Бредель ВиллиПатер Бракель

ВИЛЛИ БРЕДЕЛЬ

ПАТЕР БРАКЕЛЬ

Рассказ

Сокращенный перевод с немецкого Л. МАКОВКИНА

"Si Deus nobiscum - Quis contra nos!" ("Если с нами бог, то кто против нас!"). Эти слова выбиты на могильной плите патера Жана Франсиса Бракеля в церкви Сен-Пьер...

13 октября 1914 года немецкие части вступили в Зеебрюгге. Приветствовать их вышел один только католический священник - патер Бракель. Он представился командиру и на вопрос о настроении населения выразил желание поговорить с господином капитаном с глазу на глаз. Менее часа спустя были арестованы сапожник Луи Габелен, старый Этьен Валенкур и адвокат Зиверт Хоогбрек; первые двое - известные в городе социалисты, адвокат - фламандский националист.

Возбуждение первых военных недель скоро улеглось и забылось: война стала буднями. По праздникам верующие маленького городка шли в церковь и, ища утешения, внимали словам патера Бракеля, а подростки, игнорируя все родительские запреты, собирались в послеобеденные часы на базарной площади возле немецкого военного оркестра.

Даже когда в Зеебрюгге пришли германские морские части и принялись восстанавливать и расширять портовые сооружения, это вызвало любопытство и волнение лишь на первые несколько дней, а затем тоже стало повседневностью.

При расквартированных в Зеебрюгге морских частях было трое армейских офицеров, вне всякого сомнения не принадлежащих к штабу коменданта города капитана фон Люрхова. Факт, который, впрочем, менее всего тревожил воображение жителей.

Патер Бракель, мужчина лет пятидесяти, жил тихо и уединенно. Он был единственным духовным лицом в городке, и его проповеди очень любили. Многие из тех, кто до войны вовсе не выказывал религиозного рвения, стали в это мрачное время регулярными посетителями церкви, и когда погожими вечерами патер совершал прогулки по городу, его почтительно приветствовали со всех сторон.

В один из августовских дней 1915 года патер явился к капитану фон Люрхову в отель "Европа", где размещалась городская комендатура. Он сообщил, что его посетил агент французского генерального штаба и попросил передавать сведения о том, что происходит в Зеебрюгге. Чувствовалось, что патеру, хранившему внешне холодное спокойствие, нелегко было сдерживать свой гнев и возмущение этим бесстыдным предложением. Он объяснил капитану, что церковь не участвует в войне, а его молитвы в равной степени распространяются как на немецких католиков, так и на французских.

- Ваше преподобие, неужели вы его прогнали? - спросил капитан.

- Напротив, господин капитан, я договорился с ним о новой встрече на завтра.

Капитан фон Люрхов не удержался, чтобы не преподнести эту важную новость лично подполковнику Хагебергу, несмотря на то, а может быть, как раз именно потому, что тот был ему глубоко антипатичен. Излюбленные высокопарные рассуждения подполковника никак не вязались с его мелкобуржуазным происхождением и еще меньше, как находил капитан, с его служебной деятельностью. Итак, в Зеебрюгге проник агент французского генерального штаба. Надменный плебей сделает большие глаза и разбушуется: фон Люрхов заранее позлорадствовал.

Однако подполковник Хагеберг не удивился и не разбушевался, а встретил это сообщение в высшей степени сдержанно. Он потер свои широкие, мясистые руки с чванливо поблескивающими перстнями на пальцах и сказал:

- Итак, патер чист.

- Я это знал и раньше, - раздраженно сказал капитан.

- Вы - да, - возразил подполковник. - Я - нет!

- Прикажете взять французского агента? - спросил капитан.

- Нет необходимости!

- А-а, понимаю, - выдавил фон Люрхов и показался себе вдруг маленьким и ничтожным, признавшись, что недооценил подполковника. Пристально, почти с изумлением, смотрел он на небольшого, крепко сбитого человека с красным затылком и двумя шрамами на жирном, вульгарном лице.

...Патера Бракеля часто приглашали в казино: служитель культа мастерски играл в скат, не чурался при этом доброго французского вина, был гораздо охоч до неистощимым потоком льющихся, густо сдобренных непристойностями солдатских анекдотов.

С того времени капитан фон Люрхов, аристократ с кайзеровским пробором, плешивый подполковник Хагеберг и патер в сутане и с тонзурой сделались постоянными партнерами в скат. Одиночество и скука примиряют. Аристократ капитан не мог избежать плебея подполковника, и ему не оставалось ничего другого, как подчиниться неизбежному.

Вокруг этих трех столь разных игроков в казино постоянно собирались надоедливые болельщики, державшие, однако, языки за зубами, ибо с обоими офицерами шутки были плохи, тем более что игра шла на деньги и малейший проигрыш раздражал толстого подполковника самым ужасным образом. Был он, как определил для себя капитан, алчен и скуп, как истинно копеечная торгашеская душа. Когда подполковнику шла хорошая карта, его толстое лицо самодовольно сияло и он возбужденно пыхтел своей неизменной сигарой. Несколько таких же, про запас, всегда торчало из верхнего кармана его кителя, который подполковник обычно оставлял на вешалке.

В казино были запрещены разговоры на военные темы. Однако этот запрет мало-помалу забылся, и дело не обходилось без того, чтобы в беседах иной раз не затрагивалось положение на фронтах и оценивались предполагаемые направления ударов. Давно перестало быть тайной и то, для чего восстанавливают гавань и маленькую верфь: Зеебрюгге стал важнейшей базой подводных лодок германского флота; отсюда уходили в море маленькие серые лодки, которые должны были блокировать Англию и здесь же искать убежища, когда по пятам за ними гнались вражеские крейсеры и сторожевые катера.

Это была пора, когда действия маленьких серых морских чудовищ, преподносивших англичанам немало сюрпризов, стали заметно активнее. Тоннаж потопляемых судов головокружительно рос. Ходили слухи, что скоро наступит еще более интенсивная подводная война, которая вынудит высокомерную Англию встать на колени. Об этом поговаривали и в казино: ведь господа офицеры были среди своих, а патера за постороннего давно уже не считали.

Однажды вечером, когда неразлучная троица партнеров но скату сидела за игрой, подполковнику Хагебергу показалось, что патер, устремивший взор в свои карты, напряженно прислушивается к разговору двух морских офицеров.

- Ваше преподобие, - спросил он, - вы играете?

Патер медленно перевел на него взгляд и сказал:

- Вы бы хорошо сделали, если бы выложили наконец вашего бубнового туза.

Подполковник затянулся сигарой и бросил на стол туза бубен.

В этот вечер патер засиделся дольше, чем обычно: он заявил, что намерен оставить свой выигрыш в казино, и пригласил нескольких морских офицеров, стоящих у бара, выпить с ним.

Офицеры пили аперитивы и коктейли, отдавая предпочтение так называемому "Прибрежному", - из виски и французских коньяков. Патер же заказал бургундское: его желудок, как объяснил он офицерам, пытавшимся склонить его к своему любимому напитку, не выносит коктейли. Ну и ради патера все решили выпить густого сухого бургундского урожая 1907 года.

- Ваше преподобие, долго ли продлится эта война? - спросил молодой бледный лейтенант, происходивший, как это было известно патеру, из богатой семьи из Оффенбаха.

- От пророчеств я отказываюсь!

- Ваше преподобие, вы и в самом деле не имеете представления о том, когда наступит мир?

- Да оставь же ты свою вечную пустую болтовню! - крикнул ему раздраженно другой офицер. Вернер Каульбах, берлинец, слыл среди сослуживцев краснобаем и резонером. - Определенно в следующем месяце. Можешь не сомневаться. Пусть только придут те лодки - у бриттов сразу перехватит дух.

В соседней комнате заиграл граммофон: "За истертый франк и хлеба кусок приголубь ты меня на часок..."

- Ну, началось! - недовольно пробурчал берлинец, не переносивший подобных песенок.

Остальные были иного мнения. Патер услышал, как кто-то шепотком упомянул про Коольгаденгассе. Это была улица борделей. Он обратился к берлинцу, оставшемуся в одиночестве:

- Герр Каульбах, вы не проводите меня? Час уже поздний.

- Охотно, ваше преподобие! - с готовностью откликнулся тот.

- Ваши приятели весьма компанейские парни, - сказал патер. когда они выбирались из полутемных лабиринтов портовых кварталов к центру города.

- Еще бы, - сказал Каульбах. - Война многих запустила в один котелок.

И по просьбе патера он рассказал все, что знал, о прошлом своих приятелей, в том числе и о юном кутиле и бездельнике Конраде Дистельбергене из Оффенбаха, которому надоела война, ибо, как правило, прежде зиму он проводил в Давосе, бегая на лыжах, а раннюю весну - на Лазурном берегу.

Патер поинтересовался, не расхотелось ли воевать самому Каульбаху.

- Ваше преподобие, - ответил тот, - какая, кажется, может быть радость от войны? Однако посмотрите: я всегда был жалким бедняком, а сейчас офицер. Я несу свою службу, получаю жалованье, имею верный кусок хлеба. А приди эта война к концу, начнется новая страшная война - борьба за существование.

- У вас есть семья? - спросил патер.

- Жена и двое мальчиков.

Вошло в обычай, что офицер Вернер Каульбах провожал патера домой после посещения казино. Сослуживцы не хотели его выслушивать, патеру же он мог рассказывать обо всех своих печалях, обо всем, что приходило в голову. Тот никогда не перебивал его и был благодарным слушателем. Каульбах мог наконец сбросить с души весь груз накопившихся обид, служебных передряг и неприятностей.

Скоро они стали встречаться и помимо казино, гуляли погожими вечерами вдоль берега моря, и не обходилось без того, что иной раз офицер по простоте душевной пускался в рассказы о прибывающих и уходящих в скором времени подводных лодках и о тех, что никогда больше не вернутся, потому что бритты научились-таки охранять Канал.

Однажды вечером они брели своей излюбленной дорогой вдоль берега. Каульбах вопреки обыкновению был молчалив и весь путь хмуро смотрел себе под ноги.

- Ну так что же с вами? - спросил наконец патер, чувствуя охватывающее его внутреннее беспокойство.

- Подлая гнусность! - сказал наконец Каульбах. - Этакая гнусность... Но, ваше преподобие, я не могу рассказать.

- Тогда молчите.

- Но это касается вас! - взволнованно воскликнул офицер. - И, боже мой, это же так подло!

- Касается меня? - удивленно переспросил патер. - Ну, теперь уж вы разбудили мое любопытство, милый Каульбах.

- Я все потеряю, ваше преподобие: жизнь, честь - все и повергну свою семью в нищету, если хоть одно слово из того, что расскажу, станет известно кому бы то ни было. Но только ради всего святого молчите об этом, ваше преподобие, - продолжал Каульбах, понижая голос. - Я уверен, что это безумие - подозревать вас: иначе я, конечно, не сказал бы ни слова. Вам не доверяют, ваше преподобие. В вашу исповедальню...

- Что? - воскликнул патер и остановился как вкопанный.

- Да, ваше преподобие, но, во имя неба, не выдайте меня. Это бесстыдное, непостижимое оскорбление церкви! В вашей исповедальне вмонтировано устройство для подслушивания. Вчера ночью. Эту работу выполнял один мой приятель. Но он добрый христианин и очень мучается этим. Он-то и рассказал мне обо всем.

- Пойдемте, Каульбах, - сказал патер, вновь овладев собой и внутренне успокоившись.

- Что же вы все-таки предпримете, ваше преподобие? - прошептал Каульбах.

- Смолчу, - тихо ответил патер. - Снесу позор. Вас я не выдам. Я искренне благодарен вам за то, что вы мне открыли.

- Нет, это я должен благодарить вас, ваше преподобие. О, я хорошо понимаю, как тяжко для вас молчание.

И Каульбах рассказал, что, возможно, это неразумное подозрение связано с потоплением двух подводных лодок, которые были перехвачены и уничтожены английскими охотниками сразу после выхода из Зеебрюгге. Вечером, накануне отплытия, - да ведь патер и сам присутствовал при этом - обоим командирам лодок, как положено, устраивали в казино отвальную...

Они повернули обратно, шли той же дорогой и оба молчали. Каульбах думал: "Патер принял эту историю очень близко к сердцу. Господи, лишь бы все хорошо кончилось".

На следующий день, как всегда, рано утром, патер был в церкви. Он тщательно осмотрел исповедальню и обнаружил микрофон, встроенный под доской между местом священника и исповедующимся, и провода, тянущиеся вверх по пилястре. Затем он подошел к статуе девы Марии с младенцем Христом, что стояла у входа, положил ей на колени большой букет искусственных алых роз, прошел к алтарю и сотворил утреннюю молитву.

Днем патер Бракель, занимавший под жилье верхний этаж настоятельного дома при церкви, заперся в своей библиотеке и занялся составлением письма на французском языке в адрес германского военного командования.

Вечером он снова сидел -за столом со своими партнерами по скату. Подполковник был в отменно благодушном настроении, ибо попал в полосу удач и выигрывал одну партию за другой. Еще более доволен был патер, которому удалось выполнить свой замысел - одна из сигар подполковника лежала в его кармане под сутаной.

- Ну, ваше преподобие, - воскликнул подполковник, раскладывая веером сданные ему карты, - сегодня я держу счастье за шиворот и выпускать его не собираюсь.

Подполковник опять выиграл. Сияя от радости, он обернулся к столпившимся вокруг зрителям.

Патер проиграл больше всех и заявил, что был бы очень счастлив не далее как завтра взять реванш.

- Как вам угодно, ваше преподобие, - ответил подполковник, самодовольно развалившийся в своем кресле, откусывая кончик новой сигары.

Капитан фон Люрхов поднялся, холодно кивнул патеру и удалился.

Патер подумал: "Капитан завтра не придет". Да это было и неважно, ему требовалось только обосновать свой собственный приход.

До глубокой ночи сидел он в своей библиотеке, занимаясь совершенно необычным делом. Перед ним на столе лежала сигара подполковника, папиросная бумага, ручка с тонким пером и длинная игла. Лишь после того, как он затолкал при помощи иглы испещренную мельчайшими буковками тонкую бумажку в аккуратно выдолбленную в сигаре полость и вновь заклеил ее прессованным табаком, патер спрятал бумагу и перо, вложил иглу в одну из книг, стоящих на полках, и отправился в спальню.

Однако заснуть он долго не мог. Еще утром, в церкви, он дождался прихода вдовы Флин и скрытно понаблюдал за ней, поскольку опасался, что, просмотрев знак тревоги, та помчится прямиком в исповедальню. Но он увидел, как она вздрогнула, заметив розы на коленях божьей матери. Потом преклонила колени перед статуей и стала молиться или, по крайней мере, сделала вид, что молится.

Теперь патера тревожила неизвестность, наверняка ли прошло его сообщение через Канал. Только бы устранить въедливого подполковника, а там работа станет менее опасной и куда более результативной.

Не шли из памяти и те две субмарины, о выходе которых он просигналил на тот берег. Те, что лежали на мороком дне.

Конечно, сейчас война, и сентиментальным чувствам не время. Папа против кайзера. Этот белокурый варвар был грозой христианского мира. После поражения германской военной мощи католическую церковь ждет новый расцвет. Подобные рассуждения действовали на патера благотворно: он находил в них полное оправдание своим действиям и своей связи с агентом Интеллидженс сервис вдовой Флин. И в деньгах, которые ему передавали, и в тех, что обещали в будущем, он не хотел видеть ничего, порочащего честь, называя их компенсациями за издержки, говоря себе с сарказмом:

"По работе и плата". (Доходы провинциального священника были не очень-то велики.) Решающим для него оставалось одно: сам папа против кайзера!

Рано вечером он снова пришел в казино. Заглянув в игорный зал, он увидел, что подполковник уже там. Его китель висел на вешалке. Патер повесил рядом свое пальто и сунул при этом незаметно сигару в карман подполковничьего кителя. Если немцы действительно такие основательные и добросовестные люди, как о них говорят, финал должен был наступить еще сегодня.

Как предугадал патер, капитан не пришел: сослался на неотложную работу и отделался извинениями. На его месте восседал юный сын миллионера, но игра шла вяло.

- Ваше преподобие, вы, кажется, собирались отыграться? - сказал подполковник.

- Да, именно таково мое намерение, - ответил патер.

Молодой уроженец Оффенбаха выиграл. Патер полностью ушел в игру и пользовался каждым выпадающим шансом. Когда он проиграл рискованный робер, подполковник закивал головой от удовольствия: у него-то карты были что надо.

Во время игры к подполковнику подошел незнакомый офицер, наклонился и прошептал на ухо несколько слов.

- Сейчас, - ответил тот, продолжая, однако, сидеть и не прекращая игры.

"Выигрывай, выигрывай, - подумал про себя патер, - все равно ты проиграл", - и сказал вслух, как бы комментируя последнюю взятку партнера:

- Прекрасная игра, подполковник, не правда ли?

Подполковник неохотно поднялся.

- Извините, господа, но я должен уйти на минутку.

"Длинная это будет минутка", - подумал патер, радуясь, что все идет по его плану.

Штабной ординарец вызвал лейтенанта Бертольда, сотрудника подполковника. Затем он подошел к вешалке, снял с нее китель и спросил, не принадлежит ли он господину подполковнику. В игорном зале все притихли, заговорили шепотом. От внимания патера не ускользнули растерянные, озадаченные лица офицеров, однако он сделал вид, что мысли его заняты лишь картами. К его партнеру по скату вскоре подошел офицер и зашептал что-то на ухо. Патер расслышал только два слова: "следственная комиссия".

- Быть не может! - воскликнул оффенбахец И так и остался с раскрытым от удивления ртом.

Патер подошел к Каульбаху.

- Что-нибудь случилось?

- Да, ваше преподобие. Но подробностей я, к сожалению, не знаю.

Вызвали другого сотрудника подполковника. Ординарец провел его через коридор в нижний этаж, а оттуда на кухню.

В кухне казино собралось много незнакомых офицеров и двое господ в штатском. Подполковник Хагеберг стоял у плиты, опершись левой рукой о латунное перильце. Он был бледен и совершенно подавлен.

- Лейтенант Бергман, вы тоже сотрудник господина подполковника, не так ли? - спросил его один из незнакомых офицеров, полковник.

- Так точно, господин полковник.

- Это ваши сигары, не правда ли, господин подполковник? - спросил господин в штатском. Хагеберг бросил беглый взгляд на разложенные в ряд сигары и утвердительно кивнул. Штатский повернулся к подполковнику спиной и принялся тщательно осматривать каждую сигару со всех сторон. Он их слегка мял и подносил одну за другой к самым глазам.

Полковник отвел лейтенанта Бергмана в сторону и попросил его рассказать подробнее все, что он знает о патере. Почему подполковник, хотя и был постоянным партнером патера, не доверял ему и даже велел вмонтировать микрофон в его исповедальне. Лейтенант заверил полковника, что патер всегда оказывал командованию важные услуги и сразу же выдал "французского агента", которого подослал Хагеберг.

- Я попрошу господ в любую минуту быть готовыми к выполнению ответственного задания, --сказал полковник. - Надеюсь, что все это лишь недоразумение.

- К сожалению, нет, - возразил штатский. Две сигары, разрезанные на части, лежали перед ним, третью он зажал в руке. И еще он держал в руке маленький бумажный ролик. - Посмотрите, господин полковник, наши опасения оправдались.

Изумленно смотрел подполковник Хагеберг на вскрытые сигары и маленький белый бумажный цилиндрик. Внезапно лицо его вновь залила краска.

- Мои сигары?! - воскликнул он.

- Как вы сами об этом заявили, - холодно проговорил штатский.

- Я не понимаю, - сказал подполковник, - что это за спектакль?

Арест подполковника и обоих его сотрудников явился для казино настоящей сенсацией. Высказывались самые фантастические догадки. Вспоминали загадочную гибель двух субмарин у входа в гавань Зеебрюгге. Неужели вражеские шпионы работают столь.ловко, что имеют своих агентов даже в контрразведке? Кому же после этого прикажете верить?

Полковник и его сопровождающие вошли в игорный зал. Офицеры вскочили и вытянулись в струнку. Полковник подошел к патеру:

- Разрешите представиться, ваше преподобие, Диль!

- Бракель, господин полковник, очень приятно!

- Извините за беспокойство. ваше преподобие. Я слышал, вы здесь постоянный гость?

- Ваши офицеры очень любезны и часто меня приглашают, господин полковник.

- Ваше преподобие, я прошу вас, как и всех присутствующих господ, о происшедшем здесь сегодня вечером хранить самое строгое молчание.

- Мне как-то очень неловко, --сказал патер, когда полковник покинул зал. - Очень все это неприятно.

- Но, ваше преподобие, - воскликнул юный Дистельберг, - вы-то какое отношение имеете к этому делу?

- Вы досадным образом оказались свидетелем фатального события, ваше преподобие, - сказал один из офицеров.

- Я тоже так думаю, - согласился патер.

- Но ведь не по своей же вине, ваше преподобие.

Прежде чем подняться в свою комнату, патер разбудил старую Генриетту и попросил ее принести ему в библиотеку бутылку бургундского урожая 1907 года.

С того вечера он стал избегать казино. Пришли двое офицеров, пытались уговорить его; патер остался непоколебимым. Во избежание всяческих недоразумений, как пояснил он, ему не следует пока бывать там.

Прошло несколько недель. В одиночестве совершал патер свои прогулки с маленьким молитвенником в руках. Выходя за пределы города, он нередко отрывался от своего чтения и бросал долгие пристальные взгляды на гавань и море, чтобы затем, вновь погрузясь в раздумья, шествовать дальше. Если бы только узнать, что происходит в гавани, столь герметично закупоренной немцами! Они посносили дома, изменили весь облик порта. Где тут могут быть размещены береговые батареи? Где поставлены минные поля? Какими курсами ходят подводные лодки? Патер смотрел поверх раскрытого молитвенника на гавань...

В последнее время его проповеди посещало много немецких моряков; то ли как верующие, то ли как шпионы - этого он не знал. Маленький микрофон все еще висел в исповедальне, что, впрочем, не грозило никакой бедой, ибо божья матерь бережно хранила на своих коленях красный букет.

Близилось рождество. Патер был приглашен на праздник в казино. Отказ его был сердечен и учтив. Тогда его навестил немецкий коллега по профессии, фельдкурат по имени Бендикс Примель. Патер Бракель поблагодарил за то, что ему в его уединении оказана такая честь.

Оба священника, отметившие свое знакомство бутылкой бургундского, быстро нашли общий язык. Фельдкурат Примель преисполнился симпатией к обходительному бельгийскому патеру. Ростом он был пониже, чем патер, телосложением покрепче, а физиономия его в отличие от хотя и широкого, но резко очерченного, почти костистого лица патера была совсем круглая, упитанная, светящаяся неподдельным довольством. Само собой разумеется, фельдкурат остался обедать и ел столь же охотно, как и пил, и старая Генриетта поняла, что сегодня ей следует получше поскрести по сусекам своей кладовки, чтобы приготовить господам нечто особо выдающееся.

Вечером Бендикс Примель пришел снова и обратился с просьбой, отказать в которой патер не мог. Фельдкурату на второй день рождества необходимо было быть в Остенде, но в тот же день в Зеебрюгге экипаж подводной лодки желал получить святое благословение перед дальним боевым походом: фельдкурат просил коллегу заменить его.

На следующий день, хорошо подготовившись, патер отправился в казино. Приветствовали его сверх всякой меры, сердечно, особенно был растроган и крепко тискал ему руку берлинец Каульбах. В игорном зале, так хорошо знакомом патеру, стояла достающая до самого потолка рождественская елка, увешанная пестрыми фонариками и всяческой мишурой. Патеру была вручена куча пакетов: подарки от казино. Он был весьма тронут и благодарил всех за внимание.

Патер стоял у рождественской елки и всматривался в лица молодых матросов, похожих в своих одинаковых синих форменных куртках на приютских сироток. Трое офицеров и командир лодки заняли свои места перед фронтом команды. Глаза всех моряков были устремлены на патера, тихим и проникновенным голосом начавшего свою проповедь. Все рождественские проповеди похожи одна на другую, особенно в военное время. Рождение младенца Христа. Мир на земле и в человецех благоволение... В заключение хор запел: "Тихая ночь, святая ночь".

Капитан фон Люрхов попросил патера присутствовать завтра в восемь вечера при выходе подводной лодки, чей экипаж он сегодня благословлял, и сказал:

- Эта лодка - самая большая в германском флоте.

Добравшись до своей библиотеки, патер уселся писать донесение на узенькой бумажной полоске. Крошечную бумажку он скатал затем в трубочку, и, стараясь ступать бесшумно - было уже за полночь, - поднялся на чердак. Там в дальнем углу стояла продолговатая клетка. Не зажигая света, патер нащупал ее рукой. Послышалось тихое воркование и хлопанье крыльев. Патер вынул одного голубя

- Кончилась твоя долгая неволя, - прошептал он и ласково погладил птицу. - Хватит ли у тебя сил? - добавил он тихо, ловким движением снял с лапки кольцо и укрепил осторожно на его месте маленький резиновый футлярчик. - Счастливого тебе пути!

Почтовый голубь перемахнул через Канал и еще до наступления предрассветных сумерек Достиг своего порта приписки - голубятни одного из домов на побережье Кента.

Немного позднее на английскую морскую станцию Гарвич в устье Темзы пришло телеграфное сообщение.

Патер мирно спал.

На другой день, к своему величайшему удовлетворению, патер заметил, что микрофона больше нет. Убрали его столь же тайно, как и вмонтировали. Он проверил все очень тщательно, с пристрастием осмотрел пилястры в поисках проводов и, ничего не обнаружив, снял с колен божьей матери неувядающие цветы и в самом приподнятом настроении перенес их в свой дом, где они снова заняли старое место на окне.

Вечером за патером зашел морской офицер. Время близилось к восьми. Вечер был тихий и для этого времени года необычайно теплый.

Они дошли до гавани, куда разрешалось ходить только военным. Часовой, должно быть проинструктированный, молча отдал честь и пропустил их. Взгляд патера обежал все вокруг.

- Здесь многое переменилось, - заметил он вскользь.

- О да, ваше преподобие, - ответили ему. - Маленькая рыболовецкая верфь перестроена под базу для подводных лодок, а некоторые здания снесены. Посмотрите, там стояли два больших пакгауза, верно? Они исчезли.

- Но зачем их снесли? - удивленно спросил патер

- Чтобы лишить англичан ориентиров для пристрелки.

- Ага-а, - протянул патер. - Теперь что же, там, значит, стоят пушки?

- Нет, ваше преподобие, они стоят вон там, позади длинного мола. И там, за дамбой.

Они шли вдоль стенки.

- И все же меня очень удивляет, - снова начал патер, - что англичане до сих пор не предприняли ни одного налета на гавань. Им ведь, наверное, давно известно, что здесь база подводных лодок.

- Об этом они, конечно, знают. Да только не так-то легко им до нас добраться...

- А вы уверены, что несколько поставленных здесь пушек окажутся для англичан столь губительными?

- Одни пушки, конечно, нет, но подходы к гавани защищены также и минным полем.

- О боже мой! - испуганно воскликнул патер. - Но ведь тогда и подводные лодки могут наткнуться на мину!

- Ну что вы, ваше преподобие, командирам лодок известен фарватер.

- Ах, значит фарватер все-таки есть?

- Конечно, ваше преподобие, только очень узкий.

- До чего только люди не додумаются, - сказал патер.

- И все это для взаимного уничтожения, - дополнил офицер.

- Да, вы правы, это так. И когда только этому придет конец? Когда, боже мой!

На молу, вытянувшемся далеко в море, стоял капитан фон Люрхов со своими офицерами. Патера приветствовали по-военному; он поблагодарил и пожал каждому руку. Внизу, под молом, он увидел длинное серое тело субмарины.

Командир лодки выкарабкался из рубки и по отвесному трапу поднялся на мол.

- Господин капитан, субмарина к походу готова!

- Ну, тогда успеха вам и благополучного возвращения домой!

Капитан пожал руку командиру лодки. Потом ее пожали патер и все присутствующие офицеры. Командир снова спустился по железным скобам, еще раз приложил руку к фуражке в знак приветствия и скомандовал что-то в переговорную трубу. Внутри лодки зазвенели сигнальные звонки. Послышалось урчанье моторов. Двое матросов отдали швартовы и скрылись во чреве лодки, медленно заскользившей по направлению к выходным бонам.

Офицеры на молу приложили руки к фуражкам; патер, сняв широкополую шляпу, следил за движением лодки. Она обогнула мол, сделала неожиданно резкий поворот, как будто бы решила вдруг вернуться обратно, прочертив большую петлю, пошла параллельно берегу на удалении каких-нибудь трех кабельтовых почти до самой оконечности мыса и лишь отсюда направилась в открытое море.

- Ну прямо как исполинский дельфин, - сказал патер.

- Пожалуй, скорее акула, - возразил фон Люрхов. - Два месяца мы ничего не услышим о ней.

Капитан пригласил патера в казино, но патер Бракель отклонил это предложение.

Патер извлек из тайника пенал с перьями, тушью и тонкой бумагой и, аккуратно кладя штрихи, принялся рисовать план гавани Зеебрюгге с вытянувшимся, плавной дугой уходящим далеко в море молом. Здесь стояла субмарина... Патер взглянул на часы. Двадцать минут первого. Она была уже далеко от берега, где-то в открытом море...

Патер Бракель скомкал свой набросок: он вышел неудачным. Сравнительно легко было отметить расположение береговых батарей: патер хорошо знал гавань. Нанести размещение бараков штаба, военной администрации тоже не составляло труда. Значительно сложнее было в точности изобразить фарватер, петлю позади мола и отметить их расстояние от берега. Патер закрыл глаза и, как в кино, прокрутил мысленно еще раз всю процедуру отплытия лодки. Часы показывали третий час ночи. На улице все еще было темно...

Вторая схема тоже не удалась. Патер сжег оба своих рисунка, подошел к книжной полке, достал объемистую библию, раскрыл ее наугад и устремил в нее взор. Он частенько проделывал это, любопытствуя всякий раз, какой текст ему выпадет. Библия раскрылась на "Маккавее". Он прочел: "Нон экс мультитудине ген-тис виктория белли эст" ("Не числом решается победа"). Он снова захлопнул библию, раскрыл ее еще раз и прочел: "Си деус нобискум - квис контра нос!" Эти слова особенно ему понравились, успокоили его. Он положил раскрытую библию перед собой и снова принялся за рисование. Когда он оторвался от своих листков, было уже светло. Но теперь схема была, наконец, закончена.

Вдова Флин пришла к ранней исповеди. Она облегчила свою совесть, признавшись, что усомнилась во всемогуществе господа, возроптав, что он бросил на произвол судьбы свою паству. После серьезного назидания патер отпустил ей грехи и сунул маленькую бумажную трубочку сквозь ячейку решетки, отделяющей его от исповедующихся.

- Ваше преподобие, как часто мне приходить?

- Каждый понедельник, - приказал патер. - И всякий раз не забывайте сотворить перед божьей матерью тихую молитву.

В ранний утренний час первого февральского воскресенья патер был разбужен пушечным громом. Прямо из постели кинулся он к окну. На горизонте вырисовывались контуры кораблей, то и дело озарявшиеся ярким сверканием. Зеебрюгге обстреливали. Глухо гремели взрывы. Орудия береговых батарей, звонкими ударами вспарывая воздух, слали свои воющие стальные снаряды в сторону моря. Старая Генриетта в страхе и трепете ворвалась к патеру в одной сорочке и умоляла, дрожа и плача, о защите.

- Не бойся, Генриетта! - сказал он. - Ты в доме служителя божьего. Всевышний защитит нас.

- Аминь! - пролепетала старуха и перекрестилась.

Два часа длился обстрел. Англичане под прикрытием своей корабельной артиллерии сумели провести через минные поля старое торговое судно и у самого мола затопить его. Фарватер был закупорен, гавань Зеебрюгге блокирована. В штабе коменданта города царили переполох и замешательство.

Патер служил вечернюю мессу в переполненной церкви. Проповедь свою он построил, основываясь на библейском изречении: "Си деус нобискум - квис контра нос". Она была лучшей из всех, которые он когда-либо произносил.

17 октября 1918 года, ровно через четыре года после своего вступления, немцы оставили Зеебрюгге, и, когда в город вступили английские войска, навстречу им, впереди всего населения, вышел патер.

Два месяца спустя на большом национальном митинге в Зеебрюгге патера Бракеля чествовали как патриота. Его наградили бельгийским орденом Леопольда и британским "Крестом Виктории". Год спустя, в возрасте пятидесяти шести лет, патер скончался. Его сердце было похоронено в церкви Сен-Пьер. На бронзовой плите золотыми буквами выбили слова: "Si Deus nobiscum - Quis contra nos!"