"Ветер (Повесть о днях Василия Гулявина)" - читать интересную книгу автора (Лавренёв Борис Андреевич)Глава тринадцатая АмбаВ номер гостиницы бурей влетел Василий и бросился к спутнику. – Братишка! Пропало дело! Сегодня тикай со всеми манатками! – Что?.. В чем дело? – побледнел тот. – А такое, брат, дело, что попали мы под лафет. Не догадались наши, а вышла совсем пакость… Дрянь дело. Поручик-то, оказывается, самому Алексееву знаком. Как сказал мне это начальник штаба – ну, думаю, тут мне и крышка. На счастье, сам Алексеев-то болен, и к нему допуска нет. А то сразу бы конец! Сейчас дам тебе все сведения, донесение напишу, и катись ты колбаской сейчас же! – А вы, товарищ Гулявин? – А я, брат, останусь. – Вы с ума сошли! Ведь верная смерть! Командующий не предполагал же такого осложнения. – Это я знаю! Но только без приказа вернуться не могу. Потом – пока генерал болеть изволит, мне не страшно. А выздоровеет – так я улизнуть успею. А я еще насосу из кадетов молочка. – А я бы все-таки вам советовал уехать. – Советовать можешь, а уехать я не уеду! Баста! Сел Василий за стол, достал бумагу и настрочил донесение командующему. Распороли подкладку у френча и зашили в нее вместе с переписанным начисто опросным листом. – Ну, вот и готово! Поезжай, голубь! Кланяйся нашим! – Товарищ Гулявин! Едем вместе! Ведь бесполезное геройство. – Чего?.. Геройство? Слова какие развел! Что ж, я подохнуть не смогу как следует? – Но зачем же умирать без толку, когда вы можете еще пригодиться? – А кто тебе сказал, что я умирать собрался? Не каркай, – и не подумаю. Еще тебя переживу! Ну, не копайся! Живо! Сам проводил Василий товарища до явочной квартиры и попрощался с ним: – Скажи командующему, чтоб не беспокоился. Пока страшного нет! – и пошел обратно в гостиницу. Вышел на балкон и приказал подать себе самовар. Шумела внизу кипящая людьми улица, под музыку шел какой-то отряд, и всюду на тротуарах толпились люди в офицерских погонах. И пока смотрел Василий, грозная и зловещая ярость росла и ширилась в сердце. «Слетелись, вороны?.. Летайте, летайте! Недолго вам, чертям, летать осталось! Обскребут с вас перышки!» – Самоварчик готов, ваше благородие! – сказал половой, внося самовар. Пока пил Василий чай, за дом зашло порозовевшее солнце, побежали косые синеватые тени по улице, расплылись, и за короткими кубанскими сумерками черным звездным бархатом накрыла город ночь. И с первыми звездами издалека, с гор, подул холодный, все разрастающийся ветер. Стало холодно на балконе. Василий поднялся идти в номер, и в эту минуту резкий шквалистый порыв рванул балкон, вздернул скатерть и свалил стакан. И сейчас же засвистал по улице, завывая в верхушках тополей, пригибая их к земле. «Штормяга будет ночью», – подумал Василий, входя в номер и зажигая свет. Прилег на кровать, но спать не хотелось. Вместе с ветром, сухим и холодным, пришла тревога. Чаще стало биться сердце, и тяжело стискивало дыхание, как будто стал твердым воздух и с трудом проходил в легкие. Василий встал с кровати и посмотрел в окно. По улице несло густую пыль, и тополя страшно и мрачно раскачивались под порывами. Василий вспомнил о ресторане. «Пойти, что ли? Посмотрю, как офицерня гуляет. Потом же еще чего узнаю. Из пьяного легче вытянуть». Он надел фуражку и пристегнул шашку к портупее. Внимательно осмотрел браунинг и положил в карман. Пошел к дверям, но вернулся и раскрыл маленький кожаный чемодан. Порылся в белье и из-под белья вытащил английскую круглую, всю в шестигранных дольках, похожую на ананас, ручную гранату. Вставив в отверстие запальную трубку, подержал на ладони и сунул в широкий боковой карман френча. На улице было мало народу. Всех разогнал ветер. Спросив у кого-то, куда идти, Василий свернул в переулок, перешел бульвар, и уже издали метнулся ему в глаза ресторан ярким, мертвецки зеленым сиянием ртутных ламп над вывеской: «Grill-Room». Поднялся на крыльцо, прошел вестибюль и остановился на пороге зала, ослепленный светом, мельканием людей, оглушенный яростным взвизгиванием скрипок, игравших нахальный плясовой мотив. Медленно прошел между столиками, ища свободного места и нерешительно оглядываясь, когда от стены услышал хрипловатый голос: – Поручик!.. Поручик!.. Оглянулся и увидел полковника из оперода, махавшего рукой. – Поручик!.. Оглохли вы?.. Идите к нам! Василий подошел к столику. – Знакомьтесь! Поручик Волынский! Капитан Одоевцев! Поручик Рыбкин! Прапорщик Селянинов! Василий перездоровался с офицерами и сел на предложенный стул, оглядывая ресторан настороженными глазами. – Выбирайте, поручик!.. Чего хотите? Какое вино пьете? Сегодня мы угощаем пр-редставителя доблестной братской армии Учредилки. Василий взял карточку вин. Редко приходилось ему заказывать вина в ресторане. Пробежал глазами, понравилось почему-то круглое название «Го-Сотерн». – Вот! Это! – Эге. Поручик у нас барышня!.. Дамское винцо пьет! Нет, голубчик, это не идет. Тогда я сам хозяйничаю. Начнем по русскому обычаю с беленькой, потом винца, потом коньячку, и опять беленькой, и опять сначала. Поручик Рыбкин, длинный и унылый человек, с перекашивающим лицо большим шрамом, начал расспрашивать Василия о восточном фронте. И снова Василий пошел заливать, как утром полковнику, гладко и хорошо. В промежутках разговора выпивал наливаемую полковником водку и с аппетитом ел вкусное что-то, залитое желтоватым острым соусом. Визжала музыка, на эстраде жонглировал тарелками эксцентрик с красным носиком и в маленьком, набекрень надетом цилиндре. – Слушайте, Рыбкин!.. Бросьте из гостя кишки выматывать. Ему с утра очертело. Веселиться надо! Дело – не волк! Смотрите на эстраду, поручик! Сейчас бабочка вылезет – загляденье! Опять взвыли скрипки, и на эстраду легко выпорхнула из-за кулис пышная, розовая, почти совершенно обнаженная женщина в легком голубом газе, залитом сверкающими блестками. – Смотрите!.. Смотрите! Бюст!.. А ножки? – шептал в ухо Василию разнежившийся полковник. – Не баба – пирожное! И скажу вам – недорога. Пятьсот целковых! Хотите – познакомлю? Василий взглянул и уткнулся в тарелку, куда полковник наложил ему спаржи. Не знал, что делать со спаржей, и стал ловить ее вилкой. – Что вы, батенька, делаете?.. Спаржу вилкой?.. Видно, здорово вам мисс Рози в поджилки ударила. – Я этой штуки не ел! У нас не растет! – зло сказал Василий. – Я и забыл! Вы ведь сибиряк! Ну, выпьем, голубчик, за тайгу – матушку, чтобы в ней все большевики передохли! Допивая рюмку, услыхал Василий сбоку шуршание шелка, такое знакомое и дразнящее, что вспомнил Инну Владимировну, и резко повернулся. Стояла у столика небольшого роста женщина в испанском костюме, с черной кружевной мантильей на плечах и цветами в волосах, худая и тонкая. – Карменсита!.. Садитесь! – сказал, привстав, капитан Одоевцев. Женщина легким движением расправила платье и опустилась на стул. Прищурила миндалевидные глаза и посмотрела на Гулявина. – Новенький? Откуда достали? – процедила она гортанным голосом. – Познакомьтесь. Поручик Волынский! Карменсита протянула тонкую руку для поцелуя, и Василий смущенно поцеловал. Женщина блеснула глазами. – Не надоело еще пить? Вот люди!.. Скоро вас в психическую отвезут? – На наш век хватит, – ответил Одоевцев, – лишь бы в психической вас можно было найти, а там море по колено! Она опять повернулась к Гулявину: – Вы откуда? Из Сибири?.. Далеко! У вас лицо хорошее, не пропитое!.. Но прежде чем Василий ответил, у стола появился тоненький, очень красивый офицер в щегольской черкеске. Его встретили дружными возгласами: – Князь!.. Душка!.. Откуда? Какими судьбами? – С фронта только что… В отпуск. – Садись, садись. Рассказывай! Офицер сел против Карменситы и закурил. – Что ж рассказывать?.. Особенного ничего!.. Скука! Вот разве в Тихорецкой удовольствие было, – выпуская дым из мягких розовых губ, сказал он неторопливо, приятно грассируя. – Ну? – Взяли мы ихний санитарный транспорт, а там девчонка, сестра милосердия. Завзятая большевичка! Из вагона по нашим шпарила. Но хорошенькая, как чертенок. Лет семнадцати. Ну, привели ее ко мне… Я говорю: «Жаль мне вас, мадемуазель, на тот свет отпустить такой юной и не познавшей высоких наслаждений нежной страсти». – «Я вас не понимаю», – говорит. Ну, я ей объяснил так, жестами. Так она мне в лицо плюнула. Ну, естественно, позвал казачков, приказал ее разоблачить, привязали к кровати, и через нее целый взвод пропустил. Познала в избытке. Слушал Василий, и мутилось у него в голове от выпитой водки и злобы. Крепко сжал в кармане браунинг, но, прежде чем успел слово сказать, поднялась Карменсита: – До свиданья, господа! Я за одним столом с подлецом, который хвастается своей подлостью, не сижу. Вскочил князь. Поднялись все офицеры. Встал и Василий. А князь перегнулся через стол и Карменсите: – Возьми свои слова обратно… ты… девка! – Подлец! А князь из стакана в лицо ей вином. Но не успел стакан поставить, как Василий с размаху всем кулаком ударил его по зубам. Охнул князь и полетел под столик. Офицеры Гулявина за руки: – Поручик!.. Поручик!.. Успокойтесь! Вырвался, красный и разъяренный. – Лапы убери! Цыц… сволочи! Кадетня чертова! Всех расшибем! Кровь выпустим! Кричал, уже сам не понимая что, и с силой бил кулаком по столу. Сбегались люди от всех столиков на скандал. Тогда вытащил Василий браунинг. Кто-то крикнул: – Обезоружьте! – Обезоружить? Возьми! Попробуй! По пятеро на одну руку вашего брата, кадетской сволочи, уберу! Гады! И тогда всех покрыл догадавшийся голос: – Большевик! Большевистский шпион! Держи! Замелькали в руках револьверы. Шагнул Василий к выходу. На дороге встало чье-то лицо, и в него, не целясь, в упор хватил Василий. Грянули другие выстрелы, и как шилом ударило Василия в плечо. Остановился и вспомнил: – Что с вами по мелкоте возиться? Нате! Жрите! Вырвал из кармана ручную гранату, дернул запал и, размахнувшись, швырнул, между расступившихся, в столпившуюся у стены кучку. И сейчас же рвануло воздух раскатом грома, заволокло рыжим дымом; мгновенно погасло электричество. А Василий уже бежал к выходу, оттолкнул на пороге кого-то и очутился на улице. Бешеный вихрь ударил ему в лицо холодом и пылью, и он бросился туда, навстречу ветру, повинуясь его зовущему родному, радостному вою. Вдогонку с крыльца треснули выстрелы. Со всех сторон бежали люди. – Ловите! Стреляйте!.. Вон он!.. – Звоните коменданту! – Конных! Василий перебежал бульвар и выбежал в переулочек. Бежал мимо запертых домов и увидел одну открытую калитку. Почти бессознательно вскочил в нее и захлопнул за собой. Задержал шаг и прошел вжнючий двор. Рядом с сарайчиком увидел лестницу на чердак и моментом, как на Марс, взлетел на нее. Чердак был открыт. Влез внутрь, увидел большой ящик с дровами и, морщась от боли в плече, забаррикадировал им дверь. Подошел к слуховой отдушине и услышал топот и крики в переулке. «Авось пробегут…» Но сейчас же явственно услыхал кричащий голос: – В эту калитку! Сюда вбежал! Хлопнула калитка. Под подворотней забоцали бегущие шаги. «Ползите. Ползите. Я вас угощу…» Злобно подумал, что дешево не сдастся, и вдруг вспомнил с ужасом, что не взял запасной обоймы. Оставалось всего шесть патронов. «Ничего. Хватит…» Внизу бежали через двор, кричали. В доме начали открываться окна. Наконец чердачная лестница затрещала под шагами. – Заперто? – Нет… Приперто изнутри! Нажимай! Василий прижался за ящиком. Дверь зашевелилась и приоткрылась, просунулась рука, потом голова, и Василий нажал курок. Снаружи закричали: – Стреляет, сволочь! – Давай винтовки! – На крышу!.. Бейте с крыши!.. Загрохотало железо на крыше, и над головой оглушительно прокатился винтовочный выстрел. Другой, третий, и тяжело ударили в дверь. Еще раз. Доска с треском вывалилась, и вспомнил почему-то Василий, как в феврале выбил он сам чердачную дверь прикладом. Вылетела вторая доска, и просунулась внутрь винтовка. Василий яростно ухватился за нее, чтобы вырвать, но плеснул выстрел, брызнуло в лицо огнем, оглушило и сильно ударило в скулу. Он выпустил винтовку и два раза выстрелил в щель. За дверью упало тело. Послышалась ругань. – Сразу надо! Поодиночке он многих перебьет! Снова затрещала под ударами дверь и рухнула, в провал бросились три человека. Три раза хлопнул браунинг, и трое легли на чердачный пол. Во дворе затихло. – Вот черт! – сказал кто-то внизу. – Надо света подождать! Василий отбросил браунинг и посмотрел на небо. Восток начинал светлеть. Он подполз к отдушине и осторожно выглянул. На крыше никого не было. Напрягая все силы, протиснулся в отдушину, встал на ноги и сейчас же из окна услышал истерический женский крик: – На крыше!.. На крыше-е!.. Тогда медленно и не прячась подошел к краю. Кровь заливала лицо и текла по френчу. Остановился у желоба и встретил глазами поднятые дула винтовок. Поднял руку. – Сдавайся, сукин сын! – Амба! Патроны вышли! Только слушайте, сволочи, гадово семя! Мне подыхать! Но и вы подохнете… гады боговы! Амба! И прыгнул вниз на вытянутые жала штыков. Ленинград, январь-май 1924 г. |
|
|