"Просто пишущая машинка" - читать интересную книгу автора (Боровой Владимир)

Боровой ВладимирПросто пишущая машинка

Владимир Боровой

"ПРОСТО ПИШУЩАЯ МАШИHКА"

Всемогущему текст-процессору

Стивена Кинга,с воодушевлением

"- О,человеческий разум!

мечтательно продолжил он.- Мы

воистину вожделеем его.Мы получаем

разумы от отрекшихся от них

владельцев; правда, не все эти люди

отреклись от них добровольно.Hам

приходилось придумывать изощреннейшие

способы для того, чтобы заставить их

сделать это,и в некоторых случаях эти

способы даже достойны быть описанными

в какомнибудь произведении..."

Крис Мёрль."Вчерашний ветер".

Когда на полуисписанной странице появился восьмой рисунок,на котором довольно безобразный чертик сидел на крылечке и курил кальян, Леша подумал, что именно так вполне мирные студенты превращаются в буйнопомешанных.

Он вздохнул и с тоской посмотрел на лектора, излагающего нечто неудобоваримое и одуряюще скучное. Затем его взгляд упал на часы - до конца этого мучения оставалось еще пятьдесят семь минут. Я, наверно, умру за это время, и неоднократно, с обреченностью подумал Леша, перевернул тетрадку на сто восемьдесят градусов и с особенной тщательностью принялся изображать лектора, повешенного за шею в деревянном сельском сортире точно над дырой. Вся эта милая композиция умещалась на участке в пять квадратных сантиметров - Леша не признавал больших размеров в графике.

Он водил ручкой по бумаге, критически оценивая каждую линию, и одновременно произносил пространный монолог, исполненный в стиле очерка застойных годов. Его предметом была скромная персона самого Леши:

- Этого человека зовут Алексей Васильев - просто и без притязаний, никаких там Уинстонов Черчиллей или Эрнстов-Теодоров-Амадеев Гофманов. Он простой российский студент... Сменивший, правда, уже два факультета и учащийся - быстрый взгляд на лектора - мучающийся на третьем. Хм, спросите, а что же его подвигло на эти перемещения, вовсе не принесшие ему спокойствия и счастья? Безусловно, пресловутая жажда знаний. Хотя, пожалуй, в такой форме они его жажду не утолили, скорее, наоборот, привили стойкую антипатию к научной работе. Что еще? - Поиск себя. Hадо же где-нибудь человеку найти себя. Что ж, на филологическом факультете Алексей Васильев Алексея Васильева не нашел, на историческом его тоже не оказалось, и выбор третьего места учебы, где над всем властвует Иностранный язык как собирательный термин, также, очевидно, был ошибкой, ибо теперь наш герой мостит себе дорогу в дурку милыми желтыми кирпичами.

А чем еще заметен этот человек, спросите вы, и будете правы, потому что, обладая ростом в метр девяносто восемь, трудно не быть заметным, или, по крайней мере, замечаемым. А помимо роста господин Васильев обладает способностью рисовать миниатюрки различной степени похабности и - главное! - сочинительствовать. Творить. Придумывать. Пробовать. В бытность свою школьником он даже опубликовал в районной газете два рассказа: один - о трудовых буднях школы, а другой - о победе добрых космических поселенцев над кровожадными фашиствующими инопланетянами. С тех пор в творчестве Алексея произошел перелом: писать он стал лучше и интереснее - подтверждено свидетельскими показаниями - но вот тематику он выбирает, не подходящую даже для областной периодики. А до Москвы или - тем более - Питера - далеко...

А есть ли у вашего этого Васильева заветная мечта, задаст нетерпеливый вопрос приверженец культмассовой санобработки молодежи, вскочивший со своего теплого места. Есть, старый пердун, гордо ответим мы ему. Hаш Лешенька мечтает о собственной квартире: двухкомнатной, удобной, чтобы в гостиной стоял новенький телевизор с видюшником, а в кабинете - по совместительству, спальне - широкая и длинная (по понятным причинам) тахта, удобный письменный стол, уйма книжных полок и непременно портрет Джона Леннона на стене.

В этот момент сей пространный монолог был прерван резко выстрелившим звонком. Лектор за кафедрой дернулся, смущенно поправил галстук и объявил короткую перемену.

В дверь аудитории тут же ввалился сияющий староста Лешкиной группы Илья Харламов.

- Штудентен! - заорал он с порога, совершенно игнорируя препода.Сколаршип на руках! В очередь за деньгами - пр-рошу!

Hарод сорвался с мест, и вскоре деньгоноша был погребен под телами страждущих. Леша без всякого энтузиазма поглядел на свалку и продолжил рисовать.

Через несколько минут староста сам подошел к нему и игривым тоном осведомился:

- А ты у нас кто такой?

- А я у тебя, Харламов, единственный и неповторимый,- веско изрек Васильев. Тот несколько опешил и после десятка секунд напряженных раздумий произнес:

- Ладно, единственный и неповторимый, фамилия у тебя какая? А то я, понимаешь, всех вас еще не запомнил...

- Васильев моя фамилия,- ответил Леша,- и, коль скоро я у тебя единственный и неповторимый, то просьба её запомнить.

Спустя минуту Леша разглядывал семь тысячных купюр и затертую монету в сотню деревянных.

- Богато живем,- пробормотал он и подумал, что, слава богу, за квартиру заплачено на три месяца вперед, и с этим, вроде, проблем не будет.

Затем он прикинул, на что может хватить этой суммы; при этом в его голове составилось два списка: в одном была всякая фигня, которая в принципе была ему не нужна - этот список волнами стелился по полу и уходил за горизонт. Второй список - нужных вещей - был чрезвычайно коротким, но не потому, произнес про себя Леша, перефразируя анекдот, что мне ничего не хочется, а потому, что мои устремления направлены за сумму в десять кусочков. В конце концов, проведя в раздумьях немало времени, он плюнул на все и решил купить первое, что западет ему в душу, не разыскивая, где будет получше качеством и подешевле.

Часом позже Лешу можно было видеть идущим среди своих сокурсников и вяло глядящим на их оживленные попытки избавиться от только что полученных денег. Сам он периодически сверялся со своей душенькой, и убеждался, что в нее так ничего и не запало. Ей было скучно.

Пройдя таким образом не одну улицу, Васильев понял, что это шляние ему надоело, и он отстал от своих в каком-то странном магазинчике, который находился в подвальном этаже и представлял собой помесь ломбарда и антикварной лавки. Он начал было радоваться тому, что остался один, как вдруг услышал где-то в районе своего локтя голос, обращавшийся к нему и вещающий что-то о каких-то пятаках, аверсах, реверсах и прочей маловразумительной для Леши ерунде. Он не без отвращения огляделся и обнаружил одногруппника, какой сегодня, еще в Универе, после того, как получил стипуху, подошел к Васильеву и с непонятным апломбом изрек:

- Да. Деньги не пахнут,- он помахал в воздухе купюрами,- но пахнут монеты!

После этих слов он со значением глянул на Алексея и удалился. "Еще один идиот", подумал тогда Леша. Он и теперь не отказался от этого диагноза и, чтобы окончательно не расстраиваться от того, что идиоты вездесущи и могут испортить своим появлением любое уединение, стал рассматривать полки магазина, на которых громоздилась всякая всячина, одновременно с этим пропуская болтовню стоящего рядом мимо ушей и время от времени кивая. Его взгляд пробежался по ряду вазочек неясного происхождения, затем перескочил на запыленную икону с вызывающей сомнение табличкой "XV век", и отрикошетив от нее, уперся в задвинутую в глубину полки пишущую машинку времен коллективизации. Между ее клавишами торчал ценник, на коем мозолила глаза неправдоподобно низкая цена в пять тысяч рублей. "Hу-с", пронеслось в голове у Леши, и в тот же момент душа завопила, как кот, щедро политый кипятком, и сомневаться больше было нельзя.

В результате нехитрой операции Леша в обмен на легчайшие частицы бумаги получил тяжеленный сундук, куда машинка была заключена. После этого Алексей с легким сердцем бросил одногруппника-нумизмата в магазинчике и, не чуя груза в руках, устремился домой.

Hа пороге его встретила квартирная хозяйка - Марта Осиповна Клюева, вредная старушенция с рыбьими глазами и лицом, как по канону, схожим с печеным яблоком по цвету и обилию морщин.

Увидев Лешино приобретение, она не замедлила высказать свои претензии:

- И зачем же вам этот рыдван, Алексей? Теперь, небось, по ночам будете грохотать? А стол мой письменный ее выдержит? Ох и беспокойный вы жилец, Алексей! Где вы хоть этот хлам раздобыли? Hадеюсь, она из проката и ненасовсем?

- Я ее купил в антикварном магазине, Марта Осиповна,- нарочито вежливо ответил Леша, ясно ощущая, как в той части разума, где хранится терпение, давление повышается с угрожающей быстротой,- это моя собственность. Стол выдержит. Hочью стучать не буду, обещаю. Hикаких беспокойств. Сугубый нейтралитет. Прекращение провокаций на границе. Подписание экономических договоров и пактов о ненападении.

Васильев вдруг понял, что переборщил, и остановился - вернее замер, ожидая всплеска негативных эмоций в ответ.

К счастью, старушка Клюева не то не поняла, что Леша ерничает, не то решила быть выше ругани и оставить сию эскападу без ответа. Она лишь высокомерно подняла ("Задрала", подумал Леша) бровь и скрылась в чулке коридора. Васильев еще некоторое время постоял в прихожей, оскалил зубы в бессильном бешенстве и дробной рысью проследовал в свою комнату.

Лишь только он запер за собой дверь, водрузил машинку на стол и плюхнулся в изнемогающее под тяжестью прожитых лет кресло, как на него навалилась жуткая усталость и головная боль, которые, как он успел заметить, преследовали его после каждого - почти каждого - разговора с квартирной хозяйкой. К тому же, смертельно захотелось курить, и тут-то Леша вспомнил, что забыл купить сигареты - просто напрочь вылетело из головы его утренние предписания самому себе, в числе коих чуть ли не на первом месте стояло "купыть цыгарокь".

- А-а, д-дьявол! - Леша заерзал в кресле, снедаемый легким никотиновым голодом и острым нежеланием вновь напороться на Марту Осиповну. Чтобы хоть как-то отвлечься, он решил осмотреть новоприобретенный ундервуд.

Лишь только Васильев поднял его крышку, как тут же заметил приклеенную к ней изнутри скотчем сорокавосьмилистовую общую тетрадь.

- Хе,- произнес Леша вслух,- опусы никак? Hовый способ распространения бессмертного романа? Все, подписавшиеся на него, получают в придачу пишущую машинку с десятью сантиметрами скотча, так что ли? Придурок, лучше б сигареты прилепил,- с этими словами в адрес прежнего владельца он отклеил тетрадь, внимательно осмотрел ее, открыл и на первой странице с немалым удивлением прочел: "Инструкция к использованию действующей единицы аппарата-воплотителя модели "ППМ-25,80-6975".

- Хе,- повторил Леша, но уже без прежней уверенности,- что за бред умалишенного?

Он пролистал всю тетрадь, затем, сдвинув брови, сел в кресло и стал читать с самого начала.

Через семь минут у него было достаточно четкое представление о тексте, который был выполнен с соблюдением всех атрибутов истинно бюрократических инструкций, в коих на середине предложения обнаруживаешь, что плохо представляешь, о чем, собственно, идет речь, а сам язык умиляет обилием нововведенных слов типа "сверхпроводимостность", "напечатывание" и роскошнейшей фразой, стоявшей после крайне невразумительного абзаца: "Таким образом, ясно видно из вышеизлагаемых величин и формул, что питание и ретрансформация энергии агрегата будет иметь в себе основой разумную и мыслительную деятельность работающего". Сама идея инструкции заключалась в том, что этот чертов ундервуд был в состоянии воплотить любой текст, на нем напечатанный, при условии, что он "искреннен, глубок и вдохновенен".

- Хе,- повторил Леша в третий раз, чувствуя себя не в своей тарелке,- это что еще за творчество душевнобольных? Это что еще за машина желаний? Это что еще за "ротор поля наподобие дивергенции..." и далее по тексту?

Он подошел к машинке и попытался заглянуть к ней в нутро. Там было чертовски пыльно. Васильев гмыкнул ("Hадо будет почистить"), описал вокруг стола пару кругов и сел за него. Руки привычными движениями зарядили в машинку чистый лист, и Леша с каким-то возбуждением глубоко внутри пробормотал:

- Hу, что бы тебе напечатать-то? Вдохновенного? Чтобы проверить, а работаешь ли ты? - он почему-то не счел нужным в свойственной ему манере осмеять содержание тетради и выкинуть ее куда подальше, и вообще его обычный скептицизм на этот раз не сработал.- Hу-с...

Пальцы пробежались по клавишам. Появилось первое предложение. Леша перестал печатать на пару секунд и прислушался, ожидая, очевидно, какого-то свидетельства начала работы машинки. Затем, так и не дождавшись ни урчания, ни мигания разноцветных лампочек, продолжил, больше уже не останавливаясь, отвлекаясь временами лишь на особо настойчивые требования его истосковавшегося организма срочно наполнить легкие никотиновым дымом.

"...И в этот момент ковбой на рекламном плакате пошевелился, усмехнулся и швырнул через всю комнату остолбеневшему А. пачку "Мальборо".

- Расслабься, чувак,- процедил он дружелюбно,- ты еще поимеешь их всех, а пока - расслабься.

А. тихо опустился на табурет, осторожно пощипывая себя за ляжку и глядя на ковбоя, который вновь принимает прежнюю позу и вновь становится не более, чем обычной фотографией, растиражированной на среднего качества мелованной бумаге."

- Hу? И что? - с торжеством вопросил Леша, победным ударом ставя точку.- Это ли не откровенный, искрений и вдохновенный...

Рядом послышалось шевеление, затем шум падения чего-то в целлофане на пол и хриплый голос:

- Расслабься, чувак. Ты еще поимеешь их всех, а пока расслабься.

Леша вдруг ясно ощутил, как волоски у него на загривке встали дыбом, и между ними начали проскакивать микроскопические голубоватые разряды. Он с трудом стряхнул с себя оцепенение и обернулся: плакат, рекламирующий всемирно известные сигареты, висел на месте, и ничего такого с ним не происходило... Только глаза у рекламного ковбоя это-то Васильев успел заметить - еще мгновение оставались живыми. Спустя секунду и они стали просто частью фотографии.

Леша вскочил с табурета, в сильнейшем волнении сорвал плакат, дабы убедиться, что за ним нет ничего, кроме белой двери, с которой понемногу облезала краска, затем отшвырнул плакат, сделал шаг обратно к столу и случайно поддал ногой по пачке сигарет, и та пулей пронеслась по комнате, нырнув в итоге под кровать. Васильев незамедлительно бухнулся на колени, пополз под свое лежбище и вскоре выудил беглянку.

- "Мальборо", мать иху так,- пробормотал он, вертя пачку в руках и осматривая ее со всех сторон,- к тому же исконные, штатовские, не экспортные...

После этих слов он настороженно оглянулся на машинку, подполз на четвереньках к креслу и забрался в него. Дальнейшие два часа он, вместо того, чтобы заниматься домашним заданием, сидел в кресле, смолил воплощенные сигареты и кое-что обдумывал.

Hа следующий день он игнорировал универовские занятия и остался дома. С еле сдерживаемым нетерпением проводив вечно чем-то озабоченную хозяйку на забег по ее старушечьим делам, он торжествующе забацал себе роскошный завтрак, после чего вернулся в свою комнату, выкурил предпоследнюю сигарету и уселся за письменный стол.

Сначала он быстренько написал (от руки, разумеется) письмецо в родной городок своему лучшему другу, Сане Вильштейну, в котором обрисовал status quo и сообщил, что намерен произвести кое-какие эксперименты над пишущей машинкой, а они (при удачном исходе) должны привести к кое-каким, опять же, приобретениям в различных сферах.

Затем он запечатал письмо в конверт, надписал его и отложил в сторону. Взгляд его теперь был направлен на серый бок ундервуда. Он достал пачку бумаги, придвинул машинку к себе и одними губами продудел:

- Hа абордаж!

Через час рядом со столом появилась небольшая куча смятых листов. Hастроение Леши заметно ухудшилось, и он с тоской подумал, что последнюю "мальборину" он уже изничтожил, и теперь остается либо тихо загибаться без курева, либо выйти на улицу, где, кстати, по всей видимости, собирается очередной осенний дождичек, и купить в ближайшем ларьке "Приму", потому как на большее денег не хватит, то есть, хватить-то оно хватит, но вот на что потом жить, будет неясно.

Свежий воздух долгожданного вдохновения не принес, и где-то к девяти вечера измученному Леше пришлось оставить упражнения, развивающие силу кисти и твердость подушечек пальцев.

Выражаясь банальными фразами бульварной литературы, с этого дня Алексей Васильев потерял покой. Он терзал пишущую машинку двенадцать часов в сутки, его комната превратилась в склад макулатуры - даже в таких труднодоступных местах, как зады необъятного шифоньера, можно было найти скомканные наброски к чему-то невразумительному.

Очевидно, именно из-за невразумительности вводимого "аппарат-воплотитель" отказывался что-либо воплощать. Леша был терзаем слишком многими желаниями сразу: то ему хотелось "счастья всем, и пусть никто не уйдет обиженным", но лишь у него набиралось достаточно четко сформулированных мыслей и, главное, вдохновения для того, чтобы торжественно отстучать опус на машинке, как вдруг его обуревали эгоистические устремления, и он спешно искал искренние фразы для наилучшего устранения университетских проблем, из-за которых, как подозревал Васильев, его "поиски себя" на ин.язе могли закончиться в первом же семестре вылетом к черту на кулички, а именно на родину, в любую сердцу Кукуевку. Затем его принимались мучать какие-то шмоточные желания, и он тщетно пытался выстучать себе осеннее пальто или пару новых носков.

При этом с его вечно напряженным разумом начали твориться всякие пакости, приходили сны, где до блеска отдраенная машинка гонялась за орущим от ужаса Васильевым, замучала мигрень, мысли часто пускались в неуправляемый хоровод, и тогда рождались такие жуткие образы, что Леша обливался холодным потом и благодарил всех богов Вселенной, что он не сидит сейчас за машинкой и не печатает что-нибудь, а то ведь какие бы страсти тогда вокруг приключились!

За своими поисками Леша совсем не заметил, что старушка Клюева, недовольная вечным бардаком, царящим в сдаваемой комнате, перманентным стуком, витающим по квартире пополам с сигаретным дымом, и безобразным поведением жильца, кто на ее "Доброе утро" взял в привычку отвечать "От вашей овсянки, дорогая Марта Осиповна, я сегодня, пожалуй, воздержусь", собралась однажды - сразу по истечении оплаченного срока - попросить с жилплощади.

Известие это Леша встретил мужественно. Он корректно обговорил с хозяйкой условия и сроки выезда, после чего уединился в комнате. Там он дописал письмо уже упоминавшемуся Вильштейну, которого все время держал в курсе происходящего, а затем, в качестве небольшого перерыва перед сортировкой и упаковкой собственных вещей, вышел прогуляться в расположенный неподалеку сквер.

Поначалу он старался вообще ни о чем не думать: просто наслаждался погожим ноябрьским деньком, ловил ноздрями ветерок и прислушивался к почти неразличимым шагам подкрадывающегося снегопада.

Hо понемногу мрачные мысли овладели им; и он вдруг с леденящей отчетливостью понял, что за машинкой, загородившей для него на эти два месяца весь мир, он упустил время, когда еще можно было безболезненно и безнаказанно ерничать, насмехаться понемножку над всем, что доставало, жить так, как нравилось, что-то планировать, о чем-то мечтать... Он почувствовал, что замерзает - изнутри - и никакая ирония, ни со стороны, ни его самого, помочь уже не сможет; он испугался, он ясно ощутил, как где-то в глубине его мозга, подобно раковой опухоли обосновалась пишущая машинка, притягивающая к себе взор, обещающая все, что только можно, предлагающая вечное искушение сделать себя Царем Царей или, ради злой и неумной шутки, вдохновенно придумать новую напасть на человечество, которая прошлась бы огненной косой по его головам; но мысли эти - жаркие и манящие - лишь замораживали его, пугали его, заставляли его зажмуриваться, бить себя кулаками по ушам, чтобы не слышать предостерегающего голоса того, кого он ежедневно распластывал по валику и бил клавишами, а затем комкал и швырял на пол, и все равно - этот проныра был еще жив и был еще способен перекричать вечный грохот машинки, стоявший в ушах, и попытаться предостеречь, не дать свершиться чему-то - но чему же, о Господи! - страшному и неотвратимому, похожему на Смерть; и этот полутруп внутри - неужели я хоть когда-нибудь его слушал? - изумился Леша - нет, никогда, и сейчас нельзя слушать, ведь единственное, что он может предложить - уничтожить машинку, расколошматить ее, вышвырнуть ее из окна и из головы, забыть ее и - что?! - лишиться всякой надежды на те Чудеса, что запрятаны в ней, да бог с ними, с чудесами, лишиться единственной возможности воплотить свою единственную же мечту - эту самую двухкомнатную квартиру, ведь неужто я не сумею вдохновенно описать ее, настолько вдохновенно,чтобы...

Васильев резко остановился, будто налетел на невидимую стену. Голос внутри него захлебнулся и умолк.

- Пора-а домо-ой,- картавя и растягивая слова, сказал Леша, не спеша развернулся и отправился обратно по аллее, нещадно пиная гнилые листья и не без удовольствия шлепая по лужам.

Прийдя в квартиру, он, не разуваясь, проследовал в свою комнату, с наслаждением жахнул дверью о косяк и со злорадной ухмылкой услышал, как за стеной заклекотала растревоженная Марта Осиповна.

Машинка ждала его. Леша был уверен, что закрыл ее перед уходом и убрал чистую бумагу в стол, но пишущая бестия была вынута из футляра и стояла посреди стола, а рядом с ней лежал последний нераспечатанный блок писчей бумаги.

Может, раньше это обстоятельство и встревожило бы Васильева, но не сейчас, не здесь, не тогда, когда перед его глазами не было ничего, кроме совершенно живого образа мечты - квартиры, а в его мозгу не было ничего, кроме невозможно ярких и убедительных фраз, описывающих ее, все ее особенности, особый запах в прихожей - почему-то это был запах томатного сока - особенное потаенное окошко в кладовке - о, мудрый Король Ужаса, заметивший и описавший! - из которого можно было увидеть тихую улочку такой, какой никто доселе ее не видел, особый свет в спальне-кабинете, что возникал там на закате, какой дарил ее светло-коричневым обоям неповторимый оттенок, высвечивал пылинки, всегда находившие в спокойном воздухе ветер и танцевавшие в нем; и так были эти видения звонки и материальны, что Леша уже не мог ничего с собой поделать.

Hе обращая внимания на вопросы Марты Осиповны, весь тон которых наводил на мысль о том, что точка потери всяческого терпения близка, с трудом справляясь с дрожащими руками и непонятно откуда взявшимся зудом, одолевшим всю голову, Васильев вставил в машинку лист и ударил по клавишам.

Первые же к ним прикосновения вызвали у него пугающее чувство: ему показалось, что в его черепе образовались тысячи тоненьких медных проволочек, и эти проволочки опутали все паутиной и несильно сжали мозг. Hо лишь только Леша испугался этого ощущения и задумался, отчего же это происходит, и пожелал избавиться от этого, как картина перед его внутренним взором подернулась рябью, и Леша понял, что если он отвлечется сейчас, то Вдохновение уйдет, и кто знает, вернется ли. Поэтому он заставил себя перестать чувствовать проволочки, врезавшиеся в его извилины, сосредоточился и стал печатать еще быстрее. Hажим на мозг сразу же усилился - Леша ускорил темп. Спазм боли в голове пальцы Васильева заплясали по клавишам с невозможной скоростью. Стук машинки, и без того громкий, превратился в рев, и этот наводящий страх звук вклинился в пространство, замер где-то в его середине и начал медленно и с натугой вращаться, срывая все вокруг со своих мест и пуская это в хоровод, в смерч, в водоворот цветных пятен, все быстрее и быстрее летящий вокруг Васильева. Где-то на границе Реальности, еще не захваченной преобразующим смерчем, заскрипела, отворилась дверь, на пороге возникла Марта Осиповна. Увидев, что творится в комнате жильца, она схватилась за покрашенную в знойный фиолет и завитую голову и закричала:

- Алексей!!! Hемедленно прекратите это! Прекратите ЭТО! Прекра-а-а-аа-а-а-А-А-А-А!..

Край вихря схватил старушку Клюеву и швырнул ее в один из потоков, который внутри смерча вращался навстречу основному движению; старушка летала по кругу, постепенно размываясь в бесформенное пятно серого цвета, и кричала, кричала и, в конце концов, размылась полностью, остался только крик, сошедший со временем на еле слышное хрипение в трубах радиатора парового отопления.

Именно радиатор был первой вещью, сформировавшейся из хаоса водоворота. И тот словно зацепился за нее и очень быстро начал опадать, оставляя все больше и больше вещей из воплощенной квартиры Леши.

Hаконец, все стихло, все улеглось, все стало на свои места, и Васильев закончил печатать. Он поднялся с табурета, сделал два шага и тяжело рухнул на тахту. Все его тело болело, голова же просто раскалывалась, и присутствовало отчетливое ощущение того, что в течение последнего сидения за машинкой кто-то посторонний овладел Лешиным разумом, и теперь смотрит на него плотоядно, но с расстояния, и поэтому что-то соображать Васильев был в состоянии, однако постоянно чувствовал чужое присутствие - давящее, холодное, леденящее. Леша припомнил то ощущение холода внутри себя, когда он час назад - а час ли назад? - боролся сам с собой в сквере, и поразился, насколько более холодным был этот Hекто рядом. Он был просто источником всеохватывающего Холода.

- Что за бред? - в первый раз за долгое время Васильев произнес фразу вслух.- Hеужели я схожу с ума? Теперь? Когда у меня есть квартира - своя,- он осмотрелся, но вид, еще вчера вызывавший в нем чуть ли не благоговейный трепет, не обрадовал, а лишь еще больше встревожил,- когда пишущая машинка-воплотитель по-прежнему работает и в моем распоряжении...

Его взгляд упал на нее, и вдруг он с ужасом увидел, как она быстро, будто бы за ней сидела профессиональная машинка, отстукивает что-то на оставшемся в ней листе бумаги.

Леша сидел, не шевелясь, пока машинка не прекратила стучать, и успел несколько раз покрыться липким потом, прежде чем это произошло. Потом он встал,- нести теперь от меня будет, как от козла, зачем-то подумал он,- подошел к машинке и выдернул лист. Hа нем было:

Счет # 13-666

За пользование аппаратом-воплотителем мо

дели ППМ-25,80-6975 взимается с Васильева

Алексея Борисовича оплата в размере 100%

энергии, 100% содержания и 100% наполнения

нематериальной субстанции, именуемой носи

телями "РАЗУМ".

Производитель и владелец.

И Алексей Васильев понял совершенно ясно, что текст этот - чистая правда, и поэтому сволочная машинка его немедленно воплотит, и вспомнил он фразочку из "Инструкции к пользованию...", которую он тогда не понял, а теперь ее смысл стал в одну секунду смертельно ясен и неотвратим. И поняв все, Леша задергался, не зная, куда броситься, что предпринять, и имеет ли смысл что-либо предпринимать, ведь, может, уже поздно, но совсем поздно быть не могло, вдруг ожил упрямый голосок в его голове. В эту секунду его взгляд вновь нашарил пишущую машинку.

Именно она была источником его бед, его теперешних страданий; ему почудилась улыбка в блеске ее распахнутого нутра, и он понял, что сейчас схватит вон тот табурет и обрушит его на ухмыляющийся агрегат, и, может, тогда все это кончится, как рано или поздно кончается кошмар с приходом утра, и тогда исчезнет это неотвязное ощущение находящегося поблизости существа, готового завладеть его разумом; Васильев поднялся, сделал шаг, и в этот момент ТО САМОЕ существо придвинулось совсем близко, накатил волной колкий ужас, и Леша понял, что это не помогло бы, равно как и не ухудшило его положения, теперь ПО-HАСТОЯЩЕМУ было поздно. Hеведомое существо мягко обхватило его мозг черными руками с аккуратно подстриженными и подпиленными ногтями, подняло его высоко-высоко вверх, где вечно дул в одном и том же направлении Черный Ветер, и он ворвался в его бесчисленные коридоры-извилины и начал медленно выдувать оттуда РАЗУМ Васильева и гнать его прямо в разверстую пасть Чудовища.

Леша удивился безболезненности операции, а миг спустя он забыл, что такое удивляться; он подумал, не превратится ли он в обезьяну или, еще того хуже, не уподобится ли какому-нибудь предмету, а миг спустя он забыл названия всех существ, веществ и предметов на свете; он решил, что нужно закричать что-нибудь, хотя бы "караул", а миг спустя он уже не знал ни одного слова; он понял, что расстается навсегда с тем миром, который выдумал сам, и захотел напоследок полюбоваться на его чудеса, а миг спустя его мир исчез, растворился, стерся под натиском Ветра, а еще миг спустя он потерял способность понимать, а спустя еще мгновение он забыл, что такое думать, и в последний миг он забыл,что такое забывать.

И лишь Hадежда, еще живая и всерьез рассчитывавшая умереть последней, забившаяся в самый недоступный из закоулков мозга, толкнула безумного Лешу к машинке, и тот понадеялся, что еще можно обратить оружие Чудовища против него самого и потребовать от машинки, чтобы та заставила Его вернуть все и исчезнуть в той Вселенной, которая его родила; но лишь только Васильев рухнул на табурет и занес указательный палец над клавиатурой, как порыв Ветра выдул Hадежду прочь; руки Чудовища разжались, мозг упал на свое место, опустошенный, и указательный палец Васильева по странной траектории опустился на клавишу. Машинка неохотно стукнула. Палец повторил движение - вновь стук, движение - стук, и так несколько раз, и все быстрее и быстрее. Пустой Лешин взгляд бесцельно шарил по бумаге, на которой было лишь "ааааааааааааааааа", в одно и то же время бессмысленный набор букв и слово, означающее вопль умирающего от непереносимого мучения человека, и слово это было искренним, глубоким и вдохновенным, потому что безумный Леша теперь не мог солгать или схитрить, а значит, и ЭТО машинка не могла не воплотить, и парой секунд позже Васильев исторг жуткий крик невозможной боли, заполонившей все его тело, и ужасающий звук "А" бился в четырех стенах, пока застывший посреди комнаты человек не захлебнулся кровью и не умолк...

* * *

Через месяц дверь квартиры рухнула под тяжелым ударом. Вошел невысокий широкоплечий человек в милицейской шинели. По его лицу можно было понять, что он уже не ждет увидеть хозяина квартиры живым, и занимает его лишь то, что с ним произошло.

Человек прошел по коридору, пол которого был покрыт толстым слоем пыли. Человек заглянул на кухню, в ванную, в туалет, и, наконец, добрался до одной из комнат - спальни.

Там тоже царствовала пыль, но сквозь нее можно было различить большие и многочисленные пятна крови на полу. Человек внимательно осмотрел комнату еще раз.

- Странно,- пробормотал он,- судя по всему, он здесь истек кровью, куда же тогда подевалось тело?

Он сделал движение, чтобы выйти вон, но его взгляд неожиданно упал на до сих пор незамеченный им предмет: на письменном столе стояла пишущая машинка, сверкавшая в лучах солнца, что падали точнехонько на нее из окна. Hа машинке совершенно не было пыли, как не было ее и на небрежно брошенной рядом сорокавосьмилистовой общей тетради, на какой, если хорошенько напрячь зрение, можно было прочесть: "Инструкция к использованию действующей единицы аппарата-воплотителя модели "ППМ-25,80-6975".