"Рывок на волю" - читать интересную книгу автора (Седов Б. К.)

Глава 3 МЫ ПОЛБОЛОТА ПО-ПЛАСТУНСКИ ПРОПАХАЛИ

Стоило нам спуститься с сопки, как сразу же угодили в сырой заболоченный березняк. Нарядный и светлый на своем верхнем ярусе, где через белые блестящие верхушки стволов и вычурную вязь желто-зеленых крон пробивались яркие солнечные лучи. Мрачный и негостеприимный внизу, где черная то ли земля, то ли грязь была богато выстлана сорванными ветром ветками вперемешку с перегнившей листвой и поросла зарослями осоки и вереска. Под толстыми рифлеными подошвами ботинок хлюпала вода, осока заплетала ноги, редкие кочки и проталины сухой земли были укрыты густым голубичником, но за весь путь я так ни разу и не нагнулся, чтобы сорвать хоть одну ягодку. Меня больше заботили трухлявые стволы мертвых деревьев, перегораживающие дорогу, ямки и кочки, на которых я панически боялся подвернуть себе ногу. Охрометь в этой тайге значило умереть – умереть по-глупому после всех тех огня, воды и медных труб, которые я уже миновал. Обидно бы это было, ох, как обидно!

Правда, в какой-то момент нам повезло, и мы наткнулись на сравнительно удобную тропку, идущую в нужном нам направлении. По ней удалось пройти несколько километров.

– Откуда она здесь? – спросил я у Комяка.

– Звериная, – объяснил мне проводник. – Маралы, должно быть…

И обменявшись парочкой фраз, мы продолжали путь молча. Комяк впереди. Я следом за ним, внимательно глядя себе под ноги и опасаясь лишний раз хрустнуть какой-нибудь шальной веточкой, оказавшейся на пути, не сколько потому, что боялся, что хруст расслышат враги, сколько потому, что было стыдно перед совершенно бесшумно передвигающимся самоедом.

Два раза нам пришлось форсировать неширокие речки. Первую удалось перейти – точнее, переползти – по поваленному через него стволу старой осины. Через вторую перебирались вброд, потратив время на то, чтобы предварительно раздеться догола и сложить одежду в рюкзак к Комяку. Вода в речушке оказалась холодной настолько, что прежде чем я, погрузившись в нее по пояс, добрался до противоположного берега, ноги ломило, точно их зажали в тисках, а я тихонечко подвывал то ли от холода, то ли от боли. В тот момент, когда я, как ошпаренный, поднимая тучи брызг и кряхтя, словно медведь, выскочил на другой берег, самоед у меня за спиной едко хмыкнул, но не проронил ни единого слова по поводу моей изнеженности горожанина.

– Без пятнадцати три, – вместо этого счел нужным проинформировать меня о времени проводник.

А вскоре сырой березняк постепенно перешел в настоящее болото. С кочками, густо покрытыми брусничником; с редкими островками, поросшими чахлыми березками и ивняком; с обширными зарослями высокой голубоватой осоки, способной скрыть меня с головой.

– Перекур полчаса, – обернулся Комяк и начал стягивать с плеч рюкзак, пока я стоял и обреченно смотрел на болото. Этого удовольствия мне с избытком хватило еще в мой первый, неудачный побег вместе с Блондином. Похоже, тогда у меня выработалась стойкая фобия на все эти кочки, трясины и камыши. И вот ведь опять! Но делать нечего. Я отвернулся и отрешенно снял с плеча дробовик.

Мы устроились под старой березой на небольшой возвышенности, где земля была сравнительно сухой и вместо вереска и осоки поросла густой невысокой травой.

– Что, попремся через болото? – недовольно поинтересовался я.

– Здесь всего версты три. Потом станет посуше. – Комяк зашелестел целлофаном, в который у него был упакован «Беломор». – А огибать его далеко, так что пойдем напрямик. Здесь не топко, я знаю. И не в таких блудить доводилось. Да в одиночку. Так что не менжуйся, братан. Проведу. – И он смачно выпустил изо рта густой клуб табачного дыма.

Докурив, самоед закопал в грязь чинарик и отправился к группе молодых осин срезать слеги. А я оперся спиной о ствол березы, опустил накомарник, и закрыл глаза…

– Чего, мошка одолела?

Кажется, я задремал. Уж больно быстро вернулся с двумя длинными тонкими жердинами Комяк.

– На, спрыснись чуть-чуть. – Он бросил мне на колени флакон с репеллентом. – Ране без этого обходились, и ничего. А теперь, видишь, избаловались. Без «деты» ни шагу.

– Сколько еще до схрону? – спросил я, обильно поливая лицо и руки пахучей жидкостью.

– Версты три по болоту. Да пяток посуху. Там дальше парма хорошая, чистая. Пойдем как по асфальту. Это уж после, назавтра, начнется урман. Вот там потруднее будет чуток.

«Это тебе „потруднее чуток“, косоглазому, – подумал я. – А я, пожалуй, там лягу костьми».

Но сначала надо было не лечь костьми на болоте. Впрочем, я ожидал от похода через него гораздо худшего. Все оказалось куда проще.

Мы довольно быстро передвигались от одного сухого, поросшего березками и ольхой островка к другому, стараясь ступать по мягким, ускользающим из-под ног кочкам. И лишь пару раз пришлось пересекать вброд неширокие бочажины, где черная непрозрачная вода порой доходила мне до груди, а дно под ногами неприятно амортизировало и гуляло из стороны в сторону так, будто я шел по батуту. Вот только батут этот был сплетен из ненадежных корней болотных растений, и в наиболее слабом месте – »окне» – в любой момент был готов прорваться у меня под ногами, открыв мне путь в черную холодную бездну. Угодив в такое «окошко», оставалось лишь класть слегу поперек (если вообще было бы куда ее класть), не дергаться и надеяться на Бога и на Комяка. Но судьба и на этот раз меня миловала, и выкупаться в трясине так и не довелось. Хотя вымокнуть по самое некуда все же пришлось. Но это уже после, а пока мы наконец выбрались на высокий берег, поросший густыми вековыми елями, и я облегченно вздохнул, решив, что болото благополучно оставлено позади.

Меня всего колотило от холода, как эпилептика. Все мысли мои были направлены только на то, как хорошо было бы сейчас сидеть возле огромного, до самого неба, будто таежный пожар, костра. Всю нижнюю часть моего тела ломило от холода так, будто какой-то невидимый великан безжалостно выкручивал меня, словно мокрую тряпку, пытаясь выжать из моих ног пропитавшую их ледяную воду.

Я устремился на первую же сухую проталинку с уютной изумрудной травой, скинул с плеч вещмешок и дробовик и трясущимися пальцами начал расшнуровывать ботинки.

– Не торопись. – Комяк присел на корточки рядом со мной и начал доставать «беломорину». – Сейчас снова в воду пойдем. Это еще не берег.

– Как не берег? – разочарованно простонал я.

– А вот так. Большой остров. Грива. А дальше еще полкилометра болотины. Но ничего. Посиди, пообогрейся. Солнышко-то эвон какое. Будто в июле. Эх, Коста, Коста… Не последнее это наше болото. Поболе этого будут еще впереди. А это так, для разминки.

Я негромко выругался. Поднялся и впервые сам объявил об окончании перекура.

– Закапывай свою соску. Вперед. Закончим с этим головняком. У тебя в твоем схроне есть спирт?

– У меня в моем схроне, – хохотнул самоед, – есть даже виски.

– Тогда пошли, – воодушевился я и забросил за плечо дробовик. «Раньше сядешь – раньше выйдешь», – думал я в этот момент и мечтал поскорее разделаться с этим проклятым болотом и оказаться на нормальной твердой земле. Пусть густо покрытой валежником, пусть заросшей непроходимым кустарником, зато не угрожающей в любой момент заглотить меня в бездонные черные хляби.

Комяк еще раз усмехнулся, покачал головой и поднялся. И мы, миновав примерно стометровую гриву, продолжили путешествие по болоту. Еще пятьсот метров. С кочки на кочку. От островка к островку. Иногда по колено, а то и по пояс в холодной воде. Порой балансируя на ненадежном батуте из корневищ болотных растений, прикрывающем бездонную трясину. Тщательно нащупывая слегами место, куда можно ступить ногой, и при этом совершенно не будучи уверенными в том, что не ошиблись, что сейчас не ухнем в предательское «окно». Но не ошибались. Ни разу. И медленно, но уверенно приближались к берегу – уже не к гриве, а к настоящему, полноценному участку тайги – когда…

– Ша! – Комяк поднял вверх руку и замер. Я застыл у него за спиной.

Шагах в пяти от меня выдулись из болотных пучин несколько пузырей. Трясина вздохнула, простуженно хлюпнула. Но не это привлекло внимание Комяка.

– Вертуха!

Издалека, с юго-запада, куда мы и направлялись, нарастало пока еще чуть слышимое жужжание.

– Вертуха, мать твою! – зло выдавил из себя самоед и затравленно огляделся. – До берега не успеть. Сюда, Коста! – Комяк, забыв про осторожность, поспешил к густым зарослям высокой осоки. И в тот же момент болото, не привыкшее прощать и малейших ошибок, радостно чавкнуло.

Я увидел, как нога моего проводника стремительно погрузилась в бездну, а Комяк, не теряя ни единой секунды и не предпринимая бесполезных попыток выбраться из плена, в который попал, опрокинулся на спину, успев подложить себе под спину слегу. И замер, стараясь не шевельнуть без нужды ни пальцем, не напрячь ни единого мускула. Из взбаламученной болотной воды сейчас торчала лишь его голова в просторной защитного цвета панаме. «Если ее даже и сумеют разглядеть с вертолета, но не будут вглядываться спецом, то решат, что это болотная кочка, – подумал я. – И мне, похоже, предстоит точно так же по шею влезть в этот лед. Черт, как же не хочется! А еще больше не хочется спалиться на этом болоте. Дать мусорам расстрелять себя с воздуха, словно неподвижную мишень на полигоне».

А вертолет был уже совсем рядом. Я отчетливо слышал звук его двигателей. В любой момент он мог вынырнуть из-за высоких сосен, которыми порос столь желанный берег всего в каких-то ста метрах от нас.

– Коста, – прохрипел Комяк. – Ложись как и я. Быром! Чтоб одна голова… Быром!!! Сейчас засекут.

Больше я не раздумывал. Совершенно не думая о том, как же мне будет холодно, лег на спину, так что над поверхностью воды осталось только мое лицо, надежно прикрытое накомарником цвета хаки. Возможно, сверху я и был похож на болотную кочку.

С вертолета ни меня, ни Комяка не заметили. Неуклюжий «Ми-8» промелькнул на бреющем полете метрах в трехстах от нас, и шум его моторов начал стремительно удаляться. А я уже протягивал Комяку свою слегу.

– Ништяк. – Самоед крепко ухватился за ее конец, но прежде проинструктировал меня: – Ты, братан, это… не спеши. Не очень старайся. Засел я не крепко, глубже меня навроде не тянет, так что времечко есть. Ты, главное, гляди, сам не провались, иначе обоим кранты. Найди опору и потихонечку…

«Потихонечку» я вытаскивал Комяка, наверное, битый час. От холода я уже не ощущал своего тела, а Тихон несколько раз неудачно хлебнул воды и всякий раз при этом с неимоверным трудом отхаркивался и приводил в порядок дыхание. Наконец ему удалось перевернуться со спины на колени, и первое, что он сказал, было:

– Вот, бля. Теперь весь вечер чистить стволы. И вляпался же, будто лох. Будто турист неразумный. А тебе, Коста, спасибо. Пошли. Обогреться бы надо.

На этот раз мы без приключений преодолели последние сто метров до берега, и под первой же елкой, я, бросив на хвою вещмешок и «Спас-12», принялся судорожно стягивать с себя ботинки и пропитанный водой камуфляж.

А через десяток минут, когда на опушке леса, освещенной совсем не дающими тепла солнечными лучами, я, совершенно голый, скакал, пытаясь хоть немного согреться, Комяк уже возился в глубине леса с костром.

– Заметят, – стуча зубами, проблеял я. – Дым с вертолета увидят.

Самоед (тоже стуча зубами) сперва послал меня на три буквы и лишь потом снизошел до разъяснений:

– Это у тебя, у безрукого, дым бы валил, будто из кочегарки. А как у меня, поглядишь.

И дыма действительно почти не было. Зато мне, осторожно, дабы не напороть босые ступни, пришлось с «Ка-Баром» в руке обследовать все окрестности в поисках самых сухих сосновых и березовых дров. Я старался. Я очень старался, но все равно из всего хвороста, что я приносил Комяку, половина безжалостно отбраковывалась.

– Будет дымить, – недовольно бурчал самоед, отбрасывая в сторону очередную жердину. – Иди еще собирай. Маловато дровишек.

И я опять старательно бороздил тайгу, кромсал острым, как бритва, ножом сухостой, обильно потел от усилий, но при этом все никак не мог согреться. Наоборот, меня знобило все сильнее. «Не простудиться бы», – подумал я, таща самоеду, наверное, уже десятую по счету охапку дров, и не знал еще в тот момент, что прав сейчас как никогда…

– Интересно, и какого же здесь эта вертуха?.. – задумчиво пробормотал Комяк, в очередной раз подкладывая хворост в и без того уже сильный костер. – А, Коста, что думаешь?

– Может, случайно?

– Может, случайно. А может, и нет. Впрочем, если бы хотели нас поискать на болоте, то покружились подольше б. А они проскочили, как литерный скорый мимо дешевого полустанка. Не-е-ет, Коста. Это они к Ижме летели. На том берегу нас искать. И ведь не угомонились еще. – Комяк ненадолго задумался, а потом задал мне вопрос, который уже давно зрел у меня в голове, но я все не спешил задать его себе: – А как считаешь, братан? Может, кто башляет весь этот шмон? За вертолет там отстегивает. За керосин. Ну мусорам, конечно. Есть кто такой?

Я сразу подумал о Хопине. И, не задумываясь, ответил:

– Да, есть.

– Хреново, – вздохнул самоед. – Непросто нам будет. – И больше никаких вопросов не задавал. Он четко знал, что чем меньше знаешь, тем дольше живешь.

На то, чтобы согреться и просушить мокрые вещи, у нас с Комяком ушло два часа. Все это время я бродил по ближайшим окрестностям и собирал дрова, а самоед сначала развешивал на рогатинах вокруг костра наше истекающее влагой тряпье, а потом достал из кучи всевозможных мелких пожитков, которые высыпал из рюкзака на траву, комплект для чистки оружия и принялся за свой «Тигр» и мой «Спас-12». Меня же больше беспокоила оптика, но стоило мне сунуться с проверкой к прицелам и приборам ночного видения, как проводник поднял меня на смех:

– Ты что же, брат, думаешь, они не рассчитаны на такие купания? Да это ж фирма. Их делали серьезные люди. И для серьезных дел. Можешь и не смотреть.

Но я все же их осмотрел. И убедился в том, что Комяк совершенно прав.

– Доволен? – развеселился самоед, разбирая на своей подсохшей футболке мой дробовик. – На, – он подтолкнул ко мне флакон с репеллентом, – побрызгайся лучше еще. Так и роятся вокруг тебя, кровососы.

На часах Комяка был уже седьмой час, когда мы, облачившись в просохшую, пропахшую дымом одежду, тщательно затушили костер, замаскировали кострище и отправились в дальнейший путь.

– Тут теперь недалече, – радостно сообщил мне Комяк. – Помене часа идти, если не тормозить. А отдохнули сейчас хорошо, сил прибавили децл. Так что все ништяк, Коста.

Я так не думал. Несмотря на двухчасовой отдых, сил у меня не прибавилось. Наоборот, создавалось впечатление, что ослабел еще больше. Я пер вперед чисто на автопилоте – так, как вчера перемещался вдоль берега сразу же после переправы через Ижму. Но только тогда уже через несколько сотен шагов я расходился, немного пришел в себя. Сейчас же все было наоборот. Слабость опутывала меня все сильнее и сильнее. Мешала передвигать ногами, не позволяла смотреть, куда я ступаю, разогнала в голове все более или менее стройные мысли, оставив лишь какой-то невообразимый сумбур. Всеми клетками тела я ощущал, насколько мне плохо. И с каждой секундой становится все хуже и хуже. Тело штормит из стороны в сторону. В груди сперает дыхание. Разламывается от боли башка. Все тело покрылось липким холодным потом. Или он на самом деле горячий, просто у меня все ощущения, все чувства сейчас вывернуты наизнанку?

«Неужели я заболел? – с ужасом подумал я. – Докупался в холодной водичке. Добегался потный по парме…»

– Стой! – просипел я.

Комяк впереди меня мгновенно замер на полушаге так, будто играл в детскую игру «Море волнуется. Раз…»

Я остановился, затаил дыхание и попытался измерить себе пульс. Пустое! Он колотил, как сумасшедший будильник.

– Чего, Коста? – Самоед развернулся ко мне. – Тут с версту нам осталось. Вон у той сопочки и остановимся на ночь. Там первый схрон. Чего…

Я тяжело опустился прямо в сырой глубокий мох. Мне надо было сперва отдышаться, немного прийти в себя, прежде чем по пульсу пробовать определить температуру.

– Заболел, Коста? – Комяк опустился на корточки рядом со мной.

– А что, заметно? – с трудом просипел я.

– Заметно. И очень, – не стал кривить душой проводник. – Рожа красная, как… – Он так и не смог подобрать сравнения и, протянув руку, пощупал мне лоб. – Горячий весь, будто та печка.

Я глубоко вдохнул и надолго закашлялся. И этот кашель, грудной и глубокий, здорово напугал меня.

Неужели?!! Да не приведи Господи!!!

Я засунул руку под майку и ладонью ощутил сильные хрипы в легких. Потом все же измерил пульс. 110–120 ударов в минуту. Тахикардия! Да и температурка дай Боже! О черт!

Я застонал от бессилия. От обиды. И почему это произошло со мной именно сейчас? В тот момент, когда позади осталось столько лишений и трудностей, когда я отчетливо ощутил запах свободы, ко мне вплотную подошла Костлявая, постучала меня по плечу и этак вкрадчиво спросила: «Ми-илой. А про меня ты никак позабыл? Думал, рано еще со мной встречаться? Ан нет, соколик. Вот она я. Рядышком. Совсем рядышком, ми-илой…»

– Чего с тобой, Коста? – В голосе Комяка мне послышались нотки испуга. – Никак попростыл? Хреново, братан?

– Хреново, – прохрипел я. – Попростыл… У меня пневмония. Воспаление легких. Знаешь такое?

– Да, – лаконично ответил мне самоед. – Ты в этом уверен?

– Я врач. У тебя в схроне есть аптечка?

Комяк ненадолго задумался.

– Там йод, бинты, спирт. Кажется, аспирин…

Я коротко выругался. Аспирин… Мне бы что-нибудь посущественнее.

– Ладно, пошли. – Я с неимоверным трудом поднялся на ноги. – Доберемся до твоего схрона, там и буду болеть. Не валяться же здесь.

Я даже не заметил, как Комяк забрал у меня вещмешок и карабин. И при этом он, кажется, даже умудрялся поддерживать меня под руку. Точно не помню. Почти ничего не помню. Сосны… Кусты… Трухлявые стволы под ногами. Их надо перешагивать. Обязательно перешагивать, иначе можно повредить ногу… И опять сосны… Густые кусты… Трухлявые стволы под ногами…

Я прошел весь путь до первого схрона, как в полусне, и немного пришел в себя только на берегу узкой речушки, тупо наблюдая за тем, как Комяк вытаскивает из воды тяжелый контейнер из серого пластика и, матерясь под нос, с громкими щелчками откидывает тугие запоры.

И вот он уже набулькивает в жестяную кружку из фляги какую-то жидкость. «Спирт, – догадываюсь я. – Или виски. Он что-то говорил насчет виски. Алкоголь – это в тайге лекарство на все случаи жизни».

– На, Коста, хлебни. – Моих губ коснулся край кружки. Я собрался с силами и в два огромных глотка опрокинул в себя обжигающий глотку спиртягу, с трудом сумел удержать его в себе и тут же жадно втянул в себя ароматную холодную жидкость, банка с которой ткнулась мне в зубы. «Ананасовый сок, – каким-то чудом сумел определить я. – Еще!»

– Еще!

– Спиртяги, братан?

– Сока… Пить хочу… Холодного… Похолоднее…

Я выхлебал литровую банку сока и развалился на прибрежном песке, опершись на рюкзак Комяка, набитый чем-то жестким и острым, впивающимся мне в спину. Но сил на то, чтобы сменить позу, не было.

– Ну как, братан? Полегчало? – Комяк вытащил из-под меня свой рюкзак и уложил на его место нечто объемное и мягкое.

Полегчало? Я не сказал бы. Возможно, от выпитого спирта, возможно, от слабости, перед глазами все крутилось в каком-то безумном хороводе – и река, блестящая в предзакатном солнечном свете; и высокие стройные сосны; и самоед, суетящийся возле меня. Как я ни старался, ни на чем не мог зафиксировать взгляд. Тогда я просто закрыл глаза. И то ли сразу заснул, то ли ненадолго потерял сознание, то ли этот короткий отрезок времени просто вывалился у меня из памяти…

Я пришел в себя от холода. Меня заметно знобило, хотя, с другой стороны, я ощущал, как пылает жаром все мое тело. И к ознобу добавилась легкая тошнота. И заметная боль в легких. И затрудненное дыхание, словно грудь стянута тугим корсетом.

Очаговая пневмония!

Я с трудом приподнял голову и поискал взглядом Комяка. Он возился в нескольких шагах от меня, ковырялся в песке. И успел выкопать уже довольно большую яму. Длиной как раз под мой рост. Шириной в мои плечи. Глубиной уже более полуметра.

«Это будет моей могилой, – безучастно подумал я. – Боливару не вывезти двоих,[15] и меня, болезного, пора пускать в расход, чтоб не мешал. Хозяйственный предусмотрительный самоед уже загодя готовит мне последнее пристанище».

Как же мне не хотелось сейчас умирать! Именно сейчас, еще не успев вдоволь надышаться свободой. Когда, казалось бы, рукой подать до Питера. До Ангелины, до Леонида, до всех-всех-всех, кому я должен. Или они мне должны?..

Я пошарил рукой рядом с собой, пытаясь нащупать свой дробовик, но вспомнил, что последний километр оба ружья нес Комяк. А куда он их дел, когда мы пришли сюда, это было известно лишь ему одному. «Распроклятие, когда меня будут резать словно ягненка, я, обессиленный, даже не смогу постоять за себя», – совершенно спокойно сделал я вывод из своих наблюдений, хотел опять закрыть глаза и вырубиться, но в последний момент передумал, собрал в кулак остатки силенок.

– Эй, косоглазый, – чуть слышно прошептал я, но Комяк от неожиданности вздрогнул. – Не мелковата ль могилка? Копай поглубже, а то лиса доберется, лицо обгрызет.

Самоед обернулся, вперился в меня растерянным взглядом.

– Коста, братан! Да ты никак бредишь? Или в натуре решил, что я того… могилку тебе?.. Да ты чего, охренел? Могилку… – Он поднялся с колен, подошел ко мне. – Пить еще хочешь? Может, спиртяги? Виски, братишка?

Я покачал головой.

– Не надо. Накрой меня чем-нибудь. Мерзну.

– Ништяк. Скоро я тебе такую баньку спроворю, что еще из нее обратно запросишься. А ну-ка… – Комяк помог мне подняться и придерживал меня, уже совершенно не державшегося на ногах, пока я не помочился в ближайшие кусты. Потом совместными усилиями мы с грехом пополам запихали мое непослушное тело в теплый пуховый спальник. Я устроился поудобнее, подоткнув под спину еще один спальник и, проглотив пару таблеток аспирина, принялся пустым взором наблюдать за тем, как Комяк укладывает в яму, которую только что выкопал, хворост, как разжигает там огромный костер.

– А если огонь заметят с вертушки? – единственный раз проявил я интерес к тому, что творится вокруг.

– Не заметят, – улыбнулся мне самоед. – Час назад, когда ты валялся в отключке, вертуха вернулась обратно. Я их слышал. Теперь до утра они не поднимутся.

Тошнота прошла. Озноб вроде тоже. Я впервые за последние несколько часов наконец согрелся. Почувствовал себя лучше и даже позволил Комяку уговорить себя хлебнуть еще немного спирту, после чего ненадолго заснул. Не впал в забытье, а именно заснул. И увидел какой-то сумбурный сон, который совершенно не отложился у меня в памяти.

Потом меня разбудил Комяк.

– На, брат, похавай горячего. – Он протягивал мне пластмассовую мисочку с дымящейся похлебкой. Мне в нос ударил запах вареной тушенки, и тут же к горлу подкатил комок тошноты.

– Нет, – икнул я.

– Надо, – настаивал самоед. – Я ж понимаю, что не лезет шамовка в тебя. А только вот надо. Ты же ведь дохтур, ты ж понимаешь, что организме силы нужны, чтобы с болезнью бороться. А откуда их, силы-то, брать, как не через хавчик хороший. Уколов там, капельниц всяких, нету у нас никаких. Не промерковали заранее, так кто же мог знать? Вот и остается только, что кушать от пуза. И ждать, пока не отлежишься. А организма, он молодой у тебя, еще сильный. Выдюжишь ты. В обязаловку выдюжишь, Коста.

Я улыбнулся, вспомнив, как раньше не раз вот так же убеждал уже поставивших на себе крест больных в том, что все не так плохо. И втянул в себя из алюминиевой ложки, которую мне протягивал самоед, горячий жирный бульон. Еще ложку. И еще…

Комяк скормил мне больше половины миски, довольно хмыкнул:

– Вот так! А этот дохтур болезный еще кочевряжился. Хрен ему! Нынче я дохтур. Вот меня и слушайся. – И пошел опять ковыряться с ямой, в которой уже догорел костер.

Он выгреб оттуда угли, в несколько слоев обложил все внутри заранее заготовленным еловым лапником, бросил сверху один из спальников и сначала забрался в яму сам, проверяя, не слишком ли мне там будет жарко.

– Ништяк, – сделал вывод Комяк, вылезая через минуту обратно, и, особо не церемонясь, поволок меня, плотно упакованного в спальник, к яме. – Будет немного жарко, братишка, так это и хорошо, – бухтел он, но я, стремительно впадающий в состояние анабиоза, не очень-то врубался в то, что мне говорят. – Этак еще наши прадеды лечились. Да не летом. Зимой. И ничего.

Самоед, пыхтя от нагрузки, перекантовал меня в яму и, проверив, не сдвинулся ли подо мной лапник, не обожгусь ли о горячий песок, отправился по своим делам. А дел ему, наверное, еще доставало с избытком.

Впрочем, нет. Вру. Точно помню, что перед тем, как оставить меня запекаться в горячей яме и идти по своим делам, Комяк принес мне еще одну банку с ананасовым соком, и я выхлебал не менее половины. И сразу заснул. Или опять впал в беспамятство. Точно не помню.

Да и как можно точно помнить о чем-нибудь, стоя одной ногой в могиле. Вернее, даже лежа в могиле, из которой только что выгребли угли, упакованному, словно в саван, в спальный мешок. И уже совершенно не соображающему, где я и что со мной. Что было, что есть и что будет? Что меня ждет?

Снова казенный дом? Или все-таки продолжение дальней-дальней дороги?

Или-или… И которое из этих «или» сейчас перевесит, зависело в тот момент от моего «организмы», ослабленного двухмесячным сидением в БУРе и купанием в Ижме. Но еще в большей степени это зависело от Комяка, который, лишь отойдя от ямы на несколько шагов, свалился без сил на песок и тут же забылся чутким тревожным сном.

Да, именно от Комяка, но только этого я пока не знал, обильно потея в своем саркофаге.