"Мегрэ ищет голову" - читать интересную книгу автора (Сименон Жорж)

Глава 8 Нотариус из Сент-Андре

Г-жа Канонж не преувеличивала. Муж ее был действительно красивый мужчина, лет шестидесяти, похожий больше на солидного рантье, чем на скромного провинциального нотариуса. Мегрэ, стоя возле ограды у входа на перрон, узнал его издали: он был выше остальных пассажиров, прибывших поездом в ноль двадцать две, шел размашистым шагом, с кожаным чемоданом в одной руке и с портфелем в другой, и по уверенности его осанки нетрудно было угадать завсегдатая и этого вокзала, и даже этого поезда.

Высокий и представительный, он один в толпе был одет с почти чрезмерной изысканностью. Его коричневое пальто было редкого каштанового оттенка – Мегрэ раньше не доводилось такого видеть, – а покрой выдавал дорогого портного.

Превосходный цвет его лица оттенялся серебристой сединой, и даже в тусклом свете вокзала было видно, что это человек холеный, чисто выбритый, от которого наверняка пахнет хорошими духами.

Канонж был метрах в пятидесяти от ограды, когда взгляд его обнаружил Мегрэ в группе встречающих. Брови Канонжа слегка нахмурились, как у человека не уверенного в своей памяти. Наверно, он тоже часто видел фотографии Мегрэ в газетах. Подойдя ближе, он все не решался улыбнуться и протянуть руку.

Мегрэ сам сделал несколько шагов ему навстречу:

– Мэтр Канонж?

– Да. А вы комиссар Мегрэ?

Он поставил чемодан на землю и пожал протянутую руку:

– Вы не станете утверждать, что оказались здесь случайно?

– Нет. Я звонил вам сегодня вечером. Ваша жена сообщила, что вы уехали и что обычно вы останавливаетесь в гостинице «Орсе». Я счел более надежным встретить вас здесь.

Оставалась еще одна деталь, непонятная нотариусу:

– Вы прочли мое объявление?

– Нет.

– Любопытно! Полагаю, сначала нам нужно выйти отсюда. Вы поедете со мной в гостиницу? Они сели в такси.

– Я приехал в Париж специально для того, чтобы встретиться с вами. Собирался позвонить вам завтра же утром.

Мегрэ не ошибся. От его спутника действительно пахло духами и дорогим табаком.

– Госпожа Калас в тюрьме?

– Следователь Комельо подписал постановление об аресте.

– Это совершенно необычная история. Они ехали вдоль набережных, через десять минут были в гостинице «Орсе», портье которой встретил нотариуса как старого клиента.

– Ресторан уже закрыт, Альфред?

– Да, господин Канонж.

Нотариус пояснил Мегрэ то, что комиссар знал и без него:

– До войны поезда линии Орлеан – Париж прибывали сюда, и вокзальный ресторан был открыт всю ночь. Это было удобно. Думаю, что беседа в гостиничном номере вас не слишком привлекает? Может быть, пойдем куда-нибудь, выпьем по стаканчику?

Идти пришлось довольно далеко, пока на бульваре Сен-Жермен они не нашли еще открытый ресторан.

– Что будете пить, комиссар?

– Кружку пива.

– У вас найдется для меня приличная водка, официант?

Сбросив шляпы и пальто, оба удобно уселись. Мегрэ раскурил трубку. Канонж обрезал кончик сигары складным серебряным ножичком.

– Я думаю, вам никогда не приходилось бывать в Сент-Андре?

– Никогда.

– Это в стороне от большой дороги, и там нет ничего интересного для туристов. Если я правильно понял из сегодняшней передачи, человек из канала Сен-Мартен, расчлененный на куски, есть не кто иной, как эта каналья Калас?

– Отпечатки его пальцев соответствуют тем, что найдены в доме на набережной Вальми.

– Когда я прочел в газетах о найденном теле, интуиция подсказала мне, что это он. Я даже чуть не позвонил вам.

– Вы знали Каласа?

– Очень давно. Более знакома мне та, которая стала его женой. Ваше здоровье! Сейчас я спрашиваю себя, с чего начать, потому что эта история сложнее, чем можно подумать. Алина Калас вам не говорила обо мне?

– Нет.

– Вы считаете, что она замешала в убийстве мужа?

– Не знаю. Следователь в этом убежден.

– Что она сказала в свою защиту?

– Ничего.

– Она созналась?

– Нет. Она просто молчит.

– Знаете, комиссар, это самый необыкновенный человек, которого я встречал в жизни. А уж мы-то в деревнях видим достаточно феноменов, уверяю вас.

Собеседник Мегрэ, должно быть, привык к вниманию слушателей; он и сам не без удовольствия слушал себя, держа сигару в холеных пальцах, на одном из которых красовался золотой перстень с печаткой.

– Лучше, пожалуй, начать с начала. Вы, очевидно, ничего не слышали об Оноре де Буассанкуре? Комиссар покачал головой.

– Еще месяц назад он был одним из богатейших людей в наших краях. Кроме замка Буассанкур ему принадлежали полтора десятка ферм общей площадью две тысячи гектаров, да добрая тысяча гектаров леса, да два пруда. Если вы знакомы с провинцией, вы представляете себе, что это значит.

– Я родился в деревне.

Мегрэ не только родился в деревне: отец его служил управляющим в имении, весьма похожем на то, о котором говорил нотариус.

– Теперь следует вам рассказать, что за человек был этот Буассанкур. Для этого мне придется начать с его деда, которого звали не Буассанкур, а Дюпре, Кристоф Дюпре. Он был сыном фермера, торговал сначала скотом и, так как был плут и выжига, быстро сколотил себе состояние. Думаю, вам приходилось встречать людей такого склада.

У Мегрэ было впечатление, что вернулись годы детства; у них в деревне тоже был свой Кристоф Дюпре, ставший одним из самых богатых людей края; сын его сейчас сенатор.

– Затем Дюпре принялся скупать и перепродавать зерно, спекуляции его шли успешно, и на вырученные деньги он покупал землю – одну ферму, другую, третью, так что в руках его, незадолго до смерти, оказался и замок Буассанкур со всеми угодьями, принадлежавший до этого бездетной вдове. У Кристофа были сын и дочь. Дочь он выдал за кавалерийского офицера, а сын по смерти отца стал именовать себя Дюпре де Буассанкур. Мало-помалу «Дюпре» исчезло, и под конец, пройдя в члены Генерального совета департамента, он добился декрета, узаконившего его новое имя.

Все это также было близко к воспоминаниям Мегрэ.

– Вот то, что относится к предшествовавшим поколениям. Оноре де Буассанкур – внук Кристофа Дюпре, основателя династии, так сказать. Месяц назад он умер.

Некогда он женился на девице Эмилии д'Эсписсак из старинной разорившейся семьи, жившей по соседству. Жена родила ему дочь и вскоре после этого погибла, упав с лошади. Ребенок был тогда совсем крошкой. Я хорошо знал мать, милую, меланхоличную женщину, которая безропотно пожертвовала собою ради родителей. Говорили, что Буассанкур дал им миллион в уплату за дочь. Как семейный нотариус, могу свидетельствовать, что цифра эта преувеличена; тем не менее верно, что старая графиня д'Эсписсак получила в день подписания брачного контракта солидную сумму.

– Что представлял собой последний Буассанкур?

– Я как раз подхожу к этому. Я был его нотариусом. Много лет каждую неделю обедал в его замке и охотился на его землях. Следовательно, хорошо его знал. Прежде всего, он был хром, что отчасти объясняет его вечную угрюмость. К тому же история его семьи была всеобщим достоянием, двери большинства замков были перед ним закрыты, и это отнюдь не располагало его к общительности.

Всю жизнь ему казалось, что его презирают и собираются обворовать, так что время свое он проводил в непрерывной обороне, хотя никто на него не нападал.

В одной из башен замка он устроил себе нечто вроде рабочего кабинета. Целыми днями он сидел над счетами не только фермеров и сторожей, но и самых незначительных поставщиков, исправляя красными чернилами подсчеты мясника и бакалейщика. Он часто спускался на кухню в час обеда прислуги и проверял, достаточно ли дешевые блюда им готовят.

Думаю, я не слишком нарушаю свой профессиональный долг, выдавая вам эти подробности: любой человек в Сент-Андре мог бы рассказать вам то же самое.

– Госпожа Калас – его дочь?

– Вы угадали.

– А Омер Калас?

– Он четыре года служил лакеем в замке. Отец его, поденщик, был жалким пьяницей. Вот мы и подошли к событиям, случившимся в замке четверть века назад.

Канонж остановил пробегавшего официанта и спросил Мегрэ:

– На сей раз вы со мной выпьете? Две водки, официант!.. Конечно, – продолжал он через мгновенье, повернувшись к комиссару, – вы не подозревали ни о чем подобном, посещая бистро на набережной Вальми.

Утверждение это было не совсем верным. Комиссар отнюдь не был поражен тем, что услышал.

– Мне случалось разговаривать об Алине со старым доктором Петрелем. К несчастью, он умер, и его сменил Камюзе. Камюзе не знал Алину и не сможет вам ничего о ней сказать. Я же, как вы понимаете, не способен изложить ее историю при помощи медицинских терминов.

Еще ребенком она отличалась от других девочек, в ней было нечто приводившее в замешательство. Она никогда ни с кем не играла и не ходила в школу. Отец желал, чтобы с ней занималась частная учительница. В замке сменилась целая дюжина воспитательниц, так как ребенок делал их существование невыносимым.

Считала ли она отца ответственным за то, что живет иначе, чем другие дети? Или же, как утверждал Петрель, все было гораздо сложнее? Не знаю. Девочки, кажется, чаще обожают отца, иной раз до чрезмерности. У нас с женой не было детей, и я не имею опыта. Может быть, детское обожание способно превратиться в ненависть?

Как бы там ни было, ребенок стремился лишь к одному: доводить отца до отчаяния. В двенадцать лет она пыталась поджечь дом. На какое-то время поджоги стали ее манией – приходилось следить за каждым ее шагом.

Потом появился Омер. Лет на пять-шесть старше ее, красавчик по крестьянским понятиям, он был грубым, крепким парнем с наглыми глазами, способным за спиной хозяина выкинуть что угодно.

– Вы замечали, что происходило между ними? – спросил Мегрэ, глядя на почти пустой зал и на официантов, ожидающих ухода последних клиентов – Тогда – нет. Именно об этом мы и говорили позже с Петрелем. Доктор считал, что интерес к Омеру у нее появился в тринадцать-четырнадцать лет. Это бывает и у других девочек, но обычно носит неясный и платонический характер.

То ли с Алиной дело обстояло иначе, то ли Омер не страдал избытком совестливости и вел себя с ней более цинично, чем обычно ведут себя в подобных ситуациях мужчины – во всяком случае, Петрель был убежден, что определенного рода отношения между ними продолжались долгое время. Он склонен был во многом объяснять их стремлением Алины огорчать и мучить отца. Возможно. Я в этом не разбираюсь и если останавливаюсь сейчас на этих подробностях, то лишь для того, чтобы сделать более понятным остальное.

Однажды – тогда ей еще не исполнилось и семнадцати – она тайком побывала у врача, и тот установил, что она беременна.

– Как она встретила это известие? – спросил Мегрэ.

– Петрель рассказывал мне, что она пристально и мрачно посмотрела на него и произнесла сквозь зубы:

«Тем лучше!» Учтите, что Калас тем временем женился на дочери мясника, которая тоже была от него беременна и родила несколькими неделями раньше. Не имея другого ремесла, он продолжал служить лакеем в замке, а жена его жила у своих родителей.

В одно прекрасное утро деревня узнала, что Алина де Буассанкур и Омер Калас исчезли.

Слуги рассказывали о драматической сцене, которая разыгралась накануне между отцом и дочерью. Более двух часов из малой гостиной доносились их яростные голоса.

Насколько я знаю, Буассанкур никогда не пытался отыскать дочь, она тоже никогда ему не писала.

Что касается первой жены Каласа, она года три страдала какой-то нервной болезнью, пока наконец ее не нашли повесившейся в саду.

Официанты громоздили стулья на столы; один из них смотрел на Мегрэ и нотариуса, держа в руке большие серебряные часы.

– Пожалуй, надо дать им закрыть, – высказался Мегрэ.

Канонж настоял на том, что платить будет он. Они вышли. Ночь была прохладной и звездной. Некоторое время они шли молча. Затем нотариус предложил:

– Давайте поищем какое-нибудь другое место и выпьем по последней?

Занятые своими мыслями, они прошли добрую половину бульвара Распайль и отыскали на Монпарнасе маленький освещенный ночной бар, из которого глухо доносилась музыка.

– Войдем?

Они не стали садиться за столик и устроились у стойки, где девицы приставали к толстому пьяному мужчине.

– Пьем то же самое? – спросил Канонж, вынимая из кармана новую сигару.

Несколько пар танцевали. Из дальнего угла зала вышли две женщины и уселись возле Мегрэ и его спутника, но комиссар жестом остановил их.

– В Буассанкуре и Сент-Андре есть и другие Каласы, – сказал нотариус.

– Знаю. Скототорговец и бакалейщик. Канонж коротко рассмеялся:

– Вот было бы забавно, если бы торговец скотом так разбогател, чтобы, в свою очередь, купить замок и землю! Один Калас – родной брат Омера, другой – двоюродный. Есть еще сестра, она замужем за жандармом в Жьене. Когда месяц тому Буассанкур скончался от кровоизлияния в мозг, я побывал у всех троих, чтобы выяснить, имеют ли они какие-нибудь сведения об Омере.

– Минутку! – прервал Мегрэ. – Разве Буассанкур не лишил дочь наследства?

– У нас все были в этом уверены. Все спрашивали, кто же будет наследником: ведь в деревне каждый в какой-то степени зависит от замка.

– Но вы-то знали?

– Нет. Известно, что за последние годы Буассанкур составил несколько завещаний разного содержания, но он не передавал их мне на хранение. Наверное, рвал их одно за другим, потому что в конечном счете не нашли ни одного.

– Значит, все его имущество переходит к дочери?

– Автоматически.

– Вы поместили объявление в газетах?

– Ну да, как это обычно делается. Я не указывал там имени Каласа, потому что не знал, оформили они свой брак или нет. Эти объявления мало кто читает, и я не возлагал на него особых надежд.

Рюмка нотариуса была пуста, он снова поглядывал на бармена. Лицо его порозовело, глаза блестели. Наверное, он выпил рюмку-другую еще до приезда в Париж, в вагоне-ресторане.

– Повторим, комиссар?

Вероятно, Мегрэ тоже пил больше, чем следовало. Он не стал отказываться. Его наполняло приятное чувство удовлетворения – и физического, и умственного. Ему казалось даже, что он наделен шестым чувством, которое позволяет ему перевоплощаться в участников этой истории.

Разве не мог бы он разобраться во всем сам, без помощи нотариуса? Несколько часов назад он был не так уж далек от истины. Доказательством служит то, что ему пришла мысль позвонить в Сент-Андре.

Пусть он не все разгадал – его представление о г-же Калас вполне соответствовало тому, что он теперь услышал.

– Она начала пить, – проговорил он негромко, внезапно охваченный желанием тоже высказаться.

– Знаю. Я ее видел.

– Когда? На прошлой неделе?

И здесь он предчувствовал истину. Но Канонж не дал ему говорить: он, наверное, не привык, чтобы его перебивали.

– Позвольте же мне, комиссар, изложить все по порядку. Не забывайте, я нотариус, а нотариусы – народ скрупулезный.

При этих словах он засмеялся, и девица, сидевшая от него через два табурета, поспешила воспользоваться случаем и спросить:

– Можно мне тоже заказать рюмочку?

– Сделайте одолжение, малютка, только не вмешивайтесь в наш разговор: он более важен, чем вы себе можете представить.

Удовлетворенный, нотариус повернулся к Мегрэ:

– Итак, три недели мое объявление не приносило никаких результатов, если не считать писем от двух-трех сумасшедших.

Обнаружить Алину мне в конечном счете помогла редчайшая из случайностей. С неделю назад мне вернули из Парижа охотничье ружье, которое я посылал в починку. Я был дома, когда его принесли, и сам открыл дверь шоферу грузовика «Срочные перевозки».

– Это был грузовик транспортной конторы «Зенит»?

– Вы о ней знаете? Правильно. Я предложил водителю стаканчик вина, как это принято в деревне.

Бакалейная лавка Каласа расположена на площади как раз перед окнами моего дома. Попивая вино, шофер посмотрел в окно и бросил:

«Интересно, не родня ли они хозяину бистро с набережной Вальми?» «На набережной Вальми есть какой-то Калас?» «Жалкий кабачишка, где я был только раз на прошлой неделе, – меня туда привел наш табельщик».

Мегрэ готов был поклясться, что этим табельщиком был Дьедонне Пап.

– Вы не спросили, был ли табельщик рыжим?

– Нет. Я спросил, как зовут того Каласа, о котором шла речь. Водитель смутно помнил, что видел его имя на вывеске. Я подсказал: «Омер», и он подтвердил, что хозяина бистро звали именно так.

На всякий случай я на следующий день отправился в Париж.

– Вечерним поездом?

– Нет, утренним.

– В котором часу вы были на набережной Вальми?

– Часа в три пополудни. Я не сразу узнал женщину, которую застал в темном бистро. Я спросил, не она ли госпожа Калас, и получил утвердительный ответ. Потом я осведомился, как ее имя. Мне показалось, что она пьяна. Она пьет, не так ли?

Пусть на другой лад, но нотариус тоже пил: глаза его, казалось, налились водой.

Мегрэ не помнил, наливали ли им еще раз. Девица сидела теперь рядом с нотариусом и держала его за руку. Вряд ли она его слушала, так как лицо ее было лишено всякого выражения. Между тем нотариус рассказывал.

«Вы урожденная Алина де Буассанкур?» – спросил я ее.

Она смотрела на меня и не возражала. Припоминаю, что она сидела у печки с большим рыжим котом на коленях.

Я продолжал:

«Вы знаете о смерти вашего отца?» Она отрицательно покачала головой, не обнаружив ни удивления, ни волнения.

«Я был его нотариусом и теперь занимаюсь вопросом о наследстве. Ваш отец, госпожа Калас, не оставил завещания, следовательно, замок, земли и все имущество переходят к вам».

Она спросила:

«Как вы узнали мой адрес?» «От одного шофера, который как-то побывал здесь».

«Больше никто о нем не знает?» «Думаю, что нет».

Она встала и пошла на кухню.

«Чтобы приложиться к бутылке с коньяком», – подумал Мегрэ.

– Когда она вернулась, у нее было готово решение, – продолжал нотариус.

«Я не хочу принимать эти деньги, – заявила она равнодушным голосом. – Я ведь имею право отказаться от наследства?» «Конечно, такое право имеет каждый. Однако…» «Что „однако“?» «Я советую вам не принимать поспешных решений и подумать».

«Я подумала. Я отказываюсь. У меня, наверное, есть также право требовать, чтобы вы не разглашали, где я живу?» Говоря это, она беспокойно поглядывала на улицу, как будто боялась, что кто-то может войти, скорее всего муж. Так мне, по крайней мере, показалось.

Как полагается, я настаивал. Я ведь не нашел других наследников Буассанкура.

«Без сомнения, мне лучше прийти еще раз», – предложил я.

«Нет. Не приходите. Омер ни в коем случае не должен вас здесь видеть.

– Она добавила со страхом:

– Это был бы конец всему!» «Вы не думаете, что должны посоветоваться с мужем?» «Меньше всего с ним!» Я долго убеждал ее и перед уходом вручил ей свою визитную карточку, попросив позвонить или написать, если она в ближайшие недели изменит решение. В это время вошел клиент, который показался мне другом дома.

Рыжий, рябоватый?

Кажется, да.

Что же произошло?

Ничего. Она опустила карточку в карман фартука и проводила меня до двери.

– Когда это было?

– В прошлый четверг.

– Вы больше не видели ее?

– Нет. Но видел ее мужа.

– В Париже?

– У себя в конторе, в Сент-Андре.

– Когда?

– В субботу утром. Он приехал в Сент-Андре в пятницу во второй половине дня. В тот же день приходил ко мне часов в восемь вечера. Я играл тогда у доктора в бридж, и прислуга велела ему прийти на следующий день, – Вы узнали его?

– Да, хотя он и располнел. Он, должно быть, ночевал на постоялом дворе, где ему сказали о смерти Буассанкура. Разумеется, он узнал также, что его жена является наследницей. Он повел себя чрезвычайно нагло, утверждая, что имеет право принять наследство от имени жены. Они вступили в брак без брачного контракта, иными словами, на условиях общности имущества.

– Так что ни один из них ничего не может сделать без другого?

– Именно это я ему и растолковал.

– Вам не показалось, что он уже говорил с женой на эту тему?

– Нет. Вначале он даже не знал, что она отказалась от наследства. Он, кажется, думал, что она все получила тайком от него. Было бы слишком долго передавать вам подробности нашего разговора. По-моему, он нашел мою карточку, которую выронила его жена, конечно, забыв о ней. Зачем мог приходить на набережную Валь-ми нотариус из Сент-Андре, как не по вопросу о наследстве Буассанкура?

Только в моем доме у него мало-помалу открылись глаза на истинное положение дел. Он ушел взбешенный, заявив, что скоро даст знать о себе.

– Больше вы его не видели?

– Я ничего больше и не слышал о нем. Это было утром в субботу. Он сел в автобус на Монтаржи, где пересел на парижский поезд.

– На какой, по вашему мнению?

– Скорее всего на тот, что приходит в три с чем-то на Аустерлипкий вокзал.

Это означало, что Калас вернулся домой часа в четыре или чуть раньше, если сел у вокзала в такси.

– Когда я прочел, – продолжал нотариус, – что в канале Сен-Мартен, как раз у набережной Вальми, обнаружены останки расчлененного тела, я, признаюсь, вздрогнул: совпадение меня поразило. Я уже говорил, что чуть не позвонил вам, но потом сказал себе, что вы можете поднять меня на смех. И только сегодня, услышав после обеда имя Каласа по радио, я решил встретиться с вами.

– Можно? – спросила сидевшая рядом с ним девица, указывая на пустую рюмку.

– Ну, конечно, малютка… Что вы думаете об этом, комиссар?

Последнего слова оказалось достаточно, чтобы девица выпустила руку нотариуса.

– Я не удивлен, – пробормотал Мегрэ, начиная ощущать тяжесть в голове.

– Признайтесь, что вы и не подозревали о подобной истории! Только в деревне можно встретить такие чудеса, и я сам, честно говоря…

Мегрэ больше не слушал. Он думал об Алине Калас, образ которой наконец обрел в его уме законченные очертания. Он мог бы даже представить себе ее маленькой девочкой.

Теперь она не казалась ему загадочной. Ему только нелегко будет объяснить все такому человеку, как Комельо. Мегрэ знал, что завтра ему нужно быть готовым к недоверчивости следователя.

Комельо скажет ему:

– Как бы там ни было, но все-таки убила она вместе со своим любовником.

Омер Калас был мертв. О самоубийстве не может быть и речи. Значит, кто-то нанес ему роковой удар и затем расчленил труп.

Мегрэ казалось, что в ушах его раздается пронзительный голос Комельо:

– И это, по-вашему, не хладнокровное убийство? Вы ведь не станете утверждать, что речь идет о преступлении в состоянии аффекта? Мне случалось соглашаться с вами, но сейчас… Нет, комиссар!

Канонж протянул ему полную рюмку:

– Ваше здоровье!

– Ваше.

– О чем вы сейчас думаете?

– Об Алине Калас.

– Вы верите, что она удрала с Омером только для того, чтобы досадить отцу?

Даже нотариусу, притом в непринужденной обстановке, Мегрэ было трудно объяснить то, что он понял. Сначала надо было допустить, что странные выходки девчонки из замка Буассанкур уже тогда являлись выражением протеста.

Доктор Петрель изложил бы все, конечно, лучше, чем он, Мегрэ. Сначала ее покушения на поджог. Потом ее сексуальные отношения с Каласом. Наконец, бегство с ним, когда любая другая на ее месте просто сделала бы аборт.

Может быть, это тоже было формой вызова? Или отвращения?

Мегрэ уже случалось излагать кое-кому – в том числе и людям с большим знанием жизни – свою точку зрения, смысл которой заключался в том, что лица, скатывающиеся на дно, особенно те, кто намеренно, с каким-то ожесточением стремится упасть все ниже, кто с наслаждением покрывает себя грязью, почти всегда бывают идеалистами.

Слова Мегрэ никого не убеждали. Комельо ответил бы:

– Скажите лучше, что она всю жизнь была порочна.

На набережной Вальми она начала пить. Это согласуется с остальным. С тем, что она никогда не пыталась вырваться из бистро, с тем, что срослась с его атмосферой.

Мегрэ понимал и Омера, который осуществил мечту стольких деревенских парней: заработать в должности лакея или шофера столько, чтобы стать владельцем бистро в Париже.

Омер вел ленивую жизнь, переходя от стойки бара к погребу, отправляясь один-два раза в год за вином в деревню и проводя послеобеденные часы за игрой в белот или бильярд в пивной у Восточного вокзала.

Его личная жизнь оставалась еще не выясненной. Мегрэ обещал себе заняться этим в ближайшие дни, хотя бы для собственного удовлетворения. Он был убежден, что у Омера бывали краткие грубые связи со служанками или работницами своего квартала.

Рассчитывал ли Калас на наследство Буассанкура? Вряд ли: так же, как и все, он, должно быть, считал, что владелец замка лишил дочь наследства. Визитная карточка нотариуса подала ему надежду.

– Одного никак не могу понять, – сказал Канонж, – почему она отказалась от состояния? Ведь оно ей буквально с неба свалилось. Нет, это выше моего разумения, старина Мегрэ, а уж мне-то в жизни приходилось видеть всевозможных наследников.

Для комиссара, напротив, ее отказ был чем-то вполне естественным. Что ей дали бы деньги при ее теперешнем состоянии? Могла ли она поселиться с Омером в замке Буассанкур? Начать с ним в Париже или где-нибудь еще, например на Лазурном берегу, новую жизнь на манер богатых буржуа?

Подобно тому как животное забивается в свою нору, она предпочла остаться в своем углу, который сама себе создала. Там она влачила однообразные дни, глотая коньяк за кухонной дверью и принимая Папа в предвечернее время.

Пап тоже стал для нее привычкой. Возможно, он был даже чем-то большим, так как он все знал, и ей не нужно было его стесняться. Они могли молча сидеть рядом у печки.

– По-вашему, Омера убила она?

– Не думаю.

– Ее любовник?

– Скорее всего.

Музыканты укладывали инструменты, здесь тоже надо было закрывать. Мегрэ с нотариусом очутились на тротуаре и снова двинулись по Сен-Жермен-де-Пре.

– Вы далеко живете?

– На бульваре Ришар-Ленуар.

– Я вас немного провожу. Почему ее любовник убил Омера? Надеялся уговорить ее принять наследство?

Походка у обоих была не слишком уверенной, но они с удовольствием шагали по пустым в этот час улицам Парижа, где лишь изредка проносились ночные такси.

– Я этого не думаю.

Завтра нужно будет говорить с Комельо в ином тоне:

Мегрэ понимал, что сейчас у него в голосе ясно звучит нечто сентиментальное.

– Так почему он его убил?

– Как вы думаете, что первым делом сделал Омер, когда он вернулся из Сент-Андре?

– Не знаю. Наверное, был вне себя и требовал от жены согласия на наследство.

В памяти Мегрэ всплыли бутылка чернил и бювар с несколькими листами чистой бумаги на столе в спальне Каласов.

– Это согласуется с его характером, не так ли?

– Полностью.

– Представьте, что он хотел силой заставить ее подписать соответствующее заявление и что она сопротивлялась.

– Такой тип не постеснялся бы намять ей бока. Я знаю наших крестьян.

– Ему случалось периодически избивать ее.

– Начинаю понимать, куда вы клоните.

– Возвратившись, он, конечно, не изменил своего решения. Это было в субботу, около четырех часов. Он заставляет Алину подняться в спальню, требует, угрожает, бьет ее.

– И тут входит любовник?

– Это наиболее правдоподобное объяснение. Дьедонне Пап знает дом. Услышав шум на втором этаже, он пересекает кухню и приходит на помощь Алине.

– И убивает мужа! – иронично заключил нотариус.

– Убивает то ли сознательно, то ли случайно, ударив его чем-то тяжелым по голове. И после этого расчленяет его на куски.

Канонж, человек веселого нрава, расхохотался.

– Потрясающе! – воскликнул он. – Мне кажется потрясающей сама мысль разделать Омера на части. Если бы вы его знали…

На свежем воздухе действие алкоголя на нотариуса стало еще более заметным.

– Вы меня проводите немного? Они повернули в обратную сторону. Потом проделали это еще раз.

– Это любопытный человек, – вздохнул Мегрэ.

– Кто? Омер?

– Нет, Пап.

– Сверх всего, его еще зовут Пап?

– Не только Пап, но Дьедонне Пап «Дьедонне Пап – букв, богоданный Папа (Римский).».

– Потрясающе!

– Это самый мирный человек, какого я встречал.

– Потому, наверно, он и разделал Омера на куски? В самом деле, необходим был именно такой человек – одинокий, терпеливый, аккуратный, – чтобы так безупречно уничтожить следы убийства. Даже Мере с его подручными и аппаратурой не обнаружили в доме на набережной Вальми ничего, что могло бы служить доказательством совершенного преступления.

Помогала ли ему Алина Калас очищать дом, уничтожать белье и предметы, на которых могли остаться пятна?

Пап совершил только одну ошибку – впрочем, ее трудно было избежать: он не предусмотрел, что отсутствие в доме грязного белья удивит Мегрэ и что комиссар обратится в прачечную.

На что надеялась эта пара? На то, конечно, что пройдут недели и месяцы, прежде чем в канале найдут часть останков Каласа, и что тогда их невозможно будет опознать. Так оно и было бы, если бы баржа братьев Нод не везла несколько лишних тонн тесаного камня и не задела за дно канала.

Куда была брошена голова Каласа – в канал или в сточную канаву, – Мегрэ узнает через несколько дней. Он был уверен, что узнает все, и теперь это не вызывало в нем ничего, кроме профессионального интереса. Самым важным для него было понять драму, разыгравшуюся между тремя людьми, а теперь-то он был убежден, что понимает ее правильно.

Комиссар мог поклясться, что, уничтожая следы преступления, Алина и Пап тешили себя надеждой на новую жизнь, которая будет не очень отличаться от прежней.

Пап некоторое время продолжал бы приходить в бистро после обеда на час-другой, постепенно удлиняя продолжительность своих визитов, и наконец, когда муж был бы забыт клиентами и соседями, совсем перебрался бы в маленькое кафе.

Продолжались бы при нем визиты к Алине Антуана Кристена и прочих? Возможно. Мегрэ не осмеливался забираться в подобные дебри.

– На сей раз я с вами окончательно прощаюсь.

– Можно позвонить вам завтра в гостиницу? Вы мне будете нужны для кое-каких формальностей.

– Вам не придется звонить. Завтра в девять утра я буду у вас в кабинете.

Разумеется, в девять нотариус не пришел, да Мегрэ и не помнил об этом обещании. Состояние комиссара в момент пробуждения было не слишком бодрым. Когда жена поставила на ночной столик горячий кофе и тронула мужа за плечо, тот открыл глаза с отчетливым ощущением вины.

Улыбка у нее была какая-то особая – чуть-чуть снисходительная и еще более материнская, чем обычно:

– Как ты себя чувствуешь?

Он не помнил, когда еще у него так адски болела голова – верный признак того, что накануне он много выпил. Ему редко случалось возвращаться домой нетрезвым. Особенно мучило его, что он не заметил, как напился.

– Ты помнишь, что говорил мне ночью об Алине Калас?

Он предпочел бы не помнить: у него сохранилось впечатление, что во время рассказа он был невыносимо сентиментален.

– Ты казался почти влюбленным. Будь я ревнива…

Он покраснел, и жена поспешила его утешить:

– Шучу, шучу. Так ты идешь сейчас докладывать обо всем Комельо?

Значит, он говорил ей и о Комельо? Действительно, именно это и оставалось ему сделать! Однако со Следователем он будет беседовать в ином стиле.

– Что нового, Лапуэнт?

– Ничего, шеф.

– Дай в сегодняшние послеобеденные газеты такое объявление: предлагается явиться в полицию для дачи показаний молодому человеку, которому неизвестное лицо поручило в воскресенье отнести чемодан в камеру хранения при Восточном вокзале.

– Значит, это не Антуан?

– Я в этом убежден. Пап никогда не дал бы такого поручения знакомому человеку.

– Но служащий говорил, что…

– Он видел парня приблизительно тех же лет, что Антуан, и одетого в кожаную куртку. В квартале тьма людей с такими приметами.

– У вас есть улики против Папа?

– Он сознается.

– Вы идете на допрос?

– Думаю, что теперь Комельо захочет заняться этим сам.

Следствие становилось несложным. Больше незачем было ставить вопросы наудачу и «удить рыбу», как говорили у них в заведении. Мегрэ, впрочем, спрашивал себя: так ли уж ему хочется выбить Алину Калас и Дьедонне Папа из их последних укреплений? И он и она будут отбиваться до последнего, пока молчать дальше станет невозможно.

Он провел около часа наверху, у следователя. Оттуда же позвонил нотариусу Канонжу. Тот, должно быть, вскочил с постели, разбуженный звонком.

– Кто там? – Вопрос звучал так забавно, что Мегрэ улыбнулся.

– Комиссар Мегрэ.

– Который час?

– Половина одиннадцатого. Следователь Комельо, ведущий известное вам дело, хотел бы видеть вас у себя как можно скорее.

– Скажите ему, что я сейчас приеду. Взять с собой документы Буассанкура?

– Будьте добры.

– Вы вчера из-за меня поздно легли?

Сам нотариус лег, должно быть, еще позже. Бог знает, где он бродил после того, как расстался с Мегрэ, так как комиссар услышал в трубке женский голос, лениво осведомившийся: «Который час?» Мегрэ снова спустился к себе в кабинет. Лапуэнт спросил:

– Он будет их допрашивать?

– Да.

– Начнет с женщины?

– Я посоветовал ему начать с Папа.

– Он легче расколется?

– Да. В особенности если смертельный удар Каласу нанес именно он, как я думаю.

– Вы уходите?

– Мне нужно кое-что выяснить у ее дочери. Речь шла о небольшой подробности. Мегрэ пришлось дожидаться конца операции, чтобы увидеть Люсетту Калас.

– Теперь вы знаете из газет о смерти вашего отца и аресте матери?

– Нечто подобное должно было произойти – Последний раз вы ходили к ней для того, чтобы попросить денег?

– Нет.

– Для чего же?

– Чтобы сообщить, что я выхожу замуж за профессора Лаво, как только он получит развод. Ему может прийти желание познакомиться с моими родителями, и мне хотелось, чтобы она выглядела прилично.

– Вы знаете о том, что умер Буассанкур?

– Кто это? – Ее удивление было непритворным.

– Ваш дед.

Мегрэ добавил равнодушным тоном, словно сообщая нечто незначительное:

– Если вашу мать не уличат в убийстве, она получит в наследство замок, восемнадцать ферм и сколько-то миллионов.

– Вы уверены?

– Вы можете сами об этом спросить у нотариуса Канонжа, который ведет дело о наследстве. Он живет в гостинице «Орсе».

– Он там будет весь день?

– Вероятно.

Она не спросила, что станет с ее матерью, и Мегрэ, пожав плечами, расстался с ней.

В этот день комиссар не стал ничего есть в обеденный перерыв, но кружка-другая пива более или менее успокоила его желудок. Все послеобеденное время он провел, закрывшись у себя в кабинете. На столе перед ним лежали ключи от бистро и от квартиры Папа. Казалось, он испытывает злорадное удовлетворение, разделываясь с кучей служебной писанины, которая обычно внушала ему ужас.

Когда звонил телефон, он быстрее, чем обычно, хватал трубку, но только в пять с чем-то услышал голос Комельо:

– Мегрэ?

– Да.

Следователь с трудом сдерживал торжествующие нотки:

– Я был прав, приказав арестовать их.

– Всех троих?

– Нет, Антуана я только что распорядился выпустить.

– А те сознались?

– Да.

– Во всем?

– Во всем, что мы предполагали. Мне пришла недурная идея начать с мужчины. Когда я окончил обстоятельный рассказ о том, что могло произойти, он не возражал.

– А женщина?

– Пап повторил свое признание при ней, так что она уже не могла ничего отрицать.

– Она сказала еще что-нибудь?

– Она только спросила, когда выходила из кабинета, позаботились ли вы о ее коте.

– И что вы ответили?

– Что вам и без того дела хватает.

Этого ответа Мегрэ всю жизнь не мог простить следователю Комельо.