"Все возможно" - читать интересную книгу автора (Боумен Салли)

Элен

— Бал, бал, когда же будет бал?

Кэт стояла в центре зала. Щеки ее разрумянились, узкое личико сияло от возбуждения. Элен с нежностью посмотрела на дочь: как она вытянулась за лето, просто удивительно! Потоки солнечного света заливали ее запрокинутое вверх лицо и прижатые к груди руки. За последнее время волосы у девочки сильно отросли, и ее начали причесывать по-новому, разделяя непокорные локоны пробором сбоку. Когда она волновалась, как сейчас, лицо у нее вспыхивало, а глаза темнели, из голубых делаясь почти фиолетовыми. В такие минуты она была поразительно похожа на Вайолет. Глядя на ее горящее от радости лицо, Элен снова вспомнила свое детство, убогий трейлер и мать, поющую ей песню о душистой сирени.

От Касси, конечно, тоже не укрылось это сходство. Стоя рядом с Мадлен, она с улыбкой следила за девочкой, неуклюже кружащейся в центре зала.

— До чего же она похожа на бедняжку Вайолет, — проговорила она, печально покачав головой.

Это замечание почему-то обрадовало Элен. Она почувствовала, что настроение у нее поднялось. Кэт права: разве можно грустить, когда впереди их ожидает такое важное и волнующее событие — бал в честь окончания работы над «Эллис»? Ей захотелось побыстрей начать приготовления. Она подхватила Касси под руку и двинулась вместе с ней по залу, прикидывая, как бы получше украсить его к предстоящему торжеству.

Это было непросто. Бальный зал сильно отличался по стилю от остальных комнат дома, он казался перенесенным сюда из другой эпохи. Именно здесь проходили когда-то знаменитые вечера Ингрид Нильсон, на которых танцевали Рудольфо Валентино и Глория Свенсон. Просторная вытянутая комната длиной не меньше ста футов освещалась хрустальной люстрой, подаренной Нильсон венгерским принцем, некоторое время пользовавшимся ее расположением.

По одной стороне тянулись высокие арочные окна, выходящие на террасу, по другой — такие же высокие трехстворчатые зеркала; возле торцовой стены возвышался помост для музыкантов, потолок был украшен затейливой лепниной. С тех пор как они перебрались в дом Нильсон, Элен почти не заходила сюда, и сейчас, разглядывая огромный помпезный зал, своей пышностью, обилием позолоты и слоновой кости напоминающий свадебный торт, она вдруг решила, что он ей нравится.

— Касси, тут обязательно нужно поставить пальмы. Вот здесь, здесь и здесь. А вон там, возле помоста, — горшки с цветущими растениями. Лучше всего такими, у которых нежный аромат, — гардениями, туберозами… Ну и, конечно, папоротник. Да, да, запиши, Касси, как можно больше папоротника.

Касси с улыбкой посмотрела на нее.

— И еще камелии, — уверенно проговорила она. — Вайолет очень любила камелии. Я уверена, что ей понравился бы этот зал. — Она сделала пометку в блокноте и озабоченно нахмурила брови. — А мы сможем достать сейчас эти экзотические цветы — камелии, гардении?

— Конечно, Касси. Не забывай, ведь мы в Голливуде. В Голливуде можно достать все. — Элен обняла Касси за плечи. — По-моему, вечер получится на славу. Давай проверим еще раз, все ли мы записали. Итак, музыканты будут сидеть вон там. Бар устроим здесь. Да, кстати, не заказать ли нам розового шампанского? Касси, Мадлен, как вы считаете?

Касси повернулась к Мадлен — кому, как не француженке, полагалось решать вопрос о вине. Мадлен, зараженная их волнением, захлопала в ладоши:

— Обязательно — и розового, и белого. Пусть все будет как на свадьбе. — Она повернулась и оглядела комнату. — И еще, я подумала… А что, если украсить стены? Можно сделать гирлянды из цветов и развесить их такими широкими, плавными зигзагами — vous voyez?[1] Одну вот здесь, другую там, третью где-нибудь между зеркалами или вон там, над дверью. По-моему, это будет очень красиво. Можно взять белые розы, sa sera charmant![2] Когда я была маленькой, я видела такие гирлянды на балу у… — Она запнулась и слегка покраснела. — У наших соседей.

Элен, увлеченная разговором, ничего не заметила.

— Да-да, — весело подхватила она, — гирлянды — это чудесно. А в зимнем саду… Что бы нам устроить в зимнем саду? А, знаю, мы поставим там орхидеи. Помнишь, Касси, кто-то рассказывал нам, что Нильсон очень любила орхидеи. После того как она ушла из кино, она целиком посвятила себя разведению цветов. Она перестала выходить из дома, перестала устраивать вечера и занималась только цветами… — Элен поежилась. — Мне кажется, мы должны оставить все так, как было при ней. Она настоящая хозяйка этого дома, а мы — только ее гости. Ты согласна со мной, Касси?

Касси молча кивнула. Потом, после паузы, проговорила:

— Она была очень красивая. В детстве я смотрела почти все фильмы с ее участием…

Элен встала. Ей тоже вспомнились фильмы Нильсон. Она сыграла гораздо больше ролей, чем Элен.

«Роли, — подумала она. — Роли, образы, персонажи. Неужели это все, что осталось после актера?» Она повернулась и тряхнула головой.

— Мы сделаем все так, как сделала бы Нильсон, — тихо проговорила она. — И пусть этот бал будет посвящен ей и тем, кто когда-то веселился вместе с ней в этом доме…

— Мамочка, научи меня танцевать, — послышался у нее за спиной настойчивый голосок Кэт. — Ну пожалуйста, мне так хочется потанцевать!

Элен посмотрела на Касси.

— Подожди, ma petite![3] — воскликнула Мадлен. — Без музыки ничего не получится. Подожди, сейчас я поставлю пластинку.

Она повернулась и выбежала из зала, оставив дверь распахнутой. С минуту все было тихо. Но вот из соседней комнаты полетели сначала робкие, а потом все более требовательные и уверенные звуки венского вальса.

Это было похоже на волшебство — музыка неслась неизвестно откуда, она заполняла собой все вокруг, на минуту Элен почудилось, что она доносится из прошлого, из тех далеких времен, когда в зале было тесно от кружащихся пар, а музыканты играли на возвышении, заглушая говор и смех гостей. Элен посмотрела на Касси, ей показалось, что им в голову пришла одна и та же мысль. Она обернулась и увидела, что Мадлен стоит в дверях и выжидательно смотрит на нее. Она шагнула к Кэт и осторожно обняла ее за талию.

Кэт подняла к ней взволнованное и слегка испуганное личико.

— Я буду тебя вести, — сказала Элен, беря ее за руку. — Не бойся. Повторяй все за мной. Ну, начали.

Первые несколько минут у Кэт ничего не получалось, она то и дело спотыкалась и наступала Элен на ноги, но через некоторое время поймала ритм и стала кружиться быстрей. Элен чувствовала, как легко и свободно движется ее крепенькое, гибкое тельце. Неожиданно Кэт подняла голову и, смеясь, взглянула на нее. Они продолжали танцевать, радуясь тому, что у них так хорошо выходит.

Затем музыка начала постепенно стихать. «Я запомню это навсегда, — подумала Элен, — этот пустой зал и этот удивительный танец. Да, да, я буду помнить их, сколько бы лет ни прошло…»

Она вдруг почувствовала усталость. Ей пришло в голову, что Кэт еще слишком мала, что через несколько лет она все забудет.

Музыка смолкла. Элен крепко сжала ручки Кэт и проговорила с настойчивостью, удивившей ее саму:

— Запомни этот день, Кэт. Пожалуйста, запомни его хорошенько.

— Вот оно, посмотри. Я получила его сегодня утром. Я знала, что оно придет. Элен не могла обо мне забыть.

Стефани протянула ему белый квадратный кусочек картона. Он заметил, что руки у нее слегка дрожат. Она потрогала пальцем черные рельефные буквы и подняла на Льюиса сияющие глаза:

— О, Льюис, я так счастлива! Я просто в себя не могу прийти от радости.

Льюис торопливо отвел взгляд. Стефани не знала, что приглашение, которого она ждала с таким нетерпением, было отправлено ей в самую последнюю очередь. Остальные гости получили его по крайней мере неделю назад. Если бы не Льюис, о Стефани вообще не вспомнили бы. Зная, как ей хочется попасть на этот бал, он будто между прочим обронил вчера в разговоре с Элен ее имя. Элен схватилась за голову:

— Ой, как же я могла забыть! Теперь она, наверное, на меня совсем обидится… Я ведь так и не позвонила ей после съемок. Как ты думаешь, еще не поздно отослать приглашение?

Льюис пожал плечами.

— Наверное, нет. В любом случае я уверен, что она не придет.

Все это происходило вчера. Льюису до сих пор не верилось, что он совершил этот чудовищный поступок. Даже сейчас, когда он воочию видел его результат, он не мог понять, как у него хватило наглости выудить у Элен это приглашение. Если бы еще речь шла о простой вечеринке, а не о грандиозном бале, на который мечтал попасть чуть ли не весь Голливуд! Это было непростительно.

Ему казалось, что своим поступком он предал не только Элен, но и Стефани. И теперь из-за своего дурацкого малодушия он целый вечер должен будет наблюдать, как его жена и его любовница веселятся под одной крышей. Представив себе эту картину, он зажмурился от ужаса. И все-таки, несмотря на угрызение совести, которое он испытывал после этого шага, он чувствовал, что решился на него не случайно, что в глубине души он всегда мечтал свести их вместе — настоящую Элен и Элен поддельную.

Он не знал, что получится из этой встречи, он надеялся только, что, увидев их рядом, он наконец разберется в том, что происходило с ним последнее время, поймет, отчего ему все чаще казалось, что настоящая Элен — не та, на которой он женился несколько лет назад, а та, которая жила на окраине города в комнате с большой кроватью, обитой вишневым бархатом.

Стефани ловко скрутила тонкими розовыми пальцами сигарету и протянула ему. Льюис закурил.

— Что с тобой? — спросила она. — У тебя такой озабоченный вид.

Она обняла его за шею и потянула на кровать. Льюис почувствовал, что перед глазами у него все поплыло. С ним и раньше такое случалось. От марихуаны голова у него становилась легкой как пушинка, ему казалось, что он летит на воздушном шаре, поднимаясь все выше и выше и глядя на мир с недосягаемой высоты.

В таком состоянии ему легко было убедить себя, что Стефани, хотя бы из чувства приличия, не рискнет пойти на бал. Но, поразмыслив, он понял, что его надежды напрасны: такое понятие, как приличие, было ей просто незнакомо.

К светским условностям Стефани относилась с детской непосредственностью и этим иногда напоминала ему Тэда. Льюис частенько ловил себя на мысли, что завидует им обоим, они жили легко и беспечно, не отягощая себя принципами и обязательствами. «Совсем как на воздушном шаре, — с усмешкой подумал Льюис, — ни забот, ни хлопот, лети себе и поплевывай на все с высоты».

Впрочем, когда дело касалось Элен, Стефани умела быть серьезной. Она испытывала к Элен искреннюю и глубокую привязанность и боготворила все, что было с ней связано. После вечеринки на побережье, когда они первый и последний раз позволили себе показаться на людях, они вели себя очень осторожно, причем Стефани беспокоилась об этом едва ли не больше Льюиса.

— Нельзя, чтобы она узнала, понимаешь? Мы не должны причинять ей боль. Ты ее муж, Льюис, и я не хочу, чтобы ты об этом забывал…

Она протянула руку и погладила его нежным легким движением, волнующим, как запах марихуаны. Пальцы ее ласково скользнули по его ногам, по завиткам волос на животе, по груди. Они двигались с томительной, возбуждающей осторожностью. Льюис закрыл глаза.

На Стефани был бледно-оранжевый шелковый пеньюар. Льюис купил его в Лондоне специально для Элен. С тех пор прошло пять лет, но ему казалось, что это было ужасно давно. Пеньюар был очень широкий, потому что, когда он купил его, Элен ждала ребенка. Недавно, роясь в шкафу, Льюис нашел его на самом дне, скомканный и забытый.

Он тихо застонал. Потом повернулся к Стефани и нашарил губами ее грудь. Ему нравилась ее грудь, она была такая тяжелая, большая, щедрая. Он почувствовал, что сосок под его губами отвердел, и сдавил его еще крепче. Он ощущал запах ее кожи и еле уловимый запах лаванды — любимый запах его детства. Он знал только двух женщин, которые перекладывали одежду муслиновыми мешочками с лавандой, так что их кожа и каждая складочка тонкого кружевного белья источала потом ее, аромат, — это были его мать и Элен. Женщина рядом с ним зашевелилась. Он положил руку ей на живот, потом скользнул ниже, туда, где ее плоть была такой восхитительной, теплой и влажной. Его пальцы погружались все глубже и глубже, ему казалось, что еще немного — и он раскроет ее как створки раковины.

Он хотел войти в нее, утонуть в уютной темноте ее лона. Он двигался медленно, на ощупь, проникая в самую сердцевину, в самую сокровенную суть ее тела, снова и снова открывая для себя его таинственные лабиринты. Он вдыхал сладкий запах лаванды, обволакивающий его со всех сторон, слышал сонное биение крови в ушах и засыпал, засыпал в объятиях своей жены, своей Элен. Он спал долго: может быть, вечность, а может быть, минуту. Потом вдруг вскрикнул и открыл глаза.

Ему приснился бродяга. Он стоял у ворот, прижимаясь лицом к прутьям, и кричал, страшно, пронзительно: «Впустите меня! Впустите!»

Льюис судорожно прижался к Стефани, он весь дрожал, лоб его был покрыт испариной. Стефани принесла воды и смочила ему лоб. Потом заставила его подняться и несколько раз пройтись по комнате. Он успокоился только после того, как она отвела его на кухню и накормила.

— Ничего, ничего, просто кайф не так вышел, — говорила она.

Через некоторое время, убедившись, что он пришел в себя, она включила телевизор. Они просидели перед ним несколько часов подряд. Почти по всем программам в это время показывали телесериалы. Стефани смотрела их с искренним интересом, Льюис — потому, что надеялся таким образом успокоить нервы. Неожиданно Стефани схватила его за руку и испуганно воскликнула:

— Ой, Льюис, а в чем же я пойду на бал?

Она пришла в длинном белом платье со шлейфом, расшитом блестками и стеклярусом. Волосы она снова покрасила в платиновый цвет. Заметив издалека ее ослепительную шевелюру, Льюис понял, что она решила остаться Стефани Сандрелли, и почувствовал одновременно радость и разочарование.

Он с опаской следил за ней из другого конца комнаты. В обеих руках Стефани несла по бокалу шампанского — розового и белого — и по очереди отпивала то из одного, то из другого. Ее появление не прошло незамеченным. Киноагенты Элен, Гомер и Мильтон, остановились рядом с Льюисом и принялись разглядывать ее, комментируя свои наблюдения:

— Ты видел, Мильтон? Как тебе это нравится?

— Я не верю своим глазам, Гомер. У меня такое чувство, словно мы перенеслись на десять лет назад. Или, может, я чего-то не понимаю, Гомер? Может, я отстал от жизни?

— Успокойся, Мильтон, с тобой все в порядке. Просто есть вещи, которые не меняются даже в Голливуде. «Вечные ценности», если ты понимаешь, что я имею в виду.

— М-да… Я видел однажды похожее платье на Мэрилин. — Мильтон печально покачал головой. — Пожалуй, оно было еще тесней, чем это. Бедняжка Мэрилин жаловалась, что в нем даже пописать нельзя как следует. Его зашивали прямо на ней, представляешь? Помню, Фрэнк тогда сказал…

— Что ты мне говоришь, Мильтон? Мэрилин была ослепительна. Ослепительна.

— Да, да, Гомер, ты прав.

— И к тому же на редкость милая женщина. Если бы не привычка звонить в три часа утра и требовать, чтобы с ней поболтали…

— Ты хочешь сказать, что она звонила тебе в три часа утра? Странно… А мне она почему-то ни разу не звонила…

Мильтон, похоже, расстроился.

— Ну, может, не в три, а в четыре или в пять. Ты же знаешь, для Мэрилин время никогда не имело значения. — Гомер вздохнул. — Ты помнишь ее улыбку, Мильтон? За такую улыбку не жалко было отдать целое состояние. Она прошибала тебя насквозь, ее силу можно было измерять по шкале Рихтера. У Элен тоже такая улыбка, ты заметил?

В это время Стефани, озираясь в толпе, неожиданно увидела Льюиса и широко улыбнулась. Агенты понимающе переглянулись.

— Ну что, Гомер, во сколько баллов ты оценишь эту улыбку?

— Ноль, Мильтон, полный и абсолютный ноль. Стрелка даже не шевельнулась. А ты что скажешь?

— Что тут можно сказать, Гомер? Бледно. Бледно и невыразительно. Никакого колдовства.

Высказав свое мнение, они отошли от Льюиса и направились к бару. Льюис неуверенно посмотрел на Стефани. Два месяца назад он решил бы, что она выглядит как девица легкого поведения, две минуты назад он счел бы ее очаровательной; теперь же он просто не знал, что и думать. Подходить к ней он, во всяком случае, не собирался. Что ни говори, а они были людьми разного круга, и в качестве партнерши на сегодняшний вечер Стефани его не устраивала. Он остановился в нерешительности, разрываясь между порядочностью и снобизмом. Стефани двинулась было в его сторону, но ее перехватил кто-то из гостей. Воспользовавшись этим, Льюис нырнул в толпу и, проклиная себя за бесхарактерность, отошел на безопасное расстояние. Убедившись, что Стефани потеряла его из виду, он кружным путем отправился на поиски Элен.

Она стояла перед дверью в бальный зал между Тэдом и Грегори Герцем. Льюис остановился неподалеку и принялся наблюдать за ней. На Элен было шелковое темно-голубое платье почти такого же оттенка, как ее глаза, сшитое по специальному заказу в Париже. Когда его привезли и извлекли из-под вороха оберточной бумаги, Льюис почувствовал разочарование. Оно показалось ему слишком простым и неженственным. Сейчас, увидев его на Элен, он убедился, что был не прав. Льюис никогда не считал себя знатоком женской моды и в глубине души отдавал предпочтение кружевам и оборкам, но даже он смог понять, как отлично оно сшито и как безупречно сидит на Элен. Оно плотно облегало ее фигуру, оставляя открытыми руки и делая Элен еще выше и стройней, чем она была на самом деле. Жесткий воротник, похожий на два крыла или два огромных — цветочных лепестка, изящно обрамлял ее длинную шею.

Льюис смотрел на нее как зачарованный. Синее платье сверкало и переливалось у него перед глазами, наполняя его какой-то головокружительной легкостью. Он подумал, что навсегда запомнит ее такой, какой увидел сейчас: красивой, стройной, грациозной, в изящном синем платье, со слегка откинутой назад головой.

В зале за ее спиной неожиданно заиграла музыка. Льюис вздрогнул и очнулся. В уши его ворвались громкий смех, шарканье ног, ровный гул голосов. Он только сейчас заметил на шее у Элен ожерелье из сапфиров и бриллиантов, которое он подарил ей к годовщине свадьбы. Он купил его в Нью-Йорке, в фирменном магазине де Шавиньи. Это было до того, как они съездили в Канны, и до того, как он узнал о ее предательстве. Теперь, конечно, никакая сила не заставила бы его зайти в магазин де Шавиньи — ни в Нью-Йорке, ни в Париже, ни в любом другом городе.

Однако факт оставался фактом — он сам подарил ей это ожерелье, так же как несколько лет спустя сам подарил Стефани ожерелье из алмазов. «Бриллианты для жены, алмазы для любовницы», — подумал он и тут же постарался отбросить от себя эту глупую мысль. Он не хотел снова пускаться в воспоминания, его уже тошнило и от воспоминаний, и от сравнений. Придет время, и он выскажет ей все, что хотел, ну а сейчас, пока это время еще не наступило, он мог заняться другими делами.

Он резко повернулся и, сделав вид, что не замечает направляющейся к нему четы Бейкеров, двинулся к группе оживленно болтавших мужчин. Их было не меньше десяти, и все они явно не разделяли взглядов Гомера и Мильтона на женскую привлекательность, ибо в центре их тесного кружка, пожираемая восхищенными взглядами, стояла не кто иная, как Стефани Сандрелли.

Вечер, кажется, и впрямь удался на славу. Элен огляделась вокруг. Народу было не много и не мало — ровно столько, сколько нужно. В соседней комнате только что закончился ужин, гости неторопливо поднимались из-за круглых столов, украшенных цветами и лентами. В зале за ее спиной закружились первые пары. Сегодня здесь собрался весь цвет Голливуда: все самые богатые, влиятельные и знаменитые люди, принадлежащие к миру кино. Элен обвела глазами толпу, проверяя, хорошо ли чувствуют себя гости, не видно ли унылых или скучающих лиц. На первый взгляд все было нормально: Джо Стайн разглагольствовал о чем-то перед кучкой почтительно внимавших слушателей; знаменитая критикесса балагурила с какими-то молодыми людьми, покатывающимися со смеху над ее остротами; Гомер перебегал от одной группки к другой, знакомя всех со всеми. Вокруг царило приподнятое, праздничное настроение, лучше всяких слов говорившее об успехе вечера.

Элен вспомнила, как Касси несколько часов назад успокаивала ее, твердя, что такие вечера просто обречены на успех. «Ну что ты переживаешь? Главное, чтобы еды было достаточно и выпивки на всех хватило. А там уж гости сами разберутся, что им делать», — говорила она уверенным тоном, хотя было видно, что на самом деле она волнуется ничуть не меньше Элен.

Ее доводы казались Элен неубедительными. Они подходили разве только для таких городков, как Орандж-берг, где вечеринки устраивались в узком семейном кругу. Но даже и там, в тихом, захолустном Орандж-берге, существовала своя табель о рангах, свое деление на бедных и богатых. Здесь же, в Голливуде, эти различия проявлялись с особой остротой. Да, если сегодняшний вечер и удался, то только благодаря двум причинам: обилию приглашенных звезд и шумному успеху «Эллис». Критики (все, за исключением Сьюзен Джером) превозносили его до небес, соревнуясь друг с другом в подборе эпитетов. «Эллис» мгновенно стал гвоздем сезона, о нем говорили на каждом углу, и это, разумеется, не могло не отразиться на сегодняшнем вечере. Элен понимала, что в Голливуде по-другому не бывает, но все равно чувствовала досаду.

Она прислушалась к беседе Тэда и Грегори Герца. Герц держался довольно натянуто, возможно, из-за тона, которым разговаривал с ним Тэд, — какого-то чересчур уж ласкового и внимательного. Элен уже сообщила Тэду, что будет сниматься у Герца, и Герц об этом знал. Естественно, что ласковость Тэда казалась ему подозрительной. Элен была с ним согласна, она не раз имела возможность убедиться, что проявление чувства со стороны Тэда не сулит ничего хорошего.

Она делала вид, что слушает их, и даже время от времени вставляла какие-то замечания, но сама тем временем следила за Льюисом, который пробирался к ней сквозь толпу. Вот он остановился в нескольких шагах и уставился на нее отрешенным взглядом. Она поняла, что он опять напился, и с досадой отвернулась. Господи, она потратила столько сил, чтобы сегодняшний вечер не прошел для него даром. Пригласила столько нужных людей: продюсера, который один раз одобрительно отозвался о его сценарии, актрису, изъявившую желание сыграть героиню «Бесконечного мига», режиссера, который когда-то с ним дружил и до сих пор сохранил к нему расположение. А он даже ни разу не подошел к ним! Он только и делал весь вечер, что болтался по залу и наливался виски, и Элен боялась, что если так пойдет и дальше, то дело непременно кончится скандалом.

На минуту она почувствовала за него беспокойство, но тут же одернула себя: нет, хватит, он вполне способен сам отвечать за свои поступки. Отчужденность, возникшая между ними после ссоры, углублялась с каждым днем, и ни он, ни она не делали попыток хоть как-то изменить положение. Не утерпев, она все-таки посмотрела на него через плечо, но он уже отошел от нее и направился в другой конец комнаты, к группе мужчин, окружавших Стефани Сандрелли.

Бесцеремонно растолкав их, он пробился к Стефани и с преувеличенной почтительностью поцеловал ей руку. Стефани неуверенно посмотрела на него и рассмеялась. Элен покраснела от досады. Ей показалось, что Льюис издевался над Стефани, и она не понимала, как он может быть так жесток.

— «Размолвка», — услышала она рядом с собой голос Грегори Герца. — Но это только рабочее название. — Герц говорил с видимой неохотой. Тэд неопределенно хмыкнул.

— «Размолвка», «Размолвка»… Ну что ж, в качестве чернового варианта неплохо. По крайней мере, если вы захотите сделать продолжение, его всегда можно будет назвать «Примирение». Знаете, как это обычно бывает: герои мирятся, начинают новую жизнь, появляются дети, ну и так далее…

— Я не собираюсь делать продолжение, — деревянным голосом проговорил Герц.

— Да? Ну и напрасно. — Тэд лучезарно улыбнулся и, мигая глазками, уставился на Герца. Элен видела, что он так и кипит от злости. — А я вот, представьте, решил сделать продолжение «Эллис». Элен вам не говорила? — Нет.

— Съемки я планирую начать на следующий год. — Он широко расставил ноги. — Я хочу, чтобы фильм был длинным. Фильмы вообще должны быть длинными. Что за глупость — втискивать свой замысел в какие-то полтора часа! Почему я должен ограничивать себя, если мне есть что сказать?

— Да, я заметил, что в «Эллис» вы…

— Не надо бояться продолжений. Фильмы должны идти дольше: два часа, три, четыре. Я понимаю, что сейчас эта идея мало у кого найдет поддержку — новаторство всегда встречают в штыки. Но рано или поздно она обязательно пробьет себе дорогу.

— Новаторство? — Грегори Герц недоуменно поднял брови. — Боюсь, что вы ошибаетесь. Эта идея далеко не так нова, как вам кажется. Я знаю с десяток режиссеров, которые так или иначе пытались ее осуществить. Эрих фон Штрогейм, например. Насколько мне известно, первоначальный вариант его «Алчности» шел около десяти часов. Его, правда, так и не показали, но это уже другой вопрос… — Он повернулся к Элен. — Позвольте пригласить вас на танец. Мы заговорились и забыли, что бал уже начался.

Наступило неловкое молчание. Элен взглянула на Тэда. Он побагровел от ярости и был похож на огромную скороварку, готовую вот-вот взорваться. Не говоря ни слова, он круто повернулся и быстро засеменил к двери.

Элен поняла, что он уходит совсем. Вид у него был ужасно потешный. Он несся к выходу, как будто за ним гналась целая свора собак. Грегори Герц фыркнул. Элен положила руку ему на локоть.

— Ну что ж, давайте потанцуем, — сказала она. — Но вы все-таки зря обидели Тэда. Он вам этого не простит.

— А мне плевать на его прощение, — с задиристостью, которой Элен от него не ожидала, ответил Герц. — Он мне ничего не может сделать. — Он помолчал и добавил: — И вам тоже.

Элен нахмурилась. В ней снова вспыхнуло раздражение против Тэда и его нелепых претензий. Она взяла Грегори Герца под руку и сказала:

— Вы правы. Теперь он уже ничего не может нам сделать.

Был уже почти час ночи, а гости еще и не думали расходиться. Танцы следовали один за другим; Элен приглашали без перерыва. Она чувствовала, что эта суета начинает ей понемногу надоедать.

— Благодарю за танец. — Джо Стайн, любезно поклонившись, проводил ее на место. Как и большинство ее сегодняшних партнеров, он танцевал с ней не столько из удовольствия, сколько по необходимости, совмещая, так сказать, приятное с полезным. Вот уже несколько лет, начиная с их встречи в Каннах в 1962 году, он мечтал сделать фильм с ее участием, и теперь его мечта наконец сбылась: Элен согласилась, чтобы он выступил в качестве продюсера в ее новом фильме «Размолвка». Проходя мимо Саймона Шера, который беседовал с его женой, Ребеккой, Стайн покосился на него с таким гордым видом, словно Элен была его боевым трофеем, только что отвоеванным у полчища врагов. Под врагами в данном случае понималась, разумеется, «Сфера».

Саймон Шер вежливо улыбнулся ему в ответ и продолжал разговаривать с Ребеккой Стайн. Вежливость этого невысокого подтянутого человека поистине не знала границ. Когда бы Элен ни встретилась с ним — а это происходило не слишком часто, — он всегда был вежлив, внимателен и любезен. «Бизнесмен до мозга костей, как, впрочем, и большинство присутствующих в этом зале», — подумала Элен. Действительно, многие из этих людей пришли сюда не только для того, чтобы потанцевать и повеселиться, но и для того, чтобы уладить дела: получить нужную информацию, узнать последние сплетни, заручиться поддержкой друзей, оценить силы противника.

Увернувшись от очередного кавалера, Элен незаметно выбралась из толпы и остановилась в проходе, ведущем к бару. Из этого укромного уголка, защищенного со стороны зала толстой колонной и пальмами в кадках, она могла спокойно наблюдать за людским водоворотом, бурлившим в зале. Вот Джо Стайн, игнорируя музыку, бодро отплясывает фокстрот со своей женой; чуть подальше Стефани Сандрелли кружится в объятиях Рэндольфа Холта — восходящей звезды, которого называют вторым Ллойдом Бейкером; настоящий Ллойд Бейкер тоже здесь и танцует со всеми, кроме собственной жены. Рядом Льюис с каменным лицом и остекленевшим взглядом выделывает какие-то замысловатые па, обнимая одной рукой незнакомую девушку. Элен знала только, что ее зовут Бетси и что она приехала из Сан-Франциско. Своим причудливым нарядом девушка напоминала одновременно прислужницу в гареме и индейскую скво. Ноги у нее были босые, и, когда она переступала ими, пятки громко шлепали по полу; на щиколотках поблескивали браслеты с крошечными серебряными колокольчиками. Платье — длинное, расшитое узорами, больше всего напоминало восточный кафтан. В распущенные рыжие волосы девушки были вплетены перья и ленты. Танцуя, она подняла руки над головой и принялась раскачивать ими в такт музыке. Элен увидела, что они от локтя до кисти унизаны тонкими серебряными браслетами с бирюзой. Стоило девушке пошевелиться, как браслеты начинали бренчать и позвякивать.

Элен отвела от нее взгляд и посмотрела на Грегори Герца, танцующего с Ребеккой Стайн. Вид у него был такой же, как всегда, — спокойный и любезный. Но Элен чувствовала, что уже не может относиться к нему по-прежнему. Сегодня он предстал перед ней совершенно в ином свете, она поняла, что он далеко не так прост и откровенен, как кажется. Интересно, подумала она, согласилась бы Стайн финансировать его фильм, если бы главную роль играла другая актриса? Скорей всего нет. Так, может быть, Герц именно поэтому и пригласил ее? Может быть, его волновала вовсе не ее актерская судьба, как он уверял, — а исключительно прибыль? Для Голливуда это было вполне естественно, здесь к актеру привыкли относиться как к товару. И все же Элен не верила, что Герц способен на такое, до сих пор он был с ней достаточно искренен, и у нее не было оснований считать, что он притворялся.

Она откинулась назад и прислонилась к колонне. Она только сейчас поняла, что среди людей, которых она пригласила на этот бал, очень мало таких, которые были бы ей по-настоящему симпатичны, и еще меньше тех, кому она могла полностью доверять.

Неожиданно кто-то со всего размаха налетел на нее сзади. Она оглянулась и увидела Мильтона, одного из своих агентов. Высокий, загорелый, щеголеватый, он стоял, затравленно озираясь вокруг.

— Вы не видели Гомера? — спросил он. — Я пытаюсь от него удрать. Он напился как сапожник и совершенно потерял над собой контроль.

Он поискал глазами официанта, еще раз боязливо оглядел зал и, не обнаружив ничего подозрительного, начал понемногу успокаиваться. Повернувшись к Элен, он схватил ее за руки и принялся трясти.

— Поздравляю вас! — воскликнул он. — То, что вы сделали, гениально! Можете мне поверить, это не пустой комплимент. — Он уставился на нее. — К концу фильма я рыдал, как ребенок. Мы все рыдали: Элизабет, Поль… Хотя нет, Поль, кажется, не рыдал. Зато этот тип из «Нью-Йорк таймс»… как же его… вот он заливался в три ручья… Элен, нам надо поговорить. После вашего фильма все словно с ума посходили. Телефон звонит не переставая. Все хотят заполучить вас к себе.

Вы совершили огромную ошибку, согласившись на предложение Герца. Я уже говорил вам и продолжаю повторять: эта роль не для вас. Подумайте сами. Ну что это за героиня? Жестокая, безнравственная, злобная баба. Зрителям не понравится, если вы будете ее играть. Они привыкли видеть вас в других ролях. Нет, Элен, вы должны сняться в продолжении «Эллис». Кстати, я только что прочел сценарий. — Он усмехнулся. — Пиратскую копию. Мне чудом удалось ее раздобыть. Это изумительная вещь, Элен, просто изумительная. Когда я читал, у меня дух захватывало от восторга. Поэтому давайте договоримся так: завтра я к вам подъеду и мы еще раз все обсудим…

— Хорошо, Мильтон, я вам позвоню. Но своего решения я менять не собираюсь. Я уже сказала Герцу, что согласна у него сниматься.

— Сказали? Господи, да кого волнует, что вы ему сказали? До тех пор, пока ничего не подписано, мы можем тысячу раз все изменить. Так что послушайте, Элен…

— Завтра, Мильтон, мы все обсудим завтра, — прервала его Элен и быстро пошла прочь.

Проскользнув мимо бара, она вошла в зимний сад и устало опустилась в плетеное кресло, надежно защищенное со всех сторон зеленью пальм и орхидей. Элен никогда не любила орхидеи с их тугими, сочными листьями и яркими, мясистыми, хищно изогнутыми лепестками.

Сквозь звуки оркестра из бара доносились приглушенные голоса:

— Меня так и подмывало послать его к черту, но я сказал: «Ладно, так и быть, мы заключим с вами договор…»

— Кончай трепаться, Гомер. В конце концов я тоже не мальчик и многое могу понять. Но объясни, ради бога, зачем ты каждый раз на них женишься?

— Зачем? Ты хочешь знать зачем? Хорошо, я тебе объясню. Дело в том, что я — романтик, Мильтон, старый, неисправимый романтик…

— Ты? Романтик?

— Представь себе. Ах, Мильтон, если бы ты знал, какое у меня было ужасное детство. Моя мать… Она была страшная женщина…

— Умоляю, Гомер, не говори мне ничего о своем детстве.

— Почему?

— Потому что я уже сто раз об этом слышал.

— Ну и что ты думаешь? Этот подлец отказался его подписывать. Его, видите ли, не устраивала сумма. Это миллион-то долларов, представляешь? Плюс проценты с оборота…

— Значит, в четверг, Ллойд, договорились? Позже никак нельзя. Пробы назначены на пятницу.

— О'кей, о'кей, я все понял. В пятницу с утра я им звоню.

— Ллойд, ты прелесть! Как ты думаешь, что бы мне такое надеть, чтобы окончательно их поразить?

— Надень противогаз.

— И тогда я ему говорю: «Послушайте, речь идет об искусстве. Ис-кус-стве, понимаете? При чем тут деньги?» А он мне: «А вы знаете, какой доход принесла „Короткая стрижка“ за первые шесть недель проката?» — «Все правильно, — говорю я, — „Короткая стрижка“ — превосходный фильм, никто с этим не спорит. Но то, что я вам предлагаю, — это в миллион раз лучше…»

— Мисс Харт?

Элен подняла голову. В зимнем саду было сумрачно, к тому же она задумалась и не сразу узнала человека, остановившегося перед ней. Вглядевшись, она поняла, что это Саймон Шер. На лице его застыла обычная вежливая улыбка.

— Хочу поблагодарить вас за прекрасный вечер, мисс Харт. Вы, наверное, устали? Принести вам чего-нибудь выпить?

— Нет, спасибо.

— Разрешите? — Он вопросительно взглянул на нее и, аккуратно поддернув брюки, уселся в соседнее кресло. Элен недовольно поморщилась. Ей никого не хотелось видеть — ни Шера, ни остальных гостей. Она не чаяла, когда все наконец разойдутся и оставят ее одну.

— Неслыханный успех, поздравляю вас. Элен поняла, что он говорит об «Эллис».

— Фильм получился просто великолепный. Я думаю, что это лучшая ваша работа. — Он откашлялся. — Мне только что передали сценарий второй части. Признаюсь, я был несколько удивлен, узнав, что мистер Ангелини хочет делать продолжение.

— Будет еще и третья часть, — сухо проговорила Элен. — «Эллис» с самого начала задумывался как трилогия.

— Вот как? — Шер, похоже, растерялся.

— Да. — Элен твердо посмотрела на него. Она не собиралась ничего скрывать от Шера, ей претила таинственность, которую Тэд развел вокруг этой истории.

— Ну что ж, очевидно, у мистера Ангелини были причины держать свое решение в секрете. Я заметил, что он вообще отличается некоторой скрытностью. Значит, это будет трилогия. Так-так… — Шер помолчал и вежливо спросил: — А как же вы? Я слышат, что вы собираетесь сниматься в другом фильме?

— Да, я уже сказала Тэду, что весной буду занята.

— Понимаю. — Шер нахмурился. — В таком случае мистеру Ангелини, по-видимому, придется отложить начало съемок? Странно, что он меня об этом не предупредил. Вы не знаете, какие у него планы на этот счет?

— О его планах вам лучше спросить его самого, — резко ответила Элен. Но тут же пожалела о своей грубости. Шер ничем этого не заслужил. — Видите ли, — проговорила она более мягким тоном, — решение Тэда было для меня такой же неожиданностью, как и для вас. Я узнала о нем всего несколько недель назад и пока еще не дала ему окончательного ответа. По правде говоря, я и сама не знаю, хочу ли я сниматься в «Эллис-II».

— Понимаю, понимаю. Ну что ж, будем надеяться, что со временем вы это решите. Идея мистера Ангели-ни, безусловно, очень смела, я бы даже сказал, слишком смела. Я очень высоко ценю мистера Ангелини, но то, что он задумал сейчас, требует слишком больших усилий. — Он снова помолчал, а потом быстро взглянул на нее. — Как жаль, что ваш муж и мистер Ангелини расстались. Льюис всегда казался мне необычайно целеустремленным человеком. Мне было очень приятно работать с ним.

Элен подняла голову.

— Вам нравилось работать с Льюисом? — переспросила она. — Вы хотите сказать, что, если бы вам представился случай, вы снова взяли бы его к себе?

— Несомненно. Он поражал меня своей энергией и настойчивостью. Кроме того, он, как ни странно, очень хорошо влиял на мистера Ангелини — не давал ему чересчур заноситься, спускал, так сказать, с небес на землю. Когда надо, Льюис умел проявлять поразительную твердость. — Он снова откашлялся. — По крайней мере, так было вначале…

Элен встала, не спуская глаз с Шера. Кто-то из них лгал: или Шер, или Тэд, и Элен скорей склонна была поверить этому сдержанному, суховатому человеку, чем Тэду. Строго говоря, Шер даже не принадлежал к миру кино. Он был бизнесменом и как бизнесмен в первую очередь заботился о том, чтобы отрасль, которую ему доверили, сложная и непонятная отрасль производства кинофильмов, приносила фирме «Партекс» такой же доход, как и все остальные ее дела. Элен протянула ему руку.

— Жаль, что вы никогда не говорили этого Льюису, — тихо сказала она. — Ему это было бы очень приятно. Возможно, он снова захотел бы вернуться в кино.

По-моему, он до сих пор жалеет, что ушел из него. — Она пожала ему руку. — К сожалению, мне пора идти.

— Всего доброго.

Шер повернулся и двинулся в зал. Элен подождала минуту, а потом вышла из дома и направилась в сад.

Ночь была прохладной, и в саду никто не гулял. Из зала доносились звуки танго, в освещенных окнах мелькали неясные тени. Элен пересекла лужайку и, пройдя между деревьями, спустилась к бассейну. Она остановилась чуть поодаль и посмотрела на воду.

Мысли ее снова вернулись к Билли и к поездке в Алабаму, неотвратимо приближавшейся с каждым днем. Она думала об этой поездке и о будущем, которое она так тщательно распланировала, и видела, что оно не сулит ей ничего, кроме холода и пустоты. И тогда, чтобы заглушить внезапно нахлынувшую тоску, она стала думать о прошлом — о прошлом и об Эдуарде.

Она стояла перед бассейном очень долго, а потом повернулась и нехотя двинулась к дому. Обойдя лужайку, она выбралась на подъездную аллею и медленно пошла вперед. Поднимался ветер, облака быстро неслись по темному небу. Когда она вышла на аллею, неожиданно показалась луна, осветив все вокруг бледным, мертвенным светом. Потом она опять скрылась за тучей, и сад погрузился во мрак. Дойдя до поворота, Элен посмотрела назад и вдруг замерла, не спуская глаз с ворот, — в нескольких ярдах от нее по другую сторону ограды стоял какой-то человек.

Она поняла, что это бродяга, о котором рассказывал Льюис. До сих пор она не очень-то верила его рассказам и, если бы не подтверждение Касси, решила бы, что ему просто померещилось. И вот теперь она убедилась, что он был прав. Бродяга стоял неподвижно, вцепившись руками в решетку. До ворот было довольно далеко, и Элен не была уверена, видит он ее или нет, но ей почему-то казалось, что видит.

Некоторое время они стояли, глядя друг на друга, разделенные каменистой, поблескивающей под луной дорожкой, — женщина в шелковом вечернем платье и жалкий нищий оборванец.

Потом луна скрылась за тучей, а когда появилась снова, бродяга уже исчез. Элен постояла еще немного, вглядываясь в темноту. Ей было совсем не страшно, она почему-то была уверена, что бродяга не причинит ей никакого вреда.

Затем со стороны дома донесся чей-то смех и громкая музыкальная фраза. Элен подняла голову. Ей вдруг показалось, что этот бродяга поразительно на кого-то похож. Она нахмурилась, пытаясь понять, на кого именно, и с удивлением осознала, что больше всего он похож на нее саму. Она тоже была здесь чужой, она тоже не принадлежала к миру тех, кто веселился и танцевал сейчас в доме. Она и раньше испытывала это чувство, но теперь оно охватило ее с необыкновенной силой, наполнив душу тоской и отчаянием. Она повернулась и пошла к дому, постепенно ускоряя шаг. В ней закипело глухое раздражение. Она чувствовала, что не хочет снова возвращаться к гостям, улыбаться им, говорить вежливые фразы и делать вид, что ей очень весело. Нет, она поднимется к себе и закажет разговор с Сен-Клу. И на этот раз она уже не станет класть трубку ни после трех гудков, ни после тридцати. Она дождется, пока Эдуард подойдет к телефону, и поговорит с ним. Да, именно так она и сделает.

— О, Льюис, как здесь красиво! Гораздо красивей, чем я думала! А это что — настоящий шелк?

Стефани разгуливала по комнате Элен, трогая все, что попадалось ей под руку: длинные кремовые шторы, полог старинной кровати, резные деревянные колонны.

— Потрясающе! Наверное, это все ужасно старинное.

— Это хепплуайт, — пробормотал Льюис, опасливо косясь на дверь. Он, конечно, ни за что не привел бы сюда Стефани, если бы она не упрашивала его так жалобно: «Ну пожалуйста, Льюис. Хотя бы одним глазком. Только на минутку».

На самом деле прошло уже гораздо больше минутки, и Льюис начинал потихоньку нервничать. Он знал, что Элен занята с гостями и вряд ли поднимется наверх, но все равно чувствовал себя не в своей тарелке. Ему самому было противно, что он так боится. В конце концов, они не делали ничего предосудительного. Это был его дом, и он имел право показывать его кому захочет. Он с наигранной лихостью откупорил бутылку виски, предусмотрительно захваченную снизу, и вытащил из карманов пиджака два стакана.

— Тебе налить? — спросил он Стефани. — Это шотландское.

— Ой, я уже выпила столько шампанского… — Она хихикнула. — Ну ладно, давай, только совсем чуть-чуть…

Льюис щедро плеснул в оба стакана. Потом залпом осушил свой и сразу почувствовал себя лучше. Стефани продолжала кружить по комнате: постояла перед гравюрами восемнадцатого века, потрогала изумительный, музейной редкости ковер, расшитый гарусом по канве, подошла к туалетному столику, повертела в руках серебряные, украшенные ляпис-лазурью щетки от Картье и, наклонившись, заглянула в зеркало эпохи королевы Анны. Затем выпрямилась и еще раз оглядела комнату: камин, два кресла, вазу с букетом белых роз, комод орехового дерева с волнообразно изогнутой передней стенкой и изысканной бронзовой инкрустацией — редчайший образец работы Чиппендейла. На лице ее мелькнуло разочарование.

— Все так скромно… — протянула она, неуверенно глядя на Льюиса. — Я ожидала, что будет богаче.

— Если ты имеешь в виду кровати с плюшевой обивкой, то это действительно не в ее вкусе.

Стефани вспыхнула и обиженно заморгала глазами. Льюис тут же пожалел о своей резкости.

— Я только хотел сказать, что Элен не любит вычурности, — проговорил он более мягким тоном. — Ты, наверное, заметила, она и одевается довольно просто.

Стефани снова повеселела. Она отпила немного виски, помолчала и, вскинув на Льюиса глаза, быстро проговорила:

— А можно мне посмотреть на ее платья? Ну, пожалуйста, Льюис. Я не буду ничего трогать, обещаю тебе.

— Конечно, почему бы и нет. — Льюис взял ее за руку. Страх его куда-то Исчез, он чувствовал себя уверенно и спокойно. — Идем, я тебе все покажу.

Он открыл дверь и провел ее в гардеробную. Вдоль всех четырех стен тянулись огромные встроенные шкафы. Льюис шагнул вперед и начал одну за другой распахивать дверцы. Некоторые шкафы были неглубокими, другие по размеру напоминали целые комнаты.

— Тут ночные рубашки, — объяснял Льюис, идя вдоль ряда, — а тут белье. Это повседневные платья. Костюмы. Юбки. Блузки. Свитеры…

— О, Льюис!

Стефани была потрясена. Она медленно переходила от одного шкафа к другому, время от времени протягивая руку, чтобы с благоговением погладить какую-нибудь кофточку или свитер. Заметив на одной из полок прозрачный кружевной лифчик, невесомый как паутинка, она подняла его и начала разглядывать.

— Это из Франции, — пояснил Льюис. — Такое кружево делают только в одном монастыре.

Стефани бережно положила лифчик на место и двинулась дальше. Дойдя до шкафа с платьями, она стала осторожно перебирать их, щупая ткань: гладкий переливчатый шелк, тончайшие полотна, мягкую ворсистую шерсть, плотный харисский твид ручной выработки.

— Господи, — вздыхала она, — какая роскошь!

В следующем шкафу хранились свитеры, аккуратно подобранные по цвету: серые, бледно-голубые, сизые, синие, васильковые, черные, бежевые, перламутровые…

— А теперь посмотри сюда, — Льюис распахнул следующую дверцу.

Стефани увидела множество вечерних платьев: бархатное платье, муаровое платье, платье от Живан-ши, платье от Сен-Лорана, платье от Хартнелла с лифом, расшитым мелким жемчугом, длинное платье, короткое платье… Стефани как зачарованная шла вдоль ряда, нежно проводя рукой по вешалкам. Вот она остановилась возле одного платья, взглянула на этикетку, и губы у нее задрожали. Льюису показалось, что она сейчас заплачет.

Ему же, напротив, с каждой минутой становилось все веселей и веселей. Он чувствовал, что наконец-то одержал победу, только не знал, над кем: то ли над Стефани, то ли над Элен.

— Хочешь взглянуть на меха? — спросил он, открывая дверь в соседнюю комнату, просторную и довольно прохладную, так как в ней всегда поддерживалась одна и та же температура.

— Я и не знала, что Элен любит меха! — удивленно воскликнула Стефани. — Я никогда не видела, чтобы она их носила.

— Да, она считает, что убивать животных жестоко. — Льюис пожал плечами. — Она надевает их только для того, чтобы сделать мне приятное. Большая часть этих вещей была подарена мной.

Стефани бросилась к шкафам и зарылась руками в мягкий шелковистый мех: рыжая лиса, норка, рысь, соболь.

Она нерешительно опустила руки. Потом виновато посмотрела через плечо на Льюиса и тихонько стянула с вешалки длинную соболевую шубу.

— Льюис, пожалуйста, можно я померяю? Мне так хочется… У меня никогда не было настоящей шубы. Только кроличья, но ведь это не в счет…

Льюис снова вывел Стефани в гардеробную и плотно закрыл за собой тяжелую дверь.

— Можешь померить здесь. А я пока пойду в соседнюю комнату, пропущу стаканчик.

Он вернулся в спальню Элен, выпил виски и огляделся. Эта комната никогда ему особенно не нравилась, сейчас же он ее просто ненавидел. Она напоминала ему о родительском доме и об унизительных ночах, проведенных здесь. Он попытался вспомнить, была ли среди этих ночей хотя бы одна счастливая? Кажется, нет.

Разве что в самом начале, когда они только переехали в этот дом. Перед глазами замелькали картины прошлого — живые, яркие и до боли реальные. Ему показалось, что комната вокруг закачалась и поплыла. Он растерянно закрыл лицо руками. Потом опустил руки и встал. В голову ему пришла странная мысль.

Он посмотрел на узкий книжный шкаф, стоявший у стены. Он знал, что с помощью особого механизма его можно отодвинуть в сторону и тогда в стене откроется сейф, в котором Элен хранила свои драгоценности. Шифр был ему известен, в свое время он тщательно обшарил сейф в поисках любовных писем, так же как до этого обшарил письменный стол и секретер.

Он отодвинул шкаф, аккуратно набрал шифр и, отперев сейф, вытащил несколько футляров и замшевых мешочков. Перенеся их на кровать, он стал методично, один за другим открывать их и высыпать драгоценности на покрывало. Потом выпрямился и оглядел сверкающую груду, лежавшую перед ним. Здесь было все, что связывало его с Элен, вся история их брака: бриллиантовые клипсы, которые он подарил ей после выхода второго фильма, ажурный серебряный викторианский пояс, ожерелье из лунного камня, длинная нитка аметистовых бус, бриллиантовое ожерелье, бриллиантовые браслеты. Льюис с досадой и недоумением смотрел на эти дорогие и изящные веши — Элен редко надевала их. и он никогда не мог понять, почему: то ли потому, что они ей не нравились, то ли потому, что это были подарки от него.

Ему вдруг стало ужасно жаль себя, он чуть не заплакал от обиды. К счастью, в это время в комнату вошла Стефани, с ног до головы закутанная в соболиную шубу.

— Ну как, хорошо? — робко спросила она. — Ты не представляешь, до чего она мягкая.

— Иди сюда, — сказал Льюис.

Стефани медленно приблизилась к нему и остановилась в нескольких шагах. Взгляд у нее был рассеянный и какой-то застывший. Она высунула кончик языка и быстро облизала губы. Льюису хорошо было знакомо это выражение.

— Прости меня, Льюис, — сказала она. — Я была такой глупой… Не сердись на меня, ладно?

Она подняла руки и медленно распахнула полы шубы. Льюис увидел, что под шубой на ней ничего нет. На фоне меха кожа ее казалась ослепительно белой.

— Иди сюда, — повторил он.

Стефани подошла еще ближе. Льюис заметил, что соски у нее отвердели и набухли; она вся дрожала. Он наклонился и начал медленно перебирать лежавшие на кровати драгоценности.

— Подожди, — сказал он, — сейчас ты будешь еще красивей.

Голос у него был хриплый, руки тряслись, но не от страсти — страсти он как раз не испытывал, — а скорей от злости и страха. Он поднял серебряный пояс и обвил его вокруг талии Стефани. Потом надел ей на руки браслеты, по нескольку штук на каждую, и взялся за кольца и перстни. Почти все они оказались ей малы, и это разозлило его еще сильней. Он начал раздраженно нанизывать их на бусы и вешать ей на шею. Стефани следила за ним, не произнося ни слова. Затем он вытащил у нее из ушей дешевые серьги, в которых она пришла на бал, и вдел вместо них пару длинных изумрудных сережек. Он не помнил, чтобы он дарил Элен такие серьги, скорей всего это был подарок от другого… Оглянувшись, он увидел, что на кровати лежит еще несколько браслетов. Два он надел Стефани на щиколотки, а остальные подвесил к поясу и нанизал поверх бус.

— Боже мой, — выдохнула Стефани.

— Молчи, это еще не все.

Теперь оставалось надеть последнее — пару бриллиантовых клипсов с огромными, не меньше пятнадцати карат каждый, камнями. Эти клипсы он ей тоже не дарил, это он помнил совершенно точно. Приглядевшись, он заметил на футляре фирменный знак де Шавиньи. «Стерва, — подумал он, — подлая стерва».

— Подожди, осталось самое главное, — сказал он. Он опустился на колени и уткнулся лицом в кустик обесцвеченных перекисью волос. Ему никогда не нравилось, что она обесцвечивает волосы, но сейчас он этого даже не заметил. Он осторожно раздвинул языком мягкие складки кожи и сжал губами мгновенно отвердевший клитор.

Стефани застонала. Льюис слегка отстранился. На фоне молочно-белых бедер ее влажная плоть была похожа на кровавую разверстую рану. Он взял клипсы и дрожащими руками закрепил их между тугими завитками волос. Потом, откинул голову, полюбовался на свою работу и вздохнул, глубоко и протяжно. Бриллианты сияли, словно две волшебных звезды, два ярких глаза, распахнутых над алым, влажным ртом.

Он почувствовал, что в нем просыпается желание. Наклонившись, он прижался губами к гладкой полированной поверхности камней, лизнул их холодные, твердые грани, а затем снова коснулся языком ее тела, показавшегося ему восхитительно теплым и живым после леденящей твердости бриллиантов.

— Льюис, ох, Льюис…

Она изогнулась и нетерпеливо потерлась об него животом. Потом вдруг замерла и слегка отодвинулась. Льюис поднял голову. Бриллианты плясали у него перед глазами. Стефани поежилась.

— Льюис, пожалуйста, сними их. Мне больно…

— Нет, тебе не больно. Ты любишь бриллианты. Ты любишь меха. Ты любишь роскошь. Ты в восторге от моей идеи. Она возбуждает тебя.

Он встал и легонько толкнул ее в грудь.

— Ложись.

Стефани взглянула на него в упор и снова облизала губы. Потом опустила руку и кончиком пальца с ярко наманикюренным ногтем осторожно потрогала бриллианты. Передвинув палец чуть в сторону, она провела им между набухшими складками кожи, затем вытащили его и прижала к губам Льюиса.

— Да, Льюис, — проговорила она с улыбкой, — я без ума от твоей идеи.

Не сводя с него пристального взгляда, она медленно откинулась назад, аккуратно расправила полы шубы и, продолжая улыбаться, широко раздвинула ноги. Откуда-то снизу, из зала, донеслись негромкие звуки танго.

Льюис остановился в изголовье кровати и посмотрел на Стефани. Белизна ее кожи оттенялась блестящим темным мехом, груди соблазнительно торчали из-под вороха бус и ожерелий. Она положила руки на бедра, и Льюис замер, пораженный чувственностью этого зрелища, сочетанием черного меха, белой кожи, алых ногтей и ослепительных бриллиантов, казавшихся еще ярче на фоне обесцвеченных волос.

— Ты моя, слышишь? — выкрикнул он. — Ты моя, и ничья больше! Ты принадлежишь только мне. Я купил тебя. Скажи мне, что это так, скажи мне правду, раз и навсегда!

Он бормотал что-то бессвязное, сам не понимая того, что говорит, не узнавая собственного голоса. Стефани закусила губу. Льюис заметил в ее глазах страх, смешанный с желанием, и раздраженно отвернулся. Он не хотел смотреть на нее. Все в ней было не так: волосы, глаза, губы — все было неправильное, ненастоящее.

Он неловко шагнул к кровати и упал на Стефани.

Протянув руку вниз, он нащупал бриллианты. Он гладил их, сжимал, судорожно мял податливое женское тело, но все было напрасно — он ничего не чувствовал. Стефани расстегнула ему брюки и принялась осторожно ласкать. Он подался вперед, нашарил ее грудь и сжал ее губами. Потом привстал и еще раз посмотрел на бриллианты, горевшие по обеим сторонам багровой, воспаленной раны. Он отчаянно старался вернуть угасшее желание, но, поняв, что это бесполезно, обессиленно повалился на Стефани и зарыдал. Она обняла его и прижала к себе.

— Не расстраивайся, Льюис, все это ерунда, ты слишком много выпил… — Она замолчала, подыскивая слова, которые могли бы его утешить. — А может быть, дело в этой комнате. Она напоминает тебе об Элен… — Она подумала и печально добавила: — И потом… сегодня у меня другое платье… В следующий раз я обязательно оденусь как надо.

Льюис посмотрел на нее. Слезы у него мгновенно высохли. Он злобно усмехнулся.

— Значит, ты считаешь, что дело в этой комнате? Могу тебя уверить, что ты ошибаешься: я не заходил сюда уже года два, если не больше.

Глаза у Стефани округлились от удивления. Она опустила руки и слегка отстранилась от него.

— Разве ты спишь не здесь? — растерянно спросила она.

— Разумеется, нет. У меня есть своя спальня.

— Значит, вы с Элен…

— Господи, а о чем я, по-твоему, толкую? Мы не спали вместе уже больше двух лет.

Льюис встал и начал раздраженно застегивать брюки. Потом поправил рубашку, надел галстук и покосился на Стефани. Она по-прежнему лежала на кровати и внимательно смотрела на него.

— Но почему? — спросила она после паузы. — Тебе с ней было плохо?

— Да, представь себе, мне с ней было плохо. Вообще-то тебя это не касается, но, раз уж ты спросила, я скажу: это был сущий ад. Вначале у нас еще что-то получалось, но с каждым разом становилось все хуже и хуже, и под конец я уже просто не мог этого выносить. Он подошел к столу и плеснул себе виски. Рука у него дрожала.

— Ну ладно, хватит, переодевайся. Нам пора идти.

— Хорошо, Льюис, — послушно ответила она и начала медленно снимать с себя украшения. Скинув с плеч шубу, она аккуратно уложила ее на кровать, потом отправилась в соседнюю комнату и через пять минут появилась оттуда в своем прежнем платье со шлейфом. Подойдя к зеркалу, она старательно напудрилась, намазала губы ярко-розовой помадой и пригладила волосы одной из серебряных щеток, лежавших на туалетном столике. Затем подошла к мрачно сгорбившемуся на стуле Льюису и посмотрела на него сверху вниз. Ее лицо поразило Льюиса. Если бы речь шла не о Стефани, он сказал бы, что оно выражает презрение.

— Ты должен был сразу рассказать мне обо всем, — проговорила она. — Если бы я узнала раньше… — Она замолчала, негодующе поджав губы. — Ты просто не подходишь ей, Льюис. Я уверена, что дело именно в этом. Бедная Элен! Представляю, как она мучилась все это время. Уж я-то знаю, каково это — спать с мужчиной, который тебе противен, я много раз это испытывала. Мужчинам проще, они не чувствуют никакой разницы, а если и чувствуют, то не придают этому значения. Бедная, бедная Элен! Теперь я понимаю, почему у нее временами бывает такое печальное лицо, особенно когда она думает, что на нее никто не смотрит.

Льюис ухватился за спинку стула и попытался встать.

— Что ты болтаешь? — заорал он. — Черт побери, что ты болтаешь?

Голос его прозвучал хрипло и сдавленно, будто чужой. Льюису показалось, что он идет из соседней комнаты. Стефани смотрела на него, не произнося ни слова. Но он и не ждал от нее слов, он уже и так все понял.

Он был нужен ей только как связующее звено с Элен; поняв, что между ним и Элен ничего нет, она потеряла к нему всякий интерес. Он увидел, что в ее глазах мелькнула жалость, и с трудом удержался, чтобы снова не заорать.

— Я ухожу. — Стефани повернулась и направилась к двери.

Льюис схватил ее за руку.

— Подожди, я пойду с тобой. Я довезу тебя до дома…

— Не надо, Льюис. Ты пьян, тебе нельзя садиться за руль. И вообще… не приходи ко мне больше — ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. А если ты все-таки придешь, я тебя не впущу.

В ушах у Льюиса зашумело. Ему почудилось, что по комнате вдруг пронесся ветер, наполнив ее странным гулом. Он нагнулся вперед, покачнулся и тяжело рухнул на пол. Стефани обернулась, быстро взглянула на него и вышла, плотно закрыв за собой дверь.

— Элен, — тихо позвал Льюис.

Ему никто не ответил. Он закрыл глаза, опустил голову на руки, свернулся калачиком и замер.

Когда спустя пять минут Элен вошла в спальню, он лежал в той же позе. Поднимаясь по лестнице, Элен едва не столкнулась со Стефани, но прошла мимо, не заметив ее. Она торопилась побыстрей войти в комнату, закрыть за собой дверь, оставив за спиной шум и суету бального зала, и снять телефонную трубку. Снизу, как сквозь сон, долетали первые такты вальса. Элен почти не слышала их. В голове, заглушая все звуки, звучало имя Эдуарда. Она задрожала, представив, что через несколько минут будет разговаривать с ним. На ощупь, словно слепая, она двинулась к телефону.

И вдруг остановилась, заметив брошенную на кровати шубу. Она подошла ближе и увидела сдвинутые в стороны подушки, скомканное покрывало и посреди всего этого — груду сверкающих драгоценностей.

Откуда-то сбоку послышался стон. Она оглянулась и увидела Льюиса. Он был без сознания.

…На следующий день, выждав некоторое время, она заглянула к нему в спальню. Вчера он каким-то чудом сумел дотащиться до кровати и проспал как убитый все утро. В комнате царил полнейший беспорядок, повсюду стояли раскрытые чемоданы, в которые Льюис лихорадочно запихивал свою одежду.

Элен присела на стул. Льюис, не обращая на нее внимания, продолжал упаковываться.

— Значит, это была Стефани Сандрелли? — помолчав, проговорила Элен усталым, бесцветным голосом.

Льюис поднял голову.

— Да, если тебя это так интересует, это была Стефани Сандрелли, — ответил он, с яростью заталкивая в чемодан рубашку.

— Разве обязательно было приводить ее в мою спальню и показывать мои вещи?

Льюис посмотрел на нее. Лицо у него было бледное и напряженное. Он пожал плечами.

— Может быть, и необязательно, но я ее привел. И давай не будем устраивать сцен.

Она встала.

— Ты уезжаешь?

— Да. Меня, видишь ли, с детства учили уступать женщинам. Полагаю, что в данном случае я обязан взять вину на себя.

— Хорошо. Но предупреждаю тебя: мириться я больше не намерена. Мы расстаемся навсегда.

Голос у нее был ровный и холодный. Льюис с силой захлопнул чемодан.

— «Расстаемся навсегда». Боже, какая банальная фраза! Скажи уж лучше: «Расстаемся, как в море корабли». По-моему, это звучит гораздо эффектней.

— Тебе видней. Это ведь ты у нас великий специалист по банальностям. Твои сценарии ими так и пестрят.

Удар достиг цели. Льюис застыл как вкопанный. Элен тоже слегка растерялась — такая жестокость была ей несвойственна. Она покраснела и отвернулась.

— Видишь, — сказала она, — до чего мы дошли? Мы уже не можем разговаривать нормально. Мы относимся друг к другу как враги.

Льюис не ответил. С аккуратно застегнул чемоданы и вынес их в коридор. Потом еще раз обошел комнату, проверяя, все ли он взял. Элен сидела неподвижно с растерянным и жалким лицом. Льюис зашел в ванную, достал коробку с таблетками и проглотил четыре штуки. Глаза у него были красные и заплывшие. Он подошел к зеркалу, пригладил волосы и с ненавистью посмотрел на свое отражение.

Затем вернулся в спальню, надел светло-зеленый клетчатый костюм, который они с Элен купили когда-то в Лондоне, на Сэвил-роуд.

Он попытался вспомнить эту поездку, попытался сосредоточиться на прошлом. Он знал, что только оно может удержать его от тех слов, которые вертелись у него на языке. Он чувствовал, что сознание его раздваивается: ему ужасно хотелось рассказать ей о своем недавнем открытии, но он боялся, что это причинит ему новые мучения. Наконец он понял, что больше не в силах бороться с собой. Он откашлялся и проговорил небрежным тоном:

— Между прочим, я видел недавно по телевизору отца Кэт.

Она вздрогнула, словно от удара, и вскинула на него глаза, полные боли и недоумения.

— Он беседовал с каким-то журналистом. Речь шла о слиянии двух фирм или о присоединении, я не очень-то вслушивался…

— Отец Кэт мертв! — Элен вскочила на ноги. — Зачем ты это делаешь, Льюис! Неужели ты не понимаешь, что это жестоко?

— Жестоко? Ну почему же? — Льюис сам удивился, как спокойно и рассудительно звучит его голос. — Это было бы жестоко, если бы он действительно умер. Но я собственными глазами видел его по телевизору, а до этого читал статью в «Уолл-стрит джорнал», посвященную его финансовой деятельности.

— Да ты сошел с ума! — задыхаясь, выкрикнула Элен. — Ты совсем спятил от своих таблеток, ты не помнишь того, что происходило вчера…

— Я прекрасно все помню. Я был слишком потрясен, чтобы забыть о таком событии. Кроме того, они с Кэт поразительно похожи, те же волосы, глаза, улыбка… Странно, что я не догадался об этом раньше, я ведь много раз видел в газетах его фотографии, они появляются чуть ли не каждую неделю. Еще бы — фирма де Шавиньи процветает, доходы растут, мсье де Шавиньи становится знаменитым. Но я понял, кто он такой, только когда увидел его по телевизору. На экране он выглядит совсем иначе.

Он замолчал. Ему показалось, что Элен сейчас упадет в обморок, лицо у нее было страшно бледное, она едва держалась на ногах.

— Уходи, Льюис, — тихо сказала она. — Уходи, я не хочу тебя больше видеть.

Льюис направился к двери, но на полдороге остановился и взглянул на нее.

— Если бы ты не лгала мне, Элен, — проговорил он каким-то почти виноватым тоном, — если бы ты с самого начала сказала мне правду, все, может быть, было бы по-другому. Мне не пришлось бы тебя подозревать и до всего додумываться самому. Если бы ты рассказала мне все сразу, я, наверное, сумел бы тебя простить. — Он помолчал. — Почему ты не рассказала мне, Элен? Почему? Ведь это было так просто. Тебе вовсе незачем было лгать…

— Я не лгала, я рассказала тебе то, что было на самом деле. — Она резко повернулась к нему. — У тебя слишком богатое воображение, Льюис, ты сам веришь своим нелепым выдумкам.

— Возможно. — Он пристально посмотрел на нее. — А ты не думаешь, что с тобой происходит то же самое?

…Вечером после отъезда Льюиса Элен поднялась к Кэт. Они немного почитали перед сном, потом Кэт рассказала ей, как она провела день. Элен боялась, что девочка начнет расспрашивать ее о Льюисе. Все видели, как он уехал: и Мадлен, и Касси, и слуги, и все испытывали какую-то мучительную неловкость. К счастью, Кэт ни о чем не спросила — она привыкла, что Льюис постоянно куда-то уезжает. Элен решила не торопить события и ничего не рассказывать ей до тех пор, пока она сама не спросит. Неизвестно, как девочка отнесется к этой новости, с одной стороны, они с Льюисом действительно очень мало общались, но кто знает, вдруг после его отъезда она начнет по нему скучать.

Элен задумалась, глядя на подвижное личико дочери, на непослушные пряди волос, рассыпавшиеся по плечам. Она видела, что, несмотря на любовь, которая их по-прежнему связывала, Кэт все больше и больше отдалялась от нее. Теперь она была уже не беззащитной крошкой, которую Элен привыкла оберегать от горестей и бед, а вполне самостоятельным, хотя и не до конца сформировавшимся существом, со своими мыслями, воспоминаниями и со своими тайнами, которые она научилась хорошо скрывать. Если раньше все ее чувства были написаны на лице, то теперь Элен оставалось только гадать о тех обидах, которые она таила в своей душе. С каждым днем она все больше замыкалась в себе, и Элен видела в этом несомненное влияние Льюиса.

Она понимала, что их отдаление неизбежно, но не могла не испытывать боли. Она снова украдкой посмотрела на Кэт, скользнула взглядом по ее лбу, по щекам, по волосам… Она боялась разглядывать ее открыто, хотя именно за этим она сюда и пришла и именно об этом мечтала с тех пор, как уехал Льюис.

Волосы у Кэт были темные, но ведь и Вайолет была брюнеткой, да и многочисленные родственники Билли тоже обладали густыми черными шевелюрами. К тому же у Кэт волосы слегка вились, а у Эдуарда были совершенно прямые. Брови Кэт действительно чем-то напоминали брови Эдуарда, да и глаза были очень похожи, но только не сейчас, а когда Кэт сонно щурила их, стараясь не заснуть.

— О чем ты думаешь, мамочка? — спросила она, наклоняясь к Элен.

— О тебе. О том, на кого ты похожа. Кэт недоуменно нахмурилась.

— Я похожа на саму себя, — ответила она после паузы.

Ее слова неожиданно обрадовали Элен. Она сразу почувствовала себя спокойней. Она улыбнулась и нежно поцеловала Кэт.

— Ты права, малышка. Тебе не нужно быть ни на кого похожей. Я люблю тебя такой, какая ты есть. А теперь закрой глаза и постарайся побыстрей заснуть…

Но спокойствие ее длилось недолго. Через несколько дней прежние сомнения вернулись снова. Она упорно старалась отогнать их, выискивая в Кэт черточки, которые хоть чем-то напоминали бы Билли: характерные жесты, движения, особую, только ей свойственную манеру смеяться, поворачивать голову. Она тщательно, по крохам, собирала эти свидетельства собственной правоты, пока не убедилась, что обвинения Льюиса уже не властны над ней, что в них нет ни малейшего смысла. Да, разумеется, то, что он сказал, не могло быть правдой, Билли не умер, он продолжал жить в Кэт.

Большую часть времени она теперь проводила дома, находя в этом своеобразное удовольствие. Она отказывалась от приглашений и по целым дням не выходила на улицу. Вечером, когда все ложились спать, она устраивалась где-нибудь в уголке и принималась вспоминать прошлое: трейлерный парк, мать, Неда Калверта. Она пыталась воскресить в памяти те давние дни, напоенные неповторимым ароматом Юга, восстановить каждую деталь, каждое слово, казавшееся тогда неважным, а сейчас приобретающее особое значение.

И чем дольше она об этом думала, тем ясней ей становилось, что дело, которое она хотела совершить, не имеет ничего общего с местью. Слово «месть» казалось ей смешным и высокопарным, взятым из дешевой мелодрамы. То, что она задумала, было гораздо серьезней. Она собиралась восстановить справедливость, защитить права тех, кто уже не мог постоять за себя, — права своей матери и Билли.

Эти мысли не покидали ее даже ночью. Засыпая, она снова видела перед собой мать и Билли, снова слышала их голоса, ощущала их присутствие и мучительно не хотела просыпаться. Она молила их не уходить, побыть с ней еще немного, но наступало утро, и она опять оставалась одна.

Незаметно промелькнул День благодарения, приближалось Рождество — Элен ничего не замечала. Настоящее перестало для нее существовать, она думала и жила только прошлым.

Будущее ее тоже не интересовало, оно было слишком далеким и призрачным, чтобы о нем беспокоиться. Она помнила, что через несколько месяцев ей предстояло сниматься у Грегори Герца, и это было ее единственным ориентиром. Временами ей казалось, что поездка в Оранджберг подведет черту под всей ее жизнью и что после возвращения она должна будет все начать заново.

Об Эдуарде она старалась не думать. В тот раз, когда она обнаружила у себя в спальне Льюиса, она так и не позвонила ему, а потом это и вовсе стало невозможным: обвинение, которое Льюис бросил ей перед отъездом, воздвигло между ней и Эдуардом непреодолимую стену.

Внешне она совершенно не изменилась, по крайней мере ей казалось, что это так, хотя Мадлен и Касси не разделяли ее убеждения. Оставаясь вдвоем, они частенько рассуждали, какой у нее усталый и измученный вид, как сильно она похудела за последнее время, и гадали, чем могут быть вызваны эти удручающие перемены.

Мадлен предположила, что Элен переживает из-за разрыва с Льюисом, но Касси с негодованием отвергла ее предположение:

— Вот еще, станет она переживать из-за такой ерунды. Будь я на ее месте, я давным-давно дала бы ему отставку. Нет, тут что-то другое. Если бы она еще не была такой скрытной. Я ведь вижу, как она мучается, а поделиться с нами все равно не хочет.

Мадлен промолчала. Она была искренне привязана к Элен и от всего сердца надеялась, что ее печаль объясняется не чем иным, как романтической любовной историей.

Она долго обдумывала эту догадку и в конце концов решила проверить ее на Касси. Однажды, когда они сидели в гостиной, Мадлен глубоко вздохнула и, сосчитав в уме до десяти, проговорила:

— Мне кажется, я знаю, в чем дело. Элен влюблена. Касси как ни в чем не бывало продолжала вязать.

Спицы у нее в руках так и мелькали. Прошло несколько минут. Наконец она подняла голову и посмотрела на Мадлен:

— И в кого же она, по-твоему, влюблена? Я что-то не вижу поблизости подходящей кандидатуры.

Мадлен перевела дыхание и разгладила юбку на коленях.

— Ну, — неуверенно начала она, — может быть, это кто-то из прежних знакомых, кто-то, с кем она больше не встречается.

Касси скептически поджала губы.

— Господи, ну что ты несешь? Подумай сама, как она может любить человека, с которым больше не встречается?

Мадлен вздохнула. Иногда ей казалось, что Касси начисто лишена воображения.

— А что в этом такого? — возразила она. — Настоящая любовь неподвластна времени. Или, может быть, вы считаете, что все должны жить по пословице «С глаз долой — из сердца вон»?

Касси насмешливо фыркнула.

— Вот именно, — сказала она, — очень мудрая пословица. Не всем же быть такими взбалмошными, как ты. Это у вас, французов, только одна любовь на уме. А по мне, так без нее гораздо спокойней. К тому же какая бы она там ни была неземная, а рано или поздно все равно кончается.

Этого Мадлен уже не могла стерпеть.

— Ну нет, — возмутилась она, — с этим я не согласна.

— Согласна или не согласна, а я говорю то, что есть.

— Неужели вы никогда ни в кого не влюблялись, Касси?

— А как же, конечно, влюблялась, лет в шестнадцать или семнадцать, уже точно и не помню. — Касси снова взялась за вязанье. Спицы в ее руках замелькали еще быстрей. — С кем же этой напасти не приключалось. Это ведь как ветрянка или корь: поболеешь, поболеешь, а потом — раз, и все как рукой снимет. — Она опустила вязанье на колени и с затаенной улыбкой посмотрела на Мадлен. — Если бы ты знала, что это был за парень! Красавец, глаз не отвести. Я таких больше не встречала. Сейчас нет-нет да и вспомнишь какое-нибудь его словечко, и сразу на душе теплей становится.

И она снова принялась вязать, всем своим видом показывая Мадлен, что разговор окончен.

Наконец подошло Рождество. Льюис прислал из Сан-Франциско поздравительную открытку и надолго замолчал. В последних числах декабря позвонил Джеймс Гулд и сообщил, что майор Калверт просрочил выплату по закладным. Ему было отправлено предупреждение, после чего он все-таки внес требуемую сумму, опоздав больше чем на неделю.

— Похоже, дело близится к концу, — сухо проговорил Гулд. — Мы переходим к последнему этапу операции. Вы готовы?

— Да, — ответила Элен и, помолчав, добавила: — У меня к вам просьба, Джеймс. Как только его объявят банкротом, пришлите мне официальное уведомление. Я хочу все проделать сама.

На другом конце провода наступило молчание.

— Вообще-то, у нас это не принято…

— Я знаю.

Гулд тяжело вздохнул:

— Хорошо, я позвоню вам сразу же, как только Калверта вызовут в суд. Но имейте в виду, это может случиться в любой момент.

Предупреждение Гулда было излишним. Элен и сама видела, что конец близок. Она ждала этого момента пять лет и теперь с нетерпением предвкушала, когда же наступит развязка и она снова сможет почувствовать ту жгучую, непримиримую ненависть, которую испытала пять лет назад, сидя в гостиной у Касси и глядя на рассыпавшиеся по полу долларовые банкноты.

Гулд позвонил в конце января, в тот самый день, когда она узнала, что за роль в «Эллис» ее выдвинули на премию Американской киноакадемии.

— Калверта вызвали в суд, — сообщил Гулд. — Если сегодня до двенадцати часов он не выплатит необходимую сумму (а я уверен, что он этого не сделает), его объявят банкротом. Завтра вы получите официальное уведомление. В течение нескольких дней его нужно будет освидетельствовать. О сроках я сообщу вам поздней.

— Как только я получу уведомление, я сразу же вылечу в Алабаму.

— Зря вы это затеяли, Элен, — мягко проговорил Гулд. — Поверьте мне, разговор вам предстоит не из приятных. Лучше, если вы доверите это дело профессионалу.

— Нет, я хочу все сделать сама.

Гулд вздохнул. Он знал, что, когда она говорила таким тоном, спорить с ней было бесполезно.

Вечером следующего дня Элен получила уведомление о банкротстве майора Калверта. Она держала его в руках и ждала, когда же к ней вернутся ненависть и торжество, о которых она мечтала все эти годы, но в душе у нее было по-прежнему холодно и пусто.

Все шло так, как она задумала. Самолет прибыл точно по расписанию. Черный «Кадиллак», заказанный на имя миссис Синклер, был доставлен вовремя и ждал ее в аэропорту Монтгомери.

Она выбрала «Кадиллак» специально для Неда Калверта, но, не успев выйти из аэровокзала, поняла, что совершила ошибку. Одинокая женщина в джинсах и легкой косынке за рулем роскошной машины — такое зрелище в аэропорту Монтгомери наблюдали не часто. Она почувствовала, что любопытных взглядов не избежать, и оказалась права. Оформление документов заняло гораздо больше времени, чем требовалось для такой простой процедуры. К счастью, она вовремя вспомнила об актерской выучке и постаралась так изменить голос и походку, что, когда спустя десять минут наконец отъехала от стоянки, ни один человек в аэропорту ее не узнал.

Маршрут был тоже продуман ею заранее. Прежде всего она наведалась в ресторан Говарда Джонсона, в котором они с Билли отмечали ее пятнадцатилетие, потом отправилась в новый район, куда, по сведениям Касси, переехала Присцилла-Энн со своими тремя детьми. Дейлу Гаррету в конце концов надоело ее обманывать, и он сменил ее на товар поновей.

Она остановилась в самом начале улицы, невдалеке от дома, где жила Присцилла-Энн. Улица называлась Белла-Виста-драйв и была сплошь застроена аккуратными кирпичными домиками, похожими друг на друга, как близнецы. Типичные дома представителей среднего класса: ухоженный газон, гараж, навес для машины, ставни, сияющие ослепительной белой краской. Кое-где к домам были пристроены уродливые и претенциозные веранды с колоннами, которые, по мысли владельцев, должны были придавать зданию вид богатой усадьбы, а на самом деле лишали его последней привлекательности.

Глядя на длинный ряд однообразных построек и зеленые полосы газонов, рассеченные короткими подъездными дорожками, Элен подумала, что для Присциллы-Энн, с ее провинциальной тоской и стремлением быть не хуже людей, этот район, наверное, представляется символом преуспеяния.

Постояв немного, она развернула машину и двинулась по направлению к Оранджбергу. Вскоре бесчисленные заправочные станции и пункты проката подержанных машин остались позади; по обеим сторонам дороги потянулись широкие, ровные поля. Шоссе незаметно опустело, дома попадались все реже и реже. Весна только началась, и воздух был еще мягкий и нежаркий. Над головой расстилалось чистое белесое небо. Не доезжая двух миль до Оранджберга, Элен притормозила. Прежде чем встречаться с Недом Калвертом, она хотела заехать на кладбище. Через некоторое время впереди показалась длинная ограда с торчащими над ней кронами тополей. Кладбище было довольно большим, так как на нем хоронили не только жителей Оранджберга и Мэйбери, но и обитателей окрестных поселков. Элен подъехала к воротам и вышла из машины. Солнечные лучи ласково скользнули по ее щеке. На кладбище не было ни души.

Она медленно двинулась по аллее между рядами крестов и могильных плит с возвышающимися над ними кое-где фигурами скорбящих ангелов. За ее спиной, поднимая тучи пыли, проехал автобус из Монтгомери. На могиле Вайолет стояла плита из серого мрамора, которую Элен заказала несколько лет назад и на которую с тех пор так ни разу и не взглянула. На плите была выбита лаконичная надпись: «Вайолет Дженнифер Калверт. Родилась в Англии в 1919 году. Умерла в Америке в 1959 году».

Элен задумчиво перечитала надпись. Сорок лет. Когда она заказывала плиту, она была уверена, что на ней должна стоять девичья фамилия матери, а не та, которую она получила от мужа, давно сделавшегося для нее чужим. Но сейчас она вдруг усомнилась в правильности своего решения. Мать никогда не отказывалась от фамилии Крейг, возможно, она нравилась ей больше, чем фамилия Калверт. А может быть, она предпочла бы, чтобы на плите стоял ее сценический псевдоним — Фортескью… Теперь об этом оставалось только гадать. Элен опустилась на колени и медленно провела рукой по упругому, сочному травяному ковру. Потом поднялась, постояла некоторое время, чувствуя, как солнце припекает затылок, и отправилась искать могилу Билли.

Она долго плутала по кладбищу и в конце концов, отчаявшись, уже собралась уходить, когда вдруг обнаружила ее в самом углу, на неухоженном бугристом участке, заросшем плющом и ежевикой, — простой земляной холмик с деревянным крестом и выцветшей на солнце надписью. Рядом виднелась могила Тэннера-старшего, а чуть подальше — могила последнего из детей, появившегося на свет через год после смерти Билли. Взглянув на надпись, Элен увидела, что его тоже звали Уильямом и что он умер, не прожив и трех месяцев.

В проходе между могилами стояла пустая банка из-под кофе с высохшим букетиком бессмертников, похожим на пучок соломы. Элен шагнула вперед и сердито отодвинула ногой побег ежевики, стелющийся по земле. Она чувствовала, что ее переполняет бессильная, мучительная злоба. Она пыталась убедить себя, что эта злоба адресована Неду Калверту, но в глубине души понимала, что дело вовсе не в нем. Причина была гораздо глубже и серьезней. Она негодовала на бога, в которого не верила, на бренность и бессмысленность человеческой жизни — такой короткой и такой безрадостной.

Ощущение несправедливости было настолько сильным, что на минуту заслонило от нее все остальное. Возвращение в Оранджберг вдруг показалось ей лишенным всякого смысла. Она поняла, что планы, которые она лелеяла на протяжении пяти лет, отдавая этому все свои душевные силы, на самом деле были мелкими и ничтожными. Теперь она даже не была уверена, что Билли и мать одобрили бы их.

Она постояла, задумчиво глядя на могилы, потом резко повернулась и, спотыкаясь на неровной, ухабистой почве, побрела к машине. На окраине Оранджберга она свернула на пустырь, остановила «Кадиллак» и переоделась. Затем быстро, по-актерски, накрасилась, причесалась и, нигде больше не останавливаясь, поехала в город.

Миновав заправочную станцию и новый мотель, она выехала на Главную улицу. За окном замелькали знакомые картины: бывший салон Касси, аптека Мерва Питерса, бакалейная лавка, магазин скобяных товаров, женщины с хозяйственными сумками, снующие от двери к двери, мужчины, болтающие о чем-то на углу, шеренга дешевых забегаловок, баптистская церковь, развилка двух дорог.

Когда-то это составляло для нее целый мир. Теперь же и сам городок, и дома, и люди казались ей какими-то маленькими, серыми, скучными. Она подъехала к тому месту, где был убит Билли, и тут к ней неожиданно вернулась ненависть — ненависть к Неду Калверту и к его приятелям, которые сидели в тот день с ним в машине; ненависть к этому богом забытому городку и к его обитателям, упрямо цеплявшимся за свои ветхие убеждения; ненависть к Югу и южанам, ненависть к себе самой, ибо она тоже была частью этого мира, она тоже ощущала над собой его власть. И она знала, что не избавится от этой власти до тех пор, пока не совершит то, что задумала.

Ворота усадьбы проржавели и перекосились, длинная подъездная аллея покрылась выбоинами, лужайки заросли травой и выглядели неухоженными.

Она остановилась у парадной галереи. Краска на стенах облупилась и свисала клоками, из водосточных желобов торчали сорняки. Дом, когда-то казавшийся ей огромным, теперь выглядел приземистым и жалким.

Над крышей болтался какой-то цветной лоскут. Приглядевшись, она поняла, что это флаг конфедератов — Нед Калверт был до конца верен идеалам отцов.

«Все переменится, Элен; раз неправильно, значит, должно измениться».

Голос Билли прозвучал так ясно, словно он был где-то рядом. Она медленно двинулась к дому, зная, что теперь все будет хорошо.

Ни дворецкого, ни большинства слуг в доме не было — они уволились несколько лет назад. Молодая негритянка, которую Элен не помнила, провела ее в гостиную и громко прокричала ее имя, как будто привыкла иметь дело с глухими. Потом она вышла, захлопнув за собой дверь. Элен осталась одна.

Поначалу ей показалось, что комната почти не изменилась: тот же длинный ряд окон, до половины закрытых полотняными шторами, та же тяжелая резная мебель, те же пальмы в кадках, картины, густо развешанные по стенам, рояль, уставленный фотографиями в серебряных рамках, пылинки, танцующие в косых лучах солнца. Все было таким же и вместе с тем иным. Элен огляделась, пытаясь понять, почему эта комната выглядит такой уродливой, и вдруг догадалась, что дело вовсе не в комнате, а в том, что она видит ее другими глазами.

Калверта она заметила не сразу. Она ожидала, что он, как и раньше, будет сидеть на кушетке в своем белом полотняном костюме и покуривать толстую сигару.

Но кушетка была пуста, кресла тоже, и, когда она в конце концов заметила у окна какого-то мужчину в светлом твидовом пиджаке, ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что это и есть Нед Калверт. Но вот он повернулся и неторопливо двинулся к ней, на ходу протягивая руку:

— Миссис Синклер?

Он остановился в нескольких шагах и, близоруко прищурившись, взглянул ей в лицо. Потом подошел поближе и с улыбкой проговорил:

— Вы удивительно пунктуальны. Как добрались? Надеюсь, все в порядке? Вам ведь, насколько я понимаю, пришлось лететь из Нью-Йорка?

Он держался все с той же ленивой, непринужденной грацией, голос, который когда-то казался ей неотразимым, звучал все так же сочно и по-южному протяжно. Она удивилась тому, как мало он изменился. Из разговоров с Касси, прилежно передававшей ей все оранджбергские сплетни, она поняла, что за последнее время он сильно сдал, и ожидала увидеть его постаревшим и опустившимся. На самом деле все оказалось не так. Он, правда, немного пополнел, но в остальном выглядел почти как раньше; в его движениях, когда он пробирался к ней по заставленной мебелью комнате, чувствовались сила и ловкость опытного наездника.

Он даже умудрился сохранить замашки богатого южанина, что выглядело сейчас скорей как пародия, и по-прежнему поразительно напоминал Кларка Гейбла из «Унесенных ветром». Он был, конечно, не так эффектен, как герой этого фильма, но обладал не меньшей самоуверенностью и апломбом.

Лицо у него было загорелое, усы аккуратно, по-армейски подстрижены, волосы, хотя и начавшие седеть, не потеряли прежней густоты, губы, которые она так хорошо помнила, были все такими же полными и красными. Она поспешно отвела взгляд и посмотрела на руку, которую он ей протягивал, — сильную, красивую руку с аккуратно подстриженными, ухоженными ногтями. Теперь он стоял совсем близко и изучающе смотрел ей в лицо. Потом взгляд его скользнул по ее прическе, по платью, по драгоценностям, которые она надела специально ради этой встречи. Он снова посмотрел на ее лицо, словно пытаясь что-то вспомнить. Элен, которая давно этого ждала, усмехнулась про себя.

— Здравствуй, Нед, — проговорила она с певучими интонациями истинной англичанки.

Он мгновенно все понял. Она видела, как заработала его память, соединяя воедино разрозненные факты. Лицо его густо покраснело, взгляд сделался настороженным, он быстро убрал протянутую руку.

— Ну вот, я вижу, что ты меня наконец-то узнал. Мы так давно с тобой не виделись. Может, мы все-таки сядем?

Обдумывая эту встречу, Элен постаралась заранее рассчитать, как он будет себя вести. Она знала, что Калверт не был ни глупцом, ни простаком, и ожидала, что прежде всего он попробует выиграть время. Так оно и оказалось. Он пустил в ход все свое обаяние, надеясь, что таким образом сумеет ее отвлечь. Он хотел понять, с кем имеет дело: с девчонкой из парка автоприцепов, со знаменитой кинозвездой Элен Харт или с владелицей мощной компании, выкупившей его закладные.

— Элен Харт, — протянул он, перекатывая ее имя на языке. — Кто бы мог подумать! — Он покачал головой. — Я, конечно, слышал, что ты стала актрисой, об этом так много писали, но в кино тебя, признаться, не видел. Я вообще теперь редко хожу в кино. Глупо, конечно, что я не узнал тебя сразу. Но это не значит, что я о тебе забыл, нет-нет, я думал о тебе постоянно, Элен, представлял, как ты живешь, что с тобой происходит… — Он запнулся, не зная, стоит ли продолжать, но потом все-таки рискнул: — Разве я мог забыть свою любимую Элен, свою маленькую прелестную крошку?

Он лгал неуклюже и грубо, гораздо грубей, чем раньше.

— Я тоже вспоминала о тебе, Нед. Может быть, даже чаще, чем ты обо мне.

Он заерзал на стуле, пытаясь придумать подходящий ответ. Элен внимательно наблюдала за ним. Она вдруг поняла, что за его неуклюжей ложью кроется один простой факт: он забыл ее, забыл в ту самую минуту, как только она исчезла с его горизонта. Она не сомневалась, что он очень быстро нашел ей замену, с легкостью закоренелого эгоиста вычеркнув ее из своей памяти. Даже сейчас его интересовала не столько она сама, сколько «Хартленд девелопмент инкорпорейтед», которую он считал своим главным врагом. То, что владелицей этой фирмы оказалась женщина, да к тому же женщина, которая, как он воображал, была в него когда-то влюблена, он расценивал как неслыханную удачу. Элен видела, что он смелеет с каждой минутой.

— Так, значит, эта компания принадлежит тебе? — Он достал сигару и, спросив у нее разрешения, неторопливо закурил. — Ну и ну! Вот это новость! Но послушай, неужели такой красивой женщине, как ты, не скучно заниматься финансовыми делами?

— Представь себе, нет, — небрежно проговорила она. — К тому же, если у меня возникают затруднения, я всегда могу посоветоваться со своими консультантами.

— А-а, ну да, конечно… Послушай, Элен, по-моему, нам нужно выпить за встречу. Сколько же лет мы не виделись? Дай подумать — семь?

— Пять.

— Да-да, пять. Целых пять лет, просто не верится. Ты была такой очаровательной маленькой крошкой… А теперь — подумать только — серьезная, взрослая, деловая женщина.

Взгляд его вильнул в сторону, он торопливо вскочил и двинулся к бару. Элен поняла, что ему уже давно не терпелось выпить.

— Что тебе налить, Элен? Ты ведь разрешишь называть тебя просто Элен, как раньше? Херес? Коктейль? Сам-то я, признаться, предпочитаю бурбон, но для женщин это, пожалуй, слишком крепко.

— Немного содовой со льдом.

Он долго возился с бутылками, очевидно пытаясь выиграть время. Наконец он приготовил напиток и церемонно поднес Элен. Усевшись на свое место, он достал серебряный портсигар и закурил. Потом легонько помассировал грудь и с улыбкой произнес:

— Дурная привычка. Никак не могу бросить. Доктора считают, что это вредно для сердца. Последнее время оно у меня что-то стало пошаливать. — Он помолчал. — Это и неудивительно. Я столько всего пережил за эти годы, на меня обрушилось столько бед!

— Мне очень жаль, Нед, — проговорила Элен и добавила самым невинным тоном: — А где твоя жена?

Она отлично знала, что его жены нет в усадьбе. Оранджбергские приятельницы Касси регулярно извещали ее обо всем, что происходило в округе, и, разумеется, не преминули сообщить о семейной драме Калвертов. Жена Неда уже девять месяцев жила в Филадельфии, ожидая официального развода. Прежде чем покинуть усадьбу, она оповестила всех заинтересованных лиц, в том числе и директоров обоих банков, в которых ее муж заложил свое имущество, что расторгает с ним отношения и снимает с себя все обязательства по уплате его долгов. Элен предполагала, что Нед постарается скрыть этот неприятный факт. Однако его реакция оказалась не совсем такой, как она думала: быстро взглянув на нее, он самодовольно откинулся на стуле и широко улыбнулся. Очевидно, он считал, что ее вопрос вызван обыкновенной женской ревностью.

— Она гостит у своих родственников в Филадельфии. Надеюсь, тебя это не смущает? Если помнишь, она и раньше часто уезжала.

Он искоса посмотрел на нее. Элен поняла, что он хочет перевести разговор на их прежние отношения.

— Да, я это помню, Нед.

Он помолчал, потом поднес стакан ко рту и сделал большой глоток, словно надеясь, что виски придаст ему бодрости. По-видимому, он уже оправился от первого потрясения, но еще не решил, как себя вести.

— А я уже и не ждал, что когда-нибудь тебя увижу. — Он вздохнул с притворной грустью. — Ты не представляешь, что со мной было после твоего отъезда. Жизнь потеряла для меня всякий смысл, я не смог ни о чем думать, я не мог работать, я жил как во сне. Все эти семь лет…

— Пять.

— Ну да, пять. — Он слегка поморщился. — Все эти пять лет я пытался убедить себя, что мои переживания просто смешны, что ты меня давно забыла. «Ты дурак, Нед Калверт, — говорил я себе, — ты самый настоящий дурак. Зачем ты мучаешь себя? Она к тебе никогда не вернется». И вот ты снова здесь, красивая, изящная, очаровательная, ты сидишь и смотришь на меня, словно мы никогда не расставались. Ну расскажи же мне, Элен, расскажи, как ты жила все эти годы? Кто твой муж? Когда вы поженились? Есть ли у вас дети?

— Я вышла замуж в 1960 году. У меня есть дочь. В мае ей исполнится пять лет. — Она помолчала. — С мужем мы недавно развелись.

Эта новость явно пришлась ему по душе. Он решил, что у него появился шанс. Элен для того и упомянула о разводе, чтобы окончательно усыпить его бдительность.

— Мне очень жаль, Элен, что ты не смогла устроить свою жизнь. Поверь, я тебе искренне сочувствую. — Голос его дрожал от волнения, но взгляд был жестким и холодным. — Когда-то я думал, что смогу составить твое счастье. Сейчас, конечно, поздно вспоминать об этом — прошлого не вернешь, но я все же не могу не сказать тебе, как сильно я был к тебе привязан. Я любил тебя, Элен, да-да, теперь я могу тебе в этом признаться.

— Ты уверен, Нед?

— Еще бы! К чему мне притворяться? Я уже не молод, а с возрастом начинаешь особенно ценить искренность. Приходит время, когда человек должен сказать себе правду, чего бы это ему ни стоило. Ты росла у меня на глазах, Элен. Я помню тебя хорошенькой маленькой девочкой. Я полюбил тебя уже тогда и не стыжусь в этом признаться. Возможно, кое в чем мое поведение может показаться недостойным, но ты должна меня понять, Элен, бывают моменты, когда мужчина не может себя удержать, как бы он ни старался. А я старался, Элен, клянусь тебе. Но сердцу не прикажешь. Стоило мне увидеть тебя, и я сразу же терял голову… — Он помолчал. — Конечно, потом, когда ты уехала, я начал себя укорять, я твердил себе, что, если бы не моя глупая пылкость, все могло бы окончиться иначе. «Ты лишился самого дорогого, что у тебя было, Нед, — говорил я себе. — Ты собственными руками разрушил свое счастье». Я снова и снова вспоминал наши встречи и видел, что, если бы я был чуть-чуть терпеливей, я мог бы тебя удержать. Я мог бы… э, да что говорить… Ты уехала, и я был бессилен что-либо изменить. Мне оставалось только тосковать и сетовать на судьбу. «Брось, Нед, — уговаривал я себя, — слезами горю не поможешь. Эта девушка тебе не пара. Она слишком молода и красива, у нее впереди целая жизнь». Но сердце твердило мне другое… — Он замолчал и выжидательно посмотрел на нее. — Не знаю, зачем я тебе все это говорю, я вижу, что тебе неинтересно…

— Нет, Нед, я очень рада, что ты мне это рассказал. Твое признание намного упрощает дело.

— Ах да, дело… — Он вздохнул и поболтал в стакане остатками виски. — Я и забыл, что ты приехала по делу. Ну что ж, спасибо, что напомнила мне об этом. Теперь я вижу, что мои признания для тебя ничего не значат, что главное для тебя — это дело. А я-то, дурак, размечтался, вообразил, что ты приехала, чтобы повидать меня. Выходит, сердце меня опять обмануло. Что ж, мне не привыкать… Но я не могу понять одного, Элен: как получилось, что твоя компания оказалась замешанной в эту аферу? Я не верю, что это простое совпадение, нет, тут явно виден чей-то тонкий расчет. Ты умная женщина, Элен, признайся, что это ты все подстроила.

Наконец-то он дошел до самого главного. Она знала, что этот вопрос вертелся у него на языке с самого начала. Но она не собиралась сразу раскрывать перед ним свои карты.

— Да, ты прав, — сказала она. — Я давно следила за твоими делами, Нед, и когда услышала, что ты попал в беду, — а я как раз подумывала о вложении капитала, — то решила…

— Ты решила мне помочь, — радостно подхватил он, но тут же осекся и с сомнением покачал головой. — Нет, это слишком невероятно. Я, конечно, знаю, что ты очень привязана к этим местам, да и я когда-то был тебе не совсем безразличен, но ведь ты сама говорила, что у тебя очень опытные консультанты. Они, разумеется, не позволили бы тебе примешивать эмоции к серьезным финансовым делам, а ты слишком умна, чтобы им противоречить. Нет, Элен, я чувствую, что у тебя были еще какие-то причины. Умоляю, не мучь меня, объясни, что заставило тебя вернуться и протянуть старому другу руку помощи?

— Ты считаешь, что я тебе помогла, Нед?

— А как же! — Он даже всплеснул руками от волнения. — Ты не просто помогла мне, Элен, ты, можно сказать, вытащила меня из петли. Когда в прошлом году твоя компания согласилась принять в заклад это поместье, я готов был плясать от радости. Это был мой последний шанс. Куда бы я ни обращался, все шарахались от меня как от зачумленного. Даже миссис Калверт — как ни тяжело мне говорить такое о собственной жене, — даже она не захотела мне помочь; впрочем, она так и не научилась разбираться в хлопке. А эти мои бывшие приятели, эти надутые господа-банкиры — люди, которые были мне стольким обязаны, которых я не раз выручал из беды, — чем они отплатили мне за мою доброту? Они отвернулись от меня, Элен, отвернулись, все, как один. Они предали меня, да-да, предали, только так и можно назвать их поступок. — Он подался вперед, кипя от негодования. — Ни один из них даже не захотел со мной разговаривать. Я пытался объяснить им, что еще не все потеряно, что эта земля еще может принести такой доход, какой им и не снился, что нужно только немного подождать — год, от силы полтора — и все обязательно наладится. Если бы мне удалось получить отсрочку, крохотную, чисто символическую отсрочку… — Он замолчал и быстро взглянул на нее. — Ты уже однажды помогла мне, Элен. Я никогда этого не забуду. Это был поистине христианский поступок. Ты пробудила меня к жизни, ты дала мне надежду, так не отнимай ее снова. Помоги мне еще раз, Элен, доведи доброе дело до конца.

— Я тебя поняла, Нед, — медленно проговорила Элен. Она подняла портфель, который принесла с собой, и достала из него большой плотный конверт. Нед Калверт пристально следил за ней. Лицо его покрылось испариной. Он вытащил большой белый платок и аккуратно промокнул лоб.

— Что же ты не пьешь, Элен? Давай я налью тебе еще. — Он торопливо привстал и схватил со стола ее бокал. Элен заметила, что его сильные загорелые руки дрожат мелкой дрожью. — Послушай, что это мы все о делах да о делах? Неужели у нас нет других тем для разговора? Поверишь ли, Элен, я до сих пор не могу прийти в себя… — Он чуть ли не бегом кинулся к бару. — Твой приезд, твое участие в моей судьбе — все это похоже на сон. Ты должна дать мне время, Элен. Я хочу объяснить тебе все подробно, хочу растолковать каждую деталь, каждую цифру. Я знаю, у многих женщин цифры вызывают скуку, но ты не такая, Элен, ты умная, я уверен, что ты поймешь все с полуслова. Да, я не успел заплатить по закладным, ну и что? Это вовсе не означает, что я разорен. Речь идет всего лишь о временной некредитоспособности. Надеюсь, тебе понятен этот термин? Небольшая нехватка наличных, в конце концов, такое может случиться с каждым. Если бы я получил небольшую ссуду и совсем маленькую, крохотную отсрочку, я очень быстро сумел бы встать на ноги. Я уверен, что в этом году будет небывалый урожай хлопка… Тебе снова содовую? Или, может, на этот раз чего-то покрепче?

— Нет, спасибо. — Она помолчала и спокойно добавила: — Я никогда не пью во время деловых переговоров.

Он замер, не донеся стакан до рта. Потом быстро взглянул на нее и неестественно рассмеялся.

— Боже, какой убийственный ответ! И какое поразительное хладнокровие. Впрочем, характер у тебя всегда был сильный, даже в детстве. Помнишь, как я называл тебя? Моя маленькая девочка. — Он покачал головой. — Ты даже не догадываешься, Элен, как много ты значила для меня. Я был к тебе по-настоящему привязан. В глубине души я всегда считал тебя своим ребенком, своей маленькой, любимой дочкой…

Это был уже явный перебор, и он сам это почувствовал. Его слащавые признания совершенно не вязались с теми событиями, которые хорошо были памятны им обоим.

— По-настоящему я понял это только сейчас, — проговорил он торопливо, словно оправдываясь. — Согласен, некоторые мои поступки выглядят не совсем по-отечески, возможно, я вносил в наши отношения слишком много страсти, но в целом, повторяю, я относился к тебе как отец, Элен, как добрый, любящий отец.

Он отвернулся — это было уже чересчур даже для него. Элен подождала, пока он возьмет в руки бутылку бурбона, и проговорила холодным и спокойным тоном:

— Значит, ко мне ты относился по-отечески? Прекрасно. А как ты относился к моей матери?

— Что такое? — Он вздрогнул от неожиданности и замер с бутылкой в руке.

— Я спрашиваю, какие чувства ты испытывал к моей матери, Нед?

— Не понимаю. При чем тут твоя мать?

— Хорошо, я тебе объясню. Помнишь, однажды я брала у тебя шестьдесят долларов? Я брала их для нее. Она была беременна, Нед, и хотела сделать аборт. Она ждала ребенка от тебя. К сожалению, я слишком поздно узнала, зачем ей были нужны эти деньги. Операция прошла неудачно, и через несколько дней она умерла. Умерла, потому что не хотела рожать этого ребенка. Твоего ребенка. Вот так. Что ты теперь скажешь, Нед?

Калверт молчал, тупо глядя на бутылку, из которой продолжало литься виски. Потом машинально поставил бутылку на стол и медленно повернулся к Элен. Краска сбежала с его лица. Он растерянно смотрел на нее, как будто никак не мог понять того, что она сказала. Рука его непроизвольно сжималась и разжималась.

— Моего ребенка? — переспросил он. — Да.

— Но этого не может быть.

— Для того, чтобы сделать аборт, ей пришлось поехать в Монтгомери. Врач, очевидно, не захотел с ней возиться, когда увидел, что она привезла всего шестьдесят долларов. Если бы я взяла у тебя больше, все могло бы кончиться иначе.

— Это ложь! — Губы его злобно искривились, голос сорвался на визгливый крик. — Грязная, бессовестная ложь!

Он шагнул к ней, угрожающе сжав кулаки. Элен отвернулась к окну. Ей было противно смотреть в это уродливое, искаженное яростью лицо.

— Нелепо, правда? Ребенок, которого, как ты уверяешь, тебе всегда хотелось иметь. Может быть, это был даже мальчик… Будущий наследник твоего поместья. Правда, если бы твоя жена узнала о нем, она бросила бы тебя гораздо раньше и ты уже тогда лишился бы ее денег…

— Прекрати! Прекрати сейчас же! — Он снова двинулся к ней, побагровев от ярости. — В том, что ты говоришь, нет ни слова правды. Кто рассказал тебе этот бред?

— Моя мать.

— Твоя мать была сумасшедшей. Я всегда говорил, что у нее голова не в порядке. Господи, и это после всего, что мы с миссис Калверт для нее сделали. Какая неблагодарность! Да я до нее даже пальцем не дотрагивался. Элен, послушай, ты ведь помнишь, какая она была. Она всегда любила пофантазировать. Неужели ты поверила ее бредням? Бог мой, ведь это…

— Да, я ей поверила. Поверила, потому что это правда.

— Да нет же, нет, уверяю тебя. Это ложь, от начала и до конца. Твоя мать все придумала…

Он остановился перед ней, дрожа от бешенства. Потом вдруг покачнулся и, хватая ртом воздух, бессильно плюхнулся на стул. Одной рукой он принялся торопливо развязывать галстук, а другой — шарить в кармане пиджака. Наконец он достал коричневый пузырек, вытряхнул на ладонь белую таблетку, сунул ее под язык и снова откинулся на стуле. Элен заметила, что губы у него посинели, как у мертвеца.

— Сердце… — выдохнул он через некоторое время, когда краска снова начала возвращаться на его лицо. — Я тебе говорил. Осложнение после гриппа. Мне нельзя волноваться. Доктор сказал, что я должен себя беречь.

Элен молча смотрела на него. Теперь она уже не видела на его лице ни злобы, ни самоуверенности, а только слепой, животный страх. «Интересно, — подумала она, холодно глядя в его маленькие испуганные глазки, — чего он боится больше — смерти или того, что я собираюсь ему сказать? Скорей всего и того, и другого». Ей вдруг захотелось, чтобы эта сцена побыстрей закончилась.

Как только он пришел в себя, она протянула ему конверт.

— Я приехала, чтобы показать тебе вот этот документ, Нед. Это уведомление о банкротстве. Оно действительно со вчерашнего дня. Это означает, что…

— Я не хуже тебя знаю, что это означает! — Голос его снова сорвался на крик. — Я считаю решение суда недействительным. Можешь забрать свою бумажонку обратно. Я не собираюсь ее читать. Я сейчас же свяжусь со своим адвокатом. Мы еще поборемся, черт возьми. Неда Калверта не так-то просто одолеть.

— Это бессмысленно, Нед, и ты сам это понимаешь. Адвокат тебе не поможет. От тебя уже больше ничего не зависит.

— Ну, это мы еще посмотрим. — Он злобно повернулся к ней. — Я не собираюсь сдаваться без боя.

— Ты уже проиграл свой бой, Нед.

Она ожидала, что после этих слов, прозвучавших как приговор, она наконец-то почувствует торжество, но на душе было по-прежнему холодно и пусто.

— Так, значит, ты нарочно все это подстроила! — воскликнул он. — Ты нарочно загнала меня в угол и заставила своими руками отдать тебе все, что у меня было. Но зачем, черт побери! Зачем тебе это понадобилось? Неужели ты не понимаешь, что ты одним махом разрушила то, что создавалось годами, то, чем дорожили многие поколения людей? Неужели тебе не ясно, что эти плантации не просто клочок земли, что это наша история, наши традиции? — Он замолчал, борясь с охватившим его волнением. — Я не верю, что ты сделала это из-за своей матери. Это было бы слишком нелепо. Но если это все-таки так, если ты действительно решила отомстить за нее, клянусь тебе, Элен, клянусь всем, что есть у меня святого, ты совершаешь чудовищную ошибку. То, что рассказала твоя мать, — неправда. Поверь мне, Элен, я тебя не обманываю…

Элен встала. Ей невыносимо было слышать эту тошнотворную смесь угроз и увещеваний.

— Да, я сделала это нарочно. Я задумала тебя погубить, Нед, и я этого добилась. Теперь, когда все кончено, я могу сказать тебе правду.

В голосе ее звучала холодная убежденность, не оставлявшая ему никакой надежды. Он это понял и решил изменить тактику.

— Ты даже не догадываешься, Элен, в какую опасную авантюру ты впуталась. Твои консультанты, наверное, не потрудились тебе этого объяснить. А зря. Прежде чем решаться на такой важный шаг, не мешало бы взвесить все «за» и «против». Предположим, ты объявишь меня банкротом и завладеешь моим имуществом. Ну и что тебе это даст? Что ты будешь делать со всем этим «богатством»: землей, не приносящей ни цента дохода, и домом, который не удастся продать даже по самой низкой цене? Ты все предусмотрела, Элен, но забыла о самом главном.

— Ты имеешь в виду деньги? — Она обернулась к нему. — Ошибаешься, я учла и это. Я смогу продать твою землю, Нед, и сделаю это с наибольшей выгодой для себя.

— Какая самонадеянность. Думаешь, я не испробовал все варианты? Бесполезно, дорогая, можешь даже не пытаться. — Он остановился и выжидательно посмотрел на нее. — Послушай, давай обсудим все спокойно. Бизнес есть бизнес. Если ты согласишься на небольшие уступки, мы сможем уладить дело так, чтобы ни тебе, ни мне не было обидно. Я хочу сказать, что…

— В будущем году, — перебила его Элен, снова опускаясь на стул, — в Оранджберге откроется новая фабрика. Ты, возможно, об этом еще не слышал, но я получила эту информацию из первых рук. Это будет фабрика по производству удобрений, рассчитанная по меньшей мере на двести рабочих мест. Людям, которые сюда приедут, потребуется жилье. Твоя плантация как нельзя лучше подходит для строительства нового квартала. Когда местные строительные компании это поймут, у меня отбою не будет от покупателей. Тот же Мерв Питере первым прибежит, чтобы отхватить себе кусок пожирней. — Она откинулась на стуле. — Как видишь, мои консультанты не даром едят свой хлеб. Они заблаговременно навели справки у местных властей. Я со своей стороны постаралась тоже кое-что разузнать. Я нашла человека по имени Дейл Гаррет, ты его, наверное, знаешь, одно время он работал в команде губернатора Уоллеса. Так вот, этот Гаррет поделился с нами весьма интересными сведениями относительно новых правил зондирования. Кроме того…

Калверт слушал, не спуская с нее глаз. Упоминание о Дейле Гаррете, по-видимому, убедило его в том, что она говорит правду. Лицо его вдруг побагровело, он наклонился к ней и заорал:

— Дрянь! Подлая дрянь! Так, значит, ты пошла на это из-за денег? — Он в ярости стукнул кулаком по подлокотнику кресла. — Почувствовала, что здесь можно хорошо поживиться, и поторопилась убрать меня с дороги? Господи, а я-то, дурак, развесил уши и чуть было не поверил сказкам про сумасшедшую мамашу. Какая там, к черту, мамаша! Деньги — вот единственное, что тебя интересует.

— Я не собираюсь оставлять у себя деньги, которые получу от продажи твоей плантации.

Ее спокойный тон разозлил его еще больше:

— Ах-ах-ах, какие мы благородные! Да ты ни цента из рук не выпустишь, это же видно с первого взгляда. Ты и раньше такая была: ради денег могла пойти на все, а уж теперь и подавно. Думаешь, я не знаю, как ты заработала свои капиталы? Шлюха! Не успела вылезти из грязи, а уже норовит пустить пыль в глаза.

— Большая часть денег будет передана в НАСП[4], — прервала его Элен, — для расширения гражданских прав цветного населения. Это более чем оправданно, учитывая печальную историю твоих плантаций. Что касается остальных денег, я собираюсь пожертвовать их местному университету.

— Пожертвовать! Нет, вы только послушайте! Эта выскочка хочет убедить меня, что она занимается благотворительностью!

— На них будет учреждена особая стипендия для студентов этого округа — как для белых, так и для черных. — Она помолчала. — Я хочу, чтобы эта стипендия носила имя Уильяма Тэннера, в память человека, которого я бесконечно уважаю. Я считаю, что Билли заслужил, чтобы о нем помнили в этих местах.

Она замолчала. Говорить было больше нечего. Она откинулась на спинку стула и сжала руки на коленях, чтобы Калверт не заметил, как они дрожат. В комнате наступила гнетущая тишина. В глазах у нее на минуту потемнело, она не видела ничего, кроме пылинок, танцующих в косых лучах солнца. «Ну вот, — подумала она, — я сделала все, что хотела, и теперь могу наконец уйти». У нее не было ни малейшего желания слушать, что скажет Калверт. Она боялась, что его слова снова пробудят в ней ненависть или, еще того хуже, жалость. Она чувствовала, что этого она уже не выдержит, и торопилась уйти, пока голова оставалась ясной и холодной. Она потянулась за перчатками. Нед Калверт молча следил за ней из другого конца комнаты.

— Стипендия Уильяма Тэннера… Ну, ну… — проговорил он наконец после долгой паузы. Потом усмехнулся, встал и подошел к ней. Элен заметила, что на лице его застыло какое-то веселое удивление. — Очень интересная новость, очень. — Он повернулся к столу и взял в руки бутылку бурбона. — Я считаю, что за нее надо выпить.

Он налил себе почти до краев, сделал большой глоток и неторопливо двинулся обратно. Элен видела, что к нему вернулась прежняя уверенность. Ей стало не по себе.

— Стипендия Уильяма Тэннера, — протяжно повторил он, как бы пробуя слова на вкус. Потом покачал головой и продолжал: — Так как ты сказала: «В память человека, которого я бесконечно уважаю»? Отлично, лучше не придумаешь. Ты, наверное, долго трудилась над этой фразой. — Он помолчал. — Вот только слово «уважение» кажется мне в данном случае не совсем подходящим. Мы-то знаем, что одним уважением дело не обошлось. Я хочу сказать, что старина Билли всегда был порядочным кретином, но ты почему-то предпочитала этого не замечать, даже после того, как я предупредил тебя, что с ним лучше не связываться…

— Я не собираюсь обсуждать с тобой характер Билли. — Она схватила со стола портфель. — Я сообщила тебе все, что хотела, нам больше не о чем говорить.

— Да? А по-моему, мы как раз добрались до самого интересного. — Он лениво улыбнулся. — Я только-только начал кое в чем разбираться. Я ведь и правда поверил сначала, что ты устроила это из-за своей матери. Но теперь я вижу, что она тут совершенно ни при чем. Билли Тэннер — вот кто главный герой этой истории. Бедный, глупый Билли Тэннер, первая любовь нашей маленькой Элен…

Элен вспыхнула.

— Я ухожу, — сказала она, вставая.

— Минуточку, дорогая, я еще не кончил. Я хотел бы кое-что уточнить. Ведь ты любила его, верно? Ну конечно, это была любовь, иначе зачем бы ты пошла с ним к заводи, зачем бы соблазняла бедного мальчика, который совсем потерял голову от твоих поцелуев…

Элен уже почти дошла до двери. Услышав слова Калверта, она остановилась и медленно подняла на него глаза. Он ответил ей широкой улыбкой.

— Ну да, я следил за вами, а что в этом такого? Можешь мне поверить, это было изумительное зрелище. Я получил огромное удовольствие, наблюдая, как вы лежите там, в траве, юные, прекрасные и нагие, словно в первый день творенья. «Ну просто Адам и Ева в раю», — подумал я, глядя на вас.

— Ты подлец, Нед. Я не желаю тебя больше слушать.

— Тебе придется меня выслушать, голубка, хочешь ты того или нет. — Он наклонился вперед, сверля ее злобным взглядом. Улыбка сбежала с его лица. — Теперь моя очередь говорить. Я внимательно слушал тебя, пока ты обвиняла меня во лжи, хотя еще неизвестно, кто из нас двоих больший лжец — я или ты. Разве ты не солгала мне про Билли Тэннера? Разве ты не пыталась убедить меня, что вас связывает чистая детская дружба? Но я-то уже тогда знал, что это не так. Хочешь, я скажу, почему ты решила назвать стипендию его именем? Потому что ты надеешься таким способом замолить свою вину перед ним. Да, да, и не надо ломать комедию, голубка. Ты ведь у нас умница, ты прекрасно понимаешь, что Билли Тэннер умер из-за тебя.

В комнате вдруг стало очень тихо. Элен смотрела на Калверта, надеясь, что она ослышалась, что на самом деле он сказал что-то другое. Он снова улыбнулся широкой самодовольной улыбкой, и, глядя в его спокойное, уверенное лицо, она неожиданно почувствовала, что пять лет, отделявшие ее от прошлых событий, исчезли, и в ней опять проснулась ненависть, которую она испытывала когда-то к этому человеку и к тому, что он для нее олицетворял. Она посмотрела прямо ему в глаза и ледяным, звенящим от ненависти голосом проговорила:

— Ну что ж, если ты так настаиваешь, давай поговорим откровенно и не ломая комедии. Да, я знаю, почему умер Билли. Я знаю это так же хорошо, как и все жители Оранджберга. Его убрали, чтобы он не мог рассказать об убийстве. Его показания могли повредить многим белым, замешанным в эту историю. Здесь, на Юге, такие вещи случаются постоянно, даже сейчас, в наши дни. Никто не знает, долго ли это будет еще продолжаться, долго ли ты и подобные тебе будут убивать людей, уверяя всех, что защищают историю и традиции, а на самом деле спасая свою шкуру, свои владения, все это… — Она яростно махнула рукой, показывая на окно, за которым расстилались бескрайние хлопковые поля. От волнения у нее пересохло в горле, она помолчала, пытаясь справиться с собой. — Я знаю, отчего умер Билли, — проговорила она наконец, — и я знаю, как это произошло. Его убил ты или кто-то из твоих приятелей, ехавших тогда с тобой на машине. Впрочем, неважно, кто именно нажал на курок, вы все виноваты в этом убийстве, и ты в том числе.

— Ну что ж, ты права. Тэннера убил я. — Он больше не улыбался, голос его звучал тихо и монотонно. — Я давно хотел продырявить ему мозги, и, как только мне представилась такая возможность, я это сделал. Но вовсе не из-за того, что он собирался наплести в суде. Ни один нормальный человек ему все равно не поверил бы. А если бы он начал качать права, все белые жители Оранджберга встали бы, как один, и поклялись, что в его речах нет ни слова правды. Нет, можешь не сомневаться, дорогая, Тэннер умер из-за тебя, а не из-за своих дурацких показаний. Я сам его прикончил, собственными руками, кому и знать, как не мне.

— Это неправда! — Голос ее сорвался. — Ты лжешь! Я ненавижу тебя!

— А что, если я не лгу, лапочка? Что, если я говорю правду? Ты ведь не можешь этого знать наверняка.

Он уселся поудобней и непринужденно закинул ногу на ногу. По лицу его снова расползлась самодовольная улыбка.

— Твоя беда в том, что ты признаешь только крайности. Для тебя существует только два цвета: черный и белый. А в жизни все гораздо сложней. Посмотри, разве то, что я тебе рассказал, не похоже на правду? Я ведь действительно был в тебя влюблен. Вспомни все, что происходило между нами, — не так, как ты теперь стараешься это представить, а так, как это было на самом деле. Ведь нам было хорошо вместе, согласись? Тебе нравилось, когда я тебя ласкал. Тебе нравилось разжигать меня, доводить до безумия. Не думай, я не собираюсь тебя в этом обвинять. Женщины для того и созданы, чтобы завлекать мужчину, вызывать у него ревность, заставлять его забывать обо всем. Но когда я вышел к заводи и увидел, как этот ублюдок делает с тобой то, чего ты никогда не позволяла делать мне, у меня в груди что-то оборвалось. Я понял, что готов убить этого вонючего защитника черномазых, оскверняющего у меня на глазах порядочную белую девушку. — Он замолчал и испытующе посмотрел на нее. Заметив, что на лице у нее промелькнули сомнение и страх, он удовлетворенно улыбнулся. — Но я не ушел, хотя в душе у меня все так и кипело. Я остался на берегу и увидел то, что произошло дальше. Я увидел, что наш Билли оказался вовсе не таким бравым молодцом, каким он себя представлял. Когда наступило время действовать, он вдруг растерялся и повел себя как последний болван. Я видел, как он несколько раз шел на штурм, пытаясь, так сказать, взять крепость приступом (я не могу выразиться точнее в присутствии такой благородной леди), а когда понял, что все напрасно, распустил нюни и зарыдал на твоем плече. Я вижу, голубка, что тебе неприятно это вспоминать, но ведь так оно и было, не правда ли? А потом он встал и оделся, и ты тоже оделась, и вы оба ушли. А я дождался, пока вы скроетесь из виду, пошел домой и зарядил ружье.

Элен стояла не двигаясь, ожидая, когда иссякнет поток этих ужасных слов. Наконец Калверт замолчал, и в комнате воцарилась тишина. Она закрыла глаза и снова ощутила под спиной гладкую, ровную поверхность лужайки, снова почувствовала прохладные капли воды, скользящие по коже, и руки Билли, с отчаянием обнимающие ее. Она увидела его синие глаза, тревожно вглядывающиеся в нее, и высокое ясное небо, синеющее над его головой. «Это было, — подумала она, — было, и никто не сможет отнять у меня этой минуты».

«Я слишком долго об этом мечтал», — услышала она печальный голос Билли.

Она протянула руку и погладила его по взъерошенным, мокрым после купания волосам.

«Не плачь, Билли, — сказала она. — Пожалуйста, не плачь. В следующий раз все будет хорошо, вот увидишь».

Она подняла голову и посмотрела на птицу, качавшуюся на ветке прямо над его головой. Она еще не знала, что следующего раза не будет — никогда.

Она глубоко вздохнула и закрыла уши руками, словно пытаясь отгородиться от того, что сказал ей Нед Калверт. Но она знала, что это невозможно: прошлое, о котором он ей напомнил, подтверждало правоту его слов. Да, она действительно лгала все это время, хотя и не так, как он думал.

— Я хотела, чтобы в нашей жизни хоть что-то изменилось, — проговорила она взволнованно, с каким-то детским простодушием в голосе. — Ты этого не поймешь, для тебя такие вещи не имеют значения, но я действительно хотела, чтобы у нас появилось хоть что-то хорошее. Поэтому я и пошла с Билли к заводи. Любовь здесь ни при чем, я никогда не любила Билли, и он это знал. Но я думала, что, если нас будет соединять какое-то доброе воспоминание, — не грязное, не уродливое, как все в этом мерзком городке, — а по-настоящему доброе, наша жизнь может стать хоть немного другой. И потом, когда Билли умер и я увидела, что из моей затеи ничего не вышло, я решила, что не могу оставлять это так, как есть. Мне невыносимо было знать, что наша последняя встреча получилась не такой, как он хотел, что его последнее воспоминание обо мне было отравлено… — Она почувствовала, что сейчас заплачет, и сердито смахнула выступившие на глазах слезы. — Я поняла, что я обязана что-то сделать для них — для Билли и для моей матери. Я не могла допустить, чтобы они исчезли из жизни, как будто их никогда и не было. Их смерть никого не взволновала, никто не попытался узнать, отчего они умерли. Их просто не стало, вот и все. И я знала, что, когда умрут последние люди, которые их помнили, от Билли и матери не останется вообще ничего. Я понимаю, это происходит каждый день — люди умирают тихо и незаметно, не оставляя после себя никаких воспоминаний, но это несправедливо, так не должно быть, я не могу с этим смириться. Она остановилась и посмотрела на Калверта, удивленная тем, что он слушает ее не перебивая. Лицо у него было задумчивое и серьезное.

— Так вот зачем ты сюда приехала, — медленно проговорил он и покачал головой.

— Да.

Она запнулась, почувствовав внезапную неловкость. Меньше всего ей хотелось бы показаться ему слабой. Но потом она решила, что теперь это уже не важно, пусть думает что хочет, главное, что она сказала ему правду. Она вздохнула и ровным, спокойным голосом договорила:

— Ну вот, теперь ты знаешь все. Я рада, что тебе это рассказала, хотя я почти уверена, что ты ничего не понял. А теперь я хочу уйти.

— Нет, отчего же, — задумчиво ответил он. — Кое-что я все-таки понял.

Он встал и, отвернувшись от нее, подошел к окну. Вид у него был немного растерянный. Он взглянул на сад, нахмурился, поднял руку и безвольно ее уронил.

— Мой дом, — проговорил он. — Мое родное гнездо. Постояв некоторое время, он повернулся к ней и устало сказал:

— Я не убивал его. Я тебя обманул. Его смерть не имеет к тебе никакого отношения. Я действительно видел вас у заводи. Но убивать его я не хотел. Я дождался, пока вы уйдете, и вернулся домой. Вот и все.

Не глядя на нее, он подошел к бару, налил себе виски и поболтал его в стакане.

— Я не знал, отчего умерла твоя мать. Она никогда не говорила мне о ребенке. Я впервые услышал об этом от тебя. Возможно, если бы она мне рассказала, все было бы иначе. Потому что… — он запнулся, неуверенно взглянул на нее и быстро договорил: — Потому что я всегда считал, что не могу стать отцом.

Он поднес стакан ко рту и сделал большой глоток. Элен видела, как некрасиво задергалась его шея. Он помедлил и поставил стакан на стол.

— А может быть, все осталось бы по-прежнему. Может быть, я не стал бы ничего менять, даже если бы узнал о ребенке. Я боялся, понимаешь? Боялся миссис Калверт. Она всю жизнь держала меня в кулаке. Я жил на ее деньги, и она считала, что я от нее полностью завишу. — Он пожал плечами. — Наверное, так оно и было. Она купила меня, и я вынужден был ей подчиняться. Однажды я уже пытался тебе это объяснить, но ты ничего не поняла. А вот твоя мать поняла. Вайолет хорошо меня понимала. Она знала, что это такое — жить в зависимости от другого человека. А ты… Ты, по-видимому, решила, что я морочу тебе голову. Ну что ж, может быть, я и правда тебе ее морочил. Кто знает… Истину не так-то просто определить.

Снова наступила тишина. Калверт вдруг показался ей постаревшим и каким-то бесконечно усталым. Он не смотрел в ее сторону и, кажется, даже забыл о ее присутствии. Помолчав, она спросила:

— Зачем ты мне об этом рассказал?

— А почему бы и нет? — Он улыбнулся спокойно и немного грустно. — Ты разбередила мне душу своим признанием. Должен же и я с кем-то поделиться своей бедой. — Он поднял голову. — Только не думай, что я хочу тебя разжалобить. Несколько минут назад я готов был тебя убить, теперь после твоих слов я чувствую, что мне стало легче. Я больше не должен лгать и изворачиваться. Ты избавила меня от всех забот, в том числе и от забот об этом доме. — Он нахмурился. — Кто бы мог подумать, что я буду этому когда-нибудь радоваться. А ведь радуюсь, черт возьми, радуюсь, и никуда от этого, не денешься. Посмотри на меня, Элен, ты видишь перед собой свободного человека. — Он шутливым жестом поднял стакан. — Да, господа, отныне я свободен, свободен как птица, и можете мне поверить, я испытываю это чувство впервые в жизни. — Он помолчал и с улыбкой взглянул на нее. — По-моему, тебе лучше уйти, Элен, пока мы оба не зашли слишком далеко.

— Да, ты прав.

Она посмотрела на конверт, по-прежнему лежавший на стуле, и молча двинулась к двери.

— А знаешь, — неожиданно проговорил он вполголоса, как будто обращаясь сам к себе, — я ведь когда-то был на войне. И даже получил медаль за отвагу. Странно, правда? Один и тот же человек может быть и отчаянным храбрецом, и законченным трусом.

Элен посмотрела на него. Косые лучи солнца, падавшие из окна, освещали его фигуру, оставляя лицо в тени. На минуту он снова представился ей таким, каким она увидела его много лет назад, когда впервые попала в этот дом, — высоким, красивым мужчиной в белом костюме, приветливо улыбающимся ей из глубокого кресла.

— До свидания, Нед, — сказала она.

— До свидания, Элен Крейг, — ответил он и снова улыбнулся.

Открывая дверь, она оглянулась и увидела, что он поднял стакан и осушил его до дна.

Выбравшись из усадьбы, она свернула на оранджбергское шоссе и поехала по направлению к трейлерной стоянке. Через несколько миль она остановила машину, вышла и пешком двинулась к небольшому леску, отделявшему стоянку от дороги. Она долго стояла, глядя на унылые ряды трейлеров, а потом повернулась и по знакомой тропинке пошла к заводи. Тропинка густо заросла травой и побегами ежевики. Идти было трудно: колючки цеплялись за одежду и рвали чулки, но она уверенно пробиралась вперед, чутьем находя дорогу среди буйного переплетения веток. Да и как она могла не найти ее — ведь она столько раз пробегала по ней с Билли, сначала наяву, а потом во сне.

Она шла, не глядя по сторонам, погруженная в мысли о прошлом. Перед глазами одно за другим проносились события минувших лет, складываясь в ясную и четкую картину. Это было похоже на фильм, состоящий из отдельных, разрозненных кадров, которые, сливаясь, образуют единое целое. Она видела себя с Билли у заводи и с Эдуардом на Луаре; она видела мистера Фоксуорта в приемной на Харли-стрит, раздраженно уточняющего сроки ее беременности; она видела Кэт, весело распевающую французскую песенку на краю бассейна, и Льюиса, спрашивающего ее сначала растерянно, а потом с досадой, зачем она лгала ему все это время.

Дойдя до тополей, окаймляющих заводь, она сняла туфли и босиком спустилась на берег. Она долго смотрела на неподвижную воду и на стрекоз, с треском проносящихся мимо. «Даже если все остальное было ложью, — подумала она, — эта заводь останется со мной навсегда. Эта заводь и слова, которые Билли сказал мне перед смертью».

Самолет развернулся, делая вираж над Лос-Анджелесом. Элен приникла к окну. Там, внизу, за темным стеклом переливался мириадами огней огромный город, словно светящаяся карта, разложенная на земле. Она была похожа на карту ее жизни, на карту ее прошлого, где человеческие судьбы сходились и расходились, совсем как сияющие магистрали, открывающиеся под крылом самолета.

На этот раз она не успела переодеться, и в аэропорту ее мгновенно окружили поклонники. Они протягивали ей листки бумаги и просили оставить автограф. Она машинально расписывалась, торопясь побыстрей выбраться из толпы, и не сразу заметила, с каким удивлением они разглядывают ее подпись. Присмотревшись, она увидела, что вместо фамилии Харт поставила везде фамилию Крейг.

После ярко освещенной автострады дорога в горах показалась ей еще темней и глуше. Подъехав к воротам виллы, она остановилась и прислушалась. Было очень тихо. Темнота окутывала ее со всех сторон, словно плотное, мягкое одеяло.

С гор потянуло ветерком. Она опустила окно и подставила лицо под прохладные струи. Ветер ласково погладил ее по щеке. Где-то невдалеке скрипнула ветка, задев за стену сада; кусты у дороги закачались, разбрасывая по сторонам таинственные тени. Элен не чувствовала страха, все вокруг: и дорога, и сад, и кусты — казалось ей мирным и дружелюбным. Ворота распахнулись, открыв пустынную аллею, и она подумала с радостью и облегчением: «Вот я и дома».

Внутри было темно, все уже давно спали. Она не спеша двинулась вперед, на ходу включая свет. Вскоре весь первый этаж засиял огнями, а на полу террасы и в саду легли четкие тени от окон.

Элен медленно переходила из комнаты в комнату, с удивлением разглядывая дорогую изысканную обстановку, словно видела ее впервые. Индийские ширмы, мягкие глубокие диваны кремовых тонов, ковры, украшенные нежными цветочными гирляндами, трехстворчатые зеркала, высокие китайские вазы с пышными букетами лилий. Она вдруг поняла, что, подбирая и расставляя эти предметы, она думала прежде всего об Эдуарде, именно для него она так старательно украшала и отделывала этот дом, в который, как она знала, он никогда не войдет.

Она опустилась в кресло и еще раз обвела комнату глазами. Да, создавая этот уютный изящный мирок, она надеялась, что он сможет заменить ей счастье. К сожалению, она ошиблась. Мысли ее снова вернулись в прошлое. Она хотела понять, с чего началась эта длинная цепь обмана и недоразумений, приведшая к такому ужасному концу и заставившая ее лгать не только окружающим, но и самой себе. Она попыталась вспомнить, скольких людей она заставила страдать, скольким людям причинила вред своей ложью. Прежде всего, конечно, Эдуарду, но также и Льюису, и Кэт, и себе самой. А Билли, на могиле которого она возвела чудовищный монумент из лжи, Билли, ненавидевший любой, даже самый невинный обман! Разве она могла забыть о нем? Сейчас ей казалось, что даже ее мать, отчаянно цеплявшаяся за любую фантазию, помогавшую скрасить их жалкое существование, даже она не додумалась бы до такой постыдной лжи. Скрывать от себя и от окружающих, кто настоящий отец твоего ребенка, — нет, при всей своей любви к притворству Вайолет была не способна на такой дикий поступок.

Она на минуту зажмурилась, а потом снова открыла глаза. Комната была такой же, как и прежде, — изящной, уютной и тихой, но Элен она вдруг показалась безжизненной, как театральная декорация. Все эти дорогие красивые вещи существовали независимо от нее, жили своей собственной жизнью, не имеющей к ней никакого отношения. Она чувствовала себя здесь чужой, но теперь это ее не огорчало. После разговора с Недом Калвертом она ощущала какое-то удивительное равнодушие к тому, что ее окружало. Ей было странно, что именно Калверт помог ей найти то, что она никогда не считала потерянным, — осознание собственного «я».

Она встала и, не выключая света на первом этаже, поднялась в детскую. Шторы здесь были спущены, но полная луна, сиявшая за окном, пробивалась сквозь гонкую ткань, серебря ее края и расчерчивая пол яркими ровными полосами.

Кэт спала, крепко закрыв глаза. Одна рука, сжатая в кулачок, лежала на одеяле, волосы веером разметались по подушке, дыхание было ровным и спокойным. Элен тихо присела на кровать и с нежностью вгляделась в знакомые черты, так похожие на черты Эдуарда. Лицо у Кэт было еще по-детски округлым и неоформившимся, но даже сейчас, с закрытыми глазами, оно поразительно напоминало лицо ее настоящего отца. Элен смотрела и не могла насмотреться, радуясь сходству, которое совсем недавно отрицала.

«Нужно побыстрей сообщить Эдуарду», — подумала она. Сердце ее отчаянно забилось, она поняла, что не знает, как он отнесется к этой новости. Впрочем, как бы он к ней ни отнесся, она все равно обязана была рассказать ему о Кэт.

Она посидела еще немного, ожидая, пока уляжется волнение, и медленно оглядела комнату: детские книжки, разложенные на полках, рисунки, приколотые к стене, забавные шторы с узором из белых кроликов. Она снова перевела взгляд на Кэт. Веки девочки затрепетали, и Элен поняла, что ей снится сон. Она наклонилась и осторожно взяла ее руку в свои. Кэт вздрогнула и проснулась.

— Ты уже вернулась? — пробормотала она с сонной улыбкой.

Элен подсела поближе. Кэт свернулась калачиком и тесно прижалась к ней.

— Какой мне сейчас сон приснился! — зевнув, проговорила она. — Только я его, кажется, забыла. Почему это сны так быстро забываются?

— Хочешь, я с тобой посижу? — спросила Элен, наклоняясь к ней.

— Угу. — Кэт вытащила из-под одеяла одну руку и вложила ее в руку Элен. — Расскажи мне что-нибудь.

— О чем же тебе рассказать?

— Расскажи, как ты была маленькой.

Кэт широко раскрыла глаза, моргнула и снова сонно сощурилась. Элен вздохнула.

— Ну что ж, попробую. — Она помолчала и начала ровным, негромким голосом: — Когда я была маленькой, у меня не было такой большой и уютной комнаты, как у тебя. Мы с мамой жили в трейлере. Ты, наверное, знаешь, это такой домик на колесах. У нас была крохотная спальня, гораздо меньше твоей. В некоторых трейлерах к стенам привинчиваются скамейки, но в нашем вместо скамеек стояли две кровати, одна для мамы, другая для меня.

— И вы в нем все время жили? Как в настоящем доме?

Кэт снова широко открыла глаза.

— Это и был наш дом. Наш единственный дом. Он состоял всего из двух комнат. Наружу вела маленькая лестница из нескольких ступенек. Перила ее были покрашены белой краской, а стены в комнатах — желтой.

— Ой, как здорово! Я тоже хочу жить в таком трейлере! — Кэт поерзала, умащиваясь поудобней.

Элен улыбнулась.

— Трейлер был совсем старый, краска на нем облупилась, доски рассохлись. Штат, в котором мы жили, назывался Алабама. Это очень далеко отсюда, на Юге. Летом там всегда ужасно жарко. Когда я была такая же маленькая, как ты, я часто не могла заснуть из-за жары. Лежа в своей кровати, я протягивала руку и дотрагивалась до деревянной стены. От нее шел жар как от печки. Она так раскалялась за день, что не остывала даже ночью.

— А разве у вас не было кондиционера?

— Нет, малышка, кондиционера у нас не было.

— А бассейна? Вы могли бы плавать в бассейне, когда становилось очень жарко.

— Нет, такого бассейна, как здесь, у нас тоже не было. Зато у нас была заводь. И когда я хотела поплавать, я шла пуда со своим другом Билли.

— Расскажи, расскажи мне про Билли, мамочка, — попросила Кэт, придвигаясь ближе.

Элен помолчала, собираясь с мыслями, а потом начала рассказывать. Вначале она говорила медленно, с запинками, но чем дальше уводили ее воспоминания, тем быстрее и плавнее лилась ее речь. События одно за другим вставали у нее перед глазами, факты, о которых она давно забыла, вдруг сами собой приходили на ум. Она вспомнила, какого цвета была обивка на стульях у них в трейлере и где хранились тарелки и чашки; вспомнила голос матери, поющий для нее песню о сирени, и удивленные глаза Билли, когда он, водя босой ногой по земле, растерянно смотрел на нее, словно не понимая, что с ним происходит.

Она говорила долго. Кэт слушала ее внимательно и даже пыталась задавать вопросы, но постепенно ее голосок замолк, голова опустилась на подушку, глаза сами собой закрылись, и она заснула, быстро и незаметно, как умеют засыпать только дети и животные. Элен погладила ее по голове и замерла, задумавшись. На душе у нее было легко и спокойно, она испытывала огромное облегчение от того, что наконец выговорилась. В спину ей дуло, ноги затекли, но она продолжала сидеть, глядя на спящую Кэт.

Часа в четыре или в пять она заметила, что тени на полу побледнели, а очертания предметов сделались четче. Она повернулась к окну, за которым уже зачирикали первые птицы, и вздрогнула от жутковатого воя, неожиданно прорезавшего утреннюю тишину. Комната, только что такая спокойная и сонная, наполнилась диким, оглушительным ревом, идущим непонятно откуда. Элен с трудом сообразила, что это, наверное, включилось сигнальное устройство, установленное в саду. Сердце ее было готово выскочить из груди, на минуту ей почудилось, что она сама запуталась в проводах и вызвала этот ужасный шум.

Она вскочила на ноги. Кэт за ее спиной проснулась и заплакала.

— Что это, мамочка? Что это?

Элен обняла ее и крепко прижала к себе.

— Успокойся, малышка, это просто сирена. Кто-то нечаянно задел за провода…

— Я боюсь…

— Не бойся. Помнишь, она уже включалась раньше несколько раз? Наверное, это какая-нибудь птица или зверек. Подожди, я сейчас посмотрю.

Она подошла к окну и подняла шторы. Кэт, побледнев от страха, юркнула под одеяло. Элен зажала уши руками и осторожно выглянула наружу.

Сад был весь, до последней травинки, залит холодным светом люминесцентных ламп, заглушающим неяркие утренние лучи и придающим предметам блеклый, мертвенный оттенок. Элен внимательно оглядела кусты и дорожки, но не заметила ничего подозрительного.

Потом, побуждаемая каким-то неясным предчувствием, она взглянула на подъездную аллею, уходящую к воротам. В доме за ее спиной послышались топот ног и встревоженные голоса Мадлен и Касси.

— Кто это, мамочка? Элен отвернулась от окна.

— Не знаю, детка, — проговорила она, беря Кэт за руку. — Не знаю.

К вою, доносящемуся из сада, присоединился звук полицейских сирен.

Она солгала Кэт, она знала, кто забрался в их сад. Знала еще тогда, когда услышала вой сигнального устройства, и потом, когда ей позвонили из полиции и она вместе с взбудораженной, недовольной Касси отправилась в морг для опознания тела.

Синий свет, колючий, холодный воздух, белые кафельные плиты на полу, монотонный стук капель из подтекающего крана, ровные ряды стальных ящиков, протянувшихся вдоль стен, ящиков, похожих на банковские сейфы, только намного больше.

Войдя в комнату, Касси поежилась и боязливо схватила Элен за руку.

— Ну и местечко! И зачем только мы сюда пришли? Лучше бы позвонили Льюису, он приехал бы и сам его опознал. Он ведь его тоже видел.

— Я должна на него посмотреть, Касси.

— Зачем?

— Не спрашивай, это мое дело.

— Ну что за характер! — Касси оскорбленно поджала губы. — Сколько тебя помню, ты всегда была упрямицей. Ну ладно, если ты будешь смотреть, то и я тоже буду.

Лейтенант, ведущий дело, ждал их, держа наготове блокнот. Вид у него был смущенный и неловкий. На Касси он даже не взглянул, зато на Элен уставился как на чудо. Рядом с ним стоял санитар в белом халате.

При виде женщин оба переглянулись. Лейтенант нетерпеливо переступил с ноги на ногу.

— Он умер в камере около девяти, — проговорил он. — Захлебнулся собственной рвотой. Обычное дело, мы с таким постоянно сталкиваемся.

Санитар, словно только и ждал этих слов, подошел к стене и бесшумно вытащил один из ящиков. Тело было прикрыто толстой пластиковой простыней; с босой ноги, словно с ручки чемодана, свисала бирка.

— Он свалился со стены, когда удирал от нас, отсюда и синяки на теле. Странно, как это он себе шею не сломал, высота там не меньше пятнадцати футов.

Лейтенант взялся за простыню.

— Когда его привезли к нам, он был в полном сознании. Вел себя тихо, как ягненок, — не буянил, не орал. Врач, который его осматривал, не нашел у него ничего серьезного…

В голосе лейтенанта звучала обида, словно смерть бродяги задевала его профессиональную гордость. Он помедлил немного и сдернул простыню.

— Вы узнаете его, мисс Харт? — спросил он, поворачиваясь к Элен. — А вы, леди? — глянул он через плечо на Касси. — Это тот самый человек, который стоял перед вашими воротами?

Элен посмотрела на мертвеца. В тусклых голубых глазах застыло немое удивление, словно бродяга не мог поверить, что смерть добралась и до него. Фигура у него была крепкая и ширококостная, волосы рыжевато-русые, щеки покрыты рыжей щетиной. Элен задумалась.

Касси шагнула вперед, быстро взглянула на бродягу и отошла в сторону.

— Да, это он, я его узнала.

— Мисс Харт?

Элен подняла глаза. Из-под простыни виднелась голая грудь, поросшая густыми рыжими волосами, и широкая мозолистая рука с толстыми пальцами и непропорционально худой кистью. Элен вдруг вспомнила темный сад, музыку, доносящуюся из дома, длинную аллею, ворота и странное чувство родства, которое она испытала тогда к этому человеку. Она протянула руку и дотронулась до холодного запястья, покрытого светлым пушком.

— Я не могу сказать точно. Я видела его всего один раз, да и то в темноте.

Лейтенант и санитар снова переглянулись. Затем санитар взялся за ручку и задвинул ящик в стену. Вода из крана закапала чаше. Лейтенант сделал пометку в блокноте и вопросительно посмотрел на Касси.

— А вы, леди, уверены, что это тот самый человек?

— Да, — сердито буркнула Касси, направляясь к выходу.

Лейтенант пожал плечами.

— Я тоже думаю, что это он. Ему, похоже, втемяшилось в голову, что он обязательно должен попасть в ваш сад. Ну ничего, больше он вам надоедать не будет.

Он повернулся и двинулся следом за Касси, по дороге прикидывая, удобно ли попросить у Элен автограф сразу после того, как они выйдут из морга. Оглянувшись, он увидел, что она все еще стоит возле стены с пронумерованными стальными ящиками.

— Вы знаете, как зовут этого человека? — проговорила она ровным, бесстрастным голосом.

Лейтенант удивленно посмотрел на нее и принялся торопливо рыться в блокноте. Элен стояла, не поднимая головы. В комнате как будто стало еще холодней, яркий свет мучительно резал глаза. Лейтенант продолжал листать блокнот. Молчание длилось бесконечно долго. Элен ждала, заранее зная, что он скажет.

— Мы нашли у него только водительские права, выданные на имя Крейга. Гэри Крейга. Место выдачи… сейчас посмотрю… кажется, где-то на Юге.

Он снова принялся листать блокнот, озадаченно поглядывая на нее.

— Луизиана, — подсказала она.

— Да, точно, Луизиана.

Лейтенант ткнул пальцем в записи. Потом поднял голову и подозрительно посмотрел на Элен. Неожиданно вторая женщина, стоявшая у него за спиной, громко вскрикнула и кинулась к ним. Лицо у нее побелело как мел. Она раскинула руки, словно наседка над своим выводком, и крепко обняла Элен Харт.

— Элен, деточка моя, этого не может быть, это какая-то ошибка…

— Ничего, Касси, ничего, все в порядке.

— Что случилось? — Лейтенант недоуменно переводил взгляд с одной на другую. — Вам знакомо это имя? Вы знали этого человека?

Вторая женщина хотела что-то сказать, но Элен Харт опередила ее. Глядя в упор на лейтенанта своими прозрачными серо-голубыми глазами, она четко проговорила:

— Я вижу этого человека второй раз в жизни. Это мой отец.

Лейтенант застыл, не веря своим ушам.

Наступило молчание. Пожилая женщина горестно покачала головой. Санитар кашлянул и отвел глаза в сторону. Лейтенант смотрел на Элен Харт, чувствуя, что в голове у него не осталось ни одной мысли. Когда же к нему наконец вернулась способность соображать, он прежде всего подумал о прессе.

— Да, я хочу, чтобы все было написано именно так, как я сказала. Нет, исправлять ничего не нужно. Добавлять тоже.

Голос Элен звучал твердо и немного устало. Разговор с Берни Альбергом, агентом по печати и рекламе, утомил ее. Она старалась говорить как можно ясней и короче. Готовясь к беседе, она заранее набросала на бумаге несколько фраз, чтобы сразу же продиктовать их Берни. Касси, которую она попросила присутствовать при этом разговоре, с неодобрением поглядывала на нее. Ей очень не нравилась идея Элен опубликовать сообщение в центральных газетах, она считала, что это не приведет ни к чему хорошему. Судя по тому, как верещала трубка в руке у Элен, Берни Альберг полностью разделял ее мнение. Берни и в обычные-то житейские вопросы вкладывал слишком много пыла, сейчас же, когда речь шла о таком важном деле, он кипел как вулкан.

Элен слегка отстранила трубку от уха и с усталой улыбкой взглянула на Касси. Та недовольно поджала губы. Она знала, что переубеждать Элен бесполезно, если уж эта упрямица что-то задумала, то обязательно доведет дело до конца. Берни Альберг, разумеется, тоже это понимал. За годы знакомства с Элен он успел хорошо изучить ее характер. Но сейчас чутье, похоже, ему изменило, он вообразил, что ему удастся ее уговорить. До Касси долетали его пронзительные, возмущенные выкрики:

— Это безумие, неужели вы этого не видите? Ваш фильм выдвинут на «Оскара». Голосование состоится со дня на день. Своим сообщением вы рискуете настроить против себя жюри. Нет, нет, вам ни в коем случае нельзя публиковать его сейчас. Послушайте, ну зачем пороть горячку? Все можно уладить гораздо проще. С кем вы разговаривали в морге? С лейтенантом и санитаром? Отлично. Дайте мне их имена, я сегодня же с ними побеседую. Уверяю вас, все будет сделано в наилучшем виде. Кое-кому, конечно, придется заплатить, но зато у нас будет полная гарантия, что все останется в тайне. А если даже и пойдут какие-то слухи, мы легко сможем их замять. Но вот если вы сделаете заявление в газете, от него отказаться уже не удастся. Знаете что, давайте-ка я к вам сейчас подъеду, и мы еще раз все обсудим. Договорились?

— Нет, Берни, не договорились, — резко оборвала его Элен. — Я не собираюсь ничего обсуждать. Я сообщила вам факты, которые я хочу опубликовать. Если вам кажется, что…

Послышался новый поток восклицаний. Элен нахмурилась.

— Вот что, Берни, или вы передаете мое заявление, или я нанимаю другого агента. Выбирайте.

В трубке наступила тишина. Потом Касси услышала несколько неразборчивых фраз, сказанных гораздо более спокойным тоном.

— Ну вот и отлично. Спасибо, Берни, — ответила Элен и повесила трубку.

Она подошла к окну и посмотрела в сад. Солнечные лучи скользнули по ее белокурым волосам, мягко обрисовав нежный овал лица. Касси поразилась тому, какой спокойной и невозмутимой она сейчас кажется. Она не раз задавала себе вопрос, откуда Элен черпает силы для своего поразительного спокойствия и что должно произойти, чтобы оно ей наконец изменило.

— Ну что, согласился? — спросила она.

— Конечно, — не оборачиваясь, ответила Элен.

— Ты уверена, что поступаешь правильно?

Голос Касси звучал ворчливо, как всегда, когда она хотела скрыть беспокойство.

— Да.

— Ну смотри, тебе видней. А то я подумала…

Она запнулась. Касси очень гордилась успехами Элен. Она даже завела себе альбом, куда наклеивала ее фотографии и вырезки из газет. Она знала, что Элен никому не рассказывала о своем прошлом, так что журналистам поневоле приходилось самим выдумывать подробности ее биографии. Истории, которые они время от времени — не без помощи услужливого Берни Альберга — публиковали в журналах, не имели ничего общего с действительностью.

— Люди считают тебя не такой, как все, — проговорила она наконец. — Может быть, это и глупо, но им нравится думать, что ты живешь в волшебном мире, непохожем на их скучную жизнь. Если они узнают, что твой отец был обыкновенным забулдыгой, они могут в тебе разочароваться.

— Но он действительно был моим отцом.

— Господи, ну какой из него отец, подумай сама! Он хоть раз вспомнил о вас с матерью, когда вы жили в этом убогом трейлере? Хоть раз пришел тебе на помощь, когда ты осталась одна? Ты о нем и знать не знала все это время. Зато стоило тебе разбогатеть, как он сразу объявился, будто только его и ждали. Думаешь, зачем он торчал под нашими воротами?

— Наверное, хотел на меня посмотреть…

— Ну конечно, двадцать лет не хотел, а тут вдруг опомнился. А если даже и так, почему он не пришел в дом, как все люди, почему не объяснил, кто он такой и что ему надо? Нет, он предпочел подглядывать за тобой из-за ограды. Смотри, как он ловко выследил тебя в Лос-Анджелесе. Наверное, съездил в Оранджберг, разузнал все у знакомых, а когда убедился, что это ты, приехал сюда и стал ждать подходящего момента. Я уверена, что он хотел выклянчить у тебя денег, а может, даже собирался тебя шантажировать. От этих проходимцев всего можно ожидать.

— Ну зачем ты так, Касси? Мне кажется, он не замышлял ничего дурного. Может быть, он и сам не знал, зачем сюда приходил. Нам ведь сказали, что он был алкоголиком. Возможно, он просто не отдавал себе отчета в том, что делает…

— Ну, не знаю, не знаю. — Касси упрямо поджала губы. — Гадать теперь бесполезно. Самое лучшее, что ты можешь сделать, — это побыстрей забыть эту историю и не впутывать в нее журналистов. Совсем не обязательно оповещать мир о том, что тебе так не повезло с отцом.

— Но это правда, Касси.

— Правда! Что толку от такой правды? Такую правду не грех немножко и изменить.

— Я не хочу больше лгать, Касси. Я устала от лжи и притворства.

Элен с трудом сдерживала волнение. Касси поняла, как ей тяжело, и перестала настаивать.

— Ну ладно, поступай как знаешь, — сказала она. — Я просто боюсь, как бы ты себе не навредила.

— Правда не может причинить вред. Касси грустно покачана головой.

— Еще как может, деточка. Я сама видела, сколько неприятностей бывает, когда люди начинают резать правду-матку в глаза. А промолчи они или солги чуть-чуть — и все могло бы окончиться иначе. Ну да ладно, я не собираюсь с тобой спорить. — Она помолчала. — А что насчет похорон? Ты все-таки решила идти?

Она могла бы и не спрашивать, ответ был ей заранее известен. Элен молча кивнула. Касси сурово сдвинула брови.

— Одну я тебя не пущу. Хочешь ты того или нет, но я пойду с тобой.

— Я очень рада, Касси. Я как раз собиралась тебя об этом попросить.

— Да? Ну слава богу, хотя бы в этом наши желания сходятся.

Они посмотрели друг на друга и улыбнулись. Касси постояла немного и с задумчивым видом двинулась к выходу. У двери она обернулась и проговорила:

— Вот только никак не могу решить, что бы мне надеть на похороны. Разве что мое парадное черное платье. Вайолет оно когда-то очень нравилось. Я помню, она даже юбку мне помогала подшивать. Да, думаю, для этого случая оно будет в самый раз.

И она с повеселевшим лицом выплыла за дверь. Элен улыбнулась. Потом повернулась к окну и задумчиво посмотрела на Кэт, игравшую на лужайке в куклы. Она усадила их перед собой кружком и усердно потчевала чаем из игрушечных чашечек. Элен решила, что она репетирует свой день рождения — через несколько месяцев ей исполнялось пять лет.

Вид у Кэт был серьезный и сосредоточенный. Мадлен с фотоаппаратом в руках ходила вокруг и старательно щелкала ее то с одной стороны, то с другой. Обе были с головой погружены в свои занятия и ни на что не обращали внимания.

Элен еще немного полюбовалась на них и отошла от окна. Взгляд ее упал на телефон. «Нет, — подумала она, — сейчас не время. После похорон».

Похороны Гэри Крейга состоялись через четыре дня в Форест-Лоун. Церемония прошла очень тихо, на кладбище, кроме Элен и Касси в своем парадном черном платье, больше никого не было.

День выдался на редкость погожий, небо сияло прозрачной голубизной. Когда служба закончилась и они вышли из церкви, Касси с облегчением вздохнула. «Ну слава богу, — подумала она, — кажется, все прошло нормально». Теперь она даже радовалась, что Элен уговорила ее пойти на похороны. Как бы Гэри Крейг ни вел себя при жизни, похоронить его они были обязаны по-христиански. К ее величайшему облегчению, а уж тем более к облегчению Берни Альберга, на кладбище не было ни одного журналиста. То ли они еще не пронюхали о похоронах, то ли Берни Альберг, несмотря на запрет Элен, сумел договориться с полицией, но факт оставался фактом — к ним никто не подходил и не приставал с расспросами. Касси никогда не жаловала журналистов, по ее мнению, все они были бездельниками и шарлатанами.

Выйдя из церкви, они медленно двинулись по аллее, направляясь к длинному черному лимузину, в котором их ждал шофер Хикс. Касси умиленно поглядывала по сторонам на аккуратные деревья и ухоженные лужайки. Ей нравилось это тихое, спокойное кладбище. Элен шла молча, опустив голову, и думала о чем-то своем. Касси, которая после церковной службы пребывала в особенно благодушном расположении духа, еще раз порадовалась, что Гэри Крейгу после всех его земных мытарств доведется отдохнуть в таком приятном месте. Ни она, ни Элен не заметили человека, стоявшего рядом с лимузином. Когда они подошли ближе, он неожиданно выступил вперед и загородил им дорогу.

— Мисс Харт…

Элен подняла голову. Касси увидела в руках у человека фотоаппарат. Когда Элен остановилась, он поднял его и навел на нее. Элен окинула его холодным взглядом и села в машину — Хикс услужливо придержал для нее дверцу.

Касси выразительно посмотрела на Хикса. Хикс, высокий, широкоплечий мужчина, служивший у Элен уже около трех лет и относившийся к ней с огромным уважением, встревоженно наклонился к окну:

— Прикажете отобрать у него фотоаппарат, мисс Харт?

Человек с фотоаппаратом попятился и испуганно забормотал:

— Всего один снимочек… не волнуйтесь… маленький снимочек на память…

— Я тебе сейчас покажу снимочек! — рявкнула Касси. — Совсем совесть потеряли, наглецы…

Хикс угрожающе шагнул вперед.

— Оставьте его в покое, — послышался из машины спокойный голос Элен. — Теперь это уже не имеет значения.

Вечером, после ужина, когда все разошлись, она снова вспомнила эту сцену и решила, что поступила правильно. Кто бы ни был этот человек — очередной поклонник или пронырливый журналист, он уже не мог ей повредить. С ложью и притворством отныне было покончено. Заявив о своем родстве с Гэри Крейгом, она отрезала себе все пути к отступлению. Теперь ей предстояло совершить еще один шаг, гораздо более серьезный и трудный, чем предыдущий.

Она подошла к столу и неуверенно взглянула на телефон. Соблазн услышать голос Эдуарда был велик, но, подумав, она отказалась от этой идеи. Что, если его не будет дома, или он не захочет подойти к телефону, или просто откажется с ней говорить? Теперь она уже ни в чем не была уверена. В конце концов, в тот вечер в «Плазе» ей могло просто почудиться, что он назвал ее по имени. Да и те звонки, которые раздались у них в гостиной после ссоры с Льюисом, — с чего она взяла, что они имеют отношение к Эдуарду?

Нет, телефонный разговор ничего не решал, лучше всего было написать письмо. Она достала бумагу, ручку и остановилась, не зная, с чего начать. Что она могла написать человеку, с которым не виделась пять лет, человеку, который, возможно, потерял к ней всякий интерес? Она с тоской посмотрела на бумагу. Сейчас Эдуард де Шавиньи казался ей совершенно чужим, холодным, самоуверенным и равнодушным, таким, каким он представал в газетных статьях, когда с оскорбительной вежливостью парировал бестактные вопросы журналистов. Как она могла надеяться, что такой человек обрадуется, узнав о своем отцовстве, и от кого — от бывшей любовницы, с которой не встречался больше пяти лет? Нет, если он и ответит ей, то только через своего адвоката, пригрозив, что, если она и впредь будет досаждать ему подобными письмами, он подаст на нее в суд.

Но потом она вспомнила того Эдуарда, которого знала, и этот образ показался ей совершенно непохожим на газетный. Она попыталась поставить их рядом и понять, какой из них соответствует действительности. Но чем дольше она вспоминала, тем ближе становился ей тот, другой Эдуард, которому она доверяла и которого любила. Неожиданно в голове у нее сами собой сложились первые строки письма. Она схватила ручку и, ни о чем больше не думая, отбросив все сомнения, принялась писать.

Она писала больше часа. На следующий день, отправив письмо, она вернулась домой и вдруг почувствовала, что с ней происходит что-то странное. Она испытывала удивительную легкость, весь мир казался ей чистым и добрым. Ей потребовалось какое-то время, чтобы понять, что она просто счастлива.