"Город, который сошел с ума" - читать интересную книгу автора (Юдин Борис Петрович)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Васильев посмотрел на расписание движения поездов, висящее над проходом к кассам. Поезд в Город уходил через час. И было указано, что билеты в направлении Города – в кассе номер шестнадцать. Васильев прошёл в кассовый зал. Шестнадцатая располагалась у входа в зал, слева за бетонной колонной. Васильева порадовало то, что привычной очереди не было.

– Научились работать, наконец-то! – довольно отметил Васильев и подошёл к окошечку.

– Один до Города. – сказал Васильев и начал рыться в бумажнике.

– А зачем Вам в Город? – спросила кассирша.

Васильев оторопел. Потом рассердился. Потом начал считать до десяти, чтобы успокоиться. Но успел сосчитать только до восьми.

– Я Вас русским языком спрашиваю, мужчина, – Зачем Вам в Город? —

повторила кассирша свой нелепый вопрос и добавила ядовито, – Давай, соображай скорей. А то вас тут много таких…

Васильев взялся соображать, но тут из – за Васильевской спины окошко кассы протянулась рука с деньгами и мужской голос пробасил:

– Один до Города. Командировка.

Кассирша приняла деньги, пощёлкала клавишами на загадочных аппаратах и выдала билет.

– Вот видите, мужчина? Человек объяснил цель визита – и никаких проблем.

– А зачем объяснять? – спросил Васильев несколько грубовато.

– Инструкция.

Кассирша сделалась любезной, как нянька в детском саду:

– Город – закрытая территория. По инструкции положено спрашивать цель визита. А то… – кассирша закатила глаза в потолок.

– А то что? – Васильев чувствовал, что сейчас сорвётся и начнёт орать.

– А то… – терпеливая кассирша перестала рассматривать потолок и взялась рассматривать Васильева. – А то, что в противном случае Вы никуда не приедете.

То есть, приедете, конечно. Но куда угодно, только не в Город.

Кассирша замерла, наслаждаясь произведённым эффектом. А потом снова ожила:

– Я Вас в который раз спрашиваю, мужчина? Глухой? Цель визита?

Васильев замялся:

– Да, собственно… Я родился в этом Городе… Понимаете…

Он чуть было не обмолвился о том, что Город снится ему каждую ночь, но не успел.

– Так что же Вы тогда молчите, что возвращенец? – заорала радостно кассирша. – Так бы сразу и сказали. А то молчит, как партизан на допросе.

Она деловито выхватила у Васильева деньги, так же деловито потрещала загадочными клавишами, выдала билет и пожелала счастливого пути.

Васильев взял билет и пошёл в вокзальную столовую, размышляя на ходу:

– Что бы мог значить этот загадочный допрос в кассе?

Уже запивая шницель по – рижски компотом он решил, что волноваться и ломать себе голову не стоит. Он уехал из Города двадцать лет тому назад, и за этот срок обязательно должно было что – то измениться. Возможно, что изменились и правила на железной дороге. Успокоив себя Васильев выбрал чемоданы из камеры хранения, вышел на перрон и даже успел покурить до прихода поезда.

Соседи по купе подобрались скучные. Потрепаться было не с кем. Да и кому охота разговоры разговаривать с шестидесятилетним стариком? Васильева это вполне устроила. Он достал книжку. Начал было читать, но заснул, перелистнув несколько страниц, и проснулся от голоса проводника:

– Следующая Город. Прошу приготовиться к выходу.

Васильев уставился в окно. Уже вечерело и за окном были видны лишь цепочки огней, складывающиеся в замысловатые узоры. Васильев попробовал угадать по этим узорам знакомые места, но ничего узнать не смог. А тут сразу вывернулся вокзал с кучкой встречающих на перроне. Васильев подождал немного пока в коридоре рассосётся толпа и вышел со своими чемоданами в тёплый вечер.

Он пристроил чемоданы в металлическом гробике автоматической камеры хранения, а сам через боковой ход – на привокзальную площадь.

– Чем брать такси, пройду – ка я до гостиницы пешком. Совмещу прогулку с воспоминаниями, – решил Васильев, глянув на очередь возле стоянки такси. И двинулся по старинной брусчатке. Город лежал у него под ногами. Это потому что вокзал стоял на горке, а город раскинулся внизу. Уже включили фонари и были видны тени редких прохожих.

– А в мои годы тут по вечерам самый центр тусовки был. И встречались, и расставались, и ссорились, и мирились… – с грустью подумал Васильев, проходя мимо киоска со всякой мелочёвкой.

– Олежка! – окликнула его продавщица киоска, – Забеги ко мне. Я тут оставила кое-что для тебя.

Васильев сразу вспомнил, что киоскершу зовут Ольга Степановна, и что она всегда оставляла для него дефицитные сигареты с фильтром.

Васильев толкнулся в дверь позади киоска. Тотчас дверь приоткрылась, в двери показалась рука с пакетом и раздался голос:

– Бери скорей! Чего ждёшь? Рубль с тебя.

Васильев взял пакет и дверь закрылась. Васильев снова обошёл киоск и, уже стоя перед стеклянной витриной, начал копаться в кошельке.

– Как она сказала? Рубль? Шутки тут у них… рубль. – и Васильев протянул Ольге Степановне доллар.

– Ты что? Офонарел, парень? Ты что же это мне даёшь? – Ольга Степановна так уставилась на зелёную купюру, словно Васильев подал ей вместо денег ручную гранату. Налюбовавшись, Ольга Степановна, вздохнув, отодвинула от себя странную денежку и подобрела:

– Ладно, Олежка. Что с тебя возьмёшь? Вечно фокусничаешь. Нет денег – так и скажи. Завтра занесёшь. А то подшучивать над старухой взялся.

Васильев посмотрел на Ольгу Степановну. И стало Васильеву нехорошо.

Потому что за двадцать лет Ольга Степановна ни сколько не изменилась. Как была «сорок пять – баба ягодка опять», так и осталась. Васильев поблагодарил Ольгу Степановну и повернулся в сторону вокзала. И тут Васильеву стало ещё хуже. Потому что на фронтоне вокзала сиял, составленный из красных лампочек, транспарант: «Слава КПСС!».

Васильев развернулся и пошёл вниз по улице к гостинице, думая о том, что вот так и сходят с ума. Просто и обыденно. И некому пожаловаться и рассказать о своём горе. Ну, кто в это поверит? Васильев добрёл до бывшего Городского бульвара и присел на лавочку под тополями. Он автоматически сунул руку в пакет, что вручила Ольга Степановна. В пакете лежали три пачки «Элиты». Васильев раскрыл одну пачку и закурил.

– Эй, старик! Выдай сигаретку другану! – прохрипело слева и перед Васильевым возник бомж, лохматый и оборванный.

Васильев присмотрелся. Перед ним стоял бывший одноклассник Колька Щукин. Только очень старый. Васильеву отлегло немного. И он решил, что съеденный шницель был не совсем хороший, и что предыдущие галлюцинации вызваны заурядным пищевым отравлением.

– Ну что? Признал? – сказал Колька, садясь на скамейку рядом с Васильевым.

Васильев кивнул головой.

– Это хорошо, что признал, а то некоторые чураются. – похвалил Колька Васильева, вытряхнул несколько сигарет из пачки, что Васильев всё ещё держал в руке, и ловко рассовал эти сигареты за уши. – А то, понимаешь, спиртяга есть, а ни тебе запить, ни закурить. – и Колька показал горлышко бутылки, засунутой во внутренний карман того, что осталось от пиджака. – Будешь? Ну, как хочешь. Моё дело было предложить…

Колька глотнул из бутылки, занюхал рукавом и только потом закурил.

Васильев подумал, что вот как оно бывает, не виделись лет тридцать не меньше, а поговорить не о чем.

Но Колька нашёл тему для разговора:

– Дай – ка, парень, я тебе пульс пощупаю. Давай, давай! – Колька схватил руку Васильева своей грязной лапой и прислушался.

– Всё нормально, профессор. – Колька назвал Васильева школьной кличкой. – Всё в порядке. А то… Ты выпей, брат, а то крыша протечёт, чего я тебе расскажу.

– Щука! Ты зачем мне пульс щупал? – Васильев был насторожен и недоверчив.

– Ты в зеркале давно себя видел, – озадачил Колька Васильева.

Васильев посоображал немного и признался:

– Утром… Когда брился…

– Ты сейчас на себя посмотри, а потом с вопросами выставляйся.

Колька порылся в своих лохмотьях и достал круглое ручное зеркальце.

Васильев взял этот неизменный атрибут дамской косметички, и тогда ему стало так плохо, что, держа правой рукой зеркало, он левой потянулся к Колькиной бутылке и сделал пару глотков. Потому что увидел в зеркале Васильев себя самого сорокалетним. Исчезла седина, разгладились морщины и тяжёлые синеватые мешки под глазами испарились неведомо куда.

– Вот, вот, братан! – правильно понял Колька Васильевское молчание. – А ты думал… хаханьки.

– Что это, старина? Как это? – промямлил Васильев и для прояснения мозгов снова приложился в бутылке с тёплым разбавленным спиртом.

– Я тебе скажу, как другу, только ты не перебивай. – у Кольки неожиданно появились менторские интонации. – Ты не перебивай. Сам видишь – я уже кривой и могу забыть что или перепутать.

Васильев согласно кивнул и Колька начал свой рассказ:

– Лет пять тому назад сели мы с мужиками вон там, в татарском дворе. Сидим.

Разговор уже пошёл. А тут выскакивает какой – то ханурик и начинает права качать.

Кричит, что он такой и сякой, и ваще сейчас в ментовку позвонит. А Синяк… Ты должен его помнить… Он в «Б» классе учился. Так вот. Синяк… А он даже слово мент не выносит, не то чтобы… Вот он схватил кол да и приложил этому ханурику по котлу. А сам – бежать. А ханурик – брык с колёс. И лежит. Я ему пульс пощупал – нету пульса! Ну, думаю, попал. Попробуй теперь от мокрухи отмазаться. А пока я думал, ханурик этот встал и пошёл. Так без пульса и пошёл себе. Я с той поры у всех пульс проверяю. И вот, что я тебе скажу, друган. Ты не поверишь, блин! Здесь у нас многие без пульса. Покойники, что ли? Но живут, как ни в чём ни бывало. И не стареют, что примечательно. Кроме таких, как я, конченых. Зря ты, брат, вернулся. Видишь сам – только приехал, а уже помолодел. А дальше? Приехать – то к нам можно, а вот уехать нельзя.

– Как это нельзя? – спросил Васильев, которому в историю с пульсом верилось плохо: мало ли что алкашу почудится?

– А вот так. – сказал Щука и поднялся. – Пойду – ка я в свою конуру, Олега. А то хмелеуборочная заметёт.

Васильев посидел ещё немного, посмотрел на удаляющегося Кольку, а потом и сам поднялся. Он шёл по улице и всё думал о том, что же происходит. И, может быть, и придумал бы, но вышел на площадь, на которой стоял бетонный параллелепипед гостиницы.

Васильев попросил у сонной дамы отдельный номер и подал свой паспорт.

Дама посмотрела на американские «корочки» и проснулась:

– Посидите в холле, пожалуйста, мистер. – проворковала она. – Я посмотрю для Вас что – нибудь получше. Не беспокойтесь – это займёт минут пять, не больше.

И дама не обманула. Ровно через пять минут к Васильеву подошли двое симпатичных мужчин, показали свои удостоверения и попросили пройти с ними.

Город – это живой организм. Сомнений в этом нет и быть не может. С той давней поры, как ниандертальцы, – или как там их ещё? – обнесли свои десять землянок частоколом, город родился, и, как всякий новорожденый, начал расти и развиваться.

– Я – Город, – сказал город сам себе, – потому что я огорожен. Не то что какая-нибудь деревня…

В детстве я никак не мог решить «деревня» – это потому что она из дерева построена, или потому что там деревья растут? Остановился, помнится, на первом варианте.

И город отлично знает, что он обязан создать хоть одно каменное строение, иначе он потеряет свой статус и превратится в деревню.

То что дома в городах возводят архитекторы и строители – заблуждение и не более. Города сами подбирают себе архитектуру, нанимают строителей, подбирают жильцов и организуют эксплутационно – ремонтные организации.

Ах, какие модники эти города! Какие кокетки! Вот попробуйте построить дом, который городу не нравится. Попробуйте. Ничего у вас из этой затеи не получится. Строители будут запивать, подрядчики воровать, а стойматериалы исчезать со стройплощадки в неизвестном направлении. И если, не смотря ни на что, вам удастся довести строительство до конца, то дом сгорит, или взорвётся, или… Город много чего может придумать, чтобы избавиться от неполюбившегося.

Город – организм сложный. Запутанный кишечник канализации, нервы электрических проводов и кабелей, системы отопления и водоснабжения. Непонятная никому схема поставки продуктов. И невнятная сетка улиц. Можете смотреть на карту пока в глазах не позеленеет, но если город захочет, чтобы вы заблудились – заблудитесь непременно. Даже там, где вы родились и прожили всю жизнь.

А рождение – это вообще непонятный процесс. Каждый город убеждён, что это именно он, и никто иной родил знаменитого человека. Нет… Знаменитого – это как – то… Знаменитый – он знамя должен нести, высоко это знамя вздымая. Скажем так – Известного. А иногда и Великого. И мы, как ни странно, разделяем эти убеждения. Вот цитата из энциклопедии: «1799, 26 мая (6 июня) А. С Пушкин родился в Москве…»

То есть сначала родился в Москве, а только потом о тех, кто его реально родил.

Люди тоже привыкают к тому, что в их появлении на свет город играет самую главную роль. И называют себя по именам городов – москвич, бакинец, скобарь, новгородец, туляк, парижанин… О! Парижане! Величайший миф, который создал тщеславный город. Он и так пробовал, и этак… И революции придумывал, и Луёв бесчисленных, и Наполеона… И успокоился только тогда, когда стальным фаллосом взметнулась над городом Эйфелева башня и возник миф, что это город любви. Берлин может свои Парады любви ещё сто лет проводить – всё будет зря! Потому что место занято. Париж со своими костлявыми женщинами и некормленными мужчинами арабского происхождения был, есть и будет городом любви, моды и прочих плотских удовольствий.

Жители некоторых городов, вообще, позабыли своих родителей. И появились Ростов – папа, Одесса – мама… Но всех переплюнул Киев, присвоивший себе странный титул – Мать городов русских… После этого горожанин любого городишки просто обязан считать себя киевлянином.

И только генетические бродяги – американцы привязаны не к городам, а к работе. Скажите любому «среднему американцу» что на необитаемом острове он получит хорошую работу. Максимум через два часа он будет готов к отъезду. А месяца через три уже будет на этом необитаемом острове в собственном доме смотреть бейсбол по телевизору и пить пиво «Бадвайзер».

Что касается рождения самих городов, то они возникают только в определённых местах. И мест этих уже не меняют никогда. Войны и стихийные бедствия ни на что не влияют – город, стёртый, казалось, с лица земли, упорно вырастает на прежнем месте. Ну, чтобы отойти в сторону немного? Там и место покрасивее, и безопасней. Нет. Ни на шаг! Великая загадка исчезновения городов майя объясняется просто – они были построены не там, где им хотелось.

У каждого города – свой характер. И у жителей разных городов характеры свои. Вот попробуй тут разберись – горожане формируют характер города, или город характер горожан? Я склонен думать, что город.

Здесь не лишне вспомнить феномен Одессы. Боже ж ты мой! Куда бы жизнь не заносила человека, рождённого в Одессе, он будет отличаться от рождённых в иных городах, как чукча от англичанина. И, не дай Бог, соберутся где – то хотя бы три одессита. Они обязательно самоизолируются от остальных недостойных жителей и назовут свой микрорайончик «Маленькая Одесса». И сразу же начнут там растить, холить и лелеять несуществующий нигде, кроме Одессы, еврейский акцент и откровенное хамство, называемое Одесским юмором.

Города разумны. Это неоспоримо. Это надо воспринимать, как данность. Коллективные умишки различных социальных групп сливаются в городе воедино и формируют городской интеллект.

И согласитесь со мной – любое разумное существо однажды может сойти с ума…