯ ПОЖЕРТВОВАНИЙ, А ЗАТЕМ ЛОВКО ВЫТЯГИВАТЬ ИХ ЧЕРЕЗ ЩЕЛЬ / В ПАРКЕ БЫЛ ВСТРЕЧЕН НЕКИЙ МУЖЧИНА С НАГОЛО ВЫБРИТОЙ ГОЛОВОЙ, ОДЕТЫЙ ТОЛЬКО В МАЙКУ, КАКИЕ-ТО

лопатой задел самое сокровенное в моей с ней жизни, глубинную тайну наших отношений, задел даже саму плоть моей жены. Более того: он как будто прослышал где-то на улице гнуснейший о нас анекдот. И вновь я ощутил, как меня резко оттолкнуло от этих сородичей, обезьян, которых я по ошибке (во время тех родов) принял за имевших ко мне отношение. Со мной и с моей женой случилось, по сути, то же самое, что уже случилось однажды с Богом и что постоянно происходит с животными: вошло-то оно с песней, да вышло с плачем. На краткий миг мне дано было почувствовать себя причастным к людям, но вот пришел человек и рассек лопатой и уничтожил похабством своей ухмылки тонкую нить, последнее сохлое волоконце, связывавшее меня с семейством людей. Из-за суматохи вокруг ребенка девочка некоторое время отсутствовала. Только когда роды уже были позади, она наконец опять появилась: войдя нерешительно и робко, она попыталась уловить тот особый запах, что приносят в дом новорожденные... Ее взгляд скользнул мимо меня и остановился на лестнице. Девочка хотела видеть ребенка - не зачавшего его мужчину, не родившую его женщину, но сам продукт. Скорее всего, ей хотелось поумиляться тем трогательным, что исходит от крошечных, еще не обсохших цыплят - вообще от любых новорожденных... А я как-то не осмеливался отвести ее к ребенку, я стыдился - почему-то в присутствии девочки я стыдился того, что стал мужчиной, точней говоря, стыдился, что являюсь теперь источником для известного рода шуточек. Моя жена спала, и девочка просто хотела подержать ребеночка на руках, а больше по ее лицу ничего нельзя было прочесть. Осторожно положил я его в эти нежные руки-лианы. Но хоть она взяла ребенка надежно, я тоже не выпускал его - наши руки переплелись; произведенный мной и женой ребенок оказался в их сердцевине... Я любил эту девочку, но я никогда не посмел бы произнести это даже в моих бесконечных разговорах с собой. А сейчас через тельце ребенка я уже гладил ее, моя ладонь уже взяла в плен невзрослые ее яблочки и ласкала их, тщетно пытаясь разыскать маленькие сосцы... Она не смотрела на меня, ее глаза замерли на ребенке... Я лишь заметил, что губы ее дрогнули, словно она собралась заплакать. Затем она вернула мне ребенка, и тут наши глаза, зрачки двух вселенных, неизбежно должны были встретиться... они встретились... нескрываемый голод плоти - вот что увидел я в ее глазах. А потом долго после этого... да, что я делал потом? Я уж не помню. Мне кажется, я просидел несколько часов, уставясь на свои руки, которые в считанные мгновения - робея, колеблясь, дрожа - успели все же погладить eе юную грудь. И одновременно во мне росла

ЖЕНЩИНЫ, ПОПРОСИВ ЕГО ПОДСЕСТЬ К НИМ В АВТОМОБИЛЬ, ПРИВЕЗЛИ В ЭТОТ ПАРК, ГДЕ И РАЗДЕЛИ, А ЗАТЕМ, СБРИВ ЕМУ ВСЮ ШЕВЕЛЮРУ, НАРИСОВАЛИ ПОМАДОЙ БЕЗНРАВСТВЕННЫЕ РИСУНКИ НА ЕГО СВЕРКАЮЩЕМ ТЕМЕЧКЕ И ВСЕМ ТЕЛЕ / ЧУДОВИЩЕ, КОТОРОЕ, ИЗНАСИЛОВАВ МАЛЕНЬКУЮ АННИ, ЗАДУШИЛО ЕЕ В ТУАЛЕТЕ КИНОТЕАТРА, НАКОНЕЦ БЫЛО УСПЕШНО ЗАДЕРЖАНО: ИМ ОКАЗАЛСЯ ПОРТЬЕ ЭТОГО ЗАВЕДЕНИЯ / НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ НАЗАД БЫЛ АРЕСТОВАН МУЖЧИНА, ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ В СОВЕРШЕНИИ ДВУХ УБИЙСТВ - ОН РАССКАЗАЛ О НЕКОТОРЫХ ДЕТАЛЯХ ДАЖЕ ПОДРОБНЕЙ, ЧЕМ

тревога, что она, почувствовав страх перед мужчиной, прикосновением осквернившим девственную прелесть ее тела, больше никогда не придет. Но несколько минут (часов?) спустя она уже была на кухне и чистила картошку. Картофелины плюхались в ведро со всплеском... одна капля попала мне на лицо... Не смея в этот момент стереть эту каплю, я оставил ее, пока она не высохла сама, хотя кожа там зачесалась и даже слегка заныла. И я не решился произнести ни одного слова. Девочка тоже не сказала мне ничего, она теперь переговаривалась лишь с моей женой, для которой время от времени взбегала по лестнице, чтобы выслушать ее указания - шепотом проговоренные указания, которые уже больше смахивали на просьбы. Я плакал сухими слезами, я чувствовал себя убитым... Убитым еще до нанесения удара.

А потом я упал с площадки железной лестницы. Это было глупо, как, по сути, глупы все несчастные случаи. Я знал морозильные камеры вдоль и поперек, я столько раз проходил через эту площадку, чтобы, подкрепившись бутербродами, заняться растрепанными своими мыслями, - и вот на какую-то долю секунды я, видно, забыл, что площадка эта находится в четырех метрах над полом.

Мое колено выглядело странно смещенным; когда я поднялся, оно опять как-то необычно подогнулось, и я рухнул. Поэтому я вначале обратил внимание именно на колено, несмотря на то что поясница могла пострадать гораздо серьезней. Только уже немного успокоившись насчет колена, я почувствовал что-то неладное в глубине спины. Я испугался: поврежденной могла оказаться почка. Мне как-то довелось слышать, что при травме почек с мочой выделяется кровь. Я помочился в угол; все выглядело нормально. Мое состояние было еще таково, что я смог самостоятельно выйти из морозильных камер, и, вероятно, затем, считая свои шаги, я мог бы пешком доплестись и до дому. Но меня запихнули в машину и доставили в больницу - в ненавистное мне здание, насквозь провонявшее эфиром и богадельней. Однако я не захотел оставаться на больничной койке. Какой смысл был в том, чтобы принимать участие в их игре, то есть давать им возможность, регулярно разглядывая мои раны, играть в докторов, - я и сам, как кошка, мог успешно зализывать свои болячки. ... Дома я долго пролежал в постели - думая о всяком-разном, читая газеты, то есть целыми часами словно отсутствуя. А потом я заново учился ходить и заново учился видеть - порой, когда я, прихрамывая, прохаживался на солнышке, соседи смотрели на меня со страхом и восхищением, как на сукина сына и храбреца. Свалиться с лестницы и погибнуть - в этом не было для меня ничего пугающего, но покалечиться так, чтобы

ЕГО СПРАШИВАЛИ, В ТОМ ЧИСЛЕ, НАПРИМЕР, КАК ИМЕННО ОН ОСКВЕРНИЛ ТРУП ОДНОЙ ИЗ УБИТЫХ ИМ ЖЕНЩИН; КОГДА ЕГО СПРОСИЛИ, ПОЧЕМУ ОН ПОШЕЛ НА ЭТИ ПРЕСТУПЛЕНИЯ, ОН ОТВЕТИЛ, ЧТО СОВЕРШИЛ ИХ ЕДИНСТВЕННО ДЛЯ РАЗВЛЕЧЕНИЯ, ДОБАВИВ, ЧТО СОВЕРШИЛ И ДРУГИЕ УБИЙСТВА, НО НЕКОТОРЫЕ ИЗ НИХ ЗАБЫЛ - ТАК БЫЛО РАСКРЫТО, ЧТО ОН ПОВИНЕН НЕ МЕНЕЕ ЧЕМ В 14 УБИЙСТВАХ / БАНДЫ ГОЛЫХ ВСАДНИКОВ, СРЕДИ КОТОРЫХ ОДНА, ВЕРОЯТНО, НАХОДИТСЯ ПОД РУКОВОДСТВОМ ЖЕНЩИНЫ, УЖЕ ДЛИТЕЛЬНОЕ ВРЕМЯ ТЕРРОРИЗИРУЮТ ПО

стать беспомощным и чтоб меня вдобавок таскали от одного эскулапа к другому - это бы сломило мой дух. Частенько, когда моей жены и ребенка не было дома, я, полулежа в кресле, наблюдал за бесполезно энергичными занятиями девочки. Она вновь подбирала пуговицы, или начищала медь, или протирала стаканы... Однажды, стоя перед зеркалом, девочка мыла его губкой это было так, словно я видел ее в пруду, сквозь толщу воды: ее лицо, ее руки, ее удивительно нежное детское тело то и дело расплывались, то и дело преломлялись дрожа... А когда ее тонкая рука решительно осушала влажную гладь, девочка возникала в зеркале снова - снова мелькала она своими частями... Садясь на корточки, девочка не сознавала, в каком именно виде она находится перед зеркалом, прилежно отражающим картину ее слегка раздвинутых бедер. Она также не сознавала, что на ней было слишком тонкое платье, в котором она сияла, как стройное пламя. Но прекрасней всего была ее рука, бесцельная и слепая, воздетая с невыразимым изяществом. Она походила на руку утопленницы, которая, то и дело вздымаясь над гладью вод, еще продолжает жить, когда тело уже ушло под воду, на одинокую руку, взывающую о помощи, когда уже все погибло. Так она и мыла это зеркало, то и дело ныряя в водное отражение, при этом слепо и бесцельно вздымая руку. Я полулежал в кресле; мне было по силам лишь слегка передвигаться по дому, кое-как скручивать сигареты да более-менее самостоятельно одеться. В тот день на мне оказался надетым легкий комбинезон - наиболее удобное облачение. Но в этой довольно тонкой одежде, легко, словно кожа из выношенного хлопка, облегающей тело, мне было крайне неловко перед девочкой. Под этой одеждой становилось почти зримым мое сердце, которое сильно билось, которое задыхалось, и в особенности было заметно, как все более набухал, отвердевая, мой член. Я ничего не мог поделать с этим процессом, который развивался так вызывающе демонстративно. Девочка еще раз протерла зеркальную поверхность, удаляя с нее последнюю пушинку. Она задумчиво взирала - видимо, на последнюю пушинку, и я вдруг заметил, что девочка смотрит мимо нее, что на самом-то деле она глядит в мою сторону. На ее лице нежной пушистою птичкой поигрывала улыбка. Бросив губку и кусок замши в ведро, она села рядом со мной. Это произошло так просто, что я даже не испугался. Итак, она села, точней, растянулась полулежа рядом, и руки ее - еще холодные и мокрые - скользнули вниз по моему видавшему виды комбинезону. Положив голову мне на плечо, она спрятала там лицо, а в это время ее руки осторожно расстегнули комбинезон и отправились в исследовательскую экспедицию по одинокой земле мое

НОЧАМ ЖИТЕЛЕЙ БЛИЗЛЕЖАЩИХ ДЕРЕВЕНЬ: ОНИ СЖИГАЮТ ДОМА, ШКОЛЫ, ЦЕЛЫЕ ХУТОРА, УТВЕРЖДАЯ, ЧТО ЯВЛЯЮТСЯ РЕШИТЕЛЬНЫМИ ПРОТИВНИКАМИ ЧАСТНОЙ СОБСТВЕННОСТИ, ВСЕОБЩЕГО СРЕДНЕГО ОБРАЗОВАНИЯ И ВОИНСКОЙ ПОВИННОСТИ / ПОЛИЦИЯ ОТКРЫЛА ОГОНЬ ПО ВОСПИТАННИКАМ ПРИЮТА, КОТОРЫЕ БАСТОВАЛИ ПРОТИВ УВОЛЬНЕНИЯ СВОЕГО ДИРЕКТОРА, 14-ЛЕТНИЙ СИРОТА БЫЛ, ПО-ВИДИМОМУ, УБИТ, А 5 ДРУГИХ, ПО-ВИДИМОМУ, РАНЕНЫ / ВЫГЛЯНУВ ИЗ ОКНА, ПОСТОЯЛЕЦ ОТЕЛЯ УВИДЕЛ В ДРУГОМ НОМЕРЕ МУЖЧИНУ, КОТОРЫЙ, НАКИНУВ РЕМЕНЬ НА ШЕЮ ЖЕНЩИНЫ,

го тела. Нет, наверное, продвижение ее рук все же нельзя было назвать исследовательской экспедицией - для этого ему недоставало неуверенности... Это походило более на прогулку - по вполне знакомому и уютному городку. Городок мужского тела был ей хорошо известен - как будто она давно уже пребывала там, а сейчас, со мной, только, изучая, сравнивая. И вот она выкладывает мне все - без страсти, без страха, без стыда. Я могу лишь молчать - еще никогда я не был так переполнен слезами ярости, разочарования и беды. Ее пальчики, словно бы в утешение, наконец завладевают искомым, но слова ее - слово за словом продолжают капать гибельным ледяным дождем:

Часть вторая

МОЯ ПЛАНЕТА

ПРИНЯЛСЯ ТАСКАТЬ ЕЕ ПО ВСЕЙ КОМНАТЕ, ПОСТОЯЛЕЦ ПОЗВОНИЛ В АДМИНИСТРАЦИЮ ОТЕЛЯ, НАВЕРХ БЫЛ ПОСЛАН PICCOLO, УЗНАТЬ, ВСЕ ЛИ В ПОРЯДКЕ; ДА, ОТВЕТИЛ МУЖЧИНА С РЕМНЕМ, МОЯ ЖЕНА ПРОСТО ВАЛЯЕТ ДУРАКА, НЕСКОЛЬКО МИНУТ СПУСТЯ ТОТ ЖЕ ПОСТОЯЛЕЦ, СНОВА ПОЗВОНИВ, СООБЩИЛ, ЧТО СЕЙЧАС ЖЕНЩИНУ ДУШАТ УЖЕ НАВЕРНЯКА - И ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, КОГДА ПРЕДСТАВИТЕЛИ АДМИНИСТРАЦИИ ВОРВАЛИСЬ В КОМНАТУ, МУЖ ВСЕ ЕЩЕ СТОЯЛ, НАГНУВШИСЬ НАД СВОЕЙ СУПРУГОЙ, КОТОРОЙ УЖЕ НЕ БЫЛО В ЖИВЫХ / ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР ОДНОГО

Скорей бы звонок! Мне все так ужасно надоело, так хочется на улицу - на все поглазеть, все послушать, может быть, все потрогать - мне кажется, именно прикасаясь ко всяким штуковинам, их узнаешь куда лучше. Поэтому училка и выглядит так глупо, что стоия на своей высокой кафедре и, рассказывая всякие небылицы, находится от нас далеко - как будто со мной разговаривает кто-то с Луны. Так глупо учить все эти дела - про то, что люди в Китае желтые, про орды Чингисхана и что мы - белая раса. Как глупо, какая разница, что некий предмет выглядит так, а не иначе на другом конце мира, что, оказывается, не кто иной как турки завоевали Константинопoль в 1453 году, что именно в 1829-м англичане проложили первую железную дорогу между Ливерпулем и Манчестером... Я ведь даже не знаю, как выглядит наша улица (вечером она другая, не такая, как днем), что за человек мой отец или, например, женщина, которой я помогаю по хозяйству. Я там у них домработница - за кормежку и карманные деньги, а еда не такая уж и вкусная, и женщина вдобавок просто швыряет ее на стол, как все равно строитель камни и цементный раствор. Я ведь даже не знаю, кто эти люди и зачем они живут. И зачем живу я, которая утром встает и тащится в школу, а после школы помогает им по дому и потом ложится спать и видит сны о жизни, обо всем. Что такое моя жизнь, и будет ли она так продолжаться, и буду ли я так же задумываться над тем, что меня что-то ждет впереди? Может быть, и эта женщина все еще задумывается над тем, что ее ждет, - может быть, это смерть, но я-то о ней не думаю, о смерти. Я лучше поломаю голову о своей жизни, все-таки она, как я погляжу, очень забавная. Этому нас не учат в школе, но зато у нас каждую неделю целый час занимает урок домоводства, там нас учат готовить, а еще подавать на стол на манер той женщины: то есть швырять еду, будто цемент и камни. Мы будем опять целый час долбить, как целый час надо варить картошку, - так я сказанула на прошлой неделе, но никому это не показалось смешным. Иногда я думаю, что всему этому, что мы делали до сих пор, вдруг придет конец, и тогда кто-то взорвется хохотом - громким, даже грохочущим, словно наконец-то восходит солнце и наступает утро. Может быть, сам Бог вдруг расхохочется нам в лицо, поскольку мы до сих пор ничего толком-то и не выучили, кроме как о белой расе да о древнеримской цивилизации, а ведь она все равно погибла. Но это вряд ли случится, я имею в виду, что Бог в один прекрасный день вдруг расхохочется, слишком уж Он серьезен. Странно, но Он так походит на людей... какими они хотели бы видеть себя сами. К примеру, я сижу в церкви и наблюдаю за

ЕЖЕНЕДЕЛЬНИКА ЗАЯВИЛ, ЧТО 4 ОБЕЗЬЯНЫ, ПОМЕЩЕННЫЕ ВНУТРЬ ФАУ-2, ПРОЛЕТЕЛИ ВМЕСТЕ С БОМБОЙ НА ВЫСОТЕ 40 000 MЕТРОВ И ЗАТЕМ БЛАГОПОЛУЧНО ПРИЗЕМЛИЛИСЬ - ОБЕЗЬЯНЫ НАХОДИЛИСЬ В СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ ЭТОЙ ЦЕЛИ СКОНСТРУИРОВАННОЙ КЛЕТКЕ, И В НАСТОЯЩИЙ МОМЕНТ ОНИ ЯВЛЯЮТСЯ ПЕРВЫМИ СУЩЕСТВАМИ, ДОСТИГШИМИ ТАКИХ ВЫСОТ В СТРАТОСФЕРЕ / МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА РЕШИЛА ИЗБАВИТЬСЯ ОТ МЛАДЕНЦА СРАЗУ ПОСЛЕ РОДОВ - РЕБЕНОК ПОЯВИЛСЯ НА СВЕТ ВЕЧЕРОМ, КОГДА ЛЮБОВНИК РОДИЛЬНИЦЫ БЫЛ НА РАБОТЕ - ОНА ПЕРЕРЕЗАЛА НОВОРОЖДЕННОМУ

неким господином там, впереди, который носит такие потешные юбки, на улице он ходит в черном, а здесь, перед нами, в белом - как будто, молниеносно содрав с себя черную юбку, он сейчас расхаживает в одной нижней рубашке - туда-сюда туда-сюда, разыскивая своего Бога. Каждое воскресенье он ищет своего Бога да ищет, и при этом бормочет то да се на латыни. Он в конце службы тоже никогда не расхохочется. Иногда я сижу прямо напротив него в исповедальной: через решетку до меня доносится запах его табачного и ладанного дыхания, и потом он шепчет, что мне нельзя делать всего этого. Я рассказала ему, как мне обидно, что у меня все еще нет месячных, моих перемен, как это называется, и что груди мои пока не набухли - ох, потому-то каждый день я и вынуждена их щупать, проверяя, насколько они выросли, я должна их поглаживать, как незрелые фрукты, а сейчас они еще маленькие, как мушмула. Я не могу удержать свои руки ни от чего, я должна все потрогать, чтобы узнать. Я должна проверить сама, каким именно является предмет мягким или твердым, а еще - грубым и прочным или, наоборот, очень хрупким и нежнным, - я словно щупаю ткань, из которой будет шиться одежда. Станет ли и моя грудь твердой? Я это спросила в исповедальной, хотя считаю такой вопрос довольно диким. Но меня раззадоривает задавать именно такие вопросы и этим напрочь сбивать человека с толку. Я с удовольствием делаю что-нибудь "неправильное". Мне кажется совершенно глупым все, что делают взрослые таскают камни, строят дома, плодят детей... Мужчина, жене которого я помогаю, собирает газетные заметки - он их вырезает и наверняка скоро начнет куда-то вклеивать. Мне непонятно, зачем он это делает, ведь каждый день приходит новая газета и каждый день в ней полно точно таких же вещей, которые он вырезает. Иногда я их читаю, если я в доме одна, то есть когда он еще на работе в своих морозильных камерах и занимается делами, как это называет его жена. Мне давно уже хочется тоже вырезать парочку своих заметок и потихоньку перемешать их с его заметками - интересно, обнаружит ли он что-то постороннее? Он не похож на меня - и в то же время он очень похож: большинство людей почти все пропускает мимо ушей, в том числе его жена, но он сразу все подмечает, совсем как я... но мне кажется, что ему от этого грустно. И почему он считает все эти заметки грустными, а не глупыми? Может быть, это оттого, что он каждый день ходит в свои морозильные камеры и, может быть, там у него внутри что-то отмерзает - возможно, во всех нас существует некое... ну... растение, которoe помогает нам смеяться, а

ПУПОВИНУ И ПОЛОЖИЛА ЕГО НА ПОЛОВУЮ ТРЯПКУ, А НАУТРО, ЗАВЕРНУВ В ЗАНАВЕСКУ, БРОСИЛА В ВОДУ / ДОВОЛЬНО ПОЛНАЯ ЖЕНЩИНА, БУДУЧИ ПЬЯНОЙ И ЖЕЛАЯ ПРОСПАТЬСЯ, РУХНУЛА В КРОВАТЬ, НО, К НЕСЧАСТЬЮ, УПАЛА ПРИ ЭТОМ КАК РАЗ НА СВОЕГО МЛАДШЕГО РЕБЕНКА, КОТОРЫЙ ВСЛЕДСТВИЕ ЭТОГО ЗАДОХНУЛСЯ, ДРУГОЙ ЕЕ СЫН, 3 ЛЕТ, ГОВОРИЛ ПОТОМ НА УЛИЦЕ, ЧТО ЕГО БРАТИК "УЖЕ НЕ ШЕВЕЛИТСЯ" / 17-ЛЕТНЯЯ ДЕВУШКА ПОЗНАКОМИЛАСЬ С СОЛДАТОМ, КОТОРЫЙ НАЗНАЧИЛ ЕЙ СВИДАНИЕ НА СЛЕДУЮЩИЙ ВЕЧЕР, НО НАЗАВТРА ВМЕСТО

у него это растение постепенно отмораживается. Очень жалко, потому что он единственный, кто видит так же, как я. О моем отце не стоит говорить таких, как он, сто на каждую сотню: он убежден, что Христос, дабы обеспечить себе существование, выращивал индеек, и когда я его спрашиваю: а Иисус Христос случайно не был коммунистом? - он бросает на меня уничтожающий взгляд. Женщина, к которой я хожу, тоже очень верующая, хотя и по-другому, все люди как люди, но каждый особенный. Она вполне умеет смеяться над этими делами: сначала писается со смеху, а потом боится, что на нее падет Наказание-с-Неба. Эта женщина охотно смеется и говорит, но мало думает. Она быстро все забывает и никогда не задает себе вопросов, которые могли бы поставить ее в тупик. Сначала я спрашивала ее о всяком-разном - не для того, чтобы получить ответы, а чтоб немножко ее завести. Все это было без толку. Я спрашивала ее, например, чем она объясняет в исповедальной, что за три года замужества у нее все еще нет детей? Но это до нее как-то не доходит. Ну, отвечает она уклончиво, сквернословить, например, тоже нельзя, но ведь все же люди так или иначе сквернословят. При этом надо считать, что исчерпывающее объяснение мне уже дано. Ведь еще вам нельзя между ног смотреть, так? - продолжаю я свою подначку. Тут она опять словно распахивается в хохоте. Ну а вы это делаете? - спрашивает она. Какое там! говорю я. - Священник же так распекать станет... - И снова она хохочет. Но ведь вы это делаете? - повторяет она. Как глупо задавать такой вопрос. Разве мне нельзя знать, меняется ли у меня что-то или нет? Представьте себе, что в какой-то день у меня начнутся эти дела, а я совсем к ним не готова! По сути, эта женщина прозрачна как стекло, то есть сразу видно, когда она о чем-то думает, и даже точно знаешь, о чем. Если у нее что-нибудь не выходит, она сразу тут как тут перед гипсовым святым со своими жалобами, слезами и с горящей свечечкой, а если все более или менее получается, она хохочет и поет песни. Точней, песни она обычно насвистывает - прямо как мужик. И в доме все она устраивает так, будто мужчина в нем именно она. Мне кажется, ей часто обидно, что она женщина. Думаю, я ее понимаю: ей хочется быть очень значительной - и поменьше "женщиной". Но что такое значительность? Я рассказала ей анекдот про мужчину, который заявил, что переселяется на Кубу, а другой его и спрашивает: зачем так далеко? на что первый отвечает: далеко... от чего? Она смотрела на меня так, будто должно было последовать продолжение. Я рассказала то же самое ее мужу, он тоже не засмеялся и, кроме того, тут же ушел наверх, в свою тюрьму. Но я видела, как и он думает, и знала о чем: далеко от

ОДНОГО СОЛДАТА ЕЕ ПОДЖИДАЛИ ЧЕТВЕРО - ОТТАЩИВ ДЕВУШКУ ПО ПЕРЕУЛКУ В САД, ОНИ ЗАТКНУЛИ ЕЙ КЛЯПОМ РОТ И ИЗНАСИЛОВАЛИ, ЗАТЕМ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ УБЕЖАТЬ, ОНИ ИЗБИЛИ ЕЕ ДО ПОТЕРИ СОЗНАНИЯ, ЭТИХ ЧЕТВЕРЫХ ДОПРОСИЛИ В КАЗАРМЕ И ЗАДЕРЖАЛИ ЕЩЕ НЕКОЕГО ПЯТОГО, КОТОРЫЙ, БУДУЧИ СВИДЕТЕЛЕМ НАСИЛИЯ, НЕ ВМЕШАЛСЯ / ВО ВРЕМЯ ОБЛАВЫ БЫЛА РАСКРЫТА БАНДА, ЗАНИМАВШАЯСЯ РАСПРОСТРАНЕНИЕМ ПОРНОГРАФИЧЕСКИХ ФИЛЬМОВ И КНИГ, А ТАКЖЕ ОРГАНИЗОВЫВАВШАЯ ВАКХАНАЛИИ С ГОЛЫМИ ТАНЦОРАМИ И ТАНЦОРКАМИ - ОБЫСКИ

чего, черт побери? Он смотрит на меня с оттенком грусти - наверное, ему грустно оттого, что я такая невоспитанная. Нет, видимо, ему даже страшно от этого, наверно, он себя спрашивает, куда же катится мир, если такие абстрактные анекдоты рассказывают даже девочки. И вот он смотрит на меня, будто я совершила с ним какое-то прегрешение - ведь мне кажется смешным все, от чего ему грустно. Иногда я чувствую себя преступницей только потому, что я нахожусь в их доме. Правду сказать, он сбивает меня с толку точно так же, как я сбиваю других. Люди в большинстве своем слишком тупы и уродливы, потешаться над ними довольно просто, в половине случаев это просто до них не доходит. Он тоже знает это, но никогда об этом не говорит. Иногда я роняю коробочку с иглами - только чтобы услышать, что он на это скажет, но он только молча на меня смотрит. А вчера вечером она выпала у меня из рук сама, когда я услышала, что он открыл дверь, - так что я, сидя на корточках, собирала иглы, рассыпанные под шкафом, пока он жевал свои бутерброды, которые были как из булыжников сделанные. Жалко, что только мы с ним, видимо, и понимаем друг друга, и жаль, что он воображает себя, судя по его насмешливой улыбочке, кем-то лучше других. Как хорошо мы могли бы вместе гулять и вообще развлекаться! Сидя на корточках и собирая из-под шкафа иглы, я думала о том, как я могла бы рассказать ему, что я сегодня натворила в школе. Я должна была писать на доске диктант и шутки ради "забыла" одну букву в одном слове - и тогда вышло другое слово, которое уставилось на класс как-то оторопело, словно ему было стыдно, что оно, вот те на, оказалось написанным. Это было словечко, произносить которое нельзя, потому что оно означает то, что у женщин между ногами. А оно все-таки есть в словаре, я проверяла. Первый раз я услыхала его от двух мужчин на углу, которые с похабными рожами обсуждали какую-то женщину, вот они его и сказанули. В это время я как раз проходила мимо и видела, как они ржали оттого, что вогнали меня в краску. Сейчас это слово было написано мной на доске, и я снова покраснела - видеть слово куда хуже, чем его слышать, - но при этом, кстати, продолжила свою писанину как ни в чем не бывало. Правда, меня била дрожь от страха и какого-то удовольствия... Об этом мне и захотелось рассказать ему сейчас, когда я шарила под шкафом. Я бы ему сказала, что меня занимало не само слово, но это странное возбуждение, которое охватывает, когда откалываешь что-нибудь запретное. Я это делаю только затем, чтобы их как следует подначить, и еще, может быть, чтобы потом понаблюдать, как они будут себя вести - и решатся ли они вообще как-то отреагировать.

ПРОВОДИЛИСЬ В ЧАСТНЫХ ОСОБОГО РОДА НОЧНЫХ КЛУБАХ, ФОТОСТУДИЯХ И МЕСТАХ ХРАНЕНИЯ ЭТИХ ПОХАБНЫХ ФИЛЬМОВ, ВСЕГО БЫЛО НАЙДЕНО БОЛЕЕ ДВУХ ТОНН ПОРНОГРАФИЧЕСКОГО МАТЕРИАЛА И, КРОМЕ ТОГО, ЗАПИСАНО БОЛЬШЕ СОТНИ ИМЕН ТЕХ ЗРИТЕЛЕЙ, КОТОРЫЕ ПРИСУТСТВОВАЛИ НА ПОКАЗЕ ОЗНАЧЕННЫХ ФИЛЬМОВ, ЗАДЕРЖАНЫ БЫЛИ ТАКЖЕ СЕМЕРО ПОСРЕДНИКОВ, ПРОДАВАВШИХ БЕЗНРАВСТВЕННЫЕ ФОТОГРАФИЧЕСКИЕ КАРТИНКИ, НАПАЛИ НА СЛЕД ЭТОЙ БАНДЫ БЛАГОДАРЯ ПОДСЛУШИВАНИЮ ТЕЛЕФОННОГО РАЗГОВОРА, ВО

Что касается училки, то она молча исправила ошибку, и я опять села за парту. Потом, в обеденный перерыв, я долго рассматривала хромированную картинку, которая нашлась в моей шоколадке: горный водосбор. Мне кажется, этот цветок у меня уже есть - чем больше ешь шоколада, тем меньше везет с картинками; к счастью, тот мужчина тоже собирает такие штуки, так что я могла бы с ним обмениваться. Так глупо, когда женатый мужчина, как школьница, собирает эти картинки, но все мы собираем что-нибудь, все мы что-нибудь делаем, а зачем? Мне доставляет удовольствие, идя вдоль сплошного ряда маленьких домов, перечислять то, что их обитатели там, внутри, лишь бы чем-то себя занять, сейчас делают: поддают, тискают баб, возятся с голубями... Мой отец все это проделывает одновременно: поддает, тискает баб, возится с голубями - и я спрашиваю себя что в этом можно находить? Не могу представить, что когда-нибудь мужчины будут ухлестывать и за мной, - нет, представить-то могу, но я не понимаю, что же они будут во мне видеть. Я ведь такая же, как они, у меня такой же каркас и такие же внутренности, только между ног устроено слегка по-другому. Но разве стоит лишь из любопытства делаться такими чокнутыми и без конца туда лазить? А все-таки это факт, и они ради этого готовы на всякие глупости, убийства и все такое. Мне кажется, они никогда не задумываются над тем, что у женщины, собственно, такой же каркас, как у них. Разве не так? Хорошенький фортелек бы вышел, если б, например, нарядить скелет! Вот обалдели бы они, занырнув под юбку! И чего ради мужчины пьют, тоже не могу понять. Я это дело, как только подвернется, обязательно попробую - уж я насосусь! - уж я так надерусь, что в башку шарахнет. Я стану трепаться без удержу - короче, уж выдам им всем такую белиберду! Боже мой, да я ведь и так несу пьяный бред!.. Я ведь и без того регулярно, что ни день, натаскиваю себя в словоблудии - другие-то выдают это лишь сквозь алкогольный туман!.. Странно, но никто этого не замечает.

Нет ничего страшнее, чем иметь родителей. Почему у людей не так, как, например, у воробьев: те как обучат своих деток летать и - гоп-ля-ля! - с глаз долой. У людей период детства длится слишком долго. А еще слишком долго длится период отчетов и подчинения. Отчет надо давать о каждом часе, о каждой минутке своей жизни - как будто свое собственное время надо класть на весы, и от него нельзя потерять ни секундочки, потому что в конце жизни может не хватить веса... С чего это ты так поздно? - обычно спрашивает моя мать, причем с явным недоверием, будто подозревает меня в убийстве или в том, что я барахталась в по

ВРЕМЯ КОТОРОГО ОДИН ИЗ ТОРГОВЦЕВ СКАЗАЛ, ЧТО НЕПРИЛИЧНЫЕ КНИГИ МОГУТ ПОПАСТЬ В РУКИ МАЛОЛЕТНИХ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ОТВЕТИЛИ ЕМУ НА ДРУГОМ КОНЦЕ ПРОВОДА, ЧТО У ТЕБЯ С ГОЛОВОЙ, ТЫ ЧТО ВДРУГ ЗАДЕЛАЛСЯ МОРАЛИСТОМ / ОДНА КРАСИВАЯ 14-ЛЕТНЯЯ ДЕВОЧКА ОБЫЧНО ВОЗВРАЩАЛАСЬ ДОМОЙ ПОСЛЕ ШКОЛЫ С БОЛЬШОЙ НЕОХОТОЙ, И ПОСКОЛЬКУ ОНА ПРИНЯЛА РЕШЕНИЕ ОТ ЭТОЙ ЖИЗНИ СБЕЖАТЬ, ТО ИЗ ШКОЛЫ ОДНАЖДЫ ТАК И НЕ ВЕРНУЛАСЬ, НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ СПУСТЯ ЕЕ НАШЛИ ПОДВЫПИВШЕЙ В ОБЩЕСТВЕ ВЕСЬМА СОМНИТЕЛЬНЫХ ТИПОВ

стели с мужчиной. Мой отец со своими вопросами еще хуже - он смотрит на меня не только с подозрением, но еще с ревностью, прямо как жених. Мужчины ревнуют, когда прикасаются к их дочерям, и они требуют отчета. Жизнь идет строго по прямой, и со всех сторон зорко следят, не отклонилась ли ты хотя бы на сантиметр. Бесполезно спрашивать, кто именно прочертил эту прямую, она просто есть, и все наблюдают за ней с превеликим тщанием. Поэтому когда кто-то себя ведет не так, как он, по их мнению, должен себя вести, это называется "выйти за рамки". В школе прямая линия еще именуется "приличием" и "нравственностью", и мне забивают там голову чем угодно, лишь бы в ней не осталось места для мыслей собственных. К чему я клоню? Так уж мир устроен надо беспрерывно давать отчет соседям и вообще всем ("Что люди подумают?" сурово говорит моя мать), да, всем - и училке, и священнику, и его Богу. Мир, созданный ими, состоит из меры и веса - то есть из весов и из чего там еще? - из законов, заповедей, пограничных столбов и загородок. До Солнца от нас - миллион световых лет, до Брюсселя - 32,4 километра, хлеб стоит 7 франков 50 центов, у моей сорочки 23-й размер. Меня затолкали, зажали в эти узкие пределы, так что единственное оставшееся мне развлечение - это потешаться над ними. Довольно жалкое веселье для существа, произведенного на свет в миллионе световых лет от Солнца и в 332-х километрах от Парижа, но так уж прочерчена линия, и каждый свой проделанный шаг я должна запомнить, поскольку в любой момент о нем меня может спросить кто угодно - полицейский, священник, мой отец, Бог. Они мне надоели, это уж точно. И бесполезно над этим думать, ведь они мне надоели раз и навсегда. Но чего, собственно говоря, ты от меня хочешь? - спросила недавно с досадой моя мать, после того как у меня сорвался с языка вопрос, когда же настанет конец этому штопаному-перештопаному нижнему белью, от которого уже плакать хочется? Да, чего же я на самом деле требую? И я с удивлением очнулась - до сих пор я еще никогда не спрашивала себя так прямо в лоб, не только касательно этого нижнего белья, а касательно всего сразу. Чем больше об этом задумываешься, тем хуже становится, так что же на самом деле можно еще требовать? Я только могу перечислить, чего мне не хочется: находиться среди них, давая им постоянный отчет, носить нижнее белье, от которого, как в мясной лавке, несет какой-то тухлятиной, иметь парочку 23-его размера и видеть, что солнце всегда заходит на западе. Но чего же тебе тогда хочется? - спрашивает и женщина в том доме, где я помогаю. Как будто в каком-то общественном месте наклеен список, где перечис

И ПРОСТИТУТОК, КОГДА МАТЬ ПОПЫТАЛАСЬ ВЕРНУТЬ ДОЧЬ ДОМОЙ, ТА НАОТРЕЗ ОТКАЗАЛАСЬ И ДАЖЕ УТОЧНИЛА, ЧТО УЖЕ СОБРАЛАСЬ ПРИНЯТЬ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ОТ ОДНОГО СУТЕНЕРА, ВЕРНУВШИСЬ ДОМОЙ, МАТЬ ВЫПИЛА СИЛЬНОЕ СНОТВОРНОЕ И ОТКРЫЛА ГАЗ, УЗНАВ О ЕЕ СМЕРТИ, ДЕВОЧКА НЕ ПРОЛИЛА НИ ЕДИНОЙ СЛЕЗЫ И ТОЛЬКО СКАЗАЛА, ЧТО НА ПОХОРОНЫ ИДТИ НЕ ЖЕЛАЕТ / ГРАЖДАНСКИЙ СУД РАСТОРГ БРАК, ЗАКЛЮЧЕННЫЙ 12 ЛЕТ НАЗАД ПРИ ДОВОЛЬНО СТРАННЫХ ИСХОДНЫХ ДАННЫХ: ВЫЯСНИЛОСЬ, ЧТО ОБА, МУЖ И ЖЕНА, ЯВЛЯЮТСЯ

лены всевозможные желания - вычеркните, что не требуется. Никогда никто не спрашивает: а что ты хочешь еще узнать? Вот в чем дело. Некоторые вещи мне хочется еще узнать - попробовать, потрогать, увидеть, услышать, испытать на себе. Мне хочется напиться, да, я хочу этого - быть пьяной вдрабадан и выдать им бредятину на всю катушку, надраться аж вдребезги, всякое откалывать и болтать. И мне хочется, чтобы темной ночью на улице ко мне приставали мужчины. Правда-правда: я хочу, чтобы со мной это происходило смахивающие на канализационные трубы ночные улицы, где тебя с таким нетерпением и так возбуждающе подстерегают. Но нет человека, нет Бога, который разрешил бы мне это - они все хотят, чтобы я была другой, нежели я есть, и чтобы я положила себя в конце жизни на чашу их весов. Я должна попасть на их небо, не побывав ни разу хорошо поддатой и не узнав, что это такое - быть подстерегаемой мужчинами в темном переулке. Мой "вес"... иногда, сидя воскресным утром в церкви, я спрашиваю себя: сколько "веса" я уже потеряла и насколько я, незаметно для них, отклонилась от прямой линии? Там, несколькими рядами правее, сидит женщина, которой я помогаю, - она перебирает свои четки бездумно, но я вижу, как ее губы действительно шевелятся и пальцы считают шарики - странный способ общения с Тем, Кто находится от нас в миллионе световых лет. О чем она сейчас думает - и думает ли вообще? Мыслями своими она же должна где-то находиться, серая каша у нее в голове должна же иметь какое-то назначение? Она же не просто так, неподвижно, заполняет ее голову? А муж сидит рядом с ней и смотрит вперед туда, где крестится священник. Он сам никогда не крестится вместе с другими, он также не крестится перед едой - по этому жесту, кстати, можно определить, верит ли кто-то действительно или нет. Она, по привычке, крестится кривовато - так, как делала это ее мать, и она натачивает нож о камень, чтобы резать хлеб, - так, как это делал ее отец. Естественно, это просто обезьянничанье, но она-то не обезьяна, а вполне разумная женщина - особенно там, где это касается дел практических. Но ни одна обезьяна не является полностью обезьяной и ни один человек - полностью человеком. Хотя граница, правду сказать, достаточно очевидная, так что ее нетрудно заметить. Эта женщина довольно прямодушна и больше всего думает о продвижении. Она верит в такие дела, ну, например, что "Петр" означает "камень" и что мир был возведен на этом камне. Она устраивает много дел и думает о завтрашнем дне, умудряясь держать в голове еще какое-то яблочко ("Помогает от жажды!") и минутку, которую можно сэкономить, чтобы употре

ПРЕДСТАВИТЕЛЬНИЦАМИ ЖЕНСКОГО ПОЛА / МОЛОДЕЖНАЯ БАНДА СПЕЦИАЛИЗИРОВАЛАСЬ НА КРАЖЕ МАШИН, ВСЕ МАЛЬЧИКИ ЯВЛЯЛИСЬ ВЫХОДЦАМИ ИЗ ХОРОШИХ СЕМЕЙ, У НИХ БЫЛА 14-ЛЕТНЯЯ СПУТНИЦА, КРАСОТКА С ОБЛОЖКИ ЖУРНАЛА; В СТИЛЕ ГАНГСТЕРСКОЙ ЖУРНАЛЬНОЙ КРАСОТКИ, АВТОМОБИЛИ ПОЗВОЛЯЮТ НАМ КОМФОРТНО ПЕРЕМЕЩАТЬСЯ, ЗАЯВИЛИ ОНИ, А НАКОПЛЕННЫЕ ДЕНЬГИ МЫ ТРАТИЛИ НА ГУРМАНСКИЕ САБАНТУИ, ПОСЛЕ ОТБЫВАНИЯ СРОКА, ДОБАВИЛИ ОНИ, БАНДА ЗАЙМЕТСЯ ПРЕЖНИМ ДЕЛОМ, НО С БОЛЬШЕЙ ОСТОРОЖНОСТЬЮ / СЫНА НЕКОЕГО ЮВЕЛИРА ПОСТАВИЛИ ПО

бить ее потом на что-то другое. Не успела я войти в дом, как она тут же составила план: сначала мы делаем то, потом это, и после у нас еще останется время, чтобы... И для выполнения этого плана она вкалывает так, что пот хлещет градом, ей некогда сходить в туалет, и она хватает на ходу всякую дрянь, лишь бы набить желудок; если же и на это нет времени, она затягивается сигаретой. "Курить - это одновременно есть и пить" - вот ее фирменное выраженьице. Я думаю, на самом деле она этим хочет сказать: сигарета помогает забыть о таких отнимающих время делах, как еда и питье. Ее раздражает, когда надо заниматься множеством дел, и ее раздражает, когда надо много думать. Она считает, что глубоко задумываться нельзя никогда. Она часто говорит: в это тебе лучше так глубоко не вникать. На что я откликаюсь: да, а то совсем запутаюсь. Она смеется. Так уж она устроена: смеется над многим, но никогда ни над чем не задумывается. Да, вот оно, то самое выражение, которое люди знай себе талдычат с утра до вечера: "в это лучше глубоко не вникать". Однажды я слыхала, как один мужчина добавил: потому что тогда дело станет темно-бурым. Я засмеялась - поняла, что он имеет в виду. Но он, ее муж... он словно не думает, только смотрит. Он смотрит на все так, словно сроду ничего не видел, словно, будучи всю жизнь слепым, вдруг открыл, что может видеть, и теперь должен наверстывать, чтобы утолить жажду своих глаз. Так он смотрит и на меня, и на свою жену, на все и на всех. Иногда мне стыдно - он так явно проявляет свой на меня аппетит. А иной раз, наоборот, смотрит на меня так, будто вообще впервые видит, с таким удивлением. Как будто он не вполне понимает меня. Он наблюдает за мной, когда я натираю лестницу, как будто напрочь не понимает, почему я там нахожусь, и почему я сотворена девочкой, и почему у меня между ног трусики. Это тоже такая несуразность, наши юбки, - половину жизни ты, сидя на корточках, только и думаешь, что на тебе надета юбка, под которую может кто ни попадя когда только ни заблагорассудится заглядывать. Но юбкой надо скрывать, что у тебя есть ноги. Все просчитано, все промеряно, удельный вес воды составляет точно один грамм, а число p (3,14) - это отношение длины окружности к диаметру... но никто не должен знать, что у тебя есть ноги, а между ними - трусики. А потом обычно приходит его жена и с легкостью приводит в беспорядок все то, что сама же помогала привести в порядок. Она зажигает свечки перед фигуркой святого, а когда я говорю ей, только чтобы подначить, только чтобы поглядеть, проглотит ли она это: сначала я должна пописать... то она чуть не падает в обморок. Но

ТЕЛЕФОНУ В ИЗВЕСТНОСТЬ, ЧТО ЕГО МАТЬ ПРИ СМЕРТИ И НАХОДИТСЯ В ГОРОДСКОЙ БОЛЬНИЦЕ, НЕ СКАЗАВ НИЧЕГО ОТЦУ, ЮНОША НЕМЕДЛЕННО ПОЕХАЛ ТУДА, А ЧУТЬ ПОЗЖЕ ОТЦУ СООБЩИЛИ, ЧТО ЕГО СЫН ПОХИЩЕН, И ПОТРЕБОВАЛИ, ЧТОБЫ ОН ПРИНЕС СУМКУ С ВЫКУПОМ В НЕКИЙ ГАРАЖ; ТЕМ ВРЕМЕНЕМ ОШЕЛОМЛЕННЫЙ СЫН, НАДЕЯСЬ УСПЕТЬ ПОВИДАТЬСЯ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ С МАТЕРЬЮ, ПРИБЫЛ В БОЛЬНИЦУ, НО МЕДСЕСТРЫ, С УДИВЛЕНИЕМ НА НЕГО ВЗГЛЯНУВ, СКАЗАЛИ, ЧТО ВПЕРВЫЕ О НЕЙ СЛЫШАТ

свои гигиенические прокладки она швыряет куда попало - за двери, на ступеньки... Поднимаясь по лестнице, он смотрит на них, но сразу переводит взгляд на то, что надлежит прятать уже мне. Он, по-моему, совсем мало ценит, что я даю ему подсматривать под юбку, - видимо, злится, что я еще несовершеннолетняя. Любит ли она его? Может быть, да, но не так, как это делают в кустах вечерами любовные парочки, буквально норовящие друг в друга пролезть. Она злится на него, что он иногда болеет, иногда грустит, часто просто сидит молча и, главное, ничего не делает. А ее я еще никогда не видывала без дела. Она вкалывает и вкалывает, потому что, по ее словам, человек должен стать богатым и вот тогда-то он будет освобожден от работы. Но эти слова совершенно пустые, потому что, когда я потом спрашиваю ее: а что бы вы делали, будучи богатой, она дает такие уж идиотские ответы, что диву даешься. Она даже не знает, что значит быть богатой, и если ей один день пришлось бы "сидеть без дела", она рухнула бы замертво. Она окочурилась бы от ужаса, поскольку вдруг обнаружила бы, что внутри нее находится эта серая масса, все время лежавшая до того без движения. Но почему же она не взяла себе в мужья человека, который носился бы по ее примеру как угорелый, а кроме того вкалывал бы, зарабатывал кучу денег и "занимался делами"? Я не могу представить, чтобы они в свое время, в кустах вечерами, норовили пролезть друг в друга. Нет, не могу себе представить, каким чудом случилось, что они поженились. Я спрашиваю ее об этом, но она сама не знает. Ей хочется, чтобы у нее было много денег и значимых дел, но в действительности она замужем именно за этим мужчиной - именно она все для него устраивает, ни словом не намекая ему, что на его доходы невозможно жить. С одной стороны, она терпит его, как мой отец терпит меня или как это делает моя мать, которая беспокоится обо мне и которая в глубине души сокрушается, что я такая... не могу подобрать правильное слово, ну, в общем, какая я есть. А с другой стороны - я опять о той женщине, - это не совсем так, потому что она не требует от него отчета о каждом сказанном им слове - вернее, слове умолчанном, - нет, по сути, это она отчитывается перед мужем обо всем, что делает или планирует сделать, в то время как ему это совершенно не интересно. А когда его нет, она хлопочет, и шьет детскую одежду, и поставляет ее одному коммивояжеру. То она в поисках полотняной или хлопчатобумажной ткани в цветочек, то она едет смотреть новые модели или покупать выкройки - и все это время она только и говорит о детской одежде да о детской одежде, но самих-то детей она на дух не переносит. Коммивояжер это

КРАЙНЕ ПЕРЕГРУЖЕННЫЙ ГРУЗОВИК, ВОДИТЕЛЬ КОТОРОГО, БУДУЧИ, ПО-ВИДИМОМУ, ПЬЯН, СОБИРАЛСЯ ОБОГНАТЬ ДРУГУЮ МАШИНУ В ЭТО ВРЕМЯ НАВСТРЕЧУ ЕХАЛ МОТОЦИКЛИСТ, КОТОРЫЙ, НАХОДЯСЬ НА ЛЕВОЙ ПОЛОСЕ, СДЕЛАЛ ОТЧАЯННУЮ ПОПЫТКУ РАЗМЯНУТЬСЯ С ТЯЖЕЛОЙ МАШИНОЙ, НО БЫЛ ТАКОВОЙ СБИТ, У НЕГО ОТОРВАЛО ЛЕВУЮ НОГУ ДО САМОГО БЕДРА, ОТОРВАННАЯ ЧАСТЬ ТЕЛА БЫЛА ОБНАРУЖЕНА В ПОЛЕ НА РАССТОЯНИИ 8 МЕТРОВ, БОТИНОК - НА РАССТОЯНИИ 28 МЕТРОВ, В ТЕЧЕНИЕ ВСЕГО ВРЕМЕНИ

муж ее сестры; иногда он с женой и ребенком приходит в гости, и тогда она весь вечер говорит снова о детской одежде - при негласном условии, что сам ребенок должен где-нибудь лежать аккуратно сложенным, как и его нагрудничек. И даже если б ребенок лежал аккуратно сложенным и выглаженным, она все равно не замечала б его, как то, что в приличном обществе и надлежит не замечать - то есть как нечто неподобающее. Другое дело - детская одежда: благодаря ей можно быть при деле, то есть крутиться белкой в колесе. А у этого мужчины, с которым у нее общий бизнес, в глазах такое наглое выражение - довольно опасное, но малопривлекательное. Он давно бы уже облапал меня, если б на его пути не стояли эти угрожающие законы и заповеди, нарушение которых может его осрамить. Вот это и есть самая главная человечья характеристика: в своих "нарушениях" они все доходят до крайнего предела, а перед крайним пределом останавливаются, как коровы перед проволочной загородкой. Да, он как бык, которому некуда деться. Она говорит ему о производстве детской одежды, а он ей в ответ - о детопроизводстве. Они не особенно понимают друг друга, потому что общаются через проволочную загородку, а тут он вдруг берется рассказывать такие анекдотики, которых она всерьез пугается и оттого даже не смеет смеяться. А на улице, на углу, постоянно ошиваются мужчины, готовые понарассказывать сколько угодно таких анекдотиков, когда я иду мимо. Они рассказывают их как бы друг другу, но так, чтобы слышала я. То есть они нашептывают их мне через проволочную загородку закона. Им нельзя трогать меня, поскольку я еще не взрослая, но им не возбраняется рассказывать - как бы друг другу - некоторые штучки, которые на самом-то деле предназначены исключительно мне. И через несколько дней после того, как я услыхала такого рода похабную байку, этот коммивояжер (тоже, видно, подцепил на углу) пересказал ее ей. Этим он как бы пытался прорвать проволочную загородку. А однажды я вошла, как раз когда он ее спрашивал: когда же я могу вас увидеть? Войдя в комнату, я, конечно, их спугнула, но он продолжал говорить как ни в чем не бывало - о детской одежде и о том, как трудно угодить некоторым клиентам... Я смотрела на него, прямо в его похабные зенки, и говорила себе: держись, не прысни прямо сейчас. А глядя на нее, я отлично видела, как она, побледнев, все обматывает веревкой какой-то пакет, затягивая тут и там какие-то узелки - она, как всегда, конечно, не в состоянии думать, а я догадываюсь, что сейчас ей представляется, как она на самом-то деле связывает, перевязывает и привязывает его. Она не знает, что надо сказать, то есть что можно и чего нельзя. Она бы, наверное,

ПОСТРАДАВШИЙ, НАХОДЯСЬ В СОЗНАНИИ ДО САМОЙ СМЕРТИ, ПРОЩАЛСЯ С ЖЕНОЙ И ДЕТЬМИ, ВИНОВНЫЙ В АВАРИИ, МАШИНА КОТОРОГО НИЧУТЬ НЕ ПОСТРАДАЛА, НЕ ОКАЗАЛ НИКАКОЙ ПОМОЩИ ПОТЕРПЕВШЕМУ И БЕЗ ЗАЗРЕНИЯ СОВЕСТИ ОСТАВИЛ МЕСТО ПРОИСШЕСТВИЯ, ПОЗЖЕ, КОГДА ЕГО ЗАДЕРЖАЛИ, ОН ОТРИЦАЛ ВСЕ ФАКТЫ, НЕСМОТРЯ НА ТО ЧТО СЛЕДЫ НЕСЧАСТНОГО СЛУЧАЯ НА ЕГО ЗАЛИТОЙ КРОВЬЮ МАШИНЕ БЫЛИ БОЛЕЕ ЧЕМ ОЧЕВИДНЫ / НЕКИЙ ВДОВЕЦ, ПРИМЕРНО 30 ЛЕТ ОТ РОДУ, ОДНАЖДЫ

не возражала, если б он просто набросился на нее - то есть овладел бы ею словно совсем неожиданно, тогда она, после всего этого, просто всплакнула бы и зажгла б свою свечечку, а при возвращении мужа отвела бы глазки. Но ей никак не решиться на этот грех, то есть самой назвать день и час, когда она позволит ему на нее наброситься. Она хочет чего-то добиться в этом мире, она хочет много и трудно работать, чтобы чего-нибудь достичь, и она злится на препятствия, встающие на ее дороге. А потом он уходит, но не через главный выход, а через тот клочок садика, деревянный забор которого примыкает с другого конца к переулку. Я понимаю его и знаю, кроме того, что она-то как раз ничего не понимает и что все дойдет до нее много позже, только после того, как мы уже достаточно долго посидим с шитьем, то есть после того, как она уже много сошьет, а я порядочно пораспарываю. Тут до нее и впрямь что-то доходит, потому что она сразу же ляпает: ох, а калитка-то открыта! Ваша лазейка, говорю я. И снова чуть не прыскаю, но вовремя подавляю смех.

Как это все по-дурацки, что как раз сегодня не могу у них быть - в субботу вечером я всегда должна мыться. Это как у того осла, который топтался между сеном и соломой. Я хотела бы мыть свое тело каждый вечер, разгуливать пальчиками по его интересным бескрайностям, брызгать на него - и затем тщательно, миллиметр за миллиметром, вытирать, как наш сосед тщательно, миллиметр за миллиметром, натирает до блеска свой мотоцикл. Сам процесс мытья меня не так интересует - главное, что перед ним я наконец могу сбросить на стул мою сорочку 23-го размера. Только смешно, что мытье должно происходить именно в субботу вечером, а не в любое другое время. Я предложила матери перенести помывку на воскресное утро, отец ведь тоже часто это делает в воскресенье утром - то есть бреется, затем чуть брызгает водой в лицо и, производит омовение рук, не выше запястья.

Мне не хочется настаивать и объяснять всю бессмыслицу "вечерней субботы" - я, пожалуй, становлюсь в этом все больше похожей на своих предков, стараюсь тоже не особо расщедриваться на слова, кстати, нытьем я как раз ничего не добилась бы от своей матери. Да и хрен с ними, думаю я, поднимаясь с теплой водой и мылом по лестнице. Потом я стою у себя в комнате, но в мыслях, как я уже предчувствовала, нахожусь совсем в другом месте. Выйдет ли она в садик или нет? Насколько я ее знаю, то есть раскусила и просекла, она, разумеется, выйдет - уже хотя бы из любопытства, уже хотя бы лишь потому, что она слишком неспокойна и уже довольно запуталась, чтобы просто сидеть дома и

УТРОМ ВСТАЛ В ПОЛНОЙ УВЕРЕННОСТИ, ЧТО БОГ ПРИКАЗАЛ ЕМУ ПРИНЕСТИ 9-ЛЕТНЕГО СЫНА В ЖЕРТВУ, ПОЭТОМУ РОДИТЕЛЬ СПРОСИЛ СВОЕГО СЫНА, ХОЧЕТ ЛИ ТОТ ПОПАСТЬ НА НЕБО, ПОСЛЕ УТВЕРДИТЕЛЬНОГО ОТВЕТА ОН ВЕЛЕЛ МАЛЬЧИКУ ПРИНЯТЬ ВАННУ И НАДЕТЬ ПРАЗДНИЧНУЮ ОДЕЖДУ, ПОТОМ, ДАБЫ СОВЕРШИТЬ ТО ЖЕ САМОЕ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ, КАКОВОЕ БОГ ПОВЕЛЕЛ СОВЕРШИТЬ АВРААМУ, ПРИКАЗАЛ ЕМУ ЛЕЧЬ; НОЖОМ ДЛЯ РАЗДЕЛКИ МЯСА ОТЕЦ ОТРУБИЛ СВОЕМУ СЫНУ ГОЛОВУ, ПОЗЖЕ, ОСОЗНАВ ЧУДОВИЩНОСТЬ СОДЕЯННОГО,

делать вид, будто ничего не происходит. При этом ничего и не происходит. Просто он, в последний визит, пройдя через садик и открыв калитку, так и оставил ее незакрытой. Но она этого даже не замечает. Так что... А представим, он имел в виду бы меня, то есть это он меня бы спросил: но когда же можно вас увидеть? Ну, это условно говоря. Ведь мне совсем не хотелось бы, чтобы такой тип, как он, выслеживал меня вечером! Страшно обидно было бы. Я не была бы даже в состоянии ответить ему "да", я только смотрела бы на него - такими же глазами, как смотрела, когда застала их врасплох. Это выглядело бы так, как будто в действительности он именно меня спросил, а я улыбнулась, как будто отказывая: да пошел ты! отвали подальше вместе со своей кобелячьей долбилкой! Но для этой женщины он является кем-то значительным, он из той же породы людей, которая ходит по этой земле, даже не ведая, что земля вращается сама по себе, а вовсе не вокруг ими установленной оси. Короче, мое сравнение на тему "что было бы, если б он спросил не ее, а меня", неуместно. Для того чтобы оно стало уместным, я должна представить мужчину, с которым было бы... ну... с которым в дрожь бы бросало. К примеру, кого-то из мужчин, которые ошиваются на углу улицы. Или, например, ее мужа. Боже мой... Эту мысль надо скорей выбросить из головы, перешагнуть ее и похоронить вместе с другими - побольше бы навалить сверху каких-нибудь новых мыслей, чтобы эта идейка под ними задохлась. А все-таки она возникла - значит, уже останется... Как это я сказала? Или, например, ее мужа, сказала я. Могла бы, кстати, спокойно пропустить это "например", ведь как раз только с ним меня бы и бросало в дрожь... Хотелось бы увидеть его в том виде, в каком я стою здесь... У него от постоянного нахождения в морозильных камерах, наверное, все отморожено - как у меня набито всякими цифрами, датами, разными благоглупостями, которые каждый день горами мне приходится заглатывать в школе. Все мы изуродованы - прутиком нас подпихивают к "правильной дороге", как дети проделывают это с муравьями, нам уродуют перво-наперво то место, где спрятан хвост сатаны... Сейчас осталось вымыть ноги - это уже финал общей помывки, потом надеть на мотоцикл чехол и только через неделю я смогу мой мотоцикл опять как следует рассмотреть... Действительно, уже слишко поздно, чтобы к ним пойти, да и в субботу я еще никогда к ним не ходила, потому что они тоже сегодня моются, так какой же предлог мне придумать? А как именно они там моются? Ей наверняка быстро это надоедает. Она прикасается к разным предметам с отвращением и при этом, да, думает ли она о садике?

ОН РЕШИЛ ПОКОНЧИТЬ С СОБОЙ, НО ПОД КОНЕЦ НЕ СОБРАЛСЯ С ДУХОМ / ЧЕРЕЗ ДЕНЬ ПОСЛЕ ТОГО, КАК ОДНОГО МУЖЧИНУ ОБНАРУЖИЛИ В ЕГО МАШИНЕ МЕРТВЫМ, ЖЕНА ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА ПОЛУЧИЛА ОТ НЕГО ПИСЬМО, В КОТОРОМ ОН СООБЩАЛ ЕЙ, ЧТО У НЕГО ЕСТЬ СТРАШНОЕ ПРЕДЧУВСТВИЕ, БУДТО ОН УМРЕТ - В ПИСЬМЕ БЫЛО СКАЗАНО: В ПОСЛЕДНЮЮ НОЧЬ МНЕ ТРИЖДЫ СНИЛОСЬ, ЧТО Я УМИРАЮ, НО ТЫ НЕ БЕСПОКОЙСЯ, ПОПЫТАЙСЯ ЖИТЬ БЕЗ МЕНЯ СЧАСТЛИВО... Я ДОПУСКАЮ, ЧТО ЭТО ПРОСТО МОИ НЕЛЕПЫЕ ФАНТАЗИИ И НИЧЕГО СО МНОЙ НЕ

В воскресенье я просто пришла к ним, безо всякого повода. Я сказала, что воскресным утром дома и на улице скучно, не могу ли я ей чем-нибудь помочь - почистить картошку или что другое? У нее на горле красная полоса. Откуда это? - спрашиваю я. Вчера поздно вечером, говорит она, я вышла в садик (значит, я права!), чтобы принести цветной капусты для обеда, была тьма кромешная, и я не увидела бельевой веревки, только почувствовала что-то на горле, у меня потемнело в глазах, и я рухнула... Тогда вы, наверно, напоролись на веревку, говорю я... вам не было страшно в темноте? И тут я могу смотреть прямо на дно ее души. Я всегда могу видеть ее мысли, как будто лоб этой женщины сделан из стекла, но сейчас там ничегошеньки не видно, кроме того, что она действительно хотела принести цветную капусту и напоролась на веревку. Ее муж сидит наверху в своей каморке, и я говорю ей: сейчас пойду обменяю пару хромированных картинок. И вот он сидит передо мной и вклеивает газетные заметки в альбом - обычным своим способом убивая воскресное утро. А я стою прямо рядом с ним и, перегнувшись через стол, читаю эти заметки - только чтобы вывести его из себя, чтобы увидеть, как он смотрит на меня укоризненно, как будто ему грустно от самого факта моего существования и от того, что я читаю такие штукенции. Я перегибаюсь как бы через стол, но на самом-то деле я перегибаюсь, разумеется, через него. Неплохая шуточка, говорю я. Какая именно? - спрашивает он печально, испуганно и раздраженно. Подбородком я указываю на последнюю заметку: мужчина, основавший новую религию, требовал от мужчин деньги за то, чтобы он с их женами совершал половые прегрешения. Я с трудом сдерживаю смех, думая о вчерашнем вечере, о красной полосе у нее на горле... Я тихонечко его трогаю, то есть довольно отчетливо чувствую его колено своим бедром - а хотелось бы везде его потрогать, везде обнять, узнать целиком, и потешаться над ним, и мучить, и причинять ему боль... Каждый что-нибудь да делает, говорю я, мой отец, например, тешится голубями, а вы - газетными заметками. Я знаю, что, сравнивая его с другими, очень сильно его задеваю, и я вынуждена сделать усилие, чтобы скрыть усмешку. Тогда он отвечает, немножко неожиданно, и этим словно бьет меня по лицу: а с чем играешь ты? И я вижу его мысли: ты приходишь сюда, чтоб поиграть со мной... ты приходишь сюда, чтобы почти незаметно сделать надрез на моем сердце и поглазеть на ту малость моей разжиженной крови, которая будет оттуда по капелькам вытекать. А я отвечаю: я коллекционирую этикетки с цветами, потому что я одинока. И вдруг до меня доходит, что его заметки вовсе не смешные, а довольно

СЛУЧИТСЯ, НО СТРАШНОЕ ПРЕДЧУВСТВИЕ СЛИШКОМ УЖ МЕНЯ ТЯГОТИТ, НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ СПУСТЯ С МОМЕНТА НАПИСАНИЯ ПИСЬМА МУЖА НАШЛИ МЕРТВЫМ В ЕГО МАШИНЕ, С ПУЛЕЙ В СЕРДЦЕ, ЖЕНА ЗАЯВИЛА, ЧТО ВСЕГДА БЫЛА ОЧЕНЬ СЧАСТЛИВА С НИМ И ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЕТ, ЧТО ИМЕННО ПРИВЕЛО ЕГО К ЭТОМУ ШАГУ / НЕКИЙ ИНЖЕНЕР-МЕТАЛЛУРГ ВСТРЕТИЛ В ЛЕСУ 13-ЛЕТНЮЮ БЕСПРИЗОРНУЮ ДЕВОЧКУ, НЕСШУЮ НА РУКАХ 13-МЕСЯЧНОГО МАЛЬЧИКА И ВЕДШУЮ ЗА РУКУ 3-ЛЕТНЕГО БРАТИКА ДЕТИ-БРОДЯГИ ПОЧТИ НИЧЕГО НЕ МОГЛИ СКАЗАТЬ

таки жестокие. Вот что он видит в них: что это слишком жестоко. Я стала бы вырезать такие заметки, чтобы просто позлорадствовать, а он вырезает жестокие вещи, которые причиняют ему боль. Каким-то образом он любит вещи, которые ему причиняют боль, может быть, поэтому он и женат на ней. Я стою рядом с ним, очень близко, и я причиняю ему боль, именно эту боль он и вкушает, как лакомство.

Его жена становится все заковыристей. С каждым днем делается труднее с ней ладить, но не в этом дело - мне безразлично, как она себя ведет, я только хочу сказать, что она противна мне, как и другие. С некоторых пор я начертила вокруг себя некую окружность, внутри которой живу почти в безопасности и сквозь которую я ничего, что мне мешало бы по-настоящему, не пропускаю. Можно сказать - я построила себе стеклянный домик, изнутри которого наблюдаю, как она с каждым днем становится все заковыристей. Мне просто хочется наблюдать, как она себя ведет, - так же, как я наблюдаю поведение собственных родителей или соседей, - но мне вовсе не хочется, чтобы они втягивали меня в свою орбиту. Забавно на них смотреть, однако, когда они просят "принять участие", мне делается очень неуютно. Раньше она была как-то проще, и потому мне было легче наблюдать, как она бегала туда-сюда и составляла разные планы, - да, просто наблюдать - для того, чтобы иногда, вваливаясь, как слон в посудную лавку, то есть делая что-то совершенно немыслимое, эти планы ломать, но самое главное, чтобы я могла досаждать ей вопросами - бить и бить в одну точку, пока это не становилось для нее действительно небезопасным, и тогда она инстинктивно отшатывалась... Но сейчас я должна быть более внимательной, чтобы не делать никаких ошибок, а то она чуть что - сразу начинает беситься. Сейчас она больше всего походит на скаковую лошадь, которая выкладывается на все сто, чтобы прийти к финишу первой. Я стараюсь пореже ронять иголки и поменьше портачить в шитье. Зато я задаю столько вопросов, что ей делается не по себе. Именно этого я и хочу достичь. Почему она походит в данный момент на скаковую лошадь, считая, что должна выкладываться на все сто? Может, ей кажется, что она не достигнет финиша? Может, она боится, что стрясется что-то роковое, что помешает ей этого финиша достичь? Она хочет улизнуть от этих вопросов - вертится и так и эдак, как дождевой червь в поисках лазейки. Иногда ее прошибает пот. Тогда она вынуждена даже сесть, но в ту же секунду вскакивает, словно сели на иглы или раскаленные угли. Она вскакивает злобно и яростно, потому что вынуждена была прервать свою работу и потому что осознала, что

О СВОИХ РОДИТЕЛЯХ И БЫЛИ ОТПРАВЛЕНЫ В ДЕТСКИЙ ПРИЮТ / ОДНОЙ ЖИТЕЛЬНИЦЕ ГОРОДА, ОТЕЦ И ДВОЕ БРАТЬЕВ КОТОРОЙ ЯВЛЯЮТСЯ ЧЛЕНАМИ СЕКТЫ "СВИДЕТЕЛИ ИЕГОВЫ", БЫЛО, ВСЛЕДСТВИЕ АВТОМОБИЛЬНОЙ КАТАСТРОФЫ, НАЗНАЧЕНО ПЕРЕЛИВАНИЕ КРОВИ - ОТЕЦ И ОБА БРАТА, ВЗЯВ ПОД ОХРАНУ ДВЕРЬ ЕЕ ПАЛАТЫ, ЗАПРЕТИЛИ ВРАЧАМ ОСУЩЕСТВИТЬ ЭТУ ПРОЦЕДУРУ, ГОВОРЯ, ЧТО ТАКОЕ ДЕЙСТВИЕ ПРОТИВОРЕЧИТ ИХ ВЕРЕ, В КОНЦЕ КОНЦОВ ПОЛИЦИЯ, ПРЕОДОЛЕВ СИЛОВОЕ СОПРОТИВЛЕНИЕ, СМОГЛА УДЕРЖАТЬ ИХ В ПАЛАТЕ, ПОСЛЕ

уступила нездоровой склонности время от времени отдыхать. Тут она обычно начинает целенаправленно потирать свою поясницу и живот. Я рассказываю ей, что наши предки, кочуя больше трех тысяч лет назад по лесам, яростно барабанили себя по животу, когда он болел. И надавливаю на свой живот. Она спрашивает, почему они так делали. Она спрашивает это с подозрением, правильно полагая, что я снова настроена по-боевому и своими вопросиками-рассуждениями, как острыми стрелами, беспощадно в нее целюсь. Почему? - переспрашиваю я. - Да потому, что они думали, будто внутри их живота ворочаются животные, то есть считали, что звери, которые были в свое время съедены, остаются в их утробе живыми, толкаются там и причиняют боль брюху. Вы верите, что внутри нас могут жить звери? - спрашиваю я. (Эту стрелу я отправила издалека, было бы чистой случайностью, если б она в нее попала...) А она, слегка массируя свой живот, предлагает натереть мастикой весь дом, с подвала до чердака, - работать, вкалывать и, главное, не думать, чтобы, может быть, таким образом спастись от зверей, обретающихся внутри нас. То есть она надеется, что после дня работы без перерыва она избавится "от этой тяжести в животе". Тем временем я рассказываю ей о соседке, у которой случился выкидыш, я рассказываю ей о больнице и докторах - обо всем, что в связи с этим мне приходит на ум. В исповедальной, говорю я, всегда таинственно шепчут о Его теле... В исповедальной все это является чем-то, что должно остаться глубоко в тени, о чем нельзя говорить, чего нельзя трогать и вытаскивать на свет Божий, а из сумрака исповедальной входишь в кабинет врача, и он говорит тебе: раздевайтесь. Там очень светло и голо, там страшно много света и везде сверкающие инструменты, а врач вас ощупывает, выстукивает и прослушивает. Я рассказываю ей, что все мы на самом деле живем в двух разных мирах, сосуществующих рядом, пересекающихся друг с другом и проникающих друг в друга странным образом, словно вслепую, так что один мир никогда не видит другого. Иногда я говорю доктору, что мне нельзя раздеваться, а если разденусь, мне после надо будет покаяться об этом в исповедальной, но он закрывает глаза на свою веру и говорит, что я должна помочиться в баночку. А в исповедальной я, конечно, рассказываю все, что велел проделывать мне доктор, но не потому, что это меня как-то волнует, а чтобы понаблюдать, замечают ли они, что их сцепленные друг с другом миры в какой-то момент теряют всякий смысл. Она стоит, поглаживая свой живот, и я рассказываю ей все это. Я ее таскаю за собой по всей этой путанице - Божий мир, целиком созданный в темноте, и мир науки, которая выставляет свои

ЧЕГО ВРАЧУ УДАЛОСЬ НАКОНЕЦ ПРИСТУПИТЬ К ВЫПОЛНЕНИЮ СВОЕГО ДОЛГА / НЕКИЙ ВЕРУЮЩИЙ, КОТОРЫЙ ДАЛ ОБЕТ СОВЕРШИТЬ ПАЛОМНИЧЕСТВО В ЛУРДЕС, НО У КОТОРОГО, ОДНАКО, НЕ БЫЛО ДОСТАТОЧНО СРЕДСТВ ДЛЯ ЭТОГО ПУТЕШЕСТВИЯ, НИЧЕГО НЕ ПРИДУМАЛ ЛУЧШЕ, ЧЕМ ОПУСТОШАТЬ ПО ДОРОГЕ ЦЕРКОВНЫЕ КРУЖКИ С ПОЖЕРТВОВАНИЯМИ, ПОСЛЕ ОТБЫВАНИЯ ТЮРЕМНОГО СРОКА ОН ПРОДОЛЖИЛ СВОЕ ПАЛОМНИЧЕСТВО, В РЕЗУЛЬТАТЕ ЧЕГО УКРАЛ ВЕЛОСИПЕД И СНОВА ОПУСТОШИЛ НЕСКОЛЬКО ЦЕРКОВНЫХ КРУЖЕК ПО ДОРОГЕ В ЛУРДЕС /

результаты под яркий искусственный свет. Но она по-прежнему отворачивает голову, как червяк, который ищет себе лазейку. Тут входит муж, и она вымещает на нем весь свой страх и злобу. Он страдает от этого, он стоит и смотрит на нее беспомощно и хочет знать, "где тяжесть". Он стоит, прямо как будто он доктор и есть, - ощупывая, он водит руками по ее животу. Она вроде что-то пытается отодвинуть, а он ощупывает, будто хочет что-то достать - будто он хочет нащупать внутри нее зверей и найти наконец выход, через который их можно было бы удалить. У меня такое чувство, словно мне все время есть хочется, говорит она почти в ярости. Прямо как будто он виноват, что она чувствует нечто, в чем не хочет признаться, и "нечто" - это тяжесть, а не голод. Но я вижу то, что не видит он. Гигиенические прокладки - когда они были разбросаны по дому в последний раз? Итак, она беспрерывно ощупывает свой живот - и вдруг ее рвет. Бесполезно ей ощупывать свой живот, в нем действительно сидит зверь, и спустя определенное время он вылезет из своего укрытия. По сути, мне даже смешно: я, не будучи совершеннолетней, вижу, что она беременна, что она стоит посреди комнаты с ребенком внутри себя, а они ей двадцать пять, ему двадцать девять - они пялятся друг на друга так же недоуменно, как это делали их пращуры три тысячи лет назад. Он помогает ей: кладет свою руку на ее лоб и советует, чтобы облегчить рвоту, соединить пятки... Но вдруг он вскидывает глаза - проверить, я все еще тут и смотрю ли я на них. Это поражает меня, потому что мое внимание было приковано к ней (я наблюдала, как ее рвет) и к нему (я наблюдала, как он пытается облегчить ее рвоту) и я напрочь забыла, что вокруг меня воздвигнут стеклянный домик. Я вылезла из этого домика, чтобы застукать их на месте преступления а тут он вдруг вскидывает на меня глаза. Я чувствую себя беззащитной улиткой, которая неосторожно выползла из своего завитка. Да, я стою перед ним открытая, голая и беззащитная. Он смотрит мне прямо в глаза, прямо мне в губы. Естественно, я тут же принимаю безразличное выражение - тут же, но... слишком поздно. Он замечает, что я улыбнулась, наблюдая, как его жену рвет. И по этому признаку он сразу понимает, что она беременна. "Так улыбаются только по поводу беременных", - читаю я его мысли. Для меня его прозрение очевидно: он уже по-другому смотрит на нее, он уже замечает пятна на ее лице и даже (наконец-то!) видит увеличенный живот - а руку свою, которую клал ей туда ("чтобы облегчить рвоту"), он резко сейчас отвел - из страха чем-то навредить ребенку. Но то, что он это наконец усек, не имеет значения: через пару недель уже никто не будет особенно напрягать зрение - и за километры

У 24-ЛЕТНЕЙ ЖЕНЩИНЫ И ЕЕ 57-ЛЕТНЕГО ЛЮБОВНИКА НАШЛИ НА ЧЕРДАКЕ ЕЕ 5-ЛЕТНЮЮ ДОЧКУ, КОТОРАЯ ЛЕЖАЛА НА СОЛОМЕННОМ МЕШКЕ РЯДОМ С ГОЛУБЯТНЕЙ - МАТЬ ВЫНУЖДЕНА БЫЛА ПРИЗНАТЬСЯ, ЧТО РЕБЕНОК ПРОЛЕЖАЛ ТАМ ВСЮ ЗИМУ, В ХОЛОДЕ, ПОЛУЧАЯ ЛИШЬ ВОДУ, ХЛЕБ И ОТБРОСЫ, СОСЕДИ ЗАЯВИЛИ, ЧТО РЕБЕНКА ИНОГДА ИЗБИВАЛИ ДО КРОВИ, НО БЕССЕРДЕЧНАЯ МАТЬ И ЕЕ ЛЮБОВНИК ПЫТАЛИСЬ ОПРАВДАТЬ СЕБЯ ТЕМ, ЧТО ДЕВОЧКА ПО НОЧАМ МОЧИЛАСЬ В ПОСТЕЛЬКИ / НЕКАЯ ЖЕНЩИНА, ЗАШЕДШАЯ ОКОЛО ПОЛУДНЯ С МАЛЕНЬКИМ МАЛЬЧИКОМ

всем будет видно, что на этом дереве растет плод. Но так глупо, что меня застали врасплох! Потому что, едва отвлекшись от нее, он глазеет на меня снова. Теперь он опять будет целый вечер пялиться на меня как на существо, которое он видит словно впервые - моллюска или, скажем, садовую улитку, которая слишком далеко выползла из своего домика. А вчера вечером у нас был до-о-октор, говорю я. Этим я как бы квитаюсь с ним - досаждая за то, что он застал меня врасплох. Они не реагируют. Да, они молчат - в то время как у меня все напрягается, затвердевает каждая частица моего тела, души, мозга - да, и там, между ногами, тоже мобилизуется все, чтобы защитить меня от любого его ответа. Так каждый человек, падая, мгновенно весь собирается, так я, услыхав грохот, напрягаю мышцы, подбираю живот, втягиваю голову, сразу все вместе, еще до осознания, что именно произошло - взрыв или, например, машина, выйдя из-под контроля, влетела на тротуар... Вот так же я готовлюсь к его ответу. Но он молчит. Отзовись! - кричу я из самой глубины своего существа - в ярости и унижении я беззвучно молю его об ответе... Вечер проходит обычно: он, как всегда, вырезает жуткие случаи из газеты убийства, безумства. Но в целом вечер этот проходит как всегда - ничем не выдающийся и пустой. Его вечер - и мой. Последнее время между мной и ними возник некий шлагбаум. Это ребенок, который уже в пути, он должен прийти, проломив ворота плоти. А ведь я постоянно бывала у них в доме, пока они мне это не запретили - иначе я находилась бы даже возле ее постели при родах. В конце концов они сказали мне, что к ним нельзя, они схватили меня и завязали глаза - будто там должно произойти такое, что, по негласному соглашению, не может быть явлено мне воочию - как, например, посещение отхожего места. Шлагбаум, опущенный их усилиями, невидим. Я перехожу улицу и с размаху налетаю на него - даже у себя дома, вспоминая их слова, я чувствую его всей кожей. Как глупо - не сегодня-завтра ко мне тоже придут перемены, и я стану как все, и появится мужчина, чтобы осеменить меня, но пока в моем присутствии о таких делах помалкивают. Я должна ждать - ровно до той минуты, когда кто-то войдет и объявит, что вот-де родился ребенок, все прошло нормально: она, правда, немножко измучена и еще слаба, но в целом... И потом кто-нибудь скажет то, что всегда говорят в таких случаях, потому что у них в запасе совсем мало слов: да-а-а, без труда не вытянешь и рыбку из пруда... А другой на это ответит: входит-то оно с песней - выходит с плачем. И при этом они напустят на свои физиономии такое

В МАГАЗИН БЕЛЬЯ, КУПИЛА ТАМ БЛУЗКУ, НОЧНУЮ РУБАШКУ, ТРИ БЕЛЬЕВЫХ ГАРНИТУРА, ТРИ ПАРЫ ТРУСИКОВ, ДВА УТРЕННИХ ХАЛАТА, ПРИ ЭТОМ ОКАЗАЛОСЬ, ЧТО КОШЕЛЕК ОНА ЗАБЫЛА ДОМА - ЖЕНЩИНА ОСТАВИЛА РЕБЕНКА В ЗАЛОГ И, ВЗЯВ ПОКУПКИ, ОТЛУЧИЛАСЬ ЗА ДЕНЬГАМИ, КОГДА ОНА В ТОТ ДЕНЬ ТАК И НЕ ВЕРНУЛАСЬ, ЗАВЕДУЮЩИЙ ПОНЯЛ, ЧТО ЕГО ОБМАНУЛИ, ЖЕНЩИНА ОБЪЯВЛЕНА В РОЗЫСК, А МАЛЬЧИК ПОМЕЩЕН В ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ДЕТСКИЙ ПРИЮТ / ЗА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ДО СВОЕЙ СВАДЬБЫ ЖЕНИХ И НЕВЕСТА СОВЕРШИЛИ ДВОЙНОЕ

выражение, будто придумали это изречение сами - хотя то была шутка с бородой еще во времена царя Гороха. И тогда я наконец прихожу к ним в дом, уже зная, что это совершенно другой дом, что он больше не принадлежит этому мужчине и этой женщине, а целиком принадлежит ребенку, который возник между ним и ею. Они говорят, что ребенок их связывает, но он опустился между ними, как шлагбаум, и будет теперь только разделять. На мужчину я не смотрю, поскольку он пока не имеет значения, сначала я хочу увидеть самого ребенка. Она спит, когда мы вместе разглядываем ребенка возле его постельки, он дает ребеночка мне на руки, не выпуская его в то же время из своих. Я не знаю, нравится ли мне ребенок, ничего особенного в нем нет - маленький старый человечек в морщинах, пахнущий чем-то, что мне скорей неприятно, даже слишком неприятно, чтоб обнаружить в этом что-нибудь умилительное. Он лежит между нами, и мне жаль, что он разделяет нас, да, именно так - снова шлагбаум. Может быть, это случайно, но с тех пор, как появился этот ребенок, я повсюду вижу шлагбаумы. Я уже сожалею, что попросила показать мне ребенка - я должна была прийти, как будто ничего не произошло: как будто ребенок является чем-то, что следует скрывать до времени в ящике, пока оно не подросло. (Именно так она всегда относилась к детям других.) Но что же мне сейчас следует сказать мужчине - ведь, во всяком случае, не то, что я уже сожалею о своем желании увидеть ребенка? И вдруг я чувствую его руку. Она меня трогает. Сколько их уже было, всяких разных мужчин, которые бессловесно и как бы случайно лапали мою грудь? На улице, и в трамвае, и в церкви, и в магазинах - везде непременно найдутся какие-то слепые мужские руки, которые вдруг "случайно" тебя огладят... но сейчас это его рука наконец-то! "Наконец-то", говорю я, но в глубине души произношу это с сожалением. Лучше, если бы это не случилось никогда, но оставалось так, будто может случиться в любой момент. Меня возбуждала сама мысль, что это его робкое блуждание рук может вот-вот начаться. Но сейчас уже слишком поздно, это уже произошло - как раз в то время, когда между нами лежит ребенок, хоть плачь. Раньше мне это показалось бы смешным, даже глупым, что он ищет руками что-то, что даже не стоит называть словом, настолько оно маленькое и незначительное. Но сейчас мне это невыносимо, все это настолько глупо, даже бредово. Под бредом я имею в виду, что мне сейчас и смешно, и грустно... все перемешалось. Смешно, что я тут стою с маленьким старым человечком на руках, и грустно, что его отец стоит напротив и стыдится, что он, не без помощи этого лежащего ребенка, меня тискает.

САМОУБИЙСТВО, БРОСИВШИСЬ В КАНАЛ, - ЭТО ОБНАРУЖИЛ В 4 ЧАСА УТРА ОДИН РАБОЧИЙ, НАШЕДШИЙ НА ДАМБЕ ДВА ВЕЛОСИПЕДА И МУЖСКУЮ ЖИЛЕТКУ, КОГДА РОДСТВЕННИКИ ЭТОЙ ПАРЫ БЫЛИ ОПОВЕЩЕНЫ, ОНИ СНАЧАЛА ОТКАЗЫВАЛИСь ПОВЕРИТЬ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ ИМЕННО САМОУБИЙСТВО: ВЕДЬ НЕ БЫЛО НИКАКИХ ПРИЗНАКОВ ТОГО, ЧТО ЖЕНИХ И НЕВЕСТА, ПО ГОРЛО ЗАНЯТЫЕ ПРИГОТОВЛЕНИЯМИ К СВАДЕБНОМУ ТОРЖЕСТВУ, УЖЕ ТАК УСТАЛИ ОТ ЖИЗНИ, ЭТУ МОЛОДУЮ ПАРУ СОСЕДИ ЧАСТО ВИДЕЛИ ГУЛЯВШЕЙ ВДОЛЬ КАНАЛА ПОД РУЧКУ

Через шлагбаум. Внезапно я подымаю на мужчину глаза. Я долго терпела, но теперь больше не могу, и я смотрю на него, стараясь глазами сказать, чтобы он прекратил свои попытки обнять меня через проволочную загородку ребенка. Хватит, говорю я глазами... потому что все это слишком и смешно и грустно. Но тут проснулась она, и я вынуждена была проглотить все, что намеревалась сказать ее мужу. Ладно, скажу позже, а может быть, никогда. Она изменилась больше всех. Сейчас мне вдруг становится ясно, почему некоторым животным дают другое название после того, как они принесут приплод: они получают его за то, что становятся другими. Она теперь тоже совсем другое существо. Она лежит - и лежит как будто нездорова, я еще никогда не видела ее такой. Она стала не только прозрачнее (открывая чужому взгляду органы, существование которых всегда отрицала), но главное - ее глаза смотрят на меня уже не так, как раньше. Она меня о чем-то просит. Раньше она только давала указания, а сейчас она просит. Не могла бы я почистить картошку? Иначе это должен будет сделать он... Она всегда рассматривала чистку картошки как нечто скучное и отнимающее кучу времени, а на самом-то деле просто ненавидела это занятие, потому что каждая картофелина лежала в ее руках тепленькая и живая, и, чтобы снять кожуру, надо было до нее дотрагиваться... Я бросаю голенькую картофелину в ведро - оттуда летят брызги... как от брошенного в воду ребенка.

А в один прекрасный день мужчину приносят домой, и он остается лежать. Ничего серьезного, но болеть таким образом ему нестерпимо. Грипп, или боль в желудке, или головная боль считаются как бы естественными недугами, а вот рухнуть с железной лестницы, или быть сбитым машиной, или порезаться стеклом - это неестественно, потому что такие травмы моложе, чем мир и сам человек, - это новые несчастья, которым отчаянно сопротивляются все ткани нашего животного тела. Он лежит спокойно, но впадает в ярость, когда она ему говорит, чтобы он готовился к очередному визиту врача. Сначала это была она, лежавшая в недомогании из-за ребенка, и он крутился вокруг нее, как последний болван, становясь абсолютно беспомощным при виде чужого страдания. А сейчас он слег сам, и она понукает его, чтобы он быстрей поправлялся, потому что чужое страдание она на дух не переносит. Вот это и есть главная разница между ними. Они любят друг друга - именно потому, что ничего общего у них нет. Я ненавижу его за то, что он слишком похож на меня. Он сидит там в кресле, а через пару недель поправится и вернется в свои морозильные камеры и будет по-прежнему

И ОЧЕНЬ УВАЖАЛИ, НИКТО НЕ МОЖЕТ ОБЪЯСНИТЬ, ЧТО ИМЕННО ПРИВЕЛО ИХ К ТАКОМУ ОТЧАЯННОМУ ПОСТУПКУ / 51-ЛЕТНЕМУ ТОРГОВЦУ РАДИОПРИЕМНИКАМИ, 3 ГОДА НАЗАД ПЕРЕНЕСШЕМУ ОПЕРАЦИЮ, ПОКАЗАЛОСЬ, БУДТО ИЗ РЕЗУЛЬТАТОВ МЕДИЦИНСКОГО ОБСЛЕДОВАНИЯ ВЫТЕКАЕТ, ЧТО У НЕГО РАК МОЗГА И ЧТО ОН СКОРО УМРЕТ; ПОСКОЛЬКУ У НЕГО БЫЛ СЫН, КОТОРОМУ ОН ХОТЕЛ ДАТЬ ХОРОШЕЕ ОБРАЗОВАНИЕ, А ДЛЯ ТОГО НАКОПИТЬ НЕОБХОДИМЫЙ КАПИТАЛ, ОТЕЦ РЕШИЛ ОСТАВШЕЕСЯ ВРЕМЯ РАБОТАТЬ БУКВАЛЬНО НА ИЗНОС - НЕСКОЛЬКО

собирать газетные заметки, а ребенок будет себе расти у него на глазах. А дальше? В зеркале я вижу, как он лежит, следя за мной, и как этот самый, униженный, молящий и беспощадный, нацелился у него под комбинезоном прямо на меня. Если бы губка в моих руках могла превратиться в камень! Я бы швырнула этот камень в зеркало - прямо в отражение этого возбужденного самца! Я б засадила ему камнем как раз между ног, чтобы это наконец закончилось - это и вообще все. Почему ж я не могу запустить в него булыжником, почему я должна постоянно скрывать все, что знаю я и что отлично знает она? Черт с ним, пропадай все пропадом - сяду к нему в кресло!.. И вот он лежит под моими руками - таким же открытым и беззащитым, какой всегда чувствовала себя перед ним я. Сейчас, в первый раз, я могу потрогать его везде, я полностью, под завязку, наслаждаюсь его болью, равно как и полнейшей бредовостью происходящего. И я рассказываю ему все это, потому что он не имеет права не знать то, что он знать обязан - ни один человек не имеет права уклоняться и не знать. И в это самое время дверь наверху открывается, и она, с младенцем в руках, смотрит на нас вниз.

Часть третья

ОСТРОВ

ДНЕЙ НАЗАД ЕГО ЖЕНУ РАЗБУДИЛ ЗАПАХ ГОРЕЛОГО, СПУСТИВШИСЬ, ОНА НАШЛА МУЖА В ЕГО МАСТЕРСКОЙ: КАК ВСЕГДА ВСТАВ РАНО, ОН ПО ОШИБКЕ ПОДКЛЮЧИЛ РАДИОПРИЕМНИК К КАБЕЛЮ, ИМЕВШЕМУ 1 100 ВОЛЬТ: ЭЛЕКТРОТОКОМ МУЖ БЫЛ И УБИТ КСТАТИ, РАК МОЗГА ПРИ ВСКРЫТИИ НЕ ОБНАРУЖИЛСЯ/ НЕКИЙ НЕИЗВЕСТНЫЙ СДЕЛАЛ ЗАЯВЛЕНИЕ, ЧТО ОН УПОЛНОМОЧЕН ПЕРЕДАТЬ СЕКРЕТНОЕ ПОСЛАНИЕ ГИТЛЕРА, ИЗЪЯСНЯЯСЬ ТАИНСТВЕННЫМ ОБРАЗОМ, ОН ЗАЯВИЛ, ЧТО СКОРО БУДЕТ СДЕЛАН СИГНАЛЬНЫЙ ВЗРЫВ И

Нет, не могу я тут оставаться - не хочу до конца жизни торчать однa как перст. Человек рождается не для того, чтобы сидеть в одиночной камере. Одиночество - это, конечно, наказание. Ведь только тех наказывают заключением, кто совершил убийство или сошел с ума, - тex, кто каким-то образом, из-за своих речей или сумасшествия, оказался вне общества. Все остальные, нормальные, связаны друг с другом - мы должны, видимо, идти куда-то, мы делаем что-то все вместе... Мне хочется быть вместе с этими другими, а не торчать тут, будто я совершила преступление. И мне не хочется думать о том, куда именно мы идем, нехорошо так сидеть и думать об этом или задавать себе вопросы. Мы должны стремиться вперед - спотыкаясь, продираясь сквозь ночь, сквозь тьму. Но она со своими вопросами! Они вдвоем еще, чего доброго, меня несчастной сделают, особенно она, ребенок, - она и сама плохо кончит, я это знаю. Постоянно я твержу ей, что совершенно ни к чему так много спрашивать, так обо всем допытываться, обо всем потом размышлять... и какие странные вопросы, какие дурацкие мысли! Тебе нельзя так глубоко вникать в это, говорю я ей, и это правда: кто вникает слишком глубоко, тот пропадает, такова жизнь. Как и он сейчас: он просто сидит и задает себе всевозможные вопросы. Он вырезает черт знает что из газет и откладывает, а какая с этого польза? Я должна сохранять для него все эти газеты, будто мне больше делать нечего! Зачастую я просто сжигаю их в печке или что-нибудь в них заворачиваю. Почему он не хочет чем-нибудь заняться, почему бы ему, скажем, не поразвлечься иногда с голубями, как это делает мой отец, или не пропустить кружечку пива воскресным вечером, как это делают другие мужчины? Они-то идут верным путем, но он... если почитать эти заметки, можно подумать, будто что-то не в порядке, будто что-то явно не в порядке, вот он так и думает: сидит там у себя, словно уже наступил конец света.

Хотя что может быть хуже, чем сидеть вот так без дела и задавать себе вопросы, на которые нет ответа? Раньше я никогда так не жила - имею в виду, в постоянном страхе за него и за мир - такой, каким он, наверное, является ему в мыслях. Эти двое вселяют в меня страх, забивая мне голову своими мыслями, как сорняками, всяческим чертополохом, что разрастается по садику тут и там, особенно после дождя. Все, что могут делать люди, - это выпалывать и выпалывать, то есть бороться против мыслей-сорняков. Он отчасти прав: в определенном смысле мы действительно взрастили другой по отношению к первозданному мир - мы истребили диких зверей и вырастили им взамен более красивых животных, мы уничтожили сорняки и посадили вместо них овощи и

НАСТУПИТ РЕВОЛЮЦИЯ - ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА ОПРЕДЕЛИЛИ В ПСИХИАТРИЧЕСКИЙ СТАЦИОНАР / "МАСТЕРОМ ЧЕРНЫХ ХОЛМОВ" ИМЕНОВАЛ СЕБЯ НЕКИЙ ПЕРСОНАЖ, ОБЪЯВИВШИЙСЯ ТАКЖЕ ПРОРОКОМ НОВОЙ РЕЛИГИИ - ЗА ГОДОВОЙ ВЗНОС В 100 ФРАНКОВ ОН ОБЕЩАЛ ПОСВЯЩАТЬ НЕОФИТОВ В РЕЛИГИОЗНЫЕ МИСТЕРИИ; ЧТО КАСАЛОСЬ НЕОФИТОК, С НИМИ ПРОРОК ОГРАНИЧИВАЛСЯ ПОЛОВЫМИ ЗЛОДЕЯНИЯМИ / ПАРИЖСКОЙ ТАНЦОВЩИЦЫ ПО ИМЕНИ ЛЯ ГУЛЮ, КОТОРАЯ РАСПРОСТРАНИЛА КАНКАН - ЕЕ ТАНЕЦ БЫСТРО СТАЛ ПОПУЛЯРЕН И ВОСПРИНИМАЛСЯ

фрукты, это новый мир, который мы должны содержать как сад, как дом он ветшает, гниет, его крыша протекает, если не поддерживать в нем порядок. Сквозь последние джунгли люди прокладывают автострады, роют каналы и на расчищенных местах возводят небоскребы; если мы не будем постоянно бороться, все снова превратится в джунгли - с диким зверьем, с сорняками... Я об этом чуточку призадумалась - после того как она меня спросила, зачем это нужно, почему мы живем не в лесах и не собираем диких ягод. А я собираю только дикие цветы, говорит она, белые лесные цветы. Тут я бессильна!.. В доме моих родителей об этом никогда не говорили. У моего отца не было времени забивать себе голову такими делами, он садился за стол, довольный работой, которую до этого сделал, и приходил в ярость, если обед не подавался ровно в полдень. Ох, что бы было, если б обед не подали вовремя! А мы бы еще ему объясняли: знаешь, мы тут размышляли - о том, о сем... Так уж было заведено, что он всем нам давал конкретное задание на день, но его собственное было самым тяжелым - и он, выкладываясь на всю катушку, всегда доводил дело до конца. И у нас считалось зазорным копаться в своих мыслях, как это они тут себе позволяют, но зато нам, детям, можно было выйти из дома и где-нибудь поразвлечься. В воскресенье, например, полагалось выезжать на прогулку: я, в развевающейся юбке, на своем до блеска вымытом велосипеде, ездила купаться или грести на каноэ, и, когда наступали сумерки, мне можно было где-нибудь потанцевать и пропустить кружечку прохладного, с пышной пеной, пивка, и погорланить песни с парнями по дороге домой. Но уж в понедельник утром мы в любом случае должны были быть в рабочей форме. Он крестился, мой отец, когда подавали обед, ну а потом курил трубку и читал ежедневную газету. Мать перемывала с ним во всех подробностях жизнь слободы: там все друг друга знали, и родители возмущались, когда что-то случалось между замужней женщиной и тем или иным мужчиной или когда незамужняя оказывалась беременной. В мастерской моего отца царила оживленная жизнь - такая же, как и на нашем огороде, где у нас росла картошка и всякие овощи, а сейчас мой садик день ото дня чахнет, потому что у меня не хватает на него времени; мне горько и досадно, когда я вижу, как все забивают сорняки, а эти если и выходят в садик, то только пошляться там, причем даже пальцем не пошевелят, чтобы что-нибудь сделать - да, только пошляться себе да повосхищаться: ой, какой одува-а-анчик! Они живут в мире морального разложения и даже не понимают этого. Между ними и мной давно уже воцарился какой-то хаос, они перестали меня

ВО ВСЕМ МИРЕ КАК ПРЕСЛОВУТОЕ ПОРОЖДЕНИЕ ПАРИЖСКОЙ НОЧНОЙ ЖИЗНИ, - ТАК ВОТ, У САМОЙ ЛЯ ГУЛЮ ЖИЗНЬ ПОШЛА ПОД УКЛОН: ХОТЯ ТАНЕЦ ЕЕ ИПРОИЗВОДИЛ ФУРОР, ТАНЦОВЩИЦА СОВСЕМ ОПУСТИЛАСЬ И НЕСКОЛЬКО ЛЕТ НАЗАД УМЕРЛА СОВЕРШЕННО ЗАБЫТОЙ; НЕЗАДОЛГО ДО СМЕРТИ ЕЕ ВИДЕЛИ ТОРГУЮЩЕЙ ВРАЗНОС ЧЕСНОКОМ ВО ДВОРАХ МОНМАРТРА / В БАГАЖЕ ОДНОГО МУЖЧИНЫ, ВНЕЗАПНО УМЕРШЕГО НА БОРТУ САМОЛЕТА, НАШЛИ ГЕРОИН НА СУММУ 20 000 000 ФРАНКОВ / МАЛЕНЬКИЕ КУПАЛЬЩИЦЫ, ОТПРАВИВШИЕСЯ В

понимать. В юности выпала мне как-то одна полоса, когда я считала, что у меня все сложится неудачно, поэтому я замкнулась и спрятала слезы. Тогда мне было пятнадцать, и я познакомилась с одним мужчиной - в воскресный день, когда я сначала покаталась на велосипеде и потом, как всегда, поплавала. Мне было немножко страшно, потому что он тогда сразу пошел в атаку, то есть разделся. Это было впервые, что я увидела мужчину таким, каков он есть, и он тоже захотел видеть меня такой, какова я от природы. Для меня это было потрясение, мне казалось. Что это было так, будто я сделала нечто такое, что совершенно не соответствует миру, которому я принадлежу, что является даже этому миру изменой, - "этот мир", говорю я, имея в виду мир моего отца, родовой клан, который составляли мы, домочадцы. Своим поступком я словно порвала с родовым кланом, предприняв что-то по собственному почину неосмотрительное и, главное, преступное. Это длилось несколько месяцев, несколько летних месяцев, - все воскресенья мы были вместе и общались так, как на самом деле, считала я, возбраняется общаться пятнадцатилетней девочке со взрослым мужчиной. Он не был женат, он говорил мне, как сильно меня любит и как этот у него все время на меня встает. Этого я пугалась, мне не нравилось, что он так говорил - существовало много всякого разного, о чем можно было бы потолковать, так почему всегда только о нем? Я тяготилась виной - я словно смешалась с чужими и жила среди них, я мнила себя предательницей... Дома я чувствовала себя плохо, зная, что, отдалилась от своих, а с ним я чувствовала себя плохо, потому что он говорил об этих делах. Единственной моей защитой был смех. Я издевалась над его этим самым как только могла. И вдруг наши отношения выплыли наружу - кто-то застукал нас вместе, когда мы уже катили домой на велосипедах, хорошо, что не там, у воды. Я думала, что дома будет большой скандал, я буду проклята и отвергнута родовым кланом, но этого не случилось. Оказалось, что моя ситуация считалась чем-то в порядке вещей, что она была обычной частью человеческой жизни и вообще нашего мира. Мать только сказала, что девочке негоже связываться с многоопытным мужчиной. Девочке дозволено гулять, развлекаться, после работы ей можно покататься на велосипеде, потанцевать, а еще пропустить кружечку пива и поразвлекаться с парнями. Но не с многоопытными мужчинами.

Я, кстати, забыла этого типа, хотя он еще некоторое время старался со мной встретиться и даже письма писал, в которых говорил о всяких таких делах, от которых я раньше бы в ужас пришла. Но с того момента, когда мне мать все объяснила, страшно мне уже не было. Я поняла, что

ГОРОДСКОЙ БАССЕЙН, ВСТРЕТИЛИ НА БЕРЕГУ РЕКИ НЕКОЕГО МУЖЧИНУ, РАЗГУЛИВАВШЕГО В НЕПРИСТОЙНОЙ ОДЕЖДЕ / ВОТ УЖЕ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ПОЛИЦИЯ РАЗЫСКМВАЕТ ДЕВУШКУ, КОТОРАЯ САМЫМ ЛЮБЕЗНЫМ ОБРАЗОМ ПОМОГАЕТ ПОЖИЛЫМ ЛЮДЯМ, ЧТОБЫ, УЛУЧИВ МОМЕНТ, СМЫТЬСЯ С ИХ СУМКАМИ / ГРУППА КРАСОТОК, ЖИВШИХ ДО ТОГО В СОСЕДНЕМ ЛЕСУ И ВЕДШИХ В ОБЩЕСТВЕ ДЕЗЕРТИРОВ ЖИЗНЬ ПРИМИТИВНУЮ И БЕЗНРАВСТВЕННУЮ, ПОЯВИЛАСЬ В ГОРОДЕ, ЧТО ВЫЗВАЛО У ЖИТЕЛЕЙ НАМЕРЕНИЕ УЧИНИТЬ СКОРУЮ РАСПРАВУ НАД ЭТИМИ ДЕВИЦАМИ,

это в порядке вещей, но он просто слишком для меня старый и вряд ли ему следовало говорить мне, пятнадцатилетней, вещи, предназначенные скорей зрелой женщине. И вдруг появился он - я только что рассталась с тем, другим, и появился он - тот, который сейчас является моим мужем. Не помню точно, как это случилось: мы были у друзей, он сидел, будто чувствовал себя не в своей тарелке, - он не танцевал, не пил, но я хорошо с ним тогда поладила рассказывала ему всякое-разное, кажется, о том, как мне всегда грустно, когда я одна, или когда что-то делает зря, или когда мы работаем по дому не все вместе. А тем временем я думала и о вечерах, когда надо было сажать картошку, и о том, как мы, выкопав ее, разводили костер, чтобы жечь ботву, о работе, в которую каждый из нас вносил свою лепту и которая была полезной, а потому делала меня счастливой. Я не смогла это хорошо выразить, потому что было еще много всего, о чем я думала и хотела бы рассказать... Все-таки мне удалось как-то его заинтересовать, и он появился снова, в следующее воскресенье. Мы гуляли вдоль канала, и он тоже рассказывал что-то, но робко и нерешительно. Да, в начале наших отношений он говорил очень нерешительно, как будто у него в голове теснилось слишком много мыслей и он должен сначала упорядочить их, чтобы они смогли одна за другой, организованно выйти через ворота его губ - как школьники, когда в конце уроков гремит звонок. Но иногда ему это не удавалось - слова неслись кубарем, и я ничего не понимала. Тогда я смеялась. Я думала, что это пройдет, он же еще мальчик и он еще может измениться, пока станет мужчиной. В то время я иногда принималась вспоминать того мужчину, который был до него... потому что... как и слова, ласки моего нового друга были очень нерешительны. Его руки блуждали по мне, будто чего-то искали, я ждала, чтобы он нашел это наконец, но ничего не выходило. Тогда я отстраняла его руки, так как эти безрезультатные поиски были слишком уж глупы. Но лучше не стало, я имею в виду эту его манеру искать нечто и ничего не находить. Мне кажется, что на самом-то деле найти что-то конкретное он просто боялся. Хотя, правду сказать, вот нашел же он себе работу в морозильных камерах, а ведь мне мог бы достаться гораздо худший мужчина - такой, например, который заявлялся бы домой под градусом и зверски долбил бы меня, пока бы я не забрюхатела, или такой, который смертным боем лупил бы меня, только чтобы отыграться за то, что судьба ему, видимо, недодала. Большинство мужчин забывают, что именно хотели бы они заполучить от жизни, а вспоминают только по пьянке. Но мой муж, возвращаясь

КОТОРЫЕ БЕССТЫДНО ЗАПОЛОНИЛИ УЛИЦЫ, ПРИТОМ СВОИМИ ВЫЗЫВАЮЩИМИ МАНЕРАМИ МЕШАЛИ ПРОХОДИТЬ БЛАГОПРИСТОЙНЫМ ГРАЖДАНАМ - РАЗДРАЖЕНИЕ ЖИТЕЛЕЙ ВСКОРЕ НАШЛО ВЫХОД, И ЦЕНТР ГОРОДА МИГОМ ПРЕВРАТИЛСЯ В СВОЕГО РОДА ОХОТНИЧЬЕ УГОДЬЕ: ТОЛПА ХВАТАЛА СЛУЖАНОК ВЕНЕРЫ, РАЗДЕВАЛА ИХ ДОГОЛА И ВЕЛА ПО ГОРОДУ, ПОДВЕРГАЯ ОСКОРБЛЕНИЯМ И ОСЫПАЯ ПИНКАМИ / ТРИ МАЛЬЧИКА СОВЕРШИЛИ БЕЗНРАВСТВЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ ПО ОТНОШЕНИЮ К 10-ЛЕТНЕЙ ДЕВОЧКЕ, КОГДА ТАКОВАЯ

из морозильных камер прямо домой, всегда сразу же брал газету, из которой начинал что-то вырезать, если газета еще не была выброшена. Иногда я принималась расспрашивать его, как там было на работе, да как он проводил день, да каких людей повстречал на улице, да что они ему говорили... И всегда ему было абсолютно нечего мне сообщить. А я ведь расспрашивала его лишь для того, чтоб растормошить, чтобы, может быть, хоть на миг увидеть, как он становится похожим на тех, кто интересуется окружающими, чтобы он смог в конечном итоге стать похожим на приспособленных к жизни. А иногда я, немного посудачив возле дверей с соседкой, потом, дома, пересказывала все эти новости ему. Я еще помню, с какой жадностью всегда ждали новостей в родительском доме - мать и сестры обсуждали их в мельчайших подробностях. А если взять эти сплетни в моем теперешнем квартале...

Боже, ведь даже одной такой малюсенькой новостишки было бы более чем достаточно, чтоб в родительском доме вечер напролет только об этом бы и говорили. А он мои рассказы вовсе не слышал - ему нужны были только эти жуткие происшествия, о которых пишут в газетах, - происшествия, которые вызывают лишь переполох среди наших соседей и про которые хочется как можно скорее забыть. Да, он заживо похоронил себя под вещами, про которые нормальным людям хочется как можно быстрее забыть. Иногда я впадала из-за этого в бешенство - не потому, что он так сидел, не интересуясь жизнью людей и не принимая никакого в ней участия, а потому, что он вел себя так, будто все люди ниже его. И это несмотря на то, что он даже не зарабатывал столько, чтобы в семье возникло хоть какое-то благополучие. Мой брат тоже женился он купил землю и сейчас начинает строить дом; моя сестра замужем за владельцем процветающего магазина, который уже успел купить машину. Конечно, дело не в этом, не обязательно иметь собственный дом, или машину, или процветающий магазин. Но ведь все равно это часть той цели, к какой все мы стремимся. Если преуспеяние пока не достигнуто, это само по себе, конечно, не преступление, но тот, кто преуспеяния уже достиг, все-таки имеет больше прав судить, каково должно быть истинное положение вещей. А он, мой муж, позволял себе смотреть снисходительно именно на тех, кто чего-то добился. За это я на него иногда и обижалась. И особенно я злилась на то, что он возвращался с работы словно только для того, чтобы вот так, безо всякой цели, запираться, как отшельник, в своей каморке. Я знала, что он неумеха, и я щадила его, когда в доме надо было что-то сделать, - я сама делала все, что нужно. Я относилась к нему с терпением, но тер

НАХОДИЛАСЬ НА МЕДИЦИНСКОМ ОСМОТРЕ / МУЖЧИНА, ПРИГОВОРЕННЫЙ ЗА УБИЙСТВО К СМЕРТНОЙ КАЗНИ, БЫЛ ПОМЕЩЕН НА ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ СТУЛ И УЖЕ БЫЛ ПРИВЯЗАН К НЕМУ, КОГДА ВДРУГ ПОДАЧА ЭЛЕКТРИЧЕСТВА ПРЕРВАЛАСЬ, ОСУЖДЕННЫЙ СПОКОЙНО ЖДАЛ ЧЕТВЕРТЬ ЧАСА, ПОКА НЕ ОБНАРУЖИЛАСЬ ПРИЧИНА ДЕФЕКТА, ПОСЛЕ ЭТОЙ НЕОЖИДАННОЙ ЗАДЕРЖКИ ПОДАЧА ЭЛЕКТРИЧЕСТВА ВОЗОБНОВИЛАСЬ, И ПРАВОСУДИЕ ВОСТОРЖЕСТВОВАЛО / ОКОЛО 19.30 ВЕЧЕРА НЕКИЙ МУЖЧИНА С ОКРОВАВЛЕННОЙ ПОВЯЗКОЙ НА ГОЛОВЕ ПЫТАЛСЯ ВЫПРЫГНУТЬ НА ХОДУ ИЗ

пение у меня не было бесконечным. Когда я в конце месяца подводила баланс, то всегда выходило: мы тратили, что получали. Так мы могли бы тянуть до конца жизни, не делая ни шага вперед, всю свою жизнь мы топтались бы на месте, а нет ничего глупее, чем топтаться на месте, воображая, что ты сделал шаг вперед. Стоять на месте - это шаг назад, всегда говорил мой отец. И это правда. Мы должны куда-то идти, мы должны двигаться вперед, ведь даже Земля куда-то движется, ведь даже растения совершенствуются день ото дня, чтобы в конечном итоге расцвести, - все жаждет двигаться вперед, так или иначе реализовывать себя, совершенствоваться, украшаться. Я знаю, что это чуточку несуразно - поставить себе целью жизни купить машину или особняк. Но не столь важно, какова цель, главное - чтобы мы трудились и совершенствовались. А его я всегда сама должна была подталкивать к делам, которые он делал кое-как, так что я в конце концов должна была брать все в свои руки. Бог, в Которого они уже не верят и в существовании Которого я начала уже под их влиянием сомневаться, является Моим Свидетелем: я всю жизнь вкалывала, и ничто, связанное с работой, не может быть поставлено мне в упрек. Все, что у нас было, я возвела самостоятельно, почти на пустом месте. Я не хвастаюсь, а только привожу это в качестве смягчающего обстоятельства. С раннего утра до позднего вечера я вкалывала. Как часто случалось еще только рассветало и он еще спал, а полы в доме были мной уже вымыты и был приготовлен кофе, и я еще немножко, бывало, прикорну на постели, чтобы он думал, что мы проснулись вместе, но он даже не замечал ни что полы уже вымыты, ни что завтрак уже на столе, в то время как ему все-таки могло бы иногда прийти в голову, что это все не из воздуха возникает. Нет, он не замечал таких вещей. Зато тут же видел, когда я, бывало, недолго посудачу с соседкой. Он не говорил, что это его раздражает, но я понимала это по его брезгливо оттопыренной губе, а ведь нет ничего противоестественного в поддержании отношений с окружающими нас людьми. Куда же все мы идем, если каждый превращается в остров, на который не перекинуты никакие мосты. Если каждый будет островом, тогда все станут похожими на моего мужа. Каждый будет сидеть один и тихо ненавидеть других. Я отчетливо чувствую, что он все больше удаляется от людей - он не интересуется тем, какие у нас дела и заботы, хотя у всех переживания одинаковые, поэтому любой может из них извлечь для себя и пример, и пользу. И тогда я начала потихоньку приторговывать детской одеждой, а до того еще я немножко выучилась шить; одна из моих сестер вышла замуж за коммивояжера,

ЛЕГКОВОГО АВТОМОБИЛЯ, НО ДВОЕ МУЖЧИН, ПРИМЕНИВ СИЛУ, УДЕРЖАЛИ ЕГО, И АВТОМОБИЛЬ НА ПОЛНОЙ СКОРОСТИ УМЧАЛСЯ, ОДНАКО ИХ УДАЛОСЬ ДОГНАТЬ И ОТПРАВИТЬ В ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТОК - МУЖЧИНА, ПЫТАВШИЙСЯ ВЫБРОСИТЬСЯ ИЗ АВТОМОБИЛЯ, ОКАЗАЛСЯ В ТЯЖЕЛОМ СОСТОЯНИИ, ЕГО РУКИ БЫЛИ СВЯЗАНЫ, НО ОН ОТКАЗАЛСЯ СООБЩИТЬ СВОИ ДАННЫЕ И С БОЛЬШОЙ НАСТОЙЧИВОСТЬЮ ПРОСИЛ РАЗРЕШЕНИЯ БЕСПРЕПЯТСТВЕННО УДАЛИТЬСЯ / 17-ЛЕТНЮЮ ДЕВУШКУ НА ПЕРЕКРЕСТКЕ НЕОЖИДАННО СХВАТИЛ И ЗАТОЛКАЛ В КАБИНУ ГРУЗОВИКА

который торговал такими вещами, а я находила адреса, где можно было бы дешево закупать оптом набивную хлопчатобумажную ткань, чтобы из нее шить нагруднички. Но сначала мне пришлось взять домработницу, чтобы перепоручить ей чистку картошки и все другие дела, на которые человек тратит свое драгоценное время. Я знаю, женщина должна поддерживать в доме порядок, но у нас это превратилось в топтание на месте. И еще - да, я должна признаться в этом пустом закрытом доме, который всегда содержался мной в какой-то сверхъестественной чистоте, я чувствовала себя неуютно - он застыл, как нечто достигшее своего естественного конца. Я знаю, не надо беспокоиться о мертвом, он завершил свое дело - теперь пусть другие продолжат. Но я не хотела ежедневно пребывать в обществе трупа, я не могла жить в мертвом доме - вокруг меня должна всегда кипеть жизнь, как у нас в родительском гнезде, где из мастерской доносились удары молотка, а в доме, стараниями трудолюбивых сестер, стрекотала швейная машинка.

Поэтому и пришла в дом эта девочка, которая взялась помогать мне с шитьем, пришиванием пуговиц и частенько что-нибудь разбивала. Было в порядке вещей, что, например, натирая пол или вытирая пыль, она что-нибудь ломала, или пришивала пуговицы вкривь и вкось, или рассыпала коробку с иглами. Я обычно отчитывала ее, зная, впрочем, что ей это безразлично, да и мне было все равно. Потому что я чувствовала себя опять словно в родительском доме, где всегда было оживленно и суматошно, мне снова было пятнадцать - время, когда я вкалывала так, что пот с меня лил градом, и когда мне после работы позволялось погулять и поразвлекаться. С появлением этой девочки ко мне словно вернулось то уютное хлопотливое время. Только вот девочка не была той, как я в те годы, - она во все вносила беспорядок, она разбивала вещи, делала то одно, то другое не так, но я это терпела - да, она была другой, похожей на него. За время совместной с ним жизни я надеялась, что он постепенно как-то преодолеет свою неприспособленность. Но когда к нам пришла эта девочка, я поняла, что в принципе существуют люди, похожие не него, точнее, что они оба просто принадлежат к другой породе людей, которые не то что беспомощны и неуклюжи (а потому и не могут встроиться в наш мир), нет, они как раз крайне своенравны и смотрят на мир с осуждением. Меня раздражало, когда эта девчонка буквально демонстрировала свою заносчивость, и это при том, что она, по сути, была даже не в состоянии пришить один кусок ткани к другому - у нее просто все из рук валилось, а на физиономии, при этом было написано: все, что есть в этом

НЕИЗВЕСТНЫЙ ЕЙ ПАРЕНЬ, ЗА РУЛЕМ СИДЕЛ НЕКИЙ ДЕТИНА, КОТОРЫЙ ТУТ ЖЕ ВКЛЮЧИЛ БОЛЬШУЮ СКОРОСТЬ; ПОСЛЕ ДОВОЛЬНО ДОЛГОЙ ЕЗДЫ ПОХИТИТЕЛИ ПРИВЕЛИ ДЕВУШКУ В КАКОЕ-ТО ТЕМНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ, ГДЕ УДАРИЛИ ПО ШЕЕ, ОТ ЧЕГО ОНА ПОТЕРЯЛА СОЗНАНИЕ, ПРИДЯ В СЕБЯ, ДЕВУШКА УВИДЕЛА, ЧТО ОНА ОДНА ЛЕЖИТ РАЗДЕТАЯ НА КРОВАТИ, ЕЕ НОГИ БЫЛИ СВЯЗАНЫ ПРОСТЫНЯМИ, ПОРВАННАЯ ОДЕЖДА ВАЛЯЛАСЬ ПОД КРОВАТЬЮ, ДЕВУШКА БЫСТРО ОДЕЛАСЬ И ВЫШЛА ИЗ ЗДАНИЯ, НО ОТ РАСТЕРЯННОСТИ

мире, какое-то неполноценное и третьесортное. Особенно меня выводил из себя ее странный зуд - беспрерывно донимать меня всякими "неразрешимыми вопросами". Причем таким образом, словно она священник или судья. Именно это меня и раздражало - я как-то вдруг осознала, что она находится на ложном пути, а еще что он и она являют собой особую породу людей, их уже и без того с избытком развелось в нашем мире - они разрастаются густо, как сорняки, люди этой породы обычно не идут, а высокомерно шествуют, притом, хотя нет, они скорее сидят и смотрят на нас с недоумением... И, что еще хуже, эти люди имеют наглость задавать нам такие вопросы, словно они судьи или священники. У меня всегда было много дел, и я этому радовалась. Но время от времени и на этом пути возникали всякие сложности, которые, как груды камней, мешали моему движению. Например, то, что мой зять, муж сестры, продававший сшитую мной детскую одежду, по сути, был очень похож на мужчину, которого я узнала в свои пятнадцать. Приходя к нам, зять своим взглядом словно раздевал меня, - и вот мне снова было пятнадцать, и меня обнимал мужчина, который знал о женщине такое, чего я еще не должна была знать, мужчина, который, лаская меня, нашептывал мне всякую непотребщину, мужчина, о существовании которого я давно забыла. Я боролась против этого наваждения. Я имею в виду боролась против навязчивости моего зятя, что же касается моего первого мужчины, то, узнав, что я вышла замуж, он окончательно исчез из моей жизни, а я никогда не вспоминала о его ласках, я вообще могу легко без этого обойтись. Телесные ласки ведут прямо в тупик, они сталкивают людей в канаву к недочеловекам, и дремлющий в их глубинах животный инстинкт вырывается наружу... Лучше, чтоб он никогда не пробуждался, но я знала людей, у которых он никогда и не засыпал, их жизнь целиком была сосредоточена на том, что находится между ног, и поэтому они тоже попадали на ложный путь. Такие типы не являются полноценными членами родового клана, они болтаются среди людей и, видимо, хотят участвовать во всем вместе с другими, но на самом-то деле думают именно о том, что у них между ног, то есть ловят любой момент, чтобы вас повалить и усладить наконец свое скотство. Мне всякий раз становится не по себе, когда я слышу о таких делах. Он, в смысле мой муж, был в этой области далеко не ас. Вначале он проявил себя даже настолько неумелым, что я молча вынуждена была ему помочь, да и произошло это как бы случайно - только потому, что я сама старалась его возбудить. Но даже сейчас, когда он, например, войдя в комнату, застает меня врасплох, то есть

ЗАБЫЛА ПРОЧЕСТЬ НАЗВАНИЕ УЛИЦЫ, ГДЕ ПРОИЗОШЛА ДРАМА, ТЕПЕРЬ ОНА ВЫНУЖДЕНА ОБЪЕЗЖАТЬ ВСЕ УЛИЦЫ ВМЕСТЕ СО СВОИМ ОТЦОМ В ПОИСКАХ ТОГО ДОМА / 22-ЛЕТНИЙ ПАПАША НАНЕС СВОЕМУ 5-ЛЕТНЕМУ СЫНУ СМЕРТЕЛЬНЫЙ УДАР НОЖОМ, ТАК КАК РЕБЕНОК НЕ ХОТЕЛ ЛОЖИТЬСЯ СПАТЬ, МАТЬ, ОФИЦИАНТКА, ПО ВОЗВРАЩЕНИИ ДОМОЙ ЗАСТАЛА СУПРУГА СИДЯЩИМ В КРЕСЛЕ; ГЛЯДЯ ТЕЛЕПЕРЕДАЧУ, ОН СКАЗАЛ: ПОЙДЕМ В СПАЛЬНЮ, Я ДОЛЖЕН ТЕБЕ КОЕ-ЧТО ПОКАЗАТЬ, УВИДЕВ ТРУПИК СВОЕГО РЕБЕНКА, НЕСЧАСТНАЯ МАТЬ ЛИШИЛАСЬ ЧУВСТВ / В

когда переодеваюсь или когда удовлетворяю естественную нужду, он не загорается животным желанием, как другие. Иногда он даже не замечает, что я стою перед ним обнаженная, просто проскальзывает по мне взглядом, будто я неодушевленный предмет. Настойчивость зятя, его молчаливая, пробивающая насквозь настойчивость приводила меня в полное замешательство. То, ради чего мы родились, что является чем - то простым и естественным, когда оно происходит между мужчиной и женщиной законно, превращается в болезнь, когда ты думаешь об этом каждую минуту без перерыва и готова уже вступить в связь со своим зятем. Да, у всех этих пропащих вожделение является болезнью, противоестественным разрастанием, язвой, которая половым путем вылезает наружу, а ведь на свете существует еще множество других вещей, ради которых надлежит жить. Но каждый день, вкалывая до потери сознания, создавая свою фирму буквально на голом месте, я снова и снова сталкивалась именно с этой болезнью. И еще вдобавок эта девчонка приходит со своими россказнями о соседях - некий мужчина ежедневно в полдень блудодействовал с маленькой девочкой: его жена как раз работала днем на фабрике, а он поднимался с этой девочкой в спальню, запирал дверь и залезал с ней голым в постель. Меня смущали такие рассказы - неужели люди не могут обойтись без этого? Плюс к тому мой муж со своими заметками. Каждый день в газете публиковалась какая-нибудь очередная гадость, которую он мог, если хотел, присовокупить к своей серии. Она со своими рассказами - и он со своими заметками, и никогда им в голову даже не приходило спросить меня: а какие неурядицы сегодня улаживала я и как собираюсь преодолевать те, которые ждут меня завтра? А ко всему этому еще мой зять, действительно бывший отличным коммивояжером: он умудрялся сбывать все, что попадало ему в руки, - так вот, он тоже оказался заражен болезнью, которая, как язва, знай цветет себе у некоторых между ног. Ни минуты он не мог находиться со мной наедине без того, чтобы не погладить мне легонько то грудь, то бедра. Эта игра была молчаливой и скучной - его руки немо блуждали по моему телу, а потом ползли вверх под прикрытием юбки. Я не всегда обращала достаточно внимания на это. Я клала перед ним стопку детской одежды и показывала то, что было усовершенствовано, то есть чем он мог лучше завлечь покупателей. Казалось, он смотрит на это с вниманием, а тем временем его руки искали. Только когда он изо всей силы стиснул мне грудь, я поняла, что лишь это его и занимало... Я совсем не была настроена на такие дела. Почувствовав его руку на бедрах, я подумала, что это, возможно, случайность, и стряхнула его

НАЧАЛЕ ТЕКУЩЕГО МЕСЯЦА НЕКАЯ 13-ЛЕТНЯЯ ДЕВОЧКА СДЕЛАЛАСЬ МАТЕРЬЮ, ПОДОЗРЕНИЯ ПАЛИ НА ЕЕ ЖЕ СОБСТВЕННОГО ОТЦА, КОТОРЫЙ, ОДНАКО, УПОРНО ЭТО ОТРИЦАЛ, САМА ДЕВОЧКА УТВЕРЖДАЕТ, ЧТО ПРОШЛОЙ ЗИМОЙ НА НЕЕ НАПАЛ НЕКТО, КОГО ОНА МОГЛА БЫ ОПИСАТЬ ВЕСЬМА СМУТНО / БУДУЧИ КРАЙНЕ УГНЕТЕНА ДУШЕВНОЙ БОЛЕЗНЬЮ СВОЕГО СЫНА, МАТЬ ЗАБОЛЕЛА ОТ ГОРЯ И УМЕРЛА, ОТЕЦ ПОШЕЛ С ДУШЕВНОБОЛЬНЫМ РЕБЕНКОМ НА КЛАДБИЩЕ И ЗАСТРЕЛИЛ ЕГО ИЗ РЕВОЛЬВЕРА ПРЯМО НА МАТЕРИНСКОЙ МОГИЛЕ / УЖЕ ВТОРОЙ

ладонь, но вдруг до меня дошло, что он-то стремился потрогать меня именно там. Я поняла это, когда было уже поздно. Я вынуждена была молча отодвинуться и шлепнуть его по руке. Но это были пока только единичные случаи, они еще не соприкасались с магистральным путем моей жизни. Только когда эта девчонка - маленькая ведьма, маленький бес - однажды вошла в самый неподходящий момент, у меня словно открылись глаза. Я имею в виду - на все, что из этого вытекает. Для меня жизнь прежде являлась чем-то, что по природе своей, надежно защищено, что идет по прямому пути - тому самому, по которому прошел мой отец и заставил затем идти нас, домашних. Нет, слово "заставил" здесь не подходит. Мы все, мои братья и сестры, считали это чем-то само собой разумеющимся, мы не могли не идти этим путем, потому что в нас жило глубочайшее убеждение, что только он, единственный, и существует... С моим мужем и потом с этой приходящей девочкой я поняла, что путей бывает гораздо больше, чем один, что существуют всякие ложные пути. Как часто я давала себе волю выплакаться после ее ухода! После того как она опять целый вечер задавала мне всякие вопросы - может, почувствовав, что я начала сомневаться и догадываюсь, что тот путь, который для меня был единственным, такой же ложный, как все остальные. Я плакала, обнаружив, что основа жизни моей пошатнулась и мне негде найти другую. Она говорила об оси мира как о чем-то придуманном, так же говорила она и о Боге. И вся эта ее болтовня была нацелена исключительно на то, чтобы мое существование в человеческом клане стало менее прочным. Я подозреваю ее в том, что все это она проделывала преднамеренно - у нее была одна цель: она хотела выбить почву из-под моих ног, то есть уверенность в жизни. Я понимала, что она несчастна, потому что у нее-то ни в чем уверенности нет и видеть мою уверенность ей противно. Против этого не помогало ничто, даже то, что я давала советы (как всегда, кстати, делал мой отец), - в частности, я рекомендовала ей не вникать во все слишком глубоко. В конце концов, говорила я, от этого мы становимся не умнее, а только несчастнее. Но она опять заводила свою шарманку, безжалостно раня меня и принуждая думать. Мне кажется, иногда я ее даже ненавидела, а она, замечая это, сразу выкладывала что-нибудь веселенькое - что-нибудь такое ужасно смешное, от чего я моментально начинала хохотать. А ведь единственное мое требование заключалось в том, чтобы мы работали усердно, а всякие шутки-прибаутки... делу время, потехе час. Такая обстановка всегда царила в доме моих родителей, и там я была счастливой. Счастливой и глупой, - немедленно отзывалась

РАЗ В ЭТОМ РАЙОНЕ ПРОИСХОДИТ ПОХИЩЕНИЕ РЕБЕНКА: КОГДА ОТЕЦ ГУЛЯЛ СО СВОЕЙ 4-ЛЕТНЕЙ ДОЧКОЙ, ПОДЪЕХАЛА МАШИНА, И НЕИЗВЕСТНЫЙ МГНОВЕННО ВТАЩИЛ В НЕЕ ДЕВОЧКУ, ПОКА ОТЕЦ ОСОЗНАВАЛ СИТУАЦИЮ, МАШИНА ИСЧЕЗЛА / ПРОВОДИМОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ ПРИВЕЛО В ПОНЕДЕЛЬНИК К ДВУМ ШУМНЫМ ЗАДЕРЖАНИЯМ - НА ДОПРОСЕ ОТЕЦ ЗАЯВИЛ, ЧТО ОН ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ИЗБИВАЛ КОЖАНЫМ РЕМНЕМ СВОЮ 13-ЛЕТНЮЮ ДОЧКУ, ПОТОМУ ЧТО ОНА ЗАНИМАЛАСЬ БЕЗНРАВСТВЕННЫМИ ДЕЛАМИ - ДЕВОЧКА, БУДУЧИ ЗАГНАНА СЛЕДСТВИЕМ

девчонка. В такие моменты во мне против нее вскипала слепая ярость, потому что девчонка не только сбивала меня этим с толку, но тут же принималась холодно за мной наблюдать. Ярость, потому что она тоже сразу просекла - по крайней мере раньше, чем я, - чего именно мой зятек от меня хочет. Его рука лежала на том месте, которое французы называют la croupe, но я, клянусь, ничего плохого в том не усмотрела - напротив, мне показалось это скорее чем-то успокаивающим, простым человеческим сочувствием... ну, вот как детей гладят по шейке или шлепают по попке. Я не схожу с ума по детям - на самом деле даже побаиваюсь их. Не знаю, в чем тут дело, - возможно, это возникло оттого, что в родительском доме я никогда не видела детей, ведь именно я-то и была младшей. Кроме того, дети меня очень беспокоят, потому что они устраивают беспорядок, даже хаос, разбивают все, что попадает к ним в руки, и, кроме того, жутко же смотреть, как они лезут куда-нибудь вверх и падают оттуда, а то еще возятся со всякими острыми предметами или со спичками. Каждую секунду, когда дети где-то неподалеку, мне слышится пронзительный крик искалечившего себя ребенка, а когда приходят с ребенком к нам домой, я дружелюбно поглаживаю его по щечке или пару разиков ласково шлепаю по попке, приговаривая, что он должен сидеть тихо. А в это самое время зять, стоя рядом со мной, кладет руку мне на la croupe, хотя я сначала даже не понимаю, что его рука находится именно там, - просто чувствую, что его рука нажимает на la croupe немножко сильнее, но я обычно принимаю это за дружеский или одобрительный жест - пока до меня наконец не доходит, что именно его руки ищут в ложбинках моего тела. У меня не хватает сил противостоять, мое сердце бешено колотится, и я опять вспоминаю того, первого своего мужчину... Я молча отодвигаюсь, но вдруг он буквально огорошивает меня вопросом, который я, впрочем, должна была предвидеть. И я предвидела бы его, будучи такой женщиной, как, скажем, та, на которой женат мой брат, - уж она-то предвидит эти штучки. А я вот слишком простодушна в таких делах и сроду не представила бы, что мой зятек когда-нибудь сморозит такую фразу. Он хочет меня, вот в чем дело. Ему хочется тех самых делишек, как если бы я была его женой. Частенько я слыхала рассказы о мужьях, которые путались с другими женщинами, но я никогда не понимала, что именно их толкало на это. А тут вдруг как раз именно ко мне самой с таким вопросиком подбираются, и от растерянности я не в силах слова сказать. Кстати, я не в силах слова сказать, потому что мне кажется, будто меня по башке шарахнули мне буквально хочется плакать от того, что случилось. И

В ТУПИК, ПРИЗНАЛАСЬ, ЧТО УЖЕ БОЛЬШЕ ГОДА ИМЕЕТ ГРЕХОВНЫЕ ОТНОШЕНИЯ С ДВУМЯ ЖЕНАТЫМИ МУЖЧИНАМИ / ОТЦА И ЕГО СЫНА ОСУДИЛИ ЗА УБИЙСТВО ЖЕНЫ И, СООТВЕТСТВЕННО, МАТЕРИ, ГОЛОВУ КОТОРОЙ ОНИ ОТРУБИЛИ МЯСНИЦКИМ ТОПОРОМ И СОЖГЛИ В ПЕЧКЕ - ЧТОБЫ, ПО ИХ СЛОВАМ, "ОКОНЧАТЕЛЬНО ПОКОНЧИТЬ СО ВСЕМИ РАСПРЯМИ НА РЕЛИГИОЗНОЙ ПОЧВЕ" / ТРОЕ МОЛОДЫХ ЛЮДЕЙ ПОСЛЕ ИЗНАСИЛОВАНИЯ 8-ЛЕТНЕГО РЕБЕНКА ЗАБИЛИ ЕГО КАМНЯМИ, ПОСЛЕ ЧЕГО ПЫТАЛИСЬ ЗАДУШИТЬ И 4-ЛЕТНЕГО, СОВЕРШИВ НАД НИМ ТЕ ЖЕ САМЫЕ ДЕЙСТВИЯ,

в этот самый момент девчонка открыла дверь и увидела нас. Я успокоила себя тем, что она не услышала этих слов, но я знаю, что это слабое утешение, так как даже если она не услышала бы тех самых слов, то все равно она увидела, как мы с ним стояли, а так люди стоят только когда такие слова уже произнесены. Она, кроме того, видит, как он отводит свою руку, кстати, вовсе не спеша, поскольку он - ну и пройдоха! - просто собаку съел в этих делах, и тут меня как током пробивает: а ведь он в случае чего толкнет на ложный путь еще и девчонку!.. Конечно, такую мысль можно было бы счесть пустой предосторожностью, оставайся эта девчонка ребенком, который ничего не смыслит в делах между мужчиной и женщиной, но нет, она-то уж точно не ребенок - и гораздо, гораздо опытней меня! Я в свои двадцать пять знаю о жизни совсем мало - гораздо меньше, чем эта несовершеннолетняя девчонка. Я знаю совсем мало о жизни, потому что я никогда особенно не задумывалась. А она знает. Она только и делает что постоянно копается в таких вещах, просто стыдоба и срамотища. Каждый день она заявляется с новым рассказом, каждый день она опять слышала, или видела, или даже сама прошла через что-нибудь новенькое. Я чувствую, как он медленно отводит свою руку, и слышу, что он повторяет свой вопрос, но уже иначе, как будто он имеет в виду что-то совсем другое, ничего общего с этим не имеющее. Потом он уходит (наконец-то!), а мы с девчонкой молча садимся за стол, чтобы шить, и она принимается смотреть на меня довольно-таки вопросительно. И в тот миг, когда она вперяет в меня свой вопросительный взгляд, до меня доходит, что случилось что-то непоправимое, но что же мне ей сказать - и, главное, что сделать? Лучше всего, если я все расскажу ему, когда он вернется домой из своих морозильных камер, но я ведь знаю, что он тихий, а, как говорится, в тихом омуте черти водятся. Все эти годы в моем теле леденеет страх, потому что мой муж тихий и потому что в тихом омуте всенепременно водятся черти. Он и сам вполне в состоянии отколоть что-нибудь такое, что описано в его газетных заметках, - убить моего зятя, или меня, или себя. А я напрочь не выношу трагедий: я - простой человек. Мне хочется вести простую жизнь, когда, работая, можно продвигаться вперед, ставить себе определенную цель, пытаться ее достичь, но мне вовсе не хочется конца света. А она смотрит на меня и требует именно этого. Да, она несомненно из породы тех, кто сбился на ложный путь и, порвав с родовым кланом, получает немалое удовольствия, когда и нас постигает неудача. Или она не получает удовольствия от этого? Но разве она не сделала все для того, чтобы стать свидетелем, чтобы лицезреть эту

ПРИБЛИЖЕНИЕ ПРОХОЖИХ ЗАСТАВИЛО ИХ БРОСИТЬСЯ НАУТЕК / В РЕЙСОВОМ САМОЛЕТЕ ОДИН ИЗ ПАССАЖИРОВ, ВНЕЗАПНО ВСТАВ, ПОДОШЕЛ К ПИЛОТУ И СПРОСИЛ ЕГО: ВЕРИТЕ ЛИ ВЫ В БОГА? КОГДА ЛЕТЧИК ОТВЕТИЛ УТВЕРДИТЕЛЬНО, ЧУДАК ПРОДОЛЖАЛ: НУ ТАК УЙДИТЕ, И ПУСТЬ ВЕДЕТ САМOЛЕТ ОН, ЭТОГО МУЖЧИНУ УДАЛОСЬ ВЫТОЛКАТЬ ИЗ КАБИНЫ ОБРАТНО, НО НЕ УДАЛОСЬ ВОСПРЕПЯТСТВОВАТЬ ТОМУ, ЧТО ОН РАЗБИЛ ТРИ ОКНА И ВЫБРОСИЛ БАГАЖ / КОГДА НА УЛИЦЕ ЗАИГРАЛ ОРКЕСТР, 2-ЛЕТНЯЯ ДЕВОЧКА РУХНУЛА

сцену своими проклятыми зенками? Нет, лучше всего помалкивать, и пусть все идет, как идет: вечером просто надо выйти туда - в садик, я имею в виду - и сказать ему, чтобы он это прекратил, сказать, что я боюсь всего этого. И вот наступает вечер, и я иду туда, я должна с этим покончить, но, как только я вижу его, мгновенно понимаю, что влипну еще больше, что я все больше сбиваюсь с единственного верного пути.

Я вижу: как зверь, он поджидает свою любовную добычу, и мне понятно, что разговоры бесполезны, что он не будет слушать никакие слова, а просто набросится на меня, как зверь. И вот, еле сдерживая плач, я оказываюсь в крепком кольце его рук. Единственное, что я знаю теперь: все должно было бы произойти по-другому. Там, в доме, ему следовало бы вести себя иначе, а девчонку не надо было и в дом брать, и все должно было быть иным, а сейчас мы все вступили на путь, который становится роковым. Я не умею выразить, но чувствую это - все идет по ложному пути, ничего общего не имеющему с тем, который простирался перед моим взором в мои пятнадцать, а рядом был отец... Даже не знаю, что произошло там, в садике - не знаю, потому что и знать не хочу. Помню только, что происходило это с плачем - слезы текли у меня по щекам, потому что я не в состоянии была их всех вернуть на путь, который является единственным и безопасным и потому что они все безнадежно блуждают без цели, без объединяющей цели - только в поисках животного удовлетворения. Странно: ты плачешь из-за всего этого, а в то же самое время на тебе лежит мужчина, который как раз ищет животное удовлетворение. И что уж в этом такого, прямо не знаю, умопомрачительного - ну, лежать на траве, ну, быть на эту траву поваленной, ничего такого уж завлекательного во всем этом нет. Избавившись от мужчины, вся в слезах, я ринулась назад, и в этом моем слепом, немом и заплаканном рывке - домой, через темный садик, - напоролась горлом на бельевую веревку. Не знаю, как долго я пролежала на земле, пока наконец мой муж не вспомнил, что у него есть жена, и не вылез из своей каморки. После я занемогла, то есть, как выяснилось, забеременела, - и чем больше я надеялась и молилась, чтобы произошедшее оказалось случайностью, со временем целиком теряющей смысл, тем больше оно разрасталось в неотступный ужас. Более того, оно росло внутри меня самой - как все более веский укор. Долго я внушала себе, что это лишь временное недомогание, и было с чего: все-таки существовал целый ряд сильно обременявших меня обстоятельств - эта девочка со своими нездоровыми вопросами, потом само дело, которое все тяжелей повисало на одних только моих плечах, да вдобавок еще этот постоянно домогавший

В СВОЮ ПОСТЕЛЬ И УМЕРЛА / ПОСЛЕ ПРОХОЖДЕНИЯ ТОВАРНОГО ПОЕЗДА, ОКОЛО 21.30 ВЕЧЕРА, НА РЕЛЬСАХ БЫЛИ ОБНАРУЖЕНЫ ИСКАЛЕЧЕННЫЕ ТРУПЫ ДВУХ МОЛОДЫХ ЖЕНЩИН, О ПРИЧИНАХ НАХОЖДЕНИЯ ЭТИХ ДВУХ МОЛОДЫХ ЖЕНЩИН В СТОЛЬ ПОЗДНИЙ ЧАС НА ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОМ ПОЛОТНЕ НИЧЕГО НЕ ИЗВЕСТНО / ПОСЛЕ УБИЙСТВА МОЛОДОЙ ДЕВУШКИ НЕКИЙ ЧЕЛОВЕК ПРИШЕЛ К МАТЕРИ ЖЕРТВЫ И ОБВИНИЛ В ЭТОМ УБИЙСТВЕ СЕБЯ, СКОРО ВЫЯСНИЛОСЬ, ОДНАКО, ЧТО ПОКАЗАНИЯ ЭТОГО МУЖЧИНЫ БЫЛИ ЛОЖНЫМИ, ТАК ЧТО ПОЛИЦИЯ

ся меня зять, и вот вам, пожалуйста, и нездоровье, не говоря уже о беспокойстве за мужа: меня тревожили мысли о тихом омуте и все чаще охватывало опасение, что он, чувствуя себя лишним в этой жизни, вдруг из нее исчезнет. Я не смею произнести это, даже сейчас я все еще не смею себе в этом признаться, но меня охватывал буквально необузданный страх всякий раз, когда я должна была войти в его каморку. И поэтому я предпочитала посылать туда девочку - когда ужин был готов, я обычно велела девочке, чтобы она позвала его. Я слышала, как она поднималась по лестнице... открывала дверь... тут я замирала, пытаясь сдержать ладонью дикий стук сердца... с ужасом ожидая ее нечеловеческий крик. Только когда она возвращалась, небрежно бросая, что он скоро придет, - только тогда бешеная колотьба моего сердца постепенно стихала. Иногда в его отсутствие я все же заставляла себя зайти к нему, чтобы посмотреть на стены, которые он видел ежевечерне, я заставляла себя даже поразмышлять о заметках, которые он собирал, - и плакала. Я проливала тихие, безучастные слезы обо всех собранных им трупах, обо всех этих болтающихся в петле мертвецах, обо всех этих... наложивших на себя руки. Так что мне вполне хватало с чего заболеть! Раздражения не было куда там! - я чувствовала себя пойманной крысой. Мне хотелось сбежать от этого состояния куда угодно, и в то же время я отлично понимала, что это беременность, так что бежать некуда. Я оказалась прикованной к раковине, мне было тоскливо и тошно, а добивало то, что девочка тут же прибегала и впивалась в меня взглядом, как в выставленного на ярмарке зверя. Я была для нее экзотической диковинкой, курьезом - чем-то новеньким, с чем она должна была ознакомиться - продегустировать и насладиться. Я ненавидела ее, потому что она слишком много знала и слишком много наслаждалась. Я помню, как в один вечер он вернулся домой, а я снова была прикована к раковине. Я стояла абсолютно беспомощная, первый раз в жизни чувствуя себя животным. Все, прежде возвышавшее меня над животными, было сломано. А сила воли, которая была мне присуща, сила, которой я поднимала себя над собственной животной природой, та сила, которую люди вкладывают, чтобы прорубить джунгли и построить на расчищенных местах города ("каменные джунгли", - обычно вворачивала она), - эта сила воли была во мне сломлена. Я знала - да, это я знала, - что всегда стояла ступенью выше, чем вереница всех этих безвольных и подавленных, тоскующих, как животные, по первобытному состоянию жизни, от которого люди освободились. Теперь, опустившись (хотя и на одну ступеньку), то есть сломавшись, я чувствовала

ВЫПУСТИЛА ЕГО НА СВОБОДУ / АРЕСТОВАНА СУПРУЖЕСКАЯ ПАРА, КОТОРАЯ ЗА ПОСЛЕДНИЕ ШЕСТЬ ЛЕТ УБИЛА 5 МАЛЕНЬКИХ ДЕТЕЙ, РАЗБИВАЯ ИМ ГОЛОВЫ ДЕРЕВЯННОЙ КАРТОФЕЛЕМЯЛКОЙ И ГАЕЧНЫМ КЛЮЧОМ / В ГОСПИТАЛЬ БЫЛ ПОМЕЩЕН МУЖЧИНА, ОСЛЕПШИЙ НА ПРАВЫЙ ГЛАЗ, ОКУЛИСТ ОБНАРУЖИЛ У НЕГО ПРЯМО ЗА ГЛАЗНЫМ ЯБЛОКОМ ЗЕРНО КАПУСТЫ, КОТОРОЕ, НАЙДЯ ТАМ ДОСТАТОЧНО ТЕПЛА, ДАЛО РОСТОК И ВЫРОСЛО В РЕЗУЛЬТАТЕ НА 2 САНТИМЕТРА / ВО ВРЕМЯ ВТОРОГО ДНЯ ТРОИЦЫ 32-ЛЕТНИЙ МУЖЧИНА С ЖЕНОЙ И ДЕТЬМИ ПОЕХАЛ

себя отвратительно. Он подошел ко мне, и его рука отправилась, с оттенком обследования, блуждать по моему животу; это было не сострадание, нет, для жалости или простого сострадания его пальцы, отправленные в экспедицию по моему телу, блуждали там слишком механистически. Я понимаю, что плохо знаю свою плоть, я никогда не беспокоилась насчет нее, твердо полагая, что не имеет значения, как именно она выглядит внутри, - мой отец, тот вообще ненавидел озабоченных страдальцев, так что я тоже всегда избегала людей, которые постоянно копались в себе и в своих болезнях, словно в каменноугольной шахте, как будто их тщедушное тело чуть ли не целая планета, которую необходимо исследовать. Но зато я разбиралась в механике: например, мы с братом как-то смастерили радиоприемник, и у нас были всякие электрические приспособления, а еще фотоаппарат и темный чулан, в котором мы сами проявляли и печатали - мой брат мечтал стать летчиком, а я... Но что толку вспоминать: я стою, как животное у раковины, знание механики уже нисколько не помогает мне, я чувствую одну только муку - наверное, мне пришел конец. И в этот момент я поняла, что им владеет лишь страх: причем за себя самого, а вовсе не за меня. И вот именно в этот жесточайший момент, когда его страх, по идее, должен был бы распространиться немного и на меня, когда он должен был бы искать мои глаза, чтобы передать в мое сердце искру сострадания... в этот катастрофический, как я утверждаю, момент он посмотрел на нее. Она стояла и улыбалась. Она наблюдала мое отчаяние и мою беспомощность с улыбкой - с улыбкой она наблюдала и его страх. В этот момент она полностью торжествовала, маленькая ведьма!.. Упоение буквально ударило ей в голову - ведь она застукала, она накрыла с поличным не человеческую пару, но пару зверей. И он сразу понял, что я беременна. Я почувствовала, как закостенели его ощупывающие руки, как закостенел он сам. И тогда она выдала такое, что сразило меня мощней, чем удар в челюсть. А дети рождаются в цветной капу-у-усте - вот что сказанула она. Выходит, она знала, что именно произошло в глубине садика! Смертельно раненная, я взглянула на мужа, но его интересовала только она... через какое-то время он направился к лестнице... Я выплакалась в уголке, разговаривая с живущим внутри меня ребенком. С кем же еще я могла поговорить? Я была одна, я превратилась в остров среди прочих других. Тем или иным способом я пыталась выгнать девчонку из нашего дома, но она присосалась буквально как клещ - клянусь Богом, в конце концов она даже оказалась полезной. Такой полезной она еще никогда не бывала: даже не разбивала, ни единой

НА ПРОГУЛКУ, ОНИ ОСТАНОВИЛИСЬ В ТУРИСТИЧЕСКОМ ЗАВЕДЕНИИ С РАЗНООБРАЗНЫМИ ДЕТСКИМИ ИГРАМИ, ТАМ ЭТОТ МУЖЧИНА, РАЗВЛЕКАЯСЬ СО СВОИМИ ДЕТЬМИ, УПАЛ С ТУРНИКА И БЫЛ ДОСТАВЛЕН В БОЛЬНИЦУ, ГДЕ УМЕР ВСЛЕДСТВИЕ ПЕРЕЛОМА ШЕЙНЫХ ПОЗВОНКОВ, ОСТАВИВ СИРОТАМИ ТРЕХ МАЛЕНЬКИХ ДЕТЕЙ И ЧЕТВЕРТОГО НА ПОДХОДЕ / МУЖЧИНА, НЕДАВНО АРЕСТОВАННЫЙ ЗА КРАЖУ ПОВЕРГ СУД В СТРАШНОЕ СМЯТЕНИЕ, ОБЪЯВИВ, ЧТО У НЕГО ЧУМА, ВСЛЕДСТВИЕ ЭТОГО НЕОЖИДАННОГО ОТКРЫТИЯ СУДЬЯ,

чашки. Итак, из ее рук ничего не вываливалось, работала она почти за двоих... но все это время она внимательно следила за мной, она следила неотступно и хищно - как я себя веду, как реагирую... Я была для нее подопытным кроликом - будто она работала над докторской диссертацией для Университета Этой Жизни и ей требовалось постоянно отбирать и приводить в систему каждую мелочь, притом каждого факта. Это стало очередным потрясением моей жизни, потому что если раньше я думала, что у нее просто такая болезнь, то теперь поняла, что ее болезненное любопытство есть одновременно начало некой науки - ведь все, что люди завоевали и чем они так гордятся, является, по сути, результатом того же самого болезненного любопытства. Я могла бы, пожалуй, снова обрести почву, если б укрепилась в мысли, что это любопытство доставляет ей не что иное, как только удовольствие... но я не хотела вникать в эту мысль глубоко. Как всегда, я предпочитала не думать, а действовать. Любые действия были лучше, чем одинокое пребывание в постели и ведение разговоров с еще не рожденным ребенком. Но как именно я могла бы действовать, что я могла бы сделать? Я была цветущим деревом в ожидании зрелости, когда я должна буду сбросить свой плод, от меня не требовалось большего, чем просто позволить плоду созреть. Я стала пленницей этого дома, пленницей самой себя - вся жизнь моя замерла под знаком будущего ребенка. И она, которая теперь делала все возможное, чтобы мне во всем угодить, перешла в своих рассказиках и новостях к "теме детей". Она стала употреблять все выражения, причем дословно, которые раньше употребляла в отношении к детям я. О детях я говорила всегда с презрением, даже со скукой. Я уже тогда знала, что дети существуют, чтобы в какой-то момент заменить тех, которые со временем - от болезней, от старости - в конце концов сойдут на нет, а мы надеемся сделать еще один шажок вперед благодаря детям. Но своей беспомощностью они нам постоянно мешают! Конечно, иметь в доме ребенка, за которым все время надо было бы следить, который играл бы с ножами или со спичками, который мог бы заползти вверх по лестнице только затем, чтобы оттуда свалиться, который переходил бы улицу только затем, чтобы его сбила машина, - большое беспокойство, и я буду уже не женщиной, а только матерью. А сейчас она постоянно смотрит на мой живот, повторяя все то, что раньше говорила о детях я, она повторяет это с легкой издевочкой, но лезвие ее издевочки обильно смазано особого рода сладостью... чаще всего когда она намекает на тот самый садик, где был зачат ребенок. Иногда мне хочется просто вышвырнуть ее вон, иногда - бухнуться перед ней на колени, умоляя, чтобы она не

АДВОКАТ И ОХРАНА, ДАБЫ УБЕРЕЧЬСЯ ОТ ЭТОЙ ОПАСНОЙ БОЛЕЗНИ, ОБРАТИЛИСЬ В БЕГСТВО, ЧТО КАСАЕТСЯ ЗАКЛЮЧЕННОГО, ТО ОН БЕЗОТЛАГАТЕЛЬНО ПОЛУЧИЛ НЕОБХОДИМУЮ МЕДИЦИНСКУЮ ПОМОЩЬ / ОКОЛО 9 ЧАСОВ ВЕЧЕРА КРЕСТЬЯНИН ПОСЛАЛ СВОЮ 8-ЛЕТНЮЮ ДОЧКУ ЗА ТАБАКОМ И СПИЧКАМИ - НА ОБРАТНОМ ПУТИ ДЕВОЧКА ПОДОЖГЛА НЕМНОЖКО СОЛОМЫ, КОТОРАЯ ТОРЧАЛА ИЗ АМБАРА, ПОЖАР НАСТОЛЬКО СТРЕМИТЕЛЬНО РАСПРОСТРАНИЛСЯ, ЧТО ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО МИНУТ ЗАХВАТИЛ ВТОРОЙ ХУТОР, КОГДА

проговорилась. Я стала перед ней беззащитна - ее глаза, нацеленные на мой живот, превращены в орудия убийства... Я всегда стояла как бы над такими людьми, как она и мой муж, потому что они были слишком много думавшими, сомневавшимися существами, я же, наоборот, существом действовавшим. Они торчали на обочине главного пути, лишь с презрением наблюдая, я же, которая изо всех сил стремилась идти по этому пути вперед, вкалывая и борясь, сделала по рассеянности в некий момент что-то ошибочное, за что они теперь смотрели на меня с осуждением. Они... нет, пока только она. Сколько времени осталось до тех пор, когда в какой-то мучительный момент она откроет ему мою тайну - только затем, чтобы завершить наконец свою докторскую диссертацию, чтобы поглазеть, как именно он это воспримет, точнее, устоит ли он вообще на ногах от такого удара? Да ведь она и в самом деле ребенок - погружает детскую лодочку в ведро с водой и устраивает там бурю только для того, чтобы понаблюдать: а как эта лодочка будет тонуть? Я утешалась лишь тем, что была парализована временно, тем, что, как только ребенок наконец появится на свет, я восстановлю мои жизненные силы и снова начну действовать. Я верила в это... Почти ничего не помню из той ночи, когда ребенок наконец родился. Мое сознание постепенно погружалось в темную яму, я вся раскрывалась, разрываясь до самого дна, из меня вытекали воды, а я жаждала лишь погружаться глубже, глубже, остаться одной, умереть. Когда я проснулась, скудное солнце уже играло на моих вялых прозрачных руках, лежавших поверх одеяла... до меня долетал шепот двух голосов... Я вспомнила, что родился ребенок, что он сейчас лежит рядом со мной в своей детской кроватке. Муж склонился над ним и смотрел на него - но не один. Они склонились вместе, разглядывая ребенка от некой другой пары... то есть от меня и моего зятя... И вот... благодаря ребенку, которого они затем положили на свои соединившиеся руки, он открыл для себя то, что я знала давно: что он любит ее. Нет, мои испытания еще не закончились. Я наконец прозрела: вся эта история была, по сути, безумной. Мы втроем исполняли танец, да, именно танец, конца которого не ведает даже Господь Бог, но я все это время надеялась, даже молилась, чтобы она по крайней мере не осознала происходящего и чтобы он продолжал любить ее молча, чувствуя, что неразумно тратить свою любовь на сущего ребенка. Правда, его нельзя в чем-либо упрекнуть, так же как нельзя в чем-либо упрекнуть и меня, - стряслась беда, и она необратима. Это все равно как если бы разразилось землетрясение, или война, или голод - но мы должны выжить. "Мы", говорю я... имея в виду тех, кто такие

ПРИБЫЛА ПОЖАРНАЯ КОМАНДА, ПЛАМЯ УЖЕ БУШЕВАЛО НА ДВУХ ТЫСЯЧАХ КВАДРАТНЫХ МЕТРАХ ЗАСТРОЕННОЙ ТЕРРИТОРИИ / ОДИН МУЖЧИНА ПОКОНЧИЛ С СОБОЙ НЕОБЫЧНЫМ ОБРАЗОМ: ОН ВОТКНУЛ СЕБЕ В УШИ ПРОВОДА ДЕТОНАТОРА И НАЖАЛ КНОПКУ, ВСЛЕДСТВИЕ ЧЕГО ЕГО ЧЕРЕП ВЗОРВАЛСЯ / БЕЗО ВСЯКОГО ОБЪЯСНЕНИЯ 14-ЛЕТНЯЯ ДЕВОЧКА, ПОКИНУВ В СУМЕРКАХ РОДИТЕЛЬСКИЙ ДОМ, ПОДОЖГЛА ВНАЧАЛЕ ДРУГОЙ ДОМ, А ЗАТЕМ И ГАРАЖ, ПОСЛЕ ЧЕГО ОНА ПРОНИКЛА В ЦЕРКОВЬ, ГДЕ НА АЛТАРЕ ЗАПАЛИЛА БИБЛИЮ И НАЦИОНАЛЬНЫЙ ФЛАГ,

же, как я, а не как эти двое, которые, склонясь над постелькой ребенка, сгорают от жажды взаимных объятий. Но теперь было уже поздно для моих молитв - теперь она поняла, что он жаждал узнать ее маленькое тело, жаждал ее губ, жаждал их дыхания на своих, его глаза жаждали проникнуть как можно глубже, на самое дно ее глаз, чтобы начать наконец погружение в кратер ее плоти. Подавленный, он спустился по лестнице, а она осталась, легко перепархивая оттуда - сюда, от ребенка - ко мне, от меня - к ребенку. Она еще не приняла участия в игре, еще не вступила в танец по-настоящему, но уже кружилась вокруг нас двоих, по капелькам дегустируя нашу интимную жизнь, как неведомое ей до того хмельное питье. В моей голове постоянно стучал страх, выложит ли она ему все вот-вот или нет, да или нет, иногда мне хотелось, отчаянно вопя, заорать, что все было предопределено, что ни я, ни он не были в состоянии что-либо изменить. И вот в один вечер его принесли домой - час, которого я, ужасаясь, беспрерывно ждала годами, наступил. Правда, я представляла это не так... я всегда боялась, что это случится в каморке, но это произошло на работе - он, видимо, бросился с железной лестницы. Он, видимо, все узнал, и у него не хватило духу вернуться домой, чтобы швырнуть мне в лицо мой позор. "Не хватило духу", говорю я... это мое выражение и мои слова, потому что я не знаю его выражений и его слов. Я отдаю себе отчет в том, что никогда не понимала, почему он держится в стороне, почему он всегда безразличен - морозильные камеры своим холодом, наверное, подавили его... его постепенно убивали и морозильные камеры, и наша цивилизация, над которой мы трудились, в которую вложили все силы, и вся эта очеловеченная природа, которой мы постепенно заменили прежнюю, - новая природа, в которой он так и не прижился. Все эти годы я жила в постоянном страхе, ожидая от него этого шага. Я была уверена, что он его совершит, рано или поздно, а нынче бабах! - он это и сделал - из-за ребенка, который был зачат не от него. Мужа внесли в дом, и в этот момент мне наконец было дано постичь, что все эти годы, несмотря ни на что, я ужасно любила его - любила, словно он был дитя, которое не похоже на других и которого поэтому прижимают к себе с особой нежностью и любовью. А может быть... я любила его еще и по-другому, да, по-другому, просто как женщина любит мужчину, потому что, когда он довольно долго лежал вот так - сначала не поддаваясь смерти, а потом даже пошел на поправку, мне открылось, что это произошло не из-за ребенка. Девчонка. Он любил ее, он хотел ее до безумия, тело в тело. Морозильные камеры не смогли уничтожить его

ВООРУЖЕННАЯ ЭТИМИ ФАКЕЛAМИ, ОНА БРОСИЛАСЬ РАСПРОСТРАНЯТЬ ПОЖАР ДАЛЬШЕ И ДАЛЬШЕ, НАПИСАВ ПРЕДВАРИТЕЛЬНО МЕЛОМ НА ЧЕРНОМ КАМНЕ: ПОШЛИ ВЫ ВСЕ К ЧЕРТУ / 55-ЛЕТНИЙ МУЖЧИНА НЕСКОЛЬКО НОЧЕЙ ПОДРЯД СЛЫШАЛ ЖАЛОБНОЕ МЯУКАНЬЕ КОШКИ, ДОНОСЯЩЕЕСЯ С ЧЕРДАКА; ПОЖАЛЕВ ЕЕ И РЕШИВ КАК-ТО ЕЙ ПОМОЧЬ, ОН ТУДА ЗАЛЕЗ, ОДНАКО, БЕЗУСПЕШНО ПЫТАЯСЬ ПОЙМАТЬ УЛИЗНУВШЕЕ В ИТОГЕ ЖИВОТНОЕ, ПОТЕРЯЛ РАВНОВЕСИЕ И РУХНУЛ С БОЛЬШОЙ ВЫСОТЫ: СМЕРТЬ НАСТУПИЛА МГНОВЕННО.

мощный инстинкт, который все же проломил его собственную ледяную коросту... но тут же наткнулся на искусственный лед общественных загородок. Я все время о муже, о муже, не о себе - это доказывает, что я ему сочувствовала, что в первую очередь я думала о нем и желала его выздоровления. И я искренне надеялась, что после этого мы сможем оставить все позади и продолжим потихоньку наш путь - как воды ручья, которые, наткнувшись на препятствие, бурля и пенясь, какое-то время раздваиваются, но затем вновь соединяются, чтобы единым руслом течь дальше. Однажды я вернулась после прогулки с ребенком - она, сидя в кресле, склонилась над ним... Она тоже вступила в танец. Из зрителя она тоже превратилась в участника. И самое ужасное было: я окончательно поняла, что они были существами одной расы, одной породы. Получается, я ошибалась, считая, что у нас есть единая цель. Каждый из нас троих - окруженный коварными водами остров, и все, к чему пришли вместе именно мы, не имеет отпечатка наших личностей - то же самое могло произойти совсем с другими людьми. Но что же теперь делать мне? Жить, как эти двое, - и ждать, когда над нами сомкнутся первобытные джунгли?

1. Отсылка к "Гамлету": дикий водосбор фигурирует в монологе Офелии (акт IV, сцена 5) и, в соответствии с символикой того времени, олицетворяет измену. (Прим. перев.)