"Очертя голову, в 1982-й" - читать интересную книгу автора (Карлов Борис)

ГЛАВА ВТОРАЯ 3 сентября 1982 года

Солнечный луч отражался в мокром после ночного дождя окне напротив, и беспокойный зайчик прыгал по моему лицу. Щурить глаза надоело, и я, осторожно приподнимая ресницы, отодвинулся от назойливого луча, вытянулся в струнку и протяжно зевнул.

Воздух за окном был чист и прозрачен, я сам чувствовал во всём теле лёгкость, хотя голова слегка трещала после какого-то путанного сна. Нет, наверное, сон ни при чём: хотелось пить, в дыхании ощущался запах перегара. Но разве я вчера пил? Обрывки бессвязных мыслей закувыркались в ещё окончательно не пробудившемся сознании, но вот они выстроились в нужном порядке, обрели смысл и реальность…

Я вздрогнул и подскочил на кровати. Широко раскрытыми глазами обвёл комнату. Сердце в груди бешено заколотилось: не было никакого путанного сна, — это моя комната шестилетней давности с уже не существующими вещами и предметами мебели.

Шагнув к зеркалу, я стал себя оглядывать.

Повертевшись так и сяк минуты три, я сделал выводы:

— совершенно определённо, я стал стройнее;

— бороды нет, но имеется трёхдневная щетина;

— волосы на голове ещё не достаточно отросли после армии.

Ощупав языком, я оскалил зубы и убедился, что во рту у меня полный порядок, чего нельзя было сказать об образце 1988 года. Общее самочувствие утвердило меня в подозрении, что я попал в тело, отягощённое похмельем.

Итак. Мне двадцать один год. Три месяца назад я вернулся из армии, я сирота, так как за время прохождения службы умерла бабушка, а родители много лет назад погибли в авиакатастрофе. Три месяца я живу один в этой комнате и ни черта не делаю, продавая время от времени антикварные безделушки, доставшиеся по наследству (надо пресечь эту порочную практику).

Я ещё раз осмотрелся. От вида старых, уже забытых предметов и мелочей вроде лежавших на своём обычном месте бабушкиных очков защемило сердце. Надо убрать всё это подальше, а ещё лучше выбросить и заняться ремонтом.

На стене висел старенький репродуктор. Я крутанул ручку и прислушался.

«Трудящиеся Советского Союза, развернув социалистическое соревнование по претворению в жизнь решений Двадцать шестого съезда КПСС, обеспечили дальнейший рост общественного производства и его эффективности. Последовательно реализуется программа повышения народного благосостояния. Национальный доход, используемый на потребление и накопление, вырос на три целых и две десятых процента, производительность труда в промышленности возросла на две целых и семь десятых процента, за счёт этого получено более четырёх пятых прироста производства…»

Я надрывно зевнул и выключил звук. Влез в фанерные штанины совершенно новых джинсов, цена которых равнялась месячной зарплате инженера, надел футболку с самопальным трафаретом «John Lennon forever» и вышел в коридор.

Интересно, есть кто-нибудь в квартире? Встреча с живыми призраками моего прошлого волновала воображение.

Так и есть. Навстречу по коридору быстрыми шажками цокает тётя Тина, переехавшая года через два в новый район. Она несёт из комнаты на кухню стопку тарелок.

— Здрасьте…

— А, здравствуй, Боренька, ты дома, оказывается. Будь так добр, ребёнок, захвати моё ведёрочко… — протараторила она, не посмотрев в мою сторону, сосредоточившись только на своих тарелках. Буква «р» звучала у неё по-французски.

Ведро с мусором, догадался я. Захватить её ведро, когда буду выносить своё. Отношения между соседями были тогда ещё почти семейные. С новыми жильцами всё стало по другому. Где же я напился вчера? Ах, да, мы ведь каждый год первого сентября у Котова… Тогда выходит, и позавчера тоже…

В прихожей, заставленной по всему периметру сундуками, я снял тяжёлую эбонитовую трубку настенного телефона и набрал номер Котова.

Занято.

Вера…

Тоже занято.

Петрушка… Ура!

— Севу будьте любезны.

— Ну что же вы за бездельники-то! Учится Сева, учится. В университете. И тебе, Борис, пора за ум браться.

— Извините.

Как же это он в университете?… Но похоже, что я звонил не первый, это обнадёживало… И тут телефон сам зазвенел.

— Алло?

— Привет.

Вера. Услышав её голос, я сразу почувствовал себя счастливым.

— Вера!.. Ты… ты здесь?…

— Правда не верится?

— Фантастика, — тупо проговорил я, не находя других слов.

— Котов тоже здесь, он дома. Похоже, мы все звонили друг другу одновременно. Поехали к нему? Он уже ждёт.

— Да. Выходи, я буду ловить машину.

Вера переходила улицу, а я смотрел на неё, и сердце в груди замирало от радостного восторга.

— Смешно выгляжу? Дома не нашлось ничего другого…

О чём она говорит? Я машинально оглядел, во что она одета и вообще, как выглядит. Простая чёрная юбка ниже колен и джинсовая куртка поверх жёлтой футболки. Причёска всё та же, ещё со школы. Черты лица более мягкие, без обозначившейся позднее резкой худобы. Глаза немного грустные, как всегда, но сегодня с огоньком.

— … Не брейся, тебе хорошо.

— Не буду.

Я остановил частника, и мы поехали по солнечному городу — по всему Невскому, через Дворцовый мост, по Университетской набережной и, наконец, по Большому проспекту Васильевского острова.

Всю дорогу мы молчали и улыбались, разглядывая город и прохожих. Повсюду — на фасадах зданий, на крышах, на стендах и на растяжках через улицу — бросались в глаза огромные кумачовые лозунги. Неужели их было так много?…

СЛАВА КПСС!

ПЛАНЫ ПАРТИИ — ПЛАНЫ НАРОДА!

ВНУТРЕННЮЮ И ВНЕШНЮЮ ПОЛИТИКУ ПАРТИИ — ОДОБРЯЕМ И ПОДДЕРЖИВАЕМ!

НАША ЦЕЛЬ — КОММУНИЗМ!

НАРОД И ПАРТИЯ ЕДИНЫ

ПАРТИЯ — НАШ РУЛЕВОЙ

ПАРТИЯ — УМ, ЧЕСТЬ И СОВЕСТЬ НАШЕЙ ЭПОХИ

ЭКОНОМИКА ДОЛЖНА БЫТЬ ЭКОНОМНОЙ…

Свежий, приятный и симпатичный Котов встретил нас объятиями и полез целоваться. От него уже заметно потягивало.

— Успел? — сказал я укоризненно.

— Так, ерунда, двадцать капель. Со вчера осталось.

Выяснилось, что шесть лет назад у нас со вчера осталось:

— две «Алазанской долины»;

— сабонис «Столичной»;

— бутылка армянского коньяка, которую Котов уже начал.

Общими усилиями мы вспомнили, что изобилие объясняется щедростью Веры Дансевой, которая вчера, шесть лет назад, получила хорошие деньги в «Интуристе». Больше я не буду употреблять фразу «шесть лет назад», потому что это неправильно.

Дима бегал и суетился.

— А где же Сева? Надо было за ним заехать, вы мимо проезжали. Помните где его искать в Университете?

— Не надо его искать, — возразила Вера. — Пока не надо.

— Почему?… — удивился Котов.

Ответа не последовало.

Мы расселись — я на кровать, Вера на единственное в комнате кресло. Никаких излишеств вроде видео, стерео и новой мебели здесь ещё не было.

— Проснулся — чувствую, башка трещит. Но, как-то не так, по особенному, — рассказывал Котов о своих новых ощущениях. — Пока не открыл глаза, думаю: всё, думаю, кранты, новая стадия…

Под гул котовской болтовни мы с Верой, потягивая слабенькое розовое вино, смотрели друг на друга. Я — с надеждой, она — с улыбкой. Я вопросительно поднял брови, она (!!!) медленно кивнула ресницами.

Я залпом выпил стакан и прервал Котова:

— Дима, сейчас, когда ты молодой и здоровый, каждый глоток водки это шаг в могилу. Короче, не теряй голову.

— У тебя есть шанс притормозить вовремя, — поддержала Вера.

— На себя бы посмотрели, — ответил Котов.

Я посмотрел на Веру, и в мою голову закралось одно смутное подозрение. И это подозрение медленно пронзило меня ужасом.

Нежданно-негаданно позвонил Петрушка. Пожаловался на головную боль и на то, что забыл здесь вчера свои очки. Ему придётся задвинуть лекцию и приехать.

После этого даже Котову стало окончательно ясно, что Петрушка остался.

— Может, у него всё переменилось в лучшую сторону? — сказал я.

— Струсил, — приговорил Котов.

— А вдруг ему что-то помешало? — сказала Вера.

Петрушка вошёл в комнату и, шаря близорукими глазами в поиске своих очков, хмуро поинтересовался:

— Почему вы трезвые?

Котов, открывавший ему дверь, зашёл следом и на повышенном тоне произнёс:

— Сева, это ты?…

— Нет, это не я.

Если бы он знал цену этой своей реплики!

Петрушка нашёл очки, ему нужно было ехать обратно, и он в нерешительности остановился. Его мутило после вчерашнего, но развернуться и уйти было бы невежливо.

— Слушай, Дансева, тебе сегодня надо было на какую-то важную встречу, по работе. Проспала что ли?

Вера забавно поморщилась.

— Ладно, пойду, пока. Странные вы какие-то сегодня.

И Петрушка ушёл. А мы остались. Этот день закончился для нас ничем. Нам было нечего сказать друг другу, никто из нас не имел плана на будущее. Ещё вчера казалось, что стоит вернуться назад и начать сначала, как сразу откроется тысяча счастливых возможностей, а каждый поступок будет эффективен и точен. Мы думали, что будущее надёжно в наших руках.

На деле мы позорно растерялись. Котов лепетал что-то невразумительное по поводу предстоящего подорожания золота и спиртных напитков, что на этом деле можно будет хорошо нагреть руки. По молодости лет, или от пережитого потрясения, он начал быстро косеть. Я сказал, что всем нам нужно какое-то время, чтобы адаптироваться и хорошенько всё обдумать.

А потом мы с Верой ушли.

Я, кажется, сказал, что этот день окончился для нас ничем? Глупости. Мы с Верой пошли ко мне домой. Мы пили чай и смотрели телевизор, передачу «Сельский час». Я слегка дрожал и много курил, до тошноты. А потом, когда все передачи кончились, Вера легла в мою постель, и мы оплели друг друга руками и ногами. То, что произошло дальше, естественно и прекрасно, потрясло меня до глубины души: третьего сентября 1982 года Вера была девственницей.

Утром мы сходили на Пушкинскую и перенесли ко мне оттуда кое-какие, необходимые моей будущей жене, вещи. Её бабулю мы уболтали, поклявшись, что всё будет по закону, как полагается. Эта замечательная бабуля знала меня ещё со школы и, как мне показалась, была довольна, что всё так складывается. Отца у Веры никогда не было, а мать три года назад удачно вышла замуж и исчезла из поля зрения.

Вернувшись домой, мы начали по-новому обустраивать нашу комнату. Наверное, в этот день я был счастлив как больше никогда в жизни.

В этот день я искренне хотела стать хорошей женой, хозяйкой и даже, может быть, матерью. Карлов много курил, суетился, строил планы на будущее, вроде приобретения отдельной квартиры, где будет рай.

Я включилась в эту игру, хотя уже с первых минут пробуждения в своей рискованной молодости почувствовала главное…

Вечером мы снова легли вместе, и я снова была ласковой и любящей женой.

На следующий день утром я пошла в вонючий «Интурист» и уволилась. Сказала, что выхожу замуж за финна и уезжаю. Они там все от страха чуть не обделались.

Карлов ждал меня на лавочке в сквере. Когда я вышла из «Астории», он поднялся и пошёл навстречу. Второй день он дурел от счастья. А я любила его как брата.

Моё материальное положение оказалось очень даже недурным: более тысячи рублей и двести долларов. Интересно, существуют ли у меня какие-нибудь долги или обязательства? Надо спросить у Петрушки, о чём трепалась у Котова.

Моего мужа не покидало ощущение праздника, и я предложила пойти в ресторан. Можно было расположиться прямо здесь, даже в валютнике, но мне хотелось уйти отсюда поскорее. Один штрих всё же успел испортить настроение: в стороне, неподалёку от входа в «Асторию», я разглядела Банана. Он стоял в компании фарцовщиков и часто, по-деловому, сплёвывал под ноги. Я схватила Карлова и потащила дальше от этого места.

Нашу помолвку мы отметили в «Метрополе». Нажрались икры и надулись шампанским словно разбогатевшая вдруг деревенщина. Выходили танцевать танго, фокстрот и ламбаду, хотя танго и фокстрот никто из нас до этого ни разу в жизни не танцевал, а ламбады человечество ещё не знало. Страшно вспомнить. Потом ночью в обнимку и с хохотом тащились домой по безлюдному Невскому. Ввалившись в квартиру, мы устроили посреди комнаты такую бесстыдную любовную корриду, что посуда в серванте тряслась и звенела, кажется, на весь дом.

Свою новую жизнь Котов начал с того, что забрал документы с рабфака института рыбного хозяйства, который, оказывается, начал посещать. Родители уже убыли в Монголию и давления, понятное дело, не оказывали. Он был свободен, по его собственному выражению, «как сопля в полёте».

Но, помимо свободы, Котов не ощущал никаких решительных преимуществ своего нового положения. Это он понял уже на третий день, достав из своего почтового ящика повестку в военкомат.

«…надлежит прибыть 08.09.82 г. В 15.30. Иметь при себе точный адрес и справку с места работы. В случае неявки будете отвечать по закону…». Лёжа на кровати, Котов неприязненно перечитывал повестку. Им нужна справка с места работы, чтобы отправить его на сборы — десятидневные, месячные, а то и трёхмесячные.

В 88-м он послал бы этот военкомат подальше, но теперь… всё по другому. Для начала не даст жизни участковый, а потом могут быть неприятности и похуже. Есть даже уголовная статья, по которой сажают в тюрьму за то, что какое-то время нигде не работаешь.

Можно было снова устроиться парообходчиком, сутки через трое, но при мысли о душной бойлерной и оскорбительной зарплате ему становилось тошно.

Зазвонил стоящий на полу телефон. Дима опустил руку и поднёс к уху трубку.

— Здорово, — услышал он хмурый голос Степанова.

— Валя? Привет… — Котов слегка растерялся и сел на кровати.

— Сегодня как договорились?

— А что, напомни.

— Ты чо там дуркуешь? «Комарово» выучил?

— Выучил, — сказал Дима после паузы.

— Тогда всё, в шесть часов жди.

Всё ясно. Именно тогда, в сентябре 1982-го, они со Степановым начали готовить первую программу свадебного репертуара. Позднее к ним присоединились Осипов и Лисовский — барабанщик и клавишник, студенты музыкального училища.

Однако… не начинать же всё с начала, ступив на заведомо порочный путь ресторанного лабуха. Теперь, зная всё наперёд и имея столько возможностей…

И Дима решил при встрече отговорить Степанова от своей же затеи.

Откинувшись головой на подушку, Котов задумался. Действительно, какие возможности открылись перед ним теперь, когда он знает наперёд всё, что произойдёт со страной и миром в ближайшие шесть лет. Перестройка, кооперативы, свобода слова…

Болван. Как он провёл последний день в 88-м? Спал! Проспал весь день вместо того, чтобы сидеть в публичке и лихорадочно переписывать из старых газет выигрышные номера лотерейных билетов, даты и события…

Но ведь остальные тоже спали. Скорее всего, что гуманоид всех уложил спать. Наверное, как раз этого он и не хотел — чтобы кто-нибудь успел подготовиться.

Вечером явился Степанов с зачехлённой гитарой в руках. Он прошёл в большую комнату, достал инструмент, начал мять и растирать пальцы рук.

— Что смотришь? — подал он голос. — Бери контрабас, подстроимся.

Дима взял бас-гитару и они подстроились.

— Нормально. Повторим старое: «Летящей походкой» — и-и…

Друзья слаженно заиграли уже подзабытую, но до оскомины знакомую Котову мелодию.

Потом повторили ещё несколько вещей из старого, самого первого свадебного репертуара. Скупой на похвалы Степанов был доволен.

— «Комарово» выучил?

— Давай, — лениво согласился Котов.

Вышло без сучка, без задоринки, хотя Дима играл рассеянно и чисто механически.

Потом Степанов сказал, что слышал ещё несколько подходящих песен, но запомнил не все слова и подобрал не все аккорды.

— Начинай, подскажу, — вяло предложил Котов.

И дело пошло. За пару часов они разучили надоевшие «Вологду», «Барабан», «Малиновку», «Земля в иллюминаторе» и «Толстый Карлсон».

— Когда ты так надрочиться успел? — недоумевал Степанов. — Если у нас так дело пойдёт…

— Нет, не пойдёт, — решился наконец Котов, выключил и отставил гитару. — Валя, я не буду играть на свадьбах, это точно. Поговори с Шурой, я продам ему гитару по дешёвке. Ты извини, у меня планы изменились.

Степанов смотрел на него, ничего не понимая. Потом он начал соображать, что если бы Котов всё обдумал заранее и твёрдо решил отказаться, он вообще не стал бы сегодня репетировать. А если так, причина пустяковая и надо просто нажать хорошенько. Так он и сделал.

Безвольный Котов слабо отпирался, ссылаясь на унизительное положение свадебных артистов и мизерные ставки:

— На эти двадцать пять рублей через три года бутылку водки без талона не купишь.

— Откуда ты-то знаешь, что там будет? — гнул свою линию Степанов. — Может, через три года мы уже не на свадьбах будем выступать, а в больших концертных залах. На своих машинах будем ездить. Радио, телевидение…

Всё это, было Котову знакомо. За исключением машины, которую он купить не успел.

По телевизору начали показывать «Песня-82» с участием Пугачёвой, Леонтьева, Антонова и других звёзд. Это было скучно, и Дима, взяв гитару, начал наигрывать и насвистывать уже второй день вертевшуюся у него в голове мелодию.

Степанов какое-то время прислушивался, убавив звук телевизора, потом спросил, что за песня. Котов досвистел куплет до конца и, ещё не успев хорошенько ухватить ослепительно мелькнувшую в голове догадку, ответил:

— Да так… Это я сам.

— Слова есть?

— И слова есть, — кивнул Котов, ещё не понимая, шутка это или надувательство. Он уселся поудобнее и вполголоса, но довольно отчётливо, затянул:

Это был хит, впервые исполненный «Наутилусом» в 1985 году. В последние месяцы своего существования ансамбль «Невский факел» пополнил свадебный репертуар становившимся тогда популярным в массах русскоязычным роком.

Степанову сделалось не по себе. Начиная с 86-го, «Наутилус Помпилиус» был его любимым рок-ансамблем, и сейчас, услышав его впервые, пусть даже в исполнении Котова, он печёнкой ощутил силу и перспективность этих песен.

— Ещё что-нибудь можешь? — сказал он, стараясь не выдавать своего волнения.

Подумав немного, Котов ударил по струнам:

Уже конец ноября. Мы расписались, и вторую неделю я живу здесь на правах законной супруги. Но от этого ничего не переменилось, разве что соседи перестали смотреть на меня как на стерву. Не чувствую никакого пресловутого ощущения домашнего очага. Я не люблю детей, у меня их никогда не будет. Я оборванная травинка, сохнущая с каждым часом.

Карлов устроился на работу. Сутки через трое сидит в кочегарке где-то на Выборгской стороне. Я бы тоже устроилась на работу, но он против; хочет, чтобы мы больше времени проводили вместе. В конце концов, это его право: он вернулся в 82-й только ради этого. Очень боюсь, что он тоже скоро начнёт догадываться…

Две недели назад была наша свадьба. Я уговаривала его только расписаться, если это необходимо, но Карлов непременно хотел праздника. Он продал что-то из своего «фамильного» и заказал безумно дорогой стол в ресторане.

О том, как мы вчетвером пили и жрали, рассказывать особенно нечего, а заканчивали мы, разумеется, у Котова — где же ещё? «Заканчивали» — это надо понимать как сутки, до следующего вечера.

Котов из ресторана притащил к себе какую-то девицу, несостоявшуюся абитуриентку. Она сидела и хлопала глазами. Наверное, это был её последний вечер перед отъездом в родную провинцию. Котов сделал ей предложение, а она вспотела и лепетала что-то невнятное.

Потом Котов подсел к Петрушке и, как на духу, рассказал ему всю нашу историю. Петрушка охотно слушал, кивал и закусывал.

— Ты ч-чего, не веришь?! — вскричал Котов с гордым негодованием.

— Верю! — говорил Петрушка. — Только почему же ты в двадцать шесть лет дураком остался?…

Несколько раз Котов брался за гитару, пытаясь исполнить для девушки песню с душераздирающим припевом «Я хочу быть с тобой!..», только пальцы не попадали по струнам. Он опять что-то мудрит с организацией ансамбля — говорит, что скоро все ахнут.

Вот такие дела. Карлов старается занимать меня, чтобы я не скучала — ходим в кино, в театры, даже в музеи. Долго ли я смогу обманывать его и себя?

Вскоре после того, как Вера переехала жить ко мне, я вплотную занялся своим трудоустройством. Выбор между профессией сторожа и профессией кочегара был сделан в пользу большего заработка. Всё-таки теперь я был в ответе не только за себя. Если она согласится иметь ребёнка, буду работать на трёх работах, как проклятый. Но это было бы слишком хорошо, так не бывает…

Однако, я отвлекаюсь. Работа в котельной давала в те времена замечательные преимущества перед любой другой:

— график сутки через трое (бывает и через семь);

— отсутствие надзора со стороны начальства (если точнее — отсутствие начальства непосредственно в котельной);

— хорошая зарплата (рублей двести, если повезёт).

Почти идеальные условия для отдыха, работы и творческой деятельности предоставляла газовая (в отличие от угольной) котельная. Всё что требовалось от кочегара — поглядывать на приборы и подкручивать краны по мере необходимости.

Но для работы в газовой котельной требовалась корочка: свидетельство об окончании кочегарских курсов. А попасть на такие курсы можно было только по направлению с производства. Например, с завода, на территории которого находится котельная. Разумеется, что пройти такой путь мог не каждый.

На этот случай имелся ещё один вариант: покупка свидетельства у знающих что к чему людей. Этой возможностью я и воспользовался, заплатив за корочку 250 рублей, 150 из которых ушли на комиссионные посреднику.

Во всём этом угарном деле мне помог Юра Попов, мой армейский приятель, о котором стоит сказать пару слов.

В 70-х Юрик закончил «Муху» и устроился работать в реставрационные мастерские Эрмитажа. У него был весёлый нрав и длинный язык, слишком длинный для того, чтобы долго оставаться безнаказанным. Несмотря на грамотный и своевременный «откос» его забрали в армию — всего за несколько месяцев до истечения призывного возраста.

Уже на первом году службы он узнал, что его трёхлетний сын называет папой совершенно другого человека. Он впал в депрессию, и его, двадцатисемилетнего первогодка, жестоко избили «старики».

Вот тогда в нём произошёл удивительной силы перелом. Сведя все внешние контакты до необходимого минимума, он посвятил весь второй год службы моральному и физическому совершенству.

По воле судеб и штатного расписания, я дежурил с Поповым на одной точке связи и мог наблюдать происходившие с ним метаморфозы.

Благодаря бесконечным подтягиваниям на специально закреплённой трубе, приседаниям и отжиманиям от пола, бегу, растяжкам и медитациям — он, изначально высокий ростом и крупный, но довольно дряблый, за год превратился в сильного и выносливого атлета.

Одновременно он штудировал книги по истории, философии и мировой культуре. Он почти уже стал ницшевским сверхчеловеком.

Вернувшись на свободу и получив доступ к самиздату, Попов определил два основных направления своего дальнейшего развития. Первый путь обозначился как боевые искусства, второй — как оккультные науки. Посещая подпольную секцию боевых искусств, он стал непобедимым в драке. Эксперименты с чёрной и белой магиями во время ночных дежурств в котельной сделали его опасным и загадочным.

Я столкнулся с ним на улице совершенно случайно. Слово за слово, и он сам предложил мне работать с ним в одной смене. Купив свидетельство, я оформился и заступил.

Дни и ночи, проведённые вместе на боевом дежурстве, научили нас понимать и, что самое главное, не мешать друг другу.

Убранство котельной в полной мере несло на себе отпечаток пребывания там моего замечательного товарища. Кольца, перекладины, деревяшки, мешки с песком — всё это держалось на верёвках и легко пряталось с глаз долой. Пол и стены были испещрены магическими формулами.

Для занятий каратэ (я так образно называю этот ужас) Попову требовался напарник, что-то вроде куклы, и я тоже начал получать, вместе с синяками, кое-какие навыки в этом деле. (Скажу сразу, впоследствии я так и не смог ни разу применить их в деле.)

В общем, время в кочегарке не проходило зря. Иногда, если Попов выходил или спал, удавалось даже просто полежать и почитать книгу. Последние, ночные, восемь часов дежурства мы делили пополам, а утром приходили ещё двое чудаков и нас меняли.

Решив проблему заработка, я начал обустраивать нашу с Верой личную жизнь. Регистрацию в районном загсе нам назначили на конец октября. Второпях я продал свою последнюю «семейную реликвию» — серебряный браслет с гиацинтами, получив по глупости не более половины настоящей стоимости. Сделал кое-какие основательные покупки, вроде стиральной машины, и отложил две тысячи на мероприятие.

Я заказал стол на шесть персон в памятном нашей помолвкой «Метрополе» — приблизительно на тысячу рублей. Сюда мы поехали прямо из загса, после регистрации. Слова «объявляю вас мужем и женой» звенели в моей голове райской музыкой и кружили голову.

— Вид у тебя идиотский, — сказал Петрушка, обернувшись. — Закурил бы, что ли…

Наш второй свидетель, Дима Котов, всю дорогу выспрашивал, какую я заказал выпивку и какие закуски, а я путался в ответах и отмахивался.

Тысячи рублей это стоило. У нас глаза повылезали на лоб при виде всей этой роскоши. Чёрт знает, как они умудряются вырезать такие цветы из обыкновенных овощей и зелени.

Я сунул стоящему возле стола метрдотелю двести рублей, и он лично руководил обслуживающими нас официантами. Ввиду того, что Попов от участия в мероприятии подло уклонился, а шестое место было зарезервировано для ровного счёта, наши четыре персоны расположились за этим столом очень даже вольготно. На наших раскрасневшихся рожах цвели пьяные улыбки от уха до уха. Если мы не ржали и не перекрикивали друг друга, значит закусывали; если не закусывали, говорили путаные тосты, кричали «горько» и подолгу, взасос, целовались, шаря руками под одеждой. Под завязку пытались даже танцевать, но ни у кого не получилось. Был ещё какой-то десерт, но воспроизвести полную картину никому из нас впоследствии так и не удалось. Вера вспоминала, что было мороженое в красивом не то хрустальном, не то серебряном сооружении из вазочек, и она его ела, разгорячившись, и потом болела ангиной. Петрушка, якобы, пробовал торт, похожий на римский Колизей. Котов запомнил ананасы в шампанском. Но, скорее всего, всё это возникло уже потом, в их воображении. Лично я ничего такого не видел, возможно потому, что во время десерта находился в служебном помещении, где нагружал большую сумку, ещё рублей на пятьсот.

Мы ехали к Котову в пустом рейсовом автобусе, так как в такси пятерых человек на Невском сажать отказывались. Нас было пятеро потому, что Дима снял на автопилоте девчонку лет семнадцати, которая хлопала глазами и верила каждому его слову.

Всё дальнейшее слилось в моей памяти в сверкающую огнями карусель из улыбок, рюмок, бутылок и поцелуев…

Однажды, в первых числах ноября, бодрствуя свою половину ночи, я потягивал чаёк и прикидывал планы на будущее. В карманном календарике я обвёл кружками рабочие дни второго и шестого, вообразив, как утром седьмого ноября буду пробираться домой сквозь толпу демонстрантов, а затем кончик моей ручки застыл над цифрой «10». Десятого ноября 1982 года скончался Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума… ну, и так далее. Короче, десятого числа умрёт Брежнев, это точно. Три дня в стране будут транслировать классическую музыку и показывать дежурный траурный фильм «Мы из Кронштадта». А потом на два года, до следующего траура, к власти придёт шеф КГБ Андропов с его кампанией борьбы за «трудовую дисциплину», выразившуюся в отлавливании на улице, в банях и кинотеатрах гуляющих в рабочее время. (Надо взять справку с указанием графика работы.)

Во время следующего дежурства, в канун праздника 65-й годовщины ВОСР, мы беседовали о политике и культуре. О Польше и Афганистане, Шаламове и Солженицыне, о бегстве на запад Годунова и Барышникова, о достоинствах выдающейся поэмы Венечки Ерофеева «Москва — Петушки».

Заговорившись, я посетовал на Чернобыль, которого ещё не было и на разрушение берлинской стены, которая ещё стояла. И оба раза Попов посмотрел на меня внимательно.

Десятого ноября, после праздника, я с самого утра ходил по котельной, прислушиваясь к каждой затянувшейся паузе в звучавшем из репродуктора голосе диктора. Попивавший чаёк Попов смотрел на меня выжидательно и с интересом.

Потом мне пришлось заняться прямыми обязанностями, потом мы играли в шахматы (если мои ходы можно было назвать игрой), потом поупражнялись с ненастоящими нунчаками, и вот уже на улице стало темнеть. Не зная что и думать, я чувствовал себя опустошённым и обманутым.

И тогда Попов произнёс то, что заставило меня дёрнуться всем телом:

— Не переживай, завтра объявят.

— Что… что объявят?!

— То. Самое. Ты, наверное, просто забыл: объявили на следующий день.

— А ты… откуда знаешь?

— Звёзды так встали, и ещё много чего сошлось.

— Ты и про меня знаешь?

— Про тебя не знаю. Но кое о чём догадываюсь.

Попов меня вычислил.

Девушка, с которой Котов познакомился в ресторане, при ближайшем, а главное трезвом рассмотрении оказалась пугливой, не очень умной и не очень красивой. Всего этого было достаточно, чтобы он в очередной раз почувствовал себя разочарованным в жизни. Дима лежал на своём диване и думал о Марине. Ощущение того, что она сейчас где-то рядом, невинная и свободная, готовая полюбить его раз и навсегда, приятно щекотало воображение и волновало.

Однако сейчас не было времени для сентиментов и других слабостей, особенно злоупотреблений. Он уже всё решил: впереди был успех и настоящая, наполненная жизнь большого артиста. Не марусинская коммерческая халтура для толпы юных недоумков и великовозрастных дур, а настоящий, творческий успех у интеллигентной публики, любовь и почитание…

Авантюрная, конечно, но поразительная по силе идея супергруппы, использующей в своём творчестве материалы ещё не написанных песен Цоя и Гребенщикова, Майка и Давыдова, Кинчева и Бутусова и выдаваемых за его, Котова сочинения, захватила его целиком. Это было смело и прогрессивно, это обещало совершенно новую и интересную жизнь. Разве не за этим он вернулся сюда, в этот дебильный 1982-й?

Обдумав на досуге этический аспект предприятия, Дима рассудил, что на долю настоящих авторов хватит популярности и в той, настоящей жизни. В этой можно кое-чем и поделиться.

Состав группы не вызывал сомнений. Это, конечно, был старый, испытанный в боях «Невский факел» с солистом Валентином Степановым, клавишником Вадимом Лисовским и барабанщиком Андреем Осиповым.

Поскольку осенью 1982 года ансамбль в репетиционном периоде уже существовал, не было необходимости кого-то искать и уговаривать. Оставалось только поразить всех внезапно открывшимся авторским дарованием и объявить себя руководителем группы. И уже не просто хозяйственно-финансовым администратором, а безусловным творческим лидером во всех отношениях, непререкаемым авторитетом, даже большим, чем в «Форте» был Марусин.

Степанов, невольно спровоцировавший эту мистификацию, сам же стал её первой жертвой. Не являясь человеком утончённым и проницательным, он довольно легко принял на веру внезапное творческое и духовное просветление Димы Котова и, признав, как бы там ни было, его гениальность, безропотно подчинился.

Сложнее обстояло с Лисовским. Являясь талантливым музыкантом и хорошо зная котовские данные, он не мог поверить в то, что происходит. Но факт, что называется, был налицо: Дима брал гитару и, бегло сверяясь с бумажкой, исполнял хит.

Лисовский требовал разоблачения плагиата от своего друга Осипова, мимо которого вряд ли могла проскочить какая-либо рок-н-ролльная новинка, но тот в растерянности разводил руками: такого ещё не было.

И хотя на репетициях Вадик временами вскакивал, ходил взад-вперёд и ошалело тёр лоб ладонью, группа ускоренными темпами разучивала новую, авторскую программу Дмитрия Котова.

Первая обойма состояла из вещей «Наутилуса». Во-первых потому, что эти песни были хорошо обкатаны в последний период существования «Невского факела» и не вызывали у автора ни малейших затруднений. Во-вторых, Степанов исполнял их хорошо и с удовольствием. А в-третьих… исполнение других песен было пока ещё весьма проблематичным.

С первого момента внезапного творческого озарения Котов стал думать о названии группы. Однако ничего нового, а тем более путного на ум не приходило. Предложенная «Алиса» не вызвала у коллектива ничего, кроме недоумения и насмешек. Обозвав своих недальновидных товарищей козлами и тупицами, Котов предложил «ДДТ». Но Осипов заметил, что где-то в Уфе уже есть группа с таким названием. Кстати он вспомнил, что в рок-клубе появились молодые и очень перспективные команды с названиями «Кино», «Зоопарк» и «Странные игры». Бросив на него неприязненный взгляд, Котов для шутки предложил «Ласковый май», и Лисовский немедленно проголосовал «за». Осипов активно запротестовал и предложил «Собачье сердце», переиначив, скорее всего, назаретовский «Hair Of The Dog». Даже скучный Степанов, не принимавший участия в обсуждении, прогундосил свой вариант — «Форум», но его никто толком не расслышал. За «Группу под управлением Дмитрия Котова» автор едва не поплатился, а вот мрачный «Обводный канал» Лисовского все четверо одобрили. В этом чисто питерском названии было что-то тёмное, мутное и зловещее, предполагающее некий скрытый, аллегорический смысл.

Помимо репетиций программы «Обводного канала», ансамбль был вынужден заняться унизительной теперь для Котова свадебной коммерцией — этап, казавшийся ему давно забытым позорным прошлым. Но Осипов и Лисовский, учившиеся на дневном отделении музыкального училища, изначально пересеклись с Котовым ради заработка. И внезапно открывшиеся возможности исполнения авторской русскоязычной рок-программы не отменяли необходимость зарабатывать себе на хлеб.

Даже Степанов, получавший на заводе очень приличные деньги, не отказался бы и от дополнительного заработка: дома сидела жена и росли двое детей.

Делать нечего. Котов навёл старые связи с точками общепита, зная наверняка, где его ждут, а куда идти не надо, и заказы на «музыкальное оформление праздничных мероприятий» посыпались как в старое время.

По совету друзей и благодаря посредничеству Петрушки, Дима купил за двадцать пять рублей справку, подтверждающую, что он является студентом дневного отделения Университета. После этого в военкомате про него забыли, а вредный участковый просто перестал его замечать.

На свадьбах играли один-два раза в неделю, имея всё, что положено, включая отдельный столик и доступных подвыпивших женщин. На жизнь хватало; жратва стоила копейки, а одежду родители присылали из Монголии — очень приличные вещи, из натуральной кожи. За вырученные деньги от одного проданного через комиссионку кожаного пальто можно было забить весь шкаф дешёвыми тряпками.

Однажды Котов неумело, но достаточно эффективно «сварил» свои джинсы, после чего прослыл экстравагантным чудаком и стал надевать их только перед выходом на сцену. Это было время, когда носили совершенно новые джинсы: хипповые вышли из моды, а «варёнку» ещё никто не видел.

Надо отметить, что Котов стал меньше, точнее, реже пить — не более одного-двух раз в неделю. Он становился звездой, и это яркое ощущение восполняло самоограничение в потреблении алкоголя.

К середине зимы «Обводный канал» почувствовал уверенность в своих силах, он уже был готов к публичным выступлениям. Для осуществления широкой концертной деятельности у Димы мелькнула идея состряпать фонограмму. Но абсурдность такой мысли вызвала у него лишь грустную улыбку. Тогда ещё никто не выступал под фонограмму — или совесть не позволяла, или техническое несовершенство аппаратуры. Оставалось завоёвывать публику в честном бою.

Спрос на русскоязычный рок-н-ролл был достаточно велик. Небольшие, но атомные по отдаче концерты устраивали втайне от властей, используя не самые пригодные для этих целей помещения — от закрытого на ремонт пригородного клуба до комнаты в коммунальной квартире.

«Обводный канал» заявил о себе в февральском концерте недавно образованного рок-клуба. Звук был отвратительный, народ в зале пьяный. Группа играла слишком рафинированно и публике не понравилась.

Однако те немногие из числа трезвых, кто всегда с настойчивой серьёзностью вслушивается в тексты, были весьма довольны тем, что услышали. Слишком тяжёлый и громкий рок «Россиян» вызывал у них тревогу. Словесная абракадабра БГ — чувство собственной неполноценности. В новой группе «Обводный канал» всё было прекрасно: и слова, и музыка, и внешность участников. Удовлетворённая часть публики поторопилась сообщить об этом знакомым.

В числе таких зрителей находился заведующий отделом культуры горкома ВЛКСМ Сергей Потехин. Он был здесь не для развлечения, наоборот, по долгу службы. Он наблюдал, запоминал и делал выводы.

Поговаривали, что сам рок-клуб был образован не без участия КГБ и специально для того, чтобы поставить на учёт всех, расплодившихся словно кролики, сочинителей и музыкантов. Ребята сами заполняли на себя анкеты и сдавали напечатанные на машинке тексты песен. Членство в рок-клубе было престижно и просто необходимо для самоутверждения.

Сергею Потехину, который даже у себя дома прослушивал исключительно пластинки фирмы «Мелодия», новая группа понравилась. Этим же вечером, бормоча под нос запомнившиеся слова, он позвонил домой кураторше рок-клуба и запросил данные на всех четверых участников.

Своим выступлением в рок-клубе группа осталась довольна. Авторитетный Осипов подтвердил, что новичков здесь не жалуют, и реакция зрителей, учитывая их «разогревающий» первый номер, была вполне утешительной и даже ободряющей. Могло быть и хуже. На первой же беспомощной и бесперспективной песне зал пустел, потому что большая часть нетрезвой, но безошибочно угадывающей фальшь публики перебиралась в буфет.

Растопить лёд пресыщенной ленинградской публики было непросто; наклюнувшуюся трещинку успеха надо было долбить с удвоенной энергией. Заодно, по возможности, зарабатывая какие-то деньги на жизнь. Подпольные концерты, благодаря своей запретности, давали особенно сладкие плоды признания и популярности. Сказанное в микрофон непечатное слово, курение и распитие спиртного прямо в зале — эти и другие маленькие флажки на трёхчасовом островке свободы дарили зрителям незабываемые впечатления.

Иногда приезжала милиция, и всех брали. Но такое происходило не часто.

В середине марта Дима решился устроить подобное мероприятие для «Обводного канала». За две бутылки водки (первую авансом) он договорился с дежурным сантехником об аренде на ближайшее воскресенье крошечного актового зала собственной жилконторы, запустил по телефону рекламу и начал распространять билеты. Билетами служили нарезанные бумажки с начириканными от руки датой и временем, украшенные найденной когда-то загадочной печатью «ВСЕГЕИ». Адрес жилконторы в целях конспирации передавался из уст в уста.

Полторы сотни двухрублёвых билетов разошлись менее чем за неделю, и однажды вечером группа дала свой первый настоящий подпольный концерт.

По сравнению с рок-клубом, успех этого концерта был феноменальный. Это объяснялось во-первых тем, что в рок-клуб набивались сами же музыканты, любившие в основном своё собственное творчество. Во-вторых, в подполье действовала завораживающая сама по себе атмосфера разрушения запретов.

На сцене и в зале курили, музыканты не отказывались от поднесённой без стеснения выпивки. Дима отпускал в микрофон слышанные им в годы перестройки шуточки, от которых Степанов начинал думать о своей семье. Зал был покорён.

Дежурный сантехник, которого все уже знали и называли «батей», поначалу обалдел от количества «нескольких друзей порепетировать», но вскоре так нахватался разноцветных и разноградусных подачек, что начал сам рваться к микрофону — исполнить свою любимую душевную песню про товарища Сталина, а потом заснул под трибуной, завернувшись в переходящее знамя участка и заботливо прижимая к груди честно заработанную непочатую поллитровку. Не осталась в накладе и уборщица, сдавшая на другое утро две сотни пустых бутылок.

За это выступление «Обводный канал» имел пятьдесят рублей на брата (против свадебных двадцати пяти). Дима, за вычетом накладных расходов, имел сто. Все в группе догадывались, но никто не поставил этого ему в упрёк. Мог ли ещё вчера кто-нибудь из них мечтать о таком внезапном и сногсшибательном успехе?

Часть репертуара «Наутилуса», прочно зафиксированная в котовской памяти, увы, начинала иссякать. К осени 1988-го на слуху было огромное количество русскоязычного рока, но весь этот багаж находился в обрывочном и бессвязном состоянии.

Тем временем популярность «Обводного канала» росла, записи концертов начали гулять по магнитофонам, публика ждала новых песен.

Исчерпав запас «Наутилуса», Дима начал воровать тексты и музыку у других авторов, перемешивая сохранившиеся в памяти обрывки. Заведя специальную тетрадочку, он записывал каждый аккорд, каждое пришедшее на ум слово или словосочетание. Иногда у него получалась чудовищная разноголосица из Цоя, Майка и Гребенщикова с припевом из Кинчева и музыкой «ДДТ».

И это съели. Вероятней всего, благодаря Лисовскому, который на репетициях расставлял всё более или менее по местам, освобождаясь от нелепостей и безвкусицы. Публика просила ещё.

…Резким движением схватил со стола таблетку и сунул в рот. Его вдруг тряхнуло, перед глазами всё поплыло, и он в беспамятстве повалился грудью на стол дежурного. Очки поехали дальше, а таблетка выпала из полураскрытого рта и покатилась.

Дежурный, милицейский капитан, ловко прихлопнул её ладонью. Стоявший за спиной Петрушки сержант пристегнул к поясу резиновую дубинку.

— Молодец, Остапенко, — похвалил его капитан. — Тебе бы надо этих, в деревне, бычков забивать…

Тут произошло непонятное: таблетка на ладони вдруг сама по себе развалилась на части, осела, превратилась в щепотку белой пыли и пропала, оставив на коже тёплое и влажное пятно.

Остапенко и его напарник переглянулись. Капитан зажмурился и снова открыл глаза.

— Во что делают… — выдохнул он после паузы. — Теперь ведь и не подкопаешься.

Не зная, что делать с вытянутой ладонью, он облизал губы. Опомнившись, встряхнул руку и поработал кистью.

— Остапенко, тащи его в аквариум. Будем сопротивление властям оформлять.

Сержант взял Севу одной рукой, как котёнка, за шиворот, другой — за штаны и повёл в обнесённую толстым оргстеклом камеру. Ноги Петрушки, едва касаясь пола, шевелились в воздухе.

Камеру закрыли, дежурный капитан достал форменный бланк и начал составлять протокол задержания.

В тот момент, когда он, на мгновение задумавшись, занёс ручку над бумагой, зазвенел телефон. А сняв трубку, милиционер совершенно переменился.

— Здравствуй, здравствуй солнышко, — замурлыкал он тихо и вкрадчиво. — Конечно, как договорились. Правда?… Пельменьчики царские. И сама ты, это, как пельменьчик. Да, правда. Очень аппетитная, со всех сторон… Нет, мымра не умеет. Разведусь. Обещаю. Пожалуйста: слово коммуниста. Да. Я тоже рад. Чего? Водочки или красненького? Понял. Понял. И тебя туда же. И ещё в ушко. Ну, всё. Ну, пока…

Капитан прикурил папиросу и мечтательно затянулся. Потом взгляд его упал на бланк протокола, и уголки рта приняли обычное выражение. Докурив, он вмял окурок в пепельницу и, мгновение поколебавшись, скомкал бумагу и выбросил её в корзину. Поднялся, приблизился к рассверленному дырочками стеклу «аквариума» и спросил:

— А ты, случаем, не больной?

Близоруко щурясь без очков, Петрушка жадно ухватился за протянутую ему соломинку:

— Товарищ дежурный, четвёртый год страдаю аденомиозом вульвы головного мозга. Живу на дорогостоящих импортных таблетках, принимаю по часам. Мне уже давно надо. Отпустите меня, товарищ дежурный!

Поскрипывая сапогами, капитан прошёлся по отделению, постучал ручкой по стеклянной поверхности стола, не поднимая глаз, спросил:

— Родные есть?

— Жена, мать престарелая, — быстро ответил Сева.

— Телефон какой.

Сева назвал номер Зинаиды, капитан набрал.

— Петрова здесь проживает? Петров Всеволод Борисович ваш супруг?

Со страхом и надеждой Петрушка прислушивался к разговору.

— Из двадцать седьмого отделения милиции беспокоят. Можете за ним приехать? Переулок Крылова три. Ничего страшного. Нарушал порядок. Штраф заплатит. Десять рублей. Можете сейчас.

Петрушка выдохнул с облегчением.

— Петров, сейчас за вами супруга приедет, — обратился к нему капитан, внезапно перейдя на «вы». — Заплатите штраф десять рублей за нарушение общественного порядка и можете ехать домой лечиться. Всё понятно?

— Так точно! — подтвердил Петрушка, глядя на милицейского капитана почти с нежностью.

Не прошло и часа, как Зинаида опять, второй раз за эти сутки, сажала в такси неугомонного супруга.

Первые месяцы нашего пребывания в новом качестве Петрушка не переставал удивляться происходившим с нами переменам.

Сначала моё внезапное сближение с Верой Дансевой. Ещё со школы Сева знал нас обоих как облупленных и не допускал мысли, что Вера вообще когда-нибудь выйдет замуж. И уж тем более за давно и безнадёжно влюблённого меня.

Второе коленце выкинул Дима Котов, ставший в одночасье звездой ленинградского андеграунда. Что из себя представляет Дима Котов, нам всем было приблизительно понятно. Из него мог получиться хороший администратор, но никак не поэт и не музыкант.

Однажды в мае мы вчетвером собрались выпить у Котова, и у меня с Верой зашёл спор. Я настаивал, что состоявшуюся ближайшим летом связь Петрушки и Зинаиды необходимо расстроить. Вера утверждала, что мы не можем вмешиваться в чужие судьбы. (Если бы я знал, насколько она права…)

Подвыпивший Котов привязался к нам со своим ансамблем. Он держал в руках блокнот и карандаш.

— «Группа крови на рукаве… не остаться в этой траве?…» Чего-то я… из головы вылетело.

Этого делать не стоило. Вера любила песни Цоя и тогда, в восемьдесят восьмом, находилась под впечатлением от его последнего альбома. Пока Котов использовал материал безразличного ей «Наутилуса», она забавлялась. Но когда в ход пошли изуродованные до неузнаваемости, исполняемые идиотом Степановым, её любимые песни, терпение лопнуло.

— Что? Группа крови? Сейчас узнаешь.

Котов внезапно получил звонкую затрещину и выронил блокнот.

— Будет тебе и группа… и крови…

Я схватил свою жену за руки и силой вывел из комнаты.

— Скотина, я ему давно хотела морду набить, — кипятилась Вера.

Я затащил её в ванную, нагнул голову под кран и пустил холодную воду.

Вообще-то Вера девушка физически сильная. В школьные годы она занималась спортивной гимнастикой, могла бы стать чемпионкой, но, понятное дело, не прижилась в коллективе. А в последние месяцы я, на свою голову, занимался с ней так называемым каратэ. В кочегарке меня натаскивал Попов, а дома мы с женой устраивали лихие побоища, орудуя подушками и чем попало. Заметив, что достать меня становится всё труднее, Вера потребовала объяснений. После этого мне пришлось с ней заниматься. Теперь меня били и на работе, и дома. А для Котова всё могло закончиться ещё хуже.

Однако, пора уже рассказать главное.