"Кабачок нью-фаундлендцев" - читать интересную книгу автора (Сименон Жорж)

Глава 7 По-семейному

Это была ситуация, которые создаются сами собой, но из которых трудно выпутаться. Мари Леоннек была в Фекане одна, ее рекомендовал супругам Мегрэ их общий знакомый, поэтому она завтракала и обедала вместе с ними.

И вот явился ее жених. Они все четверо сидели на пляже, когда колокол гостиницы оповестил о том, что пора завтракать. Пьер Ле Кленш заколебался и нерешительно посмотрел на остальных.

— Пойдемте. Нам поставят еще один прибор, — сказал Мегрэ.

И взял жену под руку, чтобы перейти дамбу. Молодая пара молча последовала за ними. Вернее, молчал радист; Мари говорила вполголоса, но решительным тоном.

— Ты знаешь, о чем она?.. — спросил у жены комиссар.

— Да. Она мне десять раз повторяла это сегодня утром, советовалась, правильно ли так будет. Она уверяет, что не сердится на него, что бы ни произошло. Понимаешь? Не упоминает о женщине. Делает вид, что не знает, но сказала мне, что все же подчеркнет слова «что бы ни произошло». Бедная девочка! Она поехала бы за ним на край света.

— Увы! — вздохнул Мегрэ.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего. Это наш стол?

Завтрак прошел спокойно, слишком спокойно. Столы стояли близко друг к другу, так близко, что нельзя было громко разговаривать.

Мегрэ нарочно не смотрел на Ле Кленша, чтобы не смущать его: состояние радиста внушало ему тревогу; беспокоило оно и Мари Леоннек, и это было видно по ее расстроенному лицу.

Молодой человек был по-прежнему мрачен и подавлен. Он ел, пил, отвечал на вопросы, но мыслями был далеко. И несколько раз, услышав шаги у себя за спиной, подскакивал, словно к нему приближалась опасность.

Окна столовой были широко раскрыты, и в них виднелось море, все в солнечных бликах. Было жарко. Ле Кленш сидел спиной к пейзажу и по временам резко и нервно оборачивался, вглядываясь в горизонт.

Говорила одна г-жа Мегрэ, обращаясь главным образом к девушке и касаясь разных мелочей, чтобы прервать тягостное молчание.

Казалось, здесь и речи не было о какой-нибудь драме. Обстановка семейной гостиницы. Мирный звон посуды. На столе — полбутылки бордо и бутылка минеральной воды.

Управляющий гостиницей даже ошибся, подойдя во время десерта к столу и спросив:

— Приготовить комнату для этого господина?

Он смотрел на Ле Кленша: почуял жениха и, конечно, принял супругов Мегрэ за родителей девушки.

Два-три раза радист, как и во время очной ставки, быстрым, но очень слабым, очень усталым движением провел рукой по лбу.

— Что будем делать?

Все четверо стояли на террасе. Столовая опустела.

— Может быть, посидим немного? — предложила г-жа Мегрэ.

Их шезлонги были тут же, на гальке пляжа. Супруги Мегрэ уселись. Молодые люди с минуту смущенно стояли перед ними.

— Мы немного пройдемся? — осмелилась наконец Мари Леоннек, слегка улыбнувшись г-же Мегрэ.

Комиссар раскурил трубку и, оставшись наедине с женой, буркнул:

— На этот раз у меня вид форменного тестя.

— Они не знают, что делать. Они в неловком положении, — заметила его жена, провожая их глазами. — Посмотри на них. Они смущены. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, у Мари характер сильнее, чем у жениха.

Во всяком случае, жалко было смотреть на его тщедушную фигуру, когда он шел, словно нехотя, не обращая внимания на спутницу и, как казалось издали, не произнося ни слова.

Чувствовалось, однако, что она старается изо всех сил развлечь его, болтает и даже пытается выглядеть веселой.

По пляжу гуляли и другие, но только один Ле Кленш был не в белых брюках. В своем городском костюме он казался еще более печальным.

— Сколько ему лет? — поинтересовалась г-жа Мегрэ.

С полузакрытыми глазами, откинувшись в кресле, муж ответил:

— Девятнадцать. Мальчишка. Боюсь, попадется, как птичка в лапы кошке.

— Почему? Разве он виновен?

— Вероятно, убил не он. Нет! Готов дать руку на отсечение, но все-таки боюсь, что он пропал. Посмотри на него. И на нее.

— Полно тебе! Останься они на минутку одни, сразу же начнут целоваться.

— Возможно, — Мегрэ был настроен пессимистически. — Она лишь немного старше его. Очень его любит. Готова стать славной маленькой женщиной…

— Почему ты думаешь, что…

— Что этого не будет? У меня такое впечатление. Ты разглядывала когда-нибудь фотографии рано умерших людей? Меня всегда поражало, что в этих портретах, сделанных, впрочем, тогда, когда люди эти были совершенно здоровы, всегда есть что-то мрачное. Можно подумать, что у тех, кому суждено стать жертвами драмы, их судьба написана на лице.

— И тебе кажется, что этот мальчик?..

— Он грустен, он всегда был грустным. Родился бедняком. Он страдал от своей бедности. Работал изо всех сил, с таким остервенением, с каким мы, случается, плывем против течения. Ему удалось стать женихом прелестной девушки более высокого общественного положения, чем он. Так вот, я не верю, что из этого будет толк. Посмотри на них. Они борются. Они хотят быть оптимистами. Пытаются верить в свою судьбу.

Мегрэ говорил мягко, приглушенным голосом, следя глазами за двумя фигурами, выделявшимися на фоне сверкающего неба.

— Кто официально ведет следствие?

— Жирар, комиссар из Гавра, ты его не знаешь. Умный человек.

— Он думает, что Ле Кленш виновен?

— Нет. Во всяком случае, у него нет доказательств, нет даже никаких серьезных версий.

— Ну, а ты что думаешь?

Мегрэ повернулся, словно для того чтобы посмотреть на траулер, который скрывали дома.

— Я думаю, что это был трагический рейс, по крайней мере для двоих людей. Настолько трагический, что капитану Фаллю пришлось умереть, а радист не может теперь продолжать нормальную жизнь.

— Из-за женщины?

Не отвечая прямо на вопрос жены, Мегрэ продолжал:

— И все другие, даже непричастные к этой драме, вплоть до кочегаров, невольно были отмечены ею. Они вернулись озлобленные, встревоженные. Двое мужчин и одна женщина в течение трех месяцев переживали на корме трагедию. Несколько черных переборок, продырявленных иллюминаторами. И этого было достаточно, чтобы…

— Я редко видела, чтобы какое-нибудь дело производило на тебя такое впечатление. Ты говоришь о троих… Что они могли там делать в открытом море?

— Да, что они могли там делать? Нечто такое, чего было достаточно, чтобы убить капитана Фаллю. И чего до сих пор достаточно, чтобы сбить с толку этих двоих, которые, кажется, пытаются отыскать в прибрежной гальке остатки своей мечты.

Молодые люди приближались, опустив руки, не зная, должны ли они из вежливости присоединиться к супругам Мегрэ или из скромности удалиться.

За время прогулки Мари Леоннек совсем приуныла. Она бросила обескураженный взгляд на г-жу Мегрэ. Видно, все ее попытки, все порывы разбились о стену его отчаяния и инертности.

У г-жи Мегрэ была привычка закусывать между обедом и ужином. Поэтому около четырех часов они все четверо сели за столик на террасе гостиницы, под полосатыми зонтиками, создававшими атмосферу искусственного веселья. В двух чашечках дымился шоколад. Мегрэ заказал пиво. Ле Кленш — рюмку коньяка с водой.

Говорили о Жориссане, учителе из Кемпера, который обратился к Мегрэ с просьбой помочь радисту и привел сюда Мари Леоннек. Обменивались банальными фразами.

— Это самый хороший человек на свете.

Говорили на эту тему без убежденности: надо же было в чем-то говорить. Вдруг Мегрэ заморгал глазами, устремив их на пару, приближавшуюся вдоль дамбы. Это были Адель и Гастон Бюзье.

Он, весь расхлябанный, шел развинченной походкой, засунув руки в карманы, сдвинув соломенную шляпу на затылок. Адель, как обычно, была оживлена.

«Только бы она нас не заметила!» — подумал комиссар.

И в тот же момент взгляд Адели встретился с его взглядом. Женщина остановилась и что-то сказала спутнику, который попытался ее отговорить. Слишком поздно! Она уже пересекала улицу. Оглядев столики на террасе, она выбрала самый близкий к Мегрэ и села так, чтобы Мари Леоннек оказалась прямо напротив нее.

Гастон Бюзье, пожав плечами, последовал за ней, проходя мимо комиссара, дотронулся до шляпы и уселся верхом на стул.

— Что ты закажешь?

— Уж, конечно, не шоколад. Кюммель!

Разве это уже не было объявление войны? Упомянув о шоколаде, она посмотрела на чашку девушки, и Мегрэ увидел, что Мари Леоннек задрожала.

Мари никогда не видела Адели. Но разве она не поняла? Она посмотрела на Ле Кленша, тот отвернулся. Г-жа Мегрэ дважды толкнула ногой мужа.

— Что, если нам вчетвером прогуляться до казино? Она тоже угадала. Но никто ей не ответил. Только Адель за соседним столиком вздохнула:

— Какая жара! Возьми мою жакетку, Гастон.

И сняла жакет, оставшись в юбке и розовой шелковой блузке с голыми руками. Ни на мгновение она не сводила глаз с девушки.

— Тебе нравится серый цвет? Ты не находишь, что следовало бы запретить носить такие скучные цвета на пляже?

Реплика, конечно, идиотская, но Мари Леоннек была в сером. А та, другая, явно добивалась ссоры любым путем и как можно скорее.

— Официант, вы сегодня нас обслужите?

Голос у нее был пронзительный. И казалось, Адель нарочно утрирует его вульгарность.

Гастон Бюзье чуял опасность. Он знал свою любовницу. Он сказал ей несколько слов вполголоса, на что она очень громко ответила:

— А в чем дело? Разве терраса не для всех?

Только г-жа Мегрэ сидела к ним спиной. Мегрэ и радист — в профиль, Мари Леоннек — лицом.

— Все люди одинаковы, не правда ли? Только бывают такие, которые валяются у вас в ногах, когда их никто не видит, и даже не здороваются с вами, когда они не одни.

Она расхохоталась — мерзким смехом! — и в упор посмотрела на девушку, которая вся зарделась.

— Сколько с нас, официант? — спросил Гастон Бюзье, спеша прервать сцену.

— Мы не торопимся. Повторите, официант. И принесите мне земляных орехов.

— У нас их нет.

— Тогда сходите и купите их для меня. Вам ведь за это, по-моему, платят?

Два соседних столика тоже были заняты. Все смотрели на новую пару, которую нельзя было не заметить. Мегрэ был встревожен. Он, безусловно, хотел положить конец этой сцене, которая могла закончиться плохо.

Но перед ним, весь дрожа, сидел радист, и комиссар внимательно наблюдал за ним. Это было как вскрытие. Ле Кленш не шевелился. Он сидел не лицом к женщине, но все-таки должен был неясно видеть ее слева, во всяком случае, видел розовое пятно ее блузки. Глаза его, тускло-серые, были устремлены в одну точку. А рука, лежавшая на столе, медленно-медленно сжималась, как щупальце морского животного.

Пока еще нельзя было ничего предсказать. Что он? Вскочит и убежит? Или бросится на ту, которая говорит не переставая? Или…

Нет, он не собирался делать ничего такого. С ним происходило нечто более странное: сжималась не только его рука, сжималось все его существо. Он съеживался. Уходил в себя. Не шевелился. Но эта полная неподвижность становилась просто невероятной.

— Это напоминает мне одного моего любовника, который был женат и имел троих детей…

Мари Леоннек тяжело дышала. Чтобы скрыть волнение, залпом выпила свой шоколад.

— Это был самый страстный человек на свете. Иногда я отказывалась принять его, и он рыдал на лестничной площадке: «Моя крошка Адель», «моя обожаемая малышка», изрядно отравляя кровь другим жильцам. Однажды в воскресенье встречаю его. Он гуляет с женой и ребятами. Слышу, жена спрашивает: «Кто эта женщина?» А он с важностью отвечает: «Конечно, шлюха. Видно уже по тому, как она одета».

И Адель рассмеялась.

Она разыгрывала комедию для публики. Старалась угадать по лицам окружающих, какое производит впечатление.

— Есть все-таки люди со слабым характером. Спутник ее снова вполголоса попытался ее урезонить.

— А ты помалкивай. Я плачу за то, что заказала, правда? Никому не причиняю вреда. Значит, мне никто не может ничего сказать. А где же орехи, официант? Подайте еще кюммеля.

— Может быть, пойдем? — предложила г-жа Мегрэ.

Но было уже поздно. Адель завелась. Чувствовалось, что, если они попробуют уйти, она пойдет на все, чтобы устроить скандал.

Мари Леоннек неподвижно уставилась на стол; уши у нее горели, глаза сверкали, губы раскрылись от тоскливого волнения.

Ле Кленш опустил веки и сидел, ничего не видя, с застывшим лицом. Рука его все так же безжизненно лежала на столе.

Мегрэ никогда еще не имел случая так подробно разглядеть его. Лицо у радиста было одновременно и очень молодое, и очень старое, как это часто бывает у подростков, проживших тяжелое детство.

Ле Кленш был высок, выше среднего роста, но плечи его еще нельзя было назвать мужскими. Кожа, отнюдь не холеная, была покрыта веснушками. В тот день он не побрился, и на щеках и на подбородке проглядывала светлая щетина.

Он не был красив. В жизни ему, должно быть, редко приходилось смеяться. Напротив, он, видимо, часто недосыпал, много читал, много писал в холодных комнатах, в корабельной каюте во время качки, при свете плохих ламп.

— Мне, в сущности, противнее всего, что так называемые порядочные люди стоят не больше нас. — Адель готова была брякнуть что угодно, лишь бы добиться своего. — Например, девицы, которые строят из себя белых голубок, а сами бегают за мужчинами так, как не посмела бы ни одна шлюха.

Хозяин гостиницы, стоя на пороге, казалось, взглядом спрашивал своих клиентов, не следует ли ему вмешаться.

Теперь перед глазами Мегрэ был только один Ле Кленш крупным планом. Голова радиста немного наклонилась вперед. Глаза так и не открывались. Но из-за закрытых век одна за другой сочились слезы, пробивались сквозь ресницы, задерживались в них и извилистыми линиями текли по щекам.

Комиссар не в первый раз видел, как плачет мужчина. Но впервые это зрелище до такой степени взволновало его — может быть, потому, что Ле Кленш молчал и все его тело было неподвижно.

У радиста остались живыми только эти жидкие жемчужины. Все остальное умерло.

Мари Леоннек ничего не видела. Адель собиралась разглагольствовать дальше.

И тут, в следующую секунду, Мегрэ что-то интуитивно понял. Рука Ле Кленша, лежавшая на столе, незаметно разжалась, другая рука была в кармане. Веки его полураскрылись всего лишь на какой-нибудь миллиметр, и сквозь них просочился взгляд. Этот взгляд устремился на Мари. И в ту минуту, когда комиссар встал с места, раздался выстрел. Все вскочили, послышались крики и шум отодвигаемых стульев.

Несколько секунд Ле Кленш был все так же неподвижен. Только едва заметно покачнулся влево, и губы его, издав легкий хрип, раскрылись.

Мари Леоннек, которая с трудом поняла, что случилось, потому что никто не видел оружия, бросилась к Ле Кленшу, обняла его колени, схватила за правую руку и в смятении повернулась:

— Комиссар! Что это?..

Только один Мегрэ угадал, что случилось. У Ле Кленша был в кармане револьвер, найденный бог знает где, потому что утром, при выходе из тюрьмы, у него не было оружия.

И радист вытащил его из кармана. В течение долгих минут, пока Адель говорила, он, сидя с закрытыми глазами, сжимал рукоятку, ждал, быть может, колебался.

Пуля, вероятно, попала ему в живот или в бок. Пиджак его был сожжен и разорван на высоте бедра.

— Доктора! Полицию! — кричал кто-то.

Появился врач в купальном костюме — он был на пляже метрах в ста от гостиницы. В тот момент, когда Ле Кленш падал со стула, его поддержали. Радиста отнесли в столовую. Обезумевшая Мари шла следом.

У Мегрэ не было времени заняться Аделью и ее любовником. В ту минуту, когда он входил в кафе, он вдруг заметил ее: бледная как смерть, она что-то пила, стуча зубами о края большой рюмки.

Налила она себе сама. Не выпустила бутылку из рук. Налила вторично.

Комиссар не стал больше думать о ней, но сохранил в памяти мертвенно-бледное лицо над розовой блузкой и, главное, стучащие о стекло зубы. Он не заметил Гастона Бюзье: дверь столовой закрыли.

— Освободите зал! — взывал хозяин к клиентам. — Тише! Доктор просит вас не шуметь.

Мегрэ вошел и увидел, что врач стоит на коленях возле Ле Кленша. Г-жа Мегрэ удерживала обезумевшую девушку, которая рвалась к раненому.

— Полиция, — шепнул комиссар врачу.

— Не могли бы вы удалить дам? Его придется раздеть.

— Сейчас.

— Мне в помощь нужны двое. Надо бы вызвать «скорую».

Врач все еще был в купальном костюме.

— Рана серьезная?

— Ничего не могу сказать, пока не прозондирую. Вы понимаете, что…

Да, Мегрэ прекрасно понимал, глядя на страшное зрелище живого мяса, смешанного с клочьями одежды.

Столы были накрыты для обеда. Г-жа Мегрэ вышла, уведя с собой Мари. Какой-то молодой человек в светлых шерстяных брюках робко предложил:

— Если позволите, я помогу вам. Я ученик аптекаря.

Косой луч солнца, совершенно красный, ударил в окно, он был так ослепителен, что Мегрэ пошел задернуть штору.

— Приподнимите ему ноги.

Комиссар вспомнил, что сказал жене после полудня, лениво развалясь в качалке и следя глазами за нескладной фигурой, которая рядом с Мари Леоннек — она была пониже ростом и поживее — двигалась по пляжу: «Птичка, попавшая кошке в лапы».

Капитан Фаллю был убит, как только прибыл в порт. Пьер Ле Кленш неистово боролся, может быть, даже тогда, когда сидел с закрытыми глазами, положив одну руку на стол и держа другую в кармане, в то время как Адель говорила без умолку.