"Автобиография" - читать интересную книгу автора (Нушич Бранислав)

«Q. B. F. F. F. S.»

«Q. b. f. f. f. s.» пишут обычно в верхнем углу докторского диплома (Quod bonum, faustum, felix fortunatumque sit!), что в вольном переводе означает: «В добрый час!» или «Но слава богу, что только раз!» Кажется, так восклицают и университет, когда он прощается со студентами, надоевшими ему своим учением, и студенты, когда они прощаются с университетом, надоевшим им своими мучениями. На дипломе, который я получил после окончания университета, не было вышеупомянутых букв, но, увидев сей документ в своих руках, я от всего сердца воскликнул: «Q. b. f. f. f. s.!!»

В верхнем углу моего диплома, пожалуй, следовало бы написать слова, принадлежащие нашему преподавателю уголовного права: «Многие достойные наказания дела в известном месте и при известных обстоятельствах не подлежат наказанию, поскольку общество уже легализовало их с помощью предрассудков, заблуждений, обычаев, привычек, а иногда и с помощью закона».

Читатели, вероятно, не будут возражать, если я перейду прямо к тому времени, когда мне вручили диплом об окончании университета, ибо если бы я вздумал писать обо всех предметах, изучаемых в университете, как это делал в предыдущих главах о средней школе, то эта книга превратилась бы в своеобразную энциклопедию, в которой о каждой науке говорилось бы ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы ничего не знать. И кто знает, не подверг ли бы я себя и своих читателей еще большей опасности, если бы стал говорить о каждом предмете в отдельности. Это могло бы вызвать полемику между профессорами, а всем известно, как бесконечны и скучны такие споры. Помню редактора газеты, разрешившего одному профессору написать «пару слов» об учебнике другого. Он даже не представлял себе, какая змея ужалила его в тот момент, ибо раз он допустил нападение, то вынужден был напечатать и ответ, а затем ответ на ответ, ответ по поводу ответа на ответ и так далее, до бесконечности. Оба профессора захватили у бедного редактора половину газеты и на протяжении нескольких лет изо дня в день ругали друг друга. Читатели стали открыто выражать свое недовольство, подписчики отказывались от газеты, а редактор в отчаянии рвал на себе волосы. Наконец, чтобы спастись от этой напасти, он закрыл газету и переселился в какой-то провинциальный городишко, где не было профессоров, но перед тем, как сделать это, получил гарантию от министра просвещения в том, что в городишке в ближайшем будущем не откроют гимназию.

Один американский редактор оказался еще более практичным. Ограждая себя от подобных случайностей, он под заглавием своей газеты печатал такой подзаголовок: «Газета публикует все, кроме профессорских дискуссий».

Чтобы избежать возможной полемики, я лучше перескочу университет, как перескочил его в жизни, в один прекрасный день оказавшись с дипломом за воротами университета. Покидая канцелярию ректора, где мне вручили диплом, и спускаясь по ступенькам лестницы, я думал: «Теперь передо мной открыты все пути. Мне принадлежит весь мир. В моих руках ключ, который открывает любые двери. В моих руках волшебная лампа Алладина, перед которой расступаются горы; мне стоит лишь захотеть, и диплом поведет меня всюду, куда захочу». Но, очутившись на улице, за воротами университета, я никак не мог решить, идти мне вправо или влево?

Развернув еще раз диплом, я перечитал его здесь, на улице, и только тогда понял, что он не дает мне ничего, кроме возможности стать чиновником или приобрести свободную профессию, стать адвокатом, журналистом или артистом.

Чиновник?

Поистине заманчивое призвание. От тебя требуют, чтобы ты не думал, и за это платят соответствующее жалованье. Достаточно уметь сгибать бумагу и гнуть спину, иметь высокое мнение о своем начальнике и ни во что не ставить его предшественника, заискивать перед вышестоящими и издеваться над подчиненными, натренировать уши, чтобы они не все слышали, а глаза, чтобы они не все видели, уметь, когда нужно, отыскать в черном кое-что белое и в белом кое-что черное, уметь читать между строк, смотреть сквозь пальцы, держать язык за зубами, смеяться, если тебя унизили, благодарить, если обругали, и быть по гроб обязанным, если наградили. И если ты всем этим овладеешь и все переживешь, то проживешь сто лет и обязательно дождешься полной пенсии.

Адвокат?

Поистине заманчивое призвание. Теоретически ты должен защищать невиновного и обвинять виноватого, а на практике — защищать виноватого и обвинять невиновного, ибо, если поступали бы так, как предписывает теория, адвокаты были бы не нужны. Невиновного, если он не виноват, и защищать не надо, а виноватого, если он виноват, закон может осудить и без адвоката. Поэтому лучше не иметь дела ни с невиновными, ни с виновными, тем более, что очень трудно определить, кто прав и кто виноват, а заниматься лишь продажей советов. У адвокатов счастливое преимущество: только они дают советы за деньги, тогда как все остальные — родители, учителя, профессора и друзья дома — дают их бесплатно. И что самое главное, если ты приходишь к адвокату как покупатель, то ты не можешь пощупать совет и сказать: «А нет ли у вас в запасе более качественного товара?» Не можешь вернуть совет, говоря при этом: «Послушайте, сударь, ваш совет прокис и покрылся плесенью». Нет, на это ты не имеешь никакого права, нравится тебе совет или не нравится.

И вы только представьте себе, какая была бы злая ирония судьбы, если бы я, никогда не слушавший ничьих советов, вдруг стал бы торговать ими.

Журналист?

Поистине заманчивое призвание. Слова, которые у нас так дешевы, что их даже не пытаются экономить, швыряют на ветер, разбрасывают, раскидывают, ты превращаешь в один из видов товара и продаешь по высокой цене. Ты можешь совсем ничего не знать и все же прослывешь человеком, который все знает; тебе не нужно быть умнее тех, кто все время молчит, и все же ты будешь говорить от их имени.

А сколько магической силы в этом призвании! Только притронешься к чужой тайне, и она сразу перестает быть тайной. Только притронешься к чьей-нибудь хорошей репутации, и она сразу перестает быть хорошей. Только заденешь чье-нибудь спокойствие, и тот, кого ты задел, теряет покой. Ты будешь превращать воду в вино, а вино в воду, черное замазывать белым, а белое — черным, мертвых Лазарей вытаскивать из могил, а живых загонять в нее. Ты сможешь отмыть без мыла, побрить без бритвы и зарезать без ножа…

Артист?

Поистине заманчивое призвание. Призвание возвышенное, далекое от всего обыденного и будничного — за исключением театрального кассира. Призвание, воочию убеждающее в том, что открыто произносить великие слова правды и любви, говорить обо всем подлинно прекрасном и возвышенном можно лишь тогда, когда эти слова покрыты и окружены ложью. Храмы, дворцы, города и леса на размалеванном полотне, бумажные короны, позолоченные одежды, деревянные шпаги, притворные вздохи и лживые слезы, ложные страсти и фальшивые радости — все это предназначено лишь для того, чтобы можно было произнести те великие, вечные слова. Где счастливое детство, когда перевернутое корыто служило троном, на котором сидел царь в потертых штанах, в изорванном на локтях пальтишке и в шапке с гусиным пером? И все же детское воображение видело на его плечах горностаевую мантию, а на голове корону, верило, что на корыте сидит помазанник божий, и со страхом и почтением шептало: «Ваше величество!» Взрослые называют это детской наивностью, но сколько фальшивой наивности и ложной мишуры требуется, чтобы показать то, что дети создают игрой воображения.

И, вероятно, потому, что каждое великое слово правды артисты преподносят в пестром орнаменте лжи, их назвали священными служителями Талии. Когда я впервые, еще ребенком, услышал, что артистов называют священнослужителями, я представил себе это так: тот, кто играет любовников, должно быть, архимандрит, тот, кто играет роль пройдохи и интригана, должно быть, окружной протоиерей, тот, кто исполняет комические роли, должно быть, председатель консистории, а тот, кто подвизается в роли королевича Марко и размахивает палицей, должно быть, дьякон, так как и наш дьякон во время службы так размахивает кадилом, словно в руках у него палица. Позднее я понял и согласился, что артисты действительно священнослужители, только у них нет церковных приходов, чинов и красных поясов, потому что этот пояс все равно бы не удержался на тощем животе.

В призвании артиста особенно приятно то, что он может выполнять свой долг и служить обществу, надев на себя маску. То же самое, конечно, в жизни делают и все остальные, а разница между ними и артистом заключается лишь в том, что артист надевает на себя маску, соответствующую его роли: на эгоизм он надевает маску эгоизма, на злобу — маску злобы, на подлость — маску подлости, а в жизни происходит иначе: там роль играют одну, а маску надевают другую. Политический делец, например, на свой эгоизм напяливает маску патриотизма, насильник пытается предстать в образе борца за правду, богач прикрывает свое ростовщичество маской добродетели, распутница на свой опыт надевает маску наивности, а злобный враг дает вам советы, прикидываясь другом.

И когда прошли передо мной все эти призвания со всеми своими достоинствами, я все еще стоял с дипломом в кармане, не зная, куда мне идти, кем стать: адвокатом, журналистом, артистом или чиновником?

Говорят, что в трудные моменты лучше всего обращаться к Опыту. Но я не верю в его всемогущую силу. Говорят: Опыт — отец мудрости. Может быть, но в таком случае легкомыслие — мать Опыта, так как если бы не было легкомыслия, то не было бы и Опыта.

Расспросил я, где находится канцелярия Опыта и в какое время он принимает посетителей, и отправился прямо туда:

— У меня есть диплом об окончании университета, дающий мне право стать адвокатом, журналистом, артистом или чиновником. Остальные профессии для меня закрыты. Но я не знаю, что мне выбрать.

— Иди на государственную службу! — отвечает мне Опыт.

— Но я бы хотел выбрать какую-нибудь свободную профессию.

— Какую?

— Ну, скажем, адвоката.

— Адвоката? — удивился Опыт и высоко вскинул брови. — Если ты станешь строго придерживаться закона, то будешь всю жизнь ходить голодный, а если ты собираешься обходить законы, то тебе, брат, вовсе незачем идти в адвокаты. Иди в лес и грабь прохожих, так ты быстрее выйдешь в люди, и никакие дипломы тебе не нужны… Или, может быть, ты хочешь защищать невиновных или виновных? Но невиновные мало платят, а у виноватых мелких денег не бывает. Или, может быть, ты хочешь давать советы женам, как лучше разводиться с мужьями, или квартирантам, как не платить за квартиру, или председателям сельских общин, как избежать суда за растрату общественных денег? Но ведь все это мелочи. Другое дело, если к тебе в лапы попадется несколько братьев, унаследовавших богатство отца, да еще если тебе удастся их поссорить! Знаешь, если братья начнут судиться, то будут судиться всю жизнь, а ты, как адвокат, станешь настоящим наследником всего их имущества и заживешь как бог. Да, но такие случаи очень редки, и вряд ли можно на это рассчитывать.

— А журналист?

— Журналист? — удивился Опыт, и опять брови его полезли на лоб. — Действительно, выражать общественное мнение — это мужское призвание, но все же и в этом мужском призвании очень много чисто женских особенностей. Хороший журналист прежде всего должен быть очень любопытным, должен совать свой нос в дела, вовсе его не касающиеся. Он должен быть острым на язык, а также, что особенно необходимо, уметь преувеличивать. А эти преувеличения ежедневно доставляют ему большое удовольствие: гоняются за ним полицейские с повестками, оскорбленные с револьверами, нападают на него женщины и избивают зонтиками, ему пишут анонимные письма, ругают его и в награду за все это его труд высоко ценят и низко оплачивают.

— А артист?

— Артист?

— Да!

— Действительно, — сказал Опыт, и брови у него опять полезли на лоб. — Действительно, много правды в лживости этого призвания и много лжи в правде его.

— А слава?

— И забвение!

— Аплодисменты, овации?

— И свист!

— Венки?

— И пустой желудок!

— И все же, артист — это любимец публики…

— Какой публики и до каких пор? Есть две публики: одна рукоплещет твоему таланту, а другая — твоей молодости. Первая забудет тебя, едва ты сойдешь со сцены, а вторая — как только на твоем лице появится первая морщина.

— И тогда… что же вы предлагаете?

— Все пути ведут на государственную службу. Обратись к матушке-державе, и она, как дойная корова, разрешит тебе подоить ее. Каждого двадцать шестого числа она будет совать тебе в рот сосок, а ты подставляй рот и, ни о чем не беспокоясь, соси.

— Но, — возражаю я, — неужели я ни на что больше не способен, кроме государственной службы?

— Ах, брат, государство тебя учило, и ты должен отплачивать ему за свое ученье. Ведь не думаешь же ты, что твой диплом представляет какую-нибудь ценность для ломбарда или что он настолько ценен, что мог бы котироваться на бирже? Нет, брат, диплом только для государства имеет ценность.

Опыт есть опыт, и ему, конечно, нужно подчиняться. В один прекрасный день постучал я в государственные двери. Встретил меня государственный человек с обеспеченным будущим и подбородком, выдающим в нем государственного сосунка. Взглянул он небрежно на диплом, который я ему подал, и размеренным голосом проговорил:

— Нет мест. Чиновников у нас достаточно!

Я был в отчаянии, но мне сказали, что у государства много дверей, а не одна, как я думал раньше. Стал я стучать во все государственные двери по очереди, но всюду выходили ко мне государственные люди с обеспеченным будущим и с внушительным подбородком, и всюду эти люди небрежно заглядывали в мой диплом и говорили:

— Нет мест. Чиновников у нас достаточно!

Окончательно разочаровавшись, я опять вспомнил про Опыт и отправился к нему.

— Государству я не нужен!

— А ты стучался?

— Стучался!

— Во все двери?

— Во все!

— И что говорят?

— Ничего. По-моему, их смущает диплом.

— Может быть. Вполне возможно! — сказал Опыт, словно размышляя о чем-то. — Действительно, я забыл сказать, что диплом может тебе помешать. Образование государство ценит невысоко. Наоборот, гораздо больше ценится невежество. Университетский диплом — это слишком большая роскошь в Сербии. Ступай-ка опять к тем же дверям, но послушай меня: держи в тайне, что ты окончил университет. Скажи, что у тебя нет образования, что ты только понюхал школы, и увидишь, везде тебя прекрасно встретят, везде возьмут на службу, везде предложат работу.

Окрыленный новой надеждой, я зашил диплом в подкладку пальто и опять постучался у государственных дверей.

— Господин начальник, — начал я очень осторожно, чтобы человек с обеспеченным будущим и внушительным государственным подбородком ни по одному моему слову не мог догадаться, что я окончил университет, — пришел я к вам проситься на службу.

— Что окончил?

— Да… всего четыре класса гимназии, но не сдал экзамены.

— А писать умеешь?

— Не так, чтобы очень. Но я подучусь!

— Конечно, конечно, — говорит начальник. — Будешь стараться, подучишься. Я вот сам окончил только два класса гимназии, а видишь, какой я человек.

Таким образом, получил я первую государственную должность практиканта и, работая, старался проявить как можно больше безграмотности, что обеспечивало мне блестящую карьеру. И я, может быть, и в самом деле сделал бы карьеру, если бы мои коллеги чиновники не пронюхали где-то, что я кончил университет, и не донесли об этом начальству. Вышестоящие сразу же взяли меня на заметку, а начальник сказал даже, что я фальсификатор, переделавший университетский диплом на свидетельство об окончании четырех классов гимназии. Начали меня преследовать и в конце концов изгнали.

Но я, с тех пор как узнал пути, какими добывают службу, уже не так легко поддавался отчаянию. Подождав некоторое время, пока в правительственных кругах забыли, что я окончил университет, я отправился к начальнику другого министерства.

— Господин начальник, — подобострастно начал я и изложил свою просьбу.

— Кем ты был до этого?

— Капралом.

— А ты когда-нибудь учился?

— Немножко в армии.

— Ну и достаточно, брат, вполне достаточно. Я сам был жандармским поручиком, и вот, слава богу! Если бы повстанцы Карагеоргия[49] были грамотными, никогда бы наша страна не освободилась!

— Правильно! — воскликнул я восхищенно.

И я опять попал на государственную службу, где на этот раз, может быть, пошел бы далеко, если бы не начали против меня бешеную кампанию. Сначала к министру стали приходить анонимные письма, в которых сообщалось, что я окончил университет, а потом газета «Голос», орган нашего министерства, начала открыто писать: «Не может быть прогресса в подведомственной нам отрасли до тех пор, пока в ней работают люди, окончившие университет!» А потом движение приняло такие широкие размеры, что даже в Скупщине был сделан запрос: «Знает ли господин министр, что на государственную службу пробрался человек, окончивший университет?»

После этого, разумеется, житья мне не стало. И в один прекрасный день я опять очутился на улице с «Q. b. f. f. f. s.».

Чтобы успокоить свою совесть, я вставил диплом в рамку и повесил его рядом с другим, тоже вставленным в рамку дипломом, свидетельствовавшим о том, что я принят в члены певческого общества.

Сделав это, я решил, что нашел, наконец, достойное место своему диплому, и опять задал себе вопрос: «Налево или направо? В адвокаты? В журналисты? В артисты?»

И все же государство как родная мать: оно может поступить с тобой несправедливо, но зато и приласкает потом, чтобы загладить свою вину перед тобой. Так было и со мной. Увидев, что я задумался о своей дальнейшей судьбе, и предполагая, что я еще долго буду раздумывать над этим вопросом, государство поспешило на помощь. Чтобы дать мне возможность обдумать, чего же я хочу, оно отправило меня в пожаревацкую тюрьму, объявив приговор, по которому мне предоставлялась возможность два года размышлять, сидя в четырех тюремных стенах.

Поистине редкая забота со стороны государства.