"В тупике" - читать интересную книгу автора (Сименон Жорж)

Глава 1

Определить, какую роль сыграл в нашей жизни тот или иной час, мы, разумеется, можем только впоследствии. Но о котором идет речь, окрашен цветом неба; а было оно серым повсюду, куда ни глянь, как внизу, где мчались тучи, гонимые восточным ветром, так и в вышине, где про запас хранился дождь на много-много дней.

Уже не хватало сил хныкать и повторять, что проходит последнее воскресенье перед Пасхой! Да и к чему? Это тянулось уже месяц за месяцем! Месяц за месяцем газеты сообщали о наводнениях, оползнях, обвалах!

Лучше уж молча пожимать плечами, как пастор, вице-мэр, что стоял перед дверью, спрятав руки в карманы, ссутулясь и глядя в одну точку.

Было только десять часов утра. В такое время вице-мэр еще не оделся как полагается. Он заглянул сюда по-соседски, накинув старый пиджак на ночную рубашку и сунув босые ноги в кожаные шлепанцы. Лили за стойкой мыла стаканы и ставила их на полку. Тони, рыбак, полулежа на диванчике, обтянутом искусственной кожей, машинально следил за ней. Резная металлическая вывеска со скрипом раскачивалась при каждом порыве ветра, и дождь размывал намалеванную яркими красками тарелку буйябеса[1] и надпись «У Полита».

А сам Полит, тоже еще не одетый и не умытый, был просто вне себя. Яростно загружал он большую печь, которую вот уже два месяца следовало перестать топить. Потом шел в кухню — ступенькой ниже — и гремел там ведрами и кастрюлями.

— Кажется, сегодня в церкви ветки самшита освящают? — спросил вице-мэр, когда зазвонили колокол церкви в порту Гольф-Жуан.

Как раз в эту минуту мимо двери проходила согнувшаяся под зонтиком старуха, вся в черном, с молитвенником в руке.

— А по-моему, сегодня день свечей! — вздохнул Тони, не двигаясь с места.

— Каких еще свечей?

— Когда я, мальчиком, пел в церковном хоре…

— Это ты-то пел в хоре?

— Почему бы и нет? Так вот, я помню, что-то говорилось тогда о свечах, и священник втыкал гвозди в такую здоровенную свечу…

— Да это все приснилось тебе! — пробурчал вице-мэр, который ничего такого не припоминал.

Прямо перед ним, в порту Гольф-Жуан, приплясывали на волнах лодочки, причаленные в нескольких метрах от мола, носом к ветру. А подальше, вырвавшись из-под защиты мыса Антиб, клокотало море и крутые гребни, казалось, исходили дымом.

— Я тоже помню свечи, — вмешалась Лили, о которой вовсе позабыли.

Вице-мэр воспользовался случаем, чтобы отпустить грубую шуточку, и приоткрыл застекленную дверь. В тот же миг брызги дождя, с шумом заливавшего узкий тротуар, ворвались в кафе, долетев чуть не до самой его середины.

— Дверь! — заорал из кухни Полит.

— Заткни пасть! — отозвался вице-мэр, но дверь все-таки закрыл.

Время от времени мимо кафе проносилась машина из Канн в Жуан-ле-Пэн, взметая с обеих сторон фонтаны грязной воды. Потом у двери остановился большой синий лимузин с шофером в ливрее. Из машины вышел человек в белых брюках, черном клеенчатом дождевике и морской фуражке; он рассеянно пожал руку шоферу и, согнувшись, перебежал через тротуар в кафе.

Вице-мэр, собираясь уйти, потеснился, пропустив его, и пробормотал: «Привет, Владимир!»

Машина уже повернула назад, в Канны, откуда пришла. Владимир стряхнул свой черный дождевик, подошел к стойке, угрюмый, недовольный, нерешительный. Каждое утро повторялась одна и та же комедия. Он с отвращением смотрел на бутылки. В этот час лицо его было опухшим, веки красноватыми. Лили ждала, улыбаясь, держа в руке стакан и полотенце.

— Виски?

— Нет.

Тони, по-прежнему развалясь на диванчике, тоже глядел на Владимира. А вице-мэр стоял теперь спиной к застекленной двери.

— Ну ладно! Виски так виски!

Он закурил и посмотрел на Тони, не находя нужным поздороваться с ним. К чему это, когда и так видишься потом целый день? Затем бросил взгляд в окно, на яхту, видневшуюся в конце мола.

— Блини выходил?

— Не видал.

Владимир вошел в кухню, где Полит ставил на огонь картошку, открыл стенной шкаф, взял оттуда банку свежезасоленных анчоусов и вытащил пальцами две-три рыбки.

— Поздно лег? — спросил Полит.

— В четыре.., пять.., уже не помню.

— Гости?

— Друзья из Марселя, вечером уезжают.

Он снова примостился у стойки и жевал анчоусы, даже не стряхнув с них соль, иногда запивая их глотком виски.

Порой вздыхал, поглядывая на белую яхту. Виие-мэр тоже вздыхал, погода его угнетала.

— Пора мне пойти одеться, — заявил он. Это он повторял уже в третий раз, но у него все не хватало духу выйти из кафе и перейти в соседний дом. Не двигаясь с места. Тони воскликнул:

— Э! Вот и Блини!

С яхты спустился человек, одетый, как и Владимир, в белые полотняные брюки и черный дождевик, на голове у него была фуражка с золотым гербом. Он нес в руке продуктовую сумку и шел торопливой походкой, подняв воротник, спрятав в него подбородок. На какое-то мгновение Блини шагнул в сторону, чтобы заглянуть в окно кафе, увидел Владимира и снова двинулся к рынку.

— Не скучает он, должно быть, с девчонкой-то! — проговорил вице-мэр.

Владимир промолчал. Даже не подумав расплатиться, он набросил на плечи дождевик и пошел к «Электре».

Остальные посетители ничего и не заметили, подумали, что Владимир всегда такой по утрам. За те годы, что он был капитаном «Электры», они успели к нему привыкнуть. Лили, не задумываясь, налила ему виски, хотя он и утверждал, что пить не будет. И теперь они полагали, что он недолго пробудет на борту и вернется выпить еще стаканчик, после чего только и развеется его утренняя горечь.

Но никто из них толком ничего не знал.

Снова погрузились они в унылое созерцание дождя, следя за Владимиром, который приблизился к яхте, поднялся по сходням и наконец исчез в носовом люке.

— Неплохо устроился в теплом местечке… — вздохнул Тони-рыбак.

— Не скажи, иной раз не захочешь быть в его шкуре, — возразил вице-мэр, подумывая уже, не пора ли идти одеваться.

Лили покончила со стаканами и теперь протирала полированные столы, потускневшие от сырого воздуха. Кафе Полита не было трактиром для рыбаков, но не было и рестораном для туристов. Однако напоминало оно и то, и другое. Полит сохранил в целости прежнюю длинную оцинкованную стойку с сифоном и краном для пива и кассой в углу. Пол был, как и раньше, вымощен красными плитками, на прованский лад, но теперь тут стояли красивые деревенские столы темного дуба, стулья с плотными соломенными спинками, а на окнах висели занавески в мелкую клеточку.

— Лили! — крикнул Полит. — Сбегай купи полфунта сала…

— Можно взять ваш дождевик? — спросила девушка у Тони и побежала к лавкам, окружающим церковь и кинотеатр.

Там она увидела Блини, который, как толковая хозяйка, щупал кабачки один за другим. «Привет, Блини!» — издали бросила Лили.

По-прежнему дул ветер, неслись серые тучи. Владимир неподвижно стоял в кубрике «Электры». Он был похож на больного, чувствующего, как у него сжимается сердце, предвещая приступ.

Справа — койка Блини. Слева — его собственная. Над ними были еще две подвесные койки, по одной с каждой стороны, но на этих верхних койках они держали вещи. На стороне Владимира — беспорядок, одежда и белье, разбросанные вперемежку, бутылки минеральной воды «Витель».

На стороне Блини — все прибрано, как у образцового солдата: тщательно заправленная койка, белье, уложенное стопочкой, мелочи, сувениры и украшенный голубой ленточкой вид Батума, что на Кавказе.

Владимир стоял, держа правую руку в кармане, и чуть покачивался, когда яхта кренилась под напором волн. В открытый люк над его головой залетали брызги дождя, и на полу уже образовался мокрый квадрат.

Внезапно он судорожно вздохнул, что-то пробормотал по-русски и протянул руку к деревянной шкатулке с выжженной на крышке картинкой, стоявшей на стороне Блини. В таких шкатулках девушки обычно держат милые сердцу сувениры или любовные письма.

В этой шкатулке хранились фотографии, монеты, открытки, всевозможный хлам, который Владимир отбросил рукой. На мгновение в кубрике, несмотря на тусклое освещение, что-то ярко блеснуло, — то был бриллиант, величиной с орешек, вставленный в оправу кольца.

Потом с палубы донесся какой-то звук, и Владимир быстро поставил шкатулку на место. Он едва успел наклониться к своей койке, как кто-то наверху подошел к открытому люку над его головой.

— Вы здесь? — произнес чей-то голос.

— Да, мадмуазель.

Его лицо побагровело. Он не знал что делать, хватал наудачу что-то из одежды. Потом поднялся по железной лесенке на палубу.

Девушка о нем уже забыла. Она стояла на носу яхты, одетая, как и он, в клеенчатый дождевик, спрятав руки в карманы. Ее темные волосы намокли от дождя, но она, казалось, не замечала этого. Она держалась очень прямо, лицо ее было серьезным и спокойным. Она смотрела на дождь, как смотрел на него вице-мэр из окна кафе Полита, как смотрели в этот же час многие другие, сидевшие взаперти у себя дома.

— Мадмуазель Элен…

Девушка взглянула через плечо на Владимира, лицо ее по-прежнему ничего не выражало.

— Ваша матушка поручила мне сказать вам… Она увидела, как на набережную вышел Блини, пучки зелени торчали из его сетки.

— …она хотела бы, чтобы вы приехали к завтраку в «Мимозы». В полдень за вами придет машина…

— Это все?

Владимир надел фуражку и вышел на сходни. На середине мола он встретился с Блини, оба остановились.

— Туда собрался? — спросил Блини по-русски.

— Еще не знаю.

— Хозяйка придет?

— Может быть.

Они уже отошли довольно далеко друг от друга. Блини обернулся и крикнул, все так же по-русски:

— Если увидишь ее, попроси денег. У меня кончились. Владимир что-то буркнул, двинулся дальше, открыл дверь кафе Полита и, усевшись на диванчик у окна, отодвинул занавеску. А вице-мэр все никак не мог заставить себя пойти одеться.

— Тони утверждает, что сегодня день свечи, — сказал вице-мэр часом позже, в то время как Лили накрывала стол ковриком для игры в белот[2]. — А я помню, что в это воскресенье освящают ветки самшита.

Человек по кличке Итальянец, хоть он и был таким же французом, как остальные, нахмурил брови:

— А разве у нас сегодня не Вербное воскресенье? Эй, Полит! Тащи-ка сюда календарь…

Календаря не нашлось. Вице-мэр тасовал карты. Он наконец-то оделся, лицо его было свежевыбрито и чуть присыпано тальком.

Полит тоже привел себя в порядок и, хоть на туристов рассчитывать не приходилось, все же надел белый костюм и поварской колпак.

— Ты что же не играешь, Полит?

— Пусть меня пока немой подменит… Да я сейчас вернусь.

Он мешал в печке кочергой. Немой уселся за карточный стол и улыбался, делая понятные всем знаки.

— С чего бы стали втыкать гвозди в свечи? — спросил вице-мэр, которому эта история не давала покоя.

— Уж не знаю, а только знаю, что втыкают!

А Владимир знал. Он сидел на расстоянии двух столиков от них, поставив локти на стол, глядя на стоявшее перед ним блюдо с оливками и полупустой стакан. Он-то помнил пасхальную свечу в московской церкви, в нее втыкали черные гвозди, образуя из них крест, и воздух был насыщен ладаном и пением хора.

Время от времени он вздрагивал и бросал украдкой взгляд на опустевшую палубу яхты. Девушка ушла вниз вместе с Блини. Она, должно быть, смотрит сейчас, как Блини, по своему обыкновению, стряпает и возбужденно несет какую-то чушь.

А вдруг он вздумает открыть шкатулку? Вдруг Элен видела, что сделал Владимир? И заметила, что он вспыхнул, как человек, пойманный с поличным?

Но ведь она так его презирала! Скорее всего, девушка ни на что не обратила внимания! По всей вероятности, просто удивилась, что Владимир оказался тут, в то время как она и не слышала, как он поднялся на борт яхты.

— Вот этот и вон тот…

Для человека, не знающего, в чем дело, эти слова не имели никакого смысла. Их твердил Блини, все еще, после нескольких лет, не усвоивший толком французского языка. Он охотно брался за любую работу, требующую терпения и внимания, ему нравилось крыть лаком ялики или стряпать лакомые блюда, в особенности русские или кавказские.

Его, кстати, и прозвали-то Блини, оттого что блины удавались ему на славу.

— Вот этот, — объяснял он, — и вон тот…

Он улыбался. Красногубый рот открывался во всю ширь, зубы сверкали. Черные волосы его слегка вились, глаза были красивые, темно-карие. Но самым удивительным было то, что, уже перевалив за тридцать лет, он все еще сохранил так много детского.

Точнее говоря, он напоминал подростка-мулата. Но мулаты очень рано расстаются со своей грацией молодого зверька, с невинной веселостью, с детской нежностью.

Блини в свои тридцать пять лет был красивым и ласковым, как тринадцатилетний египтянин.

— Вот этот и вон тот… Владимир поднял голову.

— Повторим, Лили! — заказал он, оттолкнув от себя пустой стакан.

Немой засмеялся, глядя на него, и повертел пальцем у виска, показывая, что Владимир опять напьется до беспамятства.

Остальные играли в белот, кричали, шутили, с размаху швыряли карты на стол.

Владимир их даже не слышал. Он подвинул к себе валявшуюся тут газету, привезенную из Ниццы, прочитал два-три заголовка и бросил ее.

Ему было не по себе. Хотелось, чтобы все, что должно случиться, поскорее случилось и не было бы соблазна восстановить все как было.

— Мамаша Электра сегодня не придет? — поинтересовался Полит, стоя на пороге кухни.

— Вряд ли.

— Грехи замаливает?

Владимир пожал плечами. Шутка уже никого не смешила — слишком часто ее повторяли.

А мамаша Электра, как называл ее Полит, в пять часов утра была пьяна вдрызг. Ну и что такого? Теперь она спала в своей спальне, среди разбросанных как попало вещей, а ее гости бродили по вилле.

Что еще ей было делать? Вот проснется и, еле ворочая языком, тоже потребует стаканчик виски. Ну а потом…

Время от времени Владимир посматривал на игроков — каждый из них пристроил рядом с собой по рюмочке перно[3].

Дождь по-прежнему поливал белую яхту; этот бывший корабль противолодочной обороны, длинный — чуть ли не до тридцати метров, — узкий и заостренный, обошелся своей хозяйке в полмиллиона; а выходила яхта в море всего два раза в год.

Да к чему ей было выходить? Жанна Папелье, которую иные называли мамаша Электра — по имени яхты, — жила то в «Мимозах», там, высоко, в супер-Канне, то на борту. Не все ли равно, где жить? Ведь здесь и там жизнь одна и та же.

Вице-мэр обернулся, когда Владимир в третий раз потребовал виски, — на сей раз этот русский превысил обычную норму, а до полудня еще далеко!

— Что-нибудь неладно? — спросил он, не подозревая, что Владимир покраснеет, услышав такой вопрос.

…Придется пережить неприятную минуту — вот и все! Через час-другой Жанна Папелье проснется и увидит, что пропал ее бриллиант. Она мало чем дорожила, но любила это кольцо, теряла его раз в неделю и всегда находила на том самом месте, где оставила.

Каждый раз — одна и та же комедия. Она собирала гостей и слуг. На каждого поглядывала с подозрением. Кричала:

— Кто стащил мой бриллиант? Она переворачивала виллу вверх дном; обыскивала комнаты слуг и даже друзей, бранилась, угрожала, стенала:

— Если кому нужны деньги, достаточно сказать об этом мне… Но украсть у меня бриллиант! А я-то ведь всегда готова последнюю рубашку отдать, только попроси!

Она говорила правду. В «Мимозах» всегда жили человек пять-шесть, а то и десять. Друзья, отнюдь не близкие, приезжали дня на два погостить и оставались на месяц! Женщины и мужчины, но преимущественно женщины…

— Ты не захватила с собой вечернего платья и хочешь пойти в казино?.. Иди-ка сюда… Выбирай…

Она раздавала свои платья. Раздавала свои портсигары, зажигалки, сумочки. В пьяном виде она раздавала все, что попадало под руку, а придя в себя, ворчала: «Приезжают сюда, чтобы поживиться за мой счет…»

Она раздавала без счета и слугам, и всем окружающим. Всем, кроме Владимира, оттого что Владимир — это было совсем другое дело. Владимир был как бы «частицей ее самой. Владимир пил с ней. После нескольких стаканчиков Владимир плакал с ней вместе, и они полностью понимали друг друга, испытывали одинаковое отвращение ко всему окружающему и одинаковую жалость к самим себе.

— Понимаешь, Владимир, миленький ты мой… Мне с ними скучно… Но я не могу жить одна…

Напившись до бесчувствия, оба ложились в одну и ту же кровать.

— Ну скажи, что мне теперь делать с дочерью, которая свалилась мне на голову? Лучше бы оставалась она где была, верно ведь?

Жанна Папелье на своем веку выходила замуж по меньшей мере три раза. О первом муже она не говорила никогда. Со вторым познакомилась в Марокко, где он занимал важное положение и входил в состав политических деятелей, которые чуть ли не через каждые два или три года занимают министерские посты. Фамилия его была Лебланше. Что касается третьего, то он вторники проводил всегда на вилле, но в остальное время предпочитал свою квартиру в Ницце. Это был седой старик, проживший чуть ли не всю жизнь в тропиках и нередко засыпавший там, где сидел. Жена утверждала, что у него была сонная болезнь.

Владимир занимался теперь тем же, чем не так давно — вице-мэр: поглядывал на часы и думал, что пора идти на яхту обедать, но не двигался с места.

— …Вот этот и вон тот…

Не хотелось ему оказаться сейчас лицом к лицу с Блини, видеть его широкую улыбку и газельи глаза… Тем более что ему было известно: Блини наделен этим женственным очарованием из-за туберкулеза! Он это скрывал от всех, но у него под матрацем всегда была спрятана бутылочка с настойкой креозота!

Тем хуже для него!

Владимир не ревновал мадам Папелье, которую звал попросту Жанной. Дважды он заставал Блини в ее спальне и делал вид, что не заметил. Впрочем, она его не стеснялась. Не раз, встретив какого-нибудь молодого человека, она говорила Владимиру: «Надо бы его пригласить сегодня вечерком…»

Владимир был согласен на все, согласен был на одновременные роли любовника и слуги. Ведь звание капитана было пустым звуком и он не имел для этого никаких оснований. Он занимался уборкой яхты вместе с Блини. Раз в году они вместе скоблили корпус яхты, перед тем как приступить к окраске.

Вернее, Владимир ухитрялся свалить всю работу на Блини, но это уже другое дело…

Нет! В счет шла только Элен.

Машина, с Дезирэ за рулем, проехала мимо кафе, потом вдоль мола и остановилась в нескольких метрах от яхты. Шофер, не очень-то желая вмешиваться в чужие дела, дал сперва несколько гудков. Никто не появился. Что она там делает, внизу? Пришлось все-таки Дезирэ выйти из машины и подняться по сходням. Довольно надолго он застрял в кают-компании, вероятно обсуждая что-то с Элен.

Затем он вышел один, дал задний ход и остановился перед кафе.

— Стаканчик белого, — заказал Дезирэ. Усевшись напротив Владимира, он тихо сообщил:

— Не желает.

— Не хочет ехать на виллу обедать?

Дезирэ пожал плечами, достал сигарету, закурил.

— Друзья приехали… Хозяйка еще не вставала и велела, чтобы ее не будили…

Взгляд шофера был циничным, и говорил он языком жителя парижского предместья.

— Что касается девчонки, то, пожалуй, наш приятель Блини…

За этим последовал жест еще более циничный, чем взгляд, и Владимир покраснел. Это была его единственная слабость. У него была светлая кожа уроженца балтийского севера, голубые глаза и мягкие черты лица, и при малейшем волнении щеки его заливал багровый румянец, точно так же, как после нескольких стаканчиков опухали веки.

— Едем?

— Нет, я побуду здесь.

— Я их обоих застал за стряпней, наша барышня нацепила передничек…

За минуту до этого Владимир собирался идти обедать на яхту. После этих слов решимость его пропала.

Он не задавался вопросом, влюблен он в Элен или нет. Прошло уже три недели с тех пор, как она ворвалась в их жизнь, — вероятно, после смерти отца, который, может быть, и был первым мужем Жанны Папелье, — Ну и вид у вас! — заметил шофер. — Угостить стаканчиком?

— Спасибо, нет.

— Так не будете пить?

Владимир был на пределе. Зачем к нему лезут с разговорами, когда он думает совсем о другом? Или пытается не думать и ждет. Скорее бы все случилось.

Бриллиант лежит в шкатулке. Вот сейчас Жанна Папелье встанет и обнаружит пропажу.

Поделом Блини!

Из трубы яхты поднималась струйка дыма, но ветер относил ее, и она была едва заметна. Иногда, через час-другой, дождь внезапно прекращался, но потом это случайное затишье сменялось еще более яростным порывом ветра и ливня.

— Разве вы здесь кормитесь?

Да, Владимир поел у Полита, без всякой охоты, навалившись на стол локтями. Потом выпил! Потом растянулся во весь рост на кожаном диванчике.

Свет резал ему глаза, и он прикрыл лицо газетой. Вице-мэр пообедал дома и вернулся, надеясь подыскать партнера и во что-нибудь сыграть. Он уселся недалеко от русского и раскрыл другую газету, хотя читать у него не было ни малейшего желания.

— Сыграем? — предложил Полит. Сыграли нехотя и бросили колоду на стол. Машины проезжали мимо, не останавливаясь. В церкви звонили к вечерне, а вице-мэр все никак не мог выяснить, что сегодня освящают — самшит или свечи. Он вздохнул и поглубже уселся в угол диванчика.

Лили снова перетирала стаканы и ставила их на полку; вскоре она услышала, как похрапывает вице-мэр.

Может быть, Владимир тоже уснул? Белые брюки его заляпаны грязью, одет он в бело-синюю полосатую тельняшку, лица не видно, зато видно, как поредели рыжеватые волосы.

— Разбудишь меня в четыре часа, — вздохнул Полит и поднялся к себе.

А дымок все вился над трубой яхты…

В вилле «Мимозы» Жанна Папелье звонком вызвала горничную, потребовала сельтерской, еле ворочая языком.

— Кто там внизу?

— Шведка приехала с женихом… Я им подала завтрак… Они сейчас в маленькой гостиной.

— Что они там делают?

— Да ничего.

— Дай мне еще поспать.

— Разве мадам не собирается вставать?

— Нет. Моя дочь не приехала?

— Она велела передать через Дезирэ, что хочет остаться на яхте.

— А Владимир?

— Он ушел в десять часов и еще не приходил.

— Скажи, чтоб меня не будили.

Гости хотели сыграть в бридж, но четвертого игрока не нашлось. В гостиной, заваленной журналами и книгами, шведка раскладывала пасьянс, а ее двадцатипятилетний жених, одетый для игры в гольф, читал киножурнал.

На кухне дворецкий завтракал вдвоем с кухаркой, медленно жевал, просматривая газету.

— Вечером все тут будут обедать?

— Не знаю.

В тысячах домов и вилл Лазурного берега сидели люди, не зная, что делать, и смотрели на дождь. В Канне, Ницце, на Антибах зрители у входа в кинотеатры стряхивали зонтики.

Вице-мэр проснулся, как от толчка, около четырех. Бог знает что такое ему приснилось! Владимир все так же сидел за столиком, уткнув подбородок в ладони, и смотрел прямо перед собой.

— Плохи дела?

— Хороши!

Интересно, что они там делают вдвоем, на яхте? Конечно, проще всего пойти туда и посмотреть. А если там ничего такого не происходит?

И действительно, ничего такого не происходило. В маленькой кают-компании, затянутой японским вышитым шелком, Блини с Элен играли в карты, вернее, Блини обучал Элен русской игре в шестьдесят шесть. Владимир прошлым воскресеньем уже застал их за этим же занятием.

— Вот этот и вон тот…

Блини хохотал во весь голос, выигрывал и смотрел на партнершу такими ласковыми, детскими глазами, что она тоже не могла удержаться от смеха.

— Не люблю я вашего друга Владимира… — сказала она вдруг.

Собеседник возразил:

— Вы его не знаете… Это настоящий русский, удивительный человек… Но его надо понять…

— Пока что он взваливает на вас всю работу…

— Он настоящий русский… — повторил Блини.

— Он вам завидует…

— Мне?

Блини смеялся. С чего бы это Владимир стал ему завидовать?

— Хотите, я вам расскажу одну историю? Это кавказская история.., когда мы были богатыми, как-то раз, в Вербное воскресенье…

Владимир потянулся, глядя на залитые дождем окна, и заказал Лили еще стаканчик виски.