"В объятиях заката" - читать интересную книгу автора (Браун Сандра)

XIX

Она бросилась вслед за Россом, схватила его за руку и развернула лицом к себе. Если бы этот ее порыв не явился для него полной неожиданностью, ей бы никогда не удалось его остановить. Но она застигла его врасплох, более того — он никак не ожидал увидеть столь яростный блеск в ее янтарных глазах.

— Что ты хочешь этим сказать, Росс Коулмэн? Скажи мне, почему ты не смотришь на меня, почему ты не прикасался ко мне со вчерашнего дня? Умоляю тебя, скажи мне!

Росс швырнул на пол свернутую постель, как бы бросая перчатку, и упер руки в бедра.

— Ладно, я скажу тебе, — произнес он.

Ли спал, соседи были неподалеку, и ему приходилось говорить вполголоса. Но это не уменьшало его злости — голос его просто дрожал от ярости.

— Мне не понравилось, что я нашел свою жену в лесу в обществе другого мужчины, а платье ее было расстегнуто, а груди торчали на всеобщее обозрение, черт побери. Мне жаль, что Хилл убит, ужасно жаль. Но, черт тебя раздери, в конце-то концов, что ты там с ним делала?

— Ничего! — отчаянно выкрикнула она. — Я была одна. Просто прогуливалась. Отдыхала от жары. — Ей была невыносима мысль, что приходится его обманывать, но ведь нельзя же позволять ему думать, что у нее с Уинстоном там было назначено тайное любовное свидание. — Уинстон оказался там как раз вовремя. Неужели ты не понимаешь, что со мной случилось бы, если бы он не остановил этого типа?

У Росса заходили желваки на скулах.

— Что ж, меня это не удивило бы. Ты именно так действуешь на мужчин, и ты это прекрасно знаешь. Хилл и сам был влюблен в тебя, и если бы только он не был таким утонченным джентльменом-южанином, он давно бы уже переспал с тобой. Хэл Грейсон смотрит на тебя телячьими глазами. Каждый мужчина в этом караване прерывает работу и пялится на тебя, когда ты проходишь мимо. И даже у Буббы Лэнгстона в штанах вырастает шишка, когда ты ему улыбаешься. Им всем до смерти хочется тебя лапать. И не надо делать вид, что тебя это удивляет. — Он презрительно усмехнулся, увидев, что она в ужасе отшатнулась от него. — Ты знаешь, что это правда. — Он крепко ухватил ее за плечи и поднял так, что ее лицо оказалось на расстоянии не более дюйма от его. — Ты сама напрашиваешься на это. — Слова слетели с его губ со свистом, подобно рассекающей воздух рапире.

Лидия пристально смотрела в это суровое лицо обвинителя, и наконец смысл всего сказанного дошел до нее. Удар был силен — слезы гнева наполнили ее глаза. Она отбросила его руки и отступила назад, как шипящая от ярости кошка.

— Откуда вам знать об этом, мистер Коулмэн? Мистер Коулмэн Добродетельный, женатый на чистой, как лилия, Виктории. Откуда вам знать хоть что-нибудь обо мне, о том, что я чувствую, о том, что я такое? Вы ничего не знаете! — закончила она громким шепотом.

Росс как завороженный наблюдал за этим превращением. Волосы обрамляли ее голову наподобие венка, отблески фонаря играли в них. Глаза ее гипнотически мерцали — так мерцает огонек в ночи.

— Я сама напрашивалась, когда мой сводный брат изнасиловал меня?

— Твой…

— Да, мой сводный брат. Не кровный, нет. Его папаша был женат на моей маме. И когда старик умер и рядом не осталось никого, кто бы велел ему оставить меня в покое, он овладел мною. В первый раз это случилось в хлеву, где мы держали несчастную скотину, которая была на той жалкой ферме. И место было подходящее, потому что я и сама почувствовала себя скотиной. Он застал меня врасплох и швырнул на навоз. Он сделал мне больно. У меня все ноги были в крови, когда он кончил свое дело, а на груди — следы его зубов. На той самой груди, вид которой тебя так возмутил вчера. И… О Боже! Да разве тебя это волнует!

Она закрыла лицо руками и опустилась на пол фургона — нахлынувшие волной воспоминания вновь заставили ее погрузиться в пучину страданий.

— Это было мерзко, так мерзко! Я мылась и мылась, оттирала и выскребала себя снаружи и изнутри, но все никак не могла избавиться от ощущения чего-то нечистого.

Росс, безотрывно глядя ей прямо в глаза, носком сапога зацепил табурет и подвинул к себе. Его гнев, столь яростный еще мгновение назад, вдруг куда-то исчез — так обвисают паруса, когда внезапно наступает штиль. Он сел, сжав руки и прикусив зубами костяшки больших пальцев. Ее жалкий вид потряс его.

— Так ты забеременела от своего сводного брата?

Лидия безучастно кивнула — гнев и силы покинули и ее тоже. Она отрешенно уставилась в пространство.

— Когда мне не удавалось убежать от него или не хватало сил бороться с ним, он снова делал со мной это.

— Ты могла вообще убежать оттуда, — тихо сказал Росс. Она горько усмехнулась, откинула со лба прядь волос и воззрилась на него.

— Мама была больна. Старик многие годы выжимал из нее все соки, обращался как с рабыней и даже никогда не кормил досыта. Когда он умер, она слегла и больше уже не выздоровела. Если бы я убежала или убила себя — а эта мысль мне много раз приходила в голову, — мой сводный брат просто уморил бы ее голодом или задушил бы во сне. И уж конечно, он не стал бы о ней заботиться. Я была вынуждена остаться.

Лидия судорожно мяла в руках ткань платья.

— Когда мама узнала, что у меня будет ребенок, она плакала целыми днями. Она встала с постели и пригрозила, что убьет его за то, что он со мной сделал. Он расхохотался и ударил ее. Она упала. Потом она плакала еще больше, обвиняя себя во всем, что случилось. Через несколько недель она умерла. Она просто однажды вечером уснула и больше не проснулась. — Лидия не обращала внимания на слезы, которые проложили на ее щеках искрящиеся дорожки. — Я ушла на следующее утро и много недель скиталась где попало, перебиваясь тем, что могла найти. Одна фермерская семья была очень добра ко мне. Они кормили меня, и я пожила у них какое-то время, но потом… мне пришлось уйти. Я шла и шла, пока не упала, чтобы родить. Ты знаешь остальное.

Лидия замолчала — ей пришло в голову, что мечтам о лучшей жизни настал конец. Росс больше никогда не пожелает ее теперь, когда он узнал о ее прошлом.

В своем рассказе она умолчала о том, как Клэнси ее тогда нашел. Доброму фермеру и его жене она сказала, что ее муж умер и она пытается вернуться домой к родителям до того, как родится ребенок. Клэнси явился вслед за ней и сообщил им, что она его неверная жена. Она убежала, но не успела пробежать и мили, как он настиг ее. Она пыталась бороться. Он упал и ударился виском о камень. Она решила, что он мертв. Что же Росс скажет теперь, если она откроет ему, что ее презренный сводный братец до сих пор домогается ее?

Они сидели в напряженном молчании. Наконец он, слегка поерзав, глубоко вздохнул и произнес:

— Я был преступником, Лидия.

Это она меньше всего ожидала от него услышать. Она подняла голову и посмотрела на него. Отчаяние на ее лице сменилось ужасом.

— Преступником? — повторила она. Она, конечно, знала об этом. Она ведь видела объявление. Чему она не могла поверить — так это тому, что он ей в этом признается. Разве это не знак доверия?

— Я был в банде братьев Джеймс. Совершал налеты на поезда. Стрелял в людей. Нескольких убил. — Он говорил отрывисто, но она чувствовала, как внутри него словно бы отворяются шлюзы. Он столько лет хранил эту тайну и теперь хотел выговориться.

— Расскажи мне все, — мягко попросила она.

— Моя мать была шлюхой, — грубо выпалил он и метнул взгляд на Лидию, чтобы проверить ее реакцию. Он не раз представлял себе, как сообщает это Виктории, он представлял себе, какой ужас будет написан у нее на лице, как побледнеет оно, как задрожат губы, как в ужасе она закроет глаза. На лице Лидии он не прочел ничего подобного. Она только выжидательно смотрела на него. Он решил выразиться еще более грубо, быть может, он захотел проверить, насколько хорошо она его понимает. — Пойми меня. Она была жирной, ленивой, грязной шлюхой.

Если ее лицо что-то и выражало, так только нежность и сострадание.

— Ты любил ее?

К своему стыду, он обнаружил, что этот вопрос чуть было не заставил его расплакаться. Он ответил, словно бы стараясь заглянуть внутрь себя:

— Я хотел любить ее. Боже, как я этого хотел! Может быть, я и любил ее. Когда я был совсем маленьким ребенком, я хотел, чтобы она любила меня, но… — Он поежился, как бы пытаясь отогнать воспоминания, и выпрямился. — Я был лишь досадной случайностью в ее жизни, и она никогда не позволяла мне об этом забыть.

— А твой папа?

— Я так и не знаю, кто это был! — Он невесело рассмеялся. — Да и она не знала. Я даже не знаю точно, когда у меня день рождения. Мадам, содержательница борделя, позволяла мне находиться в задней комнате вместе с барменом, а тот колотил меня каждый раз, когда я раскрывал рот. Дейзи — так ее звали, так вот, она никогда не позволяла мне называть ее мамой. Она работала всю ночь, а днем отсыпалась. Я был по большей части предоставлен сам себе, шатался по улицам города, нарывался на неприятности, воровал, разбивал окна — в общем, делал все, что сходило мне с рук. И у меня это ловко получалось — я всегда выходил сухим из воды. Потом мне это надоело. Я нашел работу в платной конюшне. Именно там я научился обращаться с лошадьми. Когда мне было лет четырнадцать, Дейзи умерла.

— Как?

— Однажды утром она проснулась с болью в животе. И боль не проходила. Старый док сказал, что это воспаление и он ничего поделать не может. К полудню следующего дня она умерла.

Мадам вышибла меня. Работа в конюшне мне тоже к тому времени надоела. Я рассудил так: что бы я теперь ни сделал, в глазах всех жителей города я навсегда останусь сыном шлюхи Дейзи. Так зачем лезть из кожи вон, чтобы стать лучше? К тому времени я накопил богатый опыт в игорном зале борделя. Я научился пить, сквернословить, играть в покер. И еще я очень хорошо умел постоять за себя.

Я украл лошадь у своего хозяина и смылся из города. Я скитался там и сям, в основном занимаясь всякими темными делишками. Первый человек, которого я убил, обвинил меня в том, что я жульничаю при игре в покер. Он вытащил пистолет, когда я обозвал его поганым вруном. Но я вытащил свой пистолет быстрее.

— А ты жульничал?

Он печально улыбнулся:

— Конечно. Кажется, ставка была — пять долларов. Я убил человека за какие-то жалкие пять долларов. — Он мрачно взглянул на нее и продолжал: — Мне было около двадцати, когда разразилась война. Я вступил в партизанский отряд. Это было похоже на праздник. Я мог красть и убивать, и у меня было на это благословение армии Конфедерации. И при всем том я был хорошим солдатом. Люди, которым безразлично, жить или умереть, всегда отчаянно рискуют и обычно остаются в живых. Умирают, как правило, люди благородные, — задумчиво произнес он. — Но война закончилась, и такому бандиту, как я, ничего не оставалось, как продолжать свое дело до тех пор, пока кто-нибудь не окажется удачливее его. Однажды вечером в салуне у меня была стычка с одним человеком, и я одержал верх. Там был Коул Янгер, он видел, как я обращался с оружием, и предложил познакомить меня с Джесси и Фрэнком. Так я присоединился к их банде.

Она не знала людей, которых он назвал, но поняла, что это знаменитые преступники.

— Я пробыл с ними около двух лет. Потом мы совершили налет на банк — дело поначалу обещало быть легким. Слишком рьяный помощник шерифа позволил убить себя в перестрелке. Мне пришлось вернуться, чтобы посадить на свою лошадь одного из Янгеров — его лошадь была убита. Кто-то — думаю, шериф — тяжело меня ранил. Я был единственным, кто был ранен серьезно. Им пришлось бросить меня в лесу, чтобы оторваться от погони.

— Они бросили тебя?

— Они были вынуждены. — Он пожал плечами. — Если бы это был один из них, то я бы поступил точно так же.

— Но ты мог умереть!

Он рассмеялся над ее наивностью.

— К этому всегда надо быть готовым. Я и должен был умереть. Лидия, мое настоящее имя — Сонни Кларк. Так вот, Сонни Кларк умер в тот день где-то в горах Теннесси.

Выражение ее лица показало, что она все поняла.

— Там тебя и нашел Джон Сакс?

— Я точно не помню. Я очнулся много дней спустя в его хижине. Как-то, Бог его знает как, с помощью снадобий, которые он заставлял меня пить, с помощью всех этих гнусно воняющих припарок, которые он прикладывал к моим ранам, ему удалось вытащить меня из пасти смерти, и через несколько месяцев я снова мог передвигаться. Помнишь шрам у меня на груди? — спросил он. Она кивнула. — Пуля прошла навылет. Как она не задела сердце и легкое, я не знаю и никогда не узнаю.

Мозг ее напряженно работал, пытаясь домыслить все остальное.

— Ты сменил имя?

— Сакс сам предложил мне это. Пока я был без сознания, он состриг мне волосы, чтобы обработать рану на голове. — Лидия содрогнулась, подумав о том, как он истекал кровью. И не успели они оба это заметить, как она уже сидела у него между колен, положив руки ему на бедра. — У меня отросли усы и борода. Бороду я сбрил, но с усами я выглядел старше и был непохож на себя прежнего. Я проработал у него почти год, провел там всю зиму. Когда я от него уехал, я был уже другим человеком.

Он легонько теребил ее волосы пальцами. Ее щека покоилась у него на бедре.

— Я изменился и внутренне. Я хотел жить и сделать так, чтобы моя жизнь чего-нибудь стоила. Наверное, мне надо за это благодарить Сакса. Это был первый человек за всю мою поганую жизнь, которому не было наплевать на меня. Я чувствовал себя в долгу перед ним за то, что он взял на себя заботу о моем спасении.

Единственное, что я умел, — если не считать ремесла убийцы — это работать с лошадьми. Сакс посоветовал, чтобы я поискал работу в конюшнях Джентри. Я оставил свое прошлое позади, Лидия. Но под этим новым именем и новым лицом я по-прежнему — человек вне закона, вероятно, в некоторых штатах меня до сих пор разыскивают.

Разыскивают, это верно, но она не собиралась ему этого говорить. Она подняла голову и посмотрела ему в глаза.

— Ты правда изменился, и ты больше не Сонни Кларк. Ты же сам сказал, что он умер много лет назад. — Она дотронулась до его усов. — Ты — Росс Коулмэн.

В глазах его появилось выражение крайней нежности, что с ним случалось не часто. Росс и сам бы себя не узнал.

— Прости меня за то, что я тебе наговорил. Я — тот, каким я был, откуда я явился, — кто я такой, чтобы судить тебя? — Его пальцы запутались у нее в волосах. — Боже мой, Лидия, какой ад тебе, наверное, довелось пережить!

Она обняла его руками за талию и положила голову ему на грудь.

— Да, до тех пор, пока я не встретила тебя. Ты дал мне возможность почувствовать себя настоящей леди. Но… но вчера, когда ты посмотрел на меня, как…

Он, уткнувшись лицом в ее волосы, прошептал слова извинения:

— Я был не прав. Я просто с ума сошел от ревности, Лидия.

— Ревность? Ты думал, я улизнула на свидание с Уинстоном? Он был моим другом. И все. А те другие, чьи имена ты назвал, я никогда…

— Я знаю, что ты ничего не совершила умышленно. Я, наверное, немного повредился в уме. Но, черт побери, я просто посинел от злости, когда увидел всех этих мужчин, пялящихся на твои груди!

— Мне не нужен никакой другой мужчина, Росс. Раньше я думала, что вообще никогда не захочу мужчину. — Она подняла руки и пробежала пальцами по его густым волосам. — Но ты поцеловал меня и дотронулся до меня. Она замолчала, застенчиво склонив голову. — А теперь я просто обожаю то, что ты со мной делаешь.

Он произнес одну из тех банальностей, которая сейчас вовсе не прозвучала банально. Взяв ее лицо в руки, он легонько провел большим пальцем по ее губам.

— Я обожаю то, что мы делаем вместе.

Он поцеловал ее жадно, но нежно, касаясь языком мягкой впадины ее рта. Его руки опустились ей на плечи, потом — на груди и там и остались. Она слегка застонала, и он моментально убрал руки.

— Я знаю, тебе вчера было страшно и больно. Боже, когда я подумаю, что могло произойти… — Он крепко зажмурился и стиснул зубы — яркая белая полоска блеснула под темными усами. — Если не хочешь, не будем сегодня. Я все понимаю.

Лидия встала, повернулась к нему спиной и откинула волосы с шеи.

— Пожалуйста, помоги мне расстегнуть пуговицы.

Грудь Росса разрывалась от чувства, не имеющего наименования, но более могучего, чем все чувства, которые он когда-либо испытывал в жизни. Он сел на краешек табурета. Лидия стояла между его вытянутых ног. Пальцы поначалу не слушались его, когда он начал расстегивать длинный ряд пуговиц.

Покончив с ними, он расстегнул ей пояс, развязал ленты нижней юбки и стянул ее с ног. Подсунув руку под сорочку, он расстегнул панталоны. Когда они сползли до самых лодыжек, она, сделав грациозный шаг, освободилась от них и оттолкнула ногой прочь.

Было что-то возбуждающее в том, что она стояла перед ним только в блузке и сорочке. Потом она скинула блузку и принялась расстегивать сорочку. Он обнял ее и схватил за руки.

— Дай я.

Действуя только на ощупь, он аккуратно расстегнул пуговицы одну за другой. Его руки время от времени надолго отвлекались от этого занятия, чтобы погладить ее груди через тонкую ткань. Потом руки его скользнули по талии, чтобы расстегнуть все пуговицы до конца.

Нежно и мягко, не встретив возражений с ее стороны, он стянул сорочку с ее плеч и рук, и ткань обвила ее бедра, подобно облаку, обнажив безупречно гладкую спину с как бы подсвеченной изнутри теплой кожей, безупречно чистой кожей. От плеч до ягодиц, вдоль позвоночника шел неглубокий желобок. Он кончиком пальца дотронулся до него и провел пальцем вниз — до основания позвоночного столба и ниже.

По обеим сторонам позвоночника — там, где начинается изгиб линии бедер, — находилась пара симметрично расположенных соблазнительных ямочек. Он по очереди поцеловал обе, а потом, слегка покусывая кожу, поднялся вверх вдоль ее изящно очерченного хребта к лопаткам.

Лидия задрожала от восторга, почувствовав, как его влажный теплый язык скользит по самой середине ее спины. Дойдя до талии, он крепко впился губами в кожу и страстно поцеловал, а руки его обняли ее, нашли груди и любовно стиснули.

— Повернись, — мягко велел он.

Он знал, что такими они и будут — ее соски, ласкаемые его пальцами, были большими и темными. Положив руки ей на ягодицы, он привлек ее к себе и поцеловал эти остроконечные коралловые вершины. Он тыкался носом в ее груди, время от времени нежно бодая их.

Тускло горящий фонарь отбрасывал мерцающие отблески, и тени плясали по ее золотистой благоухающей коже.

Ему хотелось проглотить ее. Но он подавил в себе людоедский инстинкт и вместо этого снова взял в руки ее груди, соединив большие пальцы под ними, в ложбинке между ребрами.

Он наклонился вперед и легонько скользнул губами по ее животу. Затем его язык нащупал эрогенную зону на животе, чуть пониже диафрагмы. Большие пальцы продолжали гладить низ грудей, периодически поднимаясь вверх до сосков — воспламененных и жаждущих успокоения. Он уткнулся губами ей в пупок. Кончиком языка он описал круг по его краям. Затем проник глубже в эту нежную впадину.

Лидия погрузила пальцы ему в волосы и судорожно сжала голову. Она никогда не представляла себе, что могут существовать такие высоты наслаждения. Неужели то, что они делают, — это плохо? Или, может быть, другим все это прекрасно знакомо, а она познает это только сейчас?

Чувства Росса бушевали. Кровь бешено и неотвратимо стучала у него в паху. Он чувствовал движение ее рук у себя на голове, вдыхал аромат ее тела, ощущал вкус ее очарования. Он тонул в ней, но и этого было мало. Далеко не достаточно. Ему хотелось большего. Всего!

Он отпрянул и в тусклом свете увидел треугольник плоти в проеме сорочки там, где она держалась у нее на бедрах. Низ живота был скрыт полутенью, но все же он разглядел гнездо курчавых темно-коричневых с золотистым отливом волос, почти терявшееся в темноте.

Сердце его бешено колотилось, пуговицы на брюках едва выдерживали напор его неистовой мужественности. Он колебался, никак не решаясь. Потом он снова наклонился вперед и просунул губы в проем между краями ткани. Она не пошевелилась. Он легонько потер ее усами, очень легонько — сначала живот, потом все ниже, ниже и остановился у края желанного треугольника. Губы его раздвинулись, дыхание колыхало мягкие волосы.

Она отреагировала на это, неожиданно вздрогнув всем телом. Резко вздохнула и вдруг, как бы задыхаясь, шумно принялась ловить ртом воздух, а руки ее непроизвольно сомкнулись у него в волосах.

Ему вдруг стало стыдно, что он довел ее до такого возбуждения, и он тут же отпрянул. Неловко встал, задев головой парусину.

Она сделала легкий шаг и сбросила с себя сорочку, оставшись в одних башмаках и чулках.

Она все еще не отдавала себе отчет в том, насколько она соблазнительна, и ее наивность временно привела его в чувство.

— Сними башмаки, но оставь чулки, — попросил он.

— Зачем? — едва дыша, выговорила она. Он снял сапоги и брюки. Восставшая плоть, распирающая изнутри его белье, была более чем заметна.

— Мне нравится, как ты выглядишь в чулках.

Она сделала так, как он просил, прикусив нижнюю губу и проказливо улыбнувшись ему. Росс застонал и начал яростно расстегивать рубашку.

— Дай я сделаю это сама, а то кончится тем, что мне же придется пришивать все пуговицы.

Она отстранила его руки и стала расстегивать пуговицы. Рубашка полетела прочь. Сначала глаза, потом кончики пальцев нашли у него на груди отметину — шрам от раны. Она с любовью прикоснулась к нему и прошептала:

— Ты мог умереть. — Встав на цыпочки, она дотянулась до шрама. Ее губы шевелились, слегка поглаживая розоватую кожу. — Я так рада, что ты не умер.

Отбросив последние остатки стыдливости, она поцеловала его в шрам, ткнувшись языком в эту впадину неправильной формы. Из горла его вырвался сдавленный стон, и он обвил ее руками. Чувствуя себя увереннее, она принялась губами ласкать его грудь. Вьющиеся волосы щекотали ей губы и нос, но ей нравилось их прикосновение к лицу. Ее груди слегка касались его живота и шелковистой полоски темных волос, делящей живот надвое. Его сосок дернулся, когда ее пальцы легонько пробежали по нему, и она решила, что он заслуживает большего внимания, прикоснулась к нему языком и с вожделением лизнула.

Росс сам дивился тому жаркому ощущению, которое испытывало все его тело.

— Черт побери! — сквозь зубы выругался он и начал неловко стягивать с себя белье. — Ты учишь меня таким вещам, каких я не знал.

Лидия опрокинулась навзничь на тюфяк, но тут же начала смеяться над его отчаянными попытками избавиться от нижнего белья. Он угрожающе воззрился на нее, прищурив зеленые глаза:

— Тебе смешно?

Она попыталась подавить приступы смеха, но не смогла и разразилась неудержимым громким хохотом. Она каталась с боку на бок, заливаясь смехом, и Росс тоже не сумел сдержать улыбки. Полностью обнаженный, он лег рядом с ней и принялся душить в медвежьих объятиях.

— Так тебе кажется это смешно? — повторил он, щекоча ей ребра.

— Нет, нет. Перестань, пожалуйста! — взмолилась она, пытаясь вырваться из его объятий.

— Смех надо мной тебе дорого обойдется, — сказал он, с силой водя лицом по ее горлу.

— А именно?

— Тебе придется остаться в чулках. — Теперь он лежал у нее между ног, распластавшись поверх нее, и его мощь покоилась между их телами.

Их дыхание слилось воедино, и смех постепенно затих. Они страстно глядели друг другу в глаза. Он видел, как трепетно пульсирует жилка у нее на горле. Она тоже чувствовала, как пульсирует его мужественность, прижатая к бугорку ее женственности. Ее глаза тускло мерцали.

— Пожалуй, я могу остаться в чулках. Если они тебе нравятся.

— Мне нравишься ты, — без колебаний заявил он и удивил ее этим не меньше, чем самого себя. Взгляды их вместе воспарили и глубоко проникли в душу и сознание друг друга.

— Правда? — Голос ее звучал так тихо, что он едва расслышал.

— Да.

Если раньше он не до конца отдавал себе в этом отчет, то теперь был твердо уверен. Он боролся, но она стала значить для него больше, чем он когда-либо мог себе представить. Та ревность, которая обуревала его прошлой ночью, была лишь слабым предвестником чувства, во власти которого он находился сейчас. Это новое чувство потрясло его до самых глубин его существа.

Он не мог больше не считаться с ним. Чувство завораживало его. Оно приводило его в ужас. И он больше не хотел бороться с ним.

Он не знал что сказать. Знаки любви — вот что должно было стать средством выражения его мыслей. Его пальцы безотчетно поглаживали ее груди, массировали соски — такие желанные и так очаровательно набухшие.

— Я никогда не чувствовал такой близости с телом женщины, — неловко произнес он.

Зная, какого усилия ему стоило произнести даже такую малость, она положила руку ему на затылок и привлекла его голову к своей груди, слегка приподняв ее другой рукой.

— О, как чудесно, когда ты прикасаешься ко мне языком!

В горле у него заклокотало, и он, как губкой, принялся тереть ее соски языком, плотно прижимая и сливая воедино их друге другом, пока она не начала постанывать, отдаваясь все возрастающей страсти.

— О Росс, ничто в мире не может с этим сравниться! — едва выдохнула она.

Только самый кончик его копья вошел во влажную расщелину ее тела. Он смаковал предвкушение безраздельного обладания ею.

— Может, — ответил он, уткнувшись лицом ей в грудь. — Кое-что может.

— Что? — спросила она со слабым стоном, и он вошел глубже на какую-то долю дюйма в мягкие влажные недра. — Покажи мне.

Дыхание выходило из него резкими прерывистыми толчками. Он поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза. В них он прочитал только искреннее желание знать. Ни страха, ни жертвенности. И уж во всяком случае, никакого предшествующего опыта.

Он приподнялся — теперь он стоял на коленях, низко склонившись над ее бедрами. Не отрывая глаз от ее лица — не появятся ли на нем признаки отвращения или страха, — он провел ладонью вниз по ее голени, все еще облаченной в черный чулок. Потом он слегка повернул голову и поцеловал бедро чуть повыше подвязки, с силой массируя сверхчувствительную кожу губами и языком.

— Росс, — еле выдохнула она.

— У тебя красивые ноги, Лидия, — прошептал он. Руки его нежно гладили упругую кожу, потом проникли под подвязку и принялись щекотать коленный сустав сзади. Он спустил чулок достаточно низко, чтобы иметь возможность поцеловать коленку и прикоснуться к верхнему краю икры языком.

Потом он совершил этот же эротический ритуал и над другой ногой. Узница плотского наслаждения, она повернула голову и только смотрела, как его руки поднимаются вверх по ее бедрам, как массируют их, гладят. Когда ее глаза встретились с его глазами, внутреннее напряжение, видимое в его взгляде, проникло ей в душу, и она, шепотом повторяя его имя, закрыла глаза.

— Ты тут такая красивая. — Его пальцы нежно разглаживали темно-каштановый пушистый бугорок. — Чудесный цвет. — Изменились и сила, и тембр его голоса. Теперь он говорил низким хрипловатым голосом, в котором звучали страсть и желание.

Звуки его голоса и прикосновение его рук заворожили Лидию. Пальцы его сбежали по склонам холма в ложбинки и встретились там, где соединяются бедра. Потом он нежно прикоснулся к этому самому сокровенному месту, легонько погладил. Кончики пальцев окунулись в маслянистую влагу.

Она словно бы пробудилась ото сна и широко распахнула глаза, почувствовав, как что-то мокрое гладит ее в самой верхней точке у основания бедра. Его шелковистые волосы щекотали ей кожу, щетина восхитительно скреблась, ноона не могла поверить, что он делает, пока глаза не подтвердили ее ощущения.

— Росс! — закричала она, пораженная, и вцепилась руками ему в волосы. Но было уже поздно. Он целовал ее, а она — вместо того чтобы оттолкнуть его голову — только сильнее прижимала к себе. Ее голова откинулась на подушку в экстазе.

Он целовал ее так же утонченно, как целовал в губы.

И это было великолепно, и он не мог остановиться.

Большими пальцами он мягко раздвинул складки, скрывающие средоточие ее женственности. Потом вступил в действие язык. Каждое нежное движение было даром ее прелести, ее юности, ее невинности — ибо она была невинна, несмотря на все оскорбления, которые ей пришлось пережить. Его ласки лечили раны, нанесенные ее чувствам; его поцелуи стирали даже следы их. Его молящие губы благодарили ее за щедрость, с которой она делилась с ним своим телом. Ибо никогда еще его не одаряли правом на такую любовь.

Блаженство накатывалось на нее волнами, и наконец она начала задыхаться. То, что сейчас происходило, выходило за пределы ее воображения. Это потрясало ее, но в то же время она понимала, что это редкостный дар, который Росс приносит ей, и что высшее наслаждение в том, чтобы принять его без внутреннего сопротивления.

Всепоглощающее наслаждение продолжалось. Каждое движение его языка, каждая ласка его губ усиливали его, и наконец она ощутила небывалое сокращение всех мышц своей утробы. В тот самый момент, когда она потеряла контроль над собой, он снова лег на нее и крепко прижал к себе ее содрогающееся тело. Биение его мужественности наполнило все ее существо. Он вошел в нее одним быстрым движением, и семя хлынуло из него бурлящим потоком.

Спустя долгие мгновения, когда она наконец пришла в себя, она осознала, что они лежат совершенно неподвижно, а ее руки сжимают его бедра. Он был по-прежнему твердым и наполненным внутри нее.

— Росс? — В ее голосе звучало сомнение.

— Прости. Мне этого не хватило.

Он начал двигаться, сначала медленно, а затем все быстрее и сильнее, постепенно усиливая напор, лишающий ее разума, и она вновь оказалась на краю непостижимой бездны. На этот раз они ринулись туда вместе и погрузились в атласную темноту забвения, раскрывшую для них свои теплые бархатные объятия.

Спрятав лицо у нее на груди, он со стоном повторил ее имя, вторично погружаясь в золотое небытие.

— Я устала, но не хочу спать. Я боюсь, что проснусь, и все это окажется только сном. — Лидия легонько дергала волоски у него на груди.

Росс вздохнул от удовольствия.

— Я знаю. Я тоже не хочу спать. — Его руки обвили ее, и он нежно поцеловал ее в висок. — Послушай, Лидия, как ты могла научиться так правильно говорить, если жила в таких условиях? Как однажды выразилась моя мамочка, понося меня за то, что я дурак и свиное рыло, у тебя утонченные манеры. Я-то подражал Виктории и ее отцу. А кто учил тебя?

— Я не всегда там жила. Мы, мой родной папа, мама и я, жили в городе. Я не очень хорошо помню город, но я помню наш дом. Мама выращивала цветы в горшках на переднем крыльце. Моя комната была наверху. Я помню, как летом по ночам я сидела у раскрытого окна, а занавески развевались на ветру и гладили мое лицо. Они были белые и кружевные, и через них было все видно.

Рука Росса лениво ласкала ее ягодицы.

— Когда мы построим свой собственный дом, я достану для тебя кружевные занавески. — Она уютно свернулась калачиком и прижалась к нему. — А что стало с твоим папой?

— Он умер. Его звали Джозеф Брайант. — Она вдруг села и с гордостью объявила: — Это моя фамилия. Я — Лидия Брайант.

Он снова притянул ее к себе и крепко поцеловал.

— Больше нет. Теперь твоя фамилия — Коулмэн.

— Но ты же понимаешь, что я хотела сказать, — проворковала она, сонно устраиваясь у него под боком. — Папа писал статьи для газеты. Иногда он сердился, потому что людям не нравилось то, что он написал. По-моему, это было что-то про рабов. Он сказал маме, что поедет на Север и подыщет нам новое место жительства. Мы были так возбуждены. Но он заболел там и умер. Мы его больше не видели. Я его почти не помню.

— А представь себе, каково мне — я ведь вообще не знаю, кто мой отец. Правда, нельзя сказать, что клиенты моей мамаши — это такой уж первосортный материал.

Она взглянула на его лицо, на котором появилось выражение горечи, и сняла напряжение, проведя по лицу пальцем.

— Раз он зачал тебя, то должен был быть очень сильным и красивым. Но мне совершенно безразлично, кто он.

Черты его лица разгладились, и он поцеловал ей руку.

— Продолжай. Когда твоя мама снова вышла замуж?

— Точно не знаю. Мне было около десяти. Нам пришлось переехать из нашего дома и бросить там все вещи. Наверное, люди плохо относились к маме из-за того, что писал папа.

Росс восстановил недостающие детали картины. Брайант был аболиционистом. Он уехал на Север, вероятно, не смог приспособиться к перемене климата и умер от какой-нибудь болезни легких. Мать Лидии, вдова, потеряла все.

— Я помню темную комнату под крышей в старом доме. Там мы и жили. Мама шила, делала вышивки на женских носовых платках и тому подобное. Однажды она пришла домой и сказала, что познакомилась с человеком, который живет на ферме в горах. — Она вздохнула. — Они поженились, и он сказал, что забирает нас к себе. У него был вовсе не дом, а просто лачуга — в ней было холодно зимой и жарко летом. Мне приходилось спать на сеновале, а туда можно было попасть, только вскарабкавшись по лестнице. Место было гнусное, грязное, и маме приходилось все время много работать, чтобы приготовить еду и сделать дом хоть чуть-чуть пригодным для жизни. Я представляю себе, в каком она была отчаянии, раз решилась выйти за него замуж. Она надеялась, что на ферме будет вдоволь еды и что обстановка для меня там будет здоровее, чем в городе на чердаке. Он хвастался, а мама поверила во все его враки. Так он бесплатно приобрел себе рабыню.

— А твой сводный брат?

— Он был старше меня. Он уже был взрослый, когда мы с мамой туда приехали. Они со стариком постоянно дрались, друг с другом и с соседями, которых ненавидели. И нас тоже все ненавидели. Когда мы приезжали в город за покупками, нас обзывали всякими обидными прозвищами. Мама плакала и вскоре вовсе отказалась ездить в город, так что и я тоже перестала. Я боялась оставаться одна с мужчинами.

Росс прижал ее к себе.

— Эта жизнь кончилась, Лидия. Я рад, что ты мне это рассказала. Это очень многое объясняет. И я тоже почувствовал облегчение оттого, что рассказал о себе. Ты единственная живая душа, которая знает правду. Моя тайна умерла вместе с Джоном Саксом. Больше я никому ничего не говорил.

Она была не единственной, кто знал о нем. Клэнси тоже знал. Были и другие люди — они разыскивали Сонни Кларка. Но они его никогда не найдут, если только это от нее зависит. Она крепко обняла его.

— А Виктории ты не говорил?

Руки, ласкавшие его, замерли.

— Нет, — мягко ответил он. — Я ей никогда не говорил.

Лидия улыбнулась про себя. Виктории принадлежала его любовь. Возможно, принадлежит до сих пор. Но ей принадлежит нечто, чего у Виктории не было. Его доверие.

— Росс!

— М-м-м? — Он не мог надивиться, какой нежный у нее живот. Костяшками пальцев он тихонько барабанил по нему.

— То, что ты сегодня сделал со мной…

Он замер.

— Да?

— Да нет, ничего.

— Что? Скажи мне.

— Это… Я не знаю… Ты, наверное, подумаешь…

— Я не буду знать, что подумать, если ты мне не скажешь.

— Ну, я просто подумала, что… — Она чуть повернулась, оперлась о его грудь и заглянула ему в глаза. — А что, если я это сделаю с тобой?