Рэй Бредбери Спустись в мой подвал

Гая Фортнума разбудила субботняя суета. Он лежал с закрытыми глазами, наслаждаясь каждым ее звуком. Внизу жарится бекон: Цинтия будит его превосходным завтраком, а не криком. По другую сторону коридора Том принимает душ. А в дальнем мире шмелей и стрекоз чей это голос проклинает уже погоду, время и гипертонию? Миссис Гудбоди? Да. Опора христианства, метр восемьдесят без обуви, отличная садовница, вегетарианка и местный философ. Он встал, поднял жалюзи и высунулся, чтобы послушать ее крики.

– Получайте! Попробуйте-на этого! Это пойдет вам на пользу!

– Приятной субботы, миссис Гудбоди!

Старушка замерла в облаке инсектицида, бьющего из огромного распылителя.

– Чепуха! – крикнула она. – Какая может быть приятность со всем этим дьявольским сбродом!

– А что на этот раз?

– Я не хочу, чтобы все воробьи начали чирикать об этом, но, – она подозрительно осмотрелась, – что бы вы сказали на то, что я – первая линия обороны против летающих тарелок?

– Превосходно, – ответил Фортнум. – Скоро у нас будет ракетная связь между мирами.

– Уже есть! – Нацелившись на живую изгородь, она пыхнула еще одним облаком. – Ага! Вот вы где!

Он убрал голову из окна, уже не в таком хорошем настроении, в каком проснулся.

Бедняжка эта миссис Гудбоди. Всегда была воплощением здравого рассудка, а теперь – склероз.

Зазвенел звонок у двери. Он схватил халат и был уже на середине лестницы, когда услышал голос:

– Заказная бандероль для мистера Фортнума.

Он увидел, как Цинтия возвращается от входной двери с небольшим свертком. Он протянул руку, но она, покачала головой: – Это твоему сыну.

Том оказался внизу так быстро, как будто бежал на ста ногах.

– Чудесно! Наверняка с Фермы Больших Болот!

– Хотел бы я так радоваться обычной посылке, – заметил Фортнум.

– Обычной?! – Том торопливо срывал шнурок и бумагу. – Ты не читал последних страниц "Попьюлар Меканикс". Ну, наконец-то!

Все заглянули в небольшую открытую коробочку.

– Что "наконец"? – сказал Фортнум. – Что там?

– Грибы Джумбо-Гигант-Разводи-Сам! Гарантированный доход!

– Ясно, – сказал Фортнум. – Как это я не догадался сразу.

Цинтия взглянула искоса.

– Такие маленькие…

– "Фантастический прирост грибной массы всего за двадцать четыре часа, – Том цитировал по памяти. – Можно разводить в собственном подвале…".

Старшие Фортнумы переглянулись.

– Ну что же, – признала Цинтия, – пожалуй, это лучше, чем ужи и жабы.

– Конечно! – Том убежал.

– Послушай, Том, – мягко сказал Фортнум. Том остановился в дверях подвала. – В следующий раз вполне хватит обычной посылки.

– Да ладно уж, – сказал Том. – Они чего-то там напутали. Думали, что я какая-то богатая фирма. Авиапочта, заказная – кому это по карману?

Двери подвала захлопнулись.

Фортнум, ничего толком не понимая, посмотрел на упаковку, потом бросил ее в корзину. По дороге на кухню он заглянул в подвал. Том уже возился в дальнем углу, разгребая землю граблями. Фортнум почувствовал присутствие жены, она едва дыша, тихонько заглядывала в холодный мрак.

– Надеюсь, это съедобные грибы. Не… поганки?

Фортнум рассмеялся.

– Хорошего урожая, хозяин!

Том поднял глаза и помахал рукой. Фортнум закрыл дверь, взял жену под руку и в отличном настроении повел ее на кухню.

Около полудня Фортнум ехал в машине к ближайшему супермаркету, когда заметил Роджера Уиллиса, своего приятеля по клубу, учителя биологии в городском лицее. Тот нетерпеливо махал ему рукой с тротуара. Фортнум подъехал к тротуару и открыл дверцу.

– Привет, Роджер. Подбросить?

Уиллис торопливо прыгнул в машину и захлопнул дверцу.

– Здорово, что я тебя встретил. Ты можешь минут пять поиграть в психиатра?

Фортнум с минуту внимательно смотрел на приятеля, потом сказал:

– Хорошо. Давай.

Уиллис устроился поудобнее и начал разглядывать свои ногти.

– Проедем еще немного… Все. Хватит. Слушай: что-то не в порядке с нашим миром.

Фортнум беззаботно рассмеялся.

– По-твоему, это в первый раз?

– Нет, нет, я имею в виду, что происходит… что-то странное… что неуловимое.

– Миссис Гудбоди… – сказал Фортнум сам себе и примолк.

– Миссис Гудбоди?

– Сегодня утром она толковала мне насчет летающих тарелок.

– Нет, – Уиллис нервно пососал сустав пальца. – Нет, нет, это не тарелки. По крайней мере, мне так кажется. Скажи, что такое интуиция?

– Осознание того, что долгое время лежало в подсознании. Только не принимай всерьез доморощенного психолога. – Он снова засмеялся.

– Хорошо, хорошо! – Уиллис оживился. – Именно так! Например, что-то собирается долгое время, правда? Ты сплевываешь, не задумываясь, как у тебя собирается слюна. У тебя, скажем, грязные руки, но ты не знаешь, как они запачкались. Ежедневно на тебя садится пыль, но ты этого не чувствуешь. И только когда пыли соберется много, ты ее замечаешь. Так я понимаю интуицию. Итак, что же за пыль осела мне на мозг? Несколько метеоров на ночном небе? Странная погода перед рассветом? Не знаю. Какие-то странные цвета, запахи, звуки, что раздаются по дому в три часа ночи? Гусиная кожа на руках? Не знаю, но чувствую, что пыль накопилась. Как-то вдруг.

– Да, – обеспокоенно сказал Фортнум. – Ну и что?

Уиллис посмотрел на свои руки, лежащие на коленях.

– Я боюсь. Временами страх проходит. Потом боюсь снова, в самый разгар дня. Я был у врача, и мне сказали, что я здоров, как бык. Никаких семейных неурядиц. Джо – отличный парень, хороший сын. Дороти? Она необыкновенная женщина. С ней я не боюсь состариться и умереть.

– Счастливчик.

– Но сейчас речь не об этом. Я панически боюсь за себя, за свою семью, а в эту минуту – и за тебя.

– За меня? – повторил Фортнум. Они как раз остановились на пустой площадке перед супермаркетом. Воцарилась глухая тишина. Фортнум повернулся и посмотрел на друга.

– Я боюсь за всех, – сказал Уиллис. – За твоих друзей, моих, их друзей и так далее. Идиотизм, а? – Уиллис открыл дверь, вылез и уставился на Фортнума. Фортнум почувствовал, что должен что-то сказать.

– Ну, ладно, и что же нам делать?

Уиллис глянул на ослепительно яркое солнце, пылавшее на огромном небе.

– Держи глаза и уши открытыми, – медленно сказал он. – В течение нескольких дней присматривайся ко всему вокруг.

– Ко всему?

– Мы часто не пользуемся даже половиной того, что дал нам Бог. Мы должны слышать больше, иметь более чувствительные осязание, обоняние и вкус. Может, есть что-то необычное в том, как ветер гонит листья по этой площадке. Может, в блеске солнца на телефонных проводах или в песне цикад среди вязов. Если бы мы только могли посмотреть и послушать несколько дней, несколько ночей и сравнить потом наши наблюдения. А потом можешь велеть мне заткнуться, и я заткнусь.

– Это звучит разумно, – ответил Фортнум, легким тоном скрывая свое беспокойство. – Я понаблюдаю. Но как я узнаю, что это именно то, о чем ты говоришь, даже если что-нибудь увижу?

Уиллис внимательно смотрел на него.

– Ты узнаешь. Узнаешь наверняка. Иначе нам конец, всем нам, – закончил он спокойно. Фортнум захлопнул дверцу, не зная, что ответить. Он почувствовал, как щеки его заливает румянец. Уиллис тоже заметил это.

– Гай, ты считаешь, что я… что я спятил?

– Вздор, – сказал Фортнум слишком быстро. – Ты только взволнован, и это все. Тебе нужно взять пару недель отпуска.

Уиллис кивнул головой.

– Встретимся в понедельник вечером?

– Когда хочешь. Заходи.

– Надеюсь, что зайду, Гай. На самом деле надеюсь. – И он ушел. Глядя, как он уходит, Гай почувствовал, что ему не хочется шевелиться. Он заметил, что необыкновенно медленно втягивает воздух, наслаждаясь тишиной. Он облизал губы, чувствуя их соленость, и взглянул на свою руку, высунутую в окно машины, на позолоченные солнцем волоски на ней. По пустой площади гулял ветер. Фортнум высунулся в окно, чтобы посмотреть на солнце, и оно ответило ему могучим, ошеломляющим взглядом, и его ослепительная сила заставила Гая убрать голову. Он вздохнул, потом громко рассмеялся и тронул машину.

Холодный и запотевший стакан с лимонадом. Лед мелодично позванивал в стакане, и лимонад был не слишком теплый и не слишком сладкий. Он потягивал и смаковал его с закрытыми глазами, откинувшись назад в кресле на колесиках, что стояло на тенистой веранде. В траве трещали кузнечики. Цинтия что-то вязала, время от времени с интересом поглядывая на него. Он чувствовал взгляды.

– О чем ты думаешь? – не выдержала она наконец.

– Цинтия, – спросил он, – твоя интуиция в порядке? Угрожает ли нам землетрясение? Может, приближается потоп или в воздухе висит война? А может…

– Подожди, я должна прислушаться к себе.

Он открыл глаза и смотрел, как Цинтия опускает веки и сидит неподвижно, как статуя, положив ладони на колени. Наконец она покачала головой и улыбнулась.

– Нет. Не будет войны. Никакого потопа, даже никакой эпидемии. А что?

– Я встретил сегодня множество пророков гибели. Ну, скажем, двух и…

Ажурные двери веранды вдруг отворились. Фортнум подскочил, как ужаленный.

– Что случилось?

Том вошел на веранду с поддоном в руках.

– Прошу прощения, – сказал он, – в чем дело, папа?

– Ни в чем.

Фортнум поднялся, довольный, что может сменить тему.

– Это твой урожай?

Том торопливо подошел.

– Только часть. Видит Бог, они растут, как на дрожжах. Семь часов, побольше воды и смотрите, какие они большие. – Он поставил корзину на стол между родителями. Урожай действительно был богатый. Сотни маленьких серо-коричневых грибов торчали из влажной земли.

– Чтоб меня… – сказал Фортнум напряженно. Цинтия вытянула руку, чтобы коснуться грибов, но вдруг отдернула ее, сама не зная, почему.

– Я не хотела бы тебя обидеть, но… это точно хорошие грибы?

Том был оскорблен в лучших чувствах.

– А ты думаешь, что я буду кормить вас ядовитыми грибами?

– Вот именно, – сказала Цинтия. – А как их различить?

– Попробовать, – сказал Том. – Если не умрешь, значит, хорошие. Ну, а если падешь трупом… что ж… – Он засмеялся, и это развеселило Фортнума, но мать только скривилась. Она снова села в кресло.

– Я… мне они не нравятся, – сказала она.

– Люди дорогие, – Том со злостью схватил корзину. – Неужели все и всегда в этом доме должно кончаться неудачей?

Он пошел прочь.

– Том… – начал Фортнум.

– А, ладно! – сказал Том. – Все считают, что если молодой человек за что-то берется, то все это плохо кончится. Да пусть все идет к черту!

Фортнум вошел в квартиру в тот момент, когда Том швырнул поддон с грибами в подвал. Потом он хлопнул дверью и выбежал через задний ход. Фортнум вернулся к жене: та избегала смотреть на него.

– Прости меня, – сказала она. – Сама не знаю, что со мной случилось. Я просто должна была сказать это Тому.

Зазвонил телефон. Фортнум вынес аппарат на веранду.

– Гай? – Это был голос Дороти Уиллис. – Гай… Роджер у вас?

– Роджер? Нет.

– Он пропал! Из шкафа исчезли все его костюмы! – Она начала тихонько плакать.

– Держись, Дороти, сейчас я буду у тебя.

– Ты должен мне помочь, должен! Я уверена, с ним что-то случилось. Мы никогда больше не увидим его живым, – всхлипывала она.

Он медленно положил трубку, в которой еще слышались рыдания. Ночные цикады оглушительно трещали. Он чувствовал, как волосы у него на голове поднимаются дыбом. Этого не могло быть, но все же они медленно, один за другим, вставали дыбом.

Проволочные плечики действительно были пусты. Он со звоном сдвинул их в сторону, потом повернулся и выглянул из гардероба на Дороти Уиллис и езде сына Джо.

– Я шел мимо, – сказал Джо, – и увидел, что в гардеробе нет папиных костюмов.

– Все было очень хорошо, – сказала Дороти. – У нас была чудесная жизнь. Я ничего не понимаю, ничего! – Она снова заплакала, пряча лицо в ладонях. Фортнум вышел в холл.

– Вы не слышали, как он выходил из дома?

– Мы играли во дворе в футбол, – сказал Джо. – Папа сказал, что должен на минутку зайти в дом. Я зашел сзади и увидел, что он исчез!

– Он должен был быстро уложить и уйти пешком, иначе мы бы слышали такси, подъезжающее к дому.

Они шли по коридору к выходу.

– Я проверю на вокзале и в аэропорту, – Фортнум заколебался. – Дороти, может, в прошлом Роджера есть что-то…

– Наверняка, не психическая болезнь… – Она помолчала. – Мне кажется, его похитили.

Фортнум покачал головой.

– Не похоже. Выходит, что он собрался, вышел из дома и направился на встречу со своими похитителями?

Дороти толкнула дверь, будто хотела впустить в холл ночной воздух.

– Нет. Они, наверное, как-то вошли в дом и выкрали Роджера у нас из-под носа. – Потом добавила: – Мне страшно.

Фортнум вышел в ночь, полную звона цикад и шума деревьев. "Пророки гибели, – думал он, – провозглашают свои предсказания. Миссис Гудбоди. Роджер. А теперь Дороти. Произошло что-то действительно страшное. Но что, ради всего святого? И как?" Он перевел взгляд на Дороти, потом на ее сына. Джо моргал, стараясь сдержать слезы, потом отвернулся, – и это длилось целые века, – потащился по коридору и остановился у двери в подвал. Фортнум чувствовал, как дрожат его веки, а зрачки расширяются, как будто он фотографировал все это. Джо широко открыл дверь и нырнул в подвал. Двери закрылись. Фортнум открыл рот, хотел сказать что-то, но Дороти взяла его за руку, и он обернулся к ней.

– Ради Бога, – сказала она, – найди Роджера.

Он поцеловал ее в щеку.

– Если это возможно…

Боже, почему он выбрал именно эти слова? Он повернулся и ушел в летнюю ночь.

Вдох, выдох, вдох, выдох, астматический вдох, влажный чих. Кто-то умирает среди ночи? Нет. Это работает миссис Гудбоди, невидимая за изгородью. Насос нацелен, костлявые локти ходят, как поршни. Тошнотворный запах инсектицида густым облаком окутал Фортнума.

– Миссис Гудбоди, вы еще не закончили?

Из-за чернеющей изгороди донесся ее голос:

– Чтоб вас черти взяли! Мошки, водяные клопы, жуки, а теперь Marasmius oreadis. Боже, как они растут!

– Что растет?

– Я же говорю, Marasmius oreadis! Или я, или они, но думаю, что я их одолею. Вот вам! Вот вам! Вот!

Он пошел прочь от изгороди, от удушающего насоса и резкого голоса. Жена ждала его на веранде. Фортнум уже хотел что-то сказать, когда в комнате шевельнулась какая-то тень. Послышался скрип, повернулась дверная ручка. Том исчез в подвале. Фортнум почувствовал, будто что-то ударило его в лицо. Он зашатался. Все было ошеломляюще знакомо, как в снах наяву, где знаешь все наперед, где слышишь слова, прежде чем их произнесут.

До него вдруг дошло, что он стоит и пялится на дверь, что вела в подвал. Цинтия увлекла его в комнату.

– Что? Том? О, я уступила. Эти проклятые грибы так важны для него. Кроме того, им на пользу пошло, что он высыпал их в подвал: теперь они растут прямо на земле.

– Пошло на пользу? – услышал Гай свой голос.

Цинтия схватила его за плечо.

– Что с Роджером?

– Он ушел.

– Ох, уж эти мужчины!

– Нет, тут другое, – ответил он. – Последние девять лет я видел Роджера ежедневно. Когда знаком с человеком так хорошо, знаешь, как у него дела дома: мир или кипящий котел. Его еще не окутал запах смерти. И он не бросился в безумную погоню за своей молодостью. Нет, нет, я готов присягнуть, готов спорить на последний доллар, что Роджер…

Зазвенел дверной звонок. Почтальон молча вошел на веранду и остановился с телеграммой в руке.

– Мистер Фортнум?

Пока он открывал конверт и развертывал телеграмму, Цинтия зажгла свет.

"Я еду в Новый Орлеан. Освободился на минуту. Не принимайте, повторяю, не принимайте никаких посылок!

Роджер"

Цинтия подняла взгляд от бумаги.

– Что он имел в виду? Я ничего не понимаю.

Но Фортнум уже был у телефона и поспешно набирал номер.

– Станция? Полицию, срочно!

В 10.15 телефон зазвонил в шестой раз за вечер. Фортнум схватил трубку.

– Роджер! Где ты?

– Где я? – беззаботно ответил Роджер. – Ты отлично знаешь, где я. Это твоих рук дело. Мне надо было обидеться.

Цинтия по знаку Фортнума подбежала к отводному телефону на кухне.

– Роджер, клянусь, что ничего не знаю. Я получил от тебя эту телеграмму…

– Какую телеграмму? – спросил Роджер. – Я не посылал никакой телеграммы. Полиция ворвалась в наш поезд и вытянула меня на каком-то полустанке. Я потому и звоню тебе, чтобы ты освободил меня от них. Гай, если это какая-то шутка…

– Но, Роджер, ты же исчез из дому!..

– Я уехал по делам. Если ты называешь это исчезновением… Я сказал об этом Дороти и Джо.

– С ума сойти, Роджер. Тебе ничего не грозит? Тебя никто не шантажирует? Никто не заставляет так говорить?

– Я превосходно себя чувствую, здоров, свободен и ничего не боюсь.

– Но, Роджер, а как же твои предчувствия?

– Вздор! Как видишь, со мною все в порядке.

– Но, Роджер!

– Слушай, будь так добр, оставь меня в покое. Позвони Дороти и скажи ей, что я буду дома через пять дней. Как она могла забыть?..

– Забыла, Роджер. Так что, увидимся через пять дней?

– Через пять, клянусь.

Голос Роджера звучал убедительно и сердечно. Фортнум помотал головой.

– Роджер, – сказал он, – это самый безумный день в моей жизни. Значит, ты не сбежал от Дороти? Ради бога, мне-то ты можешь сказать.

– Я люблю ее всем сердцем. Гай, с тобой хочет поговорить лейтенант Паркер из полиции в Риджтауне. До свидания, Гай.

– До…

Но лейтенант уже взял трубку и говорил, не стесняясь с выражениях. Чего, спрашивается, Фортнум хотел добиться, впутывая полицию в это дело? За кого он их принимает? Чего он хочет? Чтобы этот, так называемый друг, был задержан, или его можно выпустить?

– Выпустить, – сумел вставить Фортнум в этот поток слов. Он положил трубку и ему показалось, что он слышит голос, призывающий всех садиться, и могучий рев поезда, покидающего станцию в двухстах милях к югу. В комнату вошла Цинтия.

– Я так глупо себя чувствую, – сказала она.

– А что, по-твоему, чувствую я?

– Кто же мог послать эту телеграмму? И зачем?

Он налил себе виски и долго стоял посреди комнаты, разглядывая стакан.

– Я рада, что с Роджером все в порядке.

– Вовсе нет, – сказал Фортнум.

– Но ты же только что говорил…

– Я ничего не говорил! Он послал эту телеграмму, а потом изменил свое мнение. Но почему? Почему? – Фортнум потягивал виски, меряя комнату шагами. – Что значит это его предостережение насчет посылок? Единственную посылку, которая пришла к нам в этом году, получил Том… – голос его замер. Прежде чем он успел сделать хоть шаг, Цинтия уже была у корзинки и доставала смятую бумагу упаковки, обклеенную марками. Почтовый штемпель извещал: "Новый Орлеан. Луизиана". Цинтия взглянула на мужа.

– Новый Орлеан. Не туда ли поехал Роджер?

В мозгу Фортнума открылась и захлопнулась дверь. Скрипнула другая ручка, открылась и закрылась другая дверь. Пахнуло влажной землей. Он машинально набрал номер Роджера. Наконец отозвалась Дороти Уиллис. Он отлично представлял ее: сидит одна в доме, и везде зажжен свет. Он произнес несколько ничего не значащих слов, потом откашлялся и сказал:

– Послушай, Дороти. Я знаю, что это звучит глупо, но ответь мне: в последние дни вам приносили какую-нибудь посылку?

Ее голос был еле слышен:

– Нет. – Однако потом она добавила: – Нет, погоди; три дня назад пришла бандероль. Но я думала, ты знаешь. Все мальчишки с нашей улицы просто помешались на этом.

Фортнум старательно подбирал слова:

– На чем?

– А разве ты не знаешь? – спросила она. – Разве есть что-нибудь плохое в разведении грибов?

Фортнум закрыл глаза.

– Гай? Ты слушаешь? – спросила Дороти. – Я сказала: нет ничего плохого в разведении…

– …грибов, – отозвался Фортнум. – Да. Нет ничего плохого в разведении… – И медленно повесил трубку.

Занавески развевались, как вуаль, сотканная из лунного света. Тикали часы. Глубокая ночь вплыла в комнату и заполнила ее собой. В ушах у него звучал голос миссис Гудбоди, слышанный утром. Он снова слышал полицейского, ругающего его по телефону с другого конца света. Потом – снова голос Роджера, заглушаемый стуком колес, уносящих его все дальше и дальше. И опять голос миссис Гудбоди из-за изгороди: "Боже, как они растут!" – "Что растет?"

Он вдруг открыл глаза и сел.

Через минуту он был уже внизу и листал энциклопедию. Указательный палец остановился на словах: "Marasmius oreadis" – гриб, обычно растущий на газонах летом и ранней осенью". Книга закрылась.

Он вышел во двор и закурил сигарету среди глубокой летней ночи и затянулся в молчании. По небу пролетел и быстро погас метеор. Деревья тихо шелестели. Хлопнула входная дверь. Цинтия подошла к мужу.

– Не можешь уснуть?

– Очень уж жарко.

– Вовсе не жарко…

– В самом деле, – сказал он, касаясь своих рук. – Правду сказать, даже холодно.

Он дважды затянулся сигаретой, потом, не глядя на жену, сказал:

– Цинтия… А что если?.. – Он замолчал. – А что, если Роджер был прав сегодня утром? И миссис Гудбоди? Что, если происходит что-то страшное. Может, это… – он указал на звездное небо, – может, это вторжение существ из иных миров?

– Гай!

– Нет уж, позволь мне пофантазировать.

– Конечно, нет никакого вторжения, мы бы заметили.

– Скажем, мы заметили бы это только частично, и это выразилось бы неясным беспокойством. Как ты думаешь? Возможно ли нас покорить? И каким образом?

Цинтия взглянула на небо и уже хотела ответить, но он ее перебил:

– Нет, никакие не метеоры и не летающие тарелки. Ничего из того, что мы могли бы заметить. А как насчет бактерий?.. Они ведь тоже прибывают к нам из космического пространства, правда?

– Да, я когда-то читала…

– Миллиарды зародышей, семян, спор и вирусов бомбардируют нашу атмосферу миллионы лет подряд. В эту минуту все мы стоим под невидимым дождем, он падает на нашу страну, на города и… на наш газон.

– На наш газон?

– Да. И на газон миссис Гудбоди. Но люди ее типа всегда что-то выпалывают, распыляют яды, вырывают мухоморы. Чужим формам жизни трудно выжить в городах. Климат тоже имеет значение. Лучше всего на юге: в Алабаме, Джорджии, Луизиане. Где-нибудь на болотах они могли бы вырасти до крупных размеров.

Цинтия рассмеялась.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что этой Большой Фермой или как там ее, ну, которая прислала Тому посылку, руководят грибы с другой планеты ростом по метр восемьдесят?

– Действительно, это звучит забавно, – признал он.

– Забавно? Да это просто смешно! – и она снова расхохоталась, откинув голову.

– О боже! – воскликнул вдруг он. – Происходит что-то странное! Миссис Гудбоди выкапывает и уничтожает. А что такое Marasmius oreadis? Род гриба. Одновременно, по странному стечению обстоятельств, в тот же день приходит посылка Тому! Опять грибы! Мало того, Роджер боится, что может исчезнуть. Через несколько часов он действительно исчезает, после чего телеграфирует, предостерегая нас. От чего? От посылки с грибами для Тома! А сын Роджера на днях тоже получил такую же посылку. Откуда приходят посылки? Из Нового Орлеана! А куда отправляется Роджер после исчезновения? В Новый Орлеан! Видишь, Цинтия? Я не имел бы ничего против того, чтобы все это не было связано между собой. Роджер, Том, Джо, грибы, миссис Гудбоди, – посылки – одно к одному!

Цинтия посмотрела ему в лицо, спокойная, но по-прежнему веселая.

– Не злись.

– Я не злюсь! – Фортнум почти кричал. И вдруг он просто не смог говорить дальше. Он смотрел на дома соседей, в одну и другую сторону улицы, и думал о мрачных подвалах и о соседских мальчишках, которые читают "Попьюлар Меканикс" и все как один посылают деньги, чтобы заняться разведением грибов. Так, как он в их возрасте заказывал по почте химикалии, семена, черепах, различные бальзамы и мази. Во скольких миллионах американских домов растут в эту ночь миллиарды грибов, посеянных наивными мальчишками?

– Гай… – жена коснулась его руки. – Грибы, даже огромные, не могут мыслить. Они не могут двигаться. У них нет ни рук, ни ног. Как они могут посылать бандероли, а тем более, захватить власть над миром? Идем, посмотрим на твоих чудовищ. – Она потянула его к двери в подвал, но Фортнум тряс головой и сопротивлялся.

– Нет, нет, я знаю, что мы там найдем. Ты права, это идиотизм. Роджер вернется на будущей неделе, и мы все вместе напьемся. Иди-ка наверх, в постель, а я выпью стакан теплого молока и приду через минуту… ну, через две…

– Вот и ладно. – Она обняла его, поцеловала в обе щеки и пошла по лестнице в спальню. В кухне он взял стакан, открыл холодильник, начал наливать молоко и вдруг замер. На нижней полке стояла небольшая желтея миска. Но не она привлекла его внимание, а ее содержимое: свежесобранные грибы.

Прошло полминуты, прежде чем Фортнум протянул руку, взял миску, понюхал, коснулся грибов, потом вышел с миской в коридор. Ему было слышно, как наверху Цинтия ходит по спальне, и он уже хотел крикнуть: "Цинтия, это ты поставила в холодильник?", но раздумал. Он уже знал ответ. Не она. Он поставил миску с грибами у подножия лестницы и стоял, вглядываясь в них. Он представлял, как позднее, уже лежа в кровати, при открытых окнах разглядывает стены и рисунки на потолке, созданные светом месяца. В ушах у него звучал собственный голос: "Цинтия"?, и ее: "Слушаю?". А потом ему показалось, что он объясняет ей, будто у грибов могут быть руки и ноги… – "Что? – сказала бы она. – Глупости". А он набрался бы храбрости и, игнорируя ее насмешку, говорил бы дальше: "Что случилось бы, если бы проходя через те болота, какой-нибудь человек насобирал этих грибов и съел их?..". Цинтия не отвечает.

"А в человеке грибы распространяются через кровь, захватывают каждую клетку тела и превращают человека в… марсианина… Приняв такое предположение, мы видим, что грибам вовсе не нужны свои руки и ноги, коль скоро они могли бы жить в людях и постепенно становиться ими. Роджер поел грибов, что вырастил его сын, и стал "чем-то другим". Он похитил сам себя. И с последним проблеском сознания послал нам телеграмму, предостерегающую от посылки с грибами. Нечто по имени Роджер, что звонило нам позднее, было уже не им, а только невольником, пленником того, что Роджер съел. Разве это не логично, Цинтия? Скажи". "Нет, – ответила воображаемая Цинтия, – вовсе не логично, нет!"

Снизу донесся едва слышный шепот, шелест, какое-то движение. Отвернувшись от миски, Фортнум подошел к двери подвала и приложил к ней ухо.

– Том?

Тишина.

– Том, ты там, внизу?

Тишина.

После долгого ожидания он услышал голос Тома:

– Да, папа!

– Уже полночь, – сказал Фортнум, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать. – Что ты делаешь там, внизу?

Тишина.

– Я спрашиваю…

– Смотрю за своей фермой, – ответил наконец мальчик холодным и слабым голосом.

– Вылезай оттуда! Ты слышишь меня?

Тишина.

– Том? Послушай. Это ты положил грибы в холодильник? Если да, то зачем?

Прошло по крайней мере десять секунд, прежде чем мальчик ответил:

– Чтобы вы с мамой съели их, конечно.

Фортнум слышал, как стучит его сердце, он трижды глубоко вздохнул, прежде чем заговорить снова.

– Том? Ты не… я хотел сказать… ты сам случайно не съел немного этих грибов?

– Не понимаю, зачем ты спрашиваешь, – ответил Том. – Да, я их ел. Сегодня вечером. А что?

Фортнум сжал ручку двери. Теперь молчал он, чувствуя, как подгибаются его колени. Он еще пробовал бороться со всем этим бессмысленным вздором.

– Папа? – мягко позвал Том из подвала. – Иди ко мне. – Снова тишина. – Я хочу показать тебе урожай.

Фортнум чувствовал, как ручка выскальзывает из его вспотевшей ладони. Наконец она повернулась.

– Папа? – так же мягко повторил Том.

Фортнум открыл дверь. Подвал тонул в темноте. Он поднял руку, ощупывая стену в поисках выключателя, и тут до него донесся голос Тома:

– Не надо. Свет вреден грибам.

Фортнум убрал руку с выключателя. Проглотил слюну, оглянулся на лестницу. "Пожалуй, – подумал он, – нужно пойти попрощаться с Цинтией. Но откуда эта мысль? Откуда вообще эти мысли? Ведь нет ни малейшего повода…"

– Том, – сказал он, стараясь голосом не выдать тревоги. – Может, я еще не готов, но я иду!

И, спускаясь в темноту, плотно закрыл за собой дверь.