"Пленник дуба" - читать интересную книгу автора (Брэдли Мэрион Зиммер)

Глава 7

Когда они остались вдвоем в своих покоях, Уриенс сказал:

— А я и не знал, что Марк вновь оспаривает твои права на Тинтагель.

— Ты столького не знаешь, муж мой, что твое незнание неисчислимо, словно желуди в лесу, — раздраженно огрызнулась Моргейна. Подумать только, когда-то ей казалось, что она сможет терпеть этого дурака! Ну да, он добр, он никогда не обходился с нею дурно — но его глупость несказанно раздражала Моргейну. Ей хотелось остаться одной, обдумать свои планы, посоветоваться с Акколоном — а вместо этого приходится утихомиривать старого идиота!

— Я желаю знать, что ты задумала, — мрачно и упрямо произнес Уриенс. — Я сердит на тебя. Если тебе не нравится то, что происходит в Тинтагеле, почему ты не посоветовалась со мной?

Я — твой муж, и ты должна была рассказать обо всем мне, прежде чем жаловаться Артуру!

В угрюмом голосе старого короля промелькнула нотка ревности, и до потрясенной Моргейны вдруг дошло, чем это вызвано: Уриенс лишь сейчас узнал то, что она скрывала от него все эти годы — имя истинного отца ее сына. Неужто Уриенс считает, что четверть века спустя она до сих пор сохраняет подобную власть над своим братом, и все благодаря событию, которое лишь дураки да христиане могут считать грехом? «Ну что ж, раз у него не хватает ума сообразить, что происходит прямо у него на глазах, почему я должна растолковывать ему все шаг за шагом, словно несмышленому ребенку?»

— Артур недоволен мною, потому что думает, что женщине не подобает пререкаться с ним, — все так же нетерпеливо пояснила Моргейна. — Потому я и попросила его о помощи, чтобы он не подумал, будто я бунтую против него.

Она предпочла этим и ограничиться. Да, она — жрица Авалона и не станет лгать. Но она и не обязана говорить всю правду. Пускай Уриенс считает, что она всего лишь желала уладить ссору с Артуром.

— Какая ты умная, Моргейна, — сказал Уриенс, погладив жену по руке.

Моргейна вздрогнула. Он уже и позабыл, что сегодня поставил ей синяки! Она почувствовала, что у нее дрожат губы — словно у ребенка. «Я хочу Акколона! Я хочу лежать в его объятиях, чтобы он ласкал и утешал меня! Но здесь нам даже для того, чтобы просто встретиться и поговорить наедине, придется как-то исхитряться!» Моргейна гневно смахнула слезы. Теперь лишь сила сможет защитить ее. Сила и скрытность.

Уриенс сходил облегчиться и вернулся, позевывая.

— Стражник прокричал полночь, — сказал он. — Пора ложиться спать, леди.

Он принялся снимать праздничный наряд.

— Ты не сильно устала, дорогая?

Моргейна не ответила. Она знала, что стоит ей сейчас сказать хоть слово, и она расплачется. Уриенс принял ее молчание за знак согласия; он притянул Моргейну к себе, уткнувшись лицом в ее шею, потом увлек жену к кровати. Моргейна подчинилась, но подумала, что нужно будет отыскать какое-нибудь заклинание или травы, чтоб положить конец этой чрезмерно затянувшейся энергичности супруга. Проклятье, в его-то возрасте он давно уже должен был утратить мужскую силу! И если это произойдет, никому и в голову не придет, что тут замешано чародейство. Некоторое время спустя Моргейна задумалась: а почему она больше не может с безразличием повернуться к Уриенсу и бездумно позволить делать все, что он хочет — как бывало много раз за эти долгие годы… В чем, собственно, дело? Почему она должна обращать на него больше внимания, чем на какое-нибудь заблудившееся животное, обнюхивающее ее подол?

В эту ночь Моргейне плохо спалось. Она то и дело просыпалась, а когда засыпала, ей снилось, будто она где-то нашла младенца, и его необходимо покормить, — а у нее не было молока, и сухие груди болели… Когда она окончательно проснулась, эта боль так и не унялась. Уриенс уехал на охоту с кем-то из придворных Артура — это было договорено еще несколько дней назад. Моргейне нездоровилось; ее явственно подташнивало. «В последние три дня я ела куда больше обычного, — подумала она. — Неудивительно, что меня теперь тошнит». Но когда она надела платье и принялась зашнуровьшаться, оказалось, что ее грудь отзывается болью на всякое прикосновение. А соски, коричневые и маленькие, сделались розовыми и набухли.

Моргейна осела на кровать, словно ноги вдруг перестали ее держать. Она же бесплодна! Она точно знала, что бесплодна — ей сразу после рождения Гвидиона сказали, что вряд ли она еще хоть раз выносит дитя! И за все прошедшие годы ни один из ее мужчин так и не наделил ее ребенком! Мало того — ей ведь уже почти сорок девять! Она уже вышла из детородного возраста! Но несмотря на все это, сомнений не оставалось: она забеременела. Моргейна давно уже не принимала эту возможность в расчет. Ее месячные сделались нерегулярными и не приходили по несколько лун, и Моргейна была уверена, что вскоре они вообще прекратятся. И вот теперь первым ее чувством был страх. Она ведь едва не умерла, рожая Гвидиона…

Уриенс наверняка придет в восторг от этого доказательства его мужской силы. Но в то время, когда это дитя было зачато, Уриенс лежал с воспалением легких; нет, вряд ли это ребенок Уриенса. Так значит, его зачал Акколон в день солнечного затмения? Что ж, значит, это дитя бога, явившегося им в ореховой роще.

«Ну, и что старухе вроде меня делать с ребенком? Хотя, быть может, это дитя станет жрицей Авалона и будет править после меня, когда предатель будет низвергнут с трона, на который его возвела Вивиана…»

Стояла пасмурная, унылая погода; моросил мелкий дождик. Истоптанное накануне турнирное поле совершенно раскисло, попадавшие знамена и вымпелы оказались втоптаны в грязь. Кто-то из подвластных Артуру королей готовился к отъезду. Несколько служанок, высоко подоткнув подолы, осторожно спускались к берегу озера; они несли с собой тюки с одеждой и вальки для стирки белья.

В дверь постучали, и слуга почтительно произнес:

— Королева Моргейна, Верховная королева приглашает тебя и королеву Оркнейскую позавтракать вместе с ней. А мерлин Британии просит тебя принять его в полдень.

— Я принимаю приглашение королевы, — отозвалась Моргейна. — И передайте мерлину, что я приму его.

Моргейна охотно уклонилась бы от этих встреч, но она просто не смела — во всяком случае, сейчас.

Они с Гвенвифар всегда будут врагами. Это из-за нее Артур оказался во власти священников и предал Авалон. «Быть может, — подумала Моргейна, — я пытаюсь повергнуть не того человека. Если бы как-нибудь удалось сделать так, чтобы Гвенвифар удалилась от двора — пусть даже бежала вместе с Ланселетом к нему в замок: ведь он теперь вдовец, и может вполне законно забрать ее…» — но она сразу же отказалась от этой идеи.

«Возможно, Артур попросил ее помириться со мной, — цинично подумала Моргейна. — Он знает, что ему нельзя ссориться с подвластными королями, а если мы с Гвенвифар повздорим, Моргауза, как обычно, примет мою сторону. Слишком серьезная получается ссора для обычных семейных раздоров. Артур потеряет Уриенса и сыновей Моргаузы. А он ни за что не захочет терять Гарета, Гавейна и прочих северян…»

Когда Моргейна добралась до покоев королевы, Моргауза уже сидела там. От запаха еды Моргейну снова затошнило, но она сдержалась неимоверным усилием воли. Все знают, что она ест очень мало, и вряд ли станут обращать на нее внимание. Гвенвифар подошла к Моргейне и поцеловала ее, и на миг Моргейна почувствовала искреннюю нежность к этой женщине. «Ну почему мы должны враждовать? Ведь когда-то мы были подругами…» Нет, не Гвенвифар она ненавидела, а священников, подчинивших королеву своей воле.

Моргейна уселась за стол. Ее тут же принялись угощать, но она согласилась съесть лишь ломоть свежего хлеба с медом. Дамы Гвенвифар оказались такими же, как и всегда — королева вечно окружала себя благочестивыми дурами. Они встретили Моргейну любопытными взглядами и принялись с преувеличенной сердечностью показывать, до чего же им приятно видеть гостью.

— Твой сын, сэр Мордред, — он такой красивый! Ты, наверно, очень им гордишься, — сказала одна из дам.

Моргейна, кроша хлеб, невозмутимо заметила, что почти не виделась с сыном с тех самых пор, как его отняли от груди.

— Я уж скорее могу назвать своим сыном Увейна, сына моего мужа. Вот когда его посвятили в рыцари, я действительно гордилась, — сказала Моргейна, — ведь я вырастила его. А Моргауза наверняка гордится Мордредом, словно родным сыном. Ведь верно, Моргауза?

— Но сын Уриенса тебе не родной? — поинтересовалась другая дама.

— Нет, — терпеливо пояснила Моргейна. — Когда я вышла замуж за моего лорда, Увейну уже было девять лет. — Одна из девушек, хихикая, заметила, что она на месте Моргейны куда больше заботилась бы о другом красивом пасынке, Акколоне. Моргейна, стиснув зубы, подумала: «Убить, что ли, эту дуру?» Хотя что с них всех возьмешь? Ведь придворным дамам Гвенвифар больше нечем было заняться — лишь сплетничать да обмениваться глупыми шутками.

— А скажи-ка… — не сдержавшись, Эйлис хихикнула. Моргейна знала ее еще с тех времен, когда сама состояла при Гвенвифар; она даже была подружкой на свадьбе Эйлис. — Он и вправду сын Ланселета?

Моргейна приподняла бровь.

— Кто? Акколон? Покойная жена короля Уриенса вряд ли сказала бы тебе спасибо за то, что ты порочишь ее доброе имя.

— Ты знаешь, о ком я говорю! — со смехом произнесла Эйлис. — Ланселет — сын Вивианы, и вы с ним вместе росли — кто же тебя обвинит? Ну скажи мне правду, Моргейна, — кто отец этого красавчика? Ведь больше просто некому, верно?

Моргауза рассмеялась, стараясь развеять возникшее напряжение.

— Ну, все мы, конечно же, влюблены в Ланселета. Несчастный Ланселет! Как ему, должно быть, нелегко!

— Моргейна, ты совсем не ешь, — сказала Гвенвифар. — Может, тебе хочется чего-нибудь другого? Так я пошлю служанку на кухню. Хочешь ветчины или вина получше?

Моргейна покачала головой и положила в рот кусочек хлеба. Такое впечатление, что все это уже было с ней… Или ей это приснилось? Моргейна почувствовала приступ дурноты, и все поплыло у нее перед глазами. Да, если старуха-королева Северного Уэльса свалится в обморок, словно какая-нибудь беременная девчонка, вот уж они порадуются! Тогда им и вправду будет о чем посплетничать! Вогнав ногти в ладони, Моргейна каким-то чудом заставила дурноту немного отступить.

— Я и без того слишком много выпила вчера на пиру, Гвенвифар. Уж за двенадцать лет ты могла бы понять, что я не очень-то люблю вино.

— О, но вчера вино было хорошее! — сказала Моргауза и жадно причмокнула.

Гвенвифар тут же любезно пообещала непременно отправить бочонок такого вина в Лотиан, когда Моргауза решит вернуться домой. О Моргейне все позабыли — почти все. Слепящая боль охватила ее голову, словно веревка палача, — но Моргейна все равно почувствовала на себе вопросительный взгляд Моргаузы.

Беременность не скроешь… Хотя… А зачем ей таиться?

Она — замужняя женщина. Быть может, люди станут смеяться над старым королем Северного Уэльса и его пожилой женой, умудрившихся в столь преклонных годах заделать ребенка, но смех этот будет добродушным. И все же Моргейна чувствовала, что вот-вот взорвется от переполняющего ее гнева. Она казалась себе одной из тех огненных гор, о которых рассказывал ей Гавейн — тех, что находятся где-то в далеких северных землях…

Когда все дамы удалились и Моргейна осталась наедине с Гвенвифар, королева взяла ее за руку и виновато произнесла:

— Прости меня, Моргейна. У тебя такой больной вид… Может, тебе лучше вернуться в постель?

— Быть может, я так и сделаю, — отозвалась Моргейна. Она подумала: «Гвенвифар даже в голову не придет, что со мной такое. Если бы это случилось с ней, Гвенвифар была бы без ума от счастья — даже сейчас!»

Королева покраснела под раздраженным взглядом Моргейны.

— Извини, дорогая. Мне как-то в голову не пришло, что мои дамы примутся так изводить тебя… Мне бы следовало их остановить.

— Ты думаешь, меня волнует их болтовня? Они чирикают, как воробьи, и ума у них не больше, — презрительно произнесла Моргейна. — Но многие ли из твоих дам знают, кто настоящий отец моего сына? Ты заставила Артура исповедаться в этом — станешь ли ты доверять эту тайну еще и своим дамам?

Кажется, Гвенвифар испугалась.

— Мне кажется, это мало кому известно — только тем, кто был с нами в тот вечер, когда Артур признал Гвидиона. И еще епископу Патрицию.

Она взглянула на Моргейну, и Моргейна, сощурившись, подумала: «Как милостиво обошлось с ней время; Гвенвифар стала еще прекраснее — а я сохну, словно сорванная ветка шиповника…»

— Ты выглядишь такой уставшей, Моргейна, — сказала Гвенвифар, и Моргейна вздрогнула от изумления: вопреки застарелой вражде, в голосе королевы тоже прозвучала любовь. — Пойди отдохни, милая сестра.

«А может, нас просто осталось слишком мало — тех, кто вместе встретил юность?»

Мерлин тоже постарел, и годы обошлись с ним отнюдь не так милостиво, как с Гвенвифар. Кевин еще сильнее ссутулился, а его жилистые руки походили на ветви старого, скрюченного дуба. Его и вправду можно было принять за гнома из подгорного племени, о котором повествовали легенды. И лишь руки его двигались все так же четко и красиво, несмотря на искривленные и распухшие пальцы. И при виде этого изящества Мор-гейне вспомнились былые времена, — как она училась у него игре на арфе и языку жестов.

Моргейна предложила ему вина, но Кевин грубовато отмахнулся и, по старой привычке, тяжело опустился в кресло, не ожидая ее дозволения.

— Моргейна, ты не права. Тебе не следует изводить Артура из-за Эскалибура.

Моргейна понимала, что голос ее звучит резко и сварливо, но ничего не могла с этим поделать.

— Я и не ожидала, что ты меня одобришь, Кевин. Ты, несомненно, считаешь, что Артур хорошо обращается со Священной реликвией.

— Я не вижу в его деяниях ничего дурного, — сказал Кевин. — Все Боги суть один Бог — это говорил еще Талиесин, — и если мы объединимся в служении Единому богу…

— Но именно с этим я и борюсь! — возразила Моргейна. — Их бог станет Единым — и единственным — и вытеснит даже самую память о нашей Богине, которой мы поклялись служить. Послушай меня, Кевин, — неужто ты не видишь, насколько сузится мир, если вместо многих Богов останется один? Я считаю, что это не правильно — обращать саксов в христианство. Я думаю, что те старые священники из Гластонбери были правы. Зачем нам всем встречаться в загробной жизни? Почему не могут существовать разные пути? Пусть саксы идут своей дорогой, а мы — своей. Пускай последователи Христа почитают его, если им так хочется, — но не мешают остальным чтить своих богов…

Кевин покачал головой.

— Не знаю, милая. Мне кажется, теперь люди стали по-иному смотреть на мир. Они считают, что одна истина непременно должна вытеснить другую и что лишь их истина верна, а все прочие — лживы.

— Но жизнь отнюдь не так проста! — воскликнула Моргейна.

— Я это знаю, ты это знаешь, и когда пробьет должный час, священники тоже это узнают, Моргейна.

— Но если к этому моменту они изгонят все чужие истины, будет слишком поздно, — сказала Моргейна.

Кевин вздохнул.

— Бывают решения судьбы, которые никому из людей одолеть не дано, Моргейна. Я боюсь, что именно с этим нам и придется столкнуться.

Его узловатая рука коснулась руки Моргейны. Никогда прежде Моргейна не слышала в голосе Кевина такой нежности.

— Я не враг тебе, Моргейна. Я знаю тебя еще с тех пор, как ты была юной девушкой. А потом… — Кевин умолк и тяжело сглотнул. — Я люблю тебя всем сердцем, Моргейна. Я желаю тебе лишь добра. Было время… О, это было очень давно, но я и поныне помню, как любил тебя и каким это было великим даром — возможность сказать тебе о своей любви… Люди не в силах бороться ни с движением светил, ни с судьбой. Быть может, если бы мы раньше обратили саксов в христианство, то те же самые священники построили бы часовню, в которой они могли бы молиться бок о бок с Талиесином. Но наша слепота помешала этому, и теперь нам приходится иметь дело с фанатиками вроде Патриция, которые в гордыне своей видят в Творце лишь карающего Отца солдат — но не любящую Мать всех тварей земных… Говорю тебе, Моргейна: они — словно волна, и они сметут любого, кто попытается противостоять им.

— Сделанного не воротишь, — сказала Моргейна. — Но каков же ответ?

Кевин опустил голову, и Моргейна вдруг поняла, что ему отчаянно хочется припасть к ее груди; не так, как мужчина припадает к груди женщины, но так, словно он видел в Моргейне саму Матерь-Богиню и верил, что она способна утешить его и защитить от страха и отчаянья.

— Быть может, — сдавленно произнес он, — быть может, ответа вообще не существует. Быть может, нет никакого Бога и никакой Богини, и мы, как дураки, ссоримся из-за пустых слов. Я не желаю ссориться с тобой, Моргейна Авалонская. Но я не стану сидеть сложа руки и смотреть, как ты пытаешься ввергнуть это королевство в хаос и войну и сокрушить тот мир, что дал нам Артур. Мы должны сохранить хоть что-то от нынешних знаний, песен и красоты, прежде чем мир вновь погрузится во тьму. Говорю тебе, Моргейна, — я видел приближающуюся тьму! Быть может, мы сумеем сохранить тайную мудрость на Авалоне — но мы уже не сможем вернуть ее миру. Наше время ушло. Неужто ты думаешь, что я побоюсь умереть, если благодаря моей смерти Авалон сохранится в памяти людской?

Моргейна медленно, словно через силу, подняла руку — коснуться лица Кевина, стереть с него слезы… — и в страхе отдернула ее. Взор ее затуманился слезами. Моргейна спрятала лицо в ладонях, и собственные руки показалась ей тонкими, мертвенно-бледными руками Старухи Смерти. Кевин тоже увидел это на один-единственный кошмарный миг и с ужасом уставился на Моргейну. Затем наваждение рассеялось, и Моргейна словно со стороны услышала свой посуровевший голос.

— Так значит, ты принес Священные реликвии в мир, чтобы священный меч Авалона мог стать карающим мечом Христа?

— Это — меч Богов, — сказал Кевин, — а все Боги суть один Бог. Пусть лучше Эскалибур находится здесь, где люди могут следовать за ним, чем лежит на Авалоне. Если люди следуют за Эскалибуром, разве важно, во имя какого бога они это делают?

— Я скорее умру, чем допущу это, — ровно произнесла Моргейна. — Берегись, мерлин Британии! Ты заключил Великий Брак и дал обет умереть ради сохранения таинств! Берегись — иначе клятва настигнет тебя!

Кевин взглянул в глаза Моргейне.

— О, моя леди и моя Богиня, молю тебя: прежде, чем действовать, посоветуйся с Авалоном! Я в самом деле считаю, что тебе пора вернуться на Авалон.

Кевин коснулся ладони Моргейны, и Моргейна не отдернула руки.

Когда она заговорила, голос ее дрожал от слез: слишком много на нее свалилось за сегодняшнее утро.

— Я… хотелось бы мне, чтобы я могла вернуться… Я не смею отправиться на Авалон именно потому, что так страстно этого хочу, — созналась Моргейна. — Я никогда туда не вернусь — никогда, до тех самых пор, пока не смогу больше этого выносить…

— Ты вернешься, ибо я видел это, — устало произнес Кевин. — Ты — но не я. Не ведаю, откуда пришло ко мне это знание, Моргейна, любовь моя, но я точно знаю, что мне не суждено более испить воды из Священного источника.

Моргейна взглянула на его уродливое тело, изящные руки, прекрасные глаза и подумала: «Когда-то я любила этого человека». Несмотря ни на что, она до сих пор продолжала любить его, — и эта любовь закончится лишь с их смертью. Она знала Кевина с сотворения мира, и они вместе служили своей Богине. Время исчезло. Казалось, что они вышли за пределы времени, что она даровала ему жизнь, что она срубила его, словно дерево, а он пророс, словно желудь, что он умер по ее воле, а она заключила его в объятья и вновь вернула к жизни… Древняя жреческая драма, вершившаяся еще до того, как на земле возникли друиды и христиане.

«Неужто он порвет с этим всем?»

— Раз Артур нарушил свою клятву, разве я не должна потребовать, чтоб он вернул этот меч?

— Настанет день, — сказал Кевин, — когда Богиня сама решит судьбу Артура, как сочтет нужным. Но ныне Артур — Верховный король Британии, король волею Богини. И я говорю тебе, Моргейна Авалонская, — берегись! Или ты посмеешь восстать против судьбы, что правит этой страной?

— Я делаю то, что мне велела Богиня!

— Богиня — или твоя собственная воля, гордость и честолюбие? Повторяю, Моргейна, — берегись! Быть может, это к лучшему, что время Авалона прошло, — а с ним и твое время.

Даже железная воля Моргейны этого не вынесла.

— И ты еще смеешь называть себя мерлином Британии?! — закричала она. — Убирайся, проклятый предатель!

Моргейна схватила прялку и ударила Кевина по голове.

— Убирайся! Прочь с глаз моих! Будь ты проклят навеки! Прочь отсюда!